/ Не слишком тёмный маг пытается спастись от не слишком святой инквизиции, попутно отмахиваясь от заботы любящих родственников./ Лукрецию Горгенштейну не повезло родиться с даром к тёмной магии, и это могло стать для него приговором. Ведь Тёмных магов веками изничтожали, опасаясь их странной и опасной силы. И вот он - последний в мире Тёмный маг. Враг, добыча. И очень ценный союзник. Его будут пытаться убить или переманить на свою сторону - но никогда не оставят в покое. Завершено. Выложено полностью. Фентези, приключения, семейная сага. Прошу обратить внимание, что это не ЛР.
Последний Тёмный
Мир состоит из Света и Тьмы, из Добра и Зла.
Тот, кто придерживается одного Добра, несвободен,
похож на путника, осмеливающегося путешествовать только среди бела дня,
или на корабль, умеющий плыть лишь при попутном ветре.
Истинно силён и свободен тот, кто не боится бродить по тёмной чаще ночью.
Тёмная чаща - это мир во всей его полноте, это человеческая душа во всей её противоречивости.
(с) Б. Акунин.
Вместо пролога.
Мальчик и мёртвый
В старой части города, где кончалась довольно респектабельная улица Перчаточников и начинались тесниться ветхие дома Горчичной, отданные под снос, располагалось кладбище. На нём уже давно никого не хоронили, поэтому оно пришло в запустение и стало постепенно разрушаться. Чиновники давно бы снесли кладбище, но так и не получили на это разрешение Церкви. Греховно это, мёртвых тревожить...
Почти никто не помнил, кого здесь хоронили в старину, да и могильные камни сохранились отнюдь не везде. Но одна из могил находилась почти в идеальном состоянии, разве что каменное надгробие чуть покосилось. К нему, прислонившись, дремал темноволосый мальчик с открытой на коленях тяжёлой книгой. Лицо его было таким бледным и неподвижным, что казалось, что он сам спит смертным сном.
Но вот дыхание мальчика стало тяжелее, а лицо исказилось. Не просыпаясь, он сжал в руках книгу.
- Тьма. Тьма просыпается, - забормотал он себе под нос глухим, неожиданно старческим голосом. - Тьма...
Мальчик вздрогнул и распахнул глаза, оказавшиеся ярко-синими, слепо уставившись в тусклое серое небо.
- Кто вы? - требовательно спросил он. Затем нахмурился: - Слишком тихо. Я не могу ничего разобрать!
Потерев глаза, он опустил взгляд на страницы книги. Затем резко развернулся, вновь вчитываясь в полустёршиеся буквы на надгробии.
- Ну надо же, значит, это правда! - воскликнул мальчик, и мрачное худое лицо осветила радостная улыбка. - Вы должны рассказать мне всё, магистр! И для начала, как вы это делаете!
"Всему своё время, Лукреций, - прошелестел голос в его голове. - "Раз твой дар уже проснулся, то он уже не исчезнет. А значит, нам не нужно торопиться. Тот, кто ищет тайное знание, должен быть терпелив и осторожен".
Глава 1. Младший и его причуды
Лукрецию Горгенштейну было пятнадцать, уже не ребёнок, но ещё и не взрослый, когда он окончательно понял, что всё, что происходит в его жизни, его совершенно не устраивает. Жизнь была полна разочарований, он знал это ещё с ранних лет, вот только надеялся, что когда вырастет и станет более самостоятельным, ситуация исправится. Но стало ещё хуже.
Начало было положено ещё в детстве. Ему достались совершенно не те родители, которых бы он хотел. Они были скучными, занудными обывателями: отец торговцем, мать происходила из семьи ремесленников средней руки. Зажиточные, почтенные горожане, знающие, как добыть себе хлеб и обеспечить своё многочисленное потомство так, чтобы никто ни в чём не нуждался. Отец семейства, постоянно занятый своими делами, и его жена, рожающая по ребёнку в год, и от того сильно поправившаяся - к рождению своего последнего, тринадцатого ребёнка она действительно весила немало, и нежно любящий муж уже давно не пытался поднять свою дражайшую супругу на руки.
Излишней фантазией оба родители не страдали, называя своих детей первыми попавшимися именами, которые они считали достаточно благозвучными. Шесть девочек: Анна, София, Тати, умершая ещё в младенчестве, Августина, Миранда и Кристабель. Семь мальчиков: Томас, Равель, Лавель, Августин (совершенно никакого воображения!), близнецы Марк и Карл и он сам, несчастный младший ребёнок по имени Лукреций. Тут, конечно, родители сильно просчитались. Им, видимо, представлялось, что их младшенький сын будет под стать святому Лукрецию из Прангора, известному своей скромностью и благочестием, а также тем, что разговаривал с козами и овцами (как будто это было признаком святости, а не безумия!), вот только их ожиданиям не было суждено сбыться. Лукреций рос ребёнком замкнутым и угрюмым, и, даже по мнению нежно любящей своего младшенького матушки, не слишком добрым. Нет, Лукреций не был склонен к жестокости - он не мучил кошек, не отрывал бабочкам крылья, и не обижал соседских детей. Зато мог спокойно пройти мимо, когда этим занимались другие, и даже понаблюдать - из чистого любопытства. Понятия сострадания, справедливости, милосердия ему, казалось, были абсолютно чужды. Лукреция интересовали куда более высокие материи. Таинственные, загадочные знаки, иногда просачивающиеся сквозь тонкую границу небытия в наш мир.
Он мог часами глядеть в ночное небо. И ладно бы его интересовали сияющие звёзды или романтично полная луна, под которую так хорошо мечтается. Нет, он как будто нарочно выбирал самые пасмурные, самые тёмные ночи, и часами пялился в беспросветную мглу небесной тверди, выбираясь на крышу дома.
В отличие от других детей, он не боялся остаться одному в тёмной, закрытой комнате. Наоборот, как только у него появлялась такая возможность, он тушил все свечи и лампы, плотно закрывал оконные ставни, и, забравшись с ногами на кровать, слушал тишину.
Лукреций был влюблён в Тьму, и она, кажется, отвечала ему взаимностью.
Самого младшего в семье Горгенштейнов избегали братья и сёстры, находя его странным, а соседские ребятишки дразнили его за спиной, впрочем, боясь сказать тоже самое ему в лицо. Родители уже начали беспокоиться, что Лукреций никогда не найдёт себе приятеля по играм, не говоря уж о друге.
- Знаешь, с кем он играл, когда ему было три года? Думаешь, с Кристабель, Марком или Карлом? Нет! Когда они пытались к нему подойти, он их просто щипал! - жаловалась почтенная мать семейства своей подружке. - Мы завели ему щенка - ты же знаешь, как детишки любят животных, но он даже на него не посмотрел!
