Он ступил на знакомый, холодный перрон, услышал гимн города, сопровождавший приход ночного экспресса, и заметно воодушевился. Он снова был в Питере, и пока все шло хорошо.
Была только половина девятого утра. Бумажка с номером телефона жгла ему руки, но звонить в интеллигентный дом, да еще в воскресенье было рановато; и звонить он не стал, поскольку был человеком воспитанным.
Убивая время, он двинулся пешком от Московского вокзала по Невскому, с удовольствием наблюдая жизнь просыпающегося города..
Для питерской осени он был одет довольно легко. Кроссовки, потертые джинсы, куртка - ветровка и бейсболка на седеющей голове - вот и вся одежда. Ничто не мешало беззаботной утренней прогулке. Разве что старенький, непривлекательный кейс в руке, в котором лежало сто пятьдесят тысяч долларов, пятнадцать аккуратных пачек по десять тысяч в каждой.
Он любил этот мрачноватый, умирающий город. Любил его дворцы и сокровища, но больше - его неяркое матовое солнце, серенькое небо и долгие дожди, его сырой, пахнущий морем воздух, всю его загадочную ауру, столь благодатную для романтиков и психопатов.
Он вдруг поймал себя на мысли, что люди, населяющие ныне этот город, совершенно городу не соответствуют, ни архитектуре его, ни духу. Гордые и вельможные петербуржцы, для которых он строился, давным-давно покинули его, ушли в небытие, все, до единого, город же захватили совсем другие существа, черненькие, серенькие, суетливые, снующие теперь по чуждым им великим улицам и проспектам.
Себя, однако, он к таковым не относил.
Мысль о городе тотчас перебилась другой, главной мыслью: он приехал сюда с глобальной целью и если все выйдет, как он задумал, если получится,...о, боясь сглазить, он запрещал себе даже думать об этом, но мысли, которые он гнал, все равно возникали в его голове вороватыми проблесками.
Если все выйдет, он, наконец-то, купит дом под Москвой. Трехэтажный, с бассейном и охраной. И дорогую, новую машину. Обязательно новую, ездить на подержанных, пахнущих чужими духами пятилетках было уже невмоготу. Не хватит на дом и машину сразу - хотя бы дом и что-нибудь, по настоящему дорогое, Рите. Благодаря Рите он получил этот телефон, и надо уметь быть благодарным. Дальше фантазия не работала, что несколько расстроило его. Дом, машина, девушки, может быть, путешествия и это все? Ограничен, подумал он. Такой же, как все, только делаю вид.
Дойдя до Аничкова моста, он минут пять, в упоительном восхищении, простоял у клодтовских коней, после чего свернул на набережную и аппетитно позавтракал в блинной. И блины с вареньем были неплохи, и аромат кофе, и стук ложечек, и негромкий голос сероглазой официантки, и чайки на воде за окном - все ему нравилось. И всё, казалось, предвещало удачу.
Он взглянул на часы и понял: можно звонить.
Ему ответил слабый, надтреснутый женский голос.
-Александра Ипполитовна, здравствуйте, - сказал он как можно более теплым и располагающим тоном. - Я от Маргариты Семеновны. По поводу вашей просьбы. Я приехал
В трубке зазвучал другой голос - несильный, но внятный.
Варя оказалась дочерью Александры Ипполитовны, то есть правнучкой того самого профессора, о котором рассказывала Рита. Рита не подвела, подумал он. Ему удалось толково и быстро обо всем с Варей договориться. Главное, от чего по спине пробежали мурашки удовольствия, он получил, наконец, приглашение в дом.
Выйдя из блинной, он тотчас взял такси и назвал адрес. Поехали через Неву, мимо Петропавловки и "Ленфильма" в самый конец Каменного острова. По дороге тормознули у цветочного ларька, где он, на минуту задумавшись, купил ирисы. Расчет был точен и прост: розы - дороги и грубоваты, гладиолусы - пошлы, астры - безвкусны, ирисы же...нет такой интеллигентной дамы, которую бы не тронула изящная простота сине-фиолетовых цветов.
