Ситуация с рассказом Саши Ефимова приблизительно такая же, что и с "Круговоротом любви в природе" Валерия Прокошина. Александра я знаю недавно, по интересным, ярким и очень неравнодушным рецензиям на чужие стихи, оставляемым время от времени на Палубе "Вечернего Гондольера". Собственно, там и обратила внимание на ник "Фима", и душевно радовалась время от времени редкой тонкости его критики, настолько эмоционально-энергичной и удивительно чуткой по отношению к чужим стихам, что становилось даже неловко оттого, что кто-то способен к столь открытому проявлению чувства. Собственно, это и есть истинная норма творчества. Палубные комментарии Александра искренние настолько, что иногда это мешает.
Я честно попыталась откопать в архивах ВеГоновской Палубы самый впечатливший отзыв, но он оказался погребен слишком глубоко. Пришлось стащить цитату, буквально накануне возникшую: "Представляете себе, что значит - лопатить! Раз-два, раз-два, раз, два, раз, два, раздва, раздва, азр-вда, дар-зва, зва-дар, зва-рад... А тут - сорок, ты лежишь никакой, какие там лопаты, руки не поднять, чтобы принять кружку из маминых рук". Отнюдь не самый яркий пример, но даже из него, в сравнении с рассказом, очевидно, что в прозе автор значительно уменьшает и урезает уровень собственной творческой свободы.
* * *
Позволю себе повторить то же, с чем обратилась и к Валерию Прокошину: Уважаемый автор, дайте себе свободу. И пишите прозу так, как Вы пишете свои отзывы на чужие стихи. Стихов Ваших еще не читала - прошу извинить. Но что касается Ваших комментариев - они и есть слияние поэзии, прозы и глубокого чувства. Во всяком случае, тогда, когда Вы не досадуете на авторское неприятие и непонимание и не торопитесь поэтому выразить себя слишком быстро. И вот это состояние полной открытости, без насильственных попыток преобразовать изливаемый поток именно в "прозу", и приведет к желаемому результату. Не нужно относиться к прозе как к Жанру - Вы поэт, Вам это вредно. Тогда не понадобится ни добросовестной последовательности в описаниях, ни перечисления предметов и имен, ни всей той орнаментальности состояний, которыми Вы пытаетесь пользоваться как инструментом. Мне кажется, что выбранные Вами приемы далеки от ваших истинных возможностей потому, что неродственны Вам. Или, быть может, Вы привыкли к стереотипам писания прозы в подобном ключе - своего рода стойкая читательская привычка. А они - не Ваши. Любой лаконичный полетно-сбивчивый поток музыкально-поэтических сопряжений при попытке рассказать о чем-то окажется гораздо ближе к задаче.
Уверена, что все получится, просто нужно немного иначе настроить внутренний творческий инструмент, разрешить ему свободную импровизацию и чуть побольше довериться ей.
* * *
Цитата: "Столь требуемое душе разнообразие можно было заполучить прямо сейчас. Через считанные секунды я катил в сосновской электричке, и этот скачок со всем рыбацким скарбом в темноту тамбура, скачок как бы в другое измерение, веселил меня своей неожиданностью, а также тем, что электричка неслась в Сосново чуть быстрей, чем зазевавшееся городское время, сразу же рванувшее из Мурино и теперь не поспевающее за ней" - у читателя НЕТ ВОЗМОЖНОСТИ - ни времени, ни свободного пространства внутри, чтобы обозревать вместе с Вами нескончаемые панорамы материального бытия. Одно, известное явно лишь петербуржцам, "Сосново" можно еще принять к сведению, но соседствующее рядом "Мурино" путает, сбивает с настроения, хочется понять, какое отношение у Мурино к Соснову. Мне кажется, что вообще имена собственные, даже имя главного героя, становятся препятствием, неким ухабом, останавливающим наладившийся энергетический поток настроенческой прозы. Любое слово, не поддерживающее течение, надо убирать. Еще пример из этого же контекста: "скачок как бы в другое измерение" - никаких "как бы". Никогда. Такого рода робость чудовищно тормозит рост энергии прозы. Если автор сомневается в том, что чувствует или видит, почему должен верить читатель? "Скачок в другое измерение", - и всё тут. А лучше бы и определению "другое" найти лостойную альтернативу, полноценный образный эквивалент, чтобы слово из ранга явно служебного, слишком общего и проходного, оказалось единственным и точным качеством этого самого "измерения". "Измерение" - убегающее. Расталкивающее, громыхающее, параллельное, продольное, замкнутое, ночи, без времени, одиночества - ищите. Найдете, без всякого сомнения, судя по упомянутой вначале Вашей же палубной реплике.
Еще одна цитата:
"Подняв рюкзак с пола, и откинув клапан, я стал рыться в его темных, пропахших рыбой, недрах, пытаясь нащупать среди плотно уложенных вещей массивный продуктовый контейнер с шестью свиными котлетами, килограммом отварной картошки, килограммом домашней квашеной капусты, нарезкой сала и десятком бутербродов с копченой колбасой, заботливо слепленных и упакованных Машильдой перед ее отъездом в Приозерск, как сообщила мне записка, оставленная на кухне в городской квартире. После контейнера под руку попалась литровая бутылка водки, нарезной батон, полкило печенья, упакованные в целлофан. Все это было выужено из рюкзака на серый божий свет и выложено на серый стул, стоящий рядом."
Предлагаю проанализировать и этот абзац - он типичен для Вашей прозы.
