1.1.Общая характеристика состояния современного литературоведения
в странах немецкоязычного региона
Формально-аналитическое направление
Структурно-семиотические концепции
Интертекстуальный / интердискурсивный анализ
1.1.1. Структурный психоанализ
1.1.2. Новейшие толкования творчества Гоголя в рамках постструктурализма
1.2.Философско-антропологическое направление
1.2.1. Рецептивная эстетика
1.2.2. Экзистенциальная критика
Глава 2. Вопросы биографии и творческого метода Н.В.Гоголя
в немецкоязычных публикациях после 1970 года
2.1. Биографические работы
2.2. Роль комического в повестях Гоголя
2.3. Драматургия Гоголя
2.4. Особенности стиля и языка произведений Гоголя
Глава 3. Рассмотрение религиозно-философских проблем мировоззрения
и творчества Н.В.Гоголя в современной немецкоязычной среде
3.1. Духовно-нравственное начало в творчестве Н.В.Гоголя
3.2. Философская проблематика
3.2.1. Антропологическая тематика
3.2.2. Тема смерти
3.2.3. Эстетика
3.3. "Шинель"
Заключение
Примечания
Библиографический список использованной литературы
ВВЕДЕНИЕ
В конце нашего столетия по-прежнему велик интерес к творчеству Н.В.Гоголя как в России, так и на Западе. Причину этого следует видеть не только в вечной "загадке" гоголевского таланта, но и в непреходящей современности произведений русского писателя. Перемены, произошедшие в XX веке в жизни людей, часто заставляют современного человека задуматься над вопросами, ответы на которые сокрыты в художественном наследии русской классики XIX века. Русская классика, и в том числе творчество Н.В.Гоголя, привлекает к себе внимание не только соотечественников, но и западных читателей и исследователей литературы. Кажется не случайным, что во второй половине ХХ века Гоголь был буквально открыт заново на Западе. Многочисленные публикации, постановки гоголевских пьес, создание фильмов свидетельствуют о повышенном интересе к русскому писателю и русской культуре в целом, что во многом связано с развитием славистики в западных странах (и в первую очередь в Германии) после 1945 года. На прошедшей в 1976 году в Венеции конференции "Н.В.Гоголь и европейская культура" ученые, художники, кинематографисты говорили об актуальности писательского и мировоззренческого наследия Гоголя для современного мира. Вопросы, затронутые Гоголем в его творчестве, особенно важны для современного человека. Как пишет Ю.И.Сохряков, "...творческое освоение художественного опыта Гоголя только начинается на Западе, и многим его творениям еще предстоит быть заново осмысленными в связи с происходящими во второй половине ХХ века социально-историческими и духовными изменениями"1. Укрепляющиеся международные связи, обмен мнениями среди литературоведов также способствуют развитию современного гоголеведения.
V конгресс славистов Германии (09.-12.10.1990, Берлин) показал, что Гоголь принадлежит к русским классикам, пользующимся повышенным вниманием со стороны немецких исследователей. Что привлекает немецкоязычного литературоведа в творчестве Гоголя и что остается незаметным для его исследовательского взора, каковы особенности осмысления гоголевского художественного мира в иной культурно-языковой среде - эти вопросы актуальны для постижения в первую очередь своеобразия гоголевского таланта. Взгляд на русского писателя из другой, "инонациональной" сферы позволяет обнаружить новые аспекты в анализе и интерпретации мировоззрения и творчества писателя, наметить новые перспективы в изучении его художественного мира. "Иновременный, инонациональный контекст интерпретации позволяет выявить особую глубину классического текста, выходящую за пределы смысловой конкретики гоголевской эпохи, целый спектр новых образных смыслов и семантических полей, актуальных для современного читателя"2. Кроме того, немецкоязычное литературоведение имеет, на наш взгляд, богатые и глубокие в философско-эстетическом плане традиции (берущие начало в сочинениях немецких мыслителей конца XVIII - начала XIX вв.), дополненные опытом различных западных школ и направлений, без которых немыслимо сегодняшнее изучение литературы на Западе. Такая серьезная литературоведческая база дает возможность исследователям Германии, а также Австрии и Швейцарии приблизиться к постижению идейно-художественных особенностей творчества Гоголя во всей их сложности и неоднозначности, чего часто нельзя сказать об англоязычных и других европейских исследователях писателя. Однако проблема герменевтических трудностей (необходимость перевода на другой язык, удаленность от временного и общекультурного контекста) рецепции русской классики в немецкой науке, безусловно, остается нерешенной.
Для исследования нами выбраны публикации последних десятилетий как наиболее актуальные с точки зрения современности и интересные новыми и оригинальными подходами к рассмотрению литературного произведения. Знакомство с современным западным (в первую очередь немецкоязычным) литературоведением, критическое усвоение его опыта представляется необходимым для дальнейшего развития отечественной науки.
Изучение восприятия творчества Гоголя в немецкоязычных странах неизбежно приводит к проблеме соотношения и связей русской и немецкой культур. Данная проблема, положенная в основу нашего исследования, входит в целый спектр актуальных для современного человека вопросов о духовно-исторических связях между Россией и Западом, а также о своеобразии русского культурного наследия. Неоднозначность решения этой проблемы может быть соотнесена с неоднозначным отношением самого Гоголя к немцам и немецкой культуре: с одной стороны, юношеское увлечение немецким романтизмом и немецкой эстетикой, восхищение средневековой немецкой архитектурой, воплощающей, по словам писателя, величие европейского духа, а с другой - отрицательные высказывания по поводу немецкого характера в переписке, иронические образы немцев в "Невском проспекте" и "Ревизоре".
На основании указанных проблем и аспектов нам представляется правомерным говорить об актуальности заявленной темы.
В то же время следует отметить, что восприятие личности и творчества Н.В.Гоголя в немецкоязычных странах в последние десятилетия ХХ века - тема сравнительно новая в гоголеведении и потому малоизученная. Специальных работ непосредственно по ней на данный момент не существует. Вместе с тем некоторые начинания и разработки данной темы можно обнаружить в ряде исследований как отечественных, так и западных авторов, посвященных, как праґвило, рецепции Гоголя не только в немецкоязычных странах, но во всем зарубежном литературоведении, или достаточно удаленным по времени публикациям (XIX - 1960-е годы XX вв.) Отдельную группу составляют несколько рецензий на немецкоязычные работы в области гоголеведения последних лет. Остановимся на обзоре имеющих отношение к нашей теме публикаций.
Несмотря на то, что временные рамки нашего исследования ограничены последними десятилетиями XX века, обращение к характеристике первоначальных, сделанных неґмецкими критиками еще при жизни писателя, оценок гоголевского творчества имеет существенное значение для понимания специфики германской литературной критики, а также позволяет проследить зарождение основных тенденций восприятия русского писателя в Германии. В монографии немецкого автора Э.Райснера "Германия и русская литература. 1800-1848 гг."3 рассматривается восприятие русской литературы первой половины XIX века, и в частности Гоголя, современной ей литературной критикой Германии. Райснер указывает, что имя Гоголя, наряду с именами Пушкина и Лермонтова, уже в начале творческого пути писателя было хорошо известно немецкой читающей публике. При этом отношение к Гоголю с самого начала носило двойственный характер - с одной стороны, горячего одобрения и сочувствия, а с друґгой - неприятия гоголевской сатиры в обличении русской действительности. Нетрудно заметить в этой двойственности некое сходство с неоднозначными оценками Гоголя в русской критике 30-40 годов.
Первым немецким откликом на гоголевское творчество явилось сообщение петербургского корреспондента литературного журнала "Блеттэр фюр литерарише Унтерхальтунг"4, в котором подробно рассказывалось о постановке "Ревизора", только что осуществленной на петербургской сцене. Об этой рецензии Райснер пишет, что ее безымянный автор в целом характеризует премьеру как несомненґный успех молодого русского автора, но, вслед за русской критикой, отмечает якобы излишнюю резкость в обличении Гоголем жизни высших сословий.
Среди наиболее глубоких исследователей Гоголя при его жизни Райснер называет прежде всего Роберта Липперта, опиравшегося в своих статьях на высказывания В.Г.Беґлинского о гоголевском творчестве и видевшего в русском писателе, соответственно, "отца раннего русского реализма и натуральной школы". В целом же нетрудно заметить, что в XIX веке работы немецких авторов о русских писателях, как правило, имели информативный характер: перевод иностранной книги являлся прежде всего одним из способов познакомиться с культурой другой страны.
Более поздний период восприятия Гоголя в немецкой культуре освещен в диссертации У. Кирстена "Немецкий образ Гоголя и его традиции в споре реакции с прогрессом (1890-1960)5. В ней, как и в работе Э. Райснера, говорится о том, что Гоголь в сравнении с другими великими русскими писателями - такими, как Тургенев, Толстой, Достоевский, Чехов, - не вызывал столь большого интереса со стороны немецких исследователей, что объясняется преобладанием в его творчестве проблем, свойственных исключительно России, и сторонней позицией Гоголя в политических вопросах его времени.
Если первые оценки творчества Гоголя во многом повторяли мнение русских литеґраторов, то дальнейшее развитие литературно-критической мысли в Германии не могло не привести к появлению разнообразных и отличных от господствовавших в отечественном литературоведении направлений в изучении Гоголя.
Обзорные статьи и рецензии последних десятилетий, посвященные немецкоязычным публикациям о Гоґголе, в некоторой степени отражают, хотя и достаточно фрагментарно, разносторонґний и неоднозначный подход к личности и творчеству писателя, свидетельствуя в то же время о степени развития немецкоязычного литературоведения в целом.
Пожалуй, самой существенной по данной теме публикацией является книга немецкой исследовательницы Б.Зайдель-Дреффке "Основные тенденции международного изучения Гоголя во второй половине 20 столетия (немецкоязычные страны, США, Великобритания, Советский Союз)"(1992)6. Целью ее исследования явилось выявление основных направлений в гоголеведении 50-80-х годов, объединивших группы ученых как на Западе, так и в Советском Союзе. Важным достоинством книги является систематический и критический подход к рассматриваемому материалу, гармонично сочетающийся с объективностью авторских суждений. Указанные в работе литературоведческие направления сосуществуют, по мнению исследовательницы, на равных правах. В то же время в связи с изучением разных методов в гоголеведении автор отмечает наличие редукционизма - когда отдельные исследователи видят лишь свою концепцию в качестве единственно приемлемой. В качестве пояснения своей мысли Б.Зайдель-Дреффке приводит древний символический образ загадочного сфинкса, имеющего тело зверя и голову человека. По мнению исследовательницы, этот символ в некоторой степени поясняет связь и контраст между психоаналитическим и религиозным направлениями в изучении Гоголя. Разница между ними велика, но лишь общая картина приближает нас к "истинному" Гоголю, так же, как лишь целостный образ сфинкса предполагает раскрытие его загадки.
В вводной части дается общий обзор восприятия Гоголя в Германии, Австрии и Швейцарии. В Германии, как пишет Б.Зайдель-Дреффке, еще до 1945 года выявилось определенное тяготение к психологическим и религиозным интерпретациям творчества Гоголя. Славистика в Австрии и Швейцарии определена как сравнительно молодая наука, получившая развитие лишь после второй мировой войны и не сыгравшая значительной роли в гоголеведении. Для выбранной нами темы существенной является вторая глава книги, посвященная главным проблемам западноевропейского и американского гоголеведения после 1945 года. Автор упоминает наиболее значительные, с ее точки зрения, работы этих лет, вышедшие в немецкоязычных странах, Англии и Америке; примерно лишь третья часть всего материала приходится на немецкоязычные публикации последних десятилетий. Среди немецких биографических работ о Гоголе указаны монографии Р.-Д.Кайля "Н.В.Гоголь"7 (1985) и М.Брауна "Н.В.Гоголь. Литературная биография" (1973)8. Первая охарактеризована как "краткое собрание основных биографических фактов, позволяющих читателю приобрести самое общее представление о важнейших отрезках жизни великого русского писателя"9; в связи со второй справедливо замечено отсутствие единой концепции гоголевского образа, а метод автора определен как эклектичный. Констатация некоторых биографических фактов, как замечает Б.Зайдель-Дреффке, никак не связана в книге М.Брауна с анализом произведений. По мнению немецкой исследовательницы, хороших биографических книг о Гоголе существует очень мало, большинство из них носит чисто научный характер, а беллетристические описания вообще отсутствуют.
Б.Зайдель-Дреффке различает три основных направления в западноевропейском и американском гоголеведении: психоаналитический метод, изучение религиозно-философских аспектов в творчестве писателя и формальный анализ. Современная картина немецкого литературоведения представляется, конечно, более сложной - формальный анализ распадается на ряд во многом отличных друг от друга методов, а наряду с религиозно-философской тематикой немецкие исследователи обращаются к проблемам поэтики Гоголя - но с определением главных тенденций нельзя не согласиться. Психоаналитический подход к творчеству Гоголя получил распространение среди немецкоязычных авторов преимущественно в 90-х годах, поэтому в исследовании Б.Зайдель-Дреффке нашли отражение лишь работы англоязычных литературоведов в этом направлении. Вместе с тем дается подробная характеристика психоаналитическому методу, которому немецкая исследовательница посвящает также отдельную статью ("Гоголеведение и психоанализ. История и современность"10). В статье ставится задача проследить историю темы и ознакомить читателей с характером дискуссий по проблеме правомерности психоаналитического подхода в литературоведении. Говоря о немецких работах в этой области, Б.Зайдель-Дреффке ссылается на упомянутую нами диссертацию У.Кирстена, в которой говорится, что ряд немецких исследователей первой половины ХХ века (О.Каус, Г.Геземан, Э.Кречмер) пытались представить Гоголя психически больным человеком. При этом в их работах отчетливо наблюдается непонимание как самой личности писателя, так и его творческого процесса. Но все же большая доля психоаналитических толкований личности и творчества Гоголя, судя по статье Б.Зайдель-Дреффке, принадлежит англоязычным работам. Среди немецких исследований последних десятилетий автором отмечена также вышеупомянутая литературная биография Гоголя, написанная М.Брауном, в качестве жизнеописания, в котором встречаются положения, близкие к психоанализу. Завершая статью, Б.Зайдель-Дреффке высказывает свое мнение по поводу психоаналитического метода в литературоведении. Ни безоговорочное принятие психоанализа в гоголеведении, ни его полное отрицание не дают, по словам автора, нужного положительного эффекта. Психоанализ в изучении Гоголя позволяет опробовать новый подход к творческому субъекту, но, с другой стороны, существует вероятность недостоверности биографических фактов, взятых как доказательства тех или иных предположений. Психоаналитические исследования, как считает Зайдель-Дреффке, не могут обладать стопроцентной достоверностью и объективностью. К тому же художник не всегда придает свои личные качества создаваемым героям: он может прибегать к прямой мистификации даже в мемуарах и письмах, как это делал сам Гоголь в переписке с друзьями. Автор статьи подчеркивает односторонность психоанализа: "...как человек не является только продуктом общества, так и сознание его не может определяться одной сексуальностью"11. Новейшие немецкоязычные исследования свидетельствуют вместе с тем о постепенном вторжении психоанализа в литературоведение Германии.
Религиозно-философская проблематика в то же время всегда была близка немецким ученым, и Б.Зайдель-Дреффке указывает на ряд значительных немецкоязычных работ последних десятилетий в этом русле. При этом она устанавливает довольно широкие рамки для изучения религиозного мировоззрения Гоголя, объединяя церковные и святоотеческие мотивы с народно-мифологическими (имеются в виду образы нечистой силы в ранней прозе писателя). Само по себе такое сочетание является неправомерным, но этот подход вполне объясним разнообразием западных публикаций по религиозной проблематике. Автор книги делит все публикации на данную тему, вышедшие после 1945 года на Западе, на две группы: к первой относятся исследования, затрагивающие общие религиозно-философские и моральные аспекты творчества Гоголя, ко второй - попытки изучения (в духе компаративизма) отдельных библейских и церковных мотивов и реминисценций, народных легенд в произведениях писателя. В первую группу входят такие немецкие публикации, как книга Х.Шрайер "Религиозная картина мира у Гоголя и его литературное творчество. К вопросу о противоречии между искусством и тенденцией" (1977)12 и статья В.Казака "Гоголь и смерть" (1979)13. Идею Х.Шрайер о повторении элементов средневековой мистики в творчестве Гоголя можно, по мнению Б.Зайдель-Дреффке, сравнить с теориями О.Шпенглера и Н.Бердяева. Автор книги считает неубедительным предположение Х.Шрайер о том, что именно в мире негативных, отрицательных свойств Гоголь показывает путь к божественному и абсолютному. "Стремление к созданию "абсолютного" в искусстве можно сравнить с притязанием на абсолютную истину в науке, которое до настоящего момента неизбежно заводило в тупик"14.
Во вторую группу исследований религиозной проблематики у Гоголя Б.Зайдель-Дреффке включает статью немецкого автора П.Тиргена "Шинель" Гоголя и Нагорная проповедь" (1988)15 и книгу швейцарского гоголеведа Л.Амберга "Церковь, Литургия и благочестие в творчестве Н.В.Гоголя" (1986)16. В статье П. Тиргена автор замечает недостаток внимания к смысловому плану повести за счет преобладания в интерпретации одной все определяющей идеи (анализ повести в контексте евангельских глав 5-7 от Матфея). Книга Л.Амберга определена как своего рода резюме, в котором сделана попытка ответить на большую часть вопросов, связанных с религиозной проблематикой у Гоголя. Б.Зайдель-Дреффке соглашается с мыслью Л.Амберга о первоочередной задаче Гоголя показать истинное предназначение Церкви и Литургии и ставит швейцарскому автору в заслугу его обращение к оставленным в критике без внимания "Размышлениям о Божественной Литургии". Немецкая исследовательница пишет, что сама она относится к религиозному мировоззрению Гоголя с особым интересом, так как именно духовное развитие писателя решительным образом определило эволюцию его творчества.
