| |
|
Макс Тарасов
Где небес лазурь разрывает сердца*
Синий свет горящих в коридоре ламп просачивается в тонкую щель под дверью. В спальне тихо. Лиля ждет. В коридоре скрипят шаги дежурного воспитателя. Дверь открывается, белое пятно фонарного света скользит по лицам. Все должны спать. Таков распорядок. И все действительно спят, потому что после посещения пятого блока подчинение воле воспитателей становится главной чертой личности. Для всех, кроме ошибок процесса обучения.
Дверь закрывается, воспитатель уходит дальше по коридору, и они вслушиваются в его шаги. Мирон выглядывает из-за плеча Лили, и ей кажется странным, как он, такой огромный, мог спрятаться за ее худенькой спиной. Она поворачивается к нему. Дыхание двоих неспящих в тишине спальни кажется оглушительным. До следующего прихода воспитателя - пятнадцать минут.
- Есть новости, - шепчет Мирон.
Она молчит. Чувство скорых перемен сжимает горло.
- Я нашел выход. Лестница в восьмом блоке. Считается, что он завален, но, на самом деле, не полностью. Можно пролезть по вентиляции. Я вчера был там. Ты как?
- Нормально.
- Умница. У нас практика в пятьдесят шестом. Ты знаешь. Меня неделю не будет. А это тебе, - и он сует ей в руки что-то холодное и шершавое, пружинящее под пальцами.
- Что это?
- Тургенев.
- Поцелуй меня.
Через две минуты Мирон выскальзывает из-под одеяла, крадется между кроватей к выходу.
На секунду он замирает в приоткрытой двери, оглядывая коридор, и в свете синих ламп кажется Лиле живым мертвецом.
Чувство страха преследует ее всю неделю, пока она тайком читает Тургенева.
- Что такое лазурь? - спрашивает она. - Это такой цвет - лазурный? Какой он?
- Не знаю, - хмурится Мирон, - там много непонятных слов.
За неделю в пятьдесят шестом он сильно изменился - ему нарастили мышцы, движения приобрели плавность, а под бледной кожей теперь прощупываются утолщения, прямоугольники, тонкие грани вживленных структур. Он стал совсем чужим, и глаза смотрят по-новому - пристально и зло.
- Как ты? - спрашивает она.
Мирон касается ее руки, и ощущение чужеродности пропадает. Он прежний, бунтарь и мечтатель с серыми глазами. Что бы ни вживили ему в пятьдесят шестом, это им только на руку. Это может помочь.
- Идем, - он настойчиво тянет ее вглубь библиотеки, за ряды полок, уставленных пыльными томами технических документаций. Тишина звенит и рвется от их шагов. В стене на уровне глаз сереет вентиляционная решетка.
- Все готово, - говорит Мирон, и легко вынимает решетку из стены. Он подсаживает Лилю, и она вползает в темный, пахнущий холодом проход с жестяными стенами и мягкой пылью на дне. Лиля чихает, отползая дальше. Позади раздается монотонный голос воспитателя. На спине, на лбу, подмышками выступают капли пота. Лиля замирает, боясь взглянуть назад и увидеть пустые глаза воспитателя. Потом раздается глухой стук, и Мирон забирается в шахту следом за ней.
- Все в порядке. Давай, - шепчет он, и они ползут в холодной темноте - навстречу свободе. - Зато теперь у нас есть фонарь.
Они стоят в крошечной комнате с синими стенами. Краска облупилась и свисает лохмотьями. В темном коридоре позади капает с потолка вода, медленно и очень громко. В углу комнаты лежит фонарик, и по стенам пляшут изломанные тени. Мирон пинает невысокую, белую когда-то дверь. Каждый удар кажется Лиле оглушающе громким. Она вспоминает первые моменты их побега. Чувство страха, охватившее ее в вентиляции, когда воспитатель поймал их, кажется ничтожным по сравнению с отчаянием, что надвигается теперь.
- Замок автоматический. А я не заметил в прошлый раз, захлопнул. Дурак! - злится Мирон.
Лиля всматривается в темноту коридора, куда вывела их вентиляция. Там капает вода, и с потолка свисает ржавая арматура. Ей кажется, что из темноты вот-вот появится кто-то. Может быть, даже парторг, никогда не выходящий из багрового кабинета, куда водили провинившихся - до того, как появился пятый блок.
Лиля слышит короткий металлический лязг, тупой стук, с каким лезвие метательного ножа входило в мишень на тренировках, громкий треск. Она оборачивается. Обломки двери лежат на пыльном полу. Два широких блестящих лезвия медленно уползают в руки Мирона, под кожу запястий. Там выступила кровь, но совсем немного.
Лестница ползет в темноте бесконечным червем. Иногда встречается нарисованная на стене картинка - человек, застывший в полете над изломанной линией. Почему-то у него нет головы. Они видят эту картинку снова и снова, пока Мирон не выключает фонарик. Они идут в темноте, крепко взявшись за руки, касаясь плечами, и негромко разговаривают, вслушиваясь в хруст пыли под ногами и отзвук собственных голосов.
