Повести и рассказы
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
Аннотация: В первый том собрания сочинений вошла повесть "Легенда о Тиле" (2002 г.), рассказы "Отец мой, фронтовик" (2000 г.) и "Два Ивана-победителя" (2001 г.), а также повесть о пребывании Тарасе Шевченко в Казахстане "Не исчез в степной полыни" (Изд. "Костанайский печатный двор", 2003 г.), написанная в соавторстве со Станиславом Мастеровым.
|
Костанай
"Костанайский печатный двор"
2006
Т 19 Тарасенко Анатолий
Собрание сочинений. В 5-ти томах. Т. 1. Повести и рассказы.- "Костанайский печатный двор", 2006, - 208 с.
ББК 84 Р 7-44
ISBN 9965-760-27-6 - (Т.1)
ISBN 9965-760-28-4
В первый том собрания сочинений вошла повесть "Легенда о Тиле" (2002 г.), рассказы "Отец мой, фронтовик" (2000 г.) и "Два Ивана-победителя" (2001 г.), а также повесть "Не исчез в степной полыни" (Изд. "Костанайский печатный двор", 2003 г.), написанная в соавторстве со Станиславом Мастеровым.
АНАТОЛИЙ ТАРАСЕНКО
СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ
В ПЯТИ ТОМАХ
ТОМ ПЕРВЫЙ
ПОВЕСТИ И РАССКАЗЫ
ЛЕГЕНДА О ТИЛЕ
ПОВЕСТЬ
I
Сквозь чуткий утренний сон доносились кухонные шумы, дразнящие запахи и перезвон-перестук посуды. В полудреме смутно ощущалось чувство беспокойного ожидания чего-то неведомого, значительного. "Отец же ночью вернулся", - кольнуло внутри. Я соскочил с постели, оделся и пошел к умывальнику. Ноги после ожогов болели. Как множество послевоенных следопытов-подранков, я с пацанами постарше тоже пытался узнать, чем начинена неразорвавшаяся в отгремевших боях зажигательная бомба.
- Доброе утро, мама. Где батько?
- Доброе, сын. Не ходи, я позову.
На детской памяти моей отец возвращался второй раз. Первый - с фронта, а теперь вот из казенного дома.
...Отец вынес меня на крыльцо, усадил в плетеное, мягко поскрипывающее кресло, подобрал оставленный инструмент.
- Посиди на свежем воздухе, почитай. Я быстро закончу, и будем завтракать.
- Ты деревья кронуешь? Они же цветут...
Отец измерил меня взглядом: кто там его поучает?
- Сушняк убираю. Красота какая, а он, как бельмо на глазу.
Вдали, на пригородных холмах, маячила верхушка станционного элеватора, пониже силуэт Гуляйполя размывала стелящаяся по земле дымка. А вокруг - буйство весеннего сада. Вишня с ног до головы нарядилась, как снегурка. Отец, тоже весь в белом: парусиновом костюме и вышитой украинской сорочке, окунулся в колышущуюся под легким ветерком кипень. Как он там этот сушняк отыскивал... Скорее, отдыхал душой и радовался жизни после замшелой камеры.
Остатки утреннего тумана время от времени накатывались рваными перистыми облачками, отец растворялся в них и вишневой цвети. Казалось, все это не на нашей грешной земле, а гораздо выше: в иных мирах, в зыбком мираже невесомых небесных сфер.
- В хату! - позвала мать. - Бабушка уже за столом. А ты, батько, почему в марком костюме за работу взялся?
- Потому. Роба за полгода надоела... А что это за книжка у тебя? - перевел тему разговора отец. - "Робинзон Крузо"?
Я гордо доложил:
- Про Робинзона я уже давно прочитал. А это легенда о Тиле Уленшпигеле. Я еще и Гоголя сейчас на русском читаю, нас недавно в Сорочинцы на ярмарку возили, тут недалеко.
Отец помыл руки и, заложив разворот пальцем, взглянул на обложку.
- Да, это в самый раз для таких, как ты. Кто надоумил?
- Библиотекарша. Она сказала, что из интересного может быть вот это - легенда.
- Рановато все же, рановато. Но если до середины доплыл, выбирайся на другой берег. О чем, кстати, в книге речь идет?
- Ну, ты же знаешь. Ну, борьба за свободу... Народный герой Тиль... Фландрия... Ну...
- Хватайся за шею, пойдем за стол. И не нукай. В школе, что, замечаний уже не делают?
- Побывать бы там...
- Где это там? В школе?
- Во Фландрии. В школе весенние каникулы.
II
Отец мой Владимир Антонович в тюрьме не сидел. Он провел полгода в криворожском ДОПРе. Аббревиатура того репрессивного сталинского времени обозначала дом предварительного расследования. По-нынешнему что-то вроде следственного изолятора. Но разница в режиме между этим заведением и тюрьмой тогда была еще меньше, чем сейчас. Недаром схлопотавшему-таки статью гражданину пребывание здесь зачитывалось в отмеренный судом срок.