Гораздо более критичное отношение вызывает у автора книги формальный метод в изучении Гоголя, обращенный в первую очередь к языку и стилю и вместе с тем претендующий на объективность. На практике же объективность превращается в субъективность, ведь остаются без внимания как авторский замысел, так и читательское восприятие, и субъективный метод анализа текста и стиля полностью исключает соотношение с внетекстовой реальностью. По мнению Б.Зайдель-Дреффке, подобный формализм сужает взгляд на произведение. Определенный интерес формалистов к творчеству Гоголя объясняется большой ролью вещей, вещественных деталей в художественном мире Гоголя - ведь целью "новой критики" является анализ вещей в их вещественности. Англоязычные работы, как и в области психоанализа, здесь преобладают. Немецкий формализм в литературоведении имеет особые традиции, сформировавшиеся, как указывает Б.Зайдель-Дреффке, под влиянием русской "формальной школы", символизма и экзистенциализма. Понятие "структура", которое образует в философии экзистенциализма и феноменологии центральную категорию, применяется и конкретизируется на примере художественного произведения и его формальных элементов. Из рассмотренных исследовательницей работ, относящихся к формальному направлению, в последние десятилетия опубликованы диссертация Г.Хартманна "Образы героев и перспектива рассказчика в "Петербургских повестях" Н.В.Гоголя (1975)17 и книга И.Бока "Анализ сюжетных структур прозаических произведений на примере "Носа" и "Шинели" Н.В.Гоголя" (1982)18. Если Г.Хартманн пишет, по словам Б.Зайдель-Дреффке, в традиции "критической идеологии" и подчеркивает влияние общественных условий XIX века на сознание русского писателя, то И.Бок предлагает исключительно структуралистский анализ гоголевских повестей (текст - как система знаков), и работа его предполагает скорее лингвистическую, чем литературоведческую базу знаний. Однако, рассматривая произведение как некое единство (состоящее из знаковых символов) и не отдавая преимущество языку перед смыслом текста, И.Бок, как указывает Б.Зайдель-Дреффке, несколько "оживляет" свое восприятие Гоголя.
Завершая главу о западноевропейском и американском гоголеведении после 1945 года, Б.Зайдель-Дреффке уделяет несколько страниц анализу работ "Нестора немецкого гоголеведения" Д. Чижевского. Она подчеркивает их оригинальность и неподчиненность ни одному из вышеуказанных направлений. К основным темам исследований Д.Чижевского она относит стиль Гоголя, истоки мистицизма писателя, соотношение романтических и реалистических черт в его творчестве, гротеск. Обзор работ Д.И.Чижевского о Гоголе мы находим и в статье В.А.Врубель "Д.И.Чижевский и его статья "Неизвестный Гоголь"19, автор которой однако оставляет без внимания последґнюю публикацию Чижевского, посвященную русскому писателю и посмертно опубликованную в 1978 году под названием "Да" и "нет" Гоголя"20. Характерной черґтой исследовательской манеры Чижевского В.А.Врубель считает сосредоточенность на "стилистико-идеологическом единстве" в творчестве Гоголя. Этот исследователь, по мнению автора статьи, являл собой воплощение европейской, немецкой интеллекґтуальной традиции. Среди особенностей статей Чижевского отмечаются внимание к "украшенному" романтическому стилю Гоголя, изобилующему метафоґрами, гиперболами, различными словечками (типа "даже"), странными фамилиями, производящими комический эффект, а кроме того - интерес к "идеологической программе" "космического сатирика".
Рассмотренная выше книга Б.Зайдель-Дреффке является на данный момент единственным в своем роде исследованием, хотя бы в некоторой степени освещающим состояние немецкого гоголеведения последних десятилетий. В ней дается не только реферативный обзор важнейших немецкоязычных публикаций, но и намечены главные направления и методы западного литературоведения, определение которых необходимо для понимания специфики восприятия Гоголя в Германии.
Небольшой обзор немецкоязычных публикаций о Гоголе содержится в уже упомянутой книге Л.Амберга "Церковь, Литургия и благочестие в творчестве Н.В.Гоголя". Интерес к Гоголю со стороны представителей различных методов - социологов, символистов, формалистов, психоаналитиков, толкователей абсурда - Л.Амберг объясняет принципиальной неоднозначностью этого писателя. Швейцарский исследователь различает два подхода к изучению гоголевского творчества: один из них состоит в применении к произведению мерки определенного актуального литературного направления, другой подход, предложенный Л.Амбергом в его книге, представляет собой разъяснение художественного и мировоззренческого самосознания писателя с помощью одного из его художественных мотивов. Л.Амберг уделяет внимание нескольким, наиболее значительным на его взгляд публикациям, среди которых вышеуказанные книги М.Брауна и Х.Шрайер, статьи о Гоголе Д.Чижевского, а также исследование Ф.фон Лилиенфельд "Гоголь как автор "Размышлений о Божественной Литургии"(1971)21.
Л.Амбергу представляґется интересным сравнение отдельных мотивов "Выбранных мест..." с "Подражанием Христу" Фомы Кемпийского, проведенное Шрайер, а также изучение ею влияния свяґтоотеческих творений на мировоззрение и творчество Гоголя. Вместе с тем, швейцарский автор замечает, что в исследовании Х.Шрайер не затронута церковная и литургичеґская тематика, причем за рамками книги остались "Размышления о Божественной Литургии". В связи с этим малоизученным произведением Гоголя Л.Амберг высоко оценивает статью немецкого теолога Фэри фон Лилиенфельд, в которой впервые в гоголеведении предложен научный анализ гоголевского текста "Размышлений..." и рассматривается генезис и богословско-историческое значение этого сочинения. Авґтор статьи, как указывает Л.Амберг, считает особо важным тот факт, что Божественґная Литургия представлена в сочинении Гоголя с позиции предстоящего верующего человека. Ф.фон Лилиенфельд уделяет особое внимание стилю гоголевского сочинения и устанавлиґвает использованные Гоголем источники, что является основой для дальнейшей характеристики "Размышлений...", выполненной уже Л.Амбергом.
"Литературная биография" Н.В.Гоголя, написанная М.Брауном, оценивается исследователем как весьма ценная и гармоничная картина гоголевского творчества, ориентированная в первую очередь на художественные и психологические закономерности. Швейцарский автор отмечает вместе с тем некоторую неполноту в привлечении М.Брауном гоголевских материалов: публицистика писателя - за исключением некоторых авторских комментариев - осталась вне рассмотрения.
В отечественном литературоведении последних десятилетий наметилось некоторое стремление проследить развитие западной мысли, связанной с русской классической литературой. При этом круг отбираемых для рассмотрения работ оказался весьма ограничен. В конце 70-х-начале 80-х годов были созданы три сборника реферативного характера, знакомящие с содержанием зарубежной критики, посвященной русской литературе и Гоголю в частности. Сборник "Зарубежное литературоведение и критика о русской классической литературе" (М., 1978) содержит две статьи, имеющие отношение к немецкому гоголеведению: в одной из них А.Б.Ботникова рассказывает о книге Б.Зелински "Русский романтизм"(1975)22, а в статье "Н.В.Гоголь в современной зарубежной критике" О.А.Седакова повествует о книге Х.Штольце "Восприятие Гоголя во Франции"(1974)23. Два других сборника не доступны широкому кругу читателей. Сборник "Н.В.Гоголь в современном зарубежном литературоведении", созданный в 1982 году, в машинописном виде хранится в Институте мировой литературы им.М.Горького, а сборник 1984 года "Современные зарубежные исследования творчества Н.В.Гоголя" является его более кратким вариантом и принадлежит Институту научной информации по общественным наукам (ИНИОН). Это сборники рефератов, в которых зарубежные монографии о Гоголе представлены лишь описательно, в них содержится пересказ основных положений и выводов рассматриваемых работ, которым, как правило, не дается никаких оценок, не говоря о различении определенных литературоведческих тенденций. Следует лишь перечислить немецкоязычные публикации, уже известные узкому кругу специалистов благодаря данным реферативным обзорам. Это в первую очередь исследования авторов из бывшей ГДР, ориентированные на традиции советского литературоведения и потому не отличающиеся оригинальностью - "К проблеме "среднего героя" в "Петербургских повестях" Гоголя У.Кирстена24 и "О восприятии творчества Гоголя в русской литературе рубежа веков" К.Эберт25. Из работ западногерманских авторов выбраны статьи Ф.Дича "Начало "Сорочинской ярмарки"26 и Б Зелински "Ревизор" Гоголя. Трагедия?"27, а также вышеупомянутые исследования М.Брауна, Э.Райснера, Д.Чижевского, Х.Штольце (авторы рефератов - Е.Г.Владимирова, С.В.Рожновский, Н.Москалева, О.А.Седакова).
В 1985 году в юбилейном сборнике "Гоголь: история и современность" опубликована статья В.В.Бибихина, Р.А.Гальцевой и И.Б.Роднянской "Литературная мысль Запада перед "загадкой Гоголя", в целом критически и негативно оценивающая изучение Гоголя на Западе. Авторы статьи придерживаются мнения о том, что западным исследователям в принципе чужд поэтический мир Гоголя, и потому последние оказываются не в состоянии адекватно интерпретировать творчество русского писателя. "Гоголь-художник, принципиально полагающийся на читателя, уязвим для равнодушных к его идеалам интерпретаторов и легко поддается зачислению по чужому ведомству"28. Из немецкоязычных работ довольно подробно разбираются книги Х.Шрайер и М.Брауна, а также упоминаются публикации Ф.Дича и Б.Зелински (все они уже указаны выше). Книга Х.Шрайер получает сравнительно высокую оценку на общем фоне анализируемых работ: "Шрайер с ее уникальной, пожалуй, позицией среди западных коллег по-настоящему принимает к сердцу намерение Гоголя воззвать "к прекрасному, но дремлющему человеку"..."29. Х.Шрайер, по мнению авторов, разрешает проблему гоголевского комизма, сглаживает в Гоголе расхождение дидактического и художественного (что, как считают авторы, не совсем правомерно). В монографии отмечено и следующее противоречие: с одной стороны, автор указывает на благочестивую осведомленность в сочинениях христианских учителей веры, но с другой - считает гоголевский "мистиґцизм" "восстанием против окаменевшей в условностях, поверхностной религиозности того времени" и сближает "радикальные эсхатологические и экзистенциальные воззрения" Гоголя с романтическим христианством его ровесника Кьеркегора (в судьбе обоих мыслителей ей видятся важные параллели). Отмечается также, что, с точки зрения Шрайер, опутанность страстями - это главное зло в антропологии Гоголя, и именно смех разрывает паутину страстей. Однако немецкая исследовательґница ни разу не вспоминает об образе "незримых миру слез".
Другие публикации немецких авторов не удостаиваются хоть какого-нибудь положительного отклика авторов обзора, и в них видятся исключительно недостатки. Так, книга М.Брауна полна "банальностей", авторы статьи упрекают исследователя в непонимании гоголевского комизма и в стремлении приписать Гоголю "психическую травму", причем последнее свойственно также, по их мнению, и Б.Зелински, который пишет об экзистенциальном страхе как главной теме творчества Гоголя. Немецкий славист Ф.Дич обвиняется в том, что предлагает свой метод - изучение отдельного структурного элемента - в качестве новейшего и универсального пути к постижению художественного предмета. Что касается общей характеристики западных публикаций о Гоголе, то авторы статьи высказывают критическое суждение о некоторой "высокомерно-снисходительной отстраненности" в тоне многих исследований, о нежелании приблизиться к личности Гоголя и отнестись к ней с пониманием, не скрываясь за схемой своей литературоведческой позиции. "Как можно было убедиться, артистический образ Гоголя окружен для западного литературного сознания атмосферой экзотичности; в нем подчеркивается архаика, его гораздо охотнее, чем других русских классиков, сближают с античной комедией и эпосом, с готическим средневековьем, с Ренессансом и барокко. А с другой стороны - ощущают в нем досрочного модерниста, который, перешагнув через современное ему искусство, оказался своим в XX веке, в обществе Кафки и Ионеско"30.
На статье "Литературная мысль Запада перед "загадкой Гоголя", пожалуй, замыкается небольшой круг исследований, затрагивающих тему "Н.В.Гоголь в немецкоязычном литературоведении 70-90-х годов XX века". Представляется целесообразным дополнить сложившуюся картину рассмотрением нескольких рецензий на немецкоязычные публикации последних лет.
Биография Гоголя, написанная Р.-Д.Кайлем (Gogol. Rowolts monographien. Hamburg, 1985), нашла положительный отклик в статье М.Ю.Кореневой и С.А.Кибальник "Немецкая биография Гоголя" (Русская литература, N.2, 1992). Авторы подчеркивают, что Р.-Д.Кайль не пытается установить какое-то единственно верное понимание гоголевского творчества, но отмечает как данность, что, например, "Шинель" в ХIХ веке воспринималась как первый образец критического реализма, а в ХХ веке включается в один ряд с произведениями Ф.Кафки и С.Беккета (суждение авторов вышерассмотренной статьи В.В.Бибихина, Р.А.Гальцевой и И.Б.Роднянской здесь находит себе поддержку). М.Ю.Коренева и С.А.Кибальник, ссылаясь на фразу Набокова о том, что Пушкин для французов - своего рода русское шампанское, предполагают, что подобным образом Гоголь для немцев - это как бы русское пиво: как будто бы что-то знакомое (Жан-Поль, Гофман, другие немецкие романтики) и в то же время чужое. Объективность и краткость отмечаются как основные достоинства монографии Р.-Д.Кайля.
В рецензии А.И.Журавлевой на книгу А.Крживона "Комическое в повестях Гоголя" (1994)31 обращается внимание на то, что немецкий автор рассматривает не только формальные моменты, но и пытается опредеґлить некую логическую смысловую ось, объединяющую повести Гоголя. К достоинстґвам книги, по мнению рецензента, относятся продуманность ее структуры, а также усґпешное достижение автором цели книги - предложить "модель для исследоваґния комического в прозаических текстах". Вместе с тем, А.И.Журавлева отмечает неґкоторую неясность в принципе отбора материала: почему именно повести Гоголя? Действительно, за рамками исследования остались как драматургия Гоголя, так и "Мертвые души". Рецензент задается вопросом: означает ли это, что автор предполаґгает жанровое влияние на природу комического или выбор повестей был предопредеґлен просто необходимостью физического ограничения материала? Вопрос о принципе отбора материала представляется не случайным. Даже на основании уже изученных и получивших отзывы немецких публикаций о Гоголе неґтрудно заметить особый интерес исследователей Германии к раннему творчеству Гоґголя (циклы "Вечера на хуторе близ Диканьки", "Миргород"), а также к произведеґниям петербургского периода.
Исследование Л.Амберга не осталось незамеченным в среде германских спеґциалистов-гоголеведов и послужило одним из поводов к написанию рецензионной статьи Р.-Д.Кайля "На пути к новому облику Гоголя - Замечания по поводу новых публикаций"32. Авґтор статьи отмечает уникальность рассматриваемой книги как первого системного изучения религиозной тематики у Гоголя. "Совершенно очевидно, что церкви, церковные праздники, религиозное поведение персонажей ни в коем случае не являются чертами местного колорита или бутафорией, и не случайно "Вий" и "Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем" первонаґчально заканчивались сценой в церкви"33. Р.-Д.Кайль подробно разбирает каждую из глав рецензируемой книги и отмечает, на его взгляд, наиболее перспективные для дальнейшего исследования мысли автора. При этом чувствуется интерес рецензента к наблюдениям о связях творчества Гоголя с немецкой культурой. Так, Р.-Д.Кайль с одобрением отзывается об указании Л.Амберга на следы влияния немецких романтиков, прежде всего Шеллинга, в эстетике Гоголя ("Скульптура, живопись, музыка", "Об архитектуре нынешнего времени", "Жизнь"). По мнению Р.-Д.Кайля, Л.Амберг справедливо пиґшет о близости природы комического в "Мертвых душах" шиллеровскому определеґнию сатиры. В связи с образом Костанжогло (из второго тома поэмы), в котором наблюдается своеобразная связь христианского благочестия с богатством, определенная Л.Амбергом как причинная для самого Гоголя, Р.-Д.Кайль предполагает возможное влияние протесґтантской этики на мировоззрение Гоголя. Своеобразным пробелом в исследовании реґцензент считает отсутствие биографического аспекта в рассмотрении проблемы встречи Гоголя с католицизмом. Р.-Д.Кайль согласен с определением "Размышлений о Божественной Литургии" как произведения, отражающего эстетический и нравственный идеал Гоголя, изобразить который писателю не удалось ни в беллетристике, ни в публицистике.
Другие рецензенты книги Л.Амберга также отзываются о ней в высшей степени положительно. Так, Ф.Гёблер считает главной заслугой Л.Амберга обстоятельный разбор "Размышлений о Божественной Литургии"34, а К.Онаш считает исследование швейцарского автора достойным всеобщего внимания35.
