Tomsk
                                               2006
  
  
   Дерево, плывущее по реке
  
        У меня есть знакомый следователь. Обветренное лицо  стальной взгляд и
   все такое. Гена проработал немного в адвокатуре,  но  не понравилось  что-
   то, и стал следователем.
        Почему Геннадий именно меня взял  с собою тогда? Я не знаю. Вообще-то
   я Геннадию тогда ничем не помог. 
        Жили  мы  соседями.  Заходит он  ко  мне  однажды и предлагает  с ним
   съездить в одно место. Это будет что-то  вроде экскурсии.  И еще по дороге
   с собою прихватим одного человека. Ему тоже будет интересно посмотреть.
      -- Поехали, -- говорю,  сейчас  время  есть.  А  на долго?  Хочу своих 
   домашних предупредить? 
      -- Да нет, не надолго, - отвечает, - машина вон стоит.
        Сели, поехали. Через два квартала  свернули  и  заехали на улицу, где
   стояли старые, одноэтажные  деревянные  дома  с  пыльными палисадниками. У
   одного  такого  дома  шофер  Геннадия  остановил  машину.  Адреса  он   не
   спрашивал, -- видно его Геннадий уже сказал  или  этот   адрес  был  давно
   ему  известен. Из дома  вышел  пожилой  мужчина. Наверное,  я  неправильно
   сказал  пожилой,  на  самом  деле  этот человек был очень старый. Когда он
   с трудом уселся рядом со мной на заднее сидение, я  рассмотрел его вблизи.
   На вид ему было лет под восемьдесят.  Пальцы на руках с большими суставами
   как  бывает при артрите   у  старых  шоферов, им приходится много работать
   на холоде при ремонте машины.
        Ехали  не  очень  долго.  Вдоль реки. У нас город с Набережной -- это
   такая улица вдоль реки. По реке плыло дерево. Не бревно,  а именно дерево.
   Большое дерево  с листьями.  Ветки высоко  в  небо подняты.  Да  и  дерево
   раскидистое,  нижнюю  часть,  которая  под водою -- ее не видно, а  сверху 
   крона  с листьями в небо свои сучья протягивает, вроде  как человек кверху 
   руки поднял и  к небу обращается. Мы едем, и дерево плывет  потихоньку, не 
   так далеко  от берега.  На дереве почему-то на одной из веток висит старая 
   кукла. Знаете  раньше,  такие куклы  выпускались  с  фарфоровой головой  и 
   тряпичным телом.  Теперь все из пластмассы. Такая кукла  из  пластмассы за 
   ветку бы не зацепилась. А эта висит, мокрая вся, довольно большая.
      По улице Набережной троллейбус раньше ходил. Провода уже сняли, кое-где
   нет  уже  и  столбов.  Окраина  города.  Скоро и она  закончилась.  Дома и 
   участки  кончились,  начался  невысокий  лесок, кустарник  по берегу реки. 
   Раньше здесь  завод был, поэтому сюда троллейбус  и  автобус возил рабочих 
   на  работу, но завод такой, что рядом с ним никто  не  селился.  Выпускали 
   какую-то химию,  вернее  даже не выпускали.  Ее сюда привозили по железной 
   дороге, здесь только  упаковывали.  Но  запах стоял  такой, что работали в 
   основном в респираторах.  Ну и не селился никто рядом с этим предприятием. 
   Только на работу сюда  народ приезжал, а вечером уезжал. На конце маршрута 
   была  диспетчерская.   Туда  водители  могли  зайти,  посидеть,  подождать
   времени  выезда,  чаю выпить. Но главное,  отметить  путевой,  что  доехал.
   В  конце смены  ведь надо сдать путевку,  чтобы  работу  по  смене  закрыли 
   по путевому листу. Вот к этому домику диспетчерской наша машина и подъехала. 
   Геннадий  что-то  негромко  сказал  шоферу.  Мы  вышли  из  машины  и  она, 
   развернувшись, поехала обратно. 
     -- Зачем  же  ты  отпустил  машину? -- спросил  я Геннадия,  -- как же мы
   доберемся обратно, до города-то далеко.
     -- А некоторым  из нас никуда отсюда добираться и не нужно. За остальными
   автомобиль вернется, -- ответил он. 
       Мы стали озираться по сторонам. Я слышал про это место, но ни разу здесь
   не был.  Видно,  что здесь  давно  никто  не  был.  Домик запущенный, кругом 
   паутина. В перекошенных  от  времени  рамах  разбитые  стекла. Перед домиком 
   полянка. Раньше  здесь  стояла  крытая  беседка, вокруг какие-то дорожки, но 
   сейчас все  это заросло высокой травой. Ощущалась  нависшая  тишина. Прервав 
   ее, Геннадий на наш немой вопрос приложил палец к губам и тихо сказал: 
     -- Помолчите  немного. Нужно подождать. То, зачем я вас сюда привез, будет
   около полудня.
        Мы  молча  присели  на полуразрушенную  скамейку около дома. Тепло утра
   перешло в тягостную жару полуденного зноя. 
        То ли я задремал от жары, то ли еще была какая-то другая причина провала
