Аннотация: Рассказчик, служащий редакции небольшого развлекательного журнала в немецком городке Бейцене, решается на брак со своей давнишней приятельницей. Однако их обоих подстерегает неожиданное...
Марина. Брак.
-- А давай в церкви? -- опять же с порога предложила Марина следующим вечером, снова без звонка появляясь у меня в квартире. -- Не надо католиков, но хотя бы по-лютерански. Всё равно это очень красиво и торжественно...
Я снова не нашелся, что возразить, не зная еще, что судьбе угодно будет распорядиться нашим браком совершенно иначе. На следующий день, в субботу, мы отсидели в соседней лютеранской церкви целиком всю службу, а затем долго беседовали со священником, выясняя, что нам потребуется предпринять для совершения церковного таинства.
И тут нам, как снег на голову, свалился Иркин Жорик.
-- Как они вообще все нас находят? -- принялась вращать глазами Сара Ефимовна, когда бывший Иркин муж-дальневосточник, узнав адрес сына, вышел из нашего боснийского сарайчика. -- Все эти вовчики, жорики... Мандаки, наконец... Мне надо проверить тут всё на порчу и сглаз... -- И она, соединив звездочкой кончики пальцев, что-то неслышно забормотала себе под нос.
Жорик, конечно, был уже не Жориком, а реальным лётным полковником с целой кучей наградных планок за разные "миссии" -- всё это мы разыскали о нем в интернете, поскольку в редакцию, да и вообще в Германию, он появился не в форме, а в виде крепкого и весьма симпатичного гражданского мужичка с проседью, с торчащей ежиком шевелюрой и небольшими, едва намеченными усиками.
-- А он ничего такой... -- заметила наконец Сара, прекратив бормотать и расцепляя пальцы. -- Я бы, пожалуй того... если бы не Сережа, конечно. Во вкусе Ирке не откажешь...
Мы еще немного посплетничали, затем подошло время обеда... была пятница, обычный для нас короткий день, к домику в полвторого подъехал за Маргаритой Боря, они взяли в машину Сару, я запер на ключ нашу будочку, проверил с другой стороны сарая двери в "машинное отделение", с приездом Хромова наконец снова заработавшее, хотя пока и в полсилы, -- и с легким сердцем отправился на соседний небольшой рыночек, где по пятницам всегда стоит рыбной фургон-прицеп, в котором среди прочего жарят во фритюре морского окуня. Рыбный день тут у нас не четверг, а пятница -- это тоже своего рода специфика.
Когда Марина ест жареную рыбу, смотреть на нее неприятно. Я, безусловно, не подаю виду -- и в целом это, конечно же, "косметический" дефект: можно всю жизнь прожить с человеком бок о бок и не узнать, как именно он ест рыбу, -- либо, если это знание всё-таки неизбежно, смотреть в сторону или выходить покурить на балкон.
Теперь я чаще бываю в квартире Марины и недавно сунулся у нее в холодильник: всё там просто забито рыбой -- одну целую полку занимает огромный карп с головой чуть ли не как у бульдога, на других тут и там размещаются какие-то копчушки, соленая таранька из русского магазина, баночки тресковой и лососевой икры, кальмаров, какое-то рыбно-творожное пюре для намазки на хлеб -- такое впечатление, что Марина служит не завотделом женского платья в "Карштадте", как оно и есть на самом деле, а работает дегустатором в рыбной фирме с интернациональными аппетитами. Настоящий ужас -- в плане, конечно, эстетическом -- наступает, когда она принимается варить карпа, точнее половину его, включающую голову. Сколько-то времени всё это булькает на плите в огромной кастрюле с травками и кореньями, испуская весьма аппетитный запах, но потом Марина усаживается в кухне за стол с карповой головой на тарелке, отделенной от остального туловища, и принимается звучно и с каким-то не понятным мне вожделением высасывать из головы всякие рыбьи прелести -- тут уж я выхожу на балкон и курю долго, как бы в глубоком раздумье, поскольку грядущий брак наш в эти моменты оказывается, вообще говоря, под угрозой.
