...Конец августа в южных губерниях выдался очень душным. Стояла невыносимая жара. Крестьяне под палящим Солнцем собирали урожай со своих наделов. Некоторые трудились на государство, чтобы обеспечить процветание родной страны. Шикарные колосья налились пшеничными зёрнами. Красивые большие красные и сочные на вид яблоки будто просили их сорвать. Яркие подсолнухи наполнились шикарными чёрными семечками, из которых крестьяне делали потом подсолнечное масло. Вытирая пот, и распевая протяжные песни о тяжёлой крестьянской судьбе, крестьянки, трудящиеся на поле, усеянном подсолнухами, заставляли проходящих и проезжающих на колясках переживать.
Маленькая рыжеволосая девочка с большими ярко-зелёными, как изумруды глазами, в белом шёлковом платьице, никем незамеченная, гуляла по полю, усеянному шикарными оранжево-жёлтыми подсолнухами. Был ясный солнечный день. На небе было ни облачка. В вышине пели птицы. С цветка на цветок порхали красивые большие бабочки, поражая и одновременно пугая маленькую девочку. В воздухе пахло осенью, и уже рябины окрасились в свой привычный ярко-алый цвет. Кое-где было видно пожелтевшие листья на деревьях. В водоёмах квакали лягушки, на полях стрекотали кузнечики. Ветра не было. По полю прошла толпа крестьянок, идущих собирать подсолнечные семечки. Крестьянки, пухлые, разодетые в сарафаны и платки разных цветов шли и пели протяжную песню о безответной любви. Яркие красные юбки сарафанов испугали маленькую девочку, и она спряталась за большой подсолнух. Одна из крестьянок поправила фиолетовый платок, чуть съехавший и прикрывший её красивое лицо. Другая девушка пришла работать прямо с ребёнком, маленьким, грудным, который плакал, периодически прося, есть. Крестьянка, давая ему свою красивую большую грудь, улыбаясь, целовала его. Собирающая рядом с ней подсолнечные семечки, толстая, большая, наводящая ужас на всех Маня, с явным наслаждением, бросила матери:
- Зря родила. Убийцей твоё дитятко будет. Грядёт эпоха зла, большой чёрный ворон уже уселся на берёзу, и зорко следит за падалью. А дитя твоё будет своих косить, что смерть-матушка.
Молодая крестьянка, испугавшись, прижала ребёнка к себе. Девочка, ещё глубже зарывшись в подсолнухи, обняла колени, и испуганно смотрела на эту самую Маню, которая на деревне слыла ведьмой, и мама часто пугала её образом девочку. Маня была чем-то похожа на страшную Бабу-ягу из русских сказок, хотя ей было около тридцати. Круглое, как луна, лицо с двумя подбородками внушало страх. Её маленькие хитрые, чёрные всегда бегающие глаза никогда не смотрели прямо на собеседника. Эта черта Мани раздражала всех. Она, словно упивалась, когда доставляла людям какое-то неудовольствие или несчастье. Девочка хорошо помнила, как на прошлой неделе она напугала её мать тем, что с наслаждением рассказывала, о том, что ей приснился сон об убийстве царя. "Царскую семью расстреляли, а потом в шахты сбросили... - С наслаждением говорила она, - а наследника-то штыком добивали!". На это мать, прижав девочка, гладила её по голове и приговаривала: "не правда это, будет всегда жить батюшка православный наш, и наследника ему Бог не пошлёт". "Ещё как пошлёт! - Упивалась Маня. - Болезный мальчонка будет, и умрёт, как собака бездомная!". Больше всего в Мане почему-то пугал её нос. Большой, как у пьяницы, разбухший, красный. Парни в деревне шутили, что это чёрт её ущипнул во время оргий. Так она им за то предсказала, что они с войны не вернуться. Парни посмеялись-посмеялись, и забыли про это. Детей у неё не было, да кто же ведьму возьмёт замуж? Вот и поговаривали, что это она со злости всем беды сулит.
- Не слушай её, Анюта! - Оскалилась чёрнобровая красавица в фиолетовом платке. - Это она со злобы... своих детей ей Бог не дал иметь, вот она к чужим пристаёт. И к моему Ванюше тоже...
- И что же она тебе такого наговорила, - осведомилась третья девушка, ещё не бывшая замужем.
Чернобровая красавица как-то истерически засмеялась, а потом, зарыдав, сказала:
- Что он... умрёт во младенчестве.