   в памяти, и, как произошли перемены, я не заметил. Почему-то, когда я очнулся,
   окружающее  меня немного изменилось.  Как-то ожило, что ли? На столбе рядом с 
   нами появилась веревка,  на  ней  болталось  детское белье.  Прямо перед нами
   маленькая девочка с тряпичной куклой шла к женщине. Та, наклонившись к тазику, 
   доставала  из  него детские постиранные  вещи  и вешала их на веревку. На шее
   у  женщины  болталась веревочная петля с прищепками.  Женщина  выпрямилась  и
   приветливо улыбнулась нам.  Она была еще молода и привлекательна. Обернувшись
   к отрытому окну в той самой диспетчерской, она крикнула кому-то:
     -- Они приехали, уже можно жарить. Я сильно  хотела вас  накормить блинами. 
   Спасибо тебе, Геннадий, что ты привез того, кого я просила.
        В окне  показалось лицо другой  женщины. Та  тоже  нам  улыбалась. Потом 
   раздался  звук  шипения,  такой  как  будто  на  горячую  сковородку наливают 
   болтушку из  муки  и  яиц  для  блинов. Из окна  запахло раскаленным  маслом. 
   Через минуту из дверей вышли три женщины. Та, которая развешивала белье, тоже 
   присоединилась к ним.  Они подошли к нам. У одной в руках было блюдо с горкой 
   горячих блинов.От них вверх поднимался пар, и вкусно пахло. Они встали  рядом 
   с нами, подошла и  девочка. Куклу она уже  не  несла на руках,  а  тащила  по 
   земле  за  руку.  Мне  показалось,  что  эта та же самая кукла, что висела на 
   дереве,  которое  плыло по реке, а может, я и ошибся. Девочка подошла  к  той 
   женщине, которая  раньше  развешивала  белье  и  ухватила женщину за ее юбку. 
   Они молча смотрели  на  нас  и  улыбались. Ну не совсем на нас, почему-то они 
   внимательно  смотрели  на   мужчину,  которого  по дороге подобрал  Геннадий. 
   Мы все молчали. Казалось, что я стал участником  какого-то  спектакля с немой 
   сценой. Причем все участники  знали сценарий, свои роли  и  знали,  кто здесь 
   и  зачем, только  я  был  среди них  зрителем, удивленным непонятным для него 
   действием, происходящим на сцене.
      Та женщина, которая принесла блинов, протянула руки  вперед и подала поднос
   пожилому мужчине.  С видимым усилием, вытянув свои руки, пораженные  артритом,
   тот  взял  поднос  и поставил его себе на колени. Взял один из блинов, и стал
   есть. Было  видно,  что ему нравиться   то, что  он  делает.  Он   улыбался и
   жевал с закрытыми глазами.
       Опять  что-то такое случилось,  показалось,  как  будто  кто-то прикрутил 
   яркость картинки и вернулся обычный мир с заросшей  травой поляной, разбитыми 
   стеклами  окон  и паутиной.  Мы также сидели на скамеечке перед домом, только
   пожилой мужчина жевал сухими губами  и  блаженно  улыбался.  Глаза закрыты --
   было видно, что он находится в глубоком сне. 
     -- Сейчас подъедет машина, -- сказал Геннадий, -- и мы увезем его домой. Но
   мне  кажется,  что  он очень хочет  остаться  здесь. Видишь ли, я очень давно
   расследовал преступления  одного  серийного убийцы.  Молодые женщины исчезали 
   одна за другой. Я почти  вышел  на  одного молодого парня шофера такси, но он 
   вдруг исчез. Оказалось, что  его поймали  на сбыте ворованных автомобилей. По 
   этому делу  парню  пришлось сесть. А  тогда прятали  куда-то  на  север,  там 
   что-то   очередное   грандиозное   одни  преступники  строили  руками  других 
   преступников. Достать его было оттуда трудно, и дело замяли, так как убийства 
   прекратились.  Все  улики  говорили, что   убивал  он  свои  жертвы  здесь. Я 
   несколько раз  здесь был, и  ничего понять не  мог, где  здесь, что  прячется. 
   Несколько дней назад мне почему-то сильно захотелось сюда приехать. Был такой 
   же  жаркий  день. Точно  также вышли женщины,  правда  они   ничего не жарили. 
   Они обступили меня и просили  привезти сюда этого человека. Эти женщины очень 
   подробно  рассказали, как  и  где  его  найти, как его зовут, в какое временя 
   удобно  приехать.  Я  спросил  про тебя, а то что-то мне было здесь не себе и 
   казалось  очень  странным  и  мне нужен  был  свидетель.   Мне  сказали,  что 
   привезти тебя можно, но больше никаких  людей. Поэтому  я  и отпраґвил шофера.
   Тут что-то с прощением. Они говорили,  что этого человека уже простили за нас. 
   Осталось только угостить этого  дядечку блинами, чтобы  завершить  его земной 
   путь.  Если  бы  он   отказался, то жил бы еще, а так... Я не знаю. Смотри, а 
   ведь дядечка-то наш и дышать  перестал.
        Пожилой мужчина перестал жевать губами, а улыбка застыла у него на лице.
  