Отцу не зачлось ничего. Как-то поутру его, изолированного от общества директора школы, неожиданно назвали товарищем, а не гражданином.
- Промашка, извиняйте, случилась. Вы освобождаетесь. Но зарубка на носу должна у вас остаться. Классовый враг не дремлет. Так что бдительность и еще раз бдительность. А у вас к тому же, простите за напоминание, папаша Антон - махновец репрессированный.
Отца выпустили потому, что враг этот, вовсе не классовый, был к тому времени взят облавой где-то в Донбассе. Шайка матерых грабителей по наводкам потрошила отдаленные точки, в числе которых оказался и школьный склад с американской гуманитарной помощью. Материальную ответственность за харчи, одежду и обувь от богатых союзников нес отец. В тот роковой вечер он при параде: в полувоенном галифе, кителе и хромовых, со скрипом сапогах, в присутствии комиссии, а потому чинно и осанисто опечатал замки.
После чего и прел в ДОПРе.
Смертоносный послевоенный голод отступал, люди уже удерживали дух в тощем теле. Уже с обнадеживающим грохотом выползали на нивы смахивающие на мастодонтов ушатанные прицепные комбайны. Но никаких материй превыше краюхи хлеба не существовало. У гуляйпольцев, дружно рванувших за пайкой на ближние стройки Запорожья, Донецка и Днепропетровска, в темноте кишащих бандами узловых станций после крепкого хука в ухо реквизировали дорожный провиант. А многие и вовсе жизни положили, обороняя холщовую торбу с сухарями и салом.
Набитый заморским добром склад - это вам не скудная котомка. Кем надо он был своевременно отслежен. Глухой ночью налетчики забрали дробовик у сторожившего объект старого Деркача, запихали его самого в какую-то каморку и вывезли почти все в неизвестном направлении. Прошедший дождик замыл следы.
Дед на вопросы следователя толком ответить не смог. Никого из грабителей он не запомнил, ничего не видел и не слышал. Спал, конечно, старый пень на сырую погоду, как убитый. Даже вспомнить не мог, каким образом без ружья остался. Поговаривали, правда, и вроде как со слов самого Деркача, якобы пригрозили ему: хочешь, мол, жить - сиди тихо и ни мур-мур... Еще судачили: за какие такие заслуги его в сторожах столько лет продержали. И додержались на свою голову. Будто не знали, что он, как в той поговорке, - ни укараулить, ни украсть.
За завтраком я надеялся подробнее узнать о том, неведомом доселе мне мире за колючей проволокой, откуда возвратился отец. О мире, вторгшемся в нашу жизнь долгими днями тревожных ожиданий и слез. Но понял, что надеялся напрасно, все существенное было сказано ночью. Без моего присутствия. А теперь вот, энергично орудуя ножом и вилкой, отец нахваливал коробившую меня яичницу на сале и красочно излагал свои мытарства по возвращению домой от станции к станции на товарняках.
III
С появлением в хате родни и вишневой настойки завтрак переходил в обед, а разговор за столом все больше обретал государственный смысл.
- Царствие справедливости возвели называется, - грохнул кулаком старший брат отца Иван Антонович, сам недавно отведавший тюремной баланды. Звякнула пробка на застольной бутыли с вишневкой. Все вокруг подпрыгнули от неожиданности и приутихли. Такой выработался порядок у нас: молчать, когда слово берет дядька. Бабушка перекрестилась.
- Павла-то, наводчика, и остальное ворье еще месяца два назад арестовали. А ты сиди за них, Володька. И директор школы новый уже... Это как называется?
- Разоблачением диверсантов, - ответил после паузы отец.
- Каких диверсантов?
- Международных. Через фильтр меня пропустили. Родственники у нас за границей объявились. Елизавета в Германии замуж за бельгийца вышла, он там в госпитале армейском лежал. После войны с ним и уехала. К нам же сюда при браке с иностранцем дорога заказана...
- Да что, господи, тому иностранцу делать здесь, - задумчиво рассудила тетка Мария, Запад тоже повидавшая. "Спасибо Гитлеру, - острила она иногда. - Из колхоза никуда не пускали, а он - из страны в страну".
- Товарищу Сталину благодарность за закон о непущении иностранцев объявить надо, - стукнул кулаком дядька. - А то бы всех нас с таким зятем на фильтровку замели.
- Замолчи, Иван, прошу тебя, - перекрестясь, попросила бабушка. - Так значит, теперь они живут в Бельгии?
- Да! Город Гент и провинция знаменитая Фландрия, - ответил отец. - Толя вон книгу по их истории читает. Дочь у них, дом двухэтажный. И автомашина легковая, черт бы ее побрал. Выходит, как бы буржуйская у нас родня.
