Все. Кажется, закончилось. Обессилено выпустив глухо стукнувшую о землю шпагу, я тяжело привалился спиной к стволу, а потом сполз на землю окончательно. Вытянув ногу, попытался ощупью определить, что же там случилось. Больно, штанина разорвана, но крови не видно. Пока не видно. После взрыва прошло-то минуты три. Вот так - высунулся, поторопился, хотел посмотреть, что делается на дороге и - пожалуйста! Выстрелы, удар. Значит, не всех перебили, придется действовать по второму варианту. Пока, отступая, отползал на брюхе назад, виляя задницей, пряча голову, щекой задевая стылую землю - вроде и ничего, терпимо болела. А когда, очутившись за ближайшим деревом, прикрываясь его стволом, попытался привстать - тупо вломило. Пришлось, цепляясь за дуб... или за ясень (по зиме, без листьев, хрен их тут определишь), на руках себя вверх вытягивать, а потом, поджав подбитую лапку, придерживая ее на весу, чтобы случайно не опереться, нашаривать на земле последний прихваченный с позиции пистолет. Если зажмут в лесу - пусть думают, что заряжен. Сыграю на этом - может и выкручусь. Шпага - полная фигня, только чтобы отбить первый удар, вторым - нанижут, как перепелку на вертел. Еще есть кинжал за голенищем сапога. Последний мой довод.
Так и заскакал меж деревьев. Как заяц, петляя, отталкиваясь рукой от стволов просматривающегося с дороги насквозь холодного и голого редкого зимнего леса. Опять стукнули выстрелы. Заметили! А нога-то не казенная! Болит, словно в бедренную кость дубиной приложили. Наступил сгоряча пару раз - чуть не навернулся, не держит. Пришлось опять за ближайший ствол прильнуть. Здесь и остановился, хрипло дыша, спуская пар из черепушки.
Просчитался я, зараза. Много их, всех не положили. Мои, как и запланировано на такой пиковый случай, сейчас стянутся к карете, а мне - и не дойти. Буду здесь смерть принимать.
И раздавать.
Ну и - шпагу из ножен достал, кинжал проверил. Пустой пистолет в левую руку, шпагу в правую. Спиною к стволу прислонился - жду, когда обойдут и в глаза мне посмотрят. Те, кто остался.
- Гра-аф! Гра-аф!
Гильермо. Хорошо, что живой. Кто еще из наших?
- Я здесь, Гильермо!
- Граф, где вы?
- Здесь, за стволом. Вниз смотри.
Пыхтящий Гильермо возник, как ангел. Аж на слезу пробило. Никогда, увидев его, так не радовался. Повода, видимо, не было.
Тоже - со шпагой в правой, в левой пистолет. Мельком скользнул глазами по мне, заметил, и тут же стал обшаривать взглядом округу.
- Ты движение отсматривай, не просто так смотри.
Я же помню, как был хомяком. Движение - на раз - просекается.
Ну, ладно, ладно, кому бы кто говорил. Гильермо как боец меня на порядок превосходит, не мне ему подсказывать. Перенервничал малость. Простит. Замнем.
- Граф, что с ногой?
- Не знаю. Не смотрел пока, крови нет. Выстрелы, удар... Слегка побаливает. Дай, на тебя обопрусь. Что там у дороги? Что с нашими? Кого еще видел?
Гильермо, не отвечая, вытянул меня вверх за руку, забросил ее себе за шею, подпер плечом. Тоже выдохся. Или тащить - или разговаривать, одновременно не получается.
- Пойдем, сейчас увидим... Трое точно ускакали... Последнего я в спину... Выстрелом... Бросили, не стали останавливаться. После пушки - стреляли с той стороны, с холма, но я за вами. Потерял - прибегаю туда, а вас нет.
- Крикни тогда им, а то - стрельнут в нас, когда к дороге выйдем.
Гильермо приостановился, набрал воздуха и заорал во всю мощь легких.
- Гонсало! Хуан! Кугель! Это мы! Не стреляйте! Гильермо! Граф!
Надсадно сопя и опираясь друг на друга, мы наконец вывалились из леса к дороге. Смотри ты, а я думал, что недалеко убежал. Фига се - не далеко! Как заяц рванул! Вроде нога потихоньку проходит, надо попытаться ступать.
Дорога уже просвечивала за деревьями, темными пятнами на ее желтоватом, скованном морозом песке, лежали вперемешку людские и конские трупы. Людей больше. Видно было, как трое из лежащих лошадей пытаются приподняться, тянут шеи. Упавшая почти у кромки леса по нашей стороне, в агонии лягала воздух копытом. Солнечный блик от стертой подковы время от времени бил в глаза сквозь редкие ветви. Жалобное ржание, людские стоны. Вдоль всей дороги какое-то месиво, с этим еще предстоит разбираться. Нам туда. Несколько лошадей, отбежав метров на пятьдесят от места бойни, жались табунком.
Уже подходили к моей бывшей лежке, когда заметил ползущего раненого. Похоже, пытаясь спастись от града пуль, хлеставших с холма за дорогой и выкосившего его товарищей, он почти достиг моей огневой позиции. Левая рука и нога были перебиты. Медленно подтягивая здоровую ногу к животу, распрямлял, отталкиваясь ступней от земли, выталкивая тело, вновь и вновь выбрасывая вперед правую кисть, скребущую ногтями смерзшуюся листву и почву под ней. За ним тянулась скользкая полоса крови, движения все замедлялись. Видимо, услышав наши шаги - протянул к нам руку в защитном жесте, пятерня растопырена, пальцы в подсохшей крови. Лицо перекосила гримаса, взгляд наливался ужасом. Толкнув, я подбородком указал на него Гильермо.
- Вон один.
Слегка изменив направление, мы захромали к нему.
- Господа! Г-г-кх...
Не задерживаясь, Гильермо походя обрушил на голову раненого шпагу, которую не выпускал из руки, поддерживая меня за пояс левой. Гибкий клинок словно железный прут хлестнул по слипшимся волосам, раскалывая череп. Рука мертвеца, почти дотянувшегося до оставленного мной пистолета, безвольно упала на землю, дальше я не смотрел, оглядывая лес вдоль дороги.
