Аннотация: О том, что в жизни каждого из нас есть место необъяснимому
Ощущение прикосновения
Ночью даже часы делаются нахальнее. Днём их не слышно, как немые, а вот ночью.... будто выговорится спешат до утра. Их послушать, так аж захлёбываются, второпях "настучать": кто, где, когда, с кем за день да о чём. Все шорохи уместно-подозрительны: имеют волнующий и скрытный смысл. Вдруг на кухне проснулся кран, с досадой плюнул ржавой юшкой в мойку, заклокотал индюком потревоженным, зашипел, изошёлся на свист и затих. Ему в отместку желчно скрипнул дверной косяк. И пошло-поехало: вздох, стон, всхлип, вскрик... Что это?
Але вспомнилась, почему-то, бабушка, Ксения Осиповна. Когда в избе без видимой причины скрипели половицы, а в лампадке начинал трепетать огонёк, старушка быстро крестилась, шептала Отче наш и со вздохом говаривала: "Ах-ти, хозяин сердится! К добру, али к худу?". Какой- такой хозяин? Почему он сердится? Никто толком не знал, однако дети быстренько влезали на печку, забивались под бараний тулуп, прели там и рассказывали друг другу шепотом всякие страшилки, спохватывались, когда из-под овчины выпадала случайно чья то, не первой свежести, в характерных разводах , пятка, либо, мосластая, увенчанная беляшами болячек, коленка высовывалась. Тогда беспризорные места, быстро и охотно лизал сквозняк, из под входной двери, пущенный кем то из взрослых. Пацанве казалось, что снаружи ветоши, кто то сидит и караулит их. Скользкий и холодный, бр-р-р! Только высунься! Ой-и-й-! Главное быстро втянуть ногу обратно, в спасительно обжитую тесноту. Одной то, поди, страшновато будет, а вот когда рядом, к примеру, Колькины и Алёнкины локти да голяшки, вроде как и ничего. Спокойно делается. Высоко над полом, а значит безопасно. Тепло и пыльно. Всегда сушатся сухари и семечки.
Однако бабушка внимательно наблюдала за лампадкой. Если огонёк выравнивался сам, без её помощи она с облегчением шептала: "Слава Богу! К добру!", но бывало и гас огонёк. Становилось темно и жутко. Квочка, нашпигованная свежевылупленными цыплятами, раздувалась перьями, как квашенье на опаре, начинала ворчать, шуршать соломой в лукошке, под лавкой, а птенцы, тревожно попискивать. Тогда бабушка почти до утра творила молитвы, а чуть свет, бежала в церковку, записочку во здравие за всех подавать.
При прочих, обычных обстоятельствах, бабушка хаживала в пестрой, в мелкий цветочек рубахе из ситца и тёмно-синей, либо коричневой, сатиновой юбке. Голову, всегда, покрывал белый платочек, в мелкий горошек, с пущенными по краю, мелкими же, розочками. На ногах, либо резиновые галоши на босу ногу, какие обычно надевались зимой на валенки, либо совсем ничего, смотря по погоде. Её ноги, растоптанные за семьдесят лет, с пальцами буграстыми и корявыми от ревматизмом, со ступнями потемневшими от времени и, как сухая лесина, местами растресканными, больше походили на корни старого дерева и уже не всякую обувку принимали. В такой оснастке быстро не побегаешь.. Но, бабке, похоже, страшно нравилось ходить, именно, в длинных, хлябающих на ногах, галошах. Во-первых, это давало ей возможность, не просто ходить, а ходить не торопясь, имея к тому все основания, подмечая всё, что происходило вокруг, во-вторых, не останавливаясь, на медленном резиновом ходу, поговорить с соседками, при этом создавая полную иллюзию своей занятости, ну не останавливаться же в самом деле, чтобы языком поляскать! Но главное, а в этом и состоял весь особый фасон, ей нравилось производить совершенно шикарный шум от перетягиваемых ногами галошами, чавкающий, хлябающий и одновременно шаркающий: чвак- чвак- чвак. Издалека слышно - баба Ксеня пошла. Она не выходила из ворот, она - выдвигалась и плыла по улице, как баржа по озеру, медленно и с достоинством. Кстати звук, который производила баржа, хлюпая своими лопастями по воде, может и давал полное основание для такого сравнения. Сильное впечатление портил только шлейф пыли, который вздымали, черные и блестящие снаружи, красные и мягкие, изнутри её шикарные галоши. Впрочем шикарными и блестящими они оставались недолго.