                                                                     Ol Tarasov
                                                                     2006 г.
  
   Про часы и вообще, про время.
  
        Нет, опять и опять я слышу эти слова. "Ну, как вы можете так  жить? Без 
   вашей любимой женщины, без будущего  и без вашего  времени -- часов". Как же 
   это случилось? Все так мрачно. Наверное, просто было очень холодно и грустно. 
   Нам  с  Аликом просто  некуда было  идти.  Кругом  темень, мороз. Тишина. Вы 
   слышали,  как идет с неба снег в тишине? Это интересный звук. Еще интереснее
   запах  этого  снега. Какой-то  похожий на запах   свежего  белья.   А  может 
   это белье пахнет снегом от усилий химиков, изобретателей стирального порошка.
    - Девушка, а вы любите яблоки?
    - Да, а что?
    - Я хочу вас угостить яблоком со своей родины. 
    - А вы откуда?
    - А я из города Лермонтова. 
    - А  вы  не  думаете,  что  вам  это  яблоко станет  предметом  разговора и 
   знакомства?
    - А как вы догадались?
    - Да ничего я не догадывалась. Просто шла по коридору вашего общежития. 
    - А вы  на  мехмате  учитесь, постойте,  я  вас видел на большой лекции. Вы 
   смеялись с парнем наверху аудитории около куба.
    - Так вы тоже не очень внимательно слушали лекции Клеменьтьева.
    - Что  там  слушать, он просто  выживший из ума старик, которого не пускают 
   дальше  второго  курса. Ну, некоторым он нравится. Я знаю несколько человек. 
   Они слушают внимательно. 
    - Это  у  них с перепугу.  Только поступили и думают, что  всех профессоров 
   нужно слушать.
    - Что-то мы разговариваем, разговариваем, а я еще не знаю, как вас зовут.
    - "А вы что всегда приходите, когда вас зовут?"
    - А вам, что нравиться Алиса в зазеркалье?
    - Ну не очень чтобы, но нравиться.
    - Ну, так мехмат же.
    - Ну, пойдемте к нам. 
    - А куда это к вам?
    - Ну, вы скажете мне свое имя, а я скажу вам, куда мы пойдем.
    - Елена.
    - А пойдем мы в 425 комнату. Там поселили нас с моим другом. Ну, еще там 
   разные люди есть.
      Нет, но  у времени  определенно есть какой-то цвет, запах и вкус. Быть 
   может  оно  служит  для  того, чтобы  его жевали? Ведь говорят же мы "все 
   время  переживали".  Что  они  там  "переживали"?  Наверное, время  они и 
   "переживали".
      Когда это случилось,  то  уже было не до времени.  Кто-то уже пошел на 
   работу, чтобы помогать своей семье.
    - А где ты работаешь?
    - А я работаю в довольно странном месте лаборантом.
    - И  в  чем   же  заключается   ответственная  работа  лаборанта  в этом 
   интересном месте?
    - Ты понимаешь, это   такой специальный здоровенный  прибор, из которого
   вылетает облачко радиации.  А я должна за решетками  подготовить мышей и,
   ну, ты понимаешь, короче, облучить их этой радиацией.  А  потом проверить 
   при какой радиации у них больше выживет.  Вот. Все это в довольно мерзком 
   подвале, где воняет, там никто работать не хочет, а я просила у мамы, а 
   она сказала, договорилась...  Я, наверное, оттуда  уйду. Завтра. Напишу 
   заявление...
     Кто-то вообще уехал в другой город...
     - Так, где Сережка-то, что-то я его не вижу.
     - Так он же перевелся в Питер, на психологический.
     - Ну я-то псих, а он всегда  был выдержанный, все знал...
     - Ну конечно, все знал. Ты  помнишь,  по  теории вероятности  у нас был 
   Фаст. Немец. Так вот ему Серега и заявил, "что трудно вспомнить, когда не 
   знаешь". Тот его снова спрашивает: "Ну, вы хоть определение  вспомните". 
   Что он там спрашивал?  Не  знаю. Но Серега встал и ушел. Потом перевелся. 
   Прямо зимой и уехал. 
     - Пишет? 
     - Не знаю. Мне он ничего не писал.
     А  с  Аликом  мы  уступили  комнату  нашему  другу. Был  праздник нового
   года. Всем  было весело и хорошо. А поначалу, когда  весело и хорошо очень 
   хочется быть  великодушным. Чтобы  все  тебя  любили,  и  ты  всех  любил.
   "Ведь  все же люди  братья! Ведь так!" Это у молодых  от естественной лени 
   разбираться кто твой брат,  а  то совсем тебе и  не  брат... Вот теперь не
   помню теперь, кому именно мы уступили комнату вместе с ключом, который был 
   почему-то один на  двоих. Но хорошо помню,что было холодно,мерзко и сильно  
   хотелось  спать. Но комнату никто не открывал и даже не отзывался  на наши 
   стуки,  хотя стучали очень громко. Тогда, разозлившись, мы с Аликом встали  
   спинами  друг  к  другу,  взялись  за  руки.  Так  мы  иногда  делали  для 
   тренировки пресса  на  занятиях по фехтованию.  Алик ногами так стукнул по 
   нашим дверям, что сломал их пополам  -- сверху донизу. Каково же было наше 
   изумление,  когда  внутри  комнаты   мы никого   не    обнаружили.  Тогда,
   успокоившись, мы сложили кое-как сломанные двери и улеглись спать.
   