Итак, вышеприведенные монографии и рецензии немецкоязычных публикаций, посвященных жизни и творчеству Гоголя, в некоторой степени создают представление как о различных тенденциях в немецкоязычном гоголеведении, так и о непрестанном внимании немецких специалистов к русскому писателю. Однако отсутствие специальных работ по данной теме, узкий круг анализируемых исследований (нельзя не заметить повторение одних и тех же имен в разных обзорах) не позволяет в полной мере судить о развитии гоголеведения в Германии за последние десятилетия. Необходимо привлечение других, не менее важных немецкоязычных публикаций, внимательное изучение различных методов и тенденций в литературоведении Германии 70-90-х годов (а также Австрии и Швейцарии) и выявление актуальных направлений в изучении как Гоголя, так и всей русской классической литературы в этих странах. Отсутствие целостной картины состояния западного (и в частности немецкоязычного) гоголеведения приводит к ошибочным суждениям о восприятии Гоголя на Западе. Нельзя, например, согласиться с мнением, что для западного исследователя религиозно-нравственная проблематика у позднего Гоголя "остается специфически российской, а Гоголь - не вероучитель, а один из величайших художников мира..."36. Как раз интерес к религиозным мотивам в творчестве писателя, а также к его идеологии является одной из характерных черт немецкоязычного гоголеведения последних десятилетий. Важно также отметить, что практически неизвестными для отечественного гоголеведения являются немецкоязычные публикации 90-х годов (хотя отчасти это связано с некоторым спадом интереса к Гоголю в Германии в последние годы и меньшим количеством работ о Гоголе по сравнению с 70 и 80-ми годами), достойные в то же время особого внимания как наиболее актуальные.
Таким образом, можно заключить, что состояние изучения восприятия Гоголя в немецкоязычном литературоведении на данный момент являет собой достаточно отрывочную и фрагментарную картину, далекую от целостного представления.
Целью нашего исследования является объяснение методологических и идейно-теоретических особенностей изучения Н.В.Гоголя в немецкоязычном литературоведении 70-90-х годов ХХ века.
В рамках работы предстоит провести методологический анализ немецкоязычных исследований о Гоголе, исследовать основные принципы рассмотрения биографии и поэтики Гоголя в традиционном немецкоязычном литературоведении, раскрыть особенности интерпретации немецкоязычными славистами основных религиозно-философских проблем мировоззрения и творчества Гоголя и в заключение отметить общие характерные черты изучения Гоголя в Германии, Австрии и Швейцарии, определив значимость и перспективность рассмотренных публикаций для дальнейшего развития гоголеведения и русистики в целом.
Предмет данного исследования - публикации авторов Германии, Австрии и Швейцарии, посвященные различным вопросам жизни и творчества Н.В.Гоголя. Для рассмотрения отобраны работы трех последних десятилетий (70-90-е годы) как наиболее актуальные и вместе с тем малознакомые отечественному литературоведению. Данный материал относится ко всему творчеству Гоголя в целом, включая публицистику и духовно-нравственную прозу, а также мировоззрение писателя. Исследовательская работа на кафедре славистики университета г.Регенсбург (Германия) позволила включить в диссертацию неизвестные русскому читателю публикации, впервые вводимые нами в научный оборот, а также глубже ознакомиться с состоянием современной немецкой славистики.
Что касается методики нашего исследования, то в диссертации сделана попытка объективно и вместе с тем критически показать своеобразие немецкоязычных исследований Гоголя. Методологический анализ строится на одинаковом внимании ко всем имеющим отношение к современному гоголеведению методам и школам изучения литературы на Западе. Мы не отдаем преимущества ни одному из упоминаемых методов, но стремимся к созданию общей картины западной славистики, которая объяснила бы особенности восприятия Гоголя в немецкоязычном регионе. Общий метод нашего исследования строится в соответствии с замечаемой как в отечественном, так и в западном литературоведении тенденцией к пониманию науки о литературе как "открытой системы", в которой взаимодействуют различные идеи и концепции; исходя из этого ни одну из теорий не следует считать главной и более авторитетной, чем другие. По словам В.Е.Хализева, "сегодняшней теории литературы следует быть максимально открытой, "распахнутой" навстречу самым разным концепциям и при том критичной к любому направленческому догматизму"37. Таким образом, критика, присутствующая в диссертационной работе, направлена в первую очередь против одностороннего, категоричного и субъективного взгляда на жизнь и творчество Гоголя. Отсутствие внимания и уважения к гоголевской, авторской позиции в отношении исследуемого вопроса служит для нас также показателем неосновательного подхода к изучению писателя. В оценке немецкоязычных публикаций нами используются результаты исследований отчественных специалистов.
Основные методологические принципы работы - системность в расположении материала, антидогматичность в оценках подходов, реализуемых в рассматриваемых публикациях, диалогическая открытость.
Научная новизна работы обусловлена прежде всего обращением к малоисследованному, а отчасти и неизвестному в отечественном литературоведении материалу. Системное рассмотрение современной рецепции Гоголя в Германии, Австрии и Швейцарии, проведенное на основе методологического анализа западного литературоведения, впервые представлено в данной диссертации.
Практическая значимость исследования заключается в возможности использования как рассматриваемого материала, так и результатов его анализа в лекционных курсах истории русской литературы, спецкурсах и спецсеминарах по творчеству Н.В.Гоголя. Кроме того, материал диссертации может быть полезен для более глубокого знакомства с современным состоянием западного литературоведения и немецкоязычной славистики в частности. Результаты исследования имеют также значение для дальнейшего изучения русско-немецких литературных и общекультурных связей, в решении проблемы культурного диалога между Россией и Западом.
Диссертация состоит из введения, трех глав, материал каждой из которых систематизирован по определенному принципу (основные литературоведческие методы и направления, традиционный взгляд на биографию, поэтику и религиозно-философскую основу мировоззрения и творчества писателя), заключения и списка использованной литературы.
Примечания:
1 Сохряков Ю.И. Н.В.Гоголь и современная реалистическая литература Запада // Гоголь и современность. - Киев, 1983. - С.97.
2 Муренина Е.К. К вопросу о современной рецепции Н.В.Гоголя // Русская литература. - М., 1998. - Љ 4. - С.219-220.
3 Reißner E. Deutschland und die russische Literatur: 1800-1848. - Berlin, 1970.
4 Blätter für literarische Unterhaltung. - Љ 226. - 14.08.1846.
5 Kirsten U. Das deutsche Gogolbild und seine Tradition im Widerstreit von Reaktion und Fortschritt. Diss. Philos. Fak. der Universität Rostock. - Rostock 1964.
6 Seidel-Dreffke B. Die Haupttendenzen der internationalen Gogol'forschung in der zweiten Hälfte des XX Jahrhunderts (deutschsprachiges Gebiet, USA, Großbritannien, Sowjetunion). - Frankfurt am Main, 1992.
7 Keil R.-D. Gogol. - Reinbek bei Hamburg, 1985. - 158 S.
8 Braun M. N.V.Gogol. Eine literarische Biographie. - München, 1973.
9 Seidel-Dreffke B. Ibid. S.61.
10 Зайдель-Дреффке Б. Гоголеведение и психоанализ. История и современность. // Русская литература. - Л., 1992. - Љ3 - С.122-129.
11 Русская литература. - Л.,1992. - С.128.
12 Schreier H. Gogols religiöses Weltbild und sein literarisches Werk. (Zur Antagonie zwischen Kunst und Tendenz). - München, 1977.
13 Kasack W. Gogol und der Tod// Russian Literature (1979) VII-VI, S. 625-663.
14 Seidel-Dreffke B. Ibid. - S.86.
15 Thiergen P. Gogols Mantel und die Bergpredigt//Gattungen in den slavischen Literaturen (Festschrift für Alfred Rammelmeyer). - Köln, Wien, 1988. - S.393-412.
16 Amberg L. Kirche, Liturgie und Frömmigkeit im Schaffen von N.V.Gogol. - Frankf. a.M., Bln., Paris, 1986. - 260 S.
17 Hartmann G. Figurengestaltung und Erzählperspektivein N.V.Gogols "Peterbutgskie povesti". Diss. Philos. Fak. der Humboldt-Universität. - Berlin 1975.
18 Bock I. Die Analyse der Handlungsstrukturen von Erzählwerken am Beispiel von N.V.Gogols "Die "Nase" und "Der Mantel" (=Slavistische Beiträge, Bd. 156. - München, 1982.
19 Н.В.Гоголь. Материалы и исследования. - М.1995. - С.188-198.
20 Tschizevskij D. Gogols Ja und Nein //Archiv f.d.Studium d.neueren Sprachen u.Literaturen. - 1978. - Bd.215, H.2. - S.347-355.
21 F. von Lilienfeld. Gogol als Verfasser der "Betrachtungen über die göttliche Liturgie // Wegzeichen. Festgabe zum 60.Geburtstag von H.M.Biedermann. - Würzburg, 1971. - S.377-404.
22 Zelinsky B. Russische Romantik. - Köln, Wien, 1975. - 522 S.
23 Stolze H. Die französische Gogolrezeption. Köln, Wien, 1974.
24 Kirsten U. Zum Problem des "mittleren Helden" in den Petersburger Novellen von Gogol // Wissenschaftliche Zeitschrift der Universität Rostock. - 1972, Љ4. - S.393-399.
25 Ebert Chr. Zur Gogol`rezeption in der russischen Literatur der Jahrhundertwende // Zeitschrift für Slawistik. - 1977, Љ6. - S.809-817.
26 Dietsch V. Der Anfang von "Sorocinskaja jarmarka" // Archiv für das Studium der neueren Sprachen und Literaturen. - Braunschweig, Bd.213, 1976, 1 Halbjahresband. - S.74-94.
27 Zelinsky B. Gogols "Revizor". Eine Tragödie/ // Zeitschrift für slavische Philologie. - Heidelberg, Bd.35, Heft 1, S.1-40
28 Бибихин В.В., Гальцева Р.А., Роднянская И.Б. Литературная мысль Запада перед "загадкой Гоголя" // Гоголь: история и современность. - М., 1985. - С.433.
29 Там же. - С.415.
30 Там же. - С.427.
31 Журавлева А.И. Новое исследование поэтики Гоголя (Krziwon Andreas. Das Komische in Gogols Erzählungen. Peter Lang. Europäischer Verlag der Wissenschaften. Fr.am Main, Berlin. Bern. New York.Paris.Wien 1994) // Вестник МГУ, Сер.9 (Филология). - М.,1996. - Љ1. - С.176-177.
32 Keil R.-D. Auf dem Wege zu einem neuen Gogol-Verständnis // Zeitschrift für slavische Philologie.- 1989. - Bd.JL/1 - S.173-189.
33 Ibid. - S.179.
34 Göbler F. Rez. zu: Amberg L. Kirche, Liturgie und Frömmigkeit im Schaffen von N.V.Gogol.// Welt der Slaven, Jg.34 (1989), Љ1. - S.194-196.
35 Onasch K. Rez. zu: Amberg L.<...>// Zeitschrift für Slawistik 34 (1989), Љ1. - S.154-155.
36 Журавлева А.И. Указ.соч. - С.176.
37 Хализев В.Е. Теория литературы. - М., 1999. - С.10.
ГЛАВА 1
ОСНОВНЫЕ МЕТОДЫ И НАПРАВЛЕНИЯ НЕМЕЦКОЯЗЫЧНОГО ГОГОЛЕВЕДЕНИЯ 70-90 ГОДОВ
1.1. Общая характеристика состояния современного литературоведения в странах немецкоязычного региона
Приступая к рассмотрению изучения творческого наследия Н.В.Гоголя в свете как новейших, так и традиционных методов немецкоязычного литературоведения, нельзя не обратиться к общей картине современного западноевропейского литературоведения. Это позволило бы увидеть характерные черты современного литературоведческого процесса, определить причины их появления и наметить главные тенденции в их развитии, что оказывается необходимым при анализе современных немецкоязычных публикаций о Гоголе. Своеобразие восприятия немецкоязычными литературоведами творчества русского писателя в первую очередь обусловлено той спецификой западноевропейского литературоведения, которая определилась в последнее время.
Разнообразие и независимость литературоведческих концепций и методов, отмечаемые в последние десятилетия*, позволяют говорить о том, что время синтеза и иерархического порядка в области гуманитарных наук на Западе прошло. Задача освещения современного западноевропейского литературоведения сводится, таким образом, к обзору наиболее важных и влиятельных в последнее время теоретических установок с указанием на их происхождение и критическим разбором их основных тезисов и понятий. При этом будут рассмотрены наиболее актуальные для немецкоязычного региона литературоведческие методы, нашедшие применение и в изучении Гоголя. Но прежде всего обратимся к тому пути, который привел германскую филологию к ее сегодняшнему состоянию и на котором сформировались особенности немецкого взгляда на литературное творчество.
Известно, что немецкое литературоведение возникло на основе немецкой философии искусства, а точнее, в результате развития философской эстетики, появившейся в Германии в XVIII веке. Особая роль в формировании философии искусства принадлежит Ф.Шиллеру, а позднее романтикам Ф.Шлегелю и Ф.-В.Шеллингу, утверждавшим исключительность и незаменимость искусства, являющегося особой формой познания истины. Шиллер определяет три главных инстанции своих теоретических рассуждений: литература как таковая; философия и наука; повседневная жизнь как сфера опытного познания. Характерно, что немецкое литературоведение от своих истоков и до настоящего времени колеблется между этими тремя инстанциями. Философская же основа немецкой литературоведческой науки ощутима и по сей день, несмотря на мощное последующее влияние разнообразных формалистических тенденций. Признание самоценной значимости литературного произведения и свойственные немецкой культуре традиции исторического мышления, образцы которого являют Гете и Гегель, также можно отнести к особенностям немецкого взгляда на литературное творчество*.
В XIX веке происходит формирование образованного читателя и литературного критика, а также ученого-специалиста, занимающегося чтением, оценкой прочитанного, архивацией и сохранением, историческим описанием, комментированием и интерпретацией литературы. Это приводит к образованию научно обоснованных подходов к изучению литературы и литературоведческих школ: культурно-исторической (так называемая школа Шерера) и духовно-исторической (так называемая школа Дильтея). Противостояние этих школ, первая из которых характеризовалась позитивистской направленностью и интересом к общественным процессам, а для второй были свойственны обращение к индивидуальности отдельного автора, отрыв от социологии и "вчувствование" в художественный образ, а также углубление в философские основы миросозерцания писателя, и определило пути дальнейшего развития немецкоязычного литературоведения. Традиционное, академическое немецкое литературоведение, основанное на принципах этих школ, а также на уважении к биографическому методу, продолжает существовать и до наших дней, о чем свидетельствуют рассмотренные нами в последующих главах публикации.
Появление в начале ХХ века в культуре модерна таких направлений как марксизм и психоанализ, оказало в целом существенное влияние на литературную критику, в результате которого произошло отрицание традиционного представления о "сущности поэтического" и особого, мистифицированного отношения к творческому процессу и смыслу произведения. Вместе с тем это не разрушило традиционную систему немецкого литературоведения, но внесло в нее разнообразие с помощью нового взгляда на историю и общество, а также на психику человека. Помимо данных влияний следует назвать также школу русских формалистов, воздействие которой на немецкоязычное литературоведение, как, впрочем, на всю западную славистику, оказалось весьма значительным.
Конец первой половины XX века характеризуется в Германии как время пересмотра общественных и культурных ценностей (послевоенный кризис западногерманского общества). Духовно-историческая школа, скомпрометировав себя идеологическими связями с нацизмом (что выразилось в конструировании всевозможных фантастических схем развития "немецкого Духа"), с начала 70-х годов уступает место сциентистским методам. Перед литературоведением ставятся задачи модернизации и методологизации, создания существенно нового подхода к рассмотрению литературного произведения. Интуитивный взгляд критика на поэтическую сущность произведения сменяется научным исследованием последнего как объекта, то есть предпочитается научный характер литературоведческой работы. Литературоведение оказывается открыто таким общественным наукам, как социология, история, политология. Вместе с тем вырабатывается специальный систематический метаязык литературоведения, без которого оказывается невозможным рационально-научный взгляд на произведение. Кроме того, развитие общественной ситуации приводит к тому, что в начале 70-х годов в Германии происходит своего рода "культурная революция", сущность которой сводится, в общих словах, к утрате традиционных культурных ценностей. Отношение к литературе меняется: в сознании и повседневной жизни образованных слоев населения она становится объектом потребления, неким товаром в ряду других товаров, а само чтение как некая социальная привилегия теряет свою ценность. При этом модернизация литературоведения является попыткой спасения этой ценности, стремлением по-новому взглянуть на литературное произведение. Объектом исследования становится не "литература", а "текст", а сам процесс чтения превращается в процесс расшифровки (декодирования) текстовых форм и знаковых систем. Рассмотрению каждого художественного произведения как исключительного, единичного приходит на смену интертекстуальность, то есть восприятие всей литературы в качестве единого текста, интерпретации как выяснению скрытого смысла - описание структур, правил, функций, то есть анализ. Решающая роль при анализе произведения принадлежит обозначающему (сигнификанту), а не обозначаемому, то есть смыслу, как было ранее. На месте литературы, сохраняющей и передающей культурные традиции, возникает текст, роль которого - систематизация знания. Культурная ценность литературы заменяется общественной функцией текста.