Это был обычный питерский "колодец", старый, шестиэтажный дом с замкнутым четырьмя стенами, лишенным зелени двором, в котором не хотелось жить.
Набрав код, он потянул дверь на себя, и она со скрипом поддалась. Из-под ноги шмыгнула кошка. Трехцветная, подумал он. К счастью.
Подъезд пованивал гнилыми овощами и старой пылью. Лифта не было. Лампочки горели через одну, едва высвечивая щербатые, протоптанные ступени. Кайф, подумал он. В этом подъезде остановилось время.
Вот и двустворчатая дверь с номером тридцать, крашенная перекрашенная многолетними слоями коричневой половой краски. Вот и звонок, кнопка с двумя тонкими синими проводками наружу.
Ему открыла некрасивая женщина лет сорока с тихим, виноватым взглядом.
-Здравствуйте, - просто сказала она. - Я Варя. А это - мама.
- Константин, - скромно сказал он.
-Проходите, пожалуйста...
Александра Ипполитовна стояла чуть в глубине коридора, глаза ее, посверкивая в полутьме, сверлили его на всю возможную глубину. Похожа на сову, осенило его, стопроцентная сова. Он переступил порог и вручил Варе ирисы.
-Благодарю, - сказала она. - Наши с мамой любимые цветы...
Пока действую без ошибок, подумал он.
Коридор был огромен, пуст и уходил в темноту.
-Проходите, Константин, - дала добро Александра Ипполитовна. - Раздевайтесь.
Он аккуратно поставил на пол кейс с деньгами, сняв куртку и бейсболку, повесил их на крюк вешалки и успел оглядеться.
Вопиющая бедность окружала его. Покосившаяся вешалка-модерн из грушевого дерева с четырьмя оставшимися крюками вместо восьми, застиранная салфетка на тумбочке под телефоном, черный, давно забывший о своей янтарно-восковой изначальности дубовый паркет и обои со следами старых протечек с верхнего этажа.
Достоевская классика, подумал он. Зря приехал, зря деньгами в дороге рисковал. Ничего здесь быть не может, и Рита полная идиотка.
Взяв кейс, он безо всякого энтузиазма шагнул за Варей и Александрой Ипполитовной.
Переступил порог комнаты, поднял глаза и остолбенел.
На противоположной стене висело то, ради чего он поехал бы не только сюда - в любую сторону света. Нет, даже не то, а много лучше того, о чем он мечтал, и о чем говорила Рита.
Он даже не приблизился к картине. Он все понял издалека.
Великолепный, изумительный морской пейзаж Боголюбова.
В его профессиональной голове автоматически врубился быстродействующий компьютер.
120 на 180 сантиметров. Холст. Масло. Море, гавань, десяток парусников под свежим ветром. Солнце сквозь серебряные тучи. Перламутровая вода. Тончайшие цветовые отношения. В правом нижнем углу подпись. Алексей Боголюбов, 1878. Сохранность - супер. Уровень? Третьяковка с Русским музеем передерутся из-за такого пейзажа. Цена? Плюс минус миллион долларов. Ошибка. За такую вещь, сколько ни проси, все мало. Шедевры цены не имеют. Ай, да Рита, умница ты моя! Значит, не зря я собирал деньги, взял всё, что было своего, и назанимал, где только было можно. Господи, неужели, наконец, повезло? Неужели и мне выпало, Господи?
Стоп, приказал он себе и тотчас вырубил компьютер. Сейчас главное не выдать себя, ни жестом, ни взглядом...
-Понятно, - равнодушно сказал он, - Вот эта, значит, картинка? Ничего, большая, и корабликов много. Я кораблики люблю.
-Это Боголюбов, - расценив его заявление как невежество, сказала Александра Ипполитовна. - Алексей Петрович Боголюбов. Вы знаете такого художника?