Другое дело, когда баба собиралась в церковь! На голове - платок домиком, чёрный, шерстяной с расцветкой похожей на жёстовский поднос, поверх рубашки, а это уже независимо от погоды, шерстяная кофта на пуговках спереди, и юбка, особая, в сундуке хранимая, из дорогого тонкого бостона, у самой сделанная в "татьянку". На ноги надевались тёмно-коричневые чулки с резинками, а поверх - домашние тапочки с пришитыми к заднику ленточками, которые спереди, у щиколоток, завязывались на бантик, прочно удерживающий на ноге тапочки и не дававший им бесцельно елозить по ногам, во время ходьбы. Оттого походка у бабушки становилась лёгкой и бесшумной, а сама она делалась непривычно нарядной и помолодевшей. Домой, из церкви, Ксения Осиповна приносила святой водички и свечечку с новым огоньком для лампадки. Опускала пучок богородской травки в водицу и кропила всю, своими руками, выложенную из самана, затёртую глиной с соломой и выбеленную изнутри избу, дородную, с легкой занавесочкой, русскую печку, занимавшую собой целый угол хаты, голые окна (тюль вешалась в пасху, рождество, да на троицу) и матицы под потолком, а заодно и всё что попадалось под руку. Непрерывно шелестя губами - слов было не разобрать, потому казалось, словно бумагу руками мнут. Комнаты, сейчас же, наполнялись мятным запахом тимьяна и ещё чего то, терпкого и горьковатого с примесью лимонного духмана, чего? Теперь уже никто не узнает этого. Баба Ксеня, не любила когда за ней, в такие моменты, подсматривают. Лицом, сплошь покрытым географией морщин, делалась строга и печальна, как тёмный лик на закопчённой иконке, недорогого оклада, увенчанного бумажными цветами в красном углу под потолком, глаза которого оживали только в робком свете вновь затеплившейся лампадки и уже больше не выпускали из поля зрения всех находящихся в избе людей. Бабушка догадывалась, что детвора побаивается Боженьку. Им казалось, что именно за ними Он наблюдает с особым усердием и пристрастием, а потому, достаточно было Ксении Осиповне предосторожить неугомонных: "Он всё видит! Не балуйте! Не тычьте перстами в образок! Палец отрежет!", - они, безусловно, верили ей и охота шалить в избе отпадала сама собой. Это уже позже, немного повзрослев и получив изрядную долю пионерско-комсомольской закалки, Колька ,самый старший из ребятни, чтобы добраться до бабушкиных конфет, которые старушка хранила в комоде под образами, отворачивал лик к стене, делал своё дело, возвращал всё как было и быстро покидал место преступления, однако, не забывая поделиться добычей с младшими сестрёнками, поджидавшими его во дворе. Сами девчонки на такое ходить не решались.
Прошло много лет, у самой Али давно выросли дети. Да всё не выходила бабушкина лампадка из памяти. А может это и есть то самое первое звено в цепочке причинно-следственных отношений, думалось ей всё чаще, которое приводит каждого своей дорогой к добру или худу? Может так, из тишины прошлого, пробивается утраченный опыт предков, погребённый под чьей то сатанинской прихотью и, который мы, давно обокраденные и обманутые, променяли на сомнительные прелести настоящего? Может это последняя возможность постичь сущее, заглянуть за тайну, отказаться навсегда от мании величия и повинившись перед Высшим разумом снова научиться разгадывать указующий перст судьбы в тех знаках, которые она пытается нам подавать. Говорят, что Бог разговаривает с человеком шепотом любви, если его не слышат, говорит голосом знамений, а если опять не понимают Он кричит на языке страданий. Была, ой не раз была, возможность удостовериться, что случайностей в нашей жизни гораздо меньше, чем хотелось думать...
