Политикой я начал всерьёз заниматься после попытки устройства на работу в жёлтую газету. Конечно, это началось намного раньше, да что говорить: политика занимается человеком с момента его рождения. Но, как страсть, эта мотивация проявилась после того случая. Политика - та сфера, откуда становится ясен литературный смысл каждого. "Вся жизнь - театр, а люди в нём - актёры!" - об этом говорил ещё старина Шекспир...
Итак, я приехал в областной центр, и меня пригласили к главному редактору. Он сразу напомнил мне короля Йагупопа из Королевства Кривых Зеркал. Цветастая рубашка на круглом брюхе, лысина, выпученные глаза, мясистые губы и выбритые докрасна щёки.
Посмотрев моё резюме, он положил его на стол.
- Всё это очень хорошо, - сказал он сладострастно и гнусаво, - но у нас немного другой формат. Наша специальность - рыться в грязном белье, и чем хуже оно пахнет, тем лучше для нас. Работа заключается в том, чтобы мониторить Интернет и выбирать оттуда сплетни, интриги, всё самое шокирующее... Если удастся найти факты, намекающие на то, что какое-нибудь солидное лицо - гей, это будет большая удача! Не надо бояться об этом писать! Вот, сегодня в СМИ прошла информация, что в маленьком городке нашей области прорвало канализацию, и рыбаки видят, как плывут по реке фекалии. Это можно очень выгодно обыграть! Иногда получается вынимать жемчужины... Ты знаешь, что Обама был в нашей стране всего раз, и приезжал он в ваш город! Ты знал об этом, дружок?
Я покачал головой.
- Такие жемчужины дорогого стоят! - погрозил он мне пухлым пальчиком, - но они встречаются! А зарплата у нас хорошая! 20 тысяч для начинающего! А потом - больше! 50, 60 тысяч, это не предел! Люди любят сенсации, и мы удовлетворяем их потребности! Подумай, и если согласен, завтра приходи устраиваться на работу!
Я сел в автобус и поехал домой. Мне вспоминался фильм про азербайджанского поэта Низами. "Не хочу быть халдени, придворным, хочу быть халгани, народным!" - говорил поэт. А народ в автобусе шумел как океан. Шумел о каких-то рисунках на песке: почти всех их смоет волна, но найдутся и такие, которые переживут даже тепловую смерть Вселенной. Кондукторша заглянула мне в глаза и протянула билет, который я принял.
На следующее утро я поехал в райком КПРФ, спросить у них работу. Я не раз проезжал мимо двери, над которой реяло два красных флага. Там я пожаловался на вчерашнего редактора, и меня направили в областную газету коммунистов, а также попросили прийти на митинг, чтобы написать бесплатно заметку в их райкомовскую газету.
По дороге в областную газету я смотрел на дореволюционные здания, думал о людях, которые в них жили и о сказках Андерсена и Астрид Линдгрен. Кажется, вон та труба, через которую летает Карлсон, который живёт на одной из этих крыш...
Главный редактор газеты был седой, лохматый, с блестящий лысиной, большеглазый, невысокий и тощий. Он напомнил мне папу Карло из сказки про Буратино.
- Работы у нас нет, - вздохнул он, выслушав мою жалобу на жёлтую газету. - Сами существуем на взносы. Но ты пиши! Как кольнёт вот здесь, - редактор приложил ладонь к груди, - так поймёшь, что всё несправедливо в этом мире, тогда и пиши! Видишь, пенсионеров обижают - пиши! Видишь, что зарплаты кому-то не платят - пиши! Видишь, что бандиты судят честного человека - пиши! А просто так не пиши! Напишешь - присылай!
Мне стало грустно. И не столько от того, что нет работы, как от того, что сердце моё всё равно что нарисованное: не шелохнётся, какая бы несправедливость кругом не творилась.