                                                                Ol Tarasov
                                                                2008 г.
  
  
   Ссылки на достойное обеспечение обречены на провал.
   (Про участие в "мошенничестве в особо крупных").
  
     Я  снимал  со  своей  семьей комнату по адресу ул. Леонова д.7 кв.5. Да-да в 
   том самом доме,  в  котором  когда-то  проживал Сергей Миронович Киров. Бывший 
   революционер, соратник, овеяный... и т.д. и т.п.  Даже  сохранилась табличка про 
   это.  На доме.  Мы  с  Людмилой  попали туда по рекомендации. Попасть на самом 
   деле было не просто. Живших  в этом доме хозяйка -- "тетя Фая" -- прописывала. 
   А  вы  представляете?  В полурежимном  городе, Томске, -- получить  постоянную 
   прописку?  Мы  были  почти  счастливы,  если  бы не: эта квартира представляла 
   собой маленькое полуподвальное помещение  с  бытовыми удобствами на улице, без 
   воды -- вода в водопроводной колонке за 400 метров и с невозможностью привести 
   Гошку  из  Анжерки  от  бабушки Веры. Для жизни была одна комната, а у нас уже 
   родилась  Сонечка. Одним прекрасным днем за чашкой вечернего чая, (тогда Костя 
   Ларичев   был   еще  помоложе и  не  так занят  своей  борьбой  с  со  всякими 
   химическими  производствами  --  он  устраивал  чаепития на улице на столе для 
   домино) сын хозяйки предложил провести воду в наш дом.  Рядом с нами, по-моему 
   в пятом доме, жили меннониты.  Это такие томские немцы, которые верят в Бога и 
   собираются в субботу молиться Ему на своем родном языке и общаться между собой 
   и, вообще, предприимчивая  часть  довольно  грустного  в  своей массе томского 
   населения, весьма не любящего напрягаться.  Так  вот  эти  самые меннониты уже 
   провели воду от колонки в свой дом и водопровод проходил прямо через  наш двор.
   Так  что  вся  проводка  представляла  из  себя  довольно простое оборудование 
   колодца и присоединение трубы. С Сережей мы довольно быстро справились  с этой 
   задачей, хотя  все  работы производились  вручную, при  помощи лопаты, кирки и 
   газовых ключей.  Мы даже не применяли сварочное оборудование -- все соединения 
   делали   нарезая   резьбу   на   трубы   да   присоединяя   муфты. Среди нашей
   учережденческо-инженерной   молодежи  жил  тогда  некий  Саша,  который   в то 
   далекое  уже  время  как  раз  развелся со своей женой и жил с Аллой. Кажется, 
   во  второй  квартире,  на  первом  этаже.   Работал  он  в  водоканале, и  его 
   заинтересовала наша  деятельность. 
     О себе  он прекрасно знал, что работая в жилкомхозе, он обязательно рано или 
   поздно разрешит свой жилищный вопрос.  Не знаю предлагал ли он Сереже работу в 
   водоканале, но мне он работу предложил.  Я  в  это  время уже работал в Научке 
   (это "Научная библиотека при ТГУ"), и там  все  никак  не  мог ничего поделать 
   со своим жильем, а тут стремительные перспективы. Я и согласился. 
    Саша был начальником отдела водосети.  Он заставил меня сразу при поступлении 
   и разговоре  с  начальником водоканала  сказать -- зачем  мне нервная работа в 
   водоканале, на которую  я  хочу поменять работу в университете. Я и сказал про 
   жилье. Конечно, сразу начались трудности и сложности в работе. Но квартиру мне 
   дали.  Кстати,  после  того  как  проработал  девять месяцев. После некоторого 
   времени работы в водосети  у  меня  появилась кличка: "вредитель". Я не стал с 
   нею спорить и обижаться. Посмотрел как переводиться на греческий и нашел самое 
   близкое  по значению  "губитель, вредитель" -- Аполлон. И сказал тем, кто меня 
   так называл, думая обидеть. Успокоились.  Стали  знать,  что значит на русском 
   языке слово Апполон, а  то  раньше  из-за  древнегреческого скульптора Леохара 
   считали,  что  Аполлон -- это  значит красивый.  По  аналогии -- знаете, когда 
   твердо не  знаешь  --  то  по  аналогии.  Вот Венера -- эталон женкой красоты, 
   значит     (чувствуете  --  "значит"   это  так  по-русски   выглядит   слово 
   "следовательно") --  Апполон -- это эталон мужской красоты. 
      Так вот работаю я в водоканале, значит, в отделе водосети, возглавляю отдел 
   ремонтно-восстановительных  работ,  ремонтирую  себе  с  бригадой таких же как 
   и я -- "оторви  да  брось" прохудившиеся трубы,  как вдруг, -- вызывают меня в 
   красивое здание около агентства Аэрофлота -- отдел по расследованию  по  особо 
   крупным. Прихожу  с  повесткой.  Ничего не могу понять.  Спрашивают о каком-то 
   руководителе  университета.  
      -- Когда, мол, познакомились  и с какого года дружбу водите,
      -- А я его  и  не знаю вовсе. Когда работал, то  естественно,  его  фамилию 
   слышал. Известная личность. Но близко, -- нет, не знал. А вот эту фамилию, да. 
      -- Так -- хорошо. А что можете сообщить по существу?
      -- А, собственно, по какому существу? В чем вопрос дела? 
      -- Вот  выплачена по липовым  бумагам сумма. (По тому времени действительно 
   крупная -- в две машины "волги" можно было купить.) 
      -- Так же я и не знал -- какая сумма? Да, в работах участвовал, да, получил, 
   собственно. А в чем дело? Что-то не так? Роспись не там стоит? 
       И  честно назвал полученную сумму. Покивали головой. 
      -- На свою фамилию получали? --  спрашивают. 
      -- Да, -- отвечаю, -- на  свою. 
      -- Проверим. 
      Вот и весь разговор. 
      Спросил я Ларичева Костю, кандидата юридической науки.
       -- А что  мне делать -- отцу двух детей -- сушить  ли  сухари  в  дальнюю 
   казенную дорогу, или подождать? 
      -- А  когда  все  это  происходило?  --  спросил Костя. 
      Я  назвал  дату. 
      -- После прошествии пяти лет по таким делам, ты можешь ничего не сушить, а 