Однажды, ни с того ни с сего, посреди ночи, проснувшись от тихого, ритмичного постукивания, боясь спугнуть его своим сразу участившимся, дыханием, Аля лежала и малодушно уговаривала себя не обращать на него внимания. Мало ли: приснилось-почудилось. Но испугал, инстинктивно насторожил, камертоном настроил на тревогу, обострил сразу все чувства почему -то именно этот негромкий, но очень настоящий звук. Памятуя бабушкину науку, мысленно вопросила: "К добру или к худу?".
А может это за стенкой, а не в комна.... тук-тук, тук-тук, тук-тук...... нет не почудилось! В голове пусто и холодно сделалось, а сама продолжала примерять звуки к предметам, которые могли их производить. Ух ты, теперь жарко стало. Должно же быть этому какое-то объяснение? Осторожно разбудила мужа. Прислушались. Ничего. Тихо. Не известно, сколько прошло времени. Долгое напряжение обессиливает, обезразличивает. Спасительным сном опьяняет сознание... Но вот опять: тук-тук, тук-тук, тук... Пугающе отчётливо. С равными промежутками. Будто условный сигнал кто подаёт кому-то.
- "Ты слышал? Слышал?".
- "Ну, слышал.... А теперь дай мне поспать".
"Что за народ эти мужики?" - в который уже раз вскинулась Аля. "Даже если перед окном зависнет инопланетный корабль, девять из десяти опустят жалюзи и заснут, как ни в чём не бывало. Утром, с трудом припомнив ночное происшествие, спросят: "Слушай, а что это было? Реалистами себя считают...",- всё же не на шутку завелась она: сна теперь всё равно как не бывало, "... такие вот, чаще всего, и "пользуют" науку. Топчут её топчут, а она по-прежнему бела, как шкура неубитого медведя и девственна. Похоже сам старина Дарвин немного облажался со своим "Происхождением видов". Тут шепотком поговаривают, что вовсе и не от обезьян произошло человечество. Шепотком потому, что "возмущённая общественность" тотчас восстанет на дыбошки с ехидным вопросом: "А от кого же?". "А хрен его знает!" - усмехнулась про себя Аля, ответа ещё не придумали. "А Павлов? Зря, небось, академик старался, убеждал, что собаки, (ну надо же!), управляются, всего то, условно-безусловными рефлексами. Вот так взял, да и лишил их, права на мысли и чувства. А что если есть такая материя? Не из плоти и крови скроённая? Не послушная, пока, привычным соображениям, обладая от рождения которой, любой ребёнок обнаружит: собака, разумна. Она способна, всей своей, несовершенной собачьей душой, любить и ненавидеть! Вон как они отлично ладят друг с другом - дети и четвероногие. Наивные,..." - продолжала Аля раскладывать учёных мужей, блуждая по дебрям своих умозаключений, всё дальше и дальше, рискуя нарваться на неприятности - "...думают если научились силу тока измерять и количество атомов в молекуле сосчитали, то могут рассуждать об умственном устройстве живых существ. Ах, кабы удалось силу любви, прибором каким замерить или, скажем, количество разума подсчитать. Интересно, а как насчёт формулы верности? Может коэффициент честности изобрели? Вот то-то и оно. Ищут друзей по-разуму в космосе. Внеземные цивилизации. Параллельные миры. А может ничего искать не надо?" - Аля сама от своих неожиданных мыслей пришла в смущение, но они, как роевые пчёлы только что покинувшие улей, и ещё не знающие где осядут, в несметном количестве всё кружили и кружили, - "...