Тем не менее, на митинг, с целью написать заметку, я явился с блокнотом и телефоном, который использовал как диктофон. Во дворике, окружённом панельными девятиэтажками, собралось с две сотни жителей. Реяли красные знамёна. Гномов раздавал газеты. Помню, был с ними также краснощёкий и пухлый комсомолец с пышной кучерявой чёрной шевелюрой, который очень скоро пропадёт неведомо куда.
Потом приехал депутат от партии власти. Толстогубый, со светлыми бровями, выпятив живот, он взял в руки микрофон, обвёл притихшую толпу взглядом и заговорил уверенно и нагло, как хозяин каменных джунглей, рассчитывающий загипнотизировать аудиторию.
Но не тут-то было! Оратор Уткин бросился на него как разъярённый ястреб. Ни разу после я не видел Уткина таким! Жильцы очнулись и встали на защиту Уткина, они надвигались на депутата, махали руками, казалось, сейчас выцарапают ему глаза.
- Вы просто не разбираетесь в ситуации... - растерянно пробормотал депутат.
Толпа ответила ему смехом.
- Да куда нам там! - засвистела разбойничьего вида бабулька.
- Давай, давай! Кати! - вторила ей похожая на атаманшу из мульфильма про "Бременских музыкантов" женщина.
И "медведь" со своей свитой укатил на иномарке, он вдруг предстал совсем крохотным и нелегитимным, на фоне толпы.
Когда пришла пора сворачивать флаги, я обратился к Гномову, чтобы он назвал мне фамилию главного оратора.
- А с ка-а-кой ты га-га-зеты? - заикаясь, спросил меня Гномов, и я объяснил ему, что работаю по поручению вашей же организации.
- А-а-а в ко-омсо-мол хочешь? - спросил Гномов.
- Возможно.
- Веч-чером в семь в райком приходи! Бу-удет встреча ко-омсо-мола! По-о-знакомимся!
И вот, в семь вечера я явился к комсомольцам на чаепитие. Их было трое. Уткин - сухонький брюнет в квадратных очёчках, в пиджаке при галстуке. Ливси, назовём его по имени персонажа из мультфильма про "Остров Сокровищ" - накачанный, с прямым ясным взглядом советского человека, всё время смеялся, обнажая белоснежную улыбку и Гномов, с голубыми воловьими глазами.
- Что ты читал из классиков марксизма? - спросил меня Ливси, оперевшись локтями о стол.
Он потом не раз со смехом вспоминал этот эпизод, рассказывая, как старался изо всех сил придать своему лицу серьёзное выражение. На самом деле, мы вчетвером явились в этот райком практически одновременно, в течение 2-х - 3-х месяцев. Вначале - Уткин, затем - Ливси, следом за ним - Гномов, и, наконец, я.
Некоторый "послужной список" из прочитанных классиков у меня за спиной имелся, в т. ч. "Капитал" Маркса, что вызвало одобрительный гул со стороны комсомольцев, которые казались в тот вечер страшно серьёзными людьми. Мне предложили написать заявление, и я оказался не против.
- Нужно проверить его в деле, - сказал Ливси, и комсомольцы вновь одобрительно зарокотали.
- Листовки к митингу 7 ноября клеить пойдёшь? - спросил Уткин.
- Один?
- С Гномовым.
- Пойду.
- Тогда завтра в девять - здесь! - сказал Гномов.
- Хорошо.
- Давайте пить чай... - предложил Уткин.
Вышел оттуда я озадаченным и с книгами "Как закалялась сталь" (её я позже подарил ученику) и "Молодая Гвардия" под мышкой.
***
С утра я был в райкоме. Мы выпили чаю, потом Гномов вручил мне пакет с клеем, себе на плечо повесил красную сумку "КПРФ" с листовками.
- В добрый путь! - молвил Уткин.
- Мы ещё заглянем к обеду на чаепитие, - пообещал Гномов, и мы покинули помещение.
Некоторое время мы шагали по городским улицам молча.
- О чём думаешь? - спросил Гномов.
- О Тоне Тумановой.
- А, начал читать "Как закалялась сталь"? Это очень хорошо!
