ДОЛГОЕ ВТОРЖЕНИЕ

Импозантно-вальяжный человек с хорошим аппетитом, завершающий этот очерк, - фотохудожник и музыкант Игорь Кошкин (для совсем юных поклонниц - строго Игорь Леонидович). Произведя раскопки в кошкинском фотоархиве в поисках убедительного портрета самого героя, я нашла всего лишь два фото, причем на обоих Игорь пытается пообедать ломтем хлеба - подозреваю, что одним и тем же и равно безуспешно - с неизменно скептическим выражением лица. Кошкин, достаточно часто консультирующий Тайганову по острым компьютерным нуждам, как-то раз честно попытался ознакомиться с частью ее литературной продукции, но возвратил с обескураживающе искренним недоумением: "Слушай, почему вы, писатели, все такие зануды?!" "Наверно, потому, что писатели - не музыканты", - растерянно попыталась парировать Тайганова. Но тут же, впрочем, включилась в свою традицию: "Но делают они, между прочим, то же самое! Тоже ищут магические вибрации. В слове, которое тоже - звук". Однако Кошкин уже перезагружал мой компьютер и был далеко. Сидя за компьютером, он чувствует себя в блаженном внутриутробном одомашненном состоянии, и тогда наивно убежден, что живет в собственной единоличной вселенной и управляет ею по своим законам, и уж его-то личный гражданский кодекс не дозволит на вверенной ему территории никакому занудству распространиться.

В тринадцать лет, наслушавшись по старому дедовскому радиоприемнику вражьих голосов и изучив на слух - не зная, впрочем, имен, - весь репертуар "Лед Зеппелин", "Дип Пебл" и Элтона Джона, Игорь Кошкин решил окончательно и бесповоротно: через год он будет рок-звездой. К старому ламповому дедову приемнику Кошкин пристроил магнитофонную приставку без мотора, на которой пленка вращалась от проигрывателя, а точнее - от диска, куда в советскую долгоиграющую эпоху было принято укладывать пластинки и горой наваливать самиздатовские распечатки. Оставалась сущая ерунда - научиться играть на гитаре! И тут ерунда, однако, непредвиденно осложнилась физиологически: Кошкин обнаружил, что он - фанатично убежденный левша. Упрямый мальчишка произвел на свет подвиг: ради гитары он переломил пристрастие своего организма к зеркальной биологической моторике и научился за условленный год играть на гитаре как положено, указуя грифом в законную левую сторону. Можно лишь догадываться, каких усилий и какой ярости стоило принятое решение тринадцатилетнему мальчишке, который, разумеется, и не подозревал, что семиструнка и шестиструнная гитара не такая уж и родня, да и вообще это два разных инструмента, которые лишь называются почему-то одинаково, вводя в заблуждение тринадцатилетних героев. Переучивался с семиструнки на шестиструнную он уже потом. Это сегодня, на пороге сорокалетия, Кошкин умеет делать правой рукой аж три необходимые вещи: играть, естественно, на гитаре, точнее - на обеих; держать, как положено, вилку в левой, а нож в правой; и расписываться в документах. Расписываться он умеет даже двумя руками, в двух документах, одновременно и в разные стороны.

Ровно через год после принятого решения у Игоря Кошкина была своя рок-группа "Питекантроп - Гомо Сапиенс", которая исполнила свою первую песню (автор - И. Кошкин) "Птеродактиль". Так что Тайганова, как теперь обнаруживается, своим личным "Птеродактилем" не открыла никакой Америки.

В музыкальной биографии Игоря Кошкина был технократический период, когда Кошкин, самостоятельно освоив азы электроники и научившись держать в руках паяльник, взялся усовершенствовать всю музыкальную аппаратуру, попадавшуюся ему на глаза. На глаза попадалось много, и в течение десяти лет Кошкин паял к гитарам и прочим музыкальным емкостям всякие изобретенные им усилители, понизители, ревербераторы и прочие погремушки, склеенные вручную из всяких техно-металлических обломков, которых на территории бескрайней России, как известно, неисчислимое множество. Дело кончилось тем, что со всех краев все той же России к нему стали приезжать рокеры, и волосатые, и бритые наголо, и делали заказы на самые дикие спецэффекты, а затем, забыв на годы о прежних "Ямахах", играли исключительно на кошкински усовершенствованной отечественной аппаратуре. Когда к Кошкину окончательно пришла слава музыкального Левши, ему тут же стало скучно, он забросил паяльник на антресоль к фотоувеличителю и сел снова писать музыку.

В течение последний двух лет Игорь Кошкин упорно готовил компакт-диск со своими композициями. Сигнальный экземпляр появился на свет месяц назад, и получил название в стиле Vada Сми: "Оди Нокий" (А может быть, это Вадим строит свою поэтику в стиле Кошкина?).