Знал ли он Боголюбова? Смешной вопрос. Любимый мастер. Знал все его вещи в музеях, узнавал с первого взгляда, ценил не ниже Айвазовского...
-Слыхал, - ответил он. - Вроде бы был такой.
-Имейте в виду, - сказала Александра Ипполитовна, - Боголюбов стоит очень дорого. У вас может денег не хватить. У вас есть деньги, Константин?
-Насчет этого - не волнуйтесь...- он коротко и солидно кивнул, но внутри похолодел. Если старуха знает цены, ему конец. Миллиона у него нет.
-Да вы садитесь, Константин - сказала Варя, предлагая ему потертый стул. - Чай уже готов.
Он сел. Успел заметить, что больше ничего стоящего в комнате не было. Да больше ничего и не нужно, подумал он. Одну бы эту вещь, одну - на всю жизнь! Но как, где взять деньги? Господи, помоги! Не спеши, тут же прервал он начавшуюся внутри панику, пей пока чай, жизнь покажет.
-Нам сказали, - продолжала старуха, - что вы человек порядочный, нас не обманете и заплатите настоящую цену. Это так?
-Естественно...- он снова солидно кивнул и даже помог кивку руками, мол, само собой разумеется, но про себя матюгнулся и понял, что это полный облом, что дело не выгорит, и что лучше б, блин, он вообще не приезжал и вообще не видел, потому что...как теперь с этим жить? Вернее, без этого...
Чай пили из потертых кузнецовских чашек, синий кобальт с золотом - по-видимому, предмет многолетней семейной гордости.
-Боголюбов - последнее, что осталось от коллекции моего деда, профессора Петербургской консерватории, - рассказывала Александра Ипполитовна. - Когда я родилась, он уже висел на этой стене. Он всегда висел на этом месте, даже во время войны...
Кое-какие утраты все же есть, думал он, разглядывая картину. Потертости, выпады красочного слоя, деформация холста...
-Я бы никогда с ним не рассталась, - продолжала Александра Ипполитовна. - Но я уже стара, а Варе все-таки пора замуж...
-Мама, я не хочу... - Варя залилась краской.
-Хочешь, - парировала Александра Ипполитовна.
Придется укрепить, промыть, протонировать, рассуждал он про себя. Но все это мелочи, мелочи...Интересно, сколько заломит эта старая сова?.
-Она выходит за индуса, - разъяснила Александра Ипполитовна. - Понятное дело, им нужны деньги. Чудный, кстати, индус, возможно, у них еще будут дети. Врачи говорят: пятьдесят на пятьдесят. Вы слушаете меня, Константин?
-Да-да, конечно, - механически ответил он и мельком подумал, что сочувствует тихой Варе. Но, снова взглянув на Варю, посочувствовал, пожалуй, индусу.
-У Вари замечательная, красивейшая душа, - словно прочитав его мысли, уточнила Александра Ипполитовна. - Впрочем, нашим мужчинам нужно совершенно другое. А вот индус оценил...
-Мама, прошу тебя, не трогай национальность,- сказала Варя
-Кстати, насчет оценки, - удачно, как ему показалось, вклинился он, - сколько же стоит этот ваш Боголюбов?
Александра Ипполитовна вздохнула и задумалась.
-У Русского музея денег нет, - рассуждала она вслух. - С проходимцами всякими я общаться не желаю. Вы, Константин, другое дело, вы по рекомендации...- она выдержала паузу и эффектно закончила. - Когда-то нам давали двести.
У него в душе запели трубы. Все состоится, сверкая медью, выводили они! Двести - это реально, это удобоваримо. Поторгуемся, подумал он, и сколько-нибудь она уступит. Сойдемся где-нибудь на ста семидесяти, а там... Расшибусь, а двадцатник еще достану. Спокойно, только спокойно. Начинать торги надо с суммы значительно меньшей, чтобы запас был. Например, со ста.