- Что, неужели он привязался к кукле? Или у него был невидимый друг? - хмыкая, спросила подружка. У неё был всего лишь один ребёнок, совершенно беспроблемный, и на многочисленное семейство Горгенштейнов она смотрела с некоторой долей снисходительности.
- Нет. Лука играл с собственной тенью! В догонялки, салки, мячик, и даже разговаривал с нею, как будто она живая!
- Что, до сих пор разговаривает? - поинтересовалась соседка с поддельной участливостью. - Большенький он уже у вас. Сколько ему? Четырнадцать?
- Двенадцать, - вздыхает госпожа Горгенштейн. - Нет, он сейчас даже с тенью не дружит.
- А куда ходит постоянно? Может, у него друзья появились в другой части города?
А ведь действительно, домашний, абсолютно тихий мальчик в последнее время стал постоянно куда-то пропадать. Допытаться, куда он ходит, было абсолютно невозможно. Наконец, мать семейства, изведясь от беспокойства за своего младшенького, решила заручиться поддержкой других своих сыновей. Гораздо более нормальных, чем Лукреций, и в то же время отчаянно любопытных и непоседливых.
- А-а-а, - потянул Марк, вытирая сопливый нос рукавом рубашки, которая ещё утром была совсем чистой. - Лука нужен? Лука ушёл. С обеда его не видели.
- Не видели, - подтвердил близнец Марка, Карл. - Как пообедали, так и не видели. Ушёл, значица.
- Это я поняла. А куда ушёл? - терпеливо спросила госпожа Горгенштейн.
Близнецы хитро переглянулись, и синхронно пожали плечами.
Матушка хмуро на них посмотрела, и сердито топнула ногой:
- Чтобы вы, и не знали? Вы всех мышей из кладовки поимённо знаете, что соседка на ужин ест, знаете, а куда Лука ходите, нет? Что вы от меня добиваетесь, паразиты?
- Материальной поддержки, - спрятавшись за спину более высокого и крепкого Карла, сказал Марк.
- Пару медяшек, - поддержал его брат.
Карл ткнул того костяшками пальцев:
- Серебряник лучше. Нам это... для важного дела.
- А важное дело у нас это что? - с подозрением спросила матушка. - Не ярмарка случайно? Ладно, будет вам серебряник, если про Луку узнаете.
- А чего тут узнавать? - пожал плечами Марк. - На кладбище он ходит заброшенное, к западу отсюда.
- И что он там делает? - ужаснулась госпожа Горгенштейн, представив как её хилый, слабый сыночек бродит среди старых, прогнивших могил.
- Болтает с трупаками, - хихикнул Карл. - Каждый божий день, и будь я проклят, если они ему не отвечают!
- Карл, не богохульствуй! - приструнила его мать, с ужасом представляя, что скажут соседи, если узнают о том, что её сын каждый день шатается на кладбище. А что будет, если узнают в Церкви! - Нам нужно это прекратить!
- Побить его?
- Запереть в чулане? - подхватил Марк.
- Не, там темно. Лучше заставить его на солнышке жариться. Он же как упырь, света солнечного не любит.
- А он не рассыплется прахом? Он хоть и упырь, но всё-таки родственник...
- Не говорите так о младшем брате! - возмутилась матушка. - Не надо его бить. Я поговорю с Лавелем. Может, он его урезонит.
Если старший сын Горгенштейнов, Томас, выбрал, как и отец, стезю торговли, то третий сын, Лавель, будучи с самого детства благочестивым и набожным, решил посвятить свою жизнь Богу. Сейчас он учился на предпоследнем курсе духовной семинарии, и, сам Епископ Бромель покровительствовал талантливому студенту.
Лавель, вернувшийся домой на выходные (такая награда ему была дана за его примерное поведение и не свойственную юношам рассудительность), с удивлением слушал взволнованный рассказ матери.
- С могилами, значит, разговаривает? - переспросил он. - Может, Марк и Карл просто выдумывают? Вы же их знаете, матушка.
- Если бы, - вздохнула госпожа Горгенштейн. - Я тут проверяла карманы его штанов, и знаешь, что я обнаружила? Знаешь?!
- Не имею ни малейшего представления, - обречённо вздохнул Лавель, ожидая услышать "ужасающую" историю о дохлой мыши.
- Кость! Человеческую кость! Эту... с пальца.
- Вы уверены?
Матушка обиженно надулась, и Лавелю пришлось долго убеждать её, что он ей верит, просто сам поражён и шокирован поведением своего младшего брата.
- Я с ним поговорю. Сейчас же поговорю! Немедленно! - поднялся поспешно Лавель, будучи неуверенным, что может выдержать ещё одну истерику матери. - Где он сейчас? На кладбище? Иду туда. Нет, меня не надо сопровождать. Нет, пусть Томас сидит за своими бумагами. И отцу не надо ничего говорить... Матушка, неужто вы думаете, что Лука мне что-то сделает?
- Иногда я думаю, что родила дьявола! - зарыдала госпожа Горгенштейн.
Лавель поморщился:
- Да бросьте. С чего бы ему быть дьяволом? Батюшка же не шакал, да и вы не блудница...
Поймав разъярённый взгляд матери, уязвлённой до самой глубины души, Лавель предпочёл ретироваться.
До заброшенного кладбища, расположенного в старой части города, было идти около получаса. Так что Лавелю вполне хватило времени подумать, что же делать с младшим братом. Нет, конечно же, дьяволом Лука не был, да и вселение демона маловероятно. Лавель бы заметил - одержимых ему уже приходилось видеть. Обычный мальчишка со своими причудами. Нужно только объяснить братишке, что его поведение бросает тень на семью, и указать на то, сколь опасна и скользка его дорога, далёкая от душеспасительного пути. Может быть, показать врачу. Вдруг у Лукреция это просто нервическое, и прописанные успокоительные капли ему помогут.
Ворота кладбища, как и ожидалось, были закрыты, но ведь должен же Лука как-то попасть внутрь? Спустя недолгие поиски Лавель нашёл кусок разломанной стены, сквозь которую мог пролезть не только тощий мальчишка, но и даже упитанный юноша, каким он, Лавель, к несчастью являлся. Внутри кладбища, было ожидаемо мрачно и грязно. Потемневшие от времени и покосившиеся символы Иеронима, полуразрушенные могильные плиты и обломки статуй. Сухие ветки трещали под ногами, и этот звук казался удивительно громким в кладбищенской тиши.
Можно было попробовать позвать негодного мальчишку, вместо того, чтобы искать его по всему кладбищу, но атмосфера кладбища настолько сильно давила, что Лавелю даже говорить не хотелось, не то, что кричать. Будь его воля, он бы и вовсе отсюда ушёл, слишком уж тревожно было среди старых могил и корявых, причудливо изогнутых стволов деревьев. Сжав в руках чётки, Лавель стиснул зубы и упрямо зашагал вперёд по тропинке, казавшейся наиболее чистой.