Таковы общие тенденции развития литературоведческой науки, наметившиеся в 70-е годы и приведшие к возникновению тех методов рассмотрения литературного произведения, которые имеют место в современном немецкоязычном литературоведении и которые во многом определили особенности восприятия творчества Н.В.Гоголя в Германии и других немецкоязычных странах. Литературно-критические школы и направления 70-90-х годов различаются по своей приверженности к одному из двух типов построения теоретических концепций - формально-аналитическому, истоки которого - в традициях культурно-исторической школы, или философско-антропологическому, берущему свое начало от школы Дильтея. К формально-аналитическому (сциентистскому) направлению тяготеют структурализм и семиотика, а также постструктурализм и его разновидности: психопоэтика (структурный психоанализ), интертекстуальный и интердискурсивный анализ; к философско-антропологическому направлению мы относим экзистенциальную критику и рецептивную эстетику. При этом следует оговориться, что нами упоминаются лишь те направления, рассмотрение которых существенно для характеристики немецкоязычного гоголеведения 70-90-х годов. Методы и школы, ограниченные рамками первого направления, объединяет прежде всего их стремление построить методологию научного исследования, придать своим концепциям форму точной науки и исключить из сферы рассмотрения мировоззренческие, социальные и идеологические проблемы. Сторонники второго направления, напротив, считают, что произведение искусства не может быть постигнуто эмпирическим путем, но может быть лишь пережито, прочувствовано, интуитивно познано. Характерно, что герменевтика и ответвившаяся от нее рецептивная эстетика возникли и получили развитие именно в Германии, литературоведение которой все же пытается донести до наших дней "шиллеровскую" концепцию художественного творчества. В то же время следует отметить, что в 90-е годы ведущая роль в западном литературоведении (не исключая Германию) принадлежит формально-научным методам.
Структурализм как особое направление в литературоведении сложился во Франции в результате деятельности условно называемой "Парижской семиологической школы" (ранний Р.Барт, А.-Ж.Греймас, К.Бремон и др.). Время наибольшей популярности и влияния французских структуралистов - с середины 50-х годов до начала 70-х годов. Работы отдельных немецкоязычных специалистов 70-х годов еще ориентированы на теорию сюжетосложения французского структурализма, но в 80-90-е годы на смену традиционному структурализму приходят его своеобразные вариации, - интертекстуальный и интердискурсивный анализ, психопоэтика, семиотические концепции - во многом относящиеся уже к области постструктурализма. Собственно "структурное" направление видит свою цель в том, чтобы найти "повествовательную модель, безусловно формальную, то есть структуру или грамматику рассказа..."1. Структуралисты считают поэтический язык неким организующим началом, равным сознанию. Всякое литературное произведение подводится при этом под понятие "текст", являющийся, по мнению структуралистов, самим процессом формирования смысла. "Текст подлежит наблюдению не как законченный, застывший продукт, а как его производство, "включение" в другие тексты, другие коды и тем самым связанное с обществом, с историей, но не по детерминистским законам, а путем межтекстовых ассоциаций"2. Поиск неизменных структурных единиц в литературе приводит к мысли о том, что все конкретные произведения являются лишь вариативными реализациями одних и тех же закономерностей, действующих на протяжении всего периода существования литературы.
В 1967 году Ю.Кристевой был создан новый термин - интертекстуальность. В результате отождествления сознания человека с письменным текстом как текст стало рассматриваться все: литература, культура, общество, история, сам человек. Положение, что история и общество являются тем, что может быть "прочитано" как текст, привело к восприятию человеческой культуры как единого "интертекста", который в свою очередь служит как бы предтекстом любого вновь появляющегося текста. Таким образом, мир предстает как огромный текст, в котором все когда-то уже было сказано, а новое возможно только по принципу калейдоскопа: смешение определенных элементов дает новые комбинации. Интертекстуальные взаимодействия являются одной из существенных областей интереса немецких специалистов-литературоведов, причем интертекстуальность понимается ими достаточно широко: как заимствования из других текстов, цитаты, реминисценции, переработка тем и сюжетов, а также отдельные связи в рамках творчества одного и того же автора (например, суждения автора и рассказчика). Задачу выявить конкретные формы литературной интертекстуальности поставили перед собой редакторы коллективного сборника "Интертекстуальность: формы и функции" (1985)3, вышедшего в Германии. Немецкие исследователи старались противопоставить интертекстуальность как литературный прием, сознательно используемый писателями, постструктуралистскому ее пониманию как фактору своеобразного коллективного бессознательного, определяющему деятельность художника вне зависимости от его воли, желания и сознания. Исследованию интертекстуальных связей в творчестве Н.В.Гоголя посвящен ряд немецкоязычных публикаций последних десятилетий.
Структуралистами введено было также понятие дискурса, включающее в себя, как правило, специфический способ или особые правила организации речевой деятельности (письменной или устной), группу речевых форм, жанров, обычаев в пределах исторически определившейся и институциализированной практической сферы. Нередко употребляют дискурс как понятие, близкое стилю, как, например, "литературный дискурс", "научный дискурс". Наметившаяся в последние десятилетия тенденция к интеграции дискурсов привела к возникновению интердискурсивного анализа, предметом которого являются общие для нескольких сфер человеческой деятельности (например, разных направлений в искусстве) элементы: символы, мифы, знаковые комплексы и т.д. В интердискурсивных областях, таких как повседневная жизнь, средства массовой информации, общее образование, общественное мнение, эти элементы функционируют. В постструктурализме литературный текст рассматривается нередко в контексте "общекультурного дискурса", включая в него религиозные, политические и экономические дискурсы. Интердискурсивный анализ оказывается, безусловно, шире интертекстуального, и в последние годы приобретает все большую популярность в среде немецкоязычных литературоведов.
Со структурализмом тесно связана семиотика, объектом которой являются структуры знаковых систем. Литературные знаковые системы характеризуются тенденцией к многозначности; Р.Барт обозначает литературу как "коннотативную семиотику" - в противовес языку. Создание нескольких коннотативных значений, то есть полисемии, свойственное поэтическому дискурсу, становится основой для семиотического анализа литературных произведений, в процессе которого выясняются дополнительные, неявные смыслы текстовых знаков. На немецких специалистов в этой области оказали влияние семиотические концепции Ю.М.Лотмана.
Наконец, еще одной ветвью структурализма является структурный психоанализ, все более привлекающий внимание литературоведов Западной Европы и, в частности, Германии. Его родоначальник, французский интерпретатор сочинений З.Фрейда Ж.Лакан, трансформировал психоанализ в постструктуралистскую дисциплину. Структура языка, отражающая процессы, происходящие в подсознании, поставлена в центр его теории. В 50-х годах Ж.Лакан, отождествив бессознательное со структурой языка, заявил, что "работа сновидений следует законам означающего"4. Вместе с тем, всякая человеческая артикуляция является формой выражения подсознательных значений. Реальность, по Лакану, отражается в символическом порядке языковых отношений. Литература - это некое письмо, знаковое послание с вычеркнутыми или как бы стертыми местами, намеками, метонимиями и метафорами, представляющее собой двойной дискурс, сочетающий область сознательного с подсознанием. В немецком литературоведении структурный психоанализ все более используется как метод рассмотрения литературного произведения; наиболее часто для подобного рассмотрения привлекаются произведения немецких романтиков, в частности Э.Т.А.Гофмана, а также Ф.Кафки; можно встретить и публикации, посвященные Н.В.Гоголю. В одной из них делается следующий вывод относительно психоаналитического подхода в литературоведении: "Наивный фрейдистский анализ, юнгианская манера дешифровки архетипов чаще всего не достигают (иногда даже теоретического) уровня художественного текста. Будучи литературоведами, мы должны обратить внимание не на означаемые в психике авторов, а на процессы шифровки (механизмы "Einstellung"), то есть на уровень означающих. Переводя психологический код романтиков на код психоанализа XX века, мы наблюдаем, что эти два кода существенно отличаются и что читатель чаще всего идентичные "мысли" готов принимать в облачении фантастического текста, чем в научных формулировках психиатрии"5. Таким образом, внимание исследователя обращается не на определенные факты биографии писателя или черты образа персонажа, но исключительно на текст, в котором сокрыто своеобразие психологического рисунка творческой системы писателя.
Постструктурализм, оказывающий в 80-90-е годы сильнейшее влияние на литературоведение Западной Европы, внес существенные изменения в немецкоязычную литературную критику. Это идейное направление, зародившееся в рамках литературоведческого структурализма одновременно как его антагонист и продолжатель и охватывающее различные области гуманитарных знаний, характеризуется, по словам И.П.Ильина, прежде всего, негативным пафосом по отношению к любым попыткам рационального обоснования действительности, и, в первую очередь, культуры*. Вся современная западная философия (а с нею и литературоведение) переживает в последнее время своеобразный "поворот к языку", поставив в центр внимания проблему языка, и поэтому вопросы познания и смысла приобретают чисто языковой характер. Литературоведение, со своей стороны, перестает быть только наукой о литературе и превращается в своеобразный способ современного философского мышления. Постструктурализму свойственно видение мира как хаоса, лишенного причинно-следственных связей и ценностных ориентиров, "мира децентрированного", предстающего сознанию лишь в виде иерархически неупорядоченных фрагментов. Соответственно, происходит разрушение традиционного взгляда на литературное произведение, которое предстает теперь как некий хаотичный микромир, текстовые особенности которого являются его характеристикой. Авторское сознание как бы растворено в общей информационной сфере: оно имеет мозаично-цитатный характер и демонстрирует интертекстуальность всякого сознания. Литературоведы-постструктуралисты используют в своих работах принцип нонселекции, предполагающий отказ от всяких попыток выстроить в своем представлении связную интерпретацию текста, какой она представляется традиционному литературоведению. Этот принцип по своей природе негативен, ведь он отражает только разрушительный аспект практики постструктурализма - те способы, с помощью которых постструктуралисты демонтируют традиционные повествовательные связи внутри произведения, отвергают привычные принципы его организации. Наконец, повышенное внимание к телесному, чувственному аспекту привело к тому, что сексуальность как наглядно-концентрированное проявление чувственности выдвинулась на первый план практически у всех теоретиков постструктурализма и стала заметно доминировать над всеми остальными ее формами. В то же время следует подчеркнуть, что различные концепции постструктурализма (главные его теоретики - Ж.Деррида, М.Фуко, Р.Барт, Ж.Лакан, Ю.Кристева, Ж.Делез, Ф.Гваттари) имеют своей исторической родиной не немецкоязычный регион, но были внесены в него лишь вследствие их популярности в Западной Европе и США. Таким образом, формально-аналитический подход оказывается менее характерным для немецкоязычных специалистов, чем так называемое философско-антропологическое направление, хотя последнее со временем все более отходит на второй план. Между тем в среде немецких специалистов высказывается мнение о том, что время сциентистких подходов постепенно подходит к концу. В докладе литературоведа Х.Арнцена на VII международном конгрессе германистов, проходящем 25-31 августа 1985 года в г.Геттингене (Германия), прозвучала мысль о том, что литературоведческий сциентизм 70-80-х годов - это "последний шаг" на пути отчуждения литературоведения от живой литературной действительности. По словам докладчика, псевдонаучный литературоведческий жаргон, свойственный работам сциентистского толка (имеются в виду, в первую очередь, различные структуралистские и постструктуралистские теории), превращает художественное произведение во "внелитературное сообщение", в бессодержательную "структуру"*.
Некоторые публикации, связанные с творчеством Н.В.Гоголя и вышедшие в Германии, написаны в ключе рецептивной эстетики и экзистенциальной критики, поэтому следует в общих чертах рассмотреть и эти весьма характерные для немецкого литературоведения методы. Рецептивная эстетика как особое направление в литературоведении имеет свои истоки в герменевтике, теории интерпретации текста, занимающей некое среднее положение между методологическим способом изучения произведения и индивидуальным, интуитивным пониманием смысла. Интерпретация осуществляется, с одной стороны, через понимание языка автора, а с другой - через знание фактов его внутренней и внешней жизни. Герменевтическая школа стремится к реконструкции текста, в процессе которой все созданные интерпретации должны быть соотнесены с авторским замыслом, между тем как постструктурализм осуществляет процесс деконструкции текста, в результате чего создаются совершенно произвольные и самостоятельные его интерпретации. Задачу интерпретации литературоведы Германии в то же время нередко видят не только в постижении смысла, вложенного в произведение автором, но и в дальнейшем развитии и корректировке как авторского замысла, так и предшествующих толкований (см. Трост К. "По поводу интерпретации повести Н.В.Гоголя "Шинель" (1974)).
Рецептивная эстетика дополняет герменевтические принципы социально-историческими представлениями. Если в самой герменевтике специально не акцентируется конкретно-историческая ситуация восприятия произведения и его интерпретации, то рецептивно-эстетические исследования литературы стремятся восстановить именно конкретно-исторический и социальный контексты восприятия произведения. Как герменевтика, так и рецептивная эстетика основаны немецкими учеными и получили наибольшее распространение в Германии. В рамках рецептивного метода как бы происходит синтез двух издавна противостоящих друг другу линий в немецком литературоведении - субъективной и объективной, герменевтической и социологической. Наиболее законченное на сегодняшний день выражение принципы рецептивной эстетики получили в работах исследователей так называемой "констанцской школы", возникшей в 60-годы в ФРГ. К ее основным представителям принадлежат Х.Р.Яусс и В.Изер. Исходная идея рецептивной эстетики состоит в том, что произведение "реализуется" только в процессе "встречи", контакта литературного текста с читателем, который благодаря "обратной связи", в свою очередь, воздействует на произведение, определяя тем самым конкретно-исторический характер его восприятия. Таким образом, основным предметом изучения рецептивной эстетики является рецепция, то есть восприятие литературных произведений читателем или слушателем. В работе "История литературы как провокация литературоведения" Яусс пишет: "Актуальную потребность литературоведения я вижу в том, чтобы в споре между марксистским и формалистическим методами вновь рассмотреть остающуюся открытой проблему истории литературы. Я начинаю свою попытку перебросить мост через пропасть, разделяющую литературу и историю, историческое и эстетическое познание, там, где остановились обе школы"6. Рецептивная эстетика рассматривает, таким образом, эстетический и исторический аспекты развития литературы и их взаимное посредничество, связь между литературным явлением прошлого и восприятием его современным читателем, и определяет то значение, которое получает художественное произведение в историческом контексте. Центральным является также тезис, согласно которому "эстетическая ценность, эстетическое воздействие и литературно-историческое воздействие произведения основаны на том различии, которое существует между горизонтом ожидания произведения и горизонтом ожидания читателя, реализующемся в виде имеющегося у него эстетического и жизненно-практического опыта" (Современное зарубежное литературоведение. Энциклопедический справочник., М., 1996, С.132.). Горизонт ожидания - центральное для теории Яусса понятие - распадается у него на горизонт ожидания, содержащийся в произведении (то есть комплекс эстетических, социально-политических, психологических и прочих представлений, определяющих отношение автора и - в силу этого - произведения к обществу), и горизонт ожидания читателя, основанный на его представлениях об искусстве и обществе. В ходе взаимодействия этих двух горизонтов и осуществляется рецепция произведения и формирование эстетического опыта читателя.
Под влиянием дискуссий вокруг идей констанцской школы Яусс модифицировал свою концепцию, выдвинув на первый план процесс коммуникации, осуществляющийся между произведением и его реципиентом в рамках эстетического опыта. В.Изер попытался создать модель взаимодействия произведения и читателя, используя феноменологические и герменевтические посылки. Из всех его трудов по теории воздействия наиболее программной является "Акт чтения" (1976)7.
Рассматриваемый нами метод рецептивной эстетики в основе своей близок германскому феноменолого-экзистенциалистскому подходу к литературе, главным принципом которого является изучение художественного произведения как замкнутого в себе и "совершенного" выражения человеком своих представлений. Согласно феноменологической методологии, произведение искусства вскрывает основы человеческого существования и не имеет иной цели, кроме онтологическо-эстетической. В русле такого подхода к литературе существует и экзистенциальная критика, ссылающаяся в своих выводах на идеи немецкого философа М.Хайдеггера. По мнению последнего, истина постигается лишь через интуитивное, непосредственное, целостное восприятие жизни, обеспечить которое призвано искусство. Хайдеггеровское представление об особой роли искусства как наиболее верного пути осмысления глубинных онтологических и психологических связей человека с миром вещей и миром идей, его концепция безличного "Man", мысль об оставленности, одиночестве человека в мире нашли свое отражение в немецком литературоведении, что становится очевидным и при знакомстве с восприятием Н.В.Гоголя в Германии.
Таковы основные методы немецкоязычного литературоведения 70-90-х годов, нашедшие применение в публикациях о творчестве Н.В.Гоголя, вышедших в эти годы. Конечно, не все известные нам публикации оказывается возможным распределить по различным литературоведческим концепциям, используемым в них; некоторые из них содержат методологические принципы разных направлений, а отдельная часть представляет собой анализ поэтики Гоголя в традиционном смысле, то есть характеристику определенных жанров и мотивов гоголевского творчества, исследования стиля и языка и т.п., а также биографии Гоголя. В данной главе эта часть публикаций не будет принята во внимание, равно как и работы немецкоязычных исследователей о Гоголе, представляющие интерес не столько своим методологическим подходом, сколько обращенностью к проблематике и мировоззрению писателя.