Не будучи ни в малейшей степени поклоницей авангардной музыки в любом ее виде и качестве, и вообще всякой музыке предпочитая заснеженную тишину за окнами своего деревянного дома в деревне Марьинское, я прослушала диск от начала и до конца, а произведения под номерами 1, 4, 6, 9, 10, 11, 13, 17 - даже и не один раз. И могу поделиться своим индивидуальным выводом, что мне - на языке музыки - довелось выслушать емкие доводы по поводу смысла мироздания от чрезвычайно одаренного человека, которому ну никак не удается почему-то переупрямить Бога, утверждающего языком музыкальной вибрации автору совершенно прямо и недвусмысленно, что, во-первых, смысл-таки есть, а во-вторых, и он, Бог, тоже незримо во всем присутствует. Это противоречие в одном существе, объединяющем в себе упрямую человеческую плоть и Художника, меня сразило именно своей непробиваемой очевидностью, когда всем, кроме автора, всё давно понятно, и все уже уверовали, лишь тот, кто Бога вынужденно провозглашает, до сих пор еще атеист. Впрочем, у медиков сугубый материализм - профессиональное заболевание, а Игорь Кошкин, увы, - медик, и, хуже того, врач-паталогоанатом первой категории, которая предполагает особую упертость в истинных материальных знаниях, не говоря уж о специализации.

Композиции Кошкина покорили меня своей неслыханной лаконичностью - самая большая из них идет около пяти минут, в среднем же они занимают минуты по полторы, и есть одна ровно на тридцать две секунды без никаких десятых (композиция Љ 17, под все разъясняющем названием "Кода?"). Свидетельствую: за 32 секунды человеческого времени автор успел высказать весьма определенное Нечто, испарившееся без остатка по законам полноценной магии искусства и не оставившее ни малейшего шанса позитивному ответу на заданный в названии вопрос ("Кода?", как прояснилось после консультации с автором, - музыкальный термин "Окончание" под знаком вопроса). И эта миниатюра отнюдь не осколок переутомленного сознания и не эпатаж ради привлечения внимания. По ощущению она похожа на стремительное испарение души из тела в результате мгновенной смерти, успевшая пережить за 32 секунды удивление, страх, восторг освобождения и внезапное недоумение от полного растворения в Ничто... Или в Нигде. Перевоплощения в кошкинских секундах не подразумевалось, и поэтому ответа на вопрос "Быть или не быть" не оказалось вовсе, но для тридцати двух ударов пульса это можно счесть нормой. На мой вопрос профана, к какому стилю возможно отнести его творения, Кошкин посмотрел на меня с жалостью и пренебрежением и с достоинством ответил, что не имеет о том ни малейшего понятия, ибо, как он лично надеется, он есть величина независимая. Однако Тайганова проявила настойчивость и потребовала от автора для собственных творений расшифровки хоть какой-нибудь родословной. К утру следующего дня Игорь Кошкин наконец определился. Цитирую дословно, потому что его определение для меня, зануды-писателя, непереводимо: "Тайганова, я понял, что пишу ассоциативный многоплановый фьюжн, имеющий в истоках творчество Франка Заппы, Кинга Кринзона и Тома Вэйтса".

На мой взгляд, музыка Игоря Кошкина чрезвычайно кинематографична, как кинематографична и его фотография. Во всяком случае, его музыкальные композиции могли бы блестяще сопровождать маргинальное кино режиссеров самого высокого уровня без всякого риска занизить достоинство фильма. И меня прохватывает озноб от сожаления, что где-то сиротеет никому неизвестный гениальный режиссер, которому нужна именно такая музыка, а здесь, в Вологде, пишет в стол столь же неизвестный Кошкин, немерянный талант которого просто призван к обогащению отечественного видеоряда.

