Он склонился надо мной, протянул фотографию предмета и белозубо, заискивающе, улыбнулся.
Прекрасно помню, как что-то в этой улыбке заставило меня насторожиться, но что именно, я сразу сообразить не смог, и в этом вся беда.
Я принял фотографию и указал ему на стул по другую сторону стола.
Незнакомцу было лет сорок. Неброский серый пиджак, серые, с прицелом в собеседника глаза. Он спортивно сел, качнув чуть тронутой сединою головой, и, жестко закрепив спину, закинул ногу за ногу. Вид у него был такой, что сразу не расшифруешь.
Я невольно перевел свое внимание на его руки, отразившиеся в шоколадной полированной столешнице.
Всегда считал и считаю, что руки говорят о человеке больше, чем глаза. Глазам доступна хитрость, они способны прищуриться и обмануть, руки же всегда откровенны, на них, как на страницах мудрой книги, записана вся повесть нашей жизни.
Руки у него оказались замечательные, пальцы тонкие, мягкие и длинные как у пианиста, ноготь левого мизинца, который он явно выставлял напоказ, был выхолен, любовно обточен пилочкой и заметно длиннее других.
Ноготь возбудил во мне любопытство.
Руки музыканта? Хирурга? Книголюба - картежника? Знал я одного такого, жил когда-то в детстве в нашем дворе. Проигравшись однажды вдрызг, он вынужден был расстаться с самыми любимыми своими книгами - собранием сочинений Сталина. Переживал ужасно. И, помню, какое-то время, даже, не играл. Потому что из-за Сталина, смертельно пил.
-Видите ли, это называется пуфик, - с интеллигентной негромкостью вернул меня к действительности посетитель. - Пуфик, пуф, слышите, как мускулисто отлетает от губ "п"? Похожий звук производит сам предмет, когда вы на него садитесь, за что и был так забавно назван. Между прочим, Франция. Восемнадцатый век. Атрибут королевской спальни или будуара. Простите, мне сказали, что вы интересуетесь и, собственно, поэтому я здесь...
Э-э, да он из Питера, определил я своим музыкальным ухом, словив чуть заметные нюансы в интонации и лексике. Приехал в столицу, чтобы взять подороже. И нервничает, вон, как бьется под столом нога. Вероятно, бедняге очень нужны деньги. Вопрос: а кому они не нужны?
На фотографии действительно был изображен пуфик. Действительно Франция, действительно восемнадцатый век. Породистая вещь.
-Пуфик неплохой, - сказал я вслух, продолжая про себя размышлять о посетителе. - Простите, вы из Питера?
-Нет, - слегка испугавшись, ответил он. - А что? Пуфик совершенно уникален, он существует в единственном числе.
Привирает интеллигент. Вещь явно питерская. Ну, не хочет человек раскрываться, стесняется, бывает. Мало ли зачем ему нужны деньги? Жене на машину, любовнице на шубу или, просто-напросто, себе, на зубы. Я вспомнил собственные недавние зубные муки и проникся к нему сочувствием. Господи, куплю я этот пуфик, вернется он в свой Питер с деньгами и никто не узнает, что он мотался в Москву. Но сколько он запросит?
-Везучий пуфик, - сказал я вслух. - Хотел бы я им быть, чтоб ежедневно ощущать на себе мягкие округлости самой Антуанетты, судя по картинкам, они у нее были очень даже ничего. Сколько же стоит этот королевский табурет?
Он усмехнулся и запнулся всего на мгновение, но этого мгновения было достаточно, чтобы понять: цен не знает, сочиняет на ходу. Плохо. С людьми, несведущими, всегда непросто иметь дело. У них, что ни икона, то Рублев, что ни фарфор, то самого, конечно, Наполеона, а уж если у кого задержалась с древности шпага, то, будьте уверены, она принадлежала Суворову. Каждый неграмотный считает, что владеет раритетом и ломит мечтательные цены за самый обыкновенный хлам..
Но мой незнакомец, назвавшийся Сергеем Владимировичем, приятно обрадовал, потому что назвал весьма умеренную цену. Милый и не жадный человек. Сразу видно было, что интеллигент он настоящий, да еще питерского разлива, да еще, наверное, дворянских кровей. Купить хорошую вещь у такого хорошего человека да еще по такой хорошей цене было приятно втройне. И напрасно он сейчас нервничает, напрасно барабанной дробью стучит под столом его нога, я хороших людей не обижаю.
Я уже был готов сказать "да", как что- то меня остановило.