Чутьё не подвело молодого семинариста. Где-то минут через пять он нашёл Луку, почти полностью скрытого высоким надгробием. Лукреций над чем-то склонился и увлечённо изучал, бубня себе что-то под нос. Лавель, хоть и был настроен скептично, всё же насторожился: - уж не проклятие ли какое затеял его младший братец? Среди народа было много еретических суеверий, и большинство из них были не опасны и просто не действовали. Но некоторые... некоторые из них действительно могли сотворить зло.
Подкравшись сзади, Лавель цепко схватил мальчишку за ухо, поднимая его вверх.
- Что это ты тут делаешь, Лукреций?
Лука дёрнулся, и пискнул от боли. Лавель тут же ослабил хватку, но держать мальчишку не перестал. Мрачно оглянув место действия, он тут же подметил, что та могилка, над которой разместился малец, сильно отличалась от других: она была чисто подметена, железная ограда свежеокрашена, а сорная трава прополота.
- Ну? - тряхнул он его ещё раз. - Что это за культ почитания умерших устроил?
Мальчишка тяжело вздохнул, и всё же признался. И чем дальше он говорил, тем задумчивее становился вид его брата. Картина вырисовывалась на редкость странная.
Лукрецию, который очень любил читать, как-то попалась книга по истории города. И в ней было несколько глав посвящено нынче заброшенному западному кладбищу, на котором, в старину хоронили не бродяжек каких-то, а самых что ни на есть почтенных горожан и местных знаменитостей. Аристократов, меценатов, известных музыкантов, писателей и магов. Один из последних как раз и заинтересовал Лукреция.
Тобиас Гохр, колдун давно ушедшей эпохи великих магистров. Говорят, что человеком он был странным, замкнутым и вздорным. Более того, говорили, что Гохр занимался тёмными искусствами: некромантией, вызовом душ умерших, кровными проклятиями. Но за руку почтенного магистра никто поймать не мог. Да и не боялись тогда чернокнижников так, как сейчас, закрывая глаза на их прегрешения против небес. Что уж говорить, если даже сильные мира сего прибегали к тёмным искусствам, а Церковь не сразу смогла определиться с тем, являются ли тёмные искусства святотатством. Лишь на Соборе в Орхиссе, спустя несколько лет после смерти Тобиаса Гохра, вынесено было решение, что подобная магия не совместима с основами веры, и постепенно тёмное искусство сошло на нет, и позабылось.
Лукреция, любящего мрачные тайны и секреты, не могла не заинтересовать загадочная фигура Тобиаса Гохра и легенды, связанные с его жизнью и, что было особенно загадочным, его посмертием. В книге писалось, что на месте, где был похоронен Тобиас Гохр, то и дело происходили странные вещи, а особо чувствительные почитатели старины, решившие лично полюбоваться на старое погребение, даже падали в обморок от страха, который возникал у них помимо их воли.
Лавель тоже слышал упоминание о могиле магистра Гохра. Один из монахов пытался добиться, чтобы давно умершего еретика и чернокнижника перезахоронили за чертой кладбища, а ещё лучше, сожгли бы его кости, но к нему особо никто не прислушивался. Какое всем было дело до позабытого всеми мага, жившего более двух сотен лет назад? А вот, оказалось, было. Лавель сейчас жалел, что поднимал на смех спятившего монаха. Сейчас бы не пришлось ловить брата у могилы Гохра.
- Хорошо, - мрачно сказал Лавель, пригладив тёмные вьющиеся волосы рукой, и утомлённо прикрыл глаза: - ну нашёл ты могилу мага. Дальше что? Зачем тебе все эти... ритуалы?
- Не было никаких ритуалов, я просто пытался с ним поговорить.
- Что пытался сделать? - переспросил Лавель, надеясь, что он ослышался.
- Поговорить, - спокойно повторил Лука. - Магистр Гохр всё время что-то шепчет, но слишком тихо, чтобы я мог его понять. И слова не все знакомые.
- Тобиас Гохр мёртв, Лукреций, - пытаясь скрыть нарастающий ужас, сказал молодой семинарист, и невзначай провёл ладонью по лбу младшего брата, проверяя, нет ли у того жара. Но лоб был прохладным, а глаза Луки ясными и спокойными.
- Я знаю. Он сам мне об этом сказал, когда ещё я мог его слышать. Магистр вообще очень обрадовался, когда я сюда пришёл в первый раз. Сказал, что у меня есть особый дар, и я могу его развить. Только в последнее время ему всё сложнее говорить. Я взял часть его костей, как он мне сказал, чтобы сделать нашу связь сильнее, но они пропали из моего кармана, и теперь стало ещё хуже.
- Прекрати! Прекрати говорить об этом! - не выдержал Лавель. - Мне надо подумать. Пойдём домой. И не думай кому-нибудь рассказывать, что ты здесь делал, если не хочешь, чтобы тебя признали сумасшедшим, или, не дай бог...
Он запнулся, но Лука спокойно договорил за него.
- ... чернокнижником? К этому плохо отнесутся?
- Ты даже не представляешь, насколько, - заверил его старший брат. - Особенно если узнают маги и клирики.
- Но ты ведь им не скажешь? - наконец-то хотя бы немного растревожился брат, но совсем не по той причине, по которой думал Лавель: - меня же заставят после этого стоять на всех службах в храме, а у меня после ваших песнопений голова болит и глаза слезятся. Не люблю ходить в церковь.
"Чернокнижник", - обречённо подумал семинарист. Его младший брат был одним из тех, кого так яростно, наравне с язычниками и еретиками, клеймила святая Церковь Иеронима. И едва ли Лука, если о нём узнает священноначалие, отделается лишь епитимьёй. Скорее всего, его запрячут до конца жизни в казематы одного из монастырей и сделают всё, чтобы юный чародей как можно быстрее окинул этот мир, не успев привнести в него грех тёмной магии. И даже Коллегия магов не посмеет вмешаться.
Лучше всего было бы выпороть мальчишку, и приказать ему навсегда забыть о случившемся, но Лавель был одним из лучших учеников семинарии, и немного разбирался в теории магии, чтобы понимать: магический дар, один раз проявившись, уже нельзя затушить. И что Лука, если его не учить владеть своей магией, скоро станет опасен для себя и других. Однажды Лавелю приходилось быть свидетелем того, как успокаивали юного мага, почти подростка, не справившегося со своей силой и сошедшего с ума. И ведь дар то у него был обычный, даже средненький. А что будет, если проблемы с силой начнутся у юного чернокнижника, уже в двенадцать лет общающегося с духом умершего магистра?