На мгновение ему влетела в голову мысль, что, зная настоящую цену картины и предлагая за нее заведомо меньше, он обкрадывает двух несчастных женщин, одной их которых светит последняя возможность выйти замуж и родить, другой - последняя возможность стать бабушкой. Нечто похожее на совесть шевельнулось в нем, но, впрочем, мгновенно исчезло. Они ведь сами назвали свою цену, успокоил он себя, значит, так тому и быть. Каждому - своё, как сказано в священном писании...
-Двести - это недешево, - мягко сказал он. - Я бы даже сказал дорого, для меня даже очень. Просто уж очень я кораблики люблю. Александра Ипполитовна, могу предложить вам сто, целых сто тысяч. Красивая цифра.
-Что ж, - сказал он, - предлагаю двигаться навстречу друг другу. Будем искать разумный компромисс.
-Сто девяносто девять, - сверкнув глазами, бросила Александра Ипполитовна.
-Сто одна, - в тон ей мгновенно среагировал Константин.
Развязка наступила часа через два после троекратного чаепития, сосисок с горошком, домашнего пирога с капустой, кучи аргументов и контраргументов, взаимных приколов и уступок.
На ста пятидесяти, на последнем его рубеже, сошлись и, что называется, ударили по рукам.
Всем стало легче и веселей. Раскрасневшаяся окончательно Варя позвонила на радостях какому-то мужчине, видимо, индусу. Александра Ипполитовна выставила на стол бутылку коньяка еще советского производства. Константин внутренне восхищался собственным мастерством торговаться, но выпивал сдержанно.
Ярче, чем когда-либо он понял сейчас, что смысл антикварного дела для него заключен не только в купле-продаже, но и в том, чтобы найти свою, единственную, уникальную вещь для души и никогда с ней не расставаться. Так же, как в любви найти свою женщину, ликуя, подумал он и поклялся, что никогда с Боголюбовым не расстанется.
Потом обсудили технические вопросы. Как сдернуть картину с крюка на стене, как снять ее с подрамника, свернуть в рулон, упаковать и, наконец, вынести, и по всем вопросам достигли быстрого взаимного понимания.
И тогда Константин размашистым, купеческим жестом распахнул кейс и придвинул пачки новеньких долларов Александре Ипполитовне.
-Считайте! - торжественно объявил он. - Фирма гарантирует.
-Так вы - в долларах? - спросила вдруг Александра Ипполитовна.
-Предпочитаете - в евро?... - Константин располагающе улыбнулся. - Не вопрос, поменяем.
И тут произошло нечто странное.
Наступила долгая тишина. Глаза Александры Ипполитовны были рядом, и он увидел в них ужас. Такой же ужас, плюс обездвиживающий страх он увидел в глазах Вари, невесты индуса.
-Что-нибудь не так? - спросил он.
-Мы-то думали, вы цену...- в рублях, - негромко сказала Александра Ипполитовна.
Константин похолодел, и сторонний наблюдатель мог бы увидеть теперь ужас в глазах у него. Он мгновенно понял весь кошмар случившегося недоразумения
-Так я..., пожалуйста, - начал он и осекся, сказать ему было решительно нечего..
Потому что, если перевести предложенные им доллары в рубли, получится что-то около четырех с половиной миллионов, то есть в тридцать раз больше, чем он должен был заплатить.
Женщины переглянулись и без слов сообразили самую страшную для Константина вещь. Если этот даривший ирисы и рассыпавшийся в комплиментах тип был готов выложить за Боголюбова в тридцать раз больше, чем они просили, значит, картина стоит еще дороже, много дороже и, значит, этот тип проходимец.
Невеста индуса Варя на третьей минуте нарушила тишину и внятно, как приговор, произнесла: "Мама, не надо...".
-Мы не продаем картину, Константин, - сказала Александра Ипполитовна. - Спасибо за предложение. Мы передумали.