   спать спокойно. Тебя никто не тронет. А если будут спрашивать, то смело 
   нанимай меня, как адвоката, я даю хорошие срока. Не возвращаются долго. Шутка. 
      По существу дела, про которое мне следователь вопрос задавал, сразу в двух 
   словах, не расскажешь.
      По-моему, его звали Юра.  Был  он  из  города Львова. Там есть такой завод, 
   на  котором  делают  конвейеры.  Они  даже  поставляли и монтировали  основные 
   конвейеры Камаз"а. Камаз -- это тем, кто не знает, такой завод, который делает 
   мощные грузовики  с дизельным  двигателем.  Юра рассказывал, что ездил туда их 
   ремонтировать, имеются ввиду конвейеры. Рабочие Камаз'а, когда у них  проблемы, 
   засовывали  в  главную  цепь  конвейера  лом,  потому что  другим способом его 
   сломать и остановить было невозможно. Конвейер останавливается и все отдыхают.
   Ни выработка, ни  какие  другие  действия  рабочих  не  могли  повлиять  на их 
   зарплату.  Забастовки  запрещены.  Митинги  запрещены.  Что  делать, когда нет 
   никакого  просвета  рабочему  человеку?  Вот  и суют лом в цепь. Это уже я сам 
   додумался.  Юра ничего  мне  такого  не  говорил.  Он  все про  работу  да про 
   электродвигатели линейные. 
      Мне Юру представил мой начальник. Он сказал, что наш незаконченный конвейер 
   для книжек,  который находится  в  главном  корпусе  научки,  нужно  доделать, 
   а  то  денежки  на   это  пропадут.  Начал  дальше   рассказывать  про   схемы 
   финансирования, но так как я его понял, что он сам в  этом понимает  не больше 
   моего, а говорит с чьих-то слов, то я слушал, но  очень  невнимательно. Короче 
   -- мы помогаем Юре, а он монтирует конвейер. Он его нам сдает,  все счастливы. 
   На деле получилось не совсем так. В это время большую часть работ я проводил с 
   множительной техникой: возился  с  нею, ремонтировал, обслуживал. Все это было 
   советское,  очень  капризное  и  ненадежное,  потому  что  проблемы надежности 
   решались только в отраслях, связанных с оборонкой и космосом. Причем никак их 
   решить не могли, как только с военной приемкой. Был такой дядя на предприятии, 
   -- военный заказчик, который придирался ко сей технологической цепочке и совал 
   свой нос везде.  Даже,  если  готовый продукт или там схему какую-то надо было 
   продуть сжатым воздухом, чтобы удалить там стружки и мусор, который может что-
   нибудь замкнуть, а  если  продували, допустим не двадцать минут,  а пятнадцать, 
   то можно было и не сдать военному заказчику эту продукцию.  А это значит - нет 
   премии, нет аккорда, продукция  в  лучшем случае уходит на гражданку. А худшем 
   ее  вообще, -- под пресс.  Вот  эта  продукция,  которая где-то там не прошла, 
   приходила к нам  для множительной техники. Иногда она работала, иногда -- нет. 
   Часть  техники   принадлежала   библиотеке,   часть   информационному   отделу 
   университета.  Просто  этот отдел  располагался  внутри  библиотеки. Отдел был 
   очень  интересный.   Когда  я  стал  обслуживать  еще  и  их   технику,  то  я 
   познакомился  с  Натальей. Это была их начальница. Информационного отдела. Как 
   я сейчас  вспоминаю, там  была  еще  одна  начальница отдела  патентов. Точно. 
   Пожилая такая. Наталья была помоложе...  Н-да... К патентоведам вообще приходили 
   временами  сумасшедшие.  Приносили  какие-то  машинки, которые  были плодом их 
   умственных  усилий.  Некоторые машинки  работали  и  на  них  писались заявки. 
   Утверждали  их  не  здесь. Здесь только писали и рассматривали.  Наталья знала 
   большое количество людей. Очень большое. Ну, просто уйму. И когда Юра закончил 
   монтаж конвейера, и конвейер с проблемами, но начал работать, то потребовались 
   паспорта реальных людей,  которые  якобы  принимали  участие  в работах по его 
   монтажу.  Конвейера,  имеется  ввиду.  Если бы я знал конечную  сумму, то я бы 
   наверное, в этом деле не участвовал. Юра,  видимо,  уже  участвовал в подобных 
   делах и вел дело четко и грамотно.  Конечную  сумму  выплаты  знали, наверное, 
   только несколько человек  в  управлении  университета и сам Юра. Он знал это с 
   самого начала.  Только  вначале  он  не  знал,  кто  конкретно ему предоставит 
   паспорта  людей  для  получения  оконечной  суммы.  Этим человеком оказался, к 
   несчастью, именно я.  Наталья  не  могла  оплачивать  мои  услуги наняв меня в 
   качестве  работника  информационной  службы  для  обслуживания ее множительной 
   техники, расположенной рядом с нашей. Что-то там было сложно с их  службой. Но 
   помочь с  паспортами,  для  получения  дополнительного  заработка  по  монтажу 
   конвейера она могла. Она и помогала. Набралось штук, наверное, сорок паспортов. 
   Были  написаны бланки  выполненных работ, вписаны  туда фамилии реальных людей. 
   Юра  получил  деньги.   Дал  каждому  из  тех,  кто   ему  помогал  из  нашего 
   обслуживающего персонала, примерно по его зарплате. И счастливый уехал домой в 
   город Львов. Это  уже  потом, следователь сказал, какую сумму получил сам Юра. 
   Конечно, он поделился, с кем ему сказали, а сказал именно  тот самый человек с 
   известной фамилией. Я упоминал его в самом начале. 
     Вот такая печальная история.  До сих пор у меня осадок, что я подвел Наталью. 
   Она, видимо, после всего этого имела проблемы  с  этой  историей. Юра, который 
   мне вначале  очень  понравился.  Такой общительный, хорошо разбирается в йоге. 
   Тогда я считал себя не просто йогом,  но и гуру, учителем  в  проблемах с этим 
   учением. Мне было с ним очень интересно.  И проблемы с деньгами так раздвинули 
   нас что, когда возникли проблемы с конвейером, то я не стал обращаться к нему, 
   хотя это было возможно, а старался решить их внутри университета.
  