Вскоре мы очутились в первом дворе, у подъезда. В этот момент что-то произошло с пространством: каменные джунгли окружили меня, и я стал их полноправным обитателем. Сырое и пасмурное октябрьское утро.
- А я работал! Это просто! Вот, смотри! Давай пакет!
Гномов вынул полуторалитровую бутыль с клеем и перелил часть его в маленький пузырёк с пипочкой на конце. Затем он взял в руки листовку, половину листа А-4, ловко выдавил клей по её периметру, после чего бантиком начертал крест, соединив углы. Наконец, он притёр агитпродукцию к бетонной стене.
- Всё понятно?
- Вроде да.
- Давай! Двигаемся против часовой стрелки. Ты готовишь листовки, я их притираю к стене, потом поменяемся.
И мы пошли. Подъезд за подъездом. Страх, что сейчас кто-нибудь надаёт нам по морде, постепенно проходил. Затем следующий дворик, ещё один... Выглянуло солнышко.
- Послушай! - вдруг остановился я. - Я вспомнил!
- Что-то забыли?
- Да нет! Рассказ "Листовка" в "Книге для чтения", в третьем классе, я читал его у бабушки! Там ещё был рассказ "Р.В.С.".
- Бывает...
- Я тот воскрес, понимаешь? Была целая культура, и мы знали об этом, но потом забыли, потому что предали!
Гномов посмотрел мне в глаза. Ветер трепал пшеничную прядь на его лбу.
- В 14 лет я ушёл из дома и стал звонарём при церкви, - сообщил он. - Потом я стал церковным семинаристом. Я видел как жрут и пьянствуют попы на пожертвования от паствы. Я написал правдивый стих про батюшку, и меня с позором исключили. Я был в "Молодой Гвардии" единороссов и там увидел то же самое. Тогда я пришёл в КПРФ.
- Хорошо, хорошо...
- А знаешь как семинаристы подглядывают за монашками? - подмигнул мне Гномов, потом встряхнул головой:
- Ладно, идём! Листовок ещё много!
Какие-то рабочие тащили из машины установку для ремонта труб. Гномов направился прямо к ним. "Сейчас начнутся проблемы", - подумал я.
- Приходи-и-те на ми-итинг! Будет митинг! - воскликнул Гномов, вручая рабочим листовки.
"Птица секретарь!" - подумал я.
- Что за митинг? - спросил один из рабочих.
- Годовщина Великой Октябрьской Социалистической Революции!
Они взяли листовки, и мы продолжили путь...
Какие-то бабушки на лавочках...
- Приходите на митинг! Будет митинг! День Великой Октябрьской Социалистической Революции!
И вот уже я сам вручаю листовку незнакомой женщине:
- Приходите на митинг! Будет митинг! Память Великой Октябрьской Социалистической Революции!
Солнце всё ярче, и Гномов уже намазывает клей, а потом снова я. Он делает это как художник, который засаживает деревьями Марс, размашистыми движениями. Он зовёт на митинг как приглашает на праздник! Кажется, ещё чуть-чуть, и зазвенит утренний девичий смех революции, семена которой он сеет жестами Маяковского. Я ещё не ведаю о том, что Гномову не хватает, быть может, главного качества большевиков - идейной стойкости, способности ухватиться за идею как за соломинку в самый тёмный час ночи. Это просто хамелеон, талантливый актёр, который может ухватить самую струну любой социальной идеи, даже самой реакционной, транслировать её и блестяще сыграть роль исторического персонажа, заражая окружающих своей верой. Но мне пока не дано ничего подобного знать. Как не дано знать и того, что Гномов может любить кого-то ещё, кроме самого себя и способен на по-настоящему благородные поступки. Ведь если прошлого ещё нет, а будущее ещё не наступило, сейчас Гномов - именно тот, кем является - талантливейший агитатор и блестящий оратор. Он тогда сам верил в то, что говорил!
- Приходите на митинг! Будет митинг! Праздник Великой Октябрьской Социалистической Революции! - его голос по сей день звенит у меня в ушах.