Да вот же они! Рядом с нами. Живут с самого начала. Кошки, собаки, дельфины... Просто они не такие как мы. Да ведь это и не обязательно. Почему, интересно, с удовольствием фантазируя на тему "зелёных человечков", допуская тем самым, возможность существования жизни в ином, не земном, виде? А очевидного не замечаем? Может быть оттого и не замечаем, что оно рядом и уж если где искать, то, как водится, не у себя под носом. Так воспитаны: "Все выше и выше и выше...". А параллельные миры? Они сплошь вокруг нас. И если их не видно, это ещё не значит, что их нет. Мы все существуем в одних временных рамках, в пределах одного измерения. Не замечаем и не понимаем живущих бок о бок с нами. Наша Земля во Вселенной - это просто кусочек космоса. Небесное тело. А что же такое мы? Мы - микрочастичка космоса. Его пыль, но - космическая! Внутри каждого из нас неповторимый мир. Единственный космос. Уникальная цивилизация. Даже язык особенный. Несмотря на прелести "великого и могучего", всё равно, каждый из нас, с учётом особенностей "своей цивилизации" придумывает свой собственный. Так вот оно откуда - сленг, фольклор, феня. С интересом изучаем язык птиц и животных. А сами друг друга понимать не научились, хотя все говорим на одном языке - человеческом. Добро всегда побеждает зло... Так, что, на самом деле, побеждает? Слова есть, звук есть, только смысл их все понимают по-разному: в пределах уровня развития "своей цивилизации". У кого то: добро - всегда побеждает зло, а у кого напротив - добро всегда побеждает - зло...
Але нужно было, обязательно нужно было, понять и привыкнуть к своим новым ощущениям, с тем , чтобы они не обернулись нарушением привычного для неё порядка вещей, от которого ей нужно было перебросить мосток хоть жиденький, хоть скрипучий в неведомый до сих пор мир, существующий вероятно, вне зависимости от её желания. И тут ей стало казаться, что вовсе и не её это мысли, а приходящая совсем из другого источника информация, к которому Алю запитали через, знакомый ей, "мосток" и, подобно сообщающимся сосудам, из которых один располагается всегда выше другого, она, эта информация, минуя её сознание, наполняет саму Алю какими то, до сих пор, не известными ей знаниями, кажущимися теперь простыми, истинными и очень органичными. Мысли состояли из отдельных понятий, следовали чётко одна из другой, спокойно, не внося сумбура, уютно укладывались по полочкам и сливались со своими собственными естественно и незаметно.
"Ну-ка, ну-ка! Подумать только, ведь, что же тогда получается? Внеземной цивилизацией может объявить себя даже один единственный человек будь то праведник, отшельник, или сумасшедший? Любой, которого кроме него самого, не понимает больше никто. Могут два человека, которые понимают друг друга: супруги, мать и дитя, парочка голубых, ну и т.д.. А может целая группа людей. "Панки", например, "брейкеры", "воры в законе", "нудисты", да несть их числа! И не важно, что по отношению друг к другу каждый считает только себя достойным занять больше места под солнцем. По тому, как уверенны, что только в их деяниях, которые и сбили их всех в одну стаю, лежат исключительно добрые намерения. А им, в отместку, от "конкурирующей фирмы", такая же порция неприятия, потому как те, в свою очередь, считают точно так же. Вот и получается живем соседями, но в параллельных мирах. А параллели, как известно, не пересекаются. Они только соприкасаются. Когда места хватает. А если становится тесно? Случается и такое, когда рамки одной параллели, активно работающей локтями и коленами, расширяются за счёт сужения жизненного пространства другой, в результате: столкновения, катаклизмы, стихийные бедствия... и неизбежное, при таких условиях - трение. Соприкосновение - контакт, трение - конфликт! Модель космоса - это спираль. Модель общества - это матрёшка. При известных внешних различиях имеем внутреннее несомненное сходство. В том и другом случае из одного проистекает другое. А это уже вселенский закон: из частного происходит общее! Из малого состоит большое.
