Наш соотечественник (Хургин из Днепропетровска), основательно отметился в "толстых", журналах. Проза интересная, созданная человеком очевидно одаренным. Но... Как говорит один из героев того же Хургина,
"...вся современная критика зиждется на извечной мечте русской интеллигенции "об дать кому-нибудь по морде". Золотые слова! Именно, именно! Поздравляем автора с публикациями и начинаем с пристрастием анализировать обнародованные тексты.
Персонажи рассказов Хургина делятся на две большие категории. На мужчин и женщин. Все. Внутри этих подразделений они практически неразличимы. Автору вольно называть их разными именами и награждать разными судьбами в рамках одной и той же социальной категории, но это лишь переодевание Адама и Евы. В сходных обстоятельствах они ведут себя одинаково, говорят и думают одним и тем же вязким хургинским стилем (о стилистическом своеобразии автора разговор особый). И в этом угадывается нарочитый смысл. Народ живет столь монотонно, что нивелируются все личные особенности. Мы живем так, потому что мы такие, и мы такие, потому что так живем, "грусть накапливается в организме", уж такова беспощадная правда жизни...
Полно, правда ли?
Взглянем на героинь (изображенных в хургинских рассказах мужиков героями просто клавиатура не нажмется назвать).
Издавна русские (украинские, неважно) жены славились (и до сих пор котируются) на международном рынке благодаря неубиенному умению сделать из дерьма пулю. К этому естественно принуждали обстоятельства - иначе в быту стрелять было бы нечем, а приходилось. У Хургина героини отличаются совершенно обратным. А именно, особым талантом любую пулю превратить, как сказал бы на моем месте сам Хургин, в зловонный вторичный продукт жизнедеятельности человеческого организма. Одна заедает жизнь талантливому сыну, другая носится с небольшим природным дефектом, будто это вселенское горе, малолетние дети мрут пачками (без преувеличения) по материнскому недосмотру. А если уж подвернется какой-нибудь из дам возможность выбора, то она, опять же хургинским стилем, вопреки "природному чувству самосохранения себя и семьи", даст не случайно объявившемуся в "ежедневных и тусклых буднях" нормальному мужику, а предпочтет пьяницу, бабника, психа и непременно чужого мужа (в обход своего), потому что именно пьяницы, бабники психи и т.д. - всем нужны и нарасхват.
Конечно, по жизни случаются загибы и хуже, чем в рассказах Хургина.
Но если бы (на протяжении многих лет!) автор описывал "типическое явление", народ наш вымер бы гораздо более быстрыми темпами, чем вымирает сейчас.
Правильнее было бы заметить, что Хургин создает свою антиутопию. И очень хорошим подспорьем в этом деле становится его стиль. Не будем предавать стиль Хургина анализу: рецепт, в общем, довольно простой. Интереснее посмотреть, откуда что берется.Сравним два небольших фрагмента:
"Те же скучающие неприкаянные люди | Однажды, среди равномерности степи,
ничего не совершали - ни здесь, | он увидел далекую толпу куда-то
ни где-то еще. Они жили без свершений, | бредущих людей, и при виде их
бродя и слоняясь по просторам своей | множества в нем встала сила радости,
жизни вне определенных задач и целей, | будто он имел взаимное прикосновение
у них образовалось в запасе много | к тем недостижимым людям.
пустого сорного времени, которое им |
нужно было как-нибудь потратить |
и изжить." |
Можно множить сущности и выписывать еще и еще.
Слева- из Александра Хургина. Справа - из Андрея Платонова.
Сходство есть? Несомненно.
А есть ли разница?
Есть. И большая.
У Платонова - мощно, при всем своеобразии, - естественно.
У Хургина - легко, вычурно, забавно.
У Платонова - всерьез.
У Хургина - понарошку.
Почему? Да очень просто.
Платонов писал так, как Бог ему дал. Он и личные письма, и рабочие отчеты писал точно так же. Хургин же свой стиль явно придумал, выработал, писать им специально научился, ставя определенные художественные задачи.