* * *
Понимаю, что все вышеперечисленное гаргантюэлевское меню теоретически вполне обосновано: через мгновение герой встретится с безумными пожирающими взглядами двух мальчиков-детдомовцев. То есть задача столь подробного перечисления патологического изобилия жрачки в известной мере необходима. Пока двигалась к концу абзаца, мое воображение тоже наливалось варварским голодом - ну не может же столько съесть один человек! И попутно пыталась припомнить, сколько входило когда-то в мой рюкзак... Ну, не "Ермак", положим, но килограмм по двадцать таскать в лесу приходилось. Припоминаю, что описанного Вами количества еды мне хватало дня на три-четыре, а если приплюсовать неизбежных чебаков и ежедневную корзину грибов и какие-нибудь подручные ягоды - так и на неделю. Но дело не в этом - герой мог волочь на себе запасы и для товарищей по рыбалке, почему бы и нет. Дело в алгоритме, по которому строится - точнее, без нужды наслаивается - проза.
Прежде чем перечислить изобилие недр, герою приходится: 1) поднять рюкзак с пола; 2) откинуть клапан; 3) обнаружить продуктовый контейнер; (далее законно необходимый текст, дающий картину неминуемой обжираловки), 4) вспомнить жену Машильду; 5) упаковавшую всё вышеперечисленное перед отъездом именно в Приозерск; 6) что стало известно именно из записки; 7) оставленной на кухне, - а если бы в коридоре? Изменилось бы что-нибудь?.
* * *
То, что я позволила себе сгруппировать под цифрами - не является прямой необходимостью. Это сор, добросовестные уточнения (автор очень боится что-либо пропустить и оказаться неточным), не несущие на самом деле никакой образной эмоциональной ауры. Если попробовать перечислить объемы пропитания просто и нерапространенно, разорвав их появление перед зрителем весомым точками пауз, то эмоциональное состояние у читателя возникнет совершенно иное. Например (делаю это весьма приблизительно и грубо, на ходу): "Шесть свиных котлет. Кило отваренной картошки. Кило квашеной капусты. Сало. Десяток бутербродов с копченой колбасой. Водка, батон, печенье..." Можно поиграть с наметившимся состоянием, дополнить, отредактировать, поискать парадоксальное соседство предметов - текст станет непредсказуемей и богаче. Можно даже и не делать этого и сохранить образовавшуюся сурово-наблюдательную интонацию, свидетельствующую о некоторой внезапной переоценке рюкзачных богатств, ну, хотя бы связи с коварством жены, загрузивший емкость до отвала. И категорически нельзя грузить читателя такой вот добросовестно-отчетной информацией, оповещающей, что батон - "нарезной"; и водка в литровой бутылке (у меня тут непрофессиональный вопрос: почему водка - в литровой, перелита, что ли, из двух бутылок? Или уже литрами продают? Импортное спиртное типа "Мартини" в таком объеме видела, русскую водку - ни разу. Либо Петербург особо чуток к народным чаяниям? Не имелась ли в виду литровая бутылка самогона?) - по отношению к водке оба этих слова - и "литровая", и "бутылка" являются лишними, ничего к образу родимой не добавляющими; у читателя, как у меня, только вопросы плодятся. Ниже по тексту батон возвращается вновь, и автор не забывает опять определить его все тем же сортом: "спросив разрешение, взял нарезной батон...". Не нужно уточнять, что водка - в бутылке, а бутылка - "литровая", что печенья - ровно полкило, и оно упаковано не во что-нибудь, а в целлофан. Потому что это не имеет ровно никакого значения для читателя, а текст убивает почти до смерти.
* * *
Тот же самый алгоритм тщательного перечисления повторяется везде, в том числе и в кульминационно-кризисном моменте рассказа, когда у героя гнев против уродства жизни достигает прямой ненависти. Но там он как раз уместен, потому что постоянная привязка текста к точной и недвусмысленной реальности обретает публицистическое звучание протокола совершенно обосновано. Прошу прощения, но вынуждена цитировать без купюр:
"Я ненавидел их родителей с топорами в руках и тесаками за пазухой, их учителей, кормящихся в столовой их училища. Я ненавидел их директора, который с их же слов был честным малым, но почему-то само собой спрашивалось - когда? Этот прилежный директор каждый месяц, по ведомости, лично выдает каждому ученику по три сотни рваных в качестве стипендии и, наверняка, своевременно отчитывается за них уж который год. Я ненавидел ментов, курящих за их счет, двух машинистов и трех контролеров, везущих их в ночи в Мюллюпельто, не спросив "зачем". Я ненавидел эту электричку, катящую вдалеке от Лодейного поля на рыбацкий праздник в Приозерск по бескрайним просторам моей северной родины, которую я также сильно ненавидел за то, что она, в конце концов, откупится от этих подростков двумя ордерами на жилую площадь за сто первым километром".
В этом отрывке колотится упругая энергетика, настойчивым повторением снова и снова фиксирующая одну и ту же ноту с обилием присовокупившихся к ней попутных картин. Но кульминация в рассказе одна, а в прочей плоти прозы автору придется отказываться от всего лишнего и обогащать свой текст совершенно иными, нелинейными, приемами. Если, конечно, он стремится к заинтересованности и встречной эмоциональной открытости читателя.
* * *
Призываю автора не угнетаться высказанными замечаниями, а вернуться в начало рецензии и еще раз, с новой, более критичной точки зрения, сравнить процитированные прозаические блоки с гестбучной цитатой о лопате. Обратив между делом внимание и на то, как Вы замечательно пользуетесь аллитерациями, когда Вас ведет не один лишь публицистический долг или пристрастие к рыбалке, а живая эмоция, сама перепрыгивающая через все ненужности. Убеждена, что после того, как неизбежно от вторжения критика расстройство испарится, Вам, Саша, очень захочется воплотить свои возможности в новых параметрах. Удачи!