Тайлакова Екатерина Сергеевна. Играя вечерами Баха...

Играя вечерами Баха...

(1 вариация)

Маэстро был сегодня не в духе. Утомительный перелёт из тёплой в это время года Испании в северо-западную часть России, где уже во время выхода из самолёта состоялась встреча с морозным ветром, завершился некомфортным переездом в гостиницу, имеющей внутри кафе, в котором подавали плохо сваренный кофе. Всё это подвело великого музыканта к новому приступу той непрекращающейся в последнее время головной боли, не дающая в последние дни спокойно спать и заставляющая по пять раз за ночь вскакивать и хвататься за телефон. Вызывать врача.

Маэстро Оганесяна знал весь мир - одним утром проснулся и внезапно ощутил себя бездомным: кочевать со своей музыкальной игрой из одного географического пространства в другое оказалось приятно. Он мог позволить себе всё, но никогда не позволял - не было у него тяги к приобретению ненужного мира вещей. Вся его жизнь от начала до конца была посвящена одному - Музыке. Возможно, кто-то из его мемуаристов станет позже считать, что Оганесян был совсем одинок, но потребности в обретении семьи он сам никогда не чувствовал.

Ещё в те годы, когда он впервые (даже смешно представить - это произошло в пять лет!) был очарован этой многословной дамой, Оганесян перестал интересоваться практически всем, что её не касалось. В восемнадцать он без особого труда поступил в Московскую консерваторию им. Чайковского в класс Михаила Воскресенского и Леонида Ройзмана, но чувствования реальной жизни так и не появилось. Ему казалось, что люди вокруг были во многом неискренни: они вертелись волчками и большими волками, упускали свою жизнь сквозь пальцы, бессмысленно состязались друг с другом, поклонялись глупости и не любили Баха за необходимость сосредоточения. Оганесян Баха любил. Он разговаривал с ним по вечерам как со старым приятелем, обращался в своих внутренних монологах за помощью, в тайне от него вынашивал идею стать когда-нибудь равным ему, зная, что никогда им не станет.

С момента окончания консерватории он неоднократно выступал в Таллине, Будапеште, Праге, Братиславе, Дублине, Иерусалиме, Шпайере, Амстердаме, Страсбурге, Нью-Йорке, Риге и Париже, работал с Лео Кремером, Хансом Хазельбёком, Хосе Уриолем, Луиджи Челегина. Его транскрипции увертюры к опере Моцарта "Волшебная флейта" и Первой фортепианной легенды Ференца Листа "Святой Франциск Ассизкий. Проповедь птицам" наделали много шуму на одном из самых известных органных фестивалей.

Маэстро Оганесян только что завершил серию своих выступлений в Испании и Голландии и приехал в Россию баловать обесцветившееся за последнее время высшее общество музыкой великого органного композитора.

Уже первые российские концерты заставили Оганесяна вспомнить о том, что творчество - это смысл жизни далеко не многих. Возможность присутствования в концертном зале хотя бы пары более или менее смыслящих в музыке личностей в России выглядела до удивления фантастической. Да, когда он смотрел в зал, он наблюдал множество напыщенных лиц, скрещенных в театральной изломленности рук на груди. Он видел эти высоко поднятые подбородки правящей элиты, каждый раз появляющиеся в районе восьмого ряда, он видел блуждающие взгляды вечно не высыпающихся и небрежно одетых студентов-практикантов, разодетых дам бальзаковского возраста и скромных тургеневских девушек. Он видел многих, но уверенности в том, что его здесь поймут, никогда не было.

После одного из заграничных выступлений ему представили директора одной из консерваторий. Пришлось ехать осматривать учебные залы. Это была та, уже ставшая не редкостью за последнее время, пустых поездок в некуда, из-за которой потом в городских газетах выскакивали невысокого мастерства статейки о посещении такого-то числа концертного зала такого-то заведения маэстро Оганесяном. "Маэстро Оганесян выразил надежду на возрождение органного искусства..." никогда маэстро Оганесян не мог выразить такой надежды, потому что он понимал, насколько ненужным она окажется большинству. И рядом с подобной цитатой была помещена, втиснута, приплюснута, чья-то фотография, далеко не лучшего качества, на которой маэстро всегда выглядел слишком обрюзгшим (хотя все ему говорили, что он ещё достаточно строен для своего возраста), безобразно поседевшим и каким-то потерянным.

