Аннотация: Торжество обаяния и боль разочарования.
Мы учились с ней в одной школе. Она была на два года старше и ходила в класс, где доучивались переростки войны. Это были уже серьезные молодые люди, которые старались прилежно учиться, учителя относились к ним, как к коллегам и помощникам в воспитании молодой поросли военных лет. Они исполняли обязанности пионервожатых в младших классах и занимали все руководящие посты в комсомольской иерархии. Подрастающее поколение относилось к ним с любовью и благоговением.
В длинном и узком коридоре бывшего госбанка, где временно располагалась наша школа, по субботам организовывались вечера самодеятельности и танцы. На этих вечерах выступали и танцевали как ученики, так и истосковавшиеся по человеческому общению преподаватели. А молодая поросль, разинув рты, наблюдала красоту и романтику отношений.
Когда она выходила на сцену, зал замолкал и замирал в томительном ожидании. Стройная и романтически красивая в своем простеньком английского покроя костюме она поднималась на возвышение и, чуть наклонив голову с копной коротко стриженых светлых волос, начинала читать стихи Константина Симонова о женской верности, воинской доблести и глубоких чувствах разделенных войной людей. Говорила она проникновенно, но без излишней театральности и надрыва, что создавало эффект сопричастности и сопереживания с участниками событий. И зал сопереживал, плакал и торжествовал, и награждал аплодисментами свою любимицу. Потом она выходила и грудным проникновенным голосом пела свою любимую песню. Эта песня так глубоко проникла в мое сознание, что и теперь, уже много лет спустя, она часто звучит где-то внутри моего существа, или вполголоса я пою ее в часы тоски и одиночества.
Устали руки, устали плечи,
Но близок, близок пути конец,
Как бьется сердце, как сердце бьется,
Бежит навстречу родной отец.
Когда я был в старших классах, мы подружились, а впоследствии я принял у нее пост комсомольского лидера. Она жила с матерью в более чем скромных условиях, отец погиб на фронте. Несмотря на свои незаурядные внешние данные, она до конца учебы не отдавала предпочтения ни одному рыцарю, и поддерживала со всеми близкими ей людьми ровные дружеские отношения. Ей были абсолютно чужды такие женские штучки, как зависть, ревность, сплетни и тому подобное. Это был тот редкий случай, когда с женщиной можно было дружить, не опасаясь всяких там позывов природы. С ней было свободно, весело и интересно.
Безотцовщина, общность взглядов на проблемы бытия, взаимная симпатия способствовали нашему сближению. Мы с ней подружились, часто общались по работе и в свободное время, обменивались книгами, доверяли друг другу свои личные записи.
Потом было трогательное прощание. Она с подружкой Галкой уезжала в Одессу в строительный институт. Поезд приходил в два часа ночи. Я пришел провожать с моим лучшим другом, который тоже был неравнодушен к этим веселым девчонкам. Мы бродили в привокзальном парке, шуршали осенней листвой, считали звезды на небосклоне и сильно дурачились, чтобы не замерзнуть.
Через год судьба подарила нам еще одну, последнюю встречу. Я сдавал документы в институт, задержался, опоздал на поезд и остался без ночлега. Они уговорили меня пойти ночевать к ним в общежитие института, где находились в связи с практикой. Я сильно смущался, но пошел. Вечером мы побеседовали, попили чайку и улеглись спать, я на одной кровати, они вдвоем с Галкой на другой. После неспокойной ночи я проснулся с восходом солнца, неслышно собрался и на прощание несмело глянул на моих благодетельниц. В лучах восходящего солнца они лежали как ангелочки во всей своей уже оформившейся женской красоте. Впервые я увидел свою подругу в совершенно новом неожиданно волнующем свете. Копна ее великолепных светлых волос разметалась по подушке, горел румянец на щеках, на припухлых пунцовых губах бродила чуть заметная счастливая улыбка. Она дышала ровно, и в такт дыханию поднимались округлые девичьи груди, скрытые за краем ночной рубашки. Я замер от этих новых впервые таких откровенных и волнующих, впечатлений и понял, что природа открывает мне дверь в свой очередной неведомый мне зал чудес. На мою попытку бесшумно открыть дверь, девушки открыли глаза и одновременно сказали: "Ты куда?" Я что-то сочинил на счет отходящего автобуса и быстро сбежал по лестнице.
Потом жизнь развела нас по разным дорогам, и, несмотря на то, что в Одессе мы учились и жили где-то поблизости, пути не пересекались. Только сестра, работавшая в билетных кассах нашей станции, считала необходимым каждый раз мне сообщать: "Была Ася, брала билеты, велела передать тебе привет". А однажды, курсе где-то на третьем, общежитейские девчата не без подтекста мне сообщили: "А ты знаешь, твоя Ася вышла замуж за нашего доцента кафедры строительных материалов. Такой солидный мужик!"