-То есть как?...Почему?...
Это была катастрофа. В горьком отчаянии, пытаясь их переубедить, он пустил в ход все свое красноречие. Приводил аргумент за аргументом, даже пытался обратить недоразумение в свою пользу: ведь он, в конце концов, предложил им в тридцать раз больше того, что они просили! Все было напрасно, Боголюбов уплывал, как уплывали в ночное море написанные им парусники...
Ему была сухо предложена чашка чая, от которой он, все еще пытаясь склонить их на свою сторону, отказался. После чего ему было сказано, что час уже поздний и пора на покой. Он с тоской взглянул на Боголюбова и поднялся.
Александра Ипполитовна и невеста индуса проводили его до крашеных коричневой половой краской дверей.
Он пытался оставить им визитку с телефонами, они не взяли. Единственное, чему ему удалось добиться перед уходом, было ни к чему не обязывающее разрешение звонить и справляться о судьбе картины.
Оказавшись на улице, под холодным питерским дождем со снегом, он крупно сплюнул и проклял себя за собственную глупость.
Нашел свою единственную и уникальную, с которой никогда не расстанусь. Сильно постарался. Так тебе и надо, кретин, подумал он и, не разбирая дороги, зашагал по лужам.
Через день он был уже в Москве. Навалились дела, но перед глазами по-прежнему стояло перламутровое море и парусники под серебряным небом.
Через неделю он позвонил. Варя говорила с ним формально и коротко. Сказала, что картина на месте, но они пока не думают ее продавать. Он просил передать наилучшие пожелания Александре Ипполитовне и, неделю спустя, позвонил снова.
И снова получил категоричный отказ.
Он завелся, он не мог успокоиться и смириться.
Он предложил Александре Ипполитовне сумму даже большую той, что вызвала у нее и Вари шок. Но чем настойчивей он добивался их согласия, тем упорнее они стояли на своем: картина не продается.
И вдруг через месяц Варин голос в трубке заметно потеплел. Она впервые была с ним приветлива, и, почувствовав это, он прямо спросил о Боголюбове. Всё может быть, ответила она. Когда, волновало его. Скоро, сказала она, звоните недели через две. Сбылось! Сбылось!, чуть не закричал он. Наверное, свадьба с индусом на мази и им нужны деньги!
Он с трудом выдержал дней десять.
В трубке ответил мужчина.
Индус, мелькнуло у него, но мужчина абсолютно чисто говорил по- русски. "Срочно приезжайте, Варя вас ждет", сказал он, когда Константин рассказал ему о себе. "Она вышла в магазин, но вот-вот подойдет".
Он примчался на следующее утро и был захвачен в знакомой квартире милицией.
По делу Константин проходил как свидетель, хотя, после его показаний, следователю Рыжкову стало ясно, что именно этот интеллигентный антиквар с дрожащими коленями и есть косвенный виновник беды.
Женщины были убиты за день до последнего звонка Константина. Перевернутые его первым визитом, обезумевшие от невероятной предложенной им цены, они все это время пытались продать картину сами. Покупателя искали через своих знакомых и через знакомых своих знакомых. И вот нашли, и сами открыли ему дверь.
Константин окаменел от горя. Ему было жалко и Александру Ипполитовну, и Варю, и даже индуса, так и не успевшего овладеть русской девушкой. Но, честно сказать, о Боголюбове он жалел куда больше.
Шедевр исчез.
Парусники под ночным небом плывут теперь неведомо где, на чьей-то неведомой стене.
Рано или поздно они обязательно выплывут на всеобщее обозрение и снова станут лакомой приманкой для антикваров и бандитов.
Беда в том, что Константина к этому времени, скорее всего, уже не будет. Такие картины богатенькие владельцы намертво "привинчивают" к стенам и держат при себе всю жизнь. Которой немолодому уже Константину может запросто не хватить.