Спасать нужно было не только брата, но и всю семью от него. Но разве мог он сдать родного брата церковным властям, зная, что они с ним сделают?
Решение пришло к Лавелю уже дома. Он сам будет обучать брата магической науке, стараясь держать его подальше от тёмного колдовства. Конечно, сам он совсем не маг, но зато мог бы достать в семинарии несколько книг по магии, и тот занимался бы по ним под его, Лавеля, контролем.
Лук отнёсся к этому скептически, но Лавель был настойчив.
- У нас нет выбора, - твёрдо сказал он. - Твой дар нужно контролировать. В следующую неделю, когда я вернусь из семинарии, я принесу с собой нужные книги, и мы начнём заниматься.
- А тебе их дадут? - практично спросил Лука, и Лавель, почесав в затылке, признался, что объяснить свой внезапный интерес к учебникам по магии будет непросто, так что, возможно, действовать придётся тайно.
Так и появилась у Лавеля и самого младшего сыновей семейства Горгенштейн общая тайна. Матушка просто нарадоваться не могла: наконец её младшенький под приглядом, и не в компании сорванцов Марка и Карла, а рядом с надёжным и правильным Лавелем.
А Лавель, скрывая от своих учителей правду о том, что происходит у него дома, и незаконно таская Лукрецию книги, с трудом выносил необходимую в этом случае ложь, что отрицательно складывалось на его успехах в семинарии. А ещё этот Лука! Учить контролировать его, не владея самому и крупицей маги, было и так тяжело, так и ещё брат оказался не из лёгких учеников.
- Я же говорил тебе, - шипел юноша на Лукреция, - я же тебе ясно сказал - ты должен был прорастить это зерно, а не превращать его в прах. Неужели это так сложно?
Они спрятались в тени старого дерева, в саду, располагавшемся на заднем дворе дома. Перед Лавелем была раскрыт на одной из первых страниц потрёпанный учебник по природной магии. За последние два часа они так и не достигли успеха, и это выводило обычно спокойного студента из себя.
Лукреций равнодушно поднял на него немного раскосые, в мать, синие глаза, и стряхнул с руки то, что осталось от семечка.
- Я не особо понимаю эту магию природы. Не люблю всякие растения. Зачем я должен это учить?
- А ты что, хочешь демонов призывать, бесовское ты отродье?!
Лавель всё таки не выдержал, и отвесил младшенькому подзатыльник. Тот сердито засопел, но смолчал.
- Давай ещё, - приказал ему Лавель.
Видимо, Лавель был не так уж и осторожен, потому что через месяц после бесплодных попыток научить чему-то брата, ценой собственных нервов и спокойных ночей, его вызвал к себе его покровитель и исповедник, епископ Бромель.
- Я слышал, Лавель, что прилежание и интерес к учёбе у тебя пропал. Ты всё ещё собираешься принимать духовный сан, или сейчас иные страсти владеют твоим сердцем? - сразу перешёл к делу епископ, худой, бесцветный мужчина лет шестидесяти.
Лавель покраснел, поняв, к чему тот клонит. Подумал, наверное, что у него появилась девушка, и он тайком к ней бегает.
- Я полностью предан матери Церкви, отец Доминик, и уверен в своём пути. Вы знаете, я равнодушен к мирским радостям.
Бромель благодушно усмехнулся:
- Никто не может быть равнодушен к искушениям сего мира, даже самые праведные из нас, хотя мы и пытаемся преодолеть свою падшую природу. Но сейчас я говорю не о плотских искушениях, а о более страшных, духовных. Мне бы хотелось, чтобы ты объяснил мне это.
На дубовую столешницу упала потрёпанный толстый томик, в котором Лавель с ужасом узнал один из учебников магии, который он спрятал для брата. Он взирал на доказательство своей вины и не мог вымолвить ни слова. Наконец Доминик Бромель прервал тишину.
- Это нашли у тебя в комнате. У тебя обнаружился магический дар, сын мой?
Церковники, хотя и мирились с необходимостью существования магов, но недолюбливали их. До такой степени, что не брали в свои ряды людей, обладавших даже зачатками колдовского дара. Будь их воля, клирики, вслед за тёмными искусствами, запретили бы и остальную волшбу, но на данном этапе это неизбежно привело бы лишь к расколу внутри общества и обострило бы и так непростые отношения с Коллегией магов.
Лавель облизал пересохшие губы и отвёл взляд, рассматривая картину на стене. На картине Иероним величественным движением руки отправлял грешников в ад, и молодой Горгенштейн практически видел себя на месте одного из несчастных.
- Нет, я не владею магией, Ваше Святейшество, - наконец сказал он. Врать епископу было не только сложно, но и опасно - тот был достаточно щепетилен, чтоб проверить слова своего ученика, и в случае обмана, применить к нему самые жесточайшие кары. Бромель, хотя и славился своими достаточно широкими взглядами и милосердием, к тем, кто его подводил, был суров и непреклонен.
- Так для чего вам эта мерзость, которую мы храним у себя лишь для ознакомления со степенью падения магикусов, возомнивших, что они властны над законами этого мира?
- Мой... у моего младшего брата обнаружился магический дар, - выпалил Лавель, надеясь, что отец Доминик не пойдёт дальше. Но тот, как гончая, уже взял след.
- Насколько я помню, в таких случаях ребёнка необходимо показать одному из представителей Коллегии магов, чтобы тот определил степень его дара, и принял решение о необходимости дальнейшего обучения магии. Вы это сделали?
- Нет. Я учу его сам. По большей части контролировать свой дар, если честно, - бледно улыбнулся Лавель, понимая, как нелепо это звучало.
Магии может научить только маг, это знал любой обыватель, и он, наверное, со стороны выглядел глупым, или, что ещё хуже, жестоким, калеча родного брата своими попытками его учить.
- Мне кажется, мой мальчик, ты что-то скрываешь от меня. И что же мне с этим делать? По-хорошему, надо бы отчислить тебя за величайшую глупость из семинарии, и сообщить о твоём брате в Коллегию. Но я хочу дать тебе ещё один шанс. Ты говоришь мне всю правду сейчас, или я официально завожу дело о проверке твоей благонадёжности, и твоя тайна всё равно будет раскрыта. Будет очень обидно, если такой великолепный студент, как ты, вылетит из семинарии перед последним курсом.
И Лавель сломался, путанно, перемежая свою речь с самооправданиями и мольбами о прощении Лукреция, исповедуясь о страшном даре своего брата. Дослушав Горгенштейна до конца, Бромель задумчиво потёр переносицу сухими тонкими пальцами.
- Да, наворотили вы дел. Хорошо хоть, беды никакой не произошло.
- Что теперь будет с Лукрецием? - тревожно спросил Лавель.
Отец Доминик кинул на студента внимательный взгляд.