Я еще раз взглянул на фотографию. И вспомнил.
Ну, конечно, видел я именно этот пуфик раньше. Где? В Питере, точно. У кого? В голове как карты, пущенные веером, замелькали имена и клички. Стоп! Ну, да, у Вальки, с Обводного канала. Было это лет пять назад, и лупил он тогда за него сумасшедшую цену. Интересно, знает ли милейший Сергей Владимирович Вальку? Ах, да, ведь он не признался, что питерец...
Распахнув секретер, я мгновенно нырнул в свой архив, где хранил фотографии всех встречавшихся мне в практике предметов, и под рубрикой "пуфы и козетки" отыскал то, что предлагал мне пятилетие назад Валян. Сомнений не осталось, это был тот самый пуфик.
-Я вижу, вас что-то смущает, - сказал, наблюдавший за мной, Сергей Владимирович.
Я быстро отыскал в записной книжке и набрал валькин питерский телефон.
-Здорово, Валян, - сказал я. - Узнаешь?
-Здорово, - ответил он мрачно. - Кто?
Где уж ему было узнать, в таком-то состоянии. Я назвался, напомнил о себе и, кажется, сумел пробиться в еще соображающую часть его головы. Валян утвердительно замычал, что означало, что сознательный контакт установлен.
Я освежил ему память, когда спросил, за сколько же он, видимо недавно, продал тот самый пуфик, за который пять лет назад ломил с меня нечеловеческую цену.
-А не продал я его. И не думаю, - буркнул Валян. - Тогда-то я тебе даром его отдавал, теперь цена другая. Берешь?
Это был сюрприз, над которым я, как шахматист Каспаров, надолго задумался и почти попал в цейтнот. Задача решалась бы просто, если предположить, что пуфиков было два. Но я изначально отбросил такую идею за круг своих размышлений. Предмет был настолько редким, что существование парного к нему было бы совершенно нереальным фактом. Значит, логично подумал я, кто-то из них почему-то врет. Скорее всего, Валян, находящийся ныне во мраке. Или...
Я взглянул на своего гостя. Бедняга всеми силами старался скрыть нервозность, и это старание еще больше выдавало его беспокойство.
-Простите, - нервно спросил он. - Это вы сейчас кому...? Обнаружился еще один пуфик?
Если Валян никому свой пуфик не продавал, молниеносно соображал я, то какой же пуфик предлагает сидящий передо мной интеллигент питерского разлива? И тут меня осенило. Ну, конечно! Мошенник Валян изготовил точную копию пуфика и загнал ее моему милому интеллигентному губошлепу. Черт, как я все-таки гениален. Шерлока Холмса, пожалуй, не заменю, но в качестве Штирлица вполне мог бы принести стране какую-то пользу.
-Ради Бога, извините, Сергей Владимирович, - деликатно обратился я к нему, - но мне все-таки кажется, вы приобрели этот пуфик у Валентина с Обводного...
-Не знаю я никакого вашего Валентина, - достаточно едко ответил интеллигент. - Я, кажется, вам определенно сказал, я не питерец...Если вас что-то не устраивает, могу уйти....
Понятно, понятно, умрет, но не признается, что из Питера. Жены боится, точно. Или любовницы. Интересно, кого больше? А, может, он не такой, как все? Может, у него ни жены, ни любовницы нет? Может, он вообще одинок, живет с любимой собакой или, того хуже, с кошкой и долгими питерскими вечерами, когда за окном туман и дождь, пишет длинную книгу воспоминаний о почтенных своих дворянских предках, сражавшихся, скажем, в Порт-Артуре? Или совсем наоборот: книгу-наставление для любителей играть и выигрывать в карточной игре? Или...Десятки великолепных идей, расталкивая друг друга, лезли мне в голову, ни на одной я не мог остановиться, и, сочувствуя собственному бессилию, все отчетливее понимал, что ребус этот мне не по зубам. Господи, как часто мы кажемся себе Штирлицами, хотя и на Фандориных не тянем!...
И вдруг мне в голову счастливо пришла давно, казалось бы, просившаяся на свет мысль.
-Внизу. В машине, - ответил он и заметно воодушевился.
Вот и все, сейчас все простенько решится. Потому что существует только два варианта. Если пуфик подлинный, забулдыга Валян все-таки врет. Пуфик он загнал и теперь валяет дурака. Так оно, скорее всего, и есть, для пьяницы приврать одно удовольствие, все равно, что рюмку крепкого в себя опрокинуть. Если же пуфик поддельный, то, кто бы и где бы его ни изготовил, он мне просто не интересен.. Я постараюсь интеллигентно поблагодарить своего интеллигента и распрощаюсь с ним на долгие годы.
