Аннотация: Смерти всегда нужны помощники. Провинившихся Душ, которых нельзя отправить в Загробный Мир, слишком много, чтобы запоминать их земные имена. Смерть забирает у них память и даёт номера.
То, что люди именуют 'Небесами' и 'Подземным миром', на самом деле одно и то же место. Оно абстрактное, его нет ни на одной карте, никто из Живых не знает о его существовании. Путь туда открыт только тем, кто уже умер.
Мир кишит грешниками. Если быть точнее, то Идеальная Душа - не более чем красивая сказка. Соблазнов существует слишком много, чтобы за весь отрезок пребывания на Земле человеку не захотелось хоть раз вкусить запретный плод.
Смерть забирает Души в произвольном порядке. Нет какого-то определённого правила, нет бесконечных списков на много веков вперёд.
Есть Та, что ласково принимает умерших в свои холодные объятия, проводя отбор.
Есть Мы, которые служат проводниками.
Живые нас не видят.
Самых страшных грешников Смерть не отпускает в Загробный Мир. Она делает их своими помощниками, стирая имена и человеческую память, а сама даёт им номера и работу. Ничего, кроме работы, у нас нет. Безликие, мы выполняем поручения, забираем с Земли Души, готовые уйти, и ведём их за собой. Так продолжается вечность. Мы должны вспомнить, что натворили на Земле, будучи живыми. Мы должны вспомнить и понять, насколько неправы были. А когда Смерть решит, что мы очистились, то и нас она отпускает туда, на другую сторону, о которой не принято говорить.
Моя история началась совсем недавно. По человеческим меркам прошло не более сотни лет. Для вас это достаточно много, для меня - ничтожно мало.
Я не знаю своего лица. Я не знаю своего прошлого. Я не знаю, за что попал сюда и как долго мне ещё предстоит работать.
Единственное, что мне известно, это имя, что дала сама Смерть.
Тринадцатый.
***
- Сто Второй! - окликаю я его, спускаясь по длинной широкой лестнице больницы.
Сто Второй сжимает правой рукой красивую косу, отливающую металлическим блеском, спускается ещё на ступеньку ниже и оборачивается.
Я замираю, со вздохом взглянув на пробежавшего мимо врача, и перевожу взгляд на Сто Второго.
Он приверженец классики. Уж не знаю, почему ему так нравятся эти чёрные балахоны из страшных человеческих картинок, но Сто Второй выглядит как классическая Смерть. С косой и в чёрном балахоне с капюшоном, который он предпочитает накидывать на голову, скрывая лицо.
Сейчас капюшон откинут на спину, поэтому я ясно вижу вполне милое личико молодого парнишки, острый пронизывающий взгляд серых глаз и узкие губы, сжатые в плотную линию.
- Чего тебе, Тринадцатый? - грубовато откликается он, выставив вперёд косу.
- Против меня она бесполезна, - с усмешкой сообщаю ему я, но ближе подходить желания совершенно нет.
На самом деле, эту побрякушку он таскает с собой просто так. Возможно, ради имиджа. Но никому навредить ею он не может. Разве что живым людям, но убивать их нам строго запрещено. Мы - всего лишь наблюдатели и помощники, а не творцы.
Сто Второй это прекрасно понимает, поэтому за время нашего знакомства я счёл его вполне мудрым.
Сто Второй - мой ученик. Он появился совсем недавно, около двух лет назад по человеческим меркам. Двадцать Девятая, которая привела его душу, сказала, что его сбил грузовик.
Печальная кончина.
Впрочем, сам Сто Второй лишь гневно сверкал глазами, когда речь заходила о его прошлой жизни. Не знаю, вспомнил ли он уже что-то из своего прошлого или нет, но с таким гнусным характером можно было натворить много всего. Да он в десять раз дольше будет отмывать свою грязную душонку, чем я. Впрочем, откуда мне знать? Ведь я о своём прошлом тоже ничего до сих пор не вспомнил. Могу и ошибаться.
- Так что ты хочешь? - переспрашивает Сто Второй, не сводя с меня глаз.
- Эта больница к тебе не относится. Это территория для Сорок Второго.
- Ну и что? Я просто прогуливаюсь, пока нет подходящей работы, - нахально кидает он.
- Нет подходящей работы, говоришь? - бешусь я. - Ты обязан следить! Больше от тебя ничего не требуется!
- Вот когда кто-нибудь сдохнет, тогда и помогу ему выбраться.
Он хватает косу и уносится прочь, сквозь стены.