- Ты волнуешься о судьбе своего брата, а не о своей. Это хорошо, значит, помыслы твои чисты и бескорыстны. Приведи его завтра на мессу, хочу на него взглянуть.
Лавель сник. Вот и всё, сгниёт его непутёвый братец в казематах. Но Бромель в очередной раз удивил его.
- Неофициально, конечно же. В таком деле не стоит выносить поспешных суждений. Может быть, и не грозит твоему брату ничего. Он ещё очень юн. И скверна не должна глубоко поселиться в его душе.
- Благодарю, Ваше Святейшество.
Тот махнул рукой:
- Иди уже, и не вздумай прятать своего брата или способствовать его побегу.
- Нет, что вы... я ни за что... - залепетал Лавель, но тот уже не обращал на него внимания, целиком уйдя в свои бумаги.
Семинарист вышел за дверь, и облегчённо вздохнул. В конце концов Бромель был не так уж и плох, и можно было надеяться, что раз уж он так спокойно отнеся к тому, что Лавель скрывал юного мага от Коллегии и матери-Церкви, то и к Лукрецию он будет снисходителен. Может быть, Лука действительно отделается епитимьёй, а его тёмный дар можно будет как-то уничтожить?
Объяснив матушке, что он хочет для пользы Луки взять его с собой на службу в семинарию, Лавель самостоятельно проследил, чтобы его брат следующим утром выглядел подобающе: уши вымыты, непослушная копна волос аккуратно уложена, ботинки начищены до блеска.
Тут она, конечно, сильно преувеличила. Мальчик, конечно, не был лишён некоторого очарования, со своими задумчивыми синими глазами, тёмными кудрями и тонкими, изящными чертами лица, доставшимися ему от матери. Даже немного крючковатый, как у всех Горгенштейнов, нос, не портил его внешность, а придавал ему особую изюминку. Но мальчик казался милым лишь только до того мгновения, пока он не открывал рот, выдавая очередную гадость. Хорошо хоть, что делал он это, то есть высказывал своё мнение, не так уж часто.
Лавель тащил Лукреция за руку по улице, не обращая внимание на то, что тот едва за ним поспевает.
- Куда мы всё-таки идём?
- На утреннюю мессу, я же сказал, - раздражённо произнёс Лавель.
- А затем? - проницательно спросил Лука.
- А затем, - Лавель вздохнул, и чуть замедлил свой шаг, - затем я познакомлю тебя с епископом Бромелем. Он всё узнал, и теперь хочет тебя видеть.
Лукреций резко остановился, и Лавель, подавив ещё один тяжёлый вздох, повернулся к нему. И удивился, впервые за несколько лет увидев в глазах брата какое-то подобие страха.
- Всё будет в порядке. Я не дам тебя в обиду, Лука, - сказал семинарист наконец, стараясь не показывать, как боится он сам.
Сейчас они, столь разные во всём, набожный, чувствительный Лавель и тихий, сам себе на уме, Лукреций, пожалуй, впервые в жизни почувствовали своё сродство.
Наконец мальчик кивнул, придя к какому-то для себя решению.
- Хорошо, идём.
Лавель перевёл дыхание. Тащить упрямого и упирающегося мальчишку на себе ему не хотелось.
На мессу они всё-таки опоздали, так как Лука плёлся как на казнь, но может быть, это и к лучшему, так как стоило только ему войти под своды храма, как лицо его перекосила болезненная гримаса. Епископ, ведущий службу, заметил Лавеля и благожелательно ему кивнул, мальчик же, особенно его состояние, удостоились более пристального внимания.
- Потерпи, меньше часа осталось, - шепнул Лавель ожесточённо трущему виски брату, стараясь не обращать на любопытные взгляды монахов, семинаристов и прихожан. Уж не чуют ли они в Луке тёмный дар? Ещё не хватало, чтобы Луку при всех обозвали бесовским отродьем.
Как будто чувствуя беспокойство Лавеля, отец Доминик значительно сократил службу, чем вызвал удивлённый ропот прихожан. Бромель был известен тщательным следованием правилам.
Проведя двух растерянных Горгенштейнов в свои личные покои, Бромель закрыл на замок дверь в свой кабинет.
- Ну-ка, молодые люди, посмотрим, что тут можно сделать.
Из железного сейфа у окна была извлечена металлическая шкатулка, из которой со всей предосторожностью был вытащен камень, размером с крупную гальку. Камешек на вид был гладким и полупрозрачным. Внутри него, казалось, клубилась сама тьма, хотя края всё ещё сохраняли молочно-голубоватый цвет. Лука зачарованно склонился над магическим камнем и протянул к нему руку, стремясь схватить, за что тут же был бит по пальцам старшим братом.
- Не трогай, - прошипел Лавель.
- Ну что ты, - с обманчивым благодушием цепко наблюдая за Лукой, промолвил епископ. - Пусть берёт, не стесняется. Ничего плохого не произойдёт.
Лука, почувствовав фальшь в голосе отца Доминика, сделал шаг назад и убрал руки за спину.
- Что это? - с недоверием спросил он.
- В народе эту полудрагоценную поделку называют лунным камнем за его цвет. Но сейчас, как ты видишь, он несколько изменился. Это от того, что он впитал в себя кусочек тёмной силы, магии, которой на сегодняшний день в нашем мире почти не осталось. И которой, как считает твой брат, владеешь ты. Возьми его в руки, не бойся. Если ты не обладаешь способностью к тёмным искусствам, ничего не произойдёт.
- А если обладаю?
- То тогда ты сможешь высвободить её наружу. Но не бойся. Тьмы в камне совсем мало, она не сможет никому причинить вред.
Лука осторожно коснулся камня кончиками пальцев.
- Тёплый, - удивлённо сказал он. - Это даже приятно.
Бромель поощрительно кивнул, и лунный камень оказался на ладони мальчика.
И ничего не произошло. Лавель уже успел пережить облегчение от того, что он ошибался в своих выводах, приняв фантазии ребёнка за реальность, и смущение, что отвлёк своими глупостями отца Доминика. Но тут тьма в камне зашевелилась, разрастаясь.
- Как её вытащить наружу, эту тьму? - катая камешек в пальцах, спросил Лука отца Доминика.
- Я думал, это произойдёт само собой - немного растерянно сказал тот, не отрывая горящего взгляда от лунного камня в руках мальчика.
- Попробуй, как я тебя учил с зерном. Представь, как оно прорастает на поверхность, освобождаясь от оболочки, - подсказал Луке брат, хотя он уже сомневался, что ему стоило слушать епископа Бромеля. Зачем выпускать даже кусочек, осколок тьмы, в мир? Разве это правильно?