1.2.Формально-аналитическое направление
Интерес немецкоязычных исследователей к формальной стороне произведений Н.В.Гоголя связан во многом с художественным своеобразием гоголевского творчества, выразившемся в яркости и самобытности формы, за которой скрывается глубокое содержание. Стремление зарубежных литературоведов приблизиться к этому содержанию заставляет их нередко прибегать к новейшим структуралистским и постструктуралистским методам, на первый взгляд, мало соотносимым с гоголевским художественным миром и даже удаляющим от него. Однако такого рода формально-аналитический подход к творчеству русского писателя позволяет нередко заметить закономерности его творческой манеры, способствует новому взгляду на рассматриваемое произведение. Особенности формы, структуры произведения помогают исследователям Германии и других стран немецкоязычного региона добавить новые штрихи к общей картине гоголевского творчества.
1.2.1. Структурно-семиотические концепции
Структуралистский анализ гоголевского сюжета представлен в монографии И. Бока "Анализ сюжетной структуры повествовательных произведений на примере повестей "Нос" и "Шинель" Н.В.Гоголя"(1982). Автор монографии ссылается на концепции сюжетосложения, введенные А.-Ж.Греймасом, К.Бремоном и В.Проппом. На основании этих концепций И.Бок отмечает сюжетные особенности выбранных произведений. В повести "Нос", как пишет исследователь, вместо единой сюжетной линии обнаруживается две версии пропажи и возвращения носа майора Ковалева. Согласно общей схеме сюжетной структуры, некий субъект действует таким образом, что объект из сферы обладания адресанта переводится к адресату. Сюжет первой версии состоит из следующих структурных звеньев: объект - нос, адресант - Ковалев, адресат - Иван Яковлевич, обнаруживший в булке нос майора; вторая версия сводится к таким составляющим: субъект - нос ("господин в мундире"), объект - нос, адресант - Ковалев, адресат - нос ("господин в мундире"). Соответствие двум разным вариантам одной сюжетной схемы подтверждает, по мнению И.Бока, наличие двух версий в сюжете "Носа". Кроме того, автор исследования указывает, что сюжетная структура повести состоит из трех интриг: первой является самостоятельное "противодействие" героя (то есть попытки майора Ковалева вернуть нос), вторую представляют попытки использования других лиц в качестве "восстановителей порядка", а третья интрига - "противодействие" квартального, обнаружившего нос майора. Сюжет "Шинели" оказывается также разложим на три интриги: это, во-первых, приобретение героем шинели вследствие ее необходимости, во-вторых - кража шинели и безуспешные попытки Акакия Акакиевича устранить возникшую "ситуацию дефицита" и в-третьих - смерть героя и фантастический эпилог. Выявление такого ряда интриг в сюжетной структуре рассматриваемых повестей позволило автору исследования создать своего рода типологию сюжетных структур повестей Гоголя. В соответствии с данной типологией в сюжете выделяются две фазы: фаза амелиорации (улучшения) и фаза деградации, которые, в свою очередь, подразделяются на несколько типов (например, амелиорация в результате выполнения задачи (первая интрига "Носа", третья интрига "Шинели"), деградация как следствие вмешательства некоего "вредителя" (вторая интрига "Шинели") и т.д.).
Особый раздел монографии немецкого исследователя посвящен характеристике функции сюжетных структур гоголевских повестей, осуществляемой на основе сопоставления их со структурой русских сказок, так как разработанный для структуралистского анализа русских сказок инструментарий вполне применим и для описания "Носа" и "Шинели". И.Бок стремится ответить на вопрос: можно ли рассматривать гоголевские повести как "секуляризированные" (в значении "относящиеся к области художественного творчества") сказки или они являются своего рода "антисказками"? Исследователь приходит к выводу, что правильным оказывается последнее определение, так как внешнее структурное сходство сюжетных линий повестей Гоголя и русских сказок дополняется функциональным, "идеологическим" различием. В отличие от сказок, обе повести содержат множество действий, не увенчивающихся успехом, а большая часть интриг имеет негативный конец. "Идеология" (это определение, как указывает И.Бок, введено Ц.Тодоровым) "Носа" и "Шинели", то есть закономерности функционирования их сюжетных структур, по мнению исследователя, состоит из трех основных положений. Во-первых, герой (или жертва) обречен только на помощь других лиц или на вмешательство сверхъестественных событий. Восстановление "ситуации равновесия" в конце обеих повестей предполагает вмешательство "deus ex machina", но не является результатом предпринятого "противодействия" (нос майора Ковалева однажды появляется вновь на своем месте, а Акакий Акакиевич таинственным образом возникает в образе привидения и крадет шинель "значительного лица"). Во-вторых, лица, к которым герой обращается за помощью на основании их служебных полномочий, как правило, пренебрегают этой просьбой. Наконец, третье положение является выводом из первых двух: тщетность практически любого действия героя подтверждает то, что утраченная справедливость в отношении потерпевшего все же не восстанавливается. Повествовательная структура "Носа" и "Шинели" позволяет различить в гоголевских повестях переворачивание "наивной морали" русской сказки. "Восстановление "состояния равновесия" благодаря "deus ex machina" не соответствует "идеологии равновесия" сказки, но скорее пародирует ее, ведь оно происходит внезапно и ничем не мотивировано"8. Таким образом, анализ структуры сюжета позволяет исследователю выявить закономерности в плане содержания и приблизиться к пониманию авторского замысла. Своеобразие монографии состоит также в наглядном применении автором структуралистской методики поэтики сюжетосложения к конкретным произведениям, что делает эту работу интересной не только для гоголеведов, но и для теоретиков литературы.
Структура художественного произведения, а точнее, его части, является предметом рассмотрения в статье Ф.Дича "Начало "Сорочинской ярмарки"(1976). Внимание автора статьи направлено исключительно на "микроструктуру" вступительной части гоголевской повести, которая, по мнению Ф.Дича, содержит те черты, которые получат развитие в основной части. По мнению исследователя, начало текста является детерминантом того, что последует за ним в дальнейшем; в начале особенно четко видна "мотивация повествования". Особо подчеркивается возвышенно-патетический стиль описания природы, в котором присутствуют черты антропоморфизма и эротические моменты. Пространство и время в этом пейзаже связаны между собою: природа освещена лучами полуденного солнца. Использование Гоголем риторических приемов, "гимнообразно-патетический стиль", образ солнца в зените - эти особенности повествования восходят, по мнению Дича, к античной традиции. Параллель с античной поэтикой автор статьи усматривает и в том апофеозе Малороссии, ее природы, людей и обычаев, который пронизывает все начало повести. Как предполагает Ф.Дич, Малороссия выполняет для Гоголя роль музы (что соответствует актуальному в литературе того времени принципу народности и национального самосознания), а функцию воззвания к музе в исторически-модифицированной форме имеет в данном случае образ солнца. Завершается описание природы важным для автора статьи образом зеркального отражения неба в реке. Дич полагает, что, переступая собственно эстетические рамки и говоря о мировоззренческих началах творчества Гоголя, можно прийти к выводу, что образ отражения в воде не только заключает в себе все тематические компоненты, но имеет и другое значение. Автору "Сорочинской ярмарки", по словам Дича, была присуща "амбивалентность в восприятии мира, вряд ли допускающая однозначность и, напротив, рисующая вещи под таким углом зрения, когда в любой момент все может обернуться своей противоположностью"9. Так, анализ начала "Сорочинской ярмарки", выполненный немецким исследователем, не ограничивается определением его границы (которой, по мнению Ф.Дича, является конец первого абзаца первой главы) и выявлением его структурных и семантических особенностей: образ отражения является как бы связующим звеном с макроструктурой всей повести, "герменевтической подсказкой". Принцип отражения структурно определяет также, как указывает Дич, соотношение начальной и конечной частей текста: "гимнообразно-патетической" интонации начала соответствует столь же патетический, но уже элегический переход к интонации отрицания в конце.
Характеризуя статью в целом, следует отметить ее скорее описательный, нежели аналитический характер; немецкий исследователь попытался также выйти за рамки чисто структуралистского наблюдения и выразил свое понимание определенных черт мировоззрения русского писателя, что является очередным подтверждением повышенной чуткости немецких литературоведов к проблемам мировосприятия автора. Однако за возвышенно-патетическими интонациями и восходящими к античной поэтике образами Ф.Дич, очевидно, не заметил гоголевской иронии, пронизывающей всю повесть, в том числе и ее начало.
Повесть Гоголя "Сорочинская ярмарка" была выбрана также и К.Аймермахером в качестве материала для изучения знаковых процессов, возможных в литературном произведении. Его статья "Знакообразование и знаковая трансформация в "Сорочинской ярмарке" Н.Гоголя"(1980) отражает структурно-семиотический подход к литературному произведению и посвящена Ю.М.Лотману. Немецкий автор высказывает общеизвестное положение семиотики о потенциальной многозначности знаковой системы художественного произведения. Отсутствие детальных описаний знаковых процессов в художественном тексте и явилось поводом к созданию данной статьи. Рассмотрение макроструктуры повести приводит к возникновению целого ряда вопросов, которые, как считает Аймермахер, невозможно разрешить без подробного анализа деталей, обладающих определенной повторяемостью и образующих ряд особых оппозиций в тексте. Такие детали содержат информацию, выявляемую на уровне специфической структуры текста, и являются предпосылкой для образования вторичных денотатов (соответственно, смысла текста). Неразрешимыми на уровне макроструктуры представляются автору вопросы о правомерности оппозиции "Петербург - Украина" (и связанного с нею противопоставления "цивилизация - природа") в данной повести, о постоянном страхе героев на общем иронически-веселом фоне, о том, действительно ли является изображаемый мир тем светлым и добрым миром Украины, в который приглашает в предисловии рассказчик. Обращение к микроструктуре, к деталям, позволяет немецкому автору ответить на эти вопросы. Последовательность повторяющихся текстовых элементов (в плане выражения) и связанное с ней значение (в плане содержания) выступают, по словам Аймермахера, как знак высшего порядка, обладающий вторичным денотатом, возникшим текстуально, а также как дешифрирующий код для других текстовых элементов. Во-первых, такой последовательностью в повести является целый ряд повторяющихся признаков и оппозиций, имеющих прямое или опосредованное отношение к черту (упоминание черта в речи героев, слухи о нем и т.п.) и связанному с ним красному цвету (на это указывает сочетание "красная свитка", выделенное в тексте курсивом). Эта связь может служить смыслообразующим кодом также для тех частей текста, которые имеют на первый взгляд лишь декоративный характер (например, "красные хвостики" на кофте Хавроньи). При этом красный и белый цвета образуют своеобразную оппозицию, в которой признак "красный" связан с образом Хавроньи, а белый цвет характеризует ее антагониста Грицько (он носит белую свитку). В результате этой оппозиции возникает комплекс знаковых элементов: красный цвет, Хавронья, черт. Параска занимает здесь промежуточное положение между двумя противоположными полюсами; впрочем, к концу повести ей все более свойственен красный цвет. Другой очевидной для автора статьи последовательностью является ряд своего рода переходных ситуаций - как бы "сумеречных" состояний, в которых видимый "порядок" сменяется "неопределенностью", "неясностью", состоянием, в котором человек теряет способность ориентироваться в мире и черт начинает с ним свою игру. К ситуации "сумерек" относится и "сумеречное" состояние сознания человека, опьяненного алкоголем (продавщице бубликов, находившейся в нетрезвом состоянии, почудился сатана в виде свиньи), и отражение мира в зеркале (примером здесь является "зеркало реки" в первой главе), а также любой хаос в человеческом обществе (описание сельской ярмарки). Как показывает Аймермахер, макроструктура повести, кажущаяся, на первый взгляд, разделенной на две области - "ночной мир"="мир черта" и "день", в результате анализа микроструктуры деталей оказывается единообразной: границы между двумя мирами стираются с помощью различной интенсивности красного цвета, а также разных типов "сумерек". Таким образом, немецкий исследователь приходит к выводу, что черт присутствует постоянно в повести и с поражением Хавроньи не устранен. Вместе с тем, противопоставление Малороссии и Петербурга оказывается, по мнению К.Аймермахера, неправомерным, ведь и здесь, и там человек оказывается лишь игрушкой в руках сил, рациональным образом не контролируемых.
Итак, структурно-семиотический анализ "Сорочинской ярмарки", выполненный К.Аймермахером, состоит из следующих этапов: рассмотрение знаков на уровне микроструктуры ведет к обнаружению повторяющихся признаков и оппозиций и выявлению их скрытого смысла; затем осуществляется сопоставление знаков макроструктуры и тех знаков, которые проявились на уровне микроструктуры. В завершение немецкий исследователь пишет, что "скрытую перевернутость"10 патриархального мира "Сорочинской ярмарки", постоянно присутствующую в нем двойственность следует рассматривать как основной принцип, на котором строится изображение местечка Сорочинцы и происходящих там событий. Мысль об амбивалентности, определяющей характер повести, роднит интерпретацию К.Аймермахера с рассмотренным выше разбором начала "Сорочинской ярмарки" Ф. Дича. Вместе с тем анализ К.Аймермахера проведен уже непосредственно на уровне знаковых элементов, "обозначающих", и подчинен строгой схеме оппозиций и понятийных рядов. При этом взгляд на произведение приобретает излишнюю схематичность: расчленение гармоничной целостности гоголевской повести на знаки и оппозиции как бы уподобляет литературный анализ математической задаче и предполагает единственное и тем самым одностороннее ее решение. Художественный мир "Сорочинской ярмарки", как видит его К.Аймермахер, - это некое царство нечистой силы, в котором все обманчиво, все оборачивается своей противоположностью. Несомненно, что малороссийские повести Гоголя построены не только на этом принципе. Изображение светлой и радостной стороны действительности, проникнутое легким юмором, позволяет другим исследователям видеть в сборнике карнавальное, радостное начало, присутствие которого немецкий автор явно отрицает.
Немецкая исследовательница Г.Лангер в статье "Система ценностей в повести Гоголя "Страшная месть"(1990) также использует метод семиотического анализа, с помощью которого определяются дополнительные, коннотативные значения ряда текстовых элементов. На основе этих значений, а также рассматривая риторико-синтаксические связи и соотношения образов, автор статьи устанавливает оппозицию двух смысловых комплексов, характерную, по ее мнению, не только для повести "Страшная месть", но для художественного мира Гоголя в целом. Эта оппозиция позволяет ответить на "вопрос об аксиологии, о системе ценностей скрывающегося за маской автора, и из перспективы данной системы "несвязанности" основного (первичного) уровня значений представляются в виде стратегически осмысленной, когерентной системы, демаскирующей созданную в художественном произведении иллюзию"11. Анализ значения текстовых элементов и их связи с определенными образами (например, с образом отца-колдуна связано семантическое поле "чужого", "чуждого"; образ запорожца Микитки, поившего "семь дней и семь ночей королевских шляхтичей красным вином", объединяет значения борьбы, войны против иноверцев) помогает исследовательнице распределить рассматриваемые элементы на два тематических комплекса. К первому относятся такие понятия, как женская красота, дети, чуждое (дьявольское) и колдовское. В повести "Страшная месть" все эти понятия объединены понятием естественно-генетической связи, связи "по плоти". В другой тематический комплекс включены православная вера, национальные обычаи, борьба против иноверцев и объединяющее их понятие казацкого братства - братства "по духу". В анализе Г.Лангер определяющим и характеризующим фактором на аксиологическом уровне является опять же знак, коннотативное значение которого позволяет автору статьи отнести тот или иной элемент к первому или второму смысловому комплексу. Примером такого рассуждения может служить характеристика образа Данилы. По мнению Лангер, тому, что Данило как супруг и как казак имеет "двойную природу", на лексикологическом уровне соответствует связанное с его образом слово "люлька": как замечает исследовательница, это не только трубка казака, но и колыбель, символ рода - соответственно, символ родственной связи Данилы с колдуном. Подобная "расшифровка" деталей и является основным приемом, с помощью которого создается оппозиция "родство по духу" - "кровные узы", которая, как считает Г.Лангер, определяет и ценностную систему автора: понятие родственных, кровных уз приобретает негативную оценку, в то время как духовное родство представляет своего рода идеал Гоголя, соотносимый и с другими произведениями писателя (эссе "О средних веках", "Тарас Бульба"), и с высказываниями апостола Павла, как известно, весьма почитаемого Гоголем.
Обращение к авторской аксиологии и выход за рамки структурно-семиотического анализа придает статье Г.Лангер характер многостороннего, глубокого исследования, содержащего замечания, существенные для характеристики гоголевского творчества в целом.