- Ты посмотри, - удивился дядька Иван. - Бельгия вроде тоже ведь под оккупантами была, а двухэтажка целая. У нас вон гады всё кирпичное толом под цоколь снесли начисто.
- Жива зато, жива Лиза, хай хоть и за кордоном, - запричитала бабушка. - Бог миловал... А Николка наш в той земле немецкой где-то...
Смахнув слезу, бабушка посеменила в свою затемненную комнатушку-келью, зажгла тусклую лампадку, высветившую скорбные лики на образах и стала молиться. За упокой сыночка Николая, а также поименно, по списку за всех известных ей усопших в родовых коленах. Да о здравии мужа своего, моего репрессированного деда Антона, которого, как окажется потом, уже семь лет надо было поминать тоже за упокой.
А мои мысли витали далеко-далеко, во Фландрии. Вон оно как, будто в сказке, получается. Сестра у меня там. И Уленшпигель там, борец за народ, и борец не вообще, а конкретно. Пример, для чего на земле жить надо. Интересно, как у них сейчас там положение: капитализм все-таки, эксплуатация трудящихся. У нас вот, что ни говори, социализм, а положение тоже не очень...
IV
Мыслить глубже мне мешал дядька Иван со своей манерой изъясняться выкриками, затверждая их гулким стуком по столу.
- У сыщиков наших с логикой не все слава богу. Буржуи, значит, нам продовольством помогли. А теперь получается, что они же вербуют наших его разворовать? Так что ли, брат, выходит?
- С логикой... Логика простая: два мира - два лагеря. Бандеровцы за границей активизируются. А у нас там родственники-украинцы. Так что с логикой у них слава богу...
- Вот же собаки какие... Это что же из-за Сталина я каждого грузина теперь должен...
Набожная бабушка невидимо как появилась возле вторгшегося в запретные материи сына и огрела по спине вдвое скрученным полотняным рушником:
- Я только на поклон: "Царица небесная, спаси и сохрани...", а он: "Сталин, Сталин!.." Понаравилось, видать, в тюрьме, так побогохульствуй - быстро вернесся.
У дядьки весь хмель вышел. Потомок свободного, не знающего ни пут, ни браздов, ни полотняного рушника вольного запорожского казачества тихо опустил кулак на стол и каким-то замогильным голосом повторил отца:
- Два мира, два лагеря... В нашем миру лагерь, это точно.
Я хорошо помню, что уже тогда ясно понимал: ни в какую Бельгию никто из нас не поедет. Что на Сталина, как и на испанскую инквизицию, тоже свой Уленшпигель нужен...
Жалко. Сказочная цветущая Фландрия. Моя иностранная сестра. Кровная мне и легендарному Тилю. Тиль Уленшпигель тоже, выходит, родственник...
Новая родня снилась мне долго. Все короткое украинское детство.
V
Не забывался Тиль, не забывался. Романтические детские мечты как генетическая установка на добро, цепко держатся за нас. Не забываются. Но смотрим мы на них с лестницы лет все больше свысока, и они остаются где-то там, внизу, все мельче, все наивнее. Оттого и не сбываются.
Выход в плавание по житейскому морю испытывает романтику юнги реализмом просоленного капитана. И даже прагматизмом затерявшегося где-то в этих пространствах Робинзона. В море безбрежных ковылей седого Тургая, куда меня занесло господствовавшим тогда течением, плотность населения была значительно выше, чем на его островке с единственным верноподданным - Пятницей, но... Суровые будни распашки целины все чаще заставляли меня следовать принципу знаменитого путешественника: полагайся исключительно на себя.
VI
Давно уже к тому времени Сталина опустили ниже нулевой отметки ритуального сооружения у кремлевских стен, а затем предали земле под ними. Руководил страной со всей крестьянской основательностью Никита Хрущев.
Он, спасибо ему, остановил сталинское инквизиторство. Соратники не советовали Хрущеву резко крутить рулем, не рубить с плеча. Но тут Никита Сергеевич, прямо как Тиль Уленшпигель: за народ! Который при репрессиях косили-перекосили, а в войну выкосили наполовину. Не остановить, так скоро и ниву косить будет некому.
За ниву Хрущев тоже принялся сразу. Невозделанная земля при несытной жизни - немой укор хозяину. Разбуженные степи Западной Сибири и Казахстана заполонил разноликий люд, и они преображались на глазах.
Даже жалко, что так быстро скинули Хрущева. Но тут он виноват сам: демократии, видите ли, захотелось. Предостерегали ведь соратники. И сделали...
Правильно поступил Никита Сергеевич! Всем нам демократии хотелось. Я хорошо помню, что ясно понял тогда: теперь в Бельгии рано или поздно мы побываем. Но пока, правда, не до того. Контракт казахстанский надо отработать, во-первых. А во-вторых, оно, когда можно, то и не очень к спеху.