- Сто Второй! - ору я вслед.
Знаю, он всё равно слышит.
Вот ведь проблемная личность.
А мне тем временем тоже пора сваливать отсюда. Сорок Второй не любит, когда его работе мешают.
***
Территория Двадцать Девятой - вся южная часть города, начиная от Центрального парка и заканчивая Набережной зоной, тянущейся вдоль всего периметра. Я всегда считал, что ей повезло немного больше остальных. Достаточно тихие места. В основном парки, скверы, тихие улочки. В таких местах умирают редко. Убивают ещё реже, если только не заведётся какой-нибудь маньяк, который после своей смерти обязательно станет каким-нибудь Восемьсот Тридцать Первым.
Меньше всего везёт тем, кому достаются больницы Скорой Помощи. Там умирают каждый день да по нескольку человек. Сорок Второй как раз относится к таким 'везунчикам'. К нему относилась западная часть города. Впрочем, он не жалуется, что самое удивительное. Тихо-мирно выполняет свою работу, бережно обращается с Душами. Как правило, Души его любят. Я частенько вижу улыбку на лицах Душ, когда Сорок Второй провожает их. Особенно хорошо тем, кому не приходится оставаться на побегушках у Смерти. Сорок Второй разговаривает с ними, постоянно что-то рассказывает, а Души потом машут ему ручкой, когда переходят Границу.
Мне иногда становится завидно. Так, как он, я общаться не умею. Когда ведёшь за собой Душу, кажется неимоверно глупым рассказывать ей о новой цветочной клумбе в соседнем городке, о хоккейном матче, о красоте полярных сияний.
Извини, друг, я знаю, что ты умер и тебе страшно идти за незнакомцем в неизвестность, но послушай-ка мои истории, а то мне не с кем поболтать.
Такой талант есть только у Сорок Второго.
А когда работа с очередной Душой заканчивается, он принимается за новую, будто ничего и не было.
Двадцать Девятая всё принимает близко к сердцу, если выражаться человеческими фразами. Ей провожать Души приходится гораздо реже, и она привязывается к ним, как к родным. Несколько раз я видел, как она плачет.
Человеческая привычка - хотеть помочь девушке, которая плачет. Хочется подойти к ней, вытереть слёзы, прижать к груди и, медленно поглаживая рукой по золотисто-блондинистым волосам, невпопад шепнуть:
- Ну, что ты вдруг? Подумаешь...
Готов поклясться, после такого она точно заехала бы своим маленьким кулачком мне по лицу. Поэтому, как бы мне ни хотелось, успокоить её я так и не рискнул.
Забавно даже, что я чувствую нечто похожее на сожаление и боязнь не успеть этого сделать.
Сто Второй был самым скользким из всех, кого я знаю. Угрюмый хамоватый мальчишка, который никогда меня не слушается. Если я скажу: 'Веди себя с Душой мягко и осторожно, она ведь была девочкой четырнадцати лет!', он обязательно нагрубит ей и скажет что-нибудь непристойное. Был бы обычным подростком, было бы всё нормально. Но он уже не подросток. И даже не живой. Зачем нужно делать гадости и после жизни, когда его пребывание в роли помощника Смерти направлено на то, чтобы очиститься? Похоже, он останется таким навечно.
Сто Второму досталась северная часть города. Эта часть тоже была относительно спокойной, как и у Двадцать Девятой. Иногда я строил теории, почему Сто Второй так любит появляться на территории Сорок Второго. Наверное, ему просто скучно. А Сорок Второй на нежданные визиты реагировал остро и подолгу отчитывал моего ученика. Ученику было откровенно плевать на то, что о нём думают и какими словами его называют. Чаще всего он улыбался, а под конец выдавал что-нибудь в своей подростковой манере. Ещё один любимый приёмчик - отлететь на значительное расстояние и показать средний палец.
Сорок Второй всегда бесится после такого и срывается на мне. Говорит, что я плохой учитель. Конечно плохой! За сотню лет это мой первый подопечный. До этого мне приходилось отвечать лишь за свои действия, а тут приходится отвечать сразу за двоих. Ну что я могу сделать? Ничего. Сто Второй не поддаётся исправлению. Абсолютно.
Ко мне в восточную часть города Сто Второй заглядывает редко. Не знаю почему, но даже Двадцать Девятую он навещает чаще. Иногда мной овладевает ревность. Какой он тогда подопечный, в конце концов? Это я когда-то рассказывал ему, что и как нужно делать! Мог бы хоть спасибо сказать.
