Я научился от инопланетян, однажды ночью похитивших меня, до мозга костей быть циником. Немного тупым, в меру глуховатым и даже до особой степени чёрствым, не пропускающим эмоции без предъявления соответствующего пропуска Ликинского автобусного завода к своей мягкой сердобольной душе.
Зелёные человечки мне популярно разъяснили, что она у меня одна, другой по складской накладной в ближайшие тысячи лет выписано не будет. А раз так, то душу, соответственно инструкции по эксплуатации, нужно холить и беречь как зеницу ока. Она мне пригодится ещё в этой жизни. Да и в той, когда я улечу на их тарелочке на планету Проксима Центавра, откуда изначально был родом. С названием планеты, возможно, я что-то путаю, сказано было - глуховат. Да и дату отправки они мне сообщили, но она почему-то вылетела из моей головы, как та неразумная пташка, суетливо скачущая с ветки на ветку.
Хотя, надо сказать, чёрненький потёртый саквояж для путешествия я уже давно предусмотрительно приготовил. Он и сейчас ожидает меня в коридоре, прямо перед входной дверью.
Эта дверь, понятное дело, является и выходом в чёрный космос, где каждый из нас, согласно разнарядке свыше, когда-нибудь растворится. Зашёл, пожил маленько в квартире и вышел. Просто, ясно, разумно.
- Только где расписаться, что я тут был? - спросил я у большеголовых пришельцев.
- Ну, оставь свой автограф на стене: "Здесь был Вася". Число, месяц и год. Так делают многие. А если считаешь, что это попахивает банальщиной, и все, кто так намеревается оставить след в истории, - люди, лишённые фантазии, и тебе хочется сделать по-другому, то придётся перед исчезновением попотеть. Расчехлить своё воображение и как садануть им по тому месту, что будет поблизости!
Так, по-отечески советуя, инопланетяне провожали меня из своего корабля. А перед самым прощанием главный из них подарил мне деревянные счёты. Видимо, те самые, которые были у Афанасии Никитичны - бухгалтера с нашего завода. Они лежали у неё в качестве экспоната на шкафу, сплошь забитому пыльными папками. Мебельный старожил из тридцатых годов прошлого века стоял у бухгалтерши в кабинете в дальнем углу и немного покачивался от сквозняка.
- Вы из какого цеха, Василий? - спрашивала она, когда к ней приходил очередной посетитель, недовольный начисленной ему зарплатой.
- Я не Василий, меня звать Пётр! - с нотками обиды отвечал ей мужчина.
- Пусть будет так, Вы только не волнуйтесь, - говорила бухгалтерша, доставая старые потёртые счёты, - вы, Василий, седьмого числа на Благовещение Пресвятой Богородицы не вышли на работу.
Щёлк, и одна косточка, с криком ненароком разбуженной совы, перемещалась в левую сторону.
- А на схождение Благодатного огня 23-го пришли изрядно выпившим и вас отпустили домой, - поправляя очки на переносице, Афанасия Никитична передвигала очередную косточку по железной, немного вогнутой спице.
- Понятное дело, вы очень переживали, сойдёт ли огонь с небес или на Землю спустятся полчища Сатаны...
С каждым щелчком посетитель всё ниже опускал голову. И когда его потупленные очи уже разглядывали предательски развязавшийся шнурок, Пётр, а по совместительству Василий, смущаясь, вздыхал, а женщина, знающая все церковные праздники, выносила приговор. Клиент соглашался и понуро уходил восвояси.
Именно эти счёты и были выданы мне инопланетянами в качестве основного инструмента циника. Никитичне они стали уже не нужны по случаю достижения ею к тому времени пенсионного возраста и ухода на заслуженный отдых. Забота о внуках уже бывшей бухгалтерше представлялась куда более важной задачей, чем копошение в цифрах.
А я, сидя за письменным столом и расположив счёты прямо перед собой, долгими зимними вечерами, плавно переходящими в весенние и летние, пытался свести кредит и дебет окружающей жизни. Частенько, чтобы немного понять нелогичность поступков людей и решить, куда передвигать косточки на счётах - в плюс или в минус, я оборачивался к окну, чтобы там найти ответы на интересующие меня вопросы. Молчаливый стеклопакет с каким-то закачанным внутрь газом, чувствуя к себе внимание, напускал между стёклами важность. Он, разукрашивая кристаллики, выстраивал их в замысловатый выразительный пазл.
Тогда я видел корабль, собирающийся в далёкое кругосветное путешествие за правдой, и толпы людей, размахивающих флагами, поющих разудалую песню: "Боже, храни капитана..."
И почти сразу в окне появлялись усталые лошади, тянущие за собой в глубокой ночи скрипучие телеги, перевозящие что-то непонятное. Из груза, накрытого брезентом, виднеется детская ручка, раскачивающаяся в такт движению повозки.
Чтобы отвлечься от ужасной картины, я разворачивался к столу и вдруг осознавал, что округлые деревянные кости на счётах превращаются в косточки людей, которые беспомощно повисли на железных прутьях истории. И как их не передвигай: слева направо или справа налево, скорбный бухгалтерский итог будет один...
В этот момент одежда, сшитая из ткани цинизма, начинала щипаться и колоться. Я понимал, что мне не удастся вытравить из себя непредвзятость и отрешённость. Человеческое не так просто скомкать, как ненужную бумажку, а затем выбросить в мусорное ведро, забыв, что было написано на ней твоими предками.
- Ха-ха-ха! - где-то в правом ухе раздался хохот Диогена, залезающего, кряхтя, в свою большую бочку из-под вина...
Я обернулся. За спиной никого не было, только возвышалась каменная стена, на которой бурой краской, похожей на запёкшуюся кровь, было написано "Здесь был Вася"...