Моя мать отправилась в Гент лишь несколько лет спустя. Мы, дети, договорились, что встретимся все в родительском доме на Украине по ее приезду.
VII
От вокзала из заграничного поезда мать возвращалась в свой дом на грузовом такси. Одних набитых доверху подарками громадных мешков (из-под хлопка или какого-то подобного легкого груза), рассчитанных на объем, а не на вес, у нее было пятнадцать. Знакомый водитель такси, повидавший туристическую контрабанду во всех ее формах и проявлениях, озадаченно почесал затылок:
- Это как же вы, Галина Федоровна, столько провезти ухитрились? Тут же на миллион...
- В Бельгии по сумкам не шарят и не спрашивают, что ты вывозишь. Еще и занести помогут.
А наших таможенников, не позволяющих реализовать программу роста благосостояния советских людей таким недостойным образом, мать миновала с помощью негров из развивающихся стран. Они с нею в одном вагоне налегке возвращались на учебу в Киев после африканских каникул. Каждый из них согласился взять по мешку-два в свое купе, причем, наотрез отказавшись от вознаграждения. Мать потом до конца жизни считала, что самые культурные и порядочные люди на земле - африканские негры.
- Даже на перрон всё сами вынесли. И обращались ко мне "Мадам"! Не то, что наши забулдыги-носильщики во всю глотку: "Гражданка, рубль гоните..."
VIII
К родителям, как было условленно, мы приехали почти все. Первым - самый молодой, но уже с московской пропиской Сергей, а затем я, старший, поездом из Кустаная. Не было лишь среднего Виталия. Телеграмма от него из якутского Заполярья пришла еще неделю назад. Он сообщал, что отбывает из тундры на вертолете в алмазоносный Мирный, а оттуда уже вроде бы как рукой подать...
За ужином во дворе под осокорями весь вечер говорила мать. Мы слушали, лишь изредка переспрашивая, удивлялись и пробовали заграничную снедь и питье. Я даже не подозревал, что настойка может быть цвета бриллиантовой зелени, а ликер - молочного. Кофе, который моментально заваривается, и легкие сигарки со вкусом под него... А где, собственно, я тогда мог видеть такое? В своем теперешнем тургайском Аркалыке? Кстати, уже ставшим гаванью космических кораблей. Или раньше, здесь, в родном Гуляйполе?
Москвич Сергей, тот дает понять, что ничего ему не в диковинку. А отец, наживший после злочастных складов стойкую антипатию ко всему заграничному, не удивлялся ничему:
- Горилка наша с перцем лучше этих цветных компотов. А что касаемо папирос, - затянулся он ядреным "Беломором" и натужно зашелся кашлем, - то такого у них там нет вообще.
В хату пошли уже поздно вечером, такой у матери был тактический ход. Заперев дверь изнутри, она зашторила каждое окно, и мы все, кроме отца, приступили к разборке мешков. Лишь к полуночи содержимое их было разложено.
Видел я в жизни обилие - нет, изобилие! - товаров. Американских, которые потом с отцовского склада украли. Через полтора века после Гоголя блуждал я по описанной им сказочной по богатству сорочинской ярмарке. Ходил по тоннелям из серого советского ширпотреба в центральном московском универмаге. И могу честно сказать, что в этот ряд можно было тогда смело ставить и нашу хату.
Фирменные джинсы, пухлые куртки, толстые свитера, пестрые кроссовки, футболки, бейсболки... А детская одежка... Мы ходили, как по супермаркету, разглядывали и прощупывали всё, примеряли вприкладку к плечам и талиям. Сергей объяснял по ходу, что и почем такое в Москве. Очень недешево, оказывается.
IX
Кто-то громко постучал в окно.
- Виталя приехал, - побежал открывать двери Сергей.
Но в сенях неожиданно появилось местное руководство: голова здешний Филипп Сергеевич и председатель сельсовета Петр Николаевич.
- Что это вы среди ночи? - нервно спросила мать. - Мы спать уже укладываемся...
Наши гости возвращались с полей, там шла уборка яровых. К нам заглянули на огонек, прослышав, что Федоровна вернулась.
Таких людей по прихожкам не держат. Их завели в хату, где не то что сесть, а курице клюнуть было негде.
Один из них, Петр Николаевич, кроме исполнения властных полномочий, вел с людьми еще и политическую работу. Разъяснял, что в мирном соревновании - кто кого - мы Америку обошли уже в космосе абсолютно. И, что стоит лишь еще поднажать на педали, то по всем остальным позициям развитой Запад мы догоним.