- Но что там, наверху?
- Не знаю. Но нам врут. Не было никакой войны. Воспитатели рассказывают нам сказки, чтобы мы спокойнее сидели в клетках.
Лиля вздыхает. У нее болят ноги от бесконечного подъема, и она думает о том, что же такое - солнце? Насколько оно похоже на лампы на потолках секторов? Вдруг оно точно такое же? Мирон рассказывает что-то о мире снаружи, о траве, деревьях, облаках, текущих по небу. Ей нравится звук его голоса, но она боится. Потому что Мирон и сам не был там. Он знает лишь то, что прочел в старых книгах.
- А нас хотели лишить всего этого. Запереть в клетке. Ха! - говорит Мирон, и Лиля уверена, что он улыбается.
Лестница заканчивается, упираясь в заржавленные ворота. Фонарь светит тускло, совсем сели аккумуляторы. Мирон налегает плечом на последнюю преграду, и створка подается, с хрустом отходит наружу. Свобода пахнет свежестью, холодом и, почему-то, подгнившим деревом. А еще на свободе темно.
Они бродят среди просевших, покосивших домиков. Всюду молодая поросль, но узорчатые, мягкие и зеленые листья уже не удивляют их. Свобода прекрасна, и к ней быстро привыкаешь. Мирон торопится. У Лили кружится голова, и она следует за ним, словно сомнамбула.
Мирон освещает вывеску на самом большом здании. "Школа-Интернат N 7". Буквы выцвели.
- Счастливое число, - говорит Лиля.
- Да. Идем.
Они обыскивают все постройки, и в самом дальнем и приземистом сарае находят настоящее чудо. Плавные обводы гравимоба серебристо блестят в тусклом свете фонаря. Машина кажется мертвой, на округлом боку змеится ржавая царапина.
- Нас учили водить такие, - говорит Мирон, и откидывает колпак. - Так...
Он щелкает тумблером, сдвигает какие-то переключатели, и машина оживает, негромко фырчит, выбрасывая из сопел воздухообменника призрачно-золотые фонтаны пыли.
- Красотища! - говорит Мирон, и они забираются внутрь.
Мирон закрывает колпак, смотрит на панель.
- Так... Альтиметр разбит... А мы полетим низко, правда?
Лиля кивает. Ей нехорошо. Свобода слишком огромна.
- Остальное вроде в порядке... Ну, поехали! - Мирон опускает руки на сенсоры управления. Машина срывается с места, вылетает из сырой темноты гаража.
- Мы вольные птицы, пора, брат, пора... - напевает Мирон, а Лиля никак не может вспомнить, чьи же это строки.
Потрескавшийся асфальт скользит под дном гравимоба. Интернат остался далеко позади, затерянный среди угрюмого леса.
Мирон и Лиля смотрят на летящий им навстречу мир. Он действительно прекрасен, много лучше, чем в книгах Тургенева, лучше, чем в тревожных ночных видениях, лучше, чем они могли бы себе вообразить. Потому что он реален.
Потрепанная машина стремится к полосе розового неба далеко впереди, и сердца сидящих в ее серебристом чреве замирают. Это восход, самый настоящий восход, и никаких переключений с синих ламп на желтые. Нет, это то самое Солнце, что пишется с большой буквы. Звезда, имя которой - больше, чем имя.
Дорога опускается в распадок, и гравимоб следует за ней, привязанный к уровню почвы. Но прежде Лиля успевает заметить темные громады зданий вдалеке. Город. Потом тело холма закрывает обзор. Мирон ускоряет гравимоб, и из недр машины доносится рассерженное чихание.
- Ничего, дотянем, - говорит Мирон, и улыбается. Теперь он улыбается почти все время, и от этого кажется Лиле незнакомцем. Она не привыкла к его улыбке, там, в серых коридорах. Но теперь...Лиля борется с волнами тошноты, и смотрит на проносящиеся мимо перекрученные, узловатые ветви деревьев с огромными листьями, и думает, что свобода пока не очень нравится ей. Может быть, когда взойдет солнце...
- Хм, - говорит Мирон, - тут радиационный счетчик не фурычит. А я и не заметил...
Лиля смотрит вперед. Ей все равно, только бы прекратилась тошнота. Только бы поскорее взошло солнце.
И это действительно случится скоро. Потому что дорога идет вверх, гравимоб с Мироном и Лилей поднимается над гребнем холма, и в их широко раскрытые глаза врывается алый солнечный свет, и силуэт лежащего в руинах города с черной, выжженной сердцевиной.
Гравимоб летит, не сбавляя скорости, и внутри - тишина.
____________
*(С)Название взято из одноименной песни группы "Темнозорь"
| | |