Но Сто Второй - одиночка. Вряд ли когда-нибудь он это скажет, даже если я уйду первым, а он останется здесь.
***
Умирать, видя закат, прекрасно, если уж так сложились обстоятельства. Умирать, подавившись конфеткой, наверное, страшно. Ты ещё жив, но уже не можешь дышать. Ты видишь, как вокруг тебя столпились люди, а твоя мать стоит на коленях и слёзно просит тебя жить. Тебе хотелось бы её успокоить, но ты не можешь.
Жаль, что Скорая в этот век работает так медленно.
Набережная зона - любимое место Двадцать Девятой. Здесь тихо, спокойно. Даже и не припомню, чтобы здесь кто-то умирал. Это в первый раз.
Не знаю, что заставило меня здесь появиться, но я здесь. Стою в паре метров от места происшествия и смотрю на уже ватное тельце маленькой девочки лет шести в красном платьице. Она уже не дышит, а помочь ей никто не может.
У Двадцать Девятой новое задание. Она тоже здесь, но с другой стороны.
В груди что-то предательски колет. Я прикладываю ладонь. Сердце? Что вы. У меня его нет. Но болит-то похоже.
Двадцать Девятая терпелива. Я вижу, как она покусывает губы и ждёт своего момента, когда Душа отсоединится. Её нельзя оставлять одну. В противном случае Душу придётся искать ещё долгое время.
Когда наступает момент, я борюсь с желанием развернуться и уйти.
Душа девочки в панике озирается по сторонам, а её лицо выглядит так, будто она готова разреветься. За неё плачет Двадцать Девятая. По бледным щекам катятся слёзы, но она продолжает что-то говорить девочке. Я прищуриваюсь и читаю по губам.
'Всё хорошо. Не бойся. Всё хорошо'.
Всё хорошо.
Какая же двуличная фраза. Всё хорошо: ты мёртв, но больше не будет глупых людских проблем, печалей, разочарований. Не будет боли. Будет только лёгкость и свет впереди. У этой девочки - уж точно. Вряд ли ей придётся от чего-то очищаться.
Всё хорошо.
Двадцать Девятая берёт девочку за руку.
В груди начинает болеть сильнее. Я стискиваю зубы и поворачиваюсь, тут же сталкиваясь нос к носу со Сто Вторым. Был бы я жив, то сейчас непременно бы сдох. К парню в чёрном балахоне и с косой в руках я никогда не привыкну. Он смотрит на меня пристально, но ничего не говорит. Я выдерживаю его тяжёлый взгляд, и он, оценив мои старания, переключает внимание на Двадцать Девятую.
- Чувствуешь? - монотонно спрашивает он.
- Что? - глупо переспрашиваю я.
- Боль. Вот тут, - Сто Второй указывает на то место, где у живых расположено сердце.
- Как? - только и недоумеваю я.
Сто Второй качает головой и как-то растерянно пожимает плечами.
- Я не знаю.
***
Впервые за столько времени меня преследуют вопросы. Я уже смирился с тем, что ещё неопределённое количество лет буду таким, как сейчас. Не смогу видеть своё отражение в зеркале, не смогу узнать, кем я был и за какой именно проступок стал другим. А ещё я смирился с тем, что никогда не вспомню своего имени.
Многие только и грезят о том, чтобы как можно быстрее раскопать воспоминания в глубинах мёртвой памяти. Вспомнить имя было важной частью этого. Я же вспоминать имя не хочу и даже не пытаюсь. Неужели что-то изменится после того, как я доберусь до прошлого? Станет только тяжелее.
Стёртое имя как стёртая жизнь.
Новое имя - шанс начать всё заново, пусть и в неживом виде.
***
В Сто Втором что-то меняется. Его поведение остаётся прежним, только вот рядом со мной он ведёт себя иначе. Это не выражается в действиях. Это выражается во взгляде.
Сдержаннее.
Осторожнее.
Тише.
Я невольно начинаю думать, что он что-то вспомнил.
Говорят, воспоминания о жизни меняют нас. Это тяжело, хоть у нас и нет сердца. Мы всё равно можем думать, размышлять. Мы способны понимать чувства. Мы способны чувствовать.
Мы не чувствуем физическую боль, но мы прекрасно ощущаем душевную боль.
Может быть, Смерть правильно делает, что лишает нас воспоминаний. Когда голова не забита всяческими мыслями о том, что было, легче работать.
Людям в этом плане сложнее. Они не могут абстрагироваться от окружающих проблем. Они вечно отвлекаются, теряя бесценное время.
