Аннотация: Пусть и ваши ладошки почувствуют тепло камней моей Каменухи
Я стоял на вершине Каменухи.
Это самая высокая гора в окрестностях Сваловки, моей родной деревеньки на Алтае. Вершина венчается каменистым пятачком - великолепная смотровая площадка! Вон другая гора - Толстуха. Лысая, без единого кусточка или каменного выступа. Облюбованная ребятней для забав. Обычно здесь собирались на пасху. Бились крашеными яйцами. Потом, побросав телогреечки на майскую зелень, играли - в лапту и в городки. Классических правил не знали, играли, как научили старшие. А вот гора Седло. Через нее переваливает дорога на Бащелак. Бащелакская и сваловская молодежь враждовали. Договаривались заранее, готовились к схватке и сходились там, за Седлом. С поножовщиной; помню, хоронили паренька. Еще одна гора - ничем не примечательная, ничего не напоминающая, и поэтому, видимо, оставшаяся безымянной. Помню только, что за ней был хутор, два-три двора. Туда мы бегали прятаться, играя в казаков-разбойников. Игру эту всегда затевали с размахом, команды собирались со всей деревни, поиски разбойников затягивались далеко за полночь.
Зимой - лыжи, широкие охотничьи. Не жалко было усилий забраться на Каменуху и потом катиться и катиться. Нарочно не по лыжне, не по искатанной дороге, а по пороше, и не прямо вниз, а широким зигзагом, - чтобы растянуть удовольствие, слушать ровный шелест снега и наслаждаться, как, наверное, наслаждается парашютист в затяжном прыжке. Докатился до деревни - катишься по улице и проезжаешь ее всю, кричишь Кольке Хренову, машешь палкой, мол, давай за мной!..
Сама деревенька вытянулась своей единственной улицей между горами. В межсезонье сбегавшая с гор вода заполняла глубокие колеи дороги, и улица превращалась в месиво. И хлеб к нам из райцентра привозили на санях на тракторе. Кроме тракторов из транспорта были еще грузовики. И - чаще чем легковушки - встречались бронетранспортеры: урожай, какой был в совхозе, приезжали убирать солдаты. Совхоз назывался 'Красный Партизан'. Учительница на первом уроке рассказывала, что по Каменухе 'проходил Колчак'. И мы, ребятишки, знали, что на отшибе за речкой жил бывший 'беляк'. Маленькие партизаны, мы зырили сквозь дырку в заборе, как старичок с уже даже не седой, а от старости желтой реденькой бородкой прилаживал самодельную ногу к своему обрубку.
С моей смотровой вышки (а я все еще стою на Каменухе) виден и наш дом, рядом со школой, куда, помню, отец переносил меня через непролазную для первоклашки грязь. За огородами - речушка, тоже Сваловкой называется. А с другой стороны Каменухи - река Бащелак, она впадает в Чарыш, Чарыш - в Обь, а Обь - в Северный ледовитый океан. Я это знал не из школы. У меня дома была огромная карта Союза Советских Социалистических Республик, подаренная отцом. И я, расстелив карту на полу, сопя, подолгу ползал по ней. Отец купил ее, когда был в командировке: вместе с другими механизаторами ездили получать новые трактора.
Потом на его новом тракторе мы ездили на рыбалку, на Бащелак. С ночевкой. Отец подогнал трактор к самой воде и включил фары. И рыба - хариусы, таймени и окуни - прямо выпрыгивали из воды на свет! 'Пап, а где сумка-то?' В сумке еда была. - 'Сперли?!', - и, отвернувшись, уже для себя, процедил: - 'Спискарили, щуки!' В сумке была и непременная на рыбалке водка. Друзья в эту ночь тоже не спали, рыбачили.
Наверное, у каждого есть такая вершина-вешка в памяти, заберешься на которую и утопаешь в нахлынувших воспоминаниях. Пусть мои воспоминания смешаются с вашими. Я бы хотел, чтобы и ваши ладошки ощутили тепло камней моей Каменухи.
Или вот вкус воды из каменного блюдца: вода, оставшаяся после дождя, за день высыхала, а за ночь выпивалась ящерками, но каждое утро пополнялось росой.