Маэстро Оганесян был сегодня не в духе. Потому что в России из раза в раз повторялось одно и то же представление - вчера вечером он играл им любимого Баха, а те смеялись! "Нет, русские всё же особый народ. Не зря их называли варварами..., - злился Оганесян, прикладывая ко лбу мокрое полотенце. Он давно уже не видел в этой стране своей Родины, не помнил её облика, не знал голоса. Родина - это там, где тебя встречают, как родного, и не хотят провожать. Здесь же ты всегда ощущаешь себя человеком из-за границы, и смотрят на тебя так, и говорят с тобой с особой интонацией. - Им нужно ежедневно учиться чувствовать прекрасное. Насильно усаживать в кресла, привязывать и добиваться толка. Может быть, лет через пятнадцать тогда эта страна начнёт что-то понимать в искусстве". Годы, проведённые с матерью в Москве, забывались всё больше.

-Маэстро, вас ждут, недавно дали второй звонок, с минуты на минуту будет третий, - голос помощника вернул пожилого музыканта из воспоминаний. Этот человек был его другом - каждый раз перед концертом Оганесян говорил с ним полушёпотом о своей болезни, о том, что с каждым годом выступать становится всё труднее, что музыку перестают слышать... Только после напряжённой двухчасовой игры он расцветал и в особенно удавшиеся дни напевал знакомые всем старые песни. Но только не в России. В России ему всегда становилось дурно, счастливое окончание концерта было действительно редким. Выступающий пот на лбу стоящего на сфене маэстро был признаком того, что необразованность "варваров" в очередной раз вывела его из себя, но он молчит, молчит, держится... В любом случае, люди могут и не любить Баха так же, как он, они имеют на это право от рождения... и всё же именно эту черту маэстро не мог им простить.

Сегодня ему помогала в представлении одна молодая дама по фамилии Казимиренко. Все очень надеялись, что она станет когда-нибудь блестящим музыкантом, но, казалось, только Оганесян сразу узнал её тайну. Стать блестящим, равно как и великим, ей не суждено из-за отсутствия яркого таланта и присутствия излишней терпеливости к неудачам. Но, по крайней мере, платье у неё было роскошным.

Оганесян напоследок поправил свои твёрдые как проволока седые волосы и вышел из номера. В зале его действительно ждали.

Его встретили громкими, узнаваемо-провинциальными аплодисментами (конечно, ведь орган установили в этом городе только недавно!). В рядах зала хорошо просматривались обёртки заготовленных букетов цветов (которые он непременно раздарит молоденьким девочкам - работницам "Венского кафе" - маэстро на дух не переносил цветов.) и сидящие через одного - невыразительные лица. Музыкант безучастно постоял на краю сцены, слегка поклонился, взглянул на массивный для такого маленького зала орган (что поделать - провинция! Они так и не научились тратить деньги...), за которым прошлым вечером он снова встретился с Бахом, сел. Каземиренко улыбнулась, практически стащила с его плеч пиджак, повесила рядом на пюпитр, повернулась к залу, улыбнулась с видом домашней хозяйки, повернулась к Оганесяну, улыбнулась ему и кивнула.

Оганесян сразу почувствовал себя не на своём месте. Мальчишкой, которому указывали, что он должен делать, - но не разозлился, а даже внутренне усмехнулся несоответствию подняв руки... в зале громко кашлянули, потом зашуршали целлофановым пакетом - вот таким образом вчерашняя дородная мамаша из далёкого заднего ряда достала жирный беляш своему толстому мальчику. Маэстро сморщился, вспомнив, как он оглянулся и застал эту ужасающую картину. Вы всё же пришли сюда прикасаться к прекрасному, милые...

Оганесян опустил руки.

Он дождался воцарения тишины - в это время Казимиренко угрожающе смотрела в зал, словно отчитывала невежественную публику - и только потом начал играть.

В России всё всегда повторялось, если концерты давались не в считанных залах, где ещё знали, что такое произведение в нескольких частях (Каземиренко приходилось кивать людям, когда можно было хлопать, а когда нет). Шум, выводящий Оганесяна из себя, мешал Баху внятно говорить с ним, чьи-то частые приступы кашля перекрывали воздух самому музыканту, редкая беготня по залу маленьких детей... Маэстро играл и играл, назло всем и старался вызвать удовольствие хотя бы у себя самого, представляя, что находится наедине с органом. Но чем больше он играл в России, тем чаще убеждался, что здесь вызвать удовлетворение ставшей родной и близкой ему музыкой удаётся с большим трудом.

На последних десяти минутах маэстро уже практически с ненавистью нажимал ногами на педали, слишком резкими казались его движения рук. Музыка выходила безжизненной (он-то сам это чувствовал, но надеялся, что это понятно только ему одному) и вовсе не той, что задумал Бах. Оганесян уже с большим злорадством наступал на подол платья Казимиренко, который от чего-то постоянно оказывался на дальних педалях, пот градом катился с его лба, сердце начинало стучать с опасной частотой.

Наконец, первое отделение кончилось, объявили антракт. Маэстро зашёл за занавес. Конферансье - молодой, неумело держащий листы-подсказки (где уж ему знать, чем отличается С-минор от D-мажор!) тут же фамильярно схватил его под локоть и повёл в "Венское кафе" выпить чашку заранее заготовленного небразильского кофе.