Но потом я всегда вспоминаю, что мы с Серегой жрали в проклятой Ливии -- и мне сразу становится легче: на Маринины прихлюпывания я смотрю после этого с толерантностью, и наше совместное будущее уже не представляется мне таким удручающим.
Вообще же, как я считаю, не надо ни с чем торопиться -- ни с браком, ни с чем-то другим, исключая разве что ловлю блох, которая здесь, в Германии, кстати, давно заменена разбрызгиванием перметрина, от которого несчастные насекомые, как утверждают сердобольные гринписовцы, дохнут прямо в прыжке, в полете. Прогресс -- это вообще круто...
Пролетела еще пара недель.
Всё это время мы с Мариной вечерами долбили Евангелие -- или, точнее, толстенную брошюру для подготовки к конфирмации. Обычно курс этот длится при лютеранской общине целый год, но церковники как-то пошли нам навстречу и разрешили сдавать экзамен чохом, после месячной подготовки. Религия, в принципе, это просто какая-то парадигма -- так я себе это представляю, -- решившись на брак, я заодно уж решился и на иной, неведомый мне ранее уровень толерантности, то есть взял за лучшее не злиться на Марину за ее идиотскую выдумку с церковью, а пройти это испытание до конца -- тем более что ливийский плен, конечно же, научил меня выдержке.
Наши ежевечерние занятия религией оканчивались, независимо от погоды, короткой прогулкой, а затем непременным сексом, который, как я заметил, по мере углубления новых для нас обоих знаний, стал приобретать некоторые оттенки маргинального, о которых я здесь покамест умалчиваю, надеясь вернуться к ним немного позднее.
Однажды в почтовом ящике оказалось письмо из ЗАГСа с отказом, из которого следовало, что с нашим туманным российским прошлым нам надо представить еще семь коробок различных справок с апостилем для доказательства своего нынешнего безбрачного положения и отсутствия претензий к нам со стороны прежних сожителей и их родственников до седьмого колена.
Это обычная здесь процедура: бюрократия желает оградить себя от любых мыслимых сюрпризов, чтобы потом, в случае какого-то конфликта, не оказаться крайней; бюрократам важно перевести стрелку, и поэтому заключенные в либеральной Дании браки здесь затем запросто легитимируются, подтверждаются соответствующими немецкими бумагами.
В общем, надо было ехать в Данию и непременно пробыть там двое суток, как это положено по датским законам. Один день на датской земле -- это конечно легкомысленно; только за два полных дня решение вступить в брак может созреть у гостей страны викингов нерушимо и основательно -- в общем, обхохочешься... но выхода никакого у нас всё равно не было, исключая единственный: отказаться ото всей этой затеи с браком и жить по-граждански, в грехе.
Но об этом речи с Мариной я заводить не решался.
Трудно проникнуть в смятенное сознание женщины-невесты! Если меня коробило от Марининой рыбы, то легко ведь представить, что и Марину коробило от каких-то похожих мелочей: моей изжеванной зубной щетки в ванной на полочке, или дырявых носков, или подмышек наконец, сохранить свежесть которых стоит мужчине такого немыслимого труда. Якобы это тестостерон, говорят гигиенисты, подмышки, мол, все равно ни за что не отмоешь -- уже через полчаса они опять завоняют тестостероном или чем-то еще, это уж у кого как.
И вот отсюда моя интенция, а точнее вопрос: а что же Марина в такие минуты? Как она всё это ощущала? Неужели и ей не казалось, что с браком мы вроде погорячились?
Не знаю. Тревожно всё это... просто очень тревожно. И кажется, если бы не ливийская выдержка, то я бы из этой истории давно уже слился... или самовыпилился, как это теперь говорится.
Но не будем об этом. Это всё малодушие и мелкотравчатость -- так я об этом думаю.
***
В Дании всё с нашим браком проскочило на раз, а по возвращении местные власти без слова поставили на наше датское брачное свидетельство собственный штемпель.