  
                                                               Ol Tarasov
                                                               2006 г.
  
   СЛЕПОЙ
  
   1. 
      Руки вперед.  Два,  три,  четыре.  Преграда.  Тело напрягается. Кончиками 
   вытянутых пальцев на напряженных руках чувствую шероховатость преграды, и ее 
   давление причиняет боль. Отхожу, аккуратно иду рядом  со стеной. Шероховатый 
   кирпич под кожей  пальца развлекает меня.  Внутри меня пусто и чисто. Мыслям 
   лень  существовать  внутри меня. Они где-то там, где меня нет.  Быть может я 
   там, где их нет, а может существует нечто третье.  Откуда  мне  знать?  Есть 
   нечто или  его нет -- не в этом суть.  Важна  структура  того, что  если  бы 
   существовало, заполнило  бы  ее до отказа, и, туго напрягшись, раздвинуло до 
   действительности. От усердия в сухожилиях над коленками возникает неприятная 
   теплая пустота,  очень  тонкие матерчатые туфли, не стесняя движения, дают о 
   себе  знать  любым  камнем  на дороге. Мертвецы бы взвыли, если их заставить 
   плясать на галечном пляже. Хорошо хоть есть за что держаться. 
      Я  останавливаюсь. Здесь  стена  имеет  выступ  в  один  кирпич, уходящий 
   прямоугольным  параллелепипедом  куда-то вверх от меня  на  такую высоту, до 
   которой  не могут дотянуться мои руки.  И  я  ощущаю холодок неизвестного на 
   запястьях со стороны ладоней. Стенка нагрелась от чего-то, что нагревает мою 
   голову, лицо и руки. Теперь она теплая. Так приятно приложить ладонью руку и 
   чувствовать, как тепло, накопленное ею, переходит в ладонь, затем постепенно 
   идет выше. Мне хочется сесть, и я сажусь, упираясь спиной в стену. Мимо меня 
   течет шум.  Всегда, когда я выхожу из дома, я  слышу его, и он меня пугает и 
   настораживает. Он обтекает мои вытянутые ноги, и в животе немного холодно от 
   страха, что этот шум их раздавит, если я вытяну свои ноги чуть-чуть подальше. 
   Он заставляет меня поджать  ноги  под  подбородок. Теплые колени утыкаются в 
   мякоть подбородка и,  обнимая руками колени,  я испытываю чувство похожее на 
   удовлетворение. Как хорошо, что  я  еще не лишен самого себя. Я могу в любой 
   момент ткнуть себя в лоб, ухо, потрепать щеку или погладить нос. 
      Эта мысль доставляет  мне  столько радости, что я, откидываясь до стены и 
   касаясь ее толстым и мягким слоем  волос, ощущаю мгновенное блаженство. Если 
   помотать головой  в  таком  положении,  то  волосы  прилипают  к  стене, и я 
   чувствую  боль.  Тогда, пошарив слева и нащупав палку, я поднимаюсь, держась 
   за  стенку, и снова бреду. Путь  мой  кажется, мне  долгим-долгим  и  чем-то 
   напоминает мне жизнь.  Испытывая свой зуд, свою боль,  свое блаженство, я не 
   умираю от их  силы, а начинаю растворяться  в  себе  и  застываю, впаянный в 
   самого себя, как  бы  цепляясь огромным количеством крючков  изнутри себя за 
   свою   оболочку.   Я   начинаю  запутываться   в   сетях,   которыми  обязан 
   неподвижности.  Это  зыбкое  чувство страха  перед самим собой. Что-то вроде 
   зубной боли уже несуществующего зуба.  Страха,  что тебя не поймут, когда ты 
   будешь оправдываться. 
      "J'ai vu l'ombre  le cocher, qui a brosse  avec l'ombre le brosse l'ombre 
   du coussions".
  