-Прекрасно, - сказал я, - Мои люди помогут занести его в галерею.
Когда пуфик во всей своей красе оказался, наконец, передо мной, я приступил к осмотру.
Хорошо помню, как напряженно и бдительно существовал эти минуты Сергей Владимирович. Он стоял рядом, перехватывал направление моих взглядов, и, непрерывно, буквально не закрывая рта, рассказывал мне о пуфике и его семейном происхождении, хотя я ни о чем таком его не просил. Оказывается, его геройский предок-гренадер, в память о войне с Наполеоном, вывез этот пуфик из Парижа аж в 1815 году. Славная история, не отрываясь от дела, кивал я. В тот момент я не заметил в поведении моего гостя ничего необычного, человек переживал за свой предмет и только.
Через десять минут я с точностью криминалиста установил, что Валян, конечно, лил мне пули и проходит первый вариант. Стиль, дерево, сохранившаяся кое-где обивка и даже торчащие, словно проросшие сорняки, пучки черно-серого конского волоса - все было родным, оригинальным. Пуфик был стопроцентно подлинным.
А дальше всё покатилось само собой, как по монорельсу.
Мы утрясли цену, и Сергей Владимирович, заметно расслабившись, попросил разрешения закурить. Я распорядился принести ему чашечку кофе, он улыбался, курил "Кент" и, вероятно, уже топорщил карман - дело шло к деньгам.
Теперь, отойдя в жизни на приличное расстояние от того кошмара, я понимаю, что все могло кончиться именно в тот самый момент. Заплати я сразу же деньги, пуфик бы остался у меня, а мой питерский дворянин покинул бы галерею и Москву в самом, что ни на есть парящем духе.
По счастью наличных в тот день у меня не оказалось.
Сергей Владимирович снисходительно вошел в положение, не выговорил мне и не расстроился. Мы дружески пожали друг другу руки и перенесли формальное завершение сделки на следующий день.
Он нравился мне, мой интеллигент, он был мне даже симпатичен, могу признать, что иметь с ним дело, было чрезвычайно приятно. Он ушел как подлинно воспитанный человек, как дворянин и истинный представитель великого города. На полном доверии он оставил свой пуфик в абсолютное мое распоряжение.
И, конечно, совершил трагическую ошибку.
Наивный и милый интеллигент, подумал я. Он не знает, что такое антиквар, но, главное, не знает, что такое антикварное любопытство. В своем почти болезненном желании докопаться до истины антиквар, как одержимый ученый, идет до конца, даже если истина отвратительна и заставляет потом пожалеть, что ее раскопали.
Отпустив сотрудников, я остался с пуфиком один на один. Свет вечернего солнца, заходивший в окна, располагал к размышлению и фантазии. Я допил кофе, и вдруг невероятная мания овладела мною. Я подумал о том, сколько разнообразных, влиятельных и не очень задов соприкасалось с пуфиком за двести с лишним лет, и попытался хоть отчасти оживить их владельцев в своем воображении.
Первым наверняка был мастер, сварганивший пуф, какой-нибудь Жан в пропахших политурой и столярным клеем портах, аккуратно испытавший своим худосочным задом мебель, предназначенную дворцу.
Второй, скорее всего, была сама Антуанетта. Ее прелестная попка неоднократно опускалась на этот пуфик в то время, как ее хозяйка, расчесывая роскошные волосы, готовилась ко сну или любовной битве.
И далее, в исторической очередности, следовал нескончаемый сонм задов.
Я представлял себе и пухлые окорочка горничных, вскормленных на молоке и сметане, и мускулистые зады фаворитов королевы, что в порыве страсти, торопясь под балдахин, не долго задерживались на пуфике. Я видел крутые зады русских гренадеров, куривших на пуфике трубку, скромные зады российских барышень и нескромные - дородных и алчущих купеческих вдов, прыщавые задницы студентов-народовольцев, мастеривших на пуфике бомбу, и рыхлые зады совработников каких-нибудь фабричных яслей или домов культуры, и, наконец, простые, как большая буква "о", зады наших современников.
И странное, но приятное ощущение испытал я сам, когда, венчая список, лично возложил свой зад на горестно вздохнувший подо мной пуфик и в задумчивости выкурил сигарету.
Однако солнце окончательно зашло и напомнило мне, что пора действовать.