И теперь у нас он ревностно обследовал их товар, прикидывая, видимо, сколько еще в поте лица предстоит крутить педали. Остановившись возле кучи яркого детского барахлишка, местная власть огорченно констатировала:
- Догоним... Только, как остряки говорят, в отрыв нам уходить вперед пока нельзя. Увидят, что задница сверкает голая...
Весь вечер противопоставлявший горилку компотам европейского сообщества отец, икнувши, возразил:
- Пропаганда! Тряпочный ассортимент у них, безусловно, шире. Но техника у нас лучше. Подарки наши, которые Федоровна туда брала, спросом пользуются: и фотоаппараты, и бритвы, а часы особенно. Так что если бы не четыре года в окопах...
- Какая пропаганда, какие окопы, если вот оно, - наконец вступил в разговор молчаливый голова и потряс каким-то оранжевым комбинезончиком из общей кучи. - Барахло, конечно, это еще не вся суть, но деталь существенная. Потому что с человеком связана. У нас, ты посмотри, дизелище какой - "Эс-восемьдесят" без ка-би-ны! А комбайн самоходный - чудо техники ведь - без ка-би-ны! А три четверти страны нашей - это Си-би-рь! А у них с кабинами, они всегда первыми в своем мягком климате до такого додумываются. Вот в чем вопрос! Вот тебе человек! А мы хотим, чтобы он... Поэтому, - немногословный голова после такого каскада мыслей начал излагать их сумбурно и снова потряс оранжевым комбинезончиком, - у них вот что для молокососов, а у нас один такой на весь Советский Союз - у Гагарина. Зло берет... У нас же мощь индустриальная...
- Но это же временно, - возразил Петр Николаевич. - Переходный, обозначим так, период. А то ты уже совсем от исторической конкретики оторвался...
- Да не временно, Петро. А то ты сам не знаешь, что труд у нас неэффективный. Все идет еще полностью по-сталински, не заинтересованно и бестолково. Иначе почему мы с тобой в поле от зари до зари, как надзиратели... Ты вот артель "Куструд" Михайла Буряка закрыл. Зачем? Всех фондов-то: одна швейная машинка трофейная. А что люди делали? Сапоги какие тачали хромовые! А теперь кто их делает?
- Но приказано ведь было. Один частник на весь район остался глаза мозолить, и тот у нас. Говорят, одной ногой в коммунизме стоим, а у вас артель - кустарный труд какой-то...
- Ладно, пошли по домам. Утро скоро, на работу нужно.
И гости попрощались.
- Оставь, Федоровна, пару джинсов моим охламонам, - попросил с порога Филипп Сергеевич. - Я рассчитаюсь.
- И моим девчатам, - сказал Петр Николаевич.
- Но только, чтобы меньше кто знал, - поставила условие мать. - А то не выпустят больше никого из нас туда.
И заперла дверь.
X
В окно постучали снова.
- Кого там опять черт несет, - всполошилась мать. - Гасите свет, греха не оберешься...
- Это я, Виталий. Открывайте!
Отлежавшийся в неблизком пути по служебным вертолетам и пассажирским поездам брат спать не дал никому. Возвратиться в родной дом и завалиться в постель? Нет, нужно это событие отметить и радость приезда ощутить сполна.
Из-за стола мы поднялись лишь к обеду следующего дня. Виталий сгреб в охапку с дивана все заграничное добро, сунул его матери и рухнул мертвым сном заполярного бродяги-геолога, добравшегося наконец-то до очага. Мать потихоньку, сортируя вещи, раскладывала их по шкафам, сундукам и чемоданам.
Мы, конечно, понимали, почему из Бельгии нам столько всего навьючили. Столько, что, как призналась мать, поначалу даже очень неловко брать было при нашей гордости.
Потому что они знали: живем мы несколько хуже, чем делаем вид. О нас там известно все. И что демократия у нас особенная, при которой про заграницу нам, наоборот, неизвестно ничего.
В космосе - да, мы впереди. А пониже, на земле, больше сделал Тиль. Не зря Бог ему вечную молодость и бессмертие даровал.
XI
А еще через несколько лет тетка Елизавета Федоровна со своим мужем Альбертом Гейсом приехала на Украину. Не была она здесь почти тридцать лет. Мать сообщила об этом мне в Кустанай, и я пошел к своему партийному шефу.
Тот долго тянул с отпуском, пока я не вспылил:
- Даже если я выеду завтра, то смогу лишь проститься с ними на вокзале.
- Ну, вот и хорошо, собирайся сегодня. Успеешь. У тебя только карьера начинается, а она с госсекретами связана. И не стоит тебе тесность таких родственных связей демонстрировать. Поздоровайся, попрощайся - и достаточно.
Словом, шеф все рассчитал так, что больше и нельзя было ничего сделать по-иному.