Там уже были все наши. Пока я сигал по кустам, успели спуститься с холма и, кое-как расположившись, поджидали разбежавшееся начальство. Кугель, присев на лошадиный труп, вглядывался в кромку леса, пытаясь нас рассмотреть. Раз кричим, то идем. Увидев меня, хромающего в обнимку с Гонсало, с трудом начал подниматься, порываясь заковылять на встречу.
- Граф!
- Сиди, все нормально. Кто ранен?
Гильермо, подведя меня к Кугелю, отправился на обход раненых, тут и там стонущих на дорожном песке.
Сидящий на придорожном камне Гонсало низко склонился, рассматривая ногу Хуана, пластом лежащего рядом, прямо на земле. Я рванулся туда. Хуан, услышавший мои шаги, опираясь на локоть, приподнялся и повернул окровавленное лицо. Над левым виском темное пятно с колтуном волос в запекающейся крови, щека в потеках. Увидев меня, улыбнулся, попытался кивнуть, но тут же улыбку сменила гримаса боли. Тем не менее, голос звучал как обычно.
- Все получилось...
- Получилось, получилось. Куда ранен? Что с ногой?
- Зацепило. Не сильно. У Гонсало пуля в руке.
Завершивший осмотр Гонсало, ухмыляясь, кивнул.
- Царапина. Не верил, что получится.
- У кого - царапина? Что с ногой?
- У него царапина. Длинная, от бедра до колена. Чуть левее, и...
Гонсало махнул кистью, показывая, что хана бы была Хуану. Но кое-кому - везет. Все шуточки им, подковырочки. Постоянно друг друга подкалывают.
- Сейчас займусь. Что с рукой?
- Засела под кожей. Ничего, рука двигается.
- Крови много потерял? Подойди.
У кого ноги здоровые, пусть тот и ходит. Мне из-за ноги к Гонсало не нагнуться, могу только лечь с ним рядом. А там лежит Хуан. Сняв пояс, затянул Гонсало жгут выше раны, прямо на рукав камзола. Все бинты в карете. Надеюсь, Пепе догадается и подъедет поближе - нас забрать, иначе придется за ним Гильермо отправлять. Он один не ранен. Не отряд, а сборище инвалидов.
- Гильермо, пройдись назад, шагов на сто. Постой, посмотри там, чтобы не вернулись с подмогой, а то возьмут нас, как курят. Кугель, заряди всем пистолеты. Куда?!!
Это уже к Гонсало, вознамерившемуся сбежать.
- Коням помогу.
- Потом снимай с себя все, руку посмотрим. Если под кожей, как ты сказал, лучше я пулю выну сразу. Кугель, как нога? Больше ничего?
- Ничего.
Сумбурно все, беспорядочно. Пока не отошли от горячки схватки. Все живы. Все живы. Все.
Спасибо, господи!
Гонсало ходил между лошадьми и, что-то бормоча, нагибаясь, делал. Я отвернулся, стал смотреть в другую сторону. Убитых потом посчитаю.
Выстрел хлопнул, как будто - издалека.
Когда оглянулся, Гонсало уже упал, не видно за мертвой лошадью.
- Вот тот стрелял, вон тот!
Да я и сам видел, как лежащий почти последним, поднявшись, прихрамывая, волоча ногу, заковылял в лес. Гильермо прошляпил.
Про ногу забыл. Наверно, уже не болела. С места взял старт и, через десяток вдохов, догнав, повалил толчком в спину, оседлал, ударил в висок кулаком.
- Сволочь!
Меня затопила волна ненависти.
Сволочь. Удары сыпались, но никак не удавалась зацепить по-настоящему. Устал. Схватил за волосы, рванул, услышав в ответ слабый вскрик.
Рука потянулась к сапогу. Вытащил кинжал, острием ткнул в подбородок - не сильно, но тонкая струйка крови тут же потекла. Вырывая волосы, рванул голову лежащего на себя, заглянул в глаза.
Мы узнали друг друга одновременно. Подо мною, испуганно прижмуривая веки, сморщив плачущую гримасу на разбитом благообразном лице, лежал тот, кого в ресторане при мне назвали маркизом. Англичанин! Теперь, узнавая, жмуриться перестал, зрачки расширились, в глазах слезы. Больно! Волосы намотаны на пальцы в сжатом кулаке.
Попытался что-то произнести - не вышло, струйка слюны потянулась от края рта. Пожевал губами, сгоняя белесый налет, плямкнул, выдавливая хриплый шепот:
- Пощадите... О, боже...
Ошеломленный, я молчал. Тот, о встрече с которым мечтал... Уже не надеясь, вынужденный уехать из Парижа. Человек, растоптавший. Походя. Лежал передо мной - жалкий, беспомощный, избитый, раненый. Только что убивший Гонсало! Скулил и пускал соплю. Очень хотел жить.
- Как благородный человек... Пощадите... Я расскажу...
Сам голос сорвал меня с катушек. Голос, так запомнившийся в тот вечер.
- Пощадить? Наверно, тебя часто щадили, если ты дожил до сегодняшнего дня. Хватит!
Кинжал вошел под подбородок и опять уперся в черепную коробку. Монтихо говорил, что это классный удар. Будь у меня больше сил, я бы и череп ему пробил, настолько испепеляющей была ненависть.
Пощадить? Пощадил! А то бы десятки раз втыкал тебе кинжал в брюхо, предварительно потыкав им в землю и в конские яблоки. За Гонсало, тварь! За подлость! Зима, все замерзло, счастливчик. Неделю бы подыхал - ни один хирург в это время изрезанные в лапшу кишки не сошьет. За ноги бы привязал к карете и перерезал веревку километра через два, чтобы лицо стесалось до костей. Зима тебя пощадила! Все равно бы издох от потери крови, замерз. Собака!
- Надо было послушать, потом бы уже...