Я позвонил Валяну и, продравшись снова к его сознанию, сказал ему все, что думаю о его моральном уровне и алкогольном синдроме. Смысл моего выступления сводился к тому, что, если он толкнул пуфик, то мне плевать, кому и за сколько, но лечить меня и делать из меня шибко умного не надо. Однако Валян, отразив мой напор, ответил так, что я поневоле почувствовал себя тем самым, кем так не хотел быть.
-Никому я этот долбаный пуфик не продавал, - сказал он. - Вон он у меня, в ваннике, под тазом с бельем стоит.
Простой этот, можно сказать, прозаический ответ меня озадачил, но ненадолго.
-Он стоит передо мной, Валян, - снова закричал я. - Больше того, я на нем сижу. И смотрю на фотографию, что сделал пять лет назад в твоей квартире. Один в один, Валян, стопудово! Это твой пуфик, Валян, кончай пылить!
-Пошел ты, - благородно и просто сказал Валян. - Мой пуфик в ваннике.
-Значит, их было два!
-Один. Бабка, у которой я брал, клялась жизнью, один.
-Валян, не гони! Их было два!
-Один.
-Пуфики не клонируются, Валян! Чудес не бывает!
-Как сказать.
Я ничего не мог понять. Старинные вещи подкидывают иногда такие головоломки, что логика оказывается совершенно беспомощной.
В тот вечер, испытывая странную усталость, я рано покинул галерею и отправился домой.
Машина то и дело застревала в пробках. Сквозь лобовое стекло я отрешенно наблюдал за шумной и перенаселенной московской жизнью, в которой было ровно столько же смысла, сколько и бессмыслицы.
Черт с ним, с происхождением пуфика, думал я. Вещь подлинная, породистая, редкая, и я её куплю, несмотря ни на что. Кого, в конце концов, волнует в этом мире судьба вельможной табуретки? Никого, абсолютно. Ни одного из тех тысяч двуногих существ, что суетятся за окнами машины в поисках пропитания и удовольствий. Разве что меня и моего симпатичного клиента. Интересно, чем он сейчас занят, о чем думает? Наверняка, уже сообщил в Питер, что дело на мази, и ждет - не дождется завтрашнего визита.
Почувствовав облегчение, я ночью быстро заснул и спал крепко.
Что, как выяснилось на следующий день, оказалось совсем нелишним. События, которые произошли, потребовали от меня изрядно поистратить запас своих физических и нравственных сил.
Не успел я явиться в галерею, как раздался звонок Сергея Владимировича. Вполне естественный, надо заметить, звонок. Человек волновался и спрашивал, когда он может прийти за деньгами. Я назвал ему час, он успокоился, и мы вежливо расстались до встречи.
Пуфик стоял на прежнем месте и с утра понравился мне даже больше, чем вчера. Я прикинул цвет обивки, которая бы ему подошла. Красный, синий, зеленый - не то. Вишневый! Конечно. Шелковый штоф цвета вишни. Цвет будуара, похоти, любви, жизни! Куплю, доведу предмет до совершенства и никогда не продам такую красоту! Черт с ними, с деньгами, всех не перелопатишь! Стоящие вещи с хорошей родословной встречаются все реже, лучшие из них давно проглочены богатеями и навечно привинчены толстыми болтами к полам и стенам их особняков. Нет же, не продам! Пусть и в моей квартире радует глаз и тешит округлости жены пуфик Антуанетты. Жена моя, хоть и жуткого характера, но я ее люблю. Не продам, решено. Настроение мое поднялось.
К полудню появились деньги. Привезли от благородного клиента, купившего у меня когда-то диван и не заплатившего ни копейки. Дело в том, что на следующий день после покупки его арестовали с конфискацией по обвинению в мошенничестве и дали семь полноценных лет. Я горевал о деньгах, но мошенник оказался порядочным человеком. Вышел на свободу, диван не нашел, но долг начал возвращать, а на мой вопрос, зачем он это делает, ответил, что есть такая примета: бесчестным мошенникам никогда не везет и что обманывать надо в честной манере.
Пересчитав зеленые банкноты, я перетянул образовавшуюся пачку резинкой и отложил на край полированного стола, для Сергея Владимировича.
Все было готово.
Я посмотрел на часы. До его прихода оставалось сорок пять минут.
Я выпил чашечку кофе и выкурил сигарету. Не знаю почему, но я тоже волновался.