Почему мы все понимаем язык жестов, формул, цифр, музыки, красоты? Род и вид имеем одинаковый, строение голосовых связок, тоже одинаковое, а звуки при прочих одинаковых условиях, исторгаем разные? А может мы и есть образцы разных цивилизаций собранные для какого-то эксперимента на одной Земле? Да много ли мы, "хомо саппиенс", о себе то знаем?
Вредно по ночам бодрствовать. Столько всякого в голову лезет. А тут ещё этот тук-тук. Что же за чудо природы такое? Ладно, всё! Спать, спать! Ага, сейчас! Ехидно задребезжал будильник. Ночь просыпаясь, приоткрыла глаза. Недовольно-неласковый рассвет, продравшийся сквозь обозначившуюся щель на востоке, стал, прикасаясь мягкими лапами ко всему, что находилось в комнате, обращать ночные таинства в обычные домашние вещи. Скомканный в углу плед уже не походил на чёрного, лохматого коротышку, а кот на столе, с которым они всю ночь о чём-то, перешёптывались, натурально превратился в утюг. Всё вставало на свои места, а ночные мысли среди привычных ощущений уже не казавшиеся такими значительными, незаметно отступали, съеживались и... вжик, серым мышонком юркнули куда-то в норку подсознания, чтобы выскочить оттуда, при случае, причудливым сном, может безотчётным предчувствием либо каким-то внезапным откровением.
"Да встаю, я встаю! Андрюш, не зуди! Вон уже встала почти"! Как назло под утро разобрало и страшно спать хочется. Проходя мимо стола, на котором стояла крышка от маминой ручной, швейной машинки Аля спросонья зацепилась за край и вдруг: тук-тук отозвалась переброшенная через крышку вилка на шнуре от утюга. Стоп! Вот ОНО! Тупо уставившись на вилку, на крышку, Аля понимала, что без посторонней помощи вилка не станет сама по себе стучать по фанерной крышке, но искала "варианты". "Знаешь, это наверное сквозняком...", высказал предположение Андрей, наблюдая за тем как Аля пальцем подталкиваю вилку, а она опять и опять производила ТОТ самый звук. "Какой сквозняк при закрытых окнах? Да ещё с определённым ритмом?" шёпотом удивилась Аля. Оба опять уставились на неподвижную вилку, словно хотели, чтобы сама она и поведала, как ей удалось ночью произвести такую штуку? Ещё несколько раз каждый потрогал вилку. Но она упрямо воспроизводила на пустой фанерной крышке все тот же самый волнующий звук. "Ладно, не будем об этом думать сейчас, подумаем после!" не-то сказали вслух, не то подумали и разошлись каждый по своим делам до вечера.