Второе отделение далось маэстро ещё тяжелей. Люди, находящиеся за его спиной, от чего-то устали - это можно было почувствовать каждому, кто хотя бы пару раз выступал с концертом перед большой публикой. Они начинали вести себя уж совсем безкультурно. Он оглядывался каждый раз, как заканчивал играть произведение, желая увидеть те самые редкие заинтересованные музыкой лица, которые он пытался отыскать долгие годы, ради которых продолжал терпеть все эти собственные мучения и издевательства над Бахом. Но лиц не находил, разочарованно отворачивался, дожидался объявления конферансье и играл снова. Наконец всё завершилось. Бетховен торжествовал.

Каземиренко вновь подала маэстро пиджак, улыбалась своей чудесной домашней улыбкой. Оганесян обводил взглядом то и дело встающих в разных частях концертного зала людей, умеющие только так выражать своё почтение к авторитету в музыкальном мире (к авторитету! но не к исполнителю), выпрашивали из почтения продолжения концерта. Маэстро делал вид, что польщён их всеобщим признанием, и снова направлялся к органу.

За тот недолгий путь в три-четыре секунды от края сцены к инструменту он испытал редкие сомнения. Маэстро обернулся, что-то отыскал в своей памяти, натянуто улыбнулся (публика решила, что эта улыбка была посвящена им) и сел.

В зале в этот момент стояли все кроме одного человека.

Она сидела во втором ряду, похожая чертами лица на его мать, чей образ (только искусство была вечным) оставался на старых, рассыпающихся в руках, фотографиях. Глаза её выражали что-то такое неповторимое, что выдавало в ней участие к Баху. Она как будто его любила!

Но не встала.

Маэстро был уязвлён. Он начал играть медленно, затем полностью оказался поглощён музыкой и в конечном итоге даже почти забыл сам себя. Закончив отрывок в два листа партитуры, он снова оказался перед краем сцены, ему снова рукоплескали. Когда знают, что играются последние минуты, слушают всегда внимательно.

Началось привычное подношение из зала уже увядающих букетов, потом пышный и дорогой букет вынесла переодетая девушка-работница из "Венского кафе", своей лёгкомысленной походкой напоминая, как же все здесь далеки от мира музыки. Затем выскочила группа маленьких детей, в кулачках которой было зажато по цветку (маэстро должен был их расцеловать по русскому обычаю. В Европе родители обычно не позволяли своим детям приближаться к великим людям). Затем начался нелюбимый маэстро момент, когда люди продолжают хлопать и не уходят.

Маэстро кинул взгляд во второй ряд. Она сидела. "Что за страна!", - в сердцах выругался Оганесян, наполовину завороженный сходством девушки с его матерью. Это были те же глубокие, почти чёрные, большие глаза, тот же нос, те же узкие, сжатые, словно во внутренней борьбе, губы, родинка на подбородке...

Маэстро ушёл со сцены. Больше ему нечего было сказать людям. Бах был сыгран. Люди стали торопиться к выходу. Через пятнадцать минут в зале перестал слышаться гам - лишь у органа ещё оставалось небольшое скопление людей, которое часто группировалось в различные составы для общей фотографии. Оператор по свету не стал дожидаться их ухода и приглушил освещение. Как только маэстро вышел из-за кулис, к нему подошли четыре камерные дамы, на шее у каждой болталась длинная нить крупного жемчуга, - они остались, чтобы взять автограф у мировой знаменитости. Оганесяну пришлось забрать их несчастные уже полу помятые от нетерпения концертные программки и вывести на них пару французских слов. Между делом он снова бросил взгляд на второй ряд - девушка не уходила. Маэстро снова зашёл за кулисы и стал ждать, когда зал опустеет, изредка выглядывая и замечая, что девушка всё сидит.

По общей договорённости с директором концертного комплекса Оганесян мог репетировать завтрашнее выступление, которое предстояло дать в другом городе. Он хотел сегодня посвятить музыке ещё два часа прежде, чем заснёт немым сном музыканта. Но девушка продолжала сидеть, стараясь разглядеть что-то в том месте кулис, где стоял и наблюдал за ней маэстро. Наконец Оганесян не выдержал и вышел. Делая вид, что не замечает никого вокруг, прошёл к инструменту и заиграть. Вот когда музыка начинала быть похожей на музыку! Вот как она должна была звучать на концерте, как Бах её мучительно писал - воодушевлённый собственным замыслом, гениально возбуждённый, порывистый и в то же время постоянно замедляющий темп и задумывающийся о чём-то. Когда маэстро кончил второе произведение (он знал, что времени в процессе игры не существует), он с удивлением обнаружил девушку, сидящую всё на том же месте.