Гильермо, только сейчас заметил. Стоит. Наверно, дико смотрелся граф, как мальчишка волтузивший раненного кулаками.
- Это один из тех, в ресторане... Англичанин. Он убил Гонсало.
Ну да, он же его не видел. Не узнал.
- Английский пес. Он совершил ошибку, так пошутив. Кажется, вы ему отрезали его длинный лживый язык. Надо посмотреть на дороге, может там лежит и второй? Гонсало? Жив, что ему сделается. Эта собака промахнулся. Вставайте, граф.
Но я, отмахнувшись от протянутой руки, помогая себе кинжалом, вспорол одежду, тщательно исследуя труп, надеясь найти хоть какие-нибудь бумаги. Ничего! Только два амулета на груди. Брать не стал, побрезговал, даже если в них какой-то пароль. Таскать с собой всякую гадость? Ну ее. Содрал сапоги, но и там бумаг не оказалось. Хватит, в штаны не полезу. И этот обосрался! Смердит.
Опираясь на Гильермо, вновь поскакал назад. Интересная штука с ногой. Как я его догнал? Даже не чувствовал. Зато теперь...
- Хороший удар, граф... Покажете?
Проигнорировал. Чего там показывать? Бери и режь.
Пулю из руки Гонсало я выковырял. На самом деле застряла под кожей, не далеко ушла. То ли на излете, то ли угол попадания такой. Легко отделался. У Хуана похуже - очень длинная царапина, ходить пока не сможет совсем. Даже не верится, что это огнестрельное ранение. Словно тупым сучком зацепил и, так - всю кожу, по всей длине ноги. Чудеса! Не глубоко, но очень болезненно, ногу не согнуть - сразу кровь идти начинает. Придется все бинтовать, затем регулярно перебинтовывать. Недели на две ежедневной возни, не ходок и не ездец. На голове - просто ссадина, пуля кожу стесала. Крови вытекло много, потому, что место такое. Выстриг, кинжалом вокруг побрил, выглядит терпимо. Не красавец, но, что поделаешь - надо! Будут претензии от дам - веди их ко мне, я им улыбнусь, пусть сравнивают.
Смешнее всего у меня - огромный синячище во все бедро, с застрявшей по центру щепкой. Толстая, вошла не глубоко, но вокруг все вздуло, пережало, вот крови и нет. Выковырял, достал - пошла.
Все у меня не как у людей! Все ранены пулями, в бою, а я - щепкой! Еще Кугель мне в компанию, с отдавленной с прошлого раза ногой. Лошади, видишь ли, на него наступают! Ни на кого не наступают, а на него - наступают. Сразу ясно, что испанцы - боевой, военный народ, а мы - гражданские шпаки.
Гильермо смотался на трофейном коне, пригнал Пепе с каретой. Вот я,.. пешеход! Мне даже в голову не пришло! Все прикидывал, кого за ним отправить своим ходом, пешком. А на коне - пять минут туда, пять обратно. Пока суд да дело - собрали оружие, обшарили трупы, посчитали. Девятнадцать убитых. Семь мертвых коней. Оставшиеся пятеро сгрудились в табунок, прочие разбежались. Второго англичанина среди мертвецов не оказалось. Нашли немного денег, мелочь, но пригодятся. Ни бумаг, ни документов ни у кого. По виду - вояки, рыцари дорог. Оружие хорошее. Не шикарное, без прибамбасов, но в порядке. Главного из них не смог определить, или тот успел ускакать. Погрузив трофеи на табунок, наконец, отправились смотреть нашу артиллерийскую позицию.
Обе пушки, закономерно, вырвало из примитивных креплений, но, если одну - только отбросило назад на камни, то у второй раздуло хобот. Даже нет, он треснул! Капец! Вот откуда мне показалось, что был взрыв. Ее и отшвырнуло не назад, а вбок. Интересно, как из нее картечь легла? Первая пушка свое дело сделала идеально. Отсюда видно, как кучно ударили пули - шестеро людей и три лошади лежат выделяющимся пятном, там, куда мы ствол и наводили. Остальные разбросаны на большой площади, последние - вообще метрах в сорока-пятидесяти. Да, второй заряд ушел неизвестно куда... Хотя, может, кого и зацепило, теперь не понять.
- Как пушки грузить будем? Пепе, сможешь помочь одной рукой?
- Не пушки, а фальконеты, сэр. Я уже делал вам замечание, изволите вспомнить, сэр. Оружие надо называть правильно... Сэр.
С тех пор, как выехали из Парижа, Кугель говорит со мной только на английском. И требует обращаться к нему по-английски, иначе не слышит. Такой вот способ языковой тренировки в сложившихся полевых условиях. Попросил ребят натаскивать меня в испанском, надо же как-то к встрече с родными готовиться? Поулыбались, поперемигивались и согласились. Все разом перешли на французский, даже между собой. Юмор у них такой. Но эти хоть мой немецкий по-прежнему понимают, когда припекает - отзываются. Так и живем.
Я же не могу все сразу запомнить! Зверство какое!
Проявив чудеса ловкости и изворотливости в деле коллективного выскакивания из-под неоднократно уроненных пушек, в конце концов, общими усилиями затолкали их карету. Блаженно улыбающийся Хуан, царем расположившийся на расстеленной попоне, при последнем критическом ронянии был чуть-чуть не придавлен (случайно, ей-богу!), мало-мало испугался и советы давать прекратил. Погрузились. Уф-ф. Передвижной походно-полевой госпиталь имени Гонсало, Пепе, Хуана, Кугеля и меня таки тронулся в дальнейший путь. Живописные дубовые рощи, покрывающие пологие холмы, желтая песчаная дорога, стелящаяся под копыта лошадей, солнышко, легкий бодрящий морозец, бескрайняя небесная синь - что еще надо, чтобы сделать путешествие запоминаюшимся и приятным? Еще около сорока километров - и Перигор в наших руках! То есть, мы - в заждавшемся нас Перигоре.
Сказочном. Здесь его зовут Периге.
На данное утро такова была цель, казавшаяся вполне достижимой. По утрам жизнь вообще кажется делом приятным.