- И что? - Другие крестьянки всё более втягивались в разговор.
- Он действительно умер. Вчера скончался от болезни какой-то неизвестной...
Крестьянки в миг бросив работу, обступили красавицу, и кинулись её утешать. Только молодая мать осталась сидеть с ребёнком, печально смотря на подругу.
- Я долго в себя от горя прийти не могла... думала, что с собой покончу. Родные остановили. На работу выгнали, чтоб не повесилась. - Красавица зло посмотрела на Маню. - Не слушайте её! У неё глаз дурной! Она на весь мир обиделась...
Несчастная крестьянка подошла к матери, и обняла их с ребёнком, как бы защищая, - умным будет твой сыночек, умным, красивым, хорошим... солдатом будет.
- Солдатом будет, чтобы бить своих. - Зло бросила Маня. Крестьянки были готовы наброситься на Маню, и перебить её, но тут заплакал ребёнок, и чернобровая красавица заметила девочку.
- Эй, смотрите! - Крикнула она. - Барская дочка здесь. Ты чего это здесь потерялась? Дома тебя уже обыскались, верно? Пойдём, отведу.
- А эта? - Как-то дико закричала сумасшедшая баба Маня. - Эта? Да сдохнет она так, что другие и не заметят. В бараке жутком сдохнет, с вшивыми солдатами, которых сгноят свои же. От тифа умрёт.
Девочка испугалась, и прижалась к крестьянке.
- Успокойся. - Проговорила та. - Дурная эта баба Маня, совсем обезумела.
- Это я-то дурная? А я всё вижу! Убьют тебя, дуру, за такие слова! Ой, как убьют. В чёрной камере сдохнешь. Без воздуха. Кровь сама из кожи вылезет...
Крестьянка, не на шутку перепугавшись, схватила маленькую девочку, и побежала с ней до её дома, где строгий отец поругал её за самовольный уход из дома. Мать была мягче. Она знала, что неуёмный характер их дочери постоянно требует каких-то приключений, новых впечатлений. За дочь она не боялась. Не было войны, всё было спокойно...
... на следующее утро стало известно, что бабу Маню убила толпа разъярённых крестьянок. А случилось это так. Кликуха вошла в какое-то исступлённое состояние, всем выкрикивала проклятья, унижала, говорила бог весть, что про судьбу России. Она рассорилась со всеми, грозилась пойти убить барыню, как называли по-старинке крестьяне мать девочки, и вообще, что скоро придёт время таких, как она, и предсказала молодой девушке Дуне, которая гусей резала, что она также и людей будет резать. Её и убили. В этот миг она разозлила всех.
... Стояла душный август. Неумолимо приближался сентябрь, осень в дорогой золотой парче шагала по территории Российской империи. А где-то в небе вещее око могло увидеть, как стайка падших ангелов в чёрных плащах кружила над Россией на конях с шикарными чёрными гривами.
3.
Это не могло присниться даже в кошмарном сне. Полное безумие. Отчаянье. Боль. Вши. Нестиранное нижнее бельё. Соответствующая вонь. Тиф. Галлюцинации. Голод.
Что это? Набросок к какому-то рассказу Эдгара По? Возможно, для него это и было бы увлекательным сюжетом, но, думается, что его больная душа не выдержала бы, увидев подобную картину.
Это были обычные русские солдаты, рано ушедшие на борьбу с большевиками; остатки северо-западной армии, когда-то шедшие в наступление под руководством Юденича в союзе со знаменитым финским генералом (а после и президентом) Маннергеймом, бывшим подданным последнего русского императора, женатым, кстати, на русской аристократке. Безумие! Слепое безумие. Русские озверели после продолжительной войны. Кровь снилась по ночам. Её запах преследовал всюду. Словно больные корью, русские солдаты всюду видели красный цвет. Красные! Весьма символичное по тем временам название...
1919 год. Эстония. Концлагерь. Серые стены. Никаких условий. Больные тифом, мужчины и женщины лежат все вместе на каких-то кроватях, подобных тюремным нарам. Где-то слышны крики эстонских надзирателей. Где-то идут работы. Кто-то матерно ругается. А за окном - лето, шикарное северное лето со всеми его прелестями. Окна грязные, немытые. Но через них всё-таки видно нежно-голубое небо. Солнце своими яркими лучами пытается как-то обогреть несчастных русских, которые за идею поплатились и свободой, и жизнью. Но эстонцам нет до русских никакого дела. В обмен на предательство армии Юденича они получили независимость. Свободу! В это же время уставшие от безумной гражданской войны русские солдаты и офицеры вынуждены страдать от болезней, недоедания, и жестокого с ними обращения! Цвет русской армии...