   2. 
  
      "Ты  должен  наслаждаться  несуществующим", -- сказал  я сам себе. Но это 
   фраза показалась вдруг неубедительной и какой-то тусклой. Я хотел произнести 
   ее еще раз,  чтобы  услышать как звучит слово "себе". Но это слово напомнило 
   козу с ее запахом и диким взглядом  и  я  не стал ее говорить. Она теперь не 
   звучала.
       "Солнечный свет мешает тем,  кто,  забившись  в  угол, дожидается своего 
   часа",-- произнес кто-то. Быть может это подумал  кто-нибудь молча, но я эту 
   фразу услышал, и, отнеся ее к себе, еще более уверился  в своей никчемности.
       Я снова остановился. Стенка, уходя обратно, теперь  завершалась тупиком. 
   Теперь, в тупике,  она  стала  гладкой  и  под пальцами скользила, как тонко 
   намыленная,  бывшей  до  этого  чистой,  кожа,  там, где она мягка - на шее. 
   Неужели  все  кончилось?   И  так  скоро.  Странно, ведь  я  сам  заявлял  о 
   бесконечности и вечности бренного. Но бренное еще успокаивало. Оно не давало 
   мне исчезнуть и заставляло  играть  в  игру,  требующую  сосредоточенности и 
   движения.  Бренное,  как  последнее, что удерживало меня в этом мире, тянуло 
   меня вперед; и стенка, гладкая на ощупь, стала проваливаться куда-то вперед. 
       Я ступил  сквозь проем, который она открыла, и пол под моими ногами стал 
   уходить вниз. Кто-то был рядом со мной потому,  что я услышал строгий голос: 
   "Мы доставляем пассажиров только в строго установленном порядке  и -- только 
   в  одну сторону. Чтобы выбраться в другую  сторону,  надо  познать бренное и 
   тогда,  пресытившись, ты должен будешь хлопотать о себе в высших инстанциях. 
   Вполне  возможно, что придется  быть  все время в хорошем расположении духа, 
   ибо  только  таким  людям  удается  выбраться  в  другую  сторону..."  Голос 
   продолжал, но я его уже не слушал.  Я тщательно все взвесил и не хочу больше 
   ничего познавать. Я устал  от  познания,  неподвижности,  холода в животе от 
   того,  что  под  ногами  пол кода-то убегает и от тепла. Мне полезен холод и 
   голод в неограниченном количествах.  Нужно украсть самого себя у самого себя 
   и спрятать, а затем разжалобить себя и просить у него выкупа за самого себя, 
   но его не получать  и  горевать,  что  нечего  раздать бедноте, которая тебя 
   окружает. Все они корят Землю, породившую их. Но ведь в конце концов из того, 
   что   порождая   Вас,  она  стремилась  к  совершенству,  не   следует,  что 
   совершенство  это  заложено  в вашем саморазвитии. Если это удается доказать, 
   то можно будет с полным правом корить Вас породившее...
  
   3.
  