Не исполнять же для неё одной концерта! - несколько возмутился Оганесян, внутренне радуясь непонятному для него стечению обстоятельств. За время его гастролей (переездов из города в город, ожиданий перед игрой, ожидания нового самолёта...) случалось многое - повторяющееся однообразие, - но такого человеческого упорства он не встречал давно. "Эгоистично со стороны русского человека (как бы он ни походил на мою мать, - спешно заметил маэстро) - мешать другому".

-Вы говорите по-французски? - почти нервно спросил Оганесян. Она так и не встала перед ним, даже когда он заговорил с ней! Ему в ответ лишь улыбнулись.

-English, Dutch? - Ему снова улыбнулись.

-Вы хотите получить мой автограф?.. - он постарался сказать это предложение на русском, но вероятно, его фраза была выстроена неправильно или давал знать о себе его интернациональный акцент, потому что она заулыбалась, но всё же ничего не ответила. - Извините, я уже плохо говорю по-русски. Я схожу за переводчиком... - Оганесян, сомневаясь в этой необходимости, всё же встал и прошёл за кулисы. Меньше чем через минуту он вернулся в сопровождении помощника, оторванного от празднования с девушками-работницами российского триумфа французского музыканта. Девушка сидела во втором ряду.

-Спроси у неё, как её зовут и почему она не уходит, - обратился маэстро, глядя на неё.

Помощник тут же заговорил на русском и перевёл маэстро, что зовут её Света и она как раз собирается это сделать". Оганесян был в недоумении. Девушка смущалась. - Спроси у неё, почему она не соизволила встать, когда я прекратил играть.

Между переводчиком и девушкой завязался диалог с короткими репликами. С каждым новым её словом помощник морщился и почему-то в самом конце разговора уставился на её ноги, вызвавшие на его лице чувство отвращения.

-Она сказала, что стесняется выходить из зала на глазах у вас, потому что за двадцать минут до вашего концерта ей сделали небольшую операцию на ноге. Теперь она хромает и не хочет, чтобы её кто-нибудь видел такой. Она ждала, пока все выйдут, чтобы потом выйти самой. Ещё она сказала, что просила врачей отложить операцию на завтра, потому что ждала вашего концерта несколько месяцев, но её всё же прооперировали. У неё очень болит нога, так как она ещё не успела купить обезболивающее в аптеке - она очень боялась опоздать - и как только вы выйдите из этого зала, она тут же уйдёт сама, тем более в гардеробе остались вещи и, наверное, там ждут только её.

Когда маэстро Оганесян слушал ответ, с каждым словом он начинал сильнее волноваться. Пожилой музыкант переводил взгляд с помощника, пытаясь угадать, как сильно тот перековеркал её речь, на Свету, в лице её он уже начинал отгадывать ту боль, которую она старалась подавить даже сейчас. К концу рассказа руки маэстро вспотели.

-Спроси её, почему ей так важно, чтобы не увидел её хромающей я, - Оганесян произнёс этот вопрос уже дрожащим голосом.

Помощник заговорил. Света опустила глаза, сцепила свои руки, державшие их до этого на уровне живота, опустив их вниз.

-Она сказала, что боится быть некрасивой для того, кто любит Баха... Маэстро Оганесян, да она ваша фанатка! - переводчик усмехнулся, желая продолжить свою насмешку (всё равно девушка ничего не понимала из того, что он говорил), но тут же смолк под взглядом музыканта.

Седовласый, известный на весь мир, только что вернувшийся из гастролей по Италии и Голландии органист, лауреат множества международных конкурсов, уже давно разочаровавшийся в людях, противящихся пониманию высокого искусства, неожиданно подхватил и без того смущённую девушку на руки и понёс из зала к выходу.

-Возьми её одежду, - только и услышал помощник, - Машина, которую нам предложили для экскурсии ко входу!

...

Маэстро Оганесян лежал в своём номере. Он был счастлив. Если не считать чувство радости, которое постоянно сопровождало его во время игры на органе или фортепиано, он впервые за несколько лет испытывал нечто сильное, нечто слишком человеческое, преподнесённое ему в подарок от жизни.

Русские всё-таки удивительный народ - думал он перед своим новым немым сном великого музыканта. - В нём всё-таки можно найти отражение великого будущего...

Именно в этом русском провинциальном городе его музыку - музыку его и старика Баха - понимали лучше всего.

Комментарии: 1, последний от 30/10/2011. © Copyright Тайлакова Екатерина Сергеевна (taylakova@mail.ru) Размещен: 09/10/2009, изменен: 13/10/2011. 19k. Статистика. Рассказ: События Иллюстрации/приложения: 1 шт.		Ваша оценка:
Аннотация: Оганесян - известный органист с одесскими корнями, гражданин Франции

Тайлакова Екатерина Сергеевна : другие произведения.

Играя вечерами Баха...