Я не знаю, брал ли сам Хургин в учителя Платонова, или так уж вышло, но, если мыслить категориями комического и трагического, то стиль Хургина - комический двойник стиля Платонова.
Именно в силу рукотворности, в "сниженном" Хургинском варианте этот стиль легко пародировать. Платонова потруднее.
Всякое литературное событие (а проза Хургина, несомненно, событие) необходимо описывать в контексте, т.е., проще говоря, в сравнении с имеющимися художественными текстами. Платонов уже здесь появился, Гоголь промелькнет. Но правомернее всего сравнить теперешние публикации Хургина с его же прежней работой, рассказы - с повестью.
И тут возникает настораживающее обстоятельство. Хургин теперешний проигрывает Хургину десятилетней давности. То ли малый жанр труднее дается автору, то ли в духовном мире самого Хургина "во время нарождающегося капитализма" произошел надлом, но ведь оказывается, что в повести "Страна Австралия" (Знамя, 1993) героев и героинь можно распознать! И глупости они делают от души, и без всякого повода помогают друг другу выжить...
А что сейчас? Появились в новых рассказах Хургина несчастные старые люди. Их бы тут, по старой памяти, шинелькой согреть, чайком напоить, чтобы улыбнулись трогательно, да ручками потерли зябко, знакомым жестом... Но, видно, мало здесь автору разгону для катарсиса! Какой бы злой ни был дедушка, не стоило родственникам переступать через него - в прямом смысле - упавшего.
А переступают так, будто автору и дела нет.
Он явно хочет пожалеть, потому и пишет, но чего-то ему для этого не хватает... в изобразительных средствах.
Ведь любой пишущий человек знает, как важно выбрать верный тон - иначе фальшиво получится, "несмотря и не глядя" на все мастерство. А кого жалеть? Грустную смешную обезьяну? И здесь Хургин из традиций русской литературы выпадает, потому что можно допустить любые изыски словесные, а холодное, немилосердное письмо допускать нельзя.
В заключение. Меня могут упрекнуть, мол, кругом столько бездарей и дилетантов, имеющих возможность пробиться в печать, но даже не представляющих, что такое чувство слова. А вот стоило в кои веки появиться приличному прозаику, так на него сразу накинулись...
Два романа Алексея Никитина объединены местом действия, причем киевский колорит поэтизирует и даже придает некоторую мистичность сюжету. Во всем остальном романы настолько разные, что даже странно обнаружить их принадлежащими перу одного автора.. Из "Окна на базар" ("Дружба народов") мы наблюдаем дикое становление дикого капитализма в Украине на фоне экологической катастрофы (Чернобыль); роман "Три жизни Сергея Бояршинова, банкира и художника" ("Радуга") посвящен масштабным историческим событиям начала двадцатого века, и, в частности, роли масонов в подготовке революции. Забегая вперед, попытаемся заинтриговать читателя: у этих двух текстов общий герой... Но о нем после, а сейчас - по порядку.
Изъяны и преимущества матрешки как формы исторического романа.
Каждой из трех "жизней" Сергея Бояршинова соответствует раздел романа. Особенность структуры в том, что эти разделы не продолжают цепь событий хронологически, а создают новый уровень их осознания. В первом разделе описана приватная жизнь Бояршинова, "о которой знали многие": развод, переезд, любовь, работа, дуэль, смерть. Истинные причины смерти, как в детективе, остаются пока невыясненными. Во втором разделе читатель возвращается к тому же временному отрезку и вместе с банкиром Бояршиновым пытается понять явные и скрытые движители политической жизни страны на пороге первой мировой. Именно здесь на сцене появляются масоны и проясняются причины гибели героя. Наконец, в третьей, сновиденной жизни банкира и художника сделана попытка осмысления трагических событий в философско-мистическом аспекте. Данный структурный прием организации текста не часто используется, но и отнюдь не нов. Хрестоматийным и не единственным примером является известная новелла Акутагавы Рюноскэ "В чаще". Весьма смелой является попытка Никитина применить этот прием в крупной прозаической форме. И нас здесь более всего (даже больше, чем представленная в романе остроумная интерпретация истории масонства как части истории отечества) интересует, насколько этот формально-литературный опыт удался.