Но и Бромелю, и Лукрецию, было наплевать на его сомнения. Потому что на руке мальчика распускался цветок с черными лепестками, растущий из ставшего вновь голубым камня. Но это продолжалось лишь миг - а затем он медленно развеялся в воздухе, оставив после себя лишь лёгкую тёмную дымку, которая расползлась клочками тумана и затем исчезла.
Наконец епископ прокашлялся, и подойдя к секретеру, разлил дрожащими руками вино по двум бокалам, не забыв о своём ученике, глотавшего воздух открытым ртом.
- Что же, - сказал он, - Склонность этого юноши к тёмным искусствам несомненна. Весьма опасный, и редкий дар. Жалко, если он окончательно пропадёт из-за чрезмерно осторожных и пугливых братьев по вере. Вы, юноша, достойны большего. Вы не хотели бы более серьёзно изучать магическое искусство, Лукреций?
Такого предложения ни Лавель, ни Лука не ожидали. Они растерянно переглянулись.
- Но ведь тёмные искусства запрещены, - прямо сказал Лука то, о чём подумал Лавель.
- Я думаю, мы сможем обойти этот запрет, - по губам Его Преосвященства скользнула змеиная улыбка. - Церкви об особенностях дара Лукреция знать совсем не обязательно, а с магической Коллегией я как-нибудь разберусь. У меня есть там знакомый, который мне многим обязан...
Ждать обещанной встречи с магом из Коллегии пришлось ровно неделю, хотя, по словам Бромеля, нахождение необученного тёмного мага в миру было похоже на подожжённую пороховую бочку, готовую взорваться в любой момент. Но обстоятельства отношений между Церковью и Коллегией не позволило назначить встречу раньше - слишком уж подозрительно бы выглядел маг, по-дружески заглядывающий к епископу. А тут это совпало с праздником святой Вефелии.
Вефелия Добрая была не только известной ревнительницей за веру, но и первой, кто признал в магах не исчадий ада, не имеющих души, а таких же, пусть и заблудших, но всё же чад Церкви, которых лишь стоило направить на истинный путь. То есть если до её миссионерской деятельности религиозные фанатики просто топили и сжигали проклятых колдунов, то после просветительной деятельности Вефелии они ещё их и пытали, чтобы очистить их душу и помочь попасть в рай. Понятное дело, что к Вефелии Доброй маги после этого не испытывали особо тёплых чувств, давая ей достаточно обидные прозвища. Но века шли, и отношения между Церковью и магами постепенно улучшались, а после истребления чернокнижников и вовсе стали мирными. Церкви нужен был символ добрососедских отношений, и они недолго думая, вспомнили о Вефелии. И маги, скрипя зубами и не имея иной альтернативы, согласились. И теперь, в праздник святой Вефелии, высшие церковные чины молились за благоденствие магов, а маги неохотно посещали праздничную службу. А затем, вечером, устраивали для горожан магические представления о жизни тех или иных святых. Хотя истории о святой Вефелии они всё же упрямо игнорировали.
В выходной день Лукреций и Лавель вновь посетили службу. И, к большому неудовольствию Луки, отстояли её полностью, отслушав не только обычные псалмы, но и праздничные песнопения и вдохновляющую проповедь Бромеля о магах, которые храбро сражаясь с искусом всевластия волшбы, стремились к свету и боролись с тьмой внутри себя. Слова о свете, после того, что Лука видел в кабинете отца Доминика, показались ему несколько двуличными, но когда он заикнулся об этом Лавелю, тот обиженно надулся, и сказал, что тот не способен понять всю тонкость и изящество мыслей Его Святейшества.
Маг, которому должны были представить Луку, тоже был здесь. Лавель узнал его сразу по типичной для колдуна небрежной и нелепой манере одеваться. Хотя почтенный седобородый член Коллегии и старался выглядеть представительно, одев на службу самые свои дорогие одежды, выглядел он аляповато и смешно. Зелёный сюртук, на котором красовалось застарелое жирное пятно и красная шёлковая рубашка плохо сочетались с друг другом, а бархатные чёрные штаны, в которых магу явно было жарко и берет с петушином пером, вместо привычного колпака или шапочки, делали его похожим на молодящегося франта. Сам маг как будто не замечал смешки за своей спиной, а косые взгляды молодых барышень явно принимал за комплимент, горделиво поглядывая по сторонам.
- Он точно маг? - недоверчиво прошептал Лука, во все глаза глядя на странного человека. - Он что, слеп или безумен?
- Многие сомневаются в здравом уме магов, - согласился семинарист. - Но можешь не беспокоиться. Тебя так никто одеваться заставлять не будет. Это видимо его праздничная одежда, обычно колдуны одеваются гораздо, э-э-э, практичнее и скромнее.
Когда Лука уже думал, что проповедь Бромеля будет длиться бесконечно, он наконец замолчал. Маг, до этого смирно сидевший на скамейке и клюющий носом, вскочил, и начал хлопать ему, но поняв, что все остальные не спешили к нему присоединиться, смутился и сел. Отец Доминик послал ему разъярённый взгляд, и пробормотав напутственное благословение, закончил службу.
Юноши, дождавшись, пока в храме опустеет (маг, видимо забывшись, тоже порывался уйти, но был вовремя остановлен епископом), направились вслед за Бромелем в его кабинет и уже там познакомились с представителем Коллегии. Ортега Литран, магистр и профессор алхимии оказался, ни много ни мало, секретарём Коллегии, отвечающим за всю документацию внутри Коллегии. И что бы не имел Бромель на столь важного человека, этого оказалось достаточно, чтобы почтенный маг держался с епископом любезно и чуть ли подобострастно, хотя обычно маги были теми ещё гордецами.
- Ну и кто из вас тот самый магический уникум? - бодро сказал Литран, с любопытством глядя на Лукреция и Лавеля.
Те переглянулись - очевидно, епископ не сообщил магу, в чём состоит "уникальность" Луки.
- Наверное, ты, - сказал маг, указав пухлым пальцем на семинариста. - Узнаю, узнаю это возвышенный и вдохновенный взгляд, свойственное тем, кто умеет в своём уме и чувствах выходить за пределы этого бренного мира, чтобы созерцать все тайны Вселенной. Истинный маг, говорю я вам, даже без всяких испытаний!
- Нет, - возразил Лукреций, - это мой брат, он станет священником. Вам наверное нужен я, магистр Литран.
Ортега Литран взглянул на темноволосого мальчишку, и улыбка его увяла.
- А, ну да, по возрасту ты больше подходишь. Обычно дар прощупывается как раз лет в отрочестве.
Про "возвышенный и вдохновенный взгляд" маг ничего не сказал, видимо, за его отсутствием. На мир Лука смотрел явно с недоверием и скепсисом, столь несвойственным столь юным особам.
- Ну давай, посмотрим, что там с тобой, раз уж мой дорогой друг, отец Доминик, просит.