Я переговорил с секретаршей Верой и в который раз подумал, что она, вероятно, очень не прочь перевести наши деловые отношения в несколько иное качество и что, надо признать, шансы у нее есть.
Я снова посмотрел на часы. Через двадцать минут появится Сергей Владимирович. Питерец не опоздает, придет чуть раньше времени, но интеллигентно дождется точно двух часов. Я уверен, он уже ходит взад-вперед по аллеям парка, что напротив моих окон, или мается на скамейке с газетой, прочитанной от названия до выходных данных и нервно свернутой в трубочку. Трогательные привычки добротного питерского воспитания.
Я шагнул было к окну, чтоб разглядеть среди зелени деревьев его суховатую, прямую фигуру, но меня остановил задрожавший на крышке стола мобильный телефон.
Валян был хладнокровен и убийственно краток.
В трех недлинных предложениях он сообщил мне такое, что меня словно подбросило, я словно сделал любимое заднее сальто, но так, что оказался потом не на свих двоих, а на голове и минуты на три потерял драгоценную способность соображать.
Я взглянул на часы, до двух оставалась десять минут.
Я повалил пуфик на бок. Цепким, лихорадочным взглядом я впился в его барочные кривые ножки и в одной из них нашел то, о чем предупреждал мне Валян.
Это был тайник. Полость в ножке, предназначенная для хранения самого сокровенного и самого дорогого.
Всё сошлось. Я окаменел.
Но пепел Штирлица снова застучал в моем сердце, и, спасибо ему, он подсказал мне следующий, столь неожиданный и изящный ход, что поставил бы в безвыходное положение самого Мюллера.
Я схватил лист бумаги. Я нацарапал на ней несколько строк, и вложив записку в ножку, вернул почтенному пуфику его законное вертикальное положение на четырех ногах.
Я успел еще шепнуть несколько слов нашему сообразительному охраннику Грише, дежурившему за моей стеклянной дверью. Он успел мне понимающе кивнуть, и в это время в галерею вошел Сергей Владимирович.
Что ни говорите, он с утра был хорош. Свеж, подтянут, с веселыми чертиками в глазах, с улыбкой на тридцать два зуба. Он протянул мне крепкую свою руку, и я в полной мере ощутил, что такое дружеское мужское пожатие.
-Как дела? - спросил он
-Нормально, - ответил я, стараясь не выдать волнения. - Вот ваши деньги... - я кивнул на перетянутую резинкой пачку долларов.
-Прекрасно, - сказал он. - Позвольте пересчитать?
-Конечно, - сказал я.
Он потянулся было к деньгам, но движение моей руки, накрывшей пачку, его остановило.
Сокровенным, секретным шепотом, как участнику общего нашего с ним заговора я сообщил ему, что обнаружил в пуфике Антуанетты тайник.
Ну, естественно, он ничего об этом не знал, что и изобразил моментально, сложив домиком брови.
- Невероятно. Настоящий тайник?
-Самый что ни на есть. Маленький такой, уютный, аккуратный тайничок. Незаменим для хранения бриллиантов. Хотите посмотреть?
- Любопытно...
Я повалил пуфик на бок и взялся за ножку, в которой был тайник.
Питерец ничем, ни единым движением мускулов на лице себя не выдал. Может, действительно не знал?
Я открутил ножку, в которой хоронилась записка.
-О, да тут записка! - радостно вскричал я, словно это было полной для меня неожиданностью. - Позволите прочитать?
Питерец, не дрогнув, кивнул и даже, помнится, усмехнулся.
- Конечно. Даже очень интересно.
Переглянувшись с охранником Гришей, я развернул записку, поставил голос и как можно торжественней зачитал следующее:
-"Данный пуфик, один из двух, был украден из квартиры моей матери Лобовой Екатерины пятнадцать лет назад в Петербурге. Воровал вор по имени Сергей, который знал про тайник, где мама хранила трехпроцентные облигации."
Не могу сказать, что в галерее установилась тишина. Ее не было, потому что Сергей Владимирович по прочтении записки так захохотал, будто прослушал смешной анекдот про мужа, не в срок вернувшегося из командировки. Впрочем, он быстренько взял себя в руки, сменил лицо и понизил голос.
-Господа, - сказал он, - да тут целый детектив. Надо выяснить, расследовать, заявить...- он принял у меня из рук бумажку, пробежал ее глазами...- Сергей, Сергей, хм. Столько времени прошло. Интересно, что это был за Сергей?
Вопрос он поставил весьма кстати. И сам дал мне шанс.