Ягоды в маминых ладошках. Мама будила нас утром, и в руках держала букетик лесной земляники, которую собрала, отгоняя корову, нашу Красулю...
Прямо подо мной (я продолжаю стоять на вершине, и раз уж вы дочитали до этого места, читайте до конца, спускаться будем вместе) - обрыв. Сердце замирало, когда осторожно наклоняешься и далеко внизу видишь верхушки деревьев. Не каждый мальчишка отваживался забираться сюда. Мне захотелось закрепить свою победу какой-нибудь дерзостью. Я плюнул вниз - комочек слюны разлетелся. Разве ж это дерзость... И я придумал. Это был класс! Первые капли еще не коснулись деревьев, а писулька уже исписалась, и ты наблюдаешь, как живёт, - всего несколько мгновений! - твой рисунок на воздухе.
И вдруг снизу стали подниматься огромные птицы. Я спугнул орлов! Я присел от страха и приготовился к их мести. Я думал, они сейчас растерзают 'художника'. Поднимаясь, две птицы росли на глазах, я слышал зловещие хлопки крыльев. Поравнялись с вершиной и... не обращая внимания на меня, стали подниматься выше. Это было зрелище! Так близко! Орлы! Вот будет что рассказать! Я видел орлов! Я смотрел на орлов сверху вниз! Птицы стали парить и вскоре превратились в еле заметные точки.
Следя за ними, я проглядел, откуда средь чистого неба вдруг появилось облако - необыкновенно низко над землей и уже совсем близко. Только что оправившись от одного страха, я буквально оцепенел, увидев летящее на меня чудище. Таковым облако и казалось, словно живое, оно клубилось и разрасталось на глазах. В последний момент мне почудились пасть и лапы. Мгновенье - и облако было уже за спиной. Обернувшись, я наблюдал, как оно удалялось.
Бывает же такое! Я отпил из каменного блюдца и рванул домой. Вершина! орлы! облако! - мне не терпелось обо всем рассказать кому-нибудь.
Первыми, кто мне попался, были мама и Лидия Ксинофонтьевна, моя первая учительница. Очень сбивчиво, поскольку запыхался и не знал нужных слов, я стал рассказывать о своем приключении. Но мать поняла только одно: ее ребенок стоял на краю пропасти и мог упасть! А Лидия Ксинофонтьевна стала интересоваться почему-то, что я за лето прочитал. Вот ведь, а!!! Я плевал на орлов!!! На меня налетело облако!!! - А они: почему ушел без спросу?! и: как ты готовишься к школе?!...
Вечером мать пожаловалась на меня отцу. Сам я уже молчал, надувшись от обиды. Отец не сразу отреагировал. Помолчал за 'Сельской жизнью'. Потом, отложив газету, сказал:
- Нельзя плевать на орлов, сынок. Даже если ты выше их.
Отец, вообще-то, выражался. Но чтобы вот так красиво, как сейчас... Такое от него я слышал впервые. Видно было, что он и сам дивится, и что доволен собой.
Мать пошла кормить скотину, а он зачерпнул из фляги кружку браги. Мать хоть и знала наперед, что отец не утерпит, и что брага не достоится, но все же ставила новую флягу: все меньше расходов на водку.
- Мамка ругаться будет... - сделал я замечание.
- Да? Ну я пошел тогда.
Человеку тоже не терпелось с кем-нибудь поговорить. Может, рассказать мужикам, что вот, мол, сын-то у него растет... Набросил фуфайку и с порога, немного виновато, поинтересовался:
- А ты что, правда, был на самой вершине? Ну, молодец. Только вот один ходил - всякое ведь может случиться...
Вернулся ночью. Пьяный. А пьяный он становился какой-то не такой. 'Выкамаривать' начинал, говорила мать. И сейчас вот стал куярить кулачищами печку. 'Нельзяяя...', - тупо твердил при этом. Пара кирпичей грохнулось на пол. Отец, не отдышавшись, направился к фляге.
Остаток ночи я почти не спал. Сквозь сон слышал, как мать успокаивала сестренку. И как отец шкрябал по дну фляги, цедил гущу и пел-мычал про черного ворона, про перелетных птиц и берег турецкий, и про годы, что летят и летят словно птицы. Песен про орлов он не знал.
Я тоже не знаю. Ни одной.