У нас же есть определённая цель, на достижение которой брошены все силы. Не знаю, что чувствуют Наши, когда достигают её. Обычно воспоминания обрушиваются внезапным потоком, принося лишь боль. Мгновенно вспоминаешь, кто ты, что ты делал и почему ты мёртв.
Предполагаю, что это ощущение сродни упавшему гигантскому валуну прямо на голову.
Именно тогда Мы меняемся. Точно так же, как и Сто Второй.
Меня посещают плохие предчувствия. Неужели он сможет уйти на покой раньше меня? Несправедливость... Почему же так? Что такого случилось с ним и что такого случилось со мной?
Почему между нами такая огромная разница?
Понимание пропасти с каждым днём лишь растёт. Я такой уже слишком давно, он - ничтожно мало. Но стоит только мне заглянуть в его глаза, как я слышу внутренний голос.
'Тебе до него далеко. Он тебя обогнал'.
Разговоры с Двадцать Девятой ничего не дают. Она всегда внимательно меня слушает, не перебивает. Однако её ответы чаще всего ограничиваются несколькими фразами, точно выражающими основную суть.
- Когда кому-то нужно уйти, он уходит. Мы - не люди. У нас всё не так, как у людей. Если Сто Второй не считает нужным посвятить тебя в его перемены, значит, это касается только него самого. - Она долго смотрит вдаль, на мост, не поворачивая ко мне головы. - Это борьба с самим собой. Ему не нужна твоя помощь.
Я тихо вздыхаю.
- Я и не собираюсь предлагать ему помощь. Но у него такой взгляд, что до костей пробирает.
Двадцать Девятая улыбается.
- Волнуешься?
- За себя волнуюсь. Такое ощущение, что мы были знакомы при жизни. Но это ведь невозможно.
Конечно, невозможно.
Когда сюда пришёл я - и когда сюда пришёл он.
- Смерть играет нашим временем. Ты знаешь его с того времени, когда он стал твоим подчинённым. Что было раньше, никто тебе не поведает.
Двадцать Девятая замолкает.
Я тоже.
Закрываю глаза и впервые за свою долгую вторую жизнь отчётливо осознаю: я забыл что-то важное. Что-то важное о прошлом.
И у меня до сих пор болит в груди.
***
Моя симпатия к Двадцать Девятой находит выход незадолго до того, когда ей приходится перенести очередную смерть ни в чём не повинной девочки. Снова Набережная, снова слёзы родителей, снова большие испуганные детские глаза.
На этот раз Двадцать Девятая не может вымолвить ни слова. Она молча обнимает девочку, прижимая её к себе.
Я отвожу взгляд. Кожа у Душ холодная, как у настоящего мертвеца. Прикасаться к ним сложно.
Двадцать Девятой всегда даётся это с трудом.
Видеть её такой для меня невыносимо. Наверное, никогда раньше я не нарушал условных границ территории. Каждый из нас должен работать там, где ему положено. Не припомню, чтобы когда-то стремился выполнить чужую работу.
Ступаю вперёд и замираю.
Сто Второй меня обгоняет. Он уже рядом с девочкой, тянет её за собой за руку. Девочка вовсе не пугается его внешнего вида. Она только внимательно смотрит на него и вдруг произносит:
- У тебя красивые глаза, - и улыбается. - Я тебя помню.
Я перевожу на него взгляд, слежу за его реакцией. Мы не знаем своей внешности. Сто Второй не является исключением.
Души редко замечают что-то сразу после смерти. Обращать внимание на окружение в такой момент кажется просто невозможным.
Боль в груди усиливается.
Я смотрю на Двадцать Девятую. Чувствую, что это перелом. Время для неё подошло слишком внезапно.
***
Никто не знает, когда подойдёт его время. Оно всегда приходит неожиданно, набрасывается на тебя из-за угла. Обратной дороги уже не будет. Твоё мышление кардинально меняется, тебя начинают одолевать странные мысли. Такое происходит совершенно случайно, когда определённые события вызывают мерзкое чувство повторения.
И ты начинаешь мучиться, пытаясь вспомнить, пытаясь понять себя.
Я слышал, что такие моменты обычно предчувствуют.
Это заметно, соглашался я, когда смотрел на Сто Второго. Однако я совершенно не мог этого утверждать, когда смотрел на Двадцать Девятую. В ней ничего не изменилось.
- Как думаешь, это больно? - спрашивает Двадцать Девятая.