- Я так предполагаю, Сергей Владимирович, - бесстрастно сказал я, - что это вы и были...
Он столкнулся со мной глазами и усмехнулся. Кинул взгляд на дверь, на Гришу, державшему руку на кабуре пистолета, и снова на меня. И спокойно опустился на стул.
- Смешно, - сказал он. - Если вы раздумали покупать, можно было выдумать более простую причину. Сергеев в России - пруд пруди! Я купил этот пуфик лет десять назад у какого-то мужика,... возле мебельного на Марата! Я знать ничего не знаю.
- Улица Марата - известная улица в Петербурге. Вы лгали, когда утверждали, что не питерец.
- Да, питерец. Да, не хотел, чтоб вы это знали.
- Вы боялись, что вас вспомнит Валян. Он вспомнил.
- Ваш Валян давно мозги пропил. Это установит любая экспертиза.
- Вас опознает дочь Лобовой.
- Смешно. Она была несмышленым ребенком. Что дальше? У вас есть что-нибудь еще? Выкладывайте, смелее. Жажду задрожать, признаться и раскаяться.
Я растерялся и замолчал. Что, собственно, еще я мог добавить на весы справедливости?
Разве что то, что приобрел бесценный жизненный опыт. Сидевший передо мной интеллигентный человек с тонкими, длинными, мягкими, как у пианиста, пальцами, с остро заточенным, выхоленным ногтем на левом мизинце оказался бесстрашным и наглым питерским вором, с которым я ничего не мог поделать.
Он знал, что время и беспамятство наглухо защищают его от правосудия и, фактически даже признавшись, держался беспечно и даже вальяжно.
- Послушайте, - сказал он, - я предложил вам за недорого хороший предмет. Антиквар не может отвечать за то, что было с чужой вещью даже позавчера, а уж, тем более, пятнадцать лет назад, не ваше это дело. Купите его, играйтесь с ним, торгуйте, меняйтесь, публикуйте в журналах, но никогда не раскапывайте тайн его перемещений в пространстве и времени. Иначе рискуете нарваться на сюрприз...Я сейчас возьму эти деньги и тихо уйду и, если вы умный человек, вы меня не остановите. Поверьте, пуфик абсолютно законно становится вашим...
Я знал, что в чем-то он прав.
Я знал, что во все времена антиквариат и криминал существовали бок о бок и часто дружески сотрудничали.
Знал, что почти за каждым антикварным предметом такая запутанная и длинная история, что воровство в ней не самый смертный грех.
И все-таки, когда его рука змеей поползла к пачке денег, я не выдержал.
-Вы предложили мне за недорого хороший предмет, - сказал я. - Но при внимательном рассмотрении он мне разонравился. Спасибо. Я вас больше не задерживаю.
Я встал, давая понять, что он должен уйти.
Иронично хмыкнув в адрес человеческой глупости, он, с нарочитой неспешностью подхватил под мышку пуфик и застучал каблуками дорогих туфель вниз по лестнице.
Я видел сверху, с каким остервенелым раздражением он запихивал пуфик в салон своего "Мерседеса", как крупно блестели капли пота на его редковолосой макушке. Я понял, что визит ко мне дорого дался его нервной системе, и этот его урон хоть как-то искупал мою беспомощность.
Проводив глазами "Мерседес", я обзвонил пару галерей и предупредил знакомых антикваров. Я знал, как быстро работает антикварный телеграф, и потому был почти уверен, что в Москве Сергею Владимировичу пуфик не продать. Разве что он поставит его в государственную комиссионку за копейки, но он, конечно, так не сделает. Удовлетворенное чувство мести согрело мне душу, но мысль, пришедшая в голову, немного отрезвила. Господи, подумал я, я завариваю новую и, наверное, гадкую интригу с непредсказуемым концом!
А через месяц объявился Валян и сообщил, что Сергей Владимирович найден задушенным на Каменном острове в Петербурге.
Не думаю, что он погиб только из-за пуфика.
Смерть настигла его по совокупности грехов в нормальном, среднестатистическом для воров возрасте - сорок лет. Смерть, вероятно, была права.
Что касается моей вины, то уверяю вас, никто ничего не сможет доказать. Да, я ненавижу воров, но ни в чем большем я никогда не признаюсь.
Справедливость, в конце концов, должна торжествовать. Даже пятнадцать лет спустя, что, кстати, для нее не срок. Бывает и дольше.
Бывает так долго, что мы не доживаем, поэтому так хочется иногда госпожу справедливость поторопить.