Кроме пушек и Пепе, свившем в карете гнездо, на этот раз в нее запихали еще и меня с Хуаном, до предела увеличив текущую нагрузку на бедную четверку запряженных в карету лошадей. Ноги лошадок, дрожа от напряжения, начали проскальзывать по январскому ледку, скорость упала, сверхнормативный лошадиный пердеж отнюдь не ласкал слух, не озонировал атмосферу и наводил на размышления. Словом, через пару километров, с каждой минутой убеждаясь, что такими темпами до Перигора нам до ночи не добраться, я приказал остановиться. Обсудив с подскакавшим Гонсало ситуацию, решили приглядеть не слишком заметный съезд и аккуратно свалить с главной трассы, опасаясь возможной погони.
Не хочу неожиданностей на марше. Команда не в форме, тянем за собой кучу ненужного барахла и лошадей, организовать полноценные дозоры некем. Можем нарваться. Лучше пораньше встать лагерем - передохнуть, разобраться с ранами, вскипятить кипяточку, раны промыть, погреться, пожрать, что бог послал (неплохо послал, надо сказать) , с душой покопаться в захваченном барахле, почистить и зарядить оружие, и вообще - собраться с мыслями. Статус нашей команды с бойцового изменился на инвалидный, продолжать переть буром стало опасно.
Замыкающий караван Гильермо, следивший, чтобы трофеи не разбежались, воспринял идею невозмутимо - без восторга, но с пониманием. Через пару километров съезд был найден и мы, протиснувшись каретой через негустые кусты, выехали на пологий косогор. Спустившись вниз, недолго катились по каменистому руслу вымерзшего ручья, пока не остановились перед обрывом холма на поляне, окруженной дремучим лесом. По местным сказочным меркам "дремучим". По-нашему - в старом заросшем парке. А что? Местечко вполне. В обрыв мы практически уперлись, помешали кусты, разросшиеся внизу. Судя по всему, отсюда брал начало ручеек, русло которого служило нам дорогой, скрывая след от преследователей. Живописный холм, густо поросший дубами, вертикально обрушился с одной стороны, обнажив скальную основу. Вешней водой подмыло. Скала защищает от ветра, дрова под боком. Вода? Наломаю сосулек из ручейков, стекающих из щелей в скале. Гирлянды намерзли. Красиво. Летом вся прелесть маленьких водопадов скрыта за листьями кустарника, а сейчас ледяные гроздья поблескивают под солнем.
- Гильермо - дрова! Кугель - костер! Пепе - лошади! Хуан - советы! Гонсало -советы Хуану! Я за водой, наберу льда на скале, сосулек наломаю.
Пока мне в ответ не подсказали, куда лучше идти, бодро поскакал в кусты.
Через пару-тройку часов, блаженно развалившись на попоне, глядел на пляшушие синеватые огоньки костра. Жмурясь от закатного солнца. Рядом, позвенькивая, настраивал гитару Хуан.
Не понятно, почему Дюбуа сразу не забрал золото, о котором так прозрачно и настойчиво намекал? Им что - для Франции деньги не нужны? Мог без разговоров конфисковать сундук Монтихо - никто бы из нас даже не пикнул, мы же не знали про то, что на дне. А и знали бы, так - что? Воевать вшестером в столице за два центнера золота, которое даже не унести? Хапнуть кило по десять на брата и, сгорбившись, покряхтывая от тяжести, попытаться сбежать? С таким грузом не повоюешь. Перебили бы всех.
Что нам это золото? Пока не привыкли, душой не прикипели. Головняк и больше ничего! До самого отъезда могли придти, потребовать - отдали бы! Оружие бы сдали, сами сдались. По-другому - без шансов. Я же не идиот: лезть под пули за чужое имущество и людей за собой вести? Ну, грохнули бы мы с десяток полицейских, да, даже - три десятка? Остальные бы нас.
Да без стрельбы бы сдались - хотя потом тоже могли всех по-тихому грохнуть, чтобы не выносить сор из избы. После допросов, выматывания жил.
Так почему?
Тогда бы золото повисло на Дюбуа. Побоялся мести хозяина?
Ерунда, за ним государство, по службе уже многих обидел, хозяин золота к тем обиженным до кучи бы пошел. Жисть такая, работа - оглядывайся, не спи! Не захотел отдавать в казну, решил присвоить единолично? Возможно. Надо было сразу всех в гостинице разогнать по комнатам на допросы, а золото подменить. Насыпать в сундук кучу железа равного веса. Ничерта бы мы не догадались, спокойно бы дальше повезли, аж до самого до города Мадрида. Оп! А там бы вскрылось! Кто допрашивал - тот и взял, подменил.
Значит, боится. Миллион - он хорош для одного, на всех не так интересно. Государство не обеднеет. Сука этот Дюбуа. Вот разбойники по дороге ограбят - с них и спрос.
Поэтому нас не трогают в городах - тихо уже не выйдет, только со стрельбой. Отвечать придется, раз на их территории, ниточки потянутся...
А в дороге, если прибрать за собой, концов никто не найдет. Сбежали.
Почему Фуше нас отпустил? Этот про золото не знает, у него что-то другое на уме. А может - и знает, дружелюбного лиса хрен поймешь. Ничего не сказал, только на Талейрана намекнул. Где Талейран, там и Наполеон... А векселя на банк Франции?
Ротшильд? Эти везде, где деньги и кровь.
Во время войны многие денежки бесхозными становятся, есть чем поживиться... Болтовня. Нет фактов. Пока - в сторону.
Вывод: из Франции - бежать, бежать и бежать! В любой момент, разочаровавшись в попытках, закосив под разбойников, вырвать деньги из наших рук, включат государственную машину. Не выпускать же золото из страны! Тогда - либо масштабная облава с привлечением армейских сил, либо арест в любом из городов. Так обложат, что мышка не проскочит, возьмут тепленькими. Или холодненькими, если начальство решит подстраховаться, чтобы не объяснять наверху своего долгого бездействия.
Мертвые молчат.