Затем через неделю мы без запинки сдали экзамен в церкви по Евангелию и процессуальным лютеранским вопросам и сделались реальными конфирмантами, или воцерковленными, по каковому поводу пфарер устроил в общине душевные посиделки с кофе и плюшками, не лишенные, однако, оттенка какой-то тревожащей фальши, настолько люди, едва нам знакомые, вдруг прониклись к нам липковатым и сладким доброжелательством.
Вечером после прогулки мы дополнительно углубили маргинальность наших плотских утех, так что утром даже слегка стеснялись смотреть друг другу в глаза. "Какой вы, однако, энергетический мужчина..." -- прокомментировала эти радения Марина, всегда переходившая на "вы" в интимные минутки. Стилистически фраза звучит подозрительно, но, вероятно, в отделе дамского платья у моей суженой имелся их собственный, сугубо дамский, недоступный мне понятийно служебный язык.
День венчания был определен и назначен, мы, немного поездив по городу, купили Марине белое платье, символ чистоты и невинности, как это говорится, а мне -- что-то вроде изящного смокинга и даже отчасти фрака, от которого Марина пообещала потом аккуратно отрезать фалды и приспособить предмет для повседневной носки: в отделе у нее на полставки трудилась на подгонке одежды "талантливая", как они ее называли, портниха, тоже, кстати, дулебка из Чехии, но уже не Вондрачкова, а как-то иначе.
Были разосланы приглашения, заказан ресторан -- всё это оказалось дорогим удовольствием, и бюджеты наши заметно трещали; мне даже пришлось одолжить денег у Хромова.
И вот наконец этот день наступил.
Конечно, в церковном обряде соединения душ имеется своя романтическая специфика, даже если антураж события по-лютерански скромен.
Кто ж знал, что всё это кончится скандалом?!
Поначалу события развивались как им положено: мы парадно подъехали к кирхе, нас встретили у дверей священник со служками, затем мы оказались у алтаря, окруженные не слишком многочисленной толпой приглашенных. Почуяв на плече у себя суровую руку церковного канона, я с какого-то момента перестал вертеть головой и действовать осознанно, подчиняясь теперь только легким тычкам и полуслышным указаниям церковных служителей.
Наконец дошло до главного: нас обоих спросили о нашем согласии на брак, а затем пфарер обратился к собравшимся с обычным в этих случаях вопросом: не известны ли кому-либо из присутствующих обстоятельства, могущие препятствовать... и так далее.
И вот тут оно грохнуло...
-- Was ist denn hier los?*
Голос прозвучал как глас небес, отразившись в высоких церковных сводах, и из-за чьей спины сбоку от алтаря вдруг выступила фрау Люси Шульце -- собственной, как это говорится, персоной.
-- Was ist hier los? Willst du etwa heiraten, Liebling? -- Люси изобразила на своей развратной мордочке искреннее изумление. -- Lass das**...
------------
*Что это тут происходит? (нем.)
**Да ты никак женишься, любимый?.. Брось (оставь) это... (нем.).
------------
Не оборачивая головы, я почувствовал, как руку Марины в моей руке потянуло куда-то вниз.
Упасть Марине не дали, сзади ее вовремя подхватил Вовчик, но обморок оказался реально глубоким, так что кто-то уже вызвал скорую, и через пару минут перед церковью забибикало и замигало синеньким.
Марину вынесли санитары, водрузив ее на каталку с откидными колесиками -- подол белого платья, символа чистоты, волочился по дощатому церковному полу.
-- Решай тут вопросы... -- шепнула мне Сара Ефимовна. -- Я сама всё улажу в больнице.
Гости сами собой на глазах рассосались, в конторке священника я подписал подсунутые мне бумаги, зафиксировавшие мой бламаж, а затем съездил в ресторан и заплатил там немалую сумму отступного, истратив на это почти целиком хромовскую ссуду.