Днём, повинуясь какому то внутреннему побуждению, Аля, улучив момент и прихватив с собой небольшой пакетик с землицей и свидетельство о маминой смерти, сходила в монастырь, заказала там заочное отпевание. Так получилось, что когда маму хоронили , отец, с его изуродованными расхожей моралью, понятиями о душе, в бессмертие которой он так и не сумел уверовать, как отрезал, запретив батюшке, тайно приглашённому маминой роднёй, совершить все необходимые крещёному человеку в таких случаях отправления: отпустить с миром, указав душе дорогу и дать ей последние наставления, которые примирят непримиримых и простят ещё не прощённых. По словам отца выходило, что: "Мама сама не одобрила бы нарушения партийной дисциплины". Так и сказал. Бедный... Бедный, да кто ж его так? Тоже ж ведь, крещёный. Побоялся нарушить свою дисциплину, даже ради спасения души родного ему человека... По всему выходило, что грех перед партией страшнее, он реальнее и ощутимее, чем любой другой, расплата за который, когда ещё наступит, да и наступит ли вообще. От партии же, понесёшь немедля: здесь и прямо сейчас, не откладывая на жизнь вечную. Да что же это за воля такая? Чем она так сильна? Что заставляет забывать о святом и непреходящем? Где её истоки? Может в вековой покорности с которой привыкли принимать любое зло, лишь бы не было хуже? Может в страхе? Но в отличие от радиоактивных отходах, которые вызывают физические недостатки, этот будет отзываться моральным уродством ещё не в одном поколении. Ведь страх это такая сублимация, периода распада которой не знает никто. Да нужно ли ждать , когда он распадётся сам собой? Может эту беду необходимо преодолевать всякому в себе капля по капле, крупица за крупицей, однажды и навсегда укрепившись в вере, что каждый имеет право жить не для того, чтобы уродовать свою бессмертную душу страхом, а избавившись от него раз и навсегда трудиться всю свою земную жизнь над тем, чтобы довести её до совершенства!
Алю все эти годы мучила совесть, за то, что опять, когда не надо, оказалась молчаливо-послушной, не захотела конфликтовать. Да и не до этого было ей тогда, когда в одночасье перевернулся свет, затянулся чёрной пеленой и жизнь потеряла смысл. Однажды она переживала такой ужас. В детстве, когда среди бела дня солнце пропало. Ей тогда объяснили взрослые, что это всего лишь солнечное затмение. А через минуту другую всё и кончится. Так ведь то, всего на всего, короткое затмение, а тут ... навсегда. Ей живой, тридцатилетней, будто тогда только и перерезали пуповину, прочно соединявшую её всю жизнь с матерью, да и то, затем, чтобы Аля не легла рядом.... Это уже потом, старушки подсказали, что можно оказывается, вот так, заочно, совершить отпевание чтобы земля мамочке была пухом.
С работы Аля пришла намного раньше мужа. Сначала возилась с ужином на кухне, подольше предпочитая не заходить в спальню, дверь из которой оставалась плотно прикрытой с утра. Потом провернула небольшую, ручную постирушку. И, наконец, занялась, всё же, уборкой. В их комнате, по-прежнему, было тихо и жутковато. Убрала утюг на место, крышку от машинки тоже. Растащила по местам и все остальные вещи. В общем навела порядок. Всё время не покидало чувство чьего-то присутствия в комнате. Пару раз даже оглянулась, настолько реально было, ни с чем не сравнимое ощущение сверлящего спину взгляда. Вернулся с работы Андрей. Однако, следуя какому то молчаливому соглашению, видимо, так и не найдя разумного объяснения случившемуся, они больше не говорили о нём.
Ночью долго и старательно делали вид, будто спят. "Знаешь, - первой не выдержала Аля, - не знаю точно, что это было. Но ЭТО было". "Ладно. Всё. Спи. Хватит"- притянул её к себе Андрей. Почувствовав рядом родное тепло, Аля действительно спокойно уснула. И было! То ли явление, то ли ощущение. Аля видела себя со стороны. Слышала как зазвонили в дверь. Открыла. На пороге стояла мама. Довольная и улыбающаяся. Она редко при жизни была такой, обычно сдержанная на эмоции и немногословная: "Ну, наконец-то я тебя нашла!". Они подались навстречу друг другу и тут, Алю залило ощущение радости, тёплой и мягкой, будто пустую ёмкость доверху наполнили парным, отдающим хмельной июльской луговиной, молоком. Стало необыкновенно легко, удивительно хорошо и покойно от того, что она снова видит маму и, что наконец та снова к ней вернулась. А ведь с тех пор как они с Андрюшей, год назад, переехали на новую квартиру, мама ни разу не приходила к ней...
Наутро, Аля открыла глаза, улыбнулась и сама собой чётко додумалась мысль: "К добру! К добру! Верую к добру!".