Проблема знака и языкового кода как определяющих идейное и художественное своеобразие произведения факторов является основной в немецкоязычной публикации Ш.Шахадат "Россия - государство фальшивых знаков. Ложь, слово и власть у Гоголя, Сухово-Кобылина, Эрдмана и Мейерхольда"(1997). Автор статьи, исходя из идеи о том, что официальное слово, слово власти, в России всегда фальшиво, так как не отражает реальности, обращается за примером к ряду пьес русских и советских авторов, и в том числе к "Ревизору". "В "Ревизоре" Гоголя недоразумение, к которому неизбежно приводит код фальшивых знаков, служит причиной возникновения комедийной путаницы"12. По мнению исследовательницы, русским литературным текстам и метатекстам русской культуры свойственно отражать противоречие между верой в очистительную и созидательную силу "истинного" слова и одновременным недоверием к официальному слову - слову власти. В статье дается характеристика различных исторических определений истины и лжи (от Аристотеля до Ницше) и подчеркивается, что для интерпретации форм обмана и лжи в выбранных для анализа пьесах особенное значение приобретают объяснение лжи Аврелием Августином как богословской проблемы (дьявол - "отец лжи"), а также понятие лжи у Ницше. В связи с этим хочется отметить недостаток внимания автора статьи прежде всего к исторически сложившемуся восприятию данного явления в русском сознании, сформированном православной верой и традициями народного благочестия. Ш.Шахадат определяет проблему лжи как центральную тему драматических произведений, ведь "театральный знак" как бы колеблется между подражанием и обманом. При этом в русской драме эта тема приобретает особенную масштабность. Отличие русских комедий от комедий Шекспира, опер Моцарта или созданных в традиции барочной обманной иллюзии комедий Кальдерона состоит в том, что в русской комедии, как пишет исследовательница, слово образует центр интриги. Конфликт официального и частного слова в комедии ведет к извращению понятий "ложно" и "истинно", "правда" и "ложь": ложь и правда в официальной, общепринятой речи меняются местами. На этом основании узурпаторы и дураки, то есть те, кто не хотят или не могут пользоваться этим кодом лжи, приобретают в русских комедиях центральную роль. В "Ревизоре" исследовательница видит две формы лжи: "ложь прагматическую", которая возникает на фоне официальной речи, воспринимаемой чиновниками города как данность, и "ложь поэтическую" как род поэтического вдохновения, представленную в сцене вранья Хлестакова. Конфликт между официальным и поэтическим дискурсами образует конфликт пьесы. С объявлением о прибытии настоящего ревизора чиновники полностью теряют свою "речевую компетентность", ведь они совершенно перепутали два речевых кода: частный и официальный. По мнению Ш.Шахадат, "Ревизор" содержит все необходимые признаки драмы о языке и власти: "самозванец", чиновники как представители символического порядка, написанные документы (письма), недоразумение.
Так, анализ знакового уровня приводит исследовательницу к выявлению центральной проблемы гоголевской пьесы, которой, по ее мнению, является проблема ложного слова. (В этой связи она замечает, что в постановке "Ревизора" Мейерхольда слово уходит на второй план, а первостепенное значение приобретает движение, что, впрочем, типично для культуры 20-х годов, когда слово являлось "врагом номер один").
Наконец, в ряду немецкоязычных структурно-семиотических исследований произведений Н.В.Гоголя необходимо рассмотреть статью В.Кошмаля "Модель или действительность? Лишение границ объективного мира в "Мертвых душах" Гоголя"(1982). Немецкий славист, ссылаясь на семиотические концепции Ю.М.Лотмана, определяет художественное произведение как своего рода модель реальной действительности: "В структуре модели отражены не только частный и универсальный аспект мира, но и сам автор"13. Однако "Мертвые души" являются своего рода исключением из этого правила: по словам В.Кошмаля, в данном случае необычная, новаторская структура модели противопоставлена структуре объективного мира, а также литературному шаблону. Целью исследования является доказательство этого тезиса. Повествование в поэме, по мысли Кошмаля, далеко от реалистического: время по желанию автора растягивается и сжимается неправдоподобным образом (Чичиков на своем пути к Манилову и Коробочке преодолевает за один день 75 верст), пространство находится как бы на краю объективного мира и характеризуется экстремальными величинами (окна разбиты, стены расколоты трещинами, трактиры находятся в плачевном состоянии, а дороги непригодны для путешествий). Экстремальное расширение пространства с одной стороны и предельная концентрация - с другой создают ирреальность пространства поэмы. Моделирование акустических и визуальных впечатлений отмечено той же экстремальностью: песни почти всегда бесконечны, а наиболее часто упоминающиеся цвета - белый и черный. Собрание персонажей далеко от совершенной панорамы слоев русского общества, а гоголевские имена находятся, по словам Кошмаля, на грани возможного и невозможного. Подобное восприятие художественного мира "Мертвых душ" как необычного и экстремального отражается на характеристике языка поэмы. Язык в поэме, по мнению Кошмаля, "подвергается дезавтоматизации" и существенно содействует разрушению объективного мира. С одной стороны, многочисленные преувеличения, гиперболы, гиперохи, сравнения дезавуируют изначальные масштабы и порядок объективного мира, в то же время лирические отступления оттесняют на задний план повествовательную функцию языка и таким образом, по мнению исследователя, способствуют разрушению действительности. Сюжет строится на композиционном соседстве деталей, так как логика объективной действительности утрачена. Кроме того, В.Кошмаль отмечает тенденцию к овеществлению невещественного и персонификации неживого и животного (лица чиновников в поэме похожи на плохо испеченный хлеб; дама-приживалка в доме Собакевича сравнивается с безжизненным предметом). "В этом мире все очертания предметов размыты, все границы между различными областями стерты и все элементы связаны между собой, по словам Белого, нивелирующим сходством. Даже границы с ирреальностью пробиты, и реально произошедшее взаимодействует с потенциально возможным"14. Автор статьи приходит к выводу, что в модели "Мертвых душ" все предметы объективного мира и все отношения лишены привычного для них контекста, в результате чего создается, по определению Д.С.Лихачева, своего рода "антимир", для которого характерны неясность и неопределенность на всех уровнях текста. Уравниванию разнородных элементов в такой модели соответствует на смысловом уровне стремление Гоголя показать все уравнивающую в реальной жизни пошлость.
Рассматриваемый текст, указывает в заключение В.Кошмаль, это модель на основе того объективного мира, который этой самой моделью оказывается размытым на всех своих уровнях и поэтому становится похож на мир нереальный. В этом тезисе немецкого литературоведа заметно явное влияние структуралистского подхода в рассмотрении художественного произведения: текст формирует объективную реальность, обозначающее преобладает над обозначаемым. Вместе с тем, нельзя не отметить своеобразия восприятия немецким исследователем художественного мира "Мертвых душ": все в нем представляется доведенным до некоего абсурда и ирреальным. Причина такого взгляда кроется, возможно, в сложности понимания гоголевского стиля для западных исследователей, а также в объективном отличии русской действительности от западного мира, ведь Гоголь как нельзя более реалистично отразил в своей поэме особенности русской жизни.
Как показывают вышерассмотренные публикации, принципы структурного и семиотического анализа находят широкое применение в немецкоязычном гоголеведении, оставаясь актуальными для литературоведов и в 90-е годы. В связи с этим возникает вопрос о том, насколько действенными оказываются эти принципы в постижении художественного мира Гоголя. Каждый литературоведческий метод по-своему правомерен, если он приближает к пониманию авторского замысла, хотя путь этот может быть и длинным, и непрямым, уводящим в сторону. Возможно, проблема другого языка не позволяет немецкоязычным специалистам проникнуть в смысловую ткань произведения и уловить все оттенки значений; закономерности формы, выявленные в результате сопоставлений и оппозиций, помогают определить особенности произведения в целом - и открыть при этом новые перспективы изучения текста.
1.2.2. Интертекстуальный / интердискурсивный анализ
К исследованию произведений Гоголя в формально-аналитическом направлении следует отнести и определение связей данных произведений с другими текстами. Нижеследующие примеры отражают специфику немецкоязычного интертекстуального анализа в применении к творчеству Гоголя.
Г.Гиземанн в статье "Реминисценции из Гомера в "Мертвых душах" Гоголя (черты и функции эпического сравнения)" (1977) на примере шести сравнений из "Мертвых душ" доказывает аналогичную структуру сравнений у Гоголя и Гомера и показывает тем самым, что Гоголь ориентировался на "технику повествовательной манеры" Гомера. Целью своего исследования автор считает доказательство заимствования Гоголем не каких-либо мотивов из поэм Гомера, но определенного метода в создании формы. Сопоставление шести примеров из "Мертвых душ" с эпическими сравнениями из "Илиады" позволило Г.Гиземанну найти параллели в синтаксической конструкции, различных типах структуры сравнений, в связи с окружающим и производящим сравнение текстом, в функции сравнений. Эпические сравнения у Гомера и у Гоголя - это, по определению немецкого исследователя, такой повествовательный метод, который заключается в обособлении некоей описательной, полностью завершенной образной картины, лишенной логико-синтаксического подчинения основной повествовательной линии и созданной для пояснения и комментария последней (объяснение семантики, воспроизведение определенной атмосферы). У Гоголя автор насчитывает всего восемь примеров таких сравнений; нечастое их применение превращает сравнения в поэме в яркое и действенное стилистическое средство. Синтаксическое сходство с гомеровскими сравнениями отмечается на основе аналогии в использовании периодов в синтаксической конструкции (у Гомера: "...словно как маслина древо, которое муж возлелеял в уединении, где искипает ручей многоводный..."; у Гоголя: "...похоже на положение школьника, которому сонному товарищи, вставшие поранее, засунули в нос гусара..."). Что касается аналогий в области семантики, то, по мнению Гиземанна, в своем использовании эпического сравнения преимущественно для изображения жеста, движения или процесса ("Черные фраки мелькали и носились...как носятся мухи на бедом сияющем рафинаде...") русский классик следует Гомеру, также отказывавшемуся в большинстве случаев от иллюстративного пояснения в сравнениях статичных картин. В заключение Гиземанн подчеркивает, что "на уровне эпических сравнений обнаруживаются особые признаки ориентации Гоголя на повествовательную манеру Гомера, причем ориентация эта выходит за рамки обычных связей других европейских эпических писателей с Гомером"15. Вместе с тем, немецкий литературовед отмечает своеобразие и новизну гоголевских развернутых сравнений, что он связывает с их ироническим и пародийным характером, отсутствующим у древнегреческого автора, и считает потому неверным мнение К.С.Аксакова о том, что "эпическое содержание Гоголя - древнее, истинное, то же, какое и у Гомера". Однако новое содержание эпических сравнений Гоголь, по мнению автора статьи, сознательно оформлял в технике Гомера, поэтому "категоричное отрицание (сходства "Мертвых душ" с поэмами Гомера) Белинским в этом отношении также неуместно"16.
Если Г.Гиземанн обнаруживает связи Гоголя с Гомером на основании сходства "повествовательной техники", подобия формы и структуры развернутых сравнений, то В.Кошмаль видит интертекстуальную параллель повести Гоголя "Портрет" и жития святого Алипия-иконописца из Киево-Печерского патерика, проводя сопоставление мотивов и образов. В публикации ""Портрет" Гоголя как легенда о дьявольской иконе" (1984) немецкий литературовед исследует в первую очередь содержательную структуру "Портрета". Повествовательным ядром (центром) является, по мнению В.Кошмаля, второй отрезок второй части, речь в котором идет о жизни монаха Григория в монастыре, посвященной молитве и иконописному труду. Этот отрезок повести (в особенности в редакции "Арабесок") соотносится с "пратекстом" жития святого иконописца Алипия, тем более что сам Гоголь сравнивает благочестивого иконописца Григория со святыми, жившими в средние века. Помимо этой, центральной для немецкого исследователя, части повести, в "Портрете" обнаруживается ряд ее "вариантов" и "контрафактур" - своего рода трансформаций центрального повествовательного звена. Первый отрезок второй части, посвященный жизни в Коломне отца рассказчика, является "контрафактурой" центрального звена, однако повествование остается в церковно-религиозных рамках. (Портрет "духа тьмы", созданный художником для церкви, обладает признаками анти-иконы). Собственно начало повести представляет собой секуляризированный "вариант" повествовательного центра: художник Чартков живет в полной бедности, жертвуя всем ради искусства. Деньги, выпавшие из портрета ростовщика, превращают его в светского богатого человека со славою гениального живописца, и эта перемена вводит в повествование вторую "контрафактуру", секуляризированное и идеологическое "переворачивание" центра. Таким образом, Кошмаль показывает, что повесть "Портрет" состоит из различных трансформаций повествовательного центрального звена, "пра-истории", которая, в свою очередь, восходит к житию святого Алипия. Кроме того, автор публикации устанавливает интертекстуальные связи "мотивов фантастики" повести с определенными мотивами русских православных житий и описаний икон (мотив обновляющегося образа, неожиданное исчезновение и чудесное появление иконы, мотив несгораемой иконы), хотя в повести "Портрет" все эти мотивы связаны со злом, с демоническим портретом. При этом такого рода "демоническая фантастика" у Гоголя психологически мотивирована, она не является следствием прямого демонического вмешательства. Портрет ростовщика, образ "духа тьмы", - это, по мнению В.Кошмаля, демонический анти-образ по отношению к иконам монаха Григория, вариантной разновидностью которых представлена светская живопись с преимущественно религиозной тематикой. Модные портреты Чарткова - это секуляризированные варианты демонического анти-образа, который, по определению исследователя, является своего рода демонической иконой. "Варианты и контрафактуры расположены на той временной оси, которая начинается в древнерусской литературе (внетекстуально) и ведет через XVIII век (вторая часть повести) к XIX столетию (первая часть)"17.
Интертекстуальный анализ, проведенный В.Кошмалем, построен на сопоставлении мотивов и образов, но сводится в основном к характеристике структуры повести "Портрет" и использованной Гоголем "вариантной техники". Подобная "вариантная" структура свойственна, как замечает немецкий исследователь, фольклорным произведениям, что говорит о близости гоголевского творчества к народной литературе. В связи с этой мыслью В.Кошмаль ссылается на вышерассмотренную статью И.Бока, интерпретирующую "Нос" и " Шинель" в качестве "антисказок".
Представляется интересным тот факт, что немецкие литературоведы в последние десятилетия обращаются к изучению связей Гоголя с древней, античной (Гомер), духовной (жития), народной литературой, оставляя в стороне взаимодействие творчества русского писателя и немецких авторов, что, скорее всего, связано с достаточной разработанностью последней темы (см., например, публикацию А.Стендер-Петерсена "Гоголь и немецкий романтизм" (Euphorion, Bd.24 (1922), S. 628-653), а также книгу М.Горлина "Н.В.Гоголь и Э.Т.А.Гофман" (Лейпциг, 1933)).
Интертекстуальный анализ включает в себя и исследование различных связей внутри единой художественной системы, в рамках творчества одного автора. Анализу соотношения точек зрения автора, рассказчика и писателя в повести Гоголя "Шинель" посвящена статья У.Буша "Шинель" Гоголя - превратная (verkehrte) повесть. Писатель, автор и рассказчик в интра- и интертекстуальных связях" (1983). У.Буш считает, что многие противоречия во мнениях вокруг "Шинели" можно некоторым образом ослабить, если попытаться взглянуть на повесть в интертекстуальном аспекте. Чтобы найти необходимый ориентировочный стержень, следует, по мысли Буша, обратиться к другим произведениям писателя и непосредственно к мировоззрению Гоголя. В свете позднего Гоголя, автора "Выбранных мест из переписки с друзьями" становится очевидной обманчивость "христианской гуманности" (определение немецкого литературоведа) рассказчика, представляющего все в повести в превратном виде. В подтверждение своей мысли У.Буш приводит следующие замечания. Рассказчик сочувствует не герою повести, но "бедному молодому человеку", бездеятельному и для Акакия Акакиевича совершенно бесполезному, замкнувшемуся в своем сострадании. Акакий Акакиевич охарактеризован рассказчиком не как личность, но как чиновник, все существование которого заполнено переписываньем бумаг. В соответствии с этим "перевернутым" миропониманием рассказчика, Акакий Акакиевич, лишившись шинели, ищет не братской, но официальной, служебной помощи; лишь в качестве "мстительного призрака, крадущего шинели" он добивается справедливости, а "значительное лицо", прогнавшее бедного чиновника, объявляется причиной фантастического направления этой "совершенно истинной истории". "Исходя из мировоззрения позднего, религиозного Гоголя, комическое происшествие с участием привидения, переданное рассказчиком, в основе своей обусловлено превратным толкованием - отчасти в служебном, отчасти в коллегиальном, отчасти в эротическом смысле - братского сообщества людей"18. Заметим, что, говоря о мировоззрении позднего Гоголя, немецкий исследователь не указывает черты этого мировоззрения, но использует его в качестве "отправного пункта" для характеристики соотношения писателя (то есть личности Гоголя), автора и рассказчика "Шинели".
Продолжая свое исследование, У.Буш пишет, что речь рассказчика также является отражением превратного миропонимания: смешение низкого и высокого стилей, натурализма и фантастики, саркастически-иронического комментария с патетико-морализаторской оценкой свидетельствует, по мнению автора статьи, о неустойчивом, поверхностном восприятии действительности. Возвышенно-морализаторский тон является особенно важным показателем "фундаментальной бесчеловечности" такого мировосприятия - с точки зрения позднего Гоголя. Таким образом, У.Буш приходит к следующему выводу: ложность превратного, "негуманного", жестокого мировоззрения рассказчика разоблачается с помощью самого писателя Гоголя с его религиозным взглядом на происходящее. При этом автор "Шинели", как пишет Буш, "во многом идентичен с религиозным Гоголем", провоцирующим читателя открыть для себя истинно человечное понимание жизни и применять его в действии. "Иронически-провоцирующий" голос автора, слышимый сквозь морализаторскую патетику рассказчика, разоблачает последнего в его фальшивой проповеди бездеятельного сострадания.
Итак, сравнение с другими текстами Гоголя, изучение личности автора и интертекстуальный анализ способствуют, по мнению немецкого литературоведа, постижению "эстетического содержания" "Шинели".
В связи с характеристикой метода интертекстуального анализа в немецкоязычном гоголеведении последних десятилетий следует подчеркнуть, что в рассмотренных публикациях акцент делается на формальном соотношении структурных элементов, мотивов и образов, однако немецкие литературоведы не ограничиваются поверхностным сопоставлением, стремясь понять своеобразие художественного мира Гоголя.