О, Господи, кто же тогда остался там, на Родине, которая за эти годы успела из ласковой матери превратиться в жестокую мачеху? Деклассированные элементы? Маньяки, сумасшедшие, сбежавшие из тюрем, психиатрических клиник? Лучшим людям России была предназначена мучительная смерть, не только в эстонском концлагере.
...Измученная девушка умирала от тифа, который она подцепила, ухаживая за подобным больным в рядах русской армии. В глазах стояла боль. В помещении - вонь. В сердце - пустота. Русских громким криком погнали на изнурительные работы. Где-то, она видела, переодевался солдат, исхудавший и тощий настолько, что тошнота отвращения подступила к горлу. Наконец, он надел ношенные уже третий год портянки, которые запахом своим могли бы отпугнуть ворон с огорода навечно, и вышел вон. Девушка отвернулась. В глазах у неё встала сцена насилия, глумлений над ней красными офицерами. После её хотели убить, раздетую, поставив на колени. Но спасла её наступавшая армия Юденича. Её бросили, нагую и обруганную, с перекошенным от ужаса лицом и глазами, молящими о пощаде. Так она и осталась среди белогвардейцев. Выполняла обязанности медсестры и проститутки по совместительству. В любовниках у неё ходили и генералы, и рядовые. Она закрыла глаза. Почему-то увидела подсолнухи. Яркие-яркие, как те, которые она видела далёким августовским днём где-то там, в детстве. Сияющие небо над головой... облака... подсолнухи, оранжево-жёлтые с вкусными семечками внутри, из которых крестьяне раньше делали отменное масло. А делают ли его теперь? На масле жарились блины, которые в огромных количествах подавались на масленицу. Бывали и случаи, когда мужики умирали от обжорства. От обжорства! Сколько она не ела? Дождаться от эстонцев свежей булки, всё равно, что от большевиков милосердия. А она их поддерживала, будучи глупой и наивной гимназисткой. Учение Маркса заменило ей светлый лик Христа. Она из Южных губерний сбежала в Петроград, где, как считала, она могла принести гораздо больше пользы, чем у себя на Родине. Агитировала против войны с немцами, работала на большевиков. На Троцкого она молилась. Была даже вроде влюблена. И как результат - чуть не расстреляна за измену. Ей ставилось в вину её дворянское происхождение, и, как "буржуйку" её не щадили. У Юденича тоже было не сладко. Эстонцы хамили. Латыши игнорировали. Но не насиловали. Этого она уже бы не пережила. По крайней мере, к ней относились, как к хорошей шлюхе, которая никогда не отказывала. Она вновь закрыла глаза. Подсолнухи! Ей казалось, что она чувствует их запах. Ей стало легко и радостно на душе. Раньше она радовалась так купленной книге, и подаркам, которые ей дарили на разные праздники. Праздники! Какое светлое и забытое слово! Рождество, Христос, конфеты, мандарины, церковные хоралы... как бы она хотела вернуться в детство, и послушать хотя бы один хорал! Как это выглядит? Она попыталась представить, но не могла. Она ловила себя на том, что не помнит ни одной молитвы. Как там? "Отче наш, иже еси на небеси... " ... полный провал! "..да святится имя твоё!" не помнит! Что там дальше? "Яко же на небеси и на земли"... с трудом слова молитвы встают в памяти. "хлеб наш насущный даждь нам днесь... " полный, полный провал, как в каком-то тумане! "но не веди нас во искушение...", что там дальше? "и избави нас от лукавого.. а..." Она не могла произнести слова "Аминь!".
Вспомнилась почему-то строчка из "Макбета", которого она читала в далёком детстве:
А я, услышав, "Господи помилуй!",
За ними вслед не мог сказать "аминь".
Она снова закрыла глаза.
... Вот она, в белом шёлковом платье, едва доходящим ей до колен, нежится на поле, усеянном подсолнухами поле. Парами кружат над ней и около неё лёгкокрылые, разноцветные стрекозы. Прекрасные бабочки, радующие своей красотой, порхают с цветка на цветок...но уже не пугают, как тогда, в далёком детстве...