Квартал за кварталом. Я давно потерял представление о том, где мы находимся. Гномов закрашивает карандашом квадратики на распечатанной карте. И вот мы делаем круг, возвращаемся к райкому. Двор неподалёку...
Небритый парень с бутылкой пива в руке у подъезда смотрит тоскливо на мир.
- Приходи на митинг! - восклицает Гномов. - Будет митинг!
- Я приговорён, - отвечает парень.
- В каком смысле приговорён?
- Авторитета криминального такого знаешь?
- Что-то слышал, - отвечает Гномов.
- Я сказал правду о нём на сходке, - объясняет парень. - Они приговорили меня.
- Приходи в комсомол! Вместе мы победим несправедливость!
- Буду жив - приду, - говорит через некоторое время парень, которому Гномов вручает бумажку с адресом.
- Да ты с ума сошёл! - шикаю на Гномова я, когда мы отошли. - Это либо бандит, либо он нажрался и не отвечает за слова!
- А вдруг он придёт?
- Да никуда он не придёт!
Мы шагаем дальше, и мальчишка-попрошайка клянчит у нас деньги.
- Пойдём с нами! - говорит Гномов. - Мы запишем тебя в пионеры и напоим чаем, дадим денег!
Я недоумённо гляжу на Гномова, и мы возвращаемся в райком.
Там уже не только Уткин, но и Ливси...
- Я привёл будущего пионера! - заявляет Гномов.
Уткин оглядел мальчика с головы до ног и вручил ему десять рублей.
- Иди, мальчик, - сказал он.
Мальчик убежал.
- Слушай, Уткин, карьерист долбанный, ты куда пионера отправил? - закричал Гномов.
- Несовершеннолетним у нас не место, - отвечает Уткин.
- У нас есть пионерская организация!
- Тут другое дело.
- Это обычный попрошайка, цыганёнок, - сказал я, размешивая чай.
- Ах, значит, попрошайка! Значит вот вы как поступаете с будущими комсомольцами! Ну и клейте свои листовки сами!
Гномов швырнул сумку на пол и вышел, хлопнув дверью.
- Мальчишка действительно попрошайка, - произнёс Ливси, наливая из чайника. - Но Гномов горяч, и это хорошо...
- Но есть всему пределы! - вставил я. - Он ведь и бандита в комсомол сегодня пытался притащить.
- Бандита?
- Или пьяного балабола. Откуда мне знать?
Я поведал им случившуюся историю.
- Кем бы он ни был, он не придёт, - сказал Ливси о пьяном парне и оказался прав.
Мы уже собирались расходиться, но тут вернулся Гномов.
- Бери вещи! - обратился он ко мне. - Вторая серия!
Я пожал плечами, попрощался с товарищами и последовал за Гномовым. Мы вновь отправились в каменные джунгли.
Как только мы прошли во дворы, Гномов замер у подъезда.
- Знаешь, в чём ваша, марксистов, проблема? - спросил он. - Вы не верите в то, что несёте людям! Ты посмотри на этого Уткина! Такой молодой, а брюзжит как личинка чиновника! Как вы сразу наклеили ярлыки! Этот - либо бандит, либо пьяный балабол. Другой - либо несовершеннолетний, либо попрошайка. А тебе не приходило в голову, что все они - просто люди?!
- Должна быть рациональность во всём...
- Ах ты меньшевистская душонка!
Его губы дрожат от гнева, глаза сверлят мой мозг.
- Да пошёл ты! - отвечаю я.
- Самолюбие зацепил, да?
- Ты слышал, что тебе сказал коллектив? Ты что, умнее коллектива?
- Да пошёл ты!
Некоторое время мы работаем молча.
- Мальчишка мог стать пионером, на нём поставили крест! - сокрушался Гномов, готовя листовки, а я молча втирал их в стену. Потом мы менялись ролями, и так - без конца...
Встретилась нам ближе к вечеру интеллигентная женщина в очках.
- Такие молодые, а к чему призываете? - заверещала она. - Вы знаете, сколько человек было репрессировано?