Исследование взаимодействия различных дискурсов в творчестве писателя - задача интердискурсивного анализа, и примером такого исследования в немецкоязычном гоголеведении может послужить статья В.Кошмаля "Театр и Литургия у позднего Гоголя" (1982). Как считает славист, позднее творчество Гоголя характеризуют две тенденции: во-первых, "театрализованная трансформация литургического события" ("Размышления о Божественной Литургии"), во-вторых, "символико-мистическое комментирование светской драматургии" ("Развязка "Ревизора", "Вторая редакция окончания "Развязки "Ревизора"). Смешение признаков театрального и церковно-литургического дискурсов и определяет, по мнению В.Кошмаля, своеобразие поздних произведений Гоголя, изучение которых помогает восстановить целостную картину творчества писателя. В современном ему обществе Гоголь видел лишь два институционных начала, которые приближаются к гармоническому порядку: это Церковь с ее благоустроенным организмом и театр, а именно высокая трагедия и комедия (театр как незримая ступень к христианству). Упорядоченная стройность Литургии является для Гоголя особой эстетической категорией, композиционным принципом поэтики, которого не хватает структуре "Ревизора" и "Мертвых душ". Божественная Литургия для Гоголя, как указывает Кошмаль, это "символико-драматическое изображение жизненного пути Христа", своего рода "культовая драма", в которой особое значение приобретает театральная наглядность. "Тенденции к десимволизированному, наглядно-конкретному воссозданию Литургии в комментарии Гоголя соответствует в его комментариях к "Ревизору" нарастающая символизация: литургический и драматический комментарии образуют единство в рамках позднего творчества Гоголя"19. В гоголевском описании Литургии немецкий исследователь видит следующие "драматические элементы", связанные с различными театральными знаковыми системами: движение в пространстве действующих лиц, распределение речевых ролей и жестов (священник, диакон, чтец, хор и молящиеся исполняют разные задачи, подобно театральным ролевым фигурам), изображение различных событий в одном помещении (алтарь символизирует вначале вертеп, в котором родился Христос, а затем горницу, в которой совершилась Тайная Вечеря и т.д.). При этом Гоголь в своем комментарии представляется В.Кошмалю как бы режиссером всего этого литургически-театрального действия, который приближается к первоначальной концепции театра как сакрального действия в храме. С точки зрения Гоголя, театр, будучи полезным для общества, является нравственным началом; в этой оценке немецкий славист видит преодоление той "пропасти между Церковью, Литургией и светским театром, которая делала невозможной на протяжении 600 лет любую форму официально разрешенного и приветствуемого театра в России"20. Театральное и литургическое действия объединены в представлении Гоголя, как отмечает В.Кошмаль, также понятием соборности: совместное участие и соборное переживание - важные условия верного восприятия как литургического, так и театрального действия. Кошмаль связывает концепцию эстетически обоснованной соборности у позднего Гоголя с понятием "этопоэтики": "Термин "этопоэтика" позволяет разграничить эстетику древнерусской и новой русской литературы, последняя требует лишь анализа поэтики. "Этопоэтика" предполагает зависимость поэтического метода от религиозных и этических предписаний, то есть подчинение поэтики внеэстетическим критериям"21.
Так, творчество позднего Гоголя оказывается по своей религиозно-этической значимости однородно с творчеством древнерусских авторов. Анализ театрального и церковно-литургического дискурсов в комментариях Гоголя помогло автору статьи найти ответ на вопрос о причинах враждебного отношения к театру в памятниках древнерусской литературы. Причины эти, по мнению немецкого исследователя, - в сходстве литургического богослужения и народного игрового представления. На общем для литургического богослужения и светского театра принципе наглядности Гоголь, как указывает Кошмаль, впервые в истории русского театра сближает эти две "театральные формы" - церковная служба представляется немецкому слависту своего рода предшественницей светского, нравственного в гоголевском смысле, театра. Путем символико-религиозной, этической трансформации светского театра и акцентирования театрализованных элементов Литургии Гоголь впервые достигает синтеза этих двух, прежде несовместимых эволюционных линий.
Рассмотренная публикация В.Кошмаля являет собой не только пример интердискурсивного анализа в немецкоязычном гоголеведении, но затрагивает тем самым важную проблему соотношения светского искусства и духовной, церковной сферы, предлагая ее решение в характеристике поздних произведений Гоголя. Предположения о характере эволюции русского театра в свете гоголевской концепции также представляются интересными.
1.2.3. Структурный психоанализ
Работы о Гоголе в психоаналитическом ключе получили большое распространение на Западе в 70-90-е годы, и, хотя в немецкоязычном регионе этот метод не столь популярен по сравнению с США и остальной частью Западной Европы, влияние его на интерпретацию творчества Гоголя ощутимо, особенно в последние годы. Статья немецкой исследовательницы Н.Друбек-Майер "Психологика Гоголя в "Вечерах на хуторе близ Диканьки", вошедшая в сборник "Психопоэтика (доклады для конференции "Психология и литература") (Мюнхен, 1991)", представляет метод структурного психоанализа в рамках данной главы. Автор статьи считает, что в "Вечерах на хуторе близ Диканьки" содержатся некоторые закономерности исключительно гоголевского миропознания, которые различимы посредством психологической описательной модели. При этом в статье особо оговаривается разница между индивидуальной психологией и универсальной "психологикой" в рамках одной системы: присутствующую в произведении "психологику" можно восстановить и без обращения к биографии автора. Поэтому исследовательница не соглашается с А.Белым, описывающим отношения автора и персонажей как проекции, ставя действия персонажей в полную зависимость от авторской психологии.
Рассмотрению образов и мотивов отдельных повестей предшествует характеристика гоголевского "смеха сквозь слезы", уже свойственного, по мнению Друбек-Майер, "Вечерам..." и определяемого по Фрейду как "особая форма вытеснения, связанная с желанием получить удовольствие от источника неприятных чувств". "Смех (изначальный принцип наслаждения или свободная регрессия в инфантильность) находится в тесной связи с жестокой ("садистской") (со)вестью"22, а также, по определению автора статьи, с "нарцистической позицией" писателя, возвышающего себя над обыденной действительностью.
Анализ отдельных элементов в повестях "Ночь перед Рождеством" и "Иван Федорович Шпонька и его тетушка" направлен на выявление характерных черт гоголевского представления о женщине. Насильственное заточение Солохой своих любовников в мешки означает на уровне подсознания возвращение в лоно матери, а также заточение в женском теле. Обобщая этот тезис, исследовательница заключает, что женщина в представлении Гоголя не только враждебна мужчине, но также обманчива и неверна, ведь она сажает в один мешок не одного, а двух любовников. Таким образом, гоголевская "психологика" в "Вечерах..." предполагает, во-первых, "недовольство по поводу сексуальной и социальной власти женщины", а во-вторых, уход от "половой сферы", которая на фоне "моральной возвышенности" автора представлена в его фантазии как опасная и даже отвратительная. В повести "Иван Федорович Шпонька и его тетушка" немецкая исследовательница особо подчеркивает мотив башмака, помогающий понять отношение Шпоньки к женщине. Во фразе белокурой барышни о том, что братец сделал для мух хлопушку из старого маменькиного башмака, Н.Друбек-Майер выделяет три существенных для "психологики" текста "сигнальных" слова: муха, маменька и башмак. "Помимо того, что герой написанной позднее "Шинели" имеет фамилию "Башмачкин" и сравнивается с "простой мухой", тот факт, что маменька барышни именно башмаком убивает мух, показывает наличие темы "мужчины под башмаком женщины" и образа "башмачного человека" (Башмачкина) уже в ранних текстах Гоголя"23. По мнению исследовательницы, "Шинель" является своего рода реализацией в художественной, вымышленной действительности сна Шпоньки и в то же время подтверждением его недобрых предчувствий о том, что всякий "союз" героя с шинелью/материей/женою должен иметь трагический конец. Особое внимание автор статьи уделяет также образу тетушкиной брички, о которой в повести говорится, что это та самая бричка, в которой ездил еще Адам. Эта "фантастическая" деталь, в психоаналитическом смысле понимаемая как образ "пра-матери, из лона которой вышло все живое", дана автором в юмористическом освещении, что позволяет немецкой исследовательнице сделать вывод о "двойственном характере инфантильно-регрессивного желания, являющегося одновременно стремлением к наслаждению и к смерти"24. Этот образ непосредственно соотносится с темой "обращенного назад времени" и мотивом сохранения, связанным с ностальгией по добрым старым временам и дополняющим "регрессивно-меланхолическую" картину мира Гоголя.
На примере статьи Н.Друбек-Майер становится ясным общий характер психоаналитического анализа в немецкоязычным гоголеведении, направленный не "от автора к тексту", как ранее, но "от текста к автору". Заключения исследовательницы, сделанные на основе психоаналитического объяснения отдельных образов и мотивов, могут казаться весьма спорными, однако мы не ставим перед собой задачу оспорить правомерность данного подхода. Между тем следует отметить сомнительность наличия уже в "Вечерах..." гоголевского "смеха сквозь слезы", свойственного скорее более поздним произведениям, а также обобщенный подход к анализу психологических закономерностей (на основе одного-двух примеров), придающий исследованию некоторую поверхностность взгляда.
1.2.4. Новейшие толкования творчества Гоголя в рамках постструктурализма
В 90-е годы в немецкоязычном литературоведении наметилась явная тенденция к анализу текста как "письма"(Schrift), (де)конструирующего обычное представление как о самом произведении, так и о действительности в целом. "Письмо" становится и центром самого исследования, и определяющим началом в художественной системе автора, и даже основой миропонимания.
В публикации Н.Друбек-Майер и Х.Майера "Гоголь с точки зрения медиальной теории: сказ(ки) и записки"(1997) сделана попытка нового подхода к тексту гоголевских произведений: оформление устной и письменной речи в текстах Гоголя рассматривается как "медиальное" средство передачи "оригинального" смысла. "Медиум", по определению авторов статьи, - не "сообщение" в системе коммуникации, а средство передачи собственного смысла, а точнее, "управляющих смыслом сигналов". При этом в качестве важного признака "медиума" отмечается воспроизведение знака (обозначающего) без смысловой последовательности. Так как большинство гоголевских текстов, как пишут авторы, связано с проблемой передачи ("оригинала") по некоторому "списку", копии, представляется существенным вопрос об адекватности различных средств передачи ("медиумов") для репрезентации смысла в рамках художественно-эстетического развития Гоголя. Данный вопрос рассматривается на примере повестей цикла "Вечера на хуторе близ Диканьки" и "Записок сумасшедшего". "Медиальность" в текстах Гоголя немецкие слависты соотносят со сказом как формой "воспроизведения или создания впечатления некоего "говорящего текста". Сказ не является, по мнению немецких исследователей, знаком близости к фольклору или естественности речи; скорее это "модель выражения на письме", правила чтения. Теория сказа - это, по существу, медиальная теория, как пишут Н.Друбек-Майер и Х.Майер. "Медиумом" в "Вечерах на хуторе близ Диканьки" авторы статьи считают "сказанное слово", переданное "сказителями" (Рудый Панько, Фома Григорьевич) и "бардами" (панич и рассказчик из второй части). "Медиум" "письмо", по мнению исследователей, в "Вечерах..."отходит на задний план и терпит неудачу из-за своей неспособности отражать устность - парадоксальным образом читатель узнает об этом из печатной книги, в которой с помощью сказа делается попытка устранить разницу между сказанным и написанным словом. Повесть "Пропавшая грамота" характеризуется между тем как "мета-медиальная", так как речь в ней идет об обстоятельствах передачи, посредничестве, при котором "отправитель"(гетман) и "получатель" (царица) - периферийные образы, а героем повести и центральным персонажем является посредник ("медиум") с зашитым в шапку посланием. В конце повести "Иван Федорович Шпонька и его тетушка" немецкие авторы также видят элементы медиальности: еда (пирожки, на обратной стороне которых отпечатались буквы) превращается в "медиум" вместо бумаги, что подтверждает тезис об "установке на устность" в "Вечерах...", которая реализуется здесь "кулинарным образом".
Если в связи с ранними, "украинскими" повестями ставится вопрос о стилистических возможностях адекватного выражения на письме устной речи, воспроизведения ее в сказе, то в "Записках сумасшедшего" и в "Шинели" авторы статьи наблюдают "чистое" воспроизведение "медиума" "письма". Главная тема этих двух произведений - списывание, копирование, воспроизведение одного письменного документа с помощью другого. В "Записках сумасшедшего" рассматривается "письмо" первого и второго порядка (Erstschrift / Zweitschrift), причем "внутренний конфликт" видится авторам в противостоянии этих двух видов, что является "дифференцирующим и децентрирующим признаком" письма. К "письму первого порядка" относятся копирование (как деятельность и как продукт этой деятельности), литературные цитаты, содержащиеся в тексте, табель о рангах, предписывающая социальные различия, газеты и журналы, книги - то есть официально утвержденный "источник смысла", который обрабатывается "письмом второго порядка", чем и являются записки героя. Авторы отмечают, что "письмо второго порядка" не есть "карнавальное переворачивание" "письма первого порядка", так как переход от одного вида к другому можно понять прежде всего с точки зрения медиальности. Путаница в числах, смешение географических понятий, деформация имени героя отражают динамику этого перехода. Например, передвижение героя в географическом пространстве - это, по определению немецких авторов, "картография письма", предполагающая "письмо первого порядка" - карту мира, на которой особенным образом маркированы исторические центры слияния случайных письменных знаков (арабско-орнаментальная Испания, пиктографический Китай), чтобы затем перевести эту карту в "письмо второго порядка". Упомянутые в тексте Испания и Китай являются, по мнению исследователей, "виртуальными странами"."Виртуальность пространства в "Записках сумасшедшего" следует выводить не из его не-бытия, но из его бытия в письме, из помещения в пространстве письма на бумаге"25.
Говоря о "медиуме" "письма", авторы считают, что Акакий Акакиевич Башмачкин испытывает на себе самое сильное влияние этого "медиума". Беспорядочные записки сумасшедшего Поприщина из "Арабесок" являются подготовительной ступенью к "возвышенной медиальности высокой школы каллиграфии Башмачкина", которая, в свою очередь, обозначена исследователями как "трамплин в пост-литературные тексты", в которых "письмо" превращается в "медиум" абсолютной эффектности. Обнаруженной в текстах Гоголя медиальностью Н.Друбек-Майер и Х.Майер объясняют интерес к Гоголю различных литературоведов-формалистов: элементы медиальности в творчестве писателя обнаруживают в своей совокупности комплексное многообразие, соотносимое разными своими гранями с теориями нашего столетия.
Безусловное новаторство данного подхода к творчеству русского писателя можно объяснить стремлением немецких литературоведов открыть актуальность Гоголя для эпохи постмодерна, "пост-литературы" в западном литературоведении. С одной стороны, сам факт интереса к Гоголю с точки зрения таких понятий конца ХХ века, как "медиальность" и "виртуальность" подтверждает действительную многогранность его творчества, но, вместе с тем, применение этих понятий, выработанных другой культурой и другой эпохой, к произведениям Гоголя, на наш взгляд, грозит утратой неповторимого своеобразия художественного мира писателя.
Другой оригинальный подход к творчеству Гоголя предстает в публикации А. Ханзен-Лёве "Г0г0ль: к поэтике нулевого и пустого места" (1997), по своему объему близкой к монографии. Своеобразие подхода немецкого литературоведа состоит в использовании и соединении в его исследовании различных теоретических установок: философских, литературоведческих, богословских - на фоне общего постструктуралистско-деконструктивистского взгляда на произведение, что создает впечатление единого "общекультурного" постмодернистского дискурса. Особенное внимание автора направлено на повесть "Нос", которая избирается в качестве центрального примера, иллюстрирующего суждения немецкого литературоведа, касающиеся, по его замыслу, поэтики всего творчества русского писателя.
Особенности поэтики Гоголя рассматриваются в связи с традициями апофатического и катафатического письма. Отсутствующий нос майора Ковалева - это "воплощение апофатического дискурса" (апофатика, как в философии, так и в богословии, связана с понятиями бесконечного и невыразимого, с парадоксом высказывания о "невысказываемом", вербализации вне- и над-семиотической сферы; апофатике противостоит катафатика как утверждение очевидного, как определенный логоцентризм, который, как указывает А.Ханзен-Лёве, в постмодерне (в первую очередь, у Дерриды) теряет свою ценность по сравнению с формами апофатического дискурса). Нос в повести Гоголя, как пишет немецкий славист, воплощает ту формулу пустого и нулевого места литературно-художественной сферы, которая использована Гоголем в его романтических повествовательных дискурсах - часто в соединении с темами дьявольского и женского начал. Повесть "Нос" помещена автором статьи в традицию отрицания объективной телеологии. Сам образ носа исследователь связывает с евангельской метафорой о сучке в глазу другого человека и бревне в собственном глазу: "бревно" Ковалева - его нос и одновременно отсутствие носа. Автор пишет, что аллегория "носа-нуля" коренится в традиции негативной риторики, то есть катафатического высказывания о пустоте (в моральном смысле) - как, например, о тщеславии, суетности жизни и т.д.; подобную катафатику не следует смешивать с апофатической "нулевой" речью, не связанной с аллегориями морального порядка. "Негативная катафатика свойственна барочным аллегориям, и многочисленные примеры ее содержатся в таких произведениях Гоголя, как "Тарас Бульба", "Вий", "Страшная месть"; в то время как в петербургских повестях (прежде всего, в повестях "Нос", "Невский проспект", "Шинель"), а также в "Мертвых душах" и "Ревизоре" барочная негативная катафатика и относящаяся к ней тематизация дьявольского и женского начал, иллюзорного мира, интерферирована с пустой риторикой апофатического типа, создающей парадоксальный дискурс несказанного"26. Элементы "пустой" апофатической риторики выделяются автором в первую очередь на уровне "графической или анаграмматической сигнификации": в слове "нос" и других определяющих словах графема "о" и пустое число "0" прячутся между других букв ("н0с"), подобно тому, как нос остается невидимым для своего владельца, хотя он совсем близко, но прячется среди различных полей зрения.