В Ингульце, городе-санатории под Кривым Рогом, усадьба одной из старших сестер матери - Марфы. Ингулецкая тетка всю жизнь проработала в торговой сети, а муж ее, высокий и статный Андрей Букша, в свою очередь всю жизнь для этой сети поставлял товары. В общем, супружеская пара неотлучно находилась по месту распределения материальных благ, что было заметно по ее достатку. Редко, очень редко, но встречались при социализме, казалось бы, рядовые семьи, которые, однако, абсолютно ни в чем не нуждались. Если у Андрея с Марфой чего и не было, так это детей.
Совет украинских сестер (всего их в родовом гнезде было семь) решил определить Гейсов по приезду к Букшам, выдавая их как бы за типичную советскую семью с обычными доходами. Чтобы за державу не было обидно перед гостями.
По дороге под моросящим дождиком в теткин дом мать несколько раз ошибалась калитками. И неудивительно: зелень в Ингульце такая, что даже крупных строений не видно и ориентироваться сложно.
И только на громкий голос Андрея, раздавшийся вдруг рядом за густой стеной виноградной лозы, мы попали во двор. Здесь не было дождя, небо закрывали кроны могучих вековых украинских каштанов.
XII
Букши с бельгийцами были одни. Сестры, недолго погостив, разъехались, у всех не дающее продыху домашнее хозяйство. Так что весь начинавшийся день нам предстояло провести лицом к лицу с людьми из другого мира.
Так вот о лицах. Это единственное, что говорит о человеке. Остальное - гарнир.
У всех материных сестер поразительное портретное сходство, но не только в чертах и пропорциях. Это сходство обветренных, озабоченных и, по их же определению, выработанных деревенских теток, с прическами на пробор под белыми платочками. С руками в рельефных венах и сухожилиях. Выделялась из общего ряда наша мать - учительница, и годами моложе. Но тетка Елизавета!..
Она туда не вписывалась совершенно. Белолицая, моложавая, модная, а главное, живая, без того налета усталости от рутинного быта, который монументально высечен на лицах сестер. Тетка бойко говорила на пяти европейских языках, не забыла оба родных - украинский и русский, легко оперировала громоздкими названиями учреждений Евросоюза, именами политиков, премьеров, их жен.
Но меня больше интересовал объявившийся дядя. Тетка, да простит меня она, все равно нашего происхождения и воспитания. А вот Альберт Гейс, прямой потомок Тиля, он какого менталитета? Чем живет, кому поклоняется? Почему мы должны быть с ним в соперничестве. Точнее, в мирном соревновании - кто кого? Возьмет за горло, разумеется...
Еще в дороге мать настоятельно рекомендовала мне к буржуйскому зятю присмотреться. По нашей иерархии он вроде бы простой работяга. А по их западной - там простых не держат - квалифицированный отделочник-плиточник.
- Вот посмотришь на него, сын. Идет сейчас дождь - он Лизе будет сам подавать плащ. За стол садиться - он ей стул пододвинет. Паровозики собирает со всего света, на чердаке у него дома железная дорога, со стрелками, светофорами. Говорит, жалко, что русского паровозика нет.
- Я везу ему, ты мне про это хобби рассказывала.
- Марки коллекционирует спортивные. Тоже, говорит, ваших советских мало. Виталий ему их целую бандероль в Бельгию выслал с уведомлением о вручении. А оно, видишь как, бандероль на нашей таможне конфисковали, а Виталия известили, что если еще одну отправит, то к уголовной ответственности привлекут. Марки, мол, к деньгам приравнены...
XIII
Посмотреть на европейские манеры Альберта в обхождении с женой сразу не удалось, они между собой поругались. Доругивались еще при нас на каком-то совершенно непонятном говоре, видимо, на языке самого Уленшпигеля.
- Собирается сходить в город сам, - объяснила тетка Лиза. - Он тут уже столько приключений себе понаходил, что хоть перед отъездом пусть дома посидит.
Первым, по словам тетки, его осмотром достопримечательностей Ингульца стала прогулка за куревом. Запас свой этого добра у него был достаточный, но он хотел ознакомиться со здешним предложением. И у самого магазина встретил действительно интересное природное явление: вдавленный в землю миллионы лет назад, отшлифованный подошвой ледника громадный валун. Как свидетельствует местное население, камень медленно, непонятно по каким законам вылезает наружу, все больше и больше затрудняя вход покупателям.
Попробовав ступить на скользкий под дождем валун, Альберт начал расспрашивать дорогу в конкурирующий, более удобный магазин, но никто его не понял. Вернувшись, он сильно переживал за хозяина и просил Андрея передать ему, что так ведь можно разориться. Он ходил согбенно, руки за спину, взад-вперед, пока дядька не успокоил его: не разорится никто, магазин там один-единственный.
