Огонек в леске на противоположном склоне оврага мерцал в темноте. Мы заметили его из окна часов в 10 вечера и время от времени поглядывали - потушили уже или нет? В четверть двенадцатого я не выдержал, взял фонарик и cellphone и пошел посмотреть, что там такое. Вероятно, порядочный канадец вызвал бы полицию или пожарных. Перебраться в темноте через речку заняло у меня минут двадцать. Потом я шел по темному лесу, а жена корректировала мой курс по телефону, и мы хихикали, уж очень это все напоминало игру Безумного Шляпника и Мартовского Зайца в "холодно-горячо". Но на костерок она меня все-таки вывела. С первого взгляда стало ясно, что беспокоился я зря, костерок был разведен по правилам: дерн снят, ямка обложена камнями. А около костра сидела не компания тинэйджеров, а пожилой человек.
- Все в порядке, сейчас пойду назад, - сказал я жене и отключил телефон.
- Я просто пришел посмотреть, может, дети огонь оставили и ушли, - объяснил я сидящему человеку.
- А, это ты молодец, конечно, - согласился он. - Садись. Меня Томом зовут.
- Тим, - представился я. - Но я пойду, наверно, поздно ведь, завтра на работу вставать.
Он задрал голову и посмотрел на небо.
- Звезд не видно, - грустно сказал он.
- Смог, - согласился я и присел. Уж очень хорошо было: костер, лес, даже машин почти не слышно, хотя улица была в тридцати метрах.
- Я посижу здесь ночь и пойду, - заявил он через пару минут. - Дома у меня теперь нет, так я иду на Запад. Хотя вот зачем, сам не знаю... Раньше надо было, когда все на Заокраинный Запад шли. А теперь кто меня там ждет... Да и не хочу я туда. И раньше не хотел, и теперь не хочу. А все равно иду. Дойду до моря и поверну обратно, наверно.
Я молчал. А что можно сказать?
- Когда все пошли на Запад, я пошел на Восток. Чтобы все видели - я не ухожу. Я был здесь раньше них, и останусь после них. Я в их ссоры не встревал, мне всегда нужно было только одно - жить и радоваться каждому дню. Дошел до моря, переплыл его вместе с китами. Потом долго шел на север, уж больно течение меня к югу снесло. Когда я пришел сюда, здесь почти не было людей, - продолжал он, - а те, что были, жили в мире с природой. Я рассказывал им о Маниту, - он произнес это слово как "Ман-we-ту", - и долгое время все было хорошо, почти как раньше там, за морем. А сейчас и здесь то же самое. А мне уже некуда идти. Да и сил нет, если честно. Вот больше нет сил что-то искать, что-то менять. Ну, ты понимаешь.
- Понимаю, - подтвердил я. - Я тоже - больше не могу. Даже дом поменять не хочется. Дети вырастут, разъедутся, может, тогда и переедем. А так, как раньше - не хочу.
- Ну вот, - согласился он и снова замолчал. В кармане у меня зашебуршал телефон. Я достал его.
- Сейчас иду, - сказал я жене. - Мы тут разговариваем. Еще пару минут.
- А Вы не думали вернуться? - спросил я. - Знаете, я переписываюсь с некоторыми людьми там, и они...
- Знаю, - сказал он. - Птицы иногда рассказывают. Облака тоже иногда долетают. В лесах опять звучит Старая Речь, пусть и искаженная, и снова идут те же войны. Нет. Не хочу. Может, это и странно, но мне там нет места. Вот ты - вернешься? Только честно?
- Нет, - сказал я, - не вернусь, наверно. Может, дети...
- Может, - согласился он. - Ты иди, жена будет волноваться.
- Счастливо, - сказал я, вставая.
- Спасибо, - отозвался он, - спокойной ночи.
Я шел домой в темноте и думал о том, что только что я обсуждал проблемы эмиграции с Древним, нет, с Древнейшим. И еще о том, что самый главный вопрос я так и не задал, и, наверно, хорошо, что не задал. Спросить у него: "А где Золотинка?" было бы, наверно, слишком жестоко. Если он сумел забыть или хотя бы примириться... Иногда пожелание "Вечной памяти" звучит самым страшным проклятием.