Дома я проглотил в бодром темпе добрый стакан бренди, заел каким-то огурчиком -- и через четверть часа уже похрапывал в нашей разметанной с ночи постели, так и не сняв своего нарядного смокинга с фалдами. Мариной до ночи занималась Сара Ефимовна.
Ближе к вечеру в дверь мне сперва позвонили, а затем почти сразу забарабанили.
На пороге стояла Люси -- с распущенной блондинистой гривой, подтянутая, загорелая и наглая.
-- Явилась не запылилась... -- приветствовал я ее по-немецки. -- Разлучница бесстыжая.
-- Ich bitte dich*... -- с гримаской протянула Шульце. -- А то ты как будто не рад, что тебя избавили от этой твоей мымры.
-- Чем она тебе мымра? -- скривился я. -- Нормальная женщина, между прочим.
-- Не ври хотя бы себе самому, -- не унималась Люси. -- А то я не вижу...
-- Зачем я тебе? -- без выражения спросил я. -- ...Женатый, не первой свежести. А у тебя докторский титул, карьера -- ты, наверно, скоро профессоршей будешь.
-- У тебя есть душа, дружочек, -- не задумываясь возразила профессорша. -- Это редкость сегодня... в наше дурацкое время.
-- Душа... -- искренне удивился я. -- Где это у меня ты заметила душу?
Люси рассматривала меня со скептическим выражением.
-- Хорошо погуляла в Дамаске с подшефными офицерами? -- без связи с предыдущим ядовито поинтересовался я.
-- Не без того... -- просто кивнула она. -- Но это пустое, плотское. Не каждой женщине это нужно.
-- А мы сейчас что, болтаем вообще о женщинах или конкретно о тебе?
Я всё еще не мог уловить свое собственное настроение и взять правильный тон.
-- Зачем ты испортила мне венчание? Какая была тебе в этом выгода?
-- Я не искала никакой выгоды... Я действовала... -- Она замялась. -- Я действовала подсознательно.
"Бедная девочка..." -- подумал я грустно. Как это всё-таки по-немецки -- "собака на сене"! Местные здесь реально не в состоянии почувствовать, в какой значительной мере их поступками руководят зависть и недоброжелательность: даже докторская степень по психологии в этом не помогает. "Sie gЖnnt ihm nicht einmal das Schwarze unter den NДgeln"*.
-------------
*gЖnnen - дозволять, допускать что-либо у кого-то не испытывая зависти. Примерный перевод: "Она не может переносить без зависти даже грязь у него под ногтями". - Прим.авт.
-------------
И я посмотрел на Люси с сожалением.
-- У нас ничего не выйдет, детка, -- твердо произнес я. -- Максимум через два года ты уже будешь меня ненавидеть: просто потому, что я не укладываюсь в твою схему, в рамки, которые ты для меня наметила... тоже, я думаю, подсознательно. "В одну повозку впрячь не можно осла и трепетную лань...".
-- И лань тут конечно же ты... Leck mich am Arsch*! -- всхохотнула Люси.
------------
*Приблизительный аналог английского междометья "fuck!" - Прим.авт.
------------
Я стоял против нее в дверном проеме и хмурился. Наконец она подняла ладонь и провела ею мне по лицу. Щека тут же почувствовала мою снова проросшую щетину.
-- Ну что ты во всём этом понимаешь, дурашка? -- ласково проговорила Шульце. -- Если я чувствую, что ты -- мой... а я это чувствую... значит, ты и есть мой, ты уж поверь. И я точно знаю, как всё оно будет через два года. Меня этому десять лет учили.
-- Ну хорошо... Давай попробуем, -- без выражения выдавил я. -- Но как же Марина? Ты хоть понимаешь, что это для нее за травма?
И мы почти всерьез принялись обсуждать меры по спасению Марины, а потом незаметно для самих себя перебрались в спальню... -- короче, совесть моя в этот вечер подверглась весьма суровому испытанию, и если бы не проклятый тестостерон -- не знаю, как бы я со всем этим справился...