Посуху Альберт магазин тот все же посетил. За хлебом. Уплатив точно отсчитанную Марфой сумму, он не брал поданную ему на прилавок булку. Сделал круговой жест рукой: упаковать, мол, забыли. Продавщица сообразила - раз немой, значит, глухой:
- Посмотрите, какие мы культурные стали! - работала она на публику. - Как вермут хлестать за углом из горла да спорышом закусывать...
- Нюра, ты что, это ж зять Марфы немецкий, - одернул продавщицу кто-то из очереди.
Иностранца обслужили, вежливо завернув хлеб в подержанную, с разгаданным кроссвордом газету.
- И так, - продолжала тетка, - каждый день. А поедешь с ним куда-нибудь, так не знаешь, что и отвечать: - Чья это земля? Кто ее так запустил? Почему ее не сдадут в аренду? Как ему объяснишь, что земля ничейная...
Поезд уходил ночью, и за ужином мы прощались. Я отдал Альберту подарки. Альбом марок к московской Олимпиаде, которые он тут же начал исследовать через лупу, извлеченную из дорожной сумки.
Затем я достал из картонных коробочек паровозик и три вагончика. Альберт, пока я состав формировал, стоял передо мною с ладонями вместе у подбородка.
...А паровозика-то советского для Альберта даже в Москве не было. Не возилась, видать, наша индустрия с сувенирными копиями своих железных коней. Тогда я, зная некоторые тонкости науки коллекционирования, купил чешский. А в кустанайском локомотивном депо на его брюшке пробили клеймо о прописке этой транспортной единицы к железнодорожной станции Кустанай.
Альберт внимательно осмотрел вроде бы уже имеющийся у него экземпляр, но с незнакомой маркировкой. Потом радостно жал мою руку двумя своими, поняв, конечно, что такого уникального экспоната ни у одного бельгийского коллекционера нет.
И, наконец, я вручил ему роскошное издание бессмертного произведения Шарля де Костера "Легенда об Уленшпигеле".
Да, не простак этот отделочник и не чудак. Он позвал тетку Елизавету как переводчицу, и мы долго говорили о книге. Я столь серьезной реакции не ожидал, нам все-таки внушили, что прагматичный Запад уже давно ничего не читает, в школе ничего не учит, а только телевизор смотрит.
- И читают, и изучают в школе, - объяснил Альберт. - Уленшпигель ведь не просто литературный герой. Это народная легенда от исходной правды. Это символ духа нашей нации.
Потом Альберт держал продолжительный монолог, не делая паузы для переводчицы. Видимо, пока не изложил целиком оформленную мысль.
- Он говорит, - стала пересказывать тетка, - что вы, молодые, современные политики придете к власти на смену брежневскому руководству с его отжившим складом мышления. Вам предстоит снять железный занавес и объединиться с Европой. Вы нуждаетесь в ней, а у вас есть много того, в чем Европа нуждается. Он, - сделала нажим тетка, - не только об экономическом, но, прежде всего, о духовном единении говорит. И тогда будет так, как хотел Тиль.
А потом тетка Лиза добавила от себя:
- Это твой отец и дядька Андрей обвиняют Альберта, что он в тылу сидел, а они немцев били, кровь проливая. Так вот, твой дядька Альберт в рядах французского Сопротивления воевал...
XIV
- А не приехать ли вам на следующий год в Кустанай, - предложил я тетке Лизе уже на вокзале.
Помнил я, конечно, предостережения насчет демонстрации связей с заграницей. Их влиянии на карьеру. Но это еще ничего не означало. Попав в партийную "обойму" случайно, я быстро понял, что случайность здесь и есть железная закономерность. Никто из тех, кто пытался сегодня подмостить себе соломки на завтра, судьбу не перехитрил. Так что шагай себе прямо и освободи голову для великих дел.
- Нет, Толя, спасибо. Вы там, насколько нам известно, пока еще свою целину обустраиваете...
"Может, оно и к лучшему, - подумалось тогда. - Если в обустроенном Ингульце при изобилии дома Букшей проблемы с гостями возникали, то в нашем Кустанае... Подождем до лучших времен".
XV
У меня был еще месяц отпуска, но я отбыл домой досрочно. Через несколько дней по возвращении Елизавета Федоровна Гейс скоропостижно скончалась в больнице города Гента при профилактических процедурах в результате врачебной ошибки. Это был гром среди ясного неба: ведь там же такая медицина!..
Но пока что мыслящий белковый организм человеческий остается беспомощным в жерновах более прочных субстанций вечной материи, и мы, деваться некуда, миримся - судьба. Судьба по-нашему - это, в большей мере, та самая - из великого множества возможных - роковая для жизни случайность. И, в меньшей, - то, как в отмеренный временем срок человек самое себя конструировал.
Мать вылетела на похороны, а я домой, в Кустанай.
Шеф выразил глубокое и искреннее сожаление, заметив, что родственная нить у меня по этой линии обрывается. Оставшиеся - это уже иностранцы.