Такое ощущение, что французы знают больше, чем я догадываюсь. При допросе открытиями не поражу.
Нам бы только из Франции вырваться, дальше родственники помогут. Встретят, обсудим, разберемся с золотом, разрулим. И принц, и Монтихо упоминали, что очень влиятельная семья. Прослезятся после долгой разлуки, войдут в положение. Миллион - вполне достойная тема, чтобы вместе поломать голову, как договориться с его хозяевами.
Главное из Франции выбраться, это здесь я - подлый контрабандист, враг народа, бесправное, злонамеренное существо. Ни помощи, ни сочувствия перспективному молодому человеку из уважаемой семьи, попавшему в сложную жизненную ситуацию и, как бы это выразиться, слегка в ней подзапутавшемуся. А я, между прочим, полгода как здесь очутился, а уже и барон, и граф, и маркиз!
Расту...
Прищурив глаза, язвительно улыбнулся.
- Вай, гаспадын судья! Маладой, гарячий, ф-фух! А-агонь! С кем не бывает?! Уважаемые люди просят. Нада помочь!
Дождешься от них, как же! Государственный преступник, особенно - с учетом суммы. Зато в Испании - природный местный граф! Или - маркиз! Вся армия, вся полиция на моей стороне. А может, даже, и - в моем распоряжении. Так просто не возьмешь, не прикончишь. Рвем когти в Испанию, базара нет.
Шаг, очевидный для всех... Доберемся ли...
Возможно, в Австрию стоило ехать, к фельдмаршалам. Тоже родственники... Негостеприимные, правда, но... Дед, дядя...
Мои размышления прервал голос Гонсало. Что - так заметно размышляю?
- До нашей встречи мы неделю прожили в Касселе.
- Не понял, Гонсало, причем здесь это?
Не люблю, когда перебивают мысль. Раздражает.
Не показывает, но обиделся. Все-таки - дворянин, никаких сомнений. Характер мой дворовый, беда! Даже не знаю, как извиняться...
- Когда выезжали из Мадрида, граф, сундук перетаскивали все. Так было на всем пути через Испанию, Францию. Он всегда был тяжелым, весил почти одинаково. Всегда у всех на виду. Но, проехав границу Франции, мы не сразу отправились в Изенбург. Сначала в ландграфство Гессен-Кассель, там жили неделю, к графу приходили люди. У графа Монтихо везде были связи. Что-то приносили. Показывали. Мы отдыхали от долгой дороги. Потом поехали забирать вас.
Наверно, так и есть. Что здесь особенного?
- Я думал, граф искал тех, кто знал вас. Оттуда шло много пленных. Загадка, как вы появились в Германии.
- Возможно. Ответа у меня нет. Я не помню.
- Я думал, ваша семья поручила графу так сделать.
- Наверно. Теперь мы не сможем у него спросить.
- Сейчас я сомневаюсь.
- Ты хочешь сказать, что золото загрузили в Касселе?
- Я ничего не хочу сказать. Я не знаю. Мне кажется глупым таскать такой груз через столько границ, чтобы золото, выехав из Мадрида, через несколько месяцев вернулось туда же. Из Мадрида мы вывезли что-то другое. Замена произошла в Касселе. Могла произойти. В других городах к графу Монтихо не приходили люди, сгибавшиеся под тяжестью поклажи. Пришли, показали графу, ему не понравилось и они, забрав товар, унесли его с собой. Потом приходили опять, еще приносили. Граф снова им отказал. Так я думал...
- Вас досматривали на границах?
- Я не понял, что вы сказали?
- Кто-нибудь открывал сундук, проверял содержимое, когда пересекали границы?
- Нет. Такого не было. Да и кто будет копаться в вещах маленького отряда, отправленного, чтобы сопроводить к родным молодого человека, попавшего в плен на чужой ему войне. Граф Монтихо никогда ни от кого не скрывал цели поездки. Что мы могли везти? Только самое необходимое в дороге.
Гонсало задумался на секунду, видимо, вспомнив что-то... Неприятное. Нахмурился и продолжил.
- Граф часто путешествовал по делам, он знал многих чиновников на границах... офицеров. Его многие знали.
Хмыкнул и остро глянул мне в лицо. Глаза серые, хмурые.
- Там были личные вещи графа. Чтобы рыться в них - надо иметь серьезные основания. Бумаги. Граф Монтихо - аристократ, при дворе короля у него большие связи. Очень большие. Нет, такое невозможно. Никто бы не посмел.
Еще как бы посмели! У Гонсало преувеличенное представление о значимости титула графа в международной политике. Ладно, не спорить же... О мертвых - или хорошо, или ничего.
- Значит, Кассель.
- Возможно. Возможно, это было сделано специально, чтобы дать ложный след тому, кто задумается. Не давайте себя обмануть очевидным фактам, ваше сиятельство.
- Спасибо, Гонсало! Извини за мой тон в начале...
Гонсало отвернулся. Что у меня за способность - обижать хороших людей на пустом месте!
- Ваше извинение принято, граф.
- Кофе готов, господа.
Кугель. Не знаю, как ему это удается. Одно его присутствие сглаживает все углы. С самого начала, со смерти графа. взял на себя заготовку припасов в дорогу. Без шума, без криков, без напоминаний и - ничего не забыто: кони сыты, Пепе устроен и укутан, все вооружены и накормлены. Переодеты в сухое, все предусмотрено. Когда успевает? Аккуратно, пунктуально, словно держит в голове детально проработанный список. Даже кофе не забыл! Орднунг! Настоящий немец.
Спокойно и как-то естественно взял под свое крыло испанцев, так, что никакая испанская гордость не была ущемлена, сколько не подставлялась. Раньше сборами в дорогу командовал Гонсало, остальные помогали. Кугеля на них не было!
Он еще - и кучером в карете, и воюет. Повезло мне с другом. За ним - как за каменной стеной. И пушки, тьфу, фальконеты - тоже он. Канонир!