Процедура была проста и немного неприятна. Магистр подошёл к Луке и попросив его сесть, возложил свои ладони на его макушку и шепча странные, царапающие слух слова заклинания, от которых у Луки щекотало в носу, а в голове становилось пусто и звонко.
А затем, совершенно неожиданно, Литран отскочил от мальчишки и, издав краткий возглас, упал без чувств.
- Наверное, его стоило его всё-таки предупредить, - раздосадовано покачал головой епископ. - Но кто же знал, что он окажется столь чувствителен?
Когда маг пришёл в себя, он взглянул на Луку уже совсем другими взглядом - восхищённым, и в тоже время немного опасливым, как будто увидел перед собой красивую, но всё же ядовитую змею.
- Вы знаете, отец Доминик, - сказал он, - я лишь однажды, будучи совсем молодым, имел возможность соприкоснуться с тёмным колдовством, но это ощущение я никогда не забуду. Мальчик же обладает тёмным даром?
Бромель подтвердил, и маг, почесав в затылке и походив вокруг да около, наконец задал волнующий его вопрос.
- Если вы уже знали о том, кто он есть, то зачем тогда пригласили меня, тем более, хм, неофициально? Согласно папскому указу от 1485 года все маги, обладающие тёмным даром или практикующие чернокнижие, подпадают под церковную юрисдикцию и выходят из-под власти Коллегии. Хотя, на мой взгляд, это несправедливое и нерациональное отношение к почти вымершему магическому искусству, уж простите меня за мои слова, отец Доминик. Дар этого мальчика нужно исследовать и сохранить хотя бы для науки, а вместо этого он сгинет вместе с мальчиком в каменных казематах.
Заметив пристальный взгляд обсуждаемого им "чернокнижника", Литран расстроенно развёл руками:
- Извините, юноша, но ничем вам помочь не могу. Не в моих силах.
Бромель успокаивающе положил руку на плечо дёрнувшегося Лавеля, и сказал:
- Вы не поняли меня, магистр. Я не хочу выдавать этого, безусловно, талантливого юношу. Я тоже как и вы, хотел бы ему самого лучшего, - несколько исказил он слова мага, радеющего только о пропадающей возможности изучить носителя тёмной магии. - Потому я считаю, что нет необходимости выдавать его церковному суду. Мне бы хотелось, чтобы мальчик получил возможность учиться в школе Орхана.
- Но... с его даром... неужели папа Норгий издал новый указ, и тёмные искусства больше не под запретом? Если нет, то Коллегия не может рисковать испортить отношения с Церковью, взяв на обучение в Орхан тёмного мага. И я не могу понять, почему вы об этом меня просите, отец Доминик.
- О реакции святой матери Церкви можете не волноваться, этот вопрос я улажу своими путями, меня больше интересует, можно ли скрыть склонность к тёмному дару от Коллегии. Я читал в древних трактатах, что тёмного мага можно очистить, сделав нейтральным, изъяв тьму из его тела, и поместив его в иной сосуд.
Литран задумался, а затем кивнул.
- Есть такой способ, хотя он помогает лишь на время, и ритуал нужно будет проводить регулярно. При этом, что удивительно, способность колдовать не исчезает, и сам маг остаётся в добром здравии. Правда, чернокнижники древности неохотно шли на эту процедуру, а без их согласия ритуал не работал, да и дорого он обходился. Нужно было найти подходящие сосуды для изъятой тьмы - лунные камни, да и не те, которым на рынке грош цена, а специальные, которые сейчас, наверное, и достать нельзя.
- Но ведь... - воскликнул Лавель, но взглянув на своего наставника, захлопнул рот.
А тот в это время уже доставал ту самую железную шкатулку с заветными камнями, среди которых попадались не только чёрные, уже заполненные, но и молочно-голубые, пока ещё пустые.
Уговорить Ортегу Литрана провести пробный ритуал было несложно, а вот Лукреций неожиданно заартачился.
- Чего это маги древности отказывались, а я соглашусь? - исподлобья глядя на нависших над взрослых, сказал он. - Не хотели, значит, была причина.
- Но я же сказал, что с ними всё было хорошо, - уговаривал его маг.
- И ты сможешь нормально колдовать, - убеждал его брат.
Но аргумент епископа оказался наиболее... убедительным.
- Тебя не сожгут на костре как чернокнижника и тёмного мага.
Мальчик презрительно фыркнул, хотя зрачки его чуть расширились, выдавая страх.
- Вы не выдадите меня. Иначе я скажу, что вы хотели всё скрыть от церковного суда, и покрывали преступного мага. Я совсем не уверен, что священнику положено держать в сейфе такие магические штуки, как у вас.
- И кому думаешь, поверят? - Слова Луки не разозлили Бромеля, а кажется, рассмешили. - Неизвестному мальчишке, или уважаемому священнику? Мой мальчик, прежде чем пробовать кого-то шантажировать, убедись, что у тебя хватит на это знаний и авторитета.
И Лукреций Горгенштейн сдался, решив, что вполне можно жить обычным магом, зато на свободе, чем быть мёртвым чернокнижником.
Ритуал был неприятным, но вполне терпимым. Также, как он вытягивал совсем недавно из камня тьму, теперь он возвращал её обратно. Потребовалось целых три камня, прежде чем Лука почувствовал себя совершенно пустым, а Литран подтвердил, что в мальчике теперь не осталось больше тьмы, и он чувствовался самым что ни на есть обычным магом без ярко выраженного направления.
- А теперь попробуй какое-нибудь просто заклинание, - приказал он, - тебя же вроде немного учили?
Лука покопался в кармане и вытащил злополучное зёрнышко. Сконцентрировавшись на нём, он прошептал слова заклинания. Но ничего не произошло.
- Не так же! - воскликнул магистр, всплеснув руками. - И кто тебя только учил!
Лавель покраснел, но не стал говорить, что результат в прошлый раз был, хотя и не таков, какой ожидался.
- Давай ещё раз, только произноси не "торИ корини" а "тОри корини". Ударение в другом месте, понял?
Мальчик кивнул, и повторил, на этот раз правильно. Из зёрнышка сначала робко, а затем более уверенно, проклюнулся чахлый росток.
- Вот и хорошо, - довольно потёр руками епископ. - Значит, твоей учёбе в дальнейшем ничего не помешает. Нужно будет только вовремя очищать тебя от опасной тьмы, но с этим мы тебе поможем.
И ловко спрятал лунные камни, среди которых были уже и заполненные Лукой, обратно в сейф.
И на минутку Лавель подумал, что епископ, хранящий у себя постоянно пополняющийся запас тёмной энергии, это не очень хорошо. И тут же отринул эту мысль. Ведь Доминик Бромель один из лучших людей, которых он знает. Что такого плохого он может сделать?