Другими примерами создания Гоголем "нулевого" дискурса служат подчеркнутые немецким исследователем элементы поэтики: "а-топика", мотив хаотического нагромождения деталей (бессвязность которых в негативной катафатике определяется как орудие и действие дьявола), мотив разделения и потери, психопоэтические черты образа носа. Особую главу своей работы А.Ханзен-Лёве посвящает чертам "нулевого" дискурса в женских образах Гоголя. Автор считает, что гоголевский женский идеал ("Женщина", "Скульптура, живопись и музыка") в высшей степени деструктивен и в литературном смысле бесперспективен. "Хорошенький овал лица" губернаторской дочки с его совершенной "округлостью" линий представляет, по мнению исследователя, позитивное нулевое отсутствие. Белый цвет, характеризующий женский образ (блондинка на балу в "Мертвых душах"), в позитивно катафатическом смысле указывает на сферу идеально-женского, что обозначает высшую утонченность (подобно образу Христа в белых одеждах в сиянии Фаворского света); с другой стороны, "белизна" невыразимого и недостижимого отражает апофатическое "нулевое ничто", грозящее превратиться в деструктивное, демоническое начало. Пошлость как одна из центральных тем у Гоголя также соотносится автором с теорией "нулевого места": "ничто" - как и зло - реализуется здесь не в великих трагических, драматических или катастрофических событиях, но в мелком, повседневном, банальном, при этом срединная позиция "ничто" совпадает со средней мерой пошлости. В художественном мире Гоголя "ничто" располагается не в начале (как, например, концепция "creatio ex nihilo") и не в конце (в результате перехода из фазы бытия в потусторонний мир), но в середине ("media in vita"), как барочная тема смерти, находящейся в самом центре жизни.
Последняя глава публикации содержит суждения автора по поводу гоголевской риторики "нулевого места". Апофатические анаграммы слов с "пустой "о" Ханзен-Лёве соотносит с фамилией самого писателя. Нулевые графемы отражают идею "пустого места", языковой сферы как сферы "ничто", речи как молчания, начала как конца - словом, господства "ничто".
Обобщая свои наблюдения и ссылаясь на А.Белого, немецкий литературовед утверждает наличие у Гоголя тенденции к саморазрушению искусства, сведению последнего в "нулевой" игре пустого дискурса к невозможности выражения "живой жизни". Доказательство этой идеи и являлось собственно целью рассмотренного исследования. А.Ханзен-Лёве попытался сделать постструктуралистский анализ поэтики Гоголя, основываясь на постулатах деконструктивизма, акцентирующего элементы хаоса и разрушения, как в тексте, так и в окружающей действительности. В подобном деконструктивистском освещении перед нами предстает некий мертвый, действительно "нулевой" образ Гоголя, состоящий из анаграмматических нулевых знаков. И хотя немецкий литературовед говорит о наметившейся среди постструктуралистских сторонников толкования Гоголя27 тенденции к "восстановлению гоголевского дискурса возвышенного и идеального", трудно сказать насколько перспективен такого рода анализ для дальнейшего развития изучения Гоголя.
Как правило, исследователи постструктуралистского направления выделяют те черты и мотивы в творчестве Гоголя, которые представляются им актуальными для конца ХХ века, для эпохи постмодерна. Так, В.Бауманн в статье "Внезапные моменты в "Портрете" Гоголя" (1991), характеризуя отдельные моменты повести, связанные со внезапностью, со словом "вдруг" (внезапный испуг Чарткова при взгляде на портрет и т.п.), указывает, что определенность таких внезапных моментов во времени позволяет заметить раздробленность времени и действия на отдельные части, фрагментарность бытия как факт, связанный с отсутствием временного континуума. По мнению немецкого исследователя, повторяемость слова "вдруг" создает впечатление, что события гонятся друг за другом, ведь внезапность отражает быстроту течения времени. Новое, появляющееся неожиданно, часто непостижимо для героя, что отражается и на эмоциональном климате повести: мысли омрачаются, герой бледнеет, пугается и т.д. "В общем и целом появление "вдруг" является указанием на драматизацию восприятия времени в литературе, начиная с эпохи романтизма", - пишет В.Бауманн. - "Повествование Гоголя может служить тому подтверждением"28. Внедрение неожиданного во временную протяженность понимается исследователем как знак беспорядочности, разломанности бытия. Разрушение порядка и гармонии в мире и в произведении, устранение существовавших ранее закономерностей и связей - наиболее часто встречающиеся темы (и задачи) постструктуралистских исследований.
Подводя итоги рассмотрения формально-аналитического направления в немецкоязычном гоголеведении 70-90-х годов, следует отметить широкую распространенность и влиятельность этого направления среди литературоведов, обращающихся к изучению Гоголя. Исключительное своеобразие и богатство художественной формы гоголевских произведений, с одной стороны, и актуальность новейших формальных методов, с другой, являются, пожалуй, причинами появления большого количества публикаций в формально-аналитическом ключе. Преимуществом такого подхода можно считать новизну и оригинальность взгляда на творчество писателя, хотя эти качества приводят нередко к искажению общей картины художественного мира Гоголя, так как анализ произведения, как правило, не соотносится с замыслом самого автора, с особенностями его мировоззрения, его культуры и эпохи, а включается в контекст чуждых русскому писателю, но близких и современных литературоведу понятий.
1.3.Философско-антропологическое направление
К данному направлению принадлежат публикации немецкоязычных авторов, основывающихся в своих выводах на теоретических концепциях рецептивной эстетики и экзистенциальной критики. Внимание исследователей в данном случае направлено в первую очередь не на особенности формы произведения, но на соотнесенность читательского восприятия с авторским замыслом, на возможности интерпретации смысла произведения, на отражение мировоззрения автора в его творчестве. Следует подчеркнуть немногочисленность такого рода работ, посвященных Гоголю, что говорит о вытеснении на второй план рецептивно-эстетических и феноменологических концепций в немецкоязычном гоголеведении последних десятилетий.
1.3.1. Рецептивная эстетика
Проблеме соотношения авторской оценки и читательского восприятия посвящена публикация Л.Суханека "Драматическое произведение - оценка и комментарий автора (Н.Гоголь: "Ревизор" - ревизор)" (1991). Исследователь рассматривает оценку драматического произведения и его постановки на сцене в свете феноменологической теории восприятия, используя также концепцию горизонта ожидания и понятие конкретизации (термин рецептивной эстетики, обозначающий процесс воссоздания читателем художественного произведения путем заполнения "участков неопределенности" своими представлениями и эмоциями на основе собственного горизонта ожидания). "Важным фактором, влияющим на восприятие и конкретизацию произведения, являются убеждения читателя: философские, религиозные, политические, социологические. Они составляют причину многочисленности конкретизаций"29. Л.Суханек сравнивает восприятие "Ревизора" читателями и зрителями с оценкой и комментарием самого Гоголя к пьесе, содержащимися в "Развязке "Ревизора". Суждения автора о "Ревизоре" являются, по мнению исследователя, примером авторских оценок и комментария писателя к собственному литературному произведению. Как пишет Суханек, Гоголь видит задачу комедийного писателя в том, чтобы изображать правду, которая служит "основной категорией этики и морали". Таким образом, литература в гоголевском смысле - это не только форма познания, но и форма нравственного и общественного воздействия. Гоголевская оценка собственной пьесы в "Развязке "Ревизора" представлена в публикации в качестве доказательства перемены взглядов Гоголя на литературное творчество (в сравнении с более ранними комментариями Гоголя к "Ревизору"), что, по мнению Суханека, подтверждает тезис о том, что "произведение не гарантирует тождества оценок"30 - как авторских, так авторских и читательских (зрительских).
Проблема диалога автора с читателем является одной из центральных в области рассмотрения рецептивной эстетики. Жанр автобиографии, по мнению немецкого литературоведа Ю.Леманна, ориентирован напрямую на такой диалог, что влияет на структуру произведения. Каким образом происходит это влияние, Ю.Леманн объясняет на примере "Авторской исповеди" Н.В.Гоголя в рамках статьи "Исповедь как действие. По поводу коммуникативной структуры "Авторской исповеди" Н.В.Гоголя" (1982). Исследователь подчеркивает, что данное произведение является ответом Гоголя на реакцию русской общественности, последовавшую после выхода в свет книги "Выбранные места из переписки с друзьями", публикация которой радикальным образом разрушила горизонт ожидания читателей, созданный отчасти литературными критиками, отчасти самим писателем. Произошедшая в "Выбранных местах..." смена дискурса создала для Гоголя конфликтную ситуацию, с которой он попытался справиться с помощью "Авторской исповеди". Текст произведения, как указывает немецкий исследователь, содержит три функционально связанные тематические области автобиографического характера: ситуация написания "Авторской исповеди", история создания "Выбранных мест..." и биография Гоголя до момента публикации книги. Особый акцент сделан на ситуации создания произведения и на предшествующих ей событиях; из своей биографии Гоголь исключает целые фазы своего развития (например, детство и юность), а в истории своего авторства ограничивается, как пишет Леманн, воспроизведением собственных речевых действий и описанием внутренних, душевных процессов. (Немецкий литературовед, в частности, подчеркивает, что Гоголь совершенно умалчивает о "решающем для его творчества в целом изучении немецкого романтизма (Э.Т.А.Гофмана)"31). Независимость содержания "Авторской исповеди" от общественно-исторического контекста позволяет исследователю обозначить данное сочинение как историю души и сознания писателя, часто прерываемую "междискурсивными" высказываниями общего морализаторского характера. Леманн отмечает, что Гоголь в своем произведении уделяет большое внимание воспроизведению полемики вокруг "Выбранных мест...". Данная полемика предстает перед нами в "Авторской исповеди", как указывает немецкий исследователь, "диалогическим образом" - как встреча и слияние собственно авторской и чужой речи (по Бахтину). При этом Гоголь передает речь своих партнеров по диалогу неточно, косвенно, подвергая ее собственной речевой обработке, даже не указывая имен своих оппонентов (хотя последнее, по мнению Леманна, может быть связано с тем, что Гоголь предполагал известность данной полемики в кругу своих читателей). В результате точка зрения Гоголя становится определяющей, ведь читателю "Авторской исповеди" не предоставлена возможность сделать собственную оценку реакции читателей и критиков на "Выбранные места..."
Немецкий исследователь отмечает также, что для Гоголя важно передать не только содержание высказываний, но и их эмоциональное воздействие на него: например, метафора "страшной анатомии", произведенной над живым писателем, говорит о том, что Гоголь даже чувствует затронутой свою личную неприкосновенность в результате обсуждения "Выбранных мест...". Ответом Гоголя на эту "анатомию", на разрушительные речи его критиков, явилось изображение собственной жизни как целостного единства; таким образом, исследователь считает, что "Авторская исповедь" - это не ответ Гоголя на критические замечания оппонентов, но "акт восстановления личной целостности и неприкосновенности"32. При этом писатель не только разрушает свой образ, сложившийся у читателей и критиков, но и ставит под сомнение доминирующее в середине XIX века представление о роли писателя в обществе. Все это, как пишет Леманн, придает тексту полемическую ориентацию, которая способна превратить "Авторскую исповедь" в исходный пункт новой полемики, которой однако не суждено было развернуться, ведь это произведение не было опубликовано при жизни Гоголя, а в 1855 году читатели воспринимали "Авторскую исповедь" как пример самооткровения автора, а не как "документ речевого взаимодействия".
Подводя итоги своего исследования, Ю.Леманн перечисляет черты рассмотренного жанрового типа автобиографии-исповеди, среди которых особенно подчеркивает наличие так называемых метаязыковых высказываний, которые часто прерывают последовательный ряд суждений объективного характера. При этом отдельное высказывание по поводу определенного обстоятельства из прошлого автора изолируется из контекста и служит основанием для обобщающего суждения. Очевидные примеры подобных метаязыковых суждений (построенных на основе риторических фигур и цитат) Леманн видит в тексте первой и восьмой книг "Исповеди" Аврелия Августина. Кроме того, по мысли исследователя, для исповедальной автобиографии характерно выражение отношений автора с читателем в определенных "последовательностях речевого акта": например, вопрос - ответ, обвинение - оправдание.
В заключение Ю.Леманн делает следующий вывод: "Авторская исповедь" Николая В.Гоголя является особенно ярким и убедительным примером того, в какой степени прагматизация автобиографического текста может повлиять на его структуру. Необходимые рамки определенной писательской ситуации служат причиной тому, что воспроизведение прошедших действий и событий в повествовании сокращается до нулевого уровня. Вместе с тем, такого рода редукция (...) - следствие особо интенсивного речевого взаимодействия"33. Характеристика "Авторской исповеди" Гоголя, представленная с точки зрения теории рецепции, раскрывает как художественные особенности этого малоизученного произведения, так и своеобразие данного метода.
Как видно из вышеприведенного рассмотрения двух немецкоязычных публикаций о Гоголе, имеющих отношение к методу рецептивной эстетики, авторы их ставят в центр своего исследования образ автора в его воздействии на восприятие творчества писателя в целом и на структуру произведений. Большое значение придается конкретной исторической ситуации создания и восприятия анализируемого произведения.
1.3.2. Экзистенциальная критика
Влияние немецкой философии экзистенциализма на развитие культуры в Германии отразилось и на особенностях литературоведения 70-90-х годов. Ряд специалистов основывается в своих интерпретациях на идеях экзистенциальной философии М.Хайдеггера, объясняя основную мысль произведения с помощью хайдеггеровских образов и суждений. Философско-антропологические предпосылки произведения заключаются, таким образом, в следующих основных тезисах. Существование понимается как движение человека к иному - в "ничто". В своем подлинном существовании человек "заброшен" в мир, он постоянно находится перед лицом будущего, в том числе смерти, в ситуации ответственности за свои действия. Экзистенция выступает как страх, экзистенциональная тревога, ожидание, переживание бытия-в-мире. В экзистенции человек свободен; быть свободным - это значит быть самим собой, не ориентироваться на "посторонних". Однако общество ограничивает личность, так как, по Хайдеггеру, общество есть сфера безличного, усредненность, сфера "Man", заставляющая человека приспосабливаться к общим, усредненным порядкам. Наша повседневная жизнь находится, как пишет Хайдеггер, во "власти других": "Мы наслаждаемся и развлекаемся так, как все развлекаются; мы читаем, смотрим и судим о литературе и искусстве так, как смотрят и судят; (...) мы находим "возмутительным" то, что возмущает других (man)"34. Некоторые произведения Н.В.Гоголя были рассмотрены под углом зрения этих идей, что позволяет нам отнести такого рода публикации к экзистенциальной критике.
Немецкий славист Б.Зелински в своей книге "Русский романтизм" (1975) объясняет взаимосвязь романтического стиля ряда гоголевских произведений с наличием в них феноменов экзистенциальной философии М.Хайдеггера. Личная отчужденность Гоголя от окружающего его мира нашла отражение, по мнению Б.Зелински, в его творчестве. Оставленность человека в мире, страх смерти, непонимание себя и бытия, ведущего к смерти, - эти особенности гоголевского познания жизни, как пишет исследователь, можно встретить во всех произведениях писателя. В "Ревизоре" немецкий автор видит безнадежную картину не столько испорченности, сколько потерянности человека. За сатирическим обличением характеров и общества прячется глубинный взгляд Гоголя на экзистенцию, существование человека. Исходя из этого, Б.Зелински определяет пьесу как "абсурдное произведение", являющееся "притчей о чужеродности человека в мире"35. Абсурдность "Ревизора" исследователь видит не в сюжете, но в том ощущении жизни, которое создается в пьесе, - в ощущении сомнительности бытия и безвыходности собственной ситуации. Финал пьесы образует собой "застывший вопрос" (немая сцена), отражающий безысходное противостояние вопрошающего человека и молчащего мира. Такое восприятие мира связано, по мнению Б.Зелински, с чувством удаленности Бога, характерным для Гоголя в связи с состоянием современного ему общества. Вместе с тем, слово "черт", указывает немецкий литературовед, становится названием того, для чего еще не придумано имени: необъяснимой причины отчуждения между миром и человеком (в финале "Ревизора" как единственное, по мнению Зелински, объяснение происшедшему даются слова: "черт попутал"). При этом черт и зло у Гоголя - не понятие, а поэтическая фигура. Хочется отметить, что, при всей возможности объяснения экзистенциалистскими идеями своеобразия мировосприятия Гоголя, все же действительность в "Ревизоре" не столь безысходна и безнадежно мрачна - ведь Гоголь показывает не только печальную ситуацию, но и выход из нее: эпиграф к пьесе отражает авторский замысел.