А я - отрядный врач, эскулап. Сопливый, к сожалению. Все началось с Пепе: пока с ним ежедневно возился, все исподтишка посматривали. Никак не отзывались, смотрели, что получается. Потом Кугель, с ногой. Ребята битые, у каждого по-несколько шрамов, в ранах понимают. Сейчас - уже без вопросов, доверяют. Правильно доверяют. Всех вылечу, бинтов бы мне побольше и пепиной мази. Не понятно, что туда Бланшар намешал? Не лекарствами пахнет. Старые бинты прокипятим, на морозе за ночь высохнут. Разберемся, ништо. Но лучше бы - с недельку в Перигоре отлежаться. С врачами бы проконсультировался. Заражение... Не то что боюсь, но - побаиваюсь. Мне и Хуану земля в раны попала.
Командиром, наверно, Гонсало. Он проложил маршрут. Ждал-ждал, когда я соберусь к нему с вопросами, с указаниями полезу, но не дождался. Что - я совсем дурак? С моим опытом путешествий в виде багажа только советы испанцам давать, как нам достигнуть Мадрида.
Вечером не вытерпел: усадил меня за карту, найденную в сундуке Монтихо. Пальцем провел путь. Тысячи полторы километров навскидку, месяца два, в марте приедем. Может, решил научить картой пользоваться, память же я потерял? Идем через Бордо. Из Парижа на Монтаржи - чуть больше двадцати лье, около сотни верст. Дальше по обстановке.
Контуры Испании и Франции скособоченные, вытянутые вправо. Так показалось - где-то в голове, класса с четвертого, засел их привычный вид. Карта очень подробная, покрыта рядами написанных названий, разбираться крайне неудобно. На испанском, но - латиница, прочесть можно, некоторые названия знакомы. Под буквами почти не видны города и линии дорог между ними.
Слушал без энтузиазма. Согласился, покивал. Жизнь покажет.
....Троечник - он и есть троечник.
Пасмурно, промозгло. На выезде из города погрузились в туман, окутавший поля и редкие кучки деревьев, все в белых плавающих клочьях. С пригорка открылся лес по горизонту, километрах в трех, перед ним - по всей низине - колышащееся кое-где под ветерком белое марево.
Пригород - из слипшихся в череду деревень, нанизанных на дорогу, обсаженную, словно аллея, с двух сторон старыми тополями. Как часовые, сотнями поднятых рук тянущиеся к холоду серого неба. Наконец, дома перестали жаться под ноги коней, но - то тут, то там, постоянно мелькали крыши частых селений, спрятавшихся километрах в двух-трех и осторожно выглядывающих на проезжающих. Оживленность в пути нарастала, жизнь пробуждалась, день наступал. Часам к одиннадцати туман совсем рассеялся, стало видно, что впереди, метрах в трехстах, ползет караван телег. Навстречу постоянно попадались пустые и груженые возы, прочие сельские экипажи, не торопливо, как и мы чвакающие по неглубокой жидкой грязи. Распутица. За ночь морозцем кисель дороги слегка прихватило, но, в первые же утренние часы, рассеянная в воздухе сырость взяла свое, все потаяло. Несколько сотен метров, отделяющих нас от обоза, скачущего перед нами на всех парах по жирной дорожной грязи, мы преодолели деревенек через пять. Все равно не догнали, перед самым нашим носом они свернули на боковую дорогу. Часто попадались всадники: иногда по одному, чаще группами из двух-трех. Кто-то обгонял, кто-то подобно нам, шагом полз, подстраиваясь к темпу движения сопровождаемых возов и карет. По обочинам, оскальзываясь, брели по своим делам крестьяне, топающие в соседнюю деревню и не пожелавшие ради такого дела утруждать лошадей. Видел повозку, запряженную быками. Попалась навстречу, почти наша скорость. Видел стайку детей, радостно щебечущую у дороги. И опять - дома, палисадники. Неожиданно трасса нырнула в лес, тут же вынырнула. Холм, на нем деревня, съезд с холма, речушка, опять дорога свернула в лес. Перекрестки. Кто-то сворачивает. Запомнился мерзавец, расхохотавшийся почти у меня над ухом. Обогнал, проскакал метров пятьдесят, специально придержал коня и, картинно держась за бока, еще раз оскалил зубы, издавая мерзкие лающие звуки. Дернул коня за узду, тот пошел наметом, выбрасывая из-под копыт здоровенные черные комья грязи. Словно не дорога, а пашня. Мог бы - догнал и убил!
Эти педагоги решили, что пора мне коня осваивать. Кобыла Монтихо освободилась, безлошадный Пепе в карете в подушках зарылся, вывод - сам бог велел. Будем из тебя наездника делать. По бразильской системе! Куда ты денешься? Полторы тысячи верст, два месяца. Джигитом домой приедешь, такой красавец! Мужик!
О, моя бедная задница! Такая кругленькая, такая мягкая, единственная моя радость в костлявом организме. Капец тебе.
Да я не против. Здесь все на конях, даже дамы. Пора присоединяться.
С утра и присоединили. Ехал шагом, чувствуя обжигающие насмешкой взгляды редких с ранья прохожих. Знаю, что как собака на заборе, но с чего-то надо начинать? Мой опыт, приобретенный в прошлый раз, на стометровке, не пригодился. Стометровка закончилась, и еще, и еще! С коня меня сняли только часа через два. Сам я уже не снимался. На полчаса запихнули в карету - на реанимацию, водички глотнуть, и сразу назад. Пепе, гад, в спину пинался, из кареты гнал, я запомнил! Вот будет на коня взбираться после ранения, тоже над ним посмеюсь. Считайте меня раненым в жопу.
- Спину держите ровнее, ваше сиятельство...
Какая там спина! Я жопу ровнее держу, стараюсь к седлу не прикасаться. На полусогнутых еду, в стремена уперся, ноги гудят. Лбом в лошадиную холку, выгнулся, снижая нагрузку на зад. Не знаю, как такая посадка называется. Потом просто лег на шею коню, стал заваливаться. И тут меня седлом по яйцам! О!
Сняли, на пяточках попрыгал. В карету пустили на постой. Минут на пятнадцать.