В чем изначально была сложность поставленной задачи? Нет сочинителя универсального, умеющего абсолютно все. Достоевский никогда не писал рассказы для детей, Чехов не создал ни одной исторической эпопеи, Толстой не брался за очерк нравов мертвого дома. Гениальность писателя, возможно, состоит еще и в том, чтобы, как Фома Брут, очертить круг и за него по возможности не выходить. Но именно этой возможности Никитин сам себя лишил во имя изначальной широты замысла. Он является перед читателем одновременно сочинителем камерной поэтической личной истории, и в то же время автором политического романа. Если бы, как в романе с обычной структурой, сюжетные линии переплетались, это противопоставление было бы не так заметно. Но именно из-за формального приема "вынесения подобных за скобки" автор не только предоставляет себе самому возможность обрисовать личность своего героя во всех ипостасях, но и дает право, повод и возможность читателям и критикам сравнивать различные творческие грани самого писателя Алексея Никитина. И вот тут начинается самое интересное и неожиданное.
Стало модным нынче рассуждать о "кассовости" литературного произведения. "Заверните философский роман в обертку детектива или любовной истории, дабы съели его читатели", - известный совет звучит с экрана телевизора и, возможно, имеет практический смысл. Однако если мы с этой меркой подойдем к роману о Бояршинове, то сразу ее поломаем. Никитин, по-видимому, и думать не думал об обертках. Обыденный опыт подсказывает, что "завлекательной частью" должна была бы служить трогательная любовная история, выписанная на фоне чудных, еще не испоганенных киевских пейзажей и несущая в себе элементы детектива с трагическим концом. Или, в особом случае, "рыночно-завлекательную" роль играла бы третья часть - ибо восточная мистика в моде.
Ан ничего подобного. Как стихотворение пишется порою ради одной строки (Цветаева), так и роман "Три жизни..." написан ради второй, исторически - философской части. И читателю, я не сомневаюсь, она покажется интереснее всего. И тут дело не в мастерстве писателя, а в его пристрастиях. Самому автору было гораздо приятнее анализировать исторические факты, чем живописать заурядное очарование Оленьки Судзиловской. Она появляется, очевидно, только ради панорамно-исторического эпилога. Недлинные диалоги ее с Бояршиновым напоминают разговор нынешнего преподавателя со студенткой. Нет, никаких анахронизмов мы там, конечно, не найдем, Никитин все же профессиональный писатель. Но интонационно они выдают себя, как сочиненные без всякого авторского интереса, наспех. Это явные "проходные" места. Что уж там говорить о такой второстепенной героине, как бывшая жена Бояршинова. Редкие страницы, посвященные ей в романе Никитина, напоминают (в целом, весьма неплохую) экранизацию "Анны Карениной", где Анна, выясняя отношения с Вронским, приседает и визжит. А они, дворянки, все такие. И даже психологически точно переданные переживания Бояршинова по поводу измены жены меркнут (иного слова не подберешь) в сравнении с теми темами, которые действительно интересовали автора. В сравнении с истинным политическим пафосом страниц о деле Бейлиса, с абсолютно современными ассоциативными рассуждениями о политической власти в России, с остроумными примерами о роли прессы... Здесь следует заняться цитированием и показать, как пристрастия автора меняют его же стиль... Но зачем? Роман, безусловно, интересный, читать стоит. Читатель во всем убедится сам. А нам подошло время переместиться во времени, чтобы увидеть Киев уже после глобальных исторических и экологических катаклизмов, в период экономического коллапса.
"Окно на базар" - роман или повесть?