Хотя и Лука не был склонен к построению иллюзий, школа Орхан, через которую проходили все маги Гортензы, оказалась всё же большим разочарованием. Нет, возможность научиться магии здесь давали, бесспорно. Но, собственно, на этом все её плюсы и заканчивались. А вот минусы были просто огромными, и самым значительным, перевешивающим все остальные, был тот факт, что его окружали совершено ограниченные люди - сокурсники и преподаватели. Нет, Лука конечно знал, что в мире много недалёких и глупых людей, но то, что маги окажутся в точности такими же, как и простые обыватели, его неимоверно огорчало.
Всего первогодок, тех, у кого только недавно обнаружили способности к магии, было человек десять, семь юношей и три девушки. Все они были разного сословия, от сына портного до дочери барона, и разных возрастов. Это обуславливалось тем, насколько рано появился дар. Обычно это происходило лет в одиннадцать-двенадцать, но были в группе Луки и школяры, которым уже исполнилось и все пятнадцать.
Такое сильное отличие в возрасте и происхождении порождало сильное расслоение среди первокурсников. Дети аристократов и богатых торговцев держались отдельно, а простой люд - отдельно. Старшие помыкали младшими, но та же дочь барона, двенадцатилетняя белобрысая пискля, третировала полуграмотного крестьянского сына, выше её на две головы, и тот безмолвно это терпел.
Лука изначально плохо вливался в любые компании, и школьный класс не стал исключением. Возможно, если бы он примкнул к одной из групп, занял бы своё место в школьной иерархии, ему было бы гораздо легче найти друзей, вот только он не спешил принимать чью-то сторону. Иерархические игры казались ему примитивными и глупыми. На вершине пищевой цепочки оказывались не самые умные, и даже не самые умелые и старательные, как, по-мнению Луки, и должно быть, а те, кто был сильнее остальных или чьи родители были влиятельные. Сам Лука физической силой либо покровителями похвастаться не мог. Ортега Литран, устроив его в школу, сразу предупредил, что помогать мальчику он не будет, и вообще, не хочет, чтобы его доброе имя связывали с именем Лукреция Горгенштейна. Но Луке не нужна была ничья защита, он всегда предпочитал быть сам по себе. И чтобы он, Лукреций, склонился перед тупой физической силой или наглецами, ощущавшими собственную безнаказанность? Да ни за что.
Заносчивый юнец, державшийся обособленно, не нравился многим. Да и казался он, тощий глазастый парнишка, отличной мишенью для издёвок. Его спокойствие и отстранённость они принимали за робость и трусливость, считая его слабым и неспособным себя защитить.
Но Лукреций Горгенштейн не был слабым. Будучи самым младшим ребёнком в семье, где помимо него было шестеро сыновей и шесть дочерей, он быстро научился защищать себя от их нападок и вторжения в свою жизнь, независимо от того, насколько большие преимущества были у другой стороны. Его больше не задевали гнусные подколки - он либо игнорировал их, либо, если у него было особо хорошее настроение, отвечал тем же. И так как его фантазия была получше, чем у многих других, а запас ругательств, благодаря Марку и Карлу, любивших изощрённые словечки, весьма широк, из словесных баталий он почти всегда выходил победителем.
Предпринимались и попытки воздействовать на него силой, но всё заканчивалось одним и тем же - обидчик решал, что связываться с этим психом себе дороже, и оставлял его в покое. Обычно спокойный мальчик дрался как бешеный мангуст, не жалея ни себя, не противника, при этом не чурался использовать самые грязные методы и действовал с неизменным хладнокровием. Его было проще убить, чем сломить.
Став старше, уже на втором и третьем году обучения, между школьниками, несмотря на строгий запрет, стали происходить магические стычки, но если, несмотря на все его старания, оплеуху он иногда и мог отхватить, застать врасплох в магии его было просто невозможно. "Оса" - прозвали его за точные и болезненные укусы, которых почти нельзя было избежать даже тем, кто воображал себя медведем.
Но своим сверстникам Лука снисходительно прощал их тупость и звериную жестокость, а вот смириться с причудами и дурью преподавателей было гораздо сложнее.
Взять хотя бы учителя по Магтеории, где они изучали конструкции готовых заклинаний, и учились создавать свои. Вот уж где, казалось, сложно нести отсебятину. Разучивай формулы, учи порядок слов в заклинаниях и правила их произношения, и всё. Но магистр Эльденгард, благообразный и представительный старик, перемежал вполне себе осмысленные и полезные знания с собственными досужими домыслами и фантазиями, к Магтеории не имеющими никакого отношения. Можно было бы подумать, что восьмидесятилетний маг просто впал в маразм, но слухи ходили, что он был таким и двадцать, и тридцать лет назад. К сожалению, этот курс предполагался на весь срок обучения, так что Луке оставалось только надеяться, что хотя бы к третьему курсу профессора удастся отправить на заслуженную пенсию или он "погибнет от тупости нынешних схоляров", как он уже давно обещал. Иначе так и придётся Луке вплоть до выпускного экзамена готовиться самостоятельно по книгам, погибая от скуки на Магтеории.
Преподаватель по древним языкам картавил, а маг погоды регулярно впадал в депрессию. На Землеописании, который вёл молодой, только что выучившийся маг, всё больше обсуждали придворные сплетни, до которых этот маг был охоч, а не опасности, подстерегавшие школяров на неизведанных землях. Учитель Риторики, преподающий у студентов также музыку и этику, любил переходить с драматического шёпота на истеричные крики, и явно сожалел о своей загубленной театральной карьере. Историк мог назвать любую дату, но постоянно забывал имена великих королей и магов, что веселило лишь до первого экзамена, где он уже спрашивал по всей строгости. Учитель Рунологии плохо видел, и регулярно выписывал корявый текст не на доске, а на стене. Магесса, преподающая Целительство, была влюблена в мастера-оружейника, и то и дело пускалась в лирические рассуждения, не выпуская скальпель из рук. Оружейник, к слову, был повёрнут на "военно-полевых играх", как он называл тот вид издевательства, где тебе нужно было животом ползти по мокрой земле, в то время как он изображал нападение нескольких противников. Разными и голосами и звуками.
/ Не слишком тёмный маг пытается спастись от не слишком святой инквизиции, попутно отмахиваясь от заботы любящих родственников./ Лукрецию Горгенштейну не повезло родиться с даром к тёмной магии, и это могло стать для него приговором. Ведь Тёмных магов веками изничтожали, опасаясь их странной и опасной силы. И вот он - последний в мире Тёмный маг. Враг, добыча. И очень ценный союзник. Его будут пытаться убить или переманить на свою сторону - но никогда не оставят в покое. Завершено. Выложено полностью. Фентези, приключения, семейная сага. Прошу обратить внимание, что это не ЛР.