4.
Она открыла глаза. Почему-то вдруг вспомнила отступление армии Юденича. Всё то действо казалось ей похожим на кошмарный сон. Вся её жизнь ей казалась кошмарным сном.
Она всё помнила смутно. За нехваткой людских ресурсов, ей дали ружьё. Она плохо стреляла, но, наспех, обученная каким-то солдатом, била по красным, почти не глядя, с какой-то ожесточённой злобой, заражённая гнусным влиянием общей ненависти. Началась жестокая схватка. Она слышала, что все надеются на эстонцев. Но, увы, эстонцев так и не дождались. Они по тайному соглашению с большевиками даже не двинулись со своих позиций. Англичане, зорко следящие за развитием событий, тоже не помогли. Было страшно. Она увидела страшное лицо войны во всей его красе. Лишённая дисциплины и каких-то идейных принципов, армия Юденича сражалась почти в рукопашную. Она видела, как на красного офицера, вполне прилично одетого, чистого, сытого, с какими-то странными, словно затуманенными глазами, залез один несчастный, голодный, изнурённый тяжёлой жизнью солдат, светлокудрый мальчишка, которому не было ещё и семнадцати лет. Юноша рвал на красном волосы, сильно бил ногами по бокам, пытался вырвать у "красного" ружьё, пока его не прикончили, выстрелив в голову. Юноша, которого она прекрасно знала, упал, и она еле сдержала слёзы. Патроны кончались. Стрелять стало почти нечем. Красные, как муравьи, наступали откуда-то со стороны Петрограда. Армия Юденича увязла в неравном бою. Им грозило полное окружение, однако, еле живые, усталые, изнурённые войной, они каким-то чудом сумели прорваться на территорию Эстонии, которая приняла их, как последних собак, заключив в концлагеря, без всяких условий...
...Почему-то перед ней предстал образ бабы Мани, которую убили за злые предсказания когда-то давно, в далёком детстве. "А ведь всё сбылось... - подумала она, - всё! Вот я, к примеру, умираю от тифа.... ". И ей почему-то подумалось, что всю революцию устроила баба Маня. Нет, не та злобная баба Маня из детства, а какая-то одна, огромная, большая, обидевшаяся на весь белый свет, и которой чем-то не угодили русские...
Ей стало плохо. Она куда-то провалилась, и снова увидела поле, на котором росло много-много подсолнухов.
5.
...Вдруг она увидела маленькую девочку, с рыжими волосами и большими зелёными глазами, одетую во всё белое.
- Кто ты? - Спросила она.
- Я твоя не рождённая дочь. Помнишь, ты вытравила меня химикатами?
И она вспомнила. Как-то она почувствовала себя беременной. От кого? Точного ответа она дать не могла. Рожать не хотела. Был 1917. Она решила, что борьба за "светлое будущие", которое так нагло обещали коммунисты, для неё важнее. И она решила травиться. До травила себя до больницы. Там еле спасли. После выяснилось, что она не могла больше иметь детей...
- Я простила тебя. - Сказала девочка. - Хорошо, что ты меня не родила. Я должна была бы стать известным математиком. Но в этих условиях...
Девочка замолчала, потом, запрыгав от радости, и захлопав в ладоши, проговорила:
- А хочешь, пойдём со мной? Там хорошо. Нет стрельбы. Ты устала...
- А там будут мандарины?
- Конечно! Там ты отдохнёшь... я и пришла забрать тебя. Ты не должна страдать.
Она дала девочке руку, и они полетели в высь.
- Ой! - Вдруг проговорила она. - А можно набрать подсолнухов?
- Нет. - Сказала девочка. - Нельзя. Пошли. Смотри! Какая звезда сияет на небе!
Она оглянулась, и посмотрела на звезду. Яркая, красивая, большая, звезда переливалась всеми цветами радуги, и радовала глаз. Её красота как бы звала: "люди, опомнитесь, что вы делаете? Никакие идеи не стоят самого бесценного на Земле - человеческой жизни, простого счастья, возможности смотреть на звёзды и держаться за руки, любить и иметь детей".
... Они летели над землёй, оставляя позади поле, полное подсолнухов. Где-то стреляли, где-то целовались, где-то шли переговоры...
... Она умерла от тифа через неделю после своего прибытия в эстонский концлагерь. Тело её не было погребено.