И так далее... К вечеру я остекленел. Ни хрена больше не помню. Где-то остановились, сняли с коня. Походкой кавалериста, раздвинув ноги дугой - как будто и не снимали, дошагал циркулем до указанной койки, где и рухнул на брюхо. Жрать, вставать, переодеваться - отказался. Через полчаса заставили. С утра - по новой! Звери!
- Вы сбиваете спину коню!
Я свою жопу сбиваю! Коня можно заменить, хоть и жалко животную, а жопа у меня одна. Снимите меня, пожалуйста, срочно! Срочно снимите! Карету мне, карету! Где утомленной жопе найдется уголок... А в карете Пепе со своими подначками.
На третий день вечером въехали в Монтаржи. Сто километров! Сам! Бразильская система.
Что б ее...
Утро в трактире - блаженство. Повалялся в постели, подумал, и - еще повалялся! Никто не ломится, никуда не гонят, спешно вбив в меня безвкусный завтрак. Еще повалялся. Больно, само собой, все тело гудит, ноги судорогой сводит, поясница. Ох, поясница! Между ног все натерто, горит. Меньше, чем вечером, но... Это - если к себе прислушиваться. А я не буду, отключаюсь от всех болезней! Только голова, я - в ней сижу, ничего другого не ощущаю, внимания не обращаю, привык и - к черту все! Благодать... Мысли ясные, лежу себе. Все лежу и лежу. Ладно, пора вставать, жрать охота не по-детски. В постель, уже понятно, не принесут. Никуда не торопимся, да... До чего же хорошо. Жопа, ты слышишь? У нас отпуск!
- Куда теперь?
Ждавший, когда оторвусь от тарелки, Гонсало, приготовился что-то сказать, но не успел - я вновь в нее занырнул. Грибной супчик! Сколько лет, сколько зим! С детства обожаю. Последний раз еще мама готовила. А дальше - свиные ребрышки. Чего-то мне мало оставили, я раза в два больше смогу. Какая жалость, что нет еще термосов. Хотя бы котелок супа взять в дорогу, холодным поем. Кугеля попрошу...
- Ваше сиятельство...
- У? Гм.
- Плохие новости. Видите ли, у нашего Пепе есть небольшая особенность...
Покажи мне, у кого их нет.
- Ваше сиятельство! Вы меня слушаете? Как бы это объяснить...
Так и объясняй. Такое хорошее утро. Сейчас начнется. Даже не знаю, что я жопе скажу.
- Наш Пепе чувствует опасность. Не пугайтесь, это не колдовство, он христианин, верный сын нашей матери церкви.
Я не верный, я никакой. Пепе чувствует? Сейчас с жопой посоветуюсь. Нет, опасности она не чувствует. Опасность одна - опять лезть в седло, так тут и чувствовать не надо. Достаточно умозаключений. Мы в Монтаржи, отсюда надо убираться, не пешком же.
Отложив ложку, отодвинул тарелку и потянул на себя блюдо с остатками ребрышек. Нож вижу. Где вилка?
- Пепе?
Пепе, сидевший напротив, рядом с Гонсало, неуверенно посмотрел. Сомневается, стоит ли говорить. Как отнесусь? Рассмеюсь, полезу под стол или на стену? Вдруг - начну во весь голос, на весь трактир орать, призывая божьи кары на его экстрасенсорную голову, привлекая всех в свидетели. Средневековье, блин!
Глянул требовательно, потверже. Не сомневайся, доись.
- Ваше... Ваше сиятельство. Граф. Вчера на подъезде к городу я почувствовал погоню. Далеко.
- Хорошо. И где она?
Оглянувшись, еще раз осмотрел зал. Никто грозно не пыжится, вызывающих взглядов не кидает. Никто не наблюдает исподтишка, не делает вида, что спит в темном углу. Никто не бряцает оружием. Несколько небольших групп, по виду - горожане или такие же приезжие, как мы, тихо переговариваясь, чинно, спокойно вкушают заказанную еду. Поблизости от нас никто не сидит, ухо не вострит, беседу нашу не подслушивает. Ни одного спешно отведенного взгляда. Ближайшие - через два столика у окна, двое.
- Здесь, в Монтаржи. Недавно приехали.
- Точнее можешь? Где, сколько?
- Где-то рядом, уже в городе. Их больше, чем нас. Извините, граф, но это все, что я чувствую. От них исходит опасность.
Надеюсь, от нас она тоже исходит...
Ребята здорово напряглись. Заметно, что предчувствиям Пепе привыкли доверять, были уже прецеденты. Это хорошо, такой кадр в команде завсегда пригодится. Но сейчас-то - что делать? У меня ощущение, что готовы прямо сходу сорваться и нестись, сломя голову, неизвестно куда. Куда Гонсало укажет. Так мы долго не пробегаем, до Мадрида еще далеко, на бегу сдохнем.
Перевел взгляд на Гонсало. Парень он опытный, тертый, уверен - уже обдумал вариант...
- Что предлагаешь?
- Надо торопиться. Если выедем сразу, то оторвемся, у нас будет фора. Пока разберутся, что в городе нас уже нет, пока вышлют погоню... Несколько часов выиграем. Собираемся, граф. В гостинице нам долго не продержаться.
Если сейчас скажу, что надо подумать, прежде чем вот так, не обозначив маршрут (Гонсало!), срываться в бега на полусогнутых, то решат, что - сдох. Ною! Изнеженный барчук. Такой, рыдая от жалости к себе, упадет на живот в постель, стеная, что шага больше не сделает.
Что делать?
- Не получится, господа.
Кугель! Взгромоздивший на свои плечи все заботы о нашем походном житье-бытье, он безапелляционно заявил, что сутки ему необходимы. Сидел тишком, всех слушал и выдал. Что-то разболталось в карете, кони расковались, запасы подистощились.