Кошкин-музыкант и Кошкин-фотохудожник - не совсем одно и тоже. Да и вообще вопросы творчества для него решаются совсем не просто: гитарист, в совковые времена входивший в шестерку лучших в музыкальном андеграунде России, играет ныне, проявляя незаурядное чувство собственного достоинства, тет-а-тет с пустым залом, пустым - буквально: на последний концерт, привлеченная чем-то музыкальным, забрела одна девица. И дело не в том, что играет он на пару с эпатажным, но далеко не бездарным Vadом Сми, который, сделав неудачу своей личной нормой победы, обрек все свои начинания на провал по принципиальным соображениям, - нет, причина в чем-то ином, и я не берусь ее определять, ибо все, что я способна понять в музыке - это только то, есть ли она вообще или ее вовсе нет. У Кошкина музыка - в моем понимании - очевидно есть, и она явно не бессмысленна, и хотя в ней наличествует достаточно откровенное деструктивное начало, однако в управляемом и нацеленном качестве. Если вспомнить о том, что Игорь Кошкин, никогда и ни в каких официальных списках не проходивший, вошел в "Рок-энциклопедию СССР", составленную Артемом Троицким, ныне генеральным директором журнала "Плейбой", то асоциальность его композиций (кстати, далеко не самая агрессивная, а для андеграунда - так и вовсе деликатная!) тоже не может быть удовлетворительным объяснением столь безнадежного нынешнего отсутствия интереса. Кошкин не спился, не стал бомжом, не был завербован ГБ, а в творческом отношении вообще, на мой взгляд, пребывает в изначальной самостоятельности и природной незаурядности. И дара он за годы философского постижения музыки отнюдь не растерял. Быть может, причина в нынешнем сумеречном времени, когда экспериментальная, но далеко не пустая музыка явно перенапрягает людей, и так донельзя изношенных российской жизнью. Сегодняшних людей все перенапрягает настолько, что впору подозревать их в полной нежизнеспособности, которая почему-то ничуть не влияет смиряюще на привычку российского народонаселения без ограничений пожирать всю суррогатную попсу, которая ничуть не менее гремуча, чем самые безобразные экзерсисы Vada Сми, однако употребляется добровольно и охотно, несмотря на то, что она-то как раз действительно способна подорвать оставшееся у немногих в заначке здоровье. Что же касается художника, то слишком затянувшееся вторжение таланта в социальную среду способно нанести ему непоправимый вред, вынуждая сначала к принципиальной самоизоляции, затем к преувеличенной самодостаточности, а в итоге - к риску погибнуть от сжатия в образовавшемся коллапсе с чудовищным внутренним давлением.

Кошкин-фотохудожник и Кошкин-музыкант, как я уже определила, - совсем не одно и то же. Фотоизображение дает ему приятную возможность не углубляться в натуру до того тягучего, упрямого и трудоемкого пласта, в котором застигнутая врасплох взглядом художника виртуальность - независмо от жанра - способна, при духовном усилии, к обратной материальной связи и может воплотиться в реальность. Но ворочать этой магической лопатой означает создавать то самое "занудство", которого материалист - как сам на свой счет заблуждается Кошкин - терпеть не может, ибо принципиально не выносит в творчестве никакой лобовой прямоты. Поэтому вокруг всех насущных вопросов бытия Игорь делает изящный и насмешливый метафорический пируэт, предалгая прикасаться к ним исключительно через посредника - через призму иронии. Его фотографии чрезвычайно общительны как раз потому, что втайне исповедуют одиночество и печаль; они могут выглядеть как театральная хроника или кадры полунемого кино либо капустника в стиле "Маски-Шоу", - мизансцены в них тщательно продуманы, а свое пространство Кошкин строит как архитектор - абсолютно точно и надежно. В его серийных снимках есть явно характерные персонажи и очевидна драматургия. У Кошкина мне не удалось найти ни одной статичной интерьерной картины. Ему вообще не свойствена дистиллированная вылизанная фотография, - хотя и это он умеет сделать при необходимости, - к которой стремится большинство фотографов-профессионалов, - стремится, возможно, на самом законном основании, добиваясь особо тонкой элитарной выразительности. Но Кошкин демократичен и остросюжетен, и если достаточно напряженного сюжета под рукой не оказывается, то он начинает строить его вручную, явно театрализуя, вовлекая и зрителя, и с самого себя в некую игру с неизвестным исходом, о которой можно сказать твердо только одно - победителей в ней чествовать никто не будет. Первые в своей жизни серьезные снимки Кошкин сделал так: вышел ночью в городе Архангельске на освещенный фонарями проспект, естественно - мокрый, ибо к фонарям в будущих шедеврах полагались, соответственно, и шедевральные отражения, - положил на асфальт свой первый фотоапппарат, с выдержкой, настроенной на "бесконечность", и лег рядом с ним сам. Недавно он достал эти снимки из-под груды детских гамаш (Кошкин - человек семейный), а сегодня буркнул: "И зачем, скажи, я лежал на ледяном асфальте - ровным счетом ничего интересного!" Этот художник просто не способен отнестись к жизни эпически, зато приглашает зрителей относиться к себе не слишком уж безутешно: там, где есть человек, - там ничего серьезного происходить не может в принципе, так что, собственно, пугаться чего бы то ни было смысла не имеет. Другое дело те места, где человека уже - или еще - нет, - там у Кошкина все предельно серьезно, и диссидентствующий агностик превращается в самого нежного и сурового лирика, ибо властная природа не ведает игры, и в ней все настолько всерьез, что каждый миг вспыхивает последним на грани вечности.

Мне дорог художник Игорь Кошкин. И до глубокой горечи жаль, что он сейчас не имеет ни душевного, ни физического пространства для того, чтобы достроить свою вселенную Светописи, как когда-то называли искусство фотографии. Но, разумеется, я убеждена, что пройдя свой незримый внутренний круг, он однажды вернется в каком-нибудь непредсказуемом качестве в покинутое царство света и теней, печальной клоунады и по-детски непосредственной веселой мужской игры; игры, в которой до сих пор никому не ясно, кто за кем охотится - реальность за вчерашними недоигравшими мальчишками, или сегодняшние мужчины за проигравшей реальностью.