Прошло еще достаточно много лет. У меня уже была семья, подрастали дети, складывалась карьера. Мы с женой уже переболели мечтой вернуться в Одессу, но всегда с теплотой вспоминали город нашей молодости. По служебным делам я каждые два года ездил в родной город на научную конференцию .
В этот раз я должен был выступать с докладом об имеющихся у нас научных достижениях. Стоял теплый и солнечный октябрь. Настроение было лирическое и слегка меланхолическое. В связи с этим я решил отказаться от визитов к родственникам и знакомым и полностью посвятить все свободное время свиданию с городом моих наилучших воспоминаний. Жил я в гостинице "Пассаж", в непосредственной близости от всех тех мест, где в молодости приходилось учиться, кормиться и веселиться. Окунулся в толпу и прошелся по Дерибассовской. Она сильно изменилась и напоминала красивую женщину, которая выздоравливает после тифа. Движение транспорта на ней закрыли, на перекрестке с Преображенской теперь висит новый знак. У памятника Воронцову почему-то нет толпы возбужденных болельщиков. Львы у фонтана еще больше позеленели, но сидят на старом месте, бродяги, а около них не играет больше духовой оркестр. В общественных туалетах идет какая-то непонятная реконструкция. Оперный выглядит каким-то угрюмым и недовольным - его ремонтируют и неудачно драпируют. Зашел на площадь Мартыновского. Там также оживленно и неиссякаемая очередь на троллейбус. Но потухли огни на застекленном переговорном пункте, где я попусту растрачивал свои молодые годы, часами ожидая доступа в переговорную кабину, и, находясь за стеклом, пополнял свои знания о том, что в Доманевке похолодало, в Щербанях идет дождь, у Наташи деньги еще есть, а Марина передаст стирку завтра с проходящим автобусом.
На Приморском бульваре неспешно текла река гуляющих, шумел и грохотал порт, на склоне все также была ухожена аллея, где я заполучил вожделенное "да". Благодарный гражданам Одессы высился Александр Сергеевич.
Вечером я возвращался в гостиницу приятно усталый и переполненный впечатлениями. Заказывал традиционный ужин трехзвездочного отеля и, попивая чай, вслушивался в знакомый говор гостей и обслуживающего персонала.
Назавтра с утра перед отъездом я, не спеша, прогулялся до Пушкинской и на обратном пути заглянул в популярную когда-то у нас пельменную. Отведав вареников с капустой и традиционных пельменей, направился собрать свои вещи в "Пассаж". Но по пути решил еще заглянуть в магазин промтоваров, просто так, посмотреть, чем еще торгуют в этом городе.
Открыл тяжелую деревянную дверь. В магазине была одна покупательница. Она стояла ко мне спиной и у стеклянной витрины задумчиво перебирала какую-то бижутерию. Ее фигура напоминала мне что-то очень знакомое. Я непроизвольно приостановился, ожидая, когда она повернется ко мне. Почувствовав присутствие постороннего, она медленно повернулась в мою сторону и посмотрела на меня каким-то рассеянным отсутствующим взглядом. Это была Ася. Одета она была изысканно, строго и дорого. Чувствовались годы. На лице - печать интеллигентной обеспеченной женщины с положением. Потрясенный неожиданностью я, не сходя с места, подался вперед и сказал:
- Здравствуй!
-Здравствуй, - ровным безразличным голосом ответила она и продолжала смотреть рассеянно куда-то в сторону окна, не выпуская из рук своих побрякушек.
Мгновенно я понял, что не интересен даме, и погасил готовую вырваться секунду назад радость встречи. Окинув взглядом витрину, я сделал вид, что данный товар меня не интересует, повернулся и быстро вышел из магазина.
Ошеломленный и оскорбленный, я быстро забрал свои вещи, поторопился к автобусу и уехал в аэропорт. Внутри клокотал вулкан. Поудобнее устроившись в кресле, я пытался вернуть себя в состояние романтической созерцательности. Но меня не умиляли мелькающие за окном достопримечательности южного города. В голову лезла всякая чепуха. По приезду надо будет вырвать зуб. Вспомнилось, что в гостинице забыл свои любимые немецкие комнатные туфли. Немного успокоившись и наблюдая бесконечные глиняные и каменные заборы предместья, беленые хатки и капитальные поместья, вспомнил спор о самобытности одесского еврейского юмора. Мне казалось несправедливым то, как предприимчивые еврейские писатели и исполнители приватизировали в свою пользу все созданное умом русских, украинцев, молдаван, греков, евреев и других турков, собравшихся в одно большое общежитие у побережья Черного моря.
И уже сидя в кресле ЯК-40 и наблюдая, как он отрывается от земли, я понял, что сегодня потерял в этом городе что-то дорогое, важное и невосполнимое.
********************** Фото из коллекции Интернета.