Я поблагодарил и сообщил ему, что приглашал бельгийцев сюда.
- Не побоялся?
- Ваших предостережений?
- Нет. Другого...
- Другого боялся... А сколько, как вы думаете, нам еще перед ними будет стыдно за себя? Конечно, можно было бы показать им Сарбайский карьер, таких действительно в земле отрыто мало, и контактировать там не с кем. Но были они хотя бы геологами... А они...
- Обыватели безыдейные...
- Почему же? Идейные...
Шеф (это, конечно, кличка, он руководитель региона) забарабанил пальцами по зеркальному лаку стола, в котором отражался, как карточный король: под собою от пояса, еще и вниз головой.
А ведь оно так и есть, все мы в двух ипостасях: на людях и в себе.
- Конечно, при таких заботах, как тот же Сарбай, мы никогда не выполним план по производству зубочисток... Мы ошибочно задавили мелкого частника, Ленин ведь экономику нам вместе с ним завещал. Многоукладную, с присущим ей демократизмом. Запад уходит, в итоге, во всеобщий отрыв...
И шеф умолк, забарабанив пальцами. Столько откровений я от него еще не слышал.
- Ну и вечный вопрос: что делать?
- Ждать, когда это увидят там. Сверху. Ситуация такова, что пора им уже прозреть. Счастье наше - запас прочности государства. Пока его хватало даже на большие глупости верхов.
Почему вскоре страна рухнула? Потому что глупости оказались сверхбольшими, а запас прочности мы переоценили.
XVI
Железный занавес пал.
Но ниточка родственных связей с Бельгией при столь благоприятных условиях, похоже, обрывалась окончательно. Альберт женился во второй раз, и следы его затерялись. Мать по великим праздникам обменивалась открытками с племянницей Кристиной, каждая писала на своем языке, из чего можно было судить разве лишь о том, что стороны о родстве не забыли.
А затем мать внезапно, после тяжелой травмы надолго покинула Украину. Она проходила курс реабилитационного лечения в признанном центре ортопедии - клинике Гавриила Илизарова в соседнем Кургане, а после - здесь, у меня в Кустанае.
А недоступная заграница - стоило лишь приоткрыть дверь - сама ринулась к нам, ворвалась во все сферы бытия. Невидимо - в идеологические материи. И видимо - половодьем избыточных на своих прилавках товаров, захлестнув по края пустовавшие магазины и скудные рынки.
Зарубежье лишилось имиджа запретного плода, экзотики зеркальных фасадов и богатых витрин, и устремился туда теперь не любопытствующий насчет капиталистического образа жизни народ, а деловые люди со своими прозаическими, часто обременительными заботами.
XVII
Уже неделю колесили мы с Бертраном Рубинштейном по Германии на автомашине бывшего кустанайца Николаса Фогеля, оказывавшего там содействие нашей фирме. К концу командировки выдалась свободная половина дня, и мы не спеша двигались из Гейдельберга в сторону своей гостиницы в Моерсе.
На автозаправке из подрулившего сзади "Мерседеса", обращая на себя внимание веселым расположением духа, видимо, после нескольких бокалов здешнего хмельного рейнвейна за обедом, к нам направился седой розовощекий немец. Еще издали он завел разговор на ломаном русском.
Когда я вернулся с сигаретами, немец, поддерживая под руку Рубинштейна, совершал нечто похожее на ритуал братания.
Русский, как оказалось, у нашего попутчика с войны. Учился он ему по дороге отсюда до самого Курска, где его встречал "со товарищи" Рубинштейн. Прицельным огнем из окопов напротив. А потом почти год гнали незваного гостя назад, сюда, до самого фатерлянда.
И вот, неожиданная встреча после длительного, в несколько десятков лет перерыва. Немец говорил громко и размашисто жестикулировал. Полицейский рядом никакого внимания на выпившего водителя не обращал, видимо, в Германии, как и у нас, фронтовики в почете или имеют льготы. Так оно, конечно, или нет, но вилла для отдыха где-то в горах за полторы сотни километров отсюда у него имелась. Туда он и тащил нас за рукава на ужин с ночевкой.
- Отрываться надо как-то культурно, - намекнул Рубинштейн Фогелю. - После того памятного визита, который они нанесли в наш дом, с ответным не ходят.
- Ага! - ответил Николас. - Оторвешься. У него машина четыреста тысяч дойчмарок стоит.
И все-таки, решив сделать небольшой крюк в сторону на развилке основной дороги, мы от немца ушли. Потеряв нас из виду, он на своем престижном "Мерседесе" стрелой пронесся мимо. Догонял...
XVIII
- Венло, - прочитал название встретившегося по пути городка Рубинштейн, который в течение всей поездки внимательно изучал через стекло придорожные указатели и записывал в свой бортовой блокнот. - Что-то не слышал такого...