Все же роман, не взирая на небольшой объем. Потому что создает масштабный портрет эпохи. Об этом тексте писать трудно, труднее, чем обо всех предыдущих. Уж такова природа критики как жанра: легче ехидно цепляться к досадным огрехам, чем отметить действительную, несомненную творческую удачу.
Роман "Окно на базар", в отличие от "Трех жизней..", очень прост и по структуре, и по сюжету. Глава небольшой разорившейся фирмы сидит в опустевшем офисе, вспоминает прошлое, а (в промежутках) достаточно спокойно ищет пропавшего компаньона. Спокойно, поскольку вместе с читателем давно догадывается, что тот его просто "кинул". Именно это спокойствие, отсутствие интригующей "раскрутки" сюжета и акцентирования на деталях розыска не позволяет назвать роман детективом. Но читается он с ничуть не меньшим интересом и азартом, чем детектив. Это ироничное и грустное повествование о нашем времени и о каждом из нас. Здесь нет тем или персонажей, лично автору неинтересных, все цельно, все пережито и прочувствовано, поэтому даже эпизодические личности запоминаются с первой фразы. " - Чья это светлая голова додумалась поставить здесь сию коммерческую точку? - восхитился он, глянув вниз, на базар". "Он" - священник, увидевший церквушку, прилепленную, как дополнение, к дешевому кабаку. А автор, в лице главного героя, замечает: "Цинизм церковников сродни цинизму медиков. Природа у них общая, что ли?"
А вот размышления главного героя (цитирую для собственного удовольствия): "Лучше с умным потерять... Пожалуй, самая точная поговорка из встречавшихся мне. Но иногда кажется, я только тем и занимаюсь, что теряю с умными. Пора бы и найти что-то. Пусть с дураком. Где он, этот дурак? Я готов взять его в аренду, я согласен снять его как квартиру в спальном районе. Не подумайте чего дурного. Я устал терять с умными. Мне надоело".
Я не удивлюсь, если многие высказывания будут растащены на афоризмы. Но это, конечно, не главное. И даже история становления и удушения мелкого бизнеса в Украине, написанная так, что читается на одном дыхании, не кажется мне основным достоинством романа.
А что же главное, что связывает прозу Никитина в нечто единое, заставляя угадывать общего автора и, возвращаясь к началу этой заметки, даже общего героя?
Да позволено мне будет непозволительное в критической литературе: житейский пример. Речь пойдет об одном моем знакомом, бывшем физике, а ныне весьма богатом человеке, чья карьера в бизнесе состоялась благодаря его собственному неординарному уму и обаянию. Когда-то мы с ним спорили по морально-этическим вопросам, и он заявил мне, ничтоже сумняшеся: "Честный человек - это тот, кто поступает честно, если ему позволяют обстоятельства".
Так вот, в противовес этому релятивистскому мнению (подчеркну, отнюдь не мерзавца), на страницах прозы Никитина живет нормальный честный человек, честный вне зависимости от обстоятельств. Не Герой с большой буквы, редкой смелости и редких способностей, о ком ходят легенды, и которому все удивляются, как погибшему от лучевой болезни Кузьмину. Самый обычный, в меру смелый, в меру неглупый парень, не юродствующий, не подвинутый ни на какой идее - ни национальной, ни религиозной, ни профессиональной. Не гений, не пассионарий, не чудак и не придурок. Элементарно порядочный по отношению к работе, к друзьям, к женщине... Просто человек с четкими моральными критериями, не изменившимися за последние две тысячи лет, а тем более в одном двадцатом веке. Казалось бы - что за новость? Однако положительный тип теперь такая редкость в современной литературе, что именно благодаря ему проза Никитина стоит осторонь, выделяется из всего потока публикаций.
И этому герою трудно, конечно. Бояршинова пристреливают, Давыдов остается не просто на мели, а в такой крутой яме, что неизвестно, чем это закончится. Оба попали, говоря известным штампом, в мясорубку истории. Пожелаем герою "Окна на базар" выжить, а Никитину - дальнейших творческих успехов.