Дать заказ на кухню, дождаться, проверить, оплатить - час. У нас трое всадников, у них с конями все хорошо, молодцы. Но на Кугеле четверка, запряженная в карету, плюс моя кобыла в придачу. Три из них нуждаются в перековке. Моя вчера подкову потеряла (стыдно! как только смогу, буду сам за конем смотреть). Две другие потеряют, не пройдя и пяти лье. Захромают, не уйдем от погони.
В конюшне при гостинице есть кузня (половина постояльцев на лошадях), но даже за двойную плату, вне очереди, перековать троих - два часа. За это время успеваем и одежду всем из стирки забрать, и подштопать, и все прочие необходимые мелочи не забудем. Но с каретой-то что делать? Треснула ось на передней паре, надо менять. Здесь точно уже время не определить. За сутки - верняк, успеваем. Найдем в городе каретника - тогда быстрее. Если с каретой что-то в дороге случится, нам же хуже.
Все понимают? Застрянем, легко догонят, а места пустынные. Придется бросать и убегать верхами. Проще сейчас бросить.
Кто сказал, что нападение произойдет здесь, днем, в центре города? Кому это надо - устраивать бойню, шум-гам? Нет! Будет засада на выезде, так сделать разумнее. Установят наблюдение, утром дождутся, выедут следом, убедятся в точности направления, обгонят и, подобрав безлюдное место, встретят в пути. Опытный человек поступил бы так.
Почему все решили, что погоня реальна? Может - не за нами?
Сказано спокойным, уверенным тоном. Подействовало на наших горячих южных парней, дергаться перестали. У троих во взгляде растерянность. Гонсало избегает встречаться глазами с товарищами. Надо что-то сказать, разрушить молчание. Сейчас решат, что это судьба вставляет им шпильки в колеса, а против судьбы не попрешь. Хана на горизонте. Совсем скиснут.
Гонсало - маршрут! Прокол, должен был об этом подумать. Теперь сам себя поедом съест. Что же ты, командир, не проверил. Стыдно. Расслабился? Бывает... Хороший ведь мужик, умный. Нет, дорогой, самоедству - бой, мы тебя так просто не отдадим. Веселей давай.
В конце концов, кто много бегает - умрет уставшим. Мы же постараемся обеспечить себе максимально возможный комфорт.
Мы все умрем. Возможно, даже на груде золота. Философское.
Нужно что-то придумать.
К концу старческой воркотни, в которую Кугель облек свои рекомендации и указы, между делом, тут же, раскидав на день всем задания по хозяйству, у меня созрела мысль. Подозвав взмахом руки трактирного служку, указал ему на стоящие передо мной опустевшие тарелку и блюдо.
- Любезный, это и это - повторить.
Хмурые взгляды, подаренные моими коллегами, говорили, что не всем из присутствующих идея показалась удачной. Обжора, нашел время! Молодой ишо, не понимает. Не врубается.
Между прочим, я здесь единственный, кто еще растет. И надеюсь продолжить расти лет до двадцати пяти. Мне надо, мне мало! Я самый тощий, могли бы догадаться!
- Не желаете присоединиться? Хм, напрасно. Тогда суп только мне, жаркое на всех. Передай повару - мое удовольствие.
Проводив взглядом убежавшего слугу, улыбаясь, повернулся к друзьям.
- Господа, я вас выслушал. Благодарю за ваши предложения, рад, что в вас не ошибся. Кугель - поклон-кивок Кугелю. Гонсало - поклон-кивок Гонсало.
У обоих слегка вытянулись лица, появился интерес. Привлек внимание. Не ожидали. Вообще - ничего путного не ожидали. Жаль.
- Кугель прав, для предстоящих схваток нам нужны быстрота и маневр, а какая может быть маневренность на хромых лошадях и в разваливающейся карете? Пытаясь приобрести здесь другую, мы потеряем время на поиски, привлечем к себе внимание и ничего не выиграем. Бросив карету и перекинув груз на лошадей - потеряем в скорости, лошади выдохнутся раньше. Гонсало считает, что надо как можно быстрее покинуть город. Согласен с ним, господа. Не будем дожидаться утра, выедем сегодня с наступлением ночи. Наши преследователи ждут, что мы продолжим свой путь на юг, сохраним направление. Изменив маршрут, свернув на восток или на запад от Монтаржи, мы получим шанс ускользнуть. Итак, господа, меняем направление и время.
Хотел спросить, не вернулся ли у них аппетит, но - промолчал: морды остались мрачными, ни хрена им не до шуток. Ничего нового мальчишка не сказал. По ночам здесь явно никто без крайней нужды не ездит. Зима, темнотища, хоть глаз выколи. С факелами, наверно? Нам с факелами нельзя, по темноте пойдем. Ничего, постепенно зрение адаптируется, потихонечку, шагом. За ночь одолеем километров двадцать. И маршрут по карте подберем. Наверняка погоня за нами рванет по старому пути. Пока разберутся - уже в следующий город въедем. А сядут на хвост, попрутся за нами ночью - постреляем с их факелами к черту, из темноты. Пока у них глаза привыкнут. Это - лучше, чем киснуть и заранее накладывать на себя руки. Такой вот у меня маневр. Нет, ну - взрослые же мужики! Как они раньше-то?..
Есть пришлось в одиночку. У меня тоже пропал аппетит. Супчик еще пошел, а жарким молча пожертвовал. Кухня найдет, кому пристроить. Все разошлись по делам, сижу один, как дурак. Мыслю. Не получилось развеселить, внести уверенность своим предложением. Что ж, не всегда получается. Не в кино. Может, как новичок в этом времени, не вижу всей опасности положения? Может и не вижу.
Встал, пошел к лестнице наверх, подниматься в свою комнату. Гонсало с Гильермо сегодня назначены в стражи сундука, там и поговорим.
Оба согласились отправиться на запад к Атлантике: Орлеан - Блуа - Тур. Оттуда продолжим наш поход на юг к Бордо, через Пуатье и Ангулем. Как-то вяло согласились, без восторга. Махнув рукой.
В общем-то - правильно. С чего им меня в зад целовать? Молодой барончик, контуженный на всю голову, ни хрена не умеет. Связались на свою голову. Ладно, жизнь покажет.