      Я хочу отдохнуть от сознания и не могу. Я играю с ним в прятки, зарываясь 
   в такую черную темноту, что чувства  оставляют  меня,  но  меня выдает холод 
   скуки и отсутствия.  Я уже не могу скрыться, и сознание начинает выжимать из 
   меня то, что ему нужно. Напряжение растет. Что-то гудит и лопается. 
      Наверное, отказал  механизм лифта.  Снова  рядом  со мной раздается голос: 
   "Мы не приготовились к приему, мы не приготовились к приему, мы..."-- что-то 
   щелкнуло и голос продолжал - "После проверки  ваших документов обнаружилось, 
   что фотографии не совпадают. По карточке - Вы золоченый, раскрашенный эмалью 
   Будда с дарами возле ног, а по  Вашему документу -- Вы ухмыляющийся, дерзкий 
   мальчик  с  длинными  волосами,  очень  похожий на лицо женского пола.  Наши 
   механизмы  не  справляются  с  нагрузкой.  Наши  механизмы не справляются... 
   Ш-ш-ш...  То,  что  содержало когда-то бренность, весит даже более того, что 
   кроме бренного  содержало  свою  суть.  Вы будете о тправлены обратно. Ждите 
   монтеров, ждите монтеров, ждите..."  А  я падал вниз, но для меня не было ни 
   низа ни верха. Кто-то бухал сапогами по  крыше кабины, скрипел, разматываясь 
   трос.Я слышал такой же гул весною,  когда  река  вспучивалась и тропинка, по 
   которой ее переходили, исчезала у  моих  ног  водой.  Но гудело тише, и этот 
   скрежет ржавых металлических деталей не звучал во мне так противно. Потом по 
   крышке замолотили молотком.  Для  меня не было крышки, но монтеры, сообразил 
   я, могут спустится только по тросу - сверху. Мне не с чем сравнить то, в чем 
   я  нахожусь, и камера или кабина начинает разґдвигать свои стенки. Все мерки 
   во мне, и там я могу найти размеры  моей  кабины,  но это так тяжело: носить 
   их в себе. Их уже не выбросить и даже не вытащить...
     Это долготерпение  скоро  истощиться.  Проклятый стук . Как он мне надоел!
   Да иду я! Иду! 
  
                                                                    Ol Tarasov
                                                                       1976
  
  Tomsk 2006 
  
  Как грех закрывает человеку истину.
  
                                        " Итак, кто разумеет делать добро и не делает, тому грех." (Иак.4:17)
  
    Вообще-то, истину не знает никто из  живущих людей. Ее нам говорит наш ангел от Бога.
  Но кроме того, вокруг нас всегда и другая информация. Всякая, интересная, лживая, нра-
  воучительная, телевизионная,  похожая  на  правду,  и не похожая на правду и так далее  и 
  тому подобное...  Среди  этого  множества  поступающей  информации услышать, что же 
  тебе говорит твой анлел вообще не просто, а понять  тем  более.  И, даже услышав инфор-
  мацию исходящую от истины (а истиной является для людей сам Бог)  получается так, что 
  человек открещивается от нее по своей греховной природе. 
    Приведу пример такого положения дел. Вроде бы не такой уж и страшный, не смертель-
  ный грех  -  подозрительность.  Ну  какой  от  нее вред? Как бы даже и польза: человек все 
  время проверяет поступающую информацию. Приговаривает  -  "а как бы это мне не по-
  вредило, а нет ли в этом для меня вреда?" Ну что такого казалось бы в этом опасного, но 
  есть положения, когда подобная черта характера может оказаться смертельно опасной.
    Задается вопрос:  а  какой грех можно считать смертельно опасным?  Естественно: ложь, 
  убийство, прелюбодеяние, зависть, невнимательность.  Как может невнимательность при-
  вести непосредственно к смерти?  Да на дороге. Не заметил красный свет светофора - вот 
  тебя и сбил автомобиль. Но вернемся к подозрительности.
    Заболел у человека живот.  Сильно болит.  Надо  бы  к  врачу. Вокруг уже все говорят об 
  опасности, а человек подозревает, что  его  хотят обмануть, выманить у него деньги на ле-
  чение. И еще он уверен, что  у  него  крепкий  организм, который  может  самостоятельно 
  справиться с болезнью.  Как вы думаете: закрывает грех подозрительность  человеку исти-
  ну? Может это положение привести его к гибели? 
    Каким образом можно избавиться от подозрительности и научится  правильно относить-
  ся к информации?  Подозрительность,противоположна неверно воспринятому образу об-
  работки инфрмации, а именно: анализу  и  синтезу.  Видимо  человека, обладающего силь-
  ной подозрительностью в жизни частенько обманывали, и его окружали лживые корысто-
  любивые люди. Так бывает, когда у тебя самого "сильно развито" подобное. Ведь по отно-
  шению ко греху подобное притягивается к подобному. Человек на вооружение к поступа-
  ющей информации взял первую часть правильного образа восприятия. А именно анализ. 
  И не использует синтез полученного в результате анализа информации. А все результаты 
  анализа информации сваливает в кучу, считая для себя вредной,  исходящей из неправиль-
  ного источника, при этом крупинка золота в этом песке теряется вместе с песком. Как же 
  определить какая часть поступающей информации является той самй золотой крупинкой?
      " Но мудрость, сходящая свыше, во-первых, чиста, потом мирна, скромна, послушлива, 
  полна милосердия и добрых плодов, беспристрастна и нелицемерна." (Иак.3:17)