Я смотрю на неё с удивлением.
- Что именно?
- Уходить, - уточняет она. - Во второй раз.
Не знаю, что ей ответить.
- О таком никто не говорит. Все уходят молча.
Двадцать Девятая прикладывает руку к груди.
- Я никогда не думала, что снова испытаю боль. Прямо вот тут. Такое ощущение, что у меня есть сердце.
Я молчу. Значит, боль в сердце - это знак. Интересно. Она дошла до своей черты, а я всё ещё нет. Наверное, этот период тоже у всех отличается.
- Ты уже вспомнила?
Двадцать Девятая лукаво улыбается.
- О таком не спрашивают.
- Ты первая начала.
Она затихает.
Её молчание можно воспринять только как согласие. Конечно, она вспомнила.
Я вдруг понимаю, что времени осталось ничтожно мало. Я сбился со счёта лет, проведённых рядом с ней бок о бок. Я постоянно считал, что успею раскрыться, а теперь мне остаётся только оглядываться назад и видеть впустую потраченное время.
Молчание говорит гораздо больше слов.
В голову приходит дурацкая мысль. Мне не везёт даже после смерти. Вечно всё наперекосяк.
- Пожалуйста, не забывай, - тихо просит Двадцать Девятая.
От звука её голоса мне становится так больно, что хочется кричать.
- Не забывай меня, - и целует.
Приподнявшись на цыпочки, касается губами моих губ. Кожа-то холодная, но мне тепло.
Впервые я могу ясно видеть её глаза. Красивые, светло-зелёные. Собираюсь сказать ей об этом, но она качает головой.
- Я не хочу ничего знать о себе. Лучше уйти и не видеть себя в зеркале твоих слов.
***
У нас не принято говорить о прошлом. Мы не говорим о жизни. То, что было, - неважно. Это касается только того, кому принадлежат утерянные воспоминания.
Мы существуем в определённый момент.
Прошлое имеет свойство уходить, оставаться позади. Когда оно вдруг возвращается к тебе, ты теряешься. Так мне сказал Сто Второй после ухода Двадцать Девятой.
Двадцать Девятая так ничего и не поведала о своём прошлом. Сто Второй был первым, кто решился на откровенность.
- Оказывается, я здесь за то, что любил воровать всякую дрянь. Чипсы, алкоголь, жвачки. Смешно, правда? Был трудным подростком, прогуливал школу, ввязывался в драки, ссорился с родителями. И всё бы ничего, если бы не решился стащить золотую цепочку из ювелирного, - Сто Второй замолкает.
Я не задаю вопросы, ожидая, когда он продолжит.
- Всё получилось очень глупо. Думал, во мне нет хороших качеств, а когда убегал, уже наслаждаясь победой, заметил маленькую девочку, выскочившую на проезжую часть за мячиком. Девочку я вытолкнул, а сам попал под грузовик, - он снова стих. - Та самая девочка, которая недавно попалась мне.
Зачем Смерть отбирает у нас память, заставляет существовать в неведении, а потом в один прекрасный момент сталкивает с прошлым?
Может быть, чтобы мы изменились.
Может быть, чтобы спустя какое-то время посмотрели на себя со стороны.
Может быть, чтобы поняли свои ошибки.
Сто Второй не говорит ничего вслух, но я вижу, что он сожалеет. Наверное, это и есть тот момент, когда наши Души очищаются.
Южная часть города теперь будет пустовать. Вернее, не совсем так - у неё временно не будет хозяина. За этой частью придётся следить нам всем. Мне, Сто Второму и Сорок Второму, пока к нам не пришлют новичка.
Я знаю, что Сто Второй скоро тоже покинет нас. Пока он здесь, но уже завтра его может и не быть.
Теперь я понимаю, что тот, кто должен говорить 'спасибо', это не Сто Второй, а я сам. Ему потребовалось гораздо меньше времени, чтобы пройти тот же путь. Он не только прошёл его, но и сказал мне, чего стоит ожидать.
Когда я столкнусь с воспоминаниями, мне тоже будет сложно и страшно. Будет страшно отсчитывать минуты, ожидая того самого ухода, который раньше казался таким прекрасным. Теперь же он вызывает лишь страх того, что после мы станем никем.
Мы уходим за черту, о которой никто ничего не знает.
Мы уходим, оставляя след не только в памяти тех, рядом с кем жили, но и в воспоминаниях тех, с кем были после смерти.
Мы уходим готовыми, теперь имея возможность обернуться и прошептать на прощание: