Дверь фургона открыл Кабрера, я выполз на плиты и тут же, толчком приклада, был отправлен к низкой входной двери. Два солдата провели по коридору, передали тюремщику, дальше - вниз, еще один тюремщик, еще вниз, коридор, дверь камеры, проскрипели в замке ключи и меня втолкнули в темноту. Не сильно, на ногах удержался. Дверь захлопнулась. Дважды лязгнул замок, шаркнули, удаляясь, шаги. Упал на четвереньки, пополз, пока не уткнулся лбом в стену. Тишина. Одиночка.
- Итак, Хосе, ты утверждаешь, что ты не Хосе. Готов поверить. Не знаешь испанского? Разумно. Я даже думаю, что ты француз. Произошла ужасная ошибка? Давай, не будем торопиться с выводами. Так - кто же ты? Расскажи - подробно, спокойно, а я послушаю и мы вместе решим. Поверь, я тебе не враг, но должен же я разобраться? Должность у меня такая, работа. А ты молчишь. И что же мне делать?
Так продолжается уже третий день. Я молчу.
Сеньор в черном...
Вчера в мою одиночку втолкнули человека. Проснулся, когда за дверью послышалась ругань, шорох приближающихся шагов. Несколько людей что-то волокли по коридору. Загремели ключи, взвизгнул замок и, в колышушемся отсвете факела, в проеме возникли двое. Натужно качнув, забросили в камеру висящее между ними тело. Человек мокро шмякнулся, словно невыжатая тряпка, жалобно застонал, но остался лежать без движения. Сжавшись в своем углу, я старался стать незаметным. Тюремщики постояли, молча вглядываясь, наконец один, выругавшись, потянул дверь на себя. Грохот захлопнувшейся мышеловки, камера погрузилась в темноту, в коридоре опять послышалась ругань. Кто-то раздраженно пнул дверь, потом шаги начали удаляться. Тишина. Я не шевелился, придержав дыхание, вслушиваясь. Прошло какое-то время, от двери донеслось покряхтывание, человек пополз к противоположной стене, затих.
- Парень...
....
- Эй, парень... Ты здесь? Помоги мне... Воды... Парень?
Парень. Знает, что не девка. По-французски? Молодец.
- Парень, помоги...
- Кто ты?
- Бедный крестьянин. Не заплатил... Ох... Ах... Так избили... Так избили! Кто же будет работать? Детки мои, детки, бедные детки... Дай воды... Пожалей... Пресвятая дева Мария, как больно! Спаси, сохрани...
Воды дал. А в остальном...
Где золото? У разбойников должно быть золото! Где сообщники, весточку передам. Скоро отпустят, так сразу и передам. Спаси тя господь, добрая душа.
Я молчу. Уже третий день.
Комната - обычный кабинет, только без окон, потому что в подвале. Стол, стулья, шкаф. Для меня - персональная табуретка, чтобы не откидывался спиной, не расслаблялся. Коврик под ноги. Потому как весь в этом самом. Я-то привык, а людям неприятно. Наверно - и запах еще. Или принюхались? Здесь запахом никого не удивишь, не один я такой. Контингент.
- Ну же, молодой человек. Не молчите. К конце концов, я старше вас по возрасту, будьте благоразумны, проявите уважение, когда вас просит сам алькайд.
На "вы"? И к кому - к полуголому задохлику, исполосованному бичом? Что-то новое.
- Вы - алькайд Бургоса?
- Вечно, вы, французы, все путаете. Но, благодарю. Алькайд - начальник тюрьмы, замка. Глава города, судья - алькальд. Согласитесь, несколько другое звание. Но... не важно. Я рад, что вы, наконец, соблаговолили продолжить беседу.
- Мне нечего добавить. Произошла ужасная ошибка.
- Хорошо, не будем об этом. Давайте поговорим о золоте. Вы понимаете, золото такой металл, о котором можно говорить долго. Вечность. Желаете разделить со мной ужин?
Ужин, обед, завтрак. Черт знает, какое сейчас время суток. В этом каменном мешке времени нет, дни делю по допросам.
Пожрать?!! Хотелось бы, еще как!
- Все, что у меня было, осталось в Ируне.
- Вы хотите сказать - все, что при вас нашли? С одной стороны, это поразительно много, с другой - ничтожно мало, надеюсь, вы меня понимаете. Не могли бы вы любезно сообщить, какими средствами располагали при въезде в Ирун? Хотелось бы сравнить, знаете ли.
- У меня в кошеле было чуть больше шести тысяч франков двадцатифранковыми монетами.
- Хм, чуть больше шести... Я был бы не прочь иметь возможность так считать свои средства. Чуть меньше, чуть больше, кратно тысячам...
Задумчиво окинул меня взглядом ,что-то прикинул в уме, кашлянул...
- Сеньор Луис. Пригласите, пожалуйста, сеньора Родригеса, у меня есть для него поручение. Пусть захватит с собой парочку alpargatas. Передайте ему, чтобы не удивлялся, я так хочу.
Надо же, даже не повышая голоса, а человек из-за двери выскочил, как чертик из табакерки. А я удивляюсь, почему оковы не цепляют... Но - и правильно, я сейчас слаб. Безопасный.
В ожидании Родригеса молчали, алькайд, выстукивая пальцами по столу, о чем-то размышлял.
Вошел Родригес - молодой господин секретарского вида. Аккуратный, умеренно спокойный, в руке - пара веревочных сандалий с длинными, в полметра, шнурками.
- Сеньор Родригес, молодой человек нуждается в обуви. Снимите мерку, прикиньте, думаю, к следующей беседе она пригодится. А пока - помогите ему одеть alpargatas. Смотрите, смотрите, юноша, сеньор Родригес не будет вам каждый раз их завязывать. Учитесь это делать сами. Вот так.
Я прибалдел. Родригес спокойно помял мне ступню, потрогал пальцы с отросшими, уже загибающимися, ногтями, пятку, а потом надел сандалии и замотал на голень шнурки, как это делали древние греки. С бантиком. И не стошнило! Абсолютно спокойное лицо, никакой брезгливости.
- Благодарю вас, сеньор Родригес. Можете быть свободны.
Алькайд повернул лицо ко мне.
- Итак, молодой человек, мое приглашение остается в силе. Принимаете?
Я кивнул.
- Тогда предлагаю пока расстаться: вам потребуется время, чтобы привести себя в порядок к ужину. К сожалению, возможности моей тюрьмы не безграничны. Обувь пока такая, одежду вам подберут. Надеюсь, вы не откажетесь слегка ополоснуться перед нашей следующей встречей? Да? Что же, я вас не задерживаю.
Умытый - не умытый, одетый - не одетый, но, все-таки... Тюрьма, не курорт. Что смогли. Хотя бы за стол можно сесть.
А на столе!!! С трудом удержался, чтобы не начать все хватать. Колбаса! Ветчина! Окорок! Хлеб!!!
Только ножа нет. Рядом сидит Родригес и аккуратно мне отрезает все, на что кивну головой. Подкладывает на тарелку. А есть приходиться руками. Судя по всему, высшая безопасность. Государственная! Даже вилку не дали, даже ложку.
- Так вы говорите, что носили всю наличность с собой? Так, так. Да. А не объясните ли мне, почему в вашем сундуке были обнаружены два фальконета? Согласитесь, странное место для их хранения и перевозки? И еще - про те два пустых сундучка, расположенных на дне. Очень, знаете ли, удобны для перевозки денег. Очень! Я сам бы такие же заказал. Так вот, господин француз, они пусты. Как вы мне объясните такое? Зачем? Почему? Попробуйте еще ветчины, уверяю, нежнейшая.
- Извините, мне нечего добавить к моим словам. Я сам теряюсь в догадках. Что касается сундучков, то у меня не нашлось времени в них заглянуть. Как-то было не до того. Вы уверены, что там были деньги?
Глупость сморозил. Ничего не придумать, башка не варит.
- Еще как уверен, юноша. Поймите, молодой человек: ни я, ни кто-либо другой, не сможет просто оставить неразрешенными свои сомнения по этому поводу. Слишком серьезный вопрос, слишком большие суммы. Я вынужден настаивать на вашем ответе. Правдивом, заметьте, другой меня не интересует. Не надо пытаться объяснить необъяснимое, просто скажите - где золото?
Где! У альгвасила спрашивай. Господи, успеть бы пожрать. Или - не стоит?
- Я не понимаю. Все, что у меня было - изъято в Ируне. Если сундуки пустые - спросите у них.
- Конечно, спрошу. Повторяю, вопрос слишком серьезный. Но пока спрашиваю у вас. Где деньги?
- Не знаю.
- Ах, как не хочется... Ну что же, вы не оставляете мне другого выхода. Сеньор Родригес, продемонстрируйте.
Пришло мое время обеспокоенно крутить головой. Комната та же. Кабинет. Шкаф, стулья. Что тут демонстрировать?
- Итак, молодой человек... Я предвидел, что ваше упрямство превзойдет ваше благоразумие. В начале планировал применить испанский сапог, вы, несомненно, о нем слышали: в вашей стране он также используется для получения правдивых ответов. Но сеньор Родригес меня отговорил.
Родригес, не торопясь, поднялся из-за стола, подошел к стене и снял покрывало с прислоненной к ней вещицы, которую я поначалу принял за гитару. Думал, сюрприз приготовили - выпьем, споем. А что? Под покрывалом была похожа на длинную гитару.
- Знаете, он у нас такой затейник, такой образованный, сам изготавливает некоторые инструменты. Он считает, что... Неважно. Есть масса способов узнать правду, но для этого нам пришлось бы пройти в другое помещение, а там атмосфера, воздух... никак не способствуют аппетиту. Ах, я так надеялся, что мы договоримся. Тихо, мирно. Посмотрите на этот предмет.
Железяка. На легкий якорь похожа. С большим ушком. На арбалет.
- Его называют "Дочь дворника" или "Аист". Не правда ли, сеньор Родригес?
Родригес тут же откликнулся.
- Да, сеньор. Похож. "Аистом" его назвал Римский Суд святейшей инквизиции. "Дочерью дворника" называют в лондонском Тауэре.
- Видите, молодой человек? Сеньор Родригес блестяще образован. Странные эти англичане. При чем здесь дворник и его дочь? Пожалуйста, следуйте указаниям сеньора, я вас уверяю - крови не будет.
Положив сооружение на пол, Родригес расстегнул два нижних обода. Да это что-то вроде колодок, нанизанных на единый стержень. Пара нижних - для ног, следующие - для рук, а верхний обод, похожий на ушко якоря - для шеи. Без шипов, зубцов: гладкое железо, на вид не слишком тяжелое. Килограммов десять.
- Сначала ноги, вот сюда. Потом руки, присядьте.
Поставил ноги, как показал Родригес, потом руки. Бесполезно драться, все равно засунут, высвистнув народ из коридора. Родригес защелкнул кандалы, поддернул, проверяя. Типа - не жмут? Позочка - как перед посадкой на унитаз, в полуприседе.
- Теперь закрепите ошейник. Все, все. Сеньор Родригес, объясните, пожалуйста, нашему молодому гостю принцип воздействия. Поставьте его к стене. Спасибо, сеньор Родригес.
Родригес, с неожиданной силой, легко приподнял меня и перенес к стене, посадив на знакомую табуретку. Семенить не пришлось. Теперь железный штырь стоял вертикально, соединяя ноги, руки, ошейник. Смотреть получалось только на пол.
- Позиция, в которой закреплено ваше тело, тщательно продумана. Через несколько минут вы почувствуете сильнейший мышечный спазм в области живота и ануса.
Сверху раздался довольный голос алькайда.
- Как удачно, что вы столь долго постились. Не находите?
Не нахожу. Пока ничего такого не чувствую.
Родригес продолжил.
- Далее спазм распространится в область груди, шеи, рук и ног, становясь все более мучительным...
- Слышите, молодой человек? Вы все это почувствуете.
- По прошествию некоторого времени привязанный к "Аисту" перейдет от простого переживания мучений к состоянию полного безумия.
- Как интересно. Но - мы этого не допустим? Мы все расскажем раньше?
- Можно одновременно пытать огнем, прижигая каленым железом...
Пошел ты! Пошли вы, суки. Ничего не скажу!
- На ваше усмотрение, сеньор Родригес, но, надеюсь, рекомендованный вами способ и без этого окажется результативным?
Алькайд прошествовал к двери, открыл, и уже оттуда донеслось.
- Оставляю вас с нашим подопечным. Уф, наелся... Когда пожелаете, юноша, скажите сеньору, он даст мне знать. И не затягивайте, не надо.
Вроде, что-то чувствую? Судорога на мышцах брюха. Ох...
Дверь за алькайдом тихо хлопнула. Родригес прошел к столу, присел, забулькало наливаемое в бокал вино...
Ох...
- Повинуясь вашему приказу, я следил, чтобы допрашиваемый, не теряя сознания, не пересек грань безумия. Пытка продолжалась около шести часов, железо пошло под кожу, после чего, исполняя ваше указание, из-за возможной угрозы антониева огня, я вынужден был ее прекратить. Воздействие каленым железом также не дало результата, область повреждений кожи не значительна. Арестованный будет готов продолжить беседу через четыре дня.
- Идите...
Уже на пороге Родригес был остановлен вопросом.
- Полагаете, такое возможно?
- Получается - возможно, сеньор...
Ох... Пока - меня... Скажу - потом их... Нет... Не предам...
Снимите... Нет... Ничего не знаю... Ничего... Нет...
Не скажу... Не предам... Ох... снимите...
Гонсало... Кугель... Нет... Не предам...
Ничего не знаю... Ничего... Нет...
Ох... снимите... Ничего...
Ничего не знаю...
Ничего... Нет...
В какой-то момент пришло осознание, что глаза у меня открыты, и на меня обрушилась темнота. Судорога давила грудь и живот, свивала в жгуты спину, но уже давала дышать. Полегче.
Значит, опять жив. Только ослеп.
Где я? Судя по тишине - в камере, бросили умирать.
Несколько дней... так вот что чувствуют... умирающие на коле... Когда, даже чтобы шепнуть... Мука и нет возможности крикнуть, чтобы просить прекратить мучение - сил не собрать. Кричишь, шепчешь про себя, выныривая из темноты монотонной скручивающей боли на свет яростной, ослепляющей. Сколько дней прошло...
Вязкий холод боли наполняет руки, ноги: пауком затаившаяся судорога, сжав челюсти на волглом мясе, ждет попытки - хоть чуть-чуть пошевелить, хоть мизинцем, чтобы вновь, наливаясь силой, скручивать, давить, рвать, свивать мускулы в безмолвно орущий комок!
Боль, достигшая наивысшей точки, за которой животное безумие, огненная пустота, несколько откатила и замерла, давая возможность думать, мыслить, понять...
Одуматься.
Нет!!! Не предам! Не предам!
Раз пытают меня, значит - Кугель, Гонсало держатся, ничего не сказали.
Я главный! Я! Они ничего не знают! Ничего! Не было золота! Не было!
Начну говорить - примутся и за них. Продержусь - тайна уйдет со мной, все свалят на альгвасила.
Господи! Как же больно, кто бы знал... Скорей бы уже...
Перестали терзать, значит, я умираю, значит, решили, что - все...
Я готов...
Любой мир - мир взрослых. Никто так просто меня не отпустит...
Никогда не узнаю, сколько прошло времени прежде, чем в камере возник свет. Не много, помереть не успел.
Рыжие блики от факела метались, выхватывая из клубящейся здесь темноты грубую кладку стен, прогнувшиеся под собственной тяжестью плиты нависающего потолка.
Дуновением ветерка свет скользнул по моим щекам, прижег веки...
Ошеломленно хлопал слезящимися глазами, не зная, как реагировать.
Резь, гной, рестницы слиплись... Я вижу?
Двое внесли в камеру стол. Вышли, вернулись, внесли низкий топчан.
Меня грубо вздернули на ноги, содрали одежду, и, бросив прямо мордой на плохо оструганные доски, вновь начали пытать. Один придерживал руки, ноги, зажимал голову, второй месил. Тело скручивало судорогой, но пальцы мяли, раздирали мышцы, отрывали их от костей. Когда палач уставал, менялись местами. Сжав зубы, я молчал.
Потом, перевернув на спину, все повторили. Спину уже отпустило. Разогретое тело кололо иглами, но это уже была не та боль. Меня лечили. Средневековый массаж.
Первый массаж в моей жизни. Слово вспомнил.
Когда перешли к пальцам, я уснул.
Они меня годами пытать могут. Этот сам сказал - золото дело серьезное. Попытают, подлечат и опять. Ну, влип...
И в хомяка почему-то не получается.
Ведь могу не выдержать? Могу.
Поздно сообразил - надо быдо сандалии расплести. За что здесь цеплять - не понятно, но, все-таки... Как-нибудь. Что теперь вспоминать? Когда допер - сандалии уже исчезли.
А вены на руке перегрызть?
Дурак. Уйду сам - за ребят примутся.
Да и не дадут теперь...
В камере постоянно двое сидят, в темноте от них не укроешься. На столе два заляпанных потеками воска подсвечника, пламя пригибается под сквозняком. Свечи часто меняют.
Коптят, однако...
Свет теперь постоянно: на столе стоит распятие и изображение божьей матери. Чтоб молился, а не в темноте пребывал. Как барин: лежу у стеночки на низком топчане под полосатым колючим одеялом, укрытый им до самого носа - мышцы грею. На холоде судорога возвращается. Полуголый, босой, в одних выданных тюремных портках. На руках и ногах кандалы, не сбежишь.
Но - просторные. Не трут...
Над головой повесили изображение какого-то святого. Верх ногами. Зачем?
Не спрашиваю. Жду.
Может быть, зря...
Раз не спрашиваю - скучающие на табуретках тюремщики мне сами сказали. Меня должны казнить! Я приговорен к смерти, как знаменитый в соседней Франции разбойник, отловленный бдительной полицией при злонамеренной попытке пересечь границу в надежде принести боль и слезы, зло и ересь, на благословенную землю великой Испании. Короче - габачо, презренный иностранец, француз! Безбожник, республиканец, противник церкви и трона, враг истинной благой веры, великого католического короля и гордого испанского народа, приверженного престолу и алтарю.
Камеру облагородили до состояния капильи, помещения, куда к приговоренному (по стародавнему обычаю) за день перед казнью будут свободно допущены все желающие высказать в лицо заключенному то, что они про него думают: ободрить или плюнуть в рожу, за все.
А потом - позорная публичная казнь через удушение...
Вот и ладненько.
Повесят, что ли?
Нет, габачо. В Испании нет виселиц. Как и положено - за разбой удушат на гарроте. Традиция.
На соборной площади воздвигнут эшафот. Сквозь доски помоста вколотят в землю столб, рядом поставят скамеечку, тебя - на нее. Посадят спиной к столбу, стянут веревкой руки, ноги, чтобы не трепыхался, голову в ошейник, закрепленный на столбе. Палач начнет крутить сзади винт и железное кольцо сожмется, прижимая голову к столбу. И так - пока не задохнешься. Медленно. Морда посинеет, глаза закатятся, язык выпадет.
До вечера труп будет выставлен на обозрение. Потом пригонят тележку живодера. Тебя разрубят на куски, погрузят и вывезут куда подальше, скорее всего - выкинут в пропасть. Если найдут подходящую.
Зрелище всенародное, грандиозный праздник! Народу набъется немеряно, никто не пропустит. Казнь разбойника! Да о таком всю жизнь вспоминать и детям рассказывать. Монахи станут собирать пожертования на упокой души осужденного, торговцы - торговать в толпе сластями и сосисками. Вся площадь будет забита, места на балконах и в окнах распроданы. Места у эшафота - только для избранных дам и господ из высшего круга.
Возможно... только - возможно, мы ничего не обещаем, но... Возможно, прибудет сам Великий инквизитор, дон Рамон де Рейносо и Арсе, архиепископ Бургосский и Сарагосский, патриарх обеих Индий.
Габачо, ты слышишь?
Может, ребят увижу. Или сюда зайдут. Если на свободе. Есть же надежда...
А пока - никого. Когда же казнь?
- Пожалуйте одеваться, сеньор. Сейчас вам все принесут. А пока умывайтесь, приводите себя в порядок.
Ну вот и все.
Никто не пришел.
Часа два-три назад заглянул какой-то поп, постоял надо мной, пристально всматриваясь, чего-то поговорил, обращаясь ко мне или к почтительно поклонившимся, торопливо крестящимся тюремщикам - я так и не понял. Молча смотрел на склонившееся надо мной одуловатое лицо. Не пожелал падре перевести свои речи на французский, а я не испытываю тяги к пустым разговорам. Просить, умолять, объяснять...
Поскорее бы.
Никого в городе не заинтересовал. Не за что мне плевать в лицо, некому увещевать, жалеть, по мне печалиться. Никто меня не знает.
Поднявшись, аккуратно заправил одеяло, сполоснул лицо и руки холодной водой из стоящей на лавке кадушки, затем, решившись, стал плескать на торс, подмышки.
Да, затягиваю процесс, выигрываю время. Нет, не стыдно.
Перед собой не стыдно. Не в страхе дело.
Уйду чистым.
Поторопился. Потом расковывали, пришлось перемываться.
Привезли в закрытой наглухо карете к настоящему дворцу. Серый, громадный. Дворец, одним словом. Финтифлюки всякие по стенам, на крыше. Выходя, успел исподлобья окинуть взглядом - не менее трех этажей, наш вход в боковом флигеле. Сопровождаемый солдатом и молчаливым молодым священником, по шикарной лестнице поднялся на второй этаж. Меня запустили в зал и оставили одного. Ну?
Здесь, что ли, приговор зачитают?
Комната обставлена богато, со вкусом. Стены обтянуты белым атласом, стулья обиты той же материей. Письменный стол красного дерева украшен тончайшей резьбой. В стенном шкафу антикварные книги, на изящных ажурных столиках, подставках - статуэтки, безделушки, какие-то вещицы неопределенного назначения, резные ларчики.
Появился судья: спокойный человек в одежде священнослужителя, в очках, следом за ним сразу зашел секретарь. Всмотрелся повнимательнее: лицо судьи спокойное, сухощавое, смуглое и бледное, из-под очков видны миндалевидные, невыразительные глаза. Руки худые, нервные. Секретарь наподобии - никакой. Судья учтив, благовоспитан, похож на дворянина, секретарь попроще, руки грубоваты.
С ними лучше помолчу, а то ляпну что не то и окажусь в застенках знаменитой испанской инквизиции.
Нет уж, "умерла - так умерла".
Пепе так хохотал над этим анекдотом. Смешинка в рот попала. Вспомнив друзей, я, кажется, невольно улыбнулся. Священник улыбнулся в ответ, кивнул секретарю и тот, сделав пару шагов, отодвинул тяжелую бархатную портьеру, скрывающую стенной гардероб. Распахнул... Рядами развешанная одежда!
- Ваша светлость, соблаговолите переодеться в подобающее вашему рангу. Желаете принять ванну, постричь волосы? Пригласить врача? Как вы себя чувствуете?
Если бы судья достал дубину и шарахнул меня в лоб, такого бы эффекта он не достиг. Череп у меня - хоть по наследству. Мне... у меня буквально подкосились колени...
Что?!!
Отмытый, слегка подстриженный (захотелось оставить длинные волосы) и расчесанный, одетый в белый жилет, узкие желтые панталоны и синий фрак, вроде бы подошедшие мне по размеру и сидящие более-менее нормально, я был вежливо препровожден еще на этаж выше. Судья и секретарь, дирижируя моим преображением, не стремились меня просветить о причинах столь странного отношения к даже не вчерашнему, а к сегодняшнему, утреннему разбойнику, удалой головушке. Обращались по-прежнему - ваша светлость, но в подробности не вдавались, кто я - не сообщали, а сам я с вопросами не лез, настороженно молчал. Сразу как-то удалось не пуститься в восторженный пляс, сдержать радостные вскрики, такой молчаливой тактики и продолжаю придерживаться. Потребуется - скажут. Был я уже бароном-графом-маркизом, плавали, знаем.
В нашем крыле дворца люди попадались не часто: в основном - на переходах, на лестнице, в коридоре, почти все были в монашеском одеянии, только у некоторых дверей стояли лакеи в ливреях, они же меня и обслуживали, повинуясь командам приставленных господ. Так же - не пожелавших представиться. Женщин не было вовсе.
Время приближалось к обеду: утром баланды не дождался и теперь живот, привыкший к кормежке по часам, громко сигнализировал компрометирующими меня писками и воем. И в туалет бы? Не, нет, в туалет не надо... это я к слову. Но - вдруг? Они тут едят что-нибудь?
Неудобно спрашивать: вежливые, крутятся вокруг меня, гордого, распространяющего холод и молчаливое презрение ко всему происходящему, и вдруг - на тебе! Ни с того, ни с сего: - Жрать давай! Как-то не совсем...
За массивной резной дверью кабинета на третьем меня ждал очередной церковный служитель.
- Здравствуйте, ваша светлость, проходите.
Жестом руки отпустив мое уже примелькавшееся сопровождение (почтительно согнувшись и пятясь задом, тихонько прикрывшее за собой дверь), полный человек в черной, наверно - шелковой - сутане, из-под которой виднелось изящное, тонкое кружево, по виду очень дорогое, приветливо улыбаясь, шагнул мне навстречу.
- Мне кажется, вы теряетесь в догадках. Позвольте же мне все прояснить. Думаю, уместнее, если наша беседа будет протекать за столом, прошу вас, окажите мне честь совместно откушать. Надеюсь, вы не против пока обойтись без прислуги, некоторые темы не для их ушей. Справимся?
Священнослужитель неожиданно подмигнул.
Все время, пока он говорил, я не мог оторвать глаз от раскинувшегося передо мной богатства. Хлеб, сыр, мясо! Вино. Было уже...
Надо отвлечься, изучить лицо, подумать... Слова обдумывать.
Среднего роста, полный, но какой-то гибкий, скользящий, сильный. Словно борец, закутавший сталь мышц в мешковатый халат.
Хлеб, сыр, мясо!
С трудом удалось отвести взгляд.
- Вы очень любезны. Благодарю.
Теперь - лицо. Грубые, рубленные черты, взгляд из подлобья, пронизывает, давит, но - все вместе производит впечатления воинственного благородства. Сильная воля. Не похож ни на кого, на него самого хочется быть похожим. Воин. Друг.
- Позвольте представиться, ваша светлость. Аббат дон Диего, маркиз де ла Вега Инклан.
Аббат. Маркиз - ваше сиятельство. А как обращаться к аббату?
- Я очень уважал вашего отца, дона Хосе Мария Альварес де Толедо и Гонгаса, одиннадцатого маркиза Вильяфранка-дель-Бьерсо, пятнадцатого герцога Медина-Сидония, тринадцатого герцога Альба, восьмого герцога Фернандина, герцога Монтальто, герцога Бивона и прочая, прочая, извините, что сейчас не перечисляю все.
Хера се! Ну и мальчика я раздел.
Опять Вильяфранка... Врет?
- При его жизни нас почитали друзьями, но, пожалуй, этого не было, как это для меня не прискорбно. Человек, тонко чувствующий все грани искусства, великолепный музыкант, ваш отец мало кого допускал в свой мир, многим памятна благородная сдержанность рода Вильяфранка-дель-Бьерсо. И все же - я считаю себя его другом и сделаю все, чтобы быть достойным дружбы его единственного сына.
Ждет, что брошусь ему на грудь?
- Я был ранен, ваше сиятельство. Многие воспоминания утрачены.
Благородная сдержанность присуща не только роду моего предполагаемого отца. Дальше.
- Мне известно, что вы потеряли память при ранении в голову. Прошу меня извинить, что напоминаю об этом, но... Раccкажу вам о вас.
Будешь вторым. Монтихо неплохо врал у принца. Может, и Вильяфранка я такой же, как граф де Теба?
- Вы родились в Вене, в законном браке, признанном и освященном католической церковью, в 1784 году. Ваша мать, баронесса Урсула фон Кинмайер, единственная родная сестра барона Микаэля фон Кинмайера, фельдмаршала-лейтенанта австрийской армии, командующего военным округом в Торгау, племянница по материнской линии барона Михаэля Фридриха Бенедикта фон Меласа, генерала кавалерии, который сейчас командует войсками во внутренней Австрии, в Богемии, тогда же скончалась родами.
Бриллиантовые пряжки на туфлях. Такой человек не станет врать.
- Мне тяжело об этом говорить, но брак вашего отца не был признан здесь, в Испании.
- Почему?
Аббат несколько замялся с ответом.
- Мезальянс. Прошу простить, ваша светлость, но вы спросили...
Все равно не понимаю. Не знаю этого слова.
Пришлось вопросительно поднять брови домиком.
- Слишком велика разница в общественном положении. Кроме того, ваш отец был уже женат.
Неприятно, конечно. Можно развестись, но... церковь, кажется, не разводит? Он что, двоеженец?
Взглянув на мое застывшее лицо, аббат торопливо продолжил.
- Если бы его величество Карлос III дал согласие на брак, ваша мать могла получить титул, скажем, графини, который перешел бы к вам, а так...
Избегая взгляда моего визави, сосредоточился на отрезании кусочка окорока. Получился здоровый ломоть. А я и хотел! Пусть спишет на нервы. Жрать хочу - не могу!
- Так что же произошло?
- Совсем молодым, восемнадцатилетним, за девять лет до вашего рождения, герцог сочетался браком с доньей Марией дель Пилар Тересой Кайетаной де Сильва и Альварес де Толедо, внучкой дона Фернандо, двенадцатого герцога Альба, которой тогда едва исполнилось двенадцать лет. Ващ отец прямой потомок Великого Педро Толедского, в подготовленном браке соединялись два наиболее знатных рода Испании, равных по знатности королевской династии, более древних, чем правящие Бурбоны. От рода вашего отца, рода Гусманов, восходящего к кастильским королям, ведут свою линию монархи Португалии. К величайшему сожалению, этот брак оказался бездетным.
Теперь понятно, почему я единственный сын.
- Герцог превосходно играл на виоле да-гамба, инструменте с глубоким, волнующим, мягким звуком. Путешествуя, будучи в Вене, на одном из концертов в Опере он встретил вашу мать. Ваш отец был ослеплен вспыхнувшей любовью. Чувства были взаимны, герцог собирался развестись. Он сделал предложение вашей матери, которое было принято. Но предстоящий развод не был одобрен в Испании. В отчаянии влюбленные обручились, и ваш отец отбыл на родину, чтобы припасть к ногам его величества, вымолить разрешение испанской церкви. Надеясь уладить дела. Но, увы... Все было напрасно. Наша церковь была против предстоящего брака. Как я уже говорил - слишком разный общественный статус.
- Баронесса, сестра и племянница австрийских фельдмаршалов - это мало?
- Тогда - да. Ваш дед еще не был бароном. И он, и ваш дядя не занимали существенных постов. Обычные офицеры с неопределенными карьерными перспективами.
- Что же дальше?
- Герцог обезумел. Простите, ваша светлость. Он вернулся в Вену и тайно сочетался браком с вашей матерью. В этом браке родились вы. Церковь Австрии закрыла глаза на необычайные обстоятельства. По требованию Санта Каса, простите, Святой Инквизиции, ваш отец был вынужден вернуться. Брак с герцогиней Альба так и не был расторгнут, брак с баронессой фон Кинмайер не был признан действительным.
- И?
- Оскорбленные столь явным пренебрежением, родственники вашей матери не препятствовали отъезду младенца в Испанию. Ваш отец был вынужден отдать вас на воспитание в монастырь, где вы и находились до 1798 года, когда горячее сердце истинного аристократа и патриота, страдающее за поражение родины, позвало вас встать под знамена своего деда, чтобы отомстить оккупантам. На полях сражений вы попали в плен, были освобождены, и, по пути на родину, тяжело ранены.
- Мой отец?
- Герцог скончался в 1796 году при достаточно странных обстоятельствах. Болезнь буквально за пару месяцев выпила все его жизненные силы. Ходили слухи, что он был отравлен, но слухи так и остались слухами. Все наследство и титулы отошли к вашему дяде, младшему брату герцога. Ваш дядя - двенадцатый маркиз Вильяфранка-дель-Бьерсо, шестнадцатый герцог Медина-Сидония. Ваша мачеха - тринадцатая герцогиня Альба, самая знатная дама в государстве.
- А кто же я?
Аббат-маркиз рассеянно потер переносицу. Совсем не ест, мешая этим мне обжираться. Когда еще...
- Хм... В монастыре вы находились под именем Алехандро Педро Мигель Хосе Мария Карлос. Крещены как Александр Петер Микаэль фон Кинмайер.
Стоило ради этого меня волочь через всю Европу. В монастырь? Сбегу.
- Идальго имеют право на шесть имен, обычные гранды Испании - второго и третьего ранга - на двенадцать, гранды первого ранга в этом не ограничены. У вашей мачехи тридцать одно имя, она пользуется заступничеством многих святых.
- Почему же вы ко мне обращаетесь - "ваша светлость"? Ваше сиятельство?
- Немного терпения, ваша светлость. Что же вы ничего не едите? Попробуйте эти устрицы.
- Благодарю вас, стол великолепен. Давно не доводилось столь роскошно обедать. И все-таки?
- Герцог не оставил каких-либо распоряжений относительно вас. Его смерть была так неожидана. Сорок лет - разве это возраст для настоящего мужчины, кто бы мог подумать? Все произошло так быстро...
Аббат откинулся на стуле, прикрыл глаза и замолчал. В уголке рта прорезалась горестная складка. Может быть, он действительно считал отца своим другом? Смотрится правдоподобно.
- И только недавно в распоряжении их католических величеств оказались некие бумаги, в которых ваш отец официально признает вас своим законным сыном и единственным наследником. Где были эти бумаги все прошедшие годы, ваш покорный слуга не имеет чести знать. Возможно, если будет на то согласие их величеств, вам вернут наследные титулы и имущество. Недостающее можно будет оспорить в кастильском королевском суде.
- Что может повлиять на решение их католических величеств?
Аббат вздохнул.
- Насколько мне известно, граф Монтихо был послан за вами ее величеством Марией-Луизой Пармской. Несомненно, этот шаг был одобрен его величеством Карлосом IV, иначе и быть не может.
- Но, мои родственники...
Меня бесцеремонно перебили. Правильно - ты слушай, слушай.
- Молодой граф де Теба милостиво принят при дворе. Его отец имел счастье принадлежать к ближайшему окружению королевы. Граф Монтихо не посмел бы использовать это имя, если бы не был уверен, не получил соответствующего разрешения или - даже прямых указаний.
Кинул на меня внимательный взгляд - все понял? Понял, не дурак.
- Но есть препятствие, устранить которое только в ваших силах. Если вообще возможно.