Лучина еле горела. Из-за печи позвякивали горшками.
- Добавить, свету-от? - донесся оттуда женский голос.
- Не, - ответил Шух. - Устал.
Он снял фуражку, придержав ножны, тяжело опустился на лавку, откинулся на стену. Приятно было посидеть в темной и тихой избе, когда слабый отсвет подрагивает на венцах, и хозяйка хлопочет к ужину. Вся ночь впереди. А что, комполка - тоже человек, ему тоже отдых нужен. А в полку за него комиссар, тот знает, куда прислать если что.
У двери зашуршало, лезвие просунулось в щель, подняло крюк, и из черноты проема послышалось:
- Ганя, то я.
Шух вздрогнул. Он начал подыматься, положив ладонь на рукоять шашки, когда из темноты показался усач в заломленной папахе и перечеркнутом крест-накрест ремнями полушубке. Усач увидел Шуха и ошеломлённо замер.
- Ты кто? - спросил Шух, продолжая держать эфес.
- Я-то?.. - незнакомец осторожно опустил руку к портупее. - Я-то знамо кто, а вот ты здесь зачем?
По полу грохнуло. Из-за печи выскочила красивая молодая женщина.
- Ох! - всплеснула она руками и грузно шлепнулась задом на сундук. - Петро...
Её глаза забегали от одного к другому.
- Мне она жена, - мотнув головою, сказал Шух и удивился собственным словам. Никогда он не называл Ганну женой, хотя давно ходил к ней и, докуда хватало от службы времени, жил с нею. А теперь понял вдруг, как привязался, полюбил её.
- Жена-а, - зло протянул Петро. - Так то ж я её ишшо девкой взял. А как золотопогонники ейного мужа кончили - мужем-то не я ль стал? Вернулси вот.
- Да я те... - Шух потянул шашку и остановился, увидев направленное на себя дуло.
- Н-но! - рявкнул Петро, тряхнув наганом, и, обернувшись к женщине, ядовито спросил: - Как так?
- А как знаете... - она отвернулась. А после заговорила, спокойно и твердо: - А только я не обещалась никому. И обоим честная была.
Мужчины стояли друг против друга, хмуро глядели. Слышно было, как пощёлкивает лучина, да шуршит в подполе мышь.
- Тяжелая я... - робко произнесла Ганна.
Две пары глаз уставились на неё.
- Чей? - спросил Шух.
Ганна пожала плечами и потупилась. Они молчали. За черным оконцем заморосило.
- Э-ге... - крякнул наконец Петро. Он тряхнул головой и добавил: - а что, хозяйка, неважно гостей стречашь? Аль мы кони поночь стоять. А-ну неси, - сама знаешь. И на стол собери.
Занялся рассвет. Из-за стола по избе плыл пьяный говор.
- Пойми, темная ты голова! Кумач, думаешь, что? тряпка? Красный цвет - у меня вот где! - вещал Шух и бил себя в грудь. - А Революция, она... всё сметет! Ураган, буря!
- Пошто мужику твоя буря?! - жарко спорил Петро. - Ему земля, детишки. Ты волю дай! Чтобы дышать - широко да гладко.
- Гладко... Ишь! А мироед, супостат? - они те подышать, знать, дадут. Говорю: нет нам без бурь жисти.
- А будет воля - будет жисть. Нать - соберется вольница, пойдут полки зеленые. За волю-от. Ничо-о, отобьемси.
Ганна уснула на сундуке, прислонившись щекою к теплой печи. Ей снились зеленая вольница и грозовые багровые зарева. И все это будто наполняло ее, соединялось в ней воедино и исчезало, перерождаясь в белый, ослепительно яркий сгусток света, в новую, ничем еще нераскрашенную, только начинающуюся жизнь.