Жена моего дядьки, тетя Лиза, царствие ей небесное, умела солить помидоры. Собирала со своего небольшого огорода возле дома огромный урожай больших красных и желтых плодов и сохраняла их на зиму в большой кадке. Помидоры в кадке, а то и в двух, стояли в темной глубине погреба с лазом. Дверца лаза открывалась с одной стороны двускатной, крытой толью крыши над погребом. Рядом с погребом была баня, а во дворе, куда ни глянь, все лето росла аптечная ромашка. Густо, упруго и мягко.
Тетка моя, женщина быстрая и ловкая, готовила салат из помидор с такой скоростью, что я всегда опасался, как бы она не порезалась ножом. В ее доме "был мужик", и ножи были всегда что надо, острые. Салат - крупно порезанные красные ломти, пересыпанные кольцами лука - тетка заправляла растительным маслом и вдогон солила серой крупчатой, "кормовой" солью. Ее же использовала для засолки помидор. В кадку, помимо томатов, ложились листья смородины. Эта ягода опрятно прикрывала своими кустами забор из штакетника вокруг огорода во всю его длину. Было, наверное, и еще что-нибудь свое, "секретное", в том рассоле, но я не расспрашивал. Думаю, просто руки у тетки были хорошие. Зимой я откидывал тряпье с дверки погреба и спускался под землю, к запахам картошки, солений и известки, которой изнутри выбеливали хранилище. Снимал деревянную крышку с кадушки, убрав гнет - тяжелый булыжник, чистый, холодный и соленый. Ловил рукой из рассола помидорину, надкусывал ее, стараясь не обрызгаться. Помидорины лопались вкусно и пьяно. Они лопались одна за другой, и мне уже не хотелось обедать. Я ел помидоры, пока не уставал. Потом набирал их с горкой в большую эмалированную тарелку, почти тазик, и поднимался наверх, где мужики ждали закуску.
Мой дядя Гена - рыбак. Рыбу есть не очень любит, но вот на рыбалку за ней.... Только дай! Для рыбалки у него всегда было время, даже когда пил сильно. Его лодочный гараж, квадратный, тесный, выкрашенный "серебрянкой", стоял недалеко от дома, на подмытом рекой берегу. Берег не размывало окончательно из-за высоких тополей по его краю, которые корнями удерживали землю, берегли густую траву вокруг гаражей и давали немного тени в солнечный день. В будке гаража пахло горячим железом, бензином и снастями, пропитанными речными запахами, а из распахнутой двери в дождь можно было смотреть на Бию, пока дядя Гена возился со своими крючками, затачивая их необычайно остро...
МОЯ БОЛЬШАЯ РЫБА
Утрами я приходил к тополям с удочкой и, вставая ближе к воде, забрасывал снасть, чтобы поймать немного мелких чебаков в дополнение к битой яичнице на завтрак. Солнце поднималось быстро, отражалось от спокойной реки в глаза и мешало смотреть за поплавком. Клевало всегда. Рыбешка, мелкая на берегу, пока тянешь ее из воды, кажется крупной, а в белом пластмассовом бидоне еле прибавляется темных спинок. Летнее утро кончается быстрее, чем ночь и я иду к дому дядьки хвастать жидким уловом. Меня все равно хвалят, тетя Лиза бьет яйца к жареным рыбешкам, и мы завтракаем...
В тот день я, как обычно, ушел с удочкой к тополям. На берегу уже сидел какой-то мужик, и сидел уловисто - на мыске. Возле него как раз вода закручивалась слабым водоворотом, и водяной мусор кружило на месте. В таких местах всегда собирается малек, а рыба покрупнее приходит сюда же и кормится этой мелочью. Мужик сидел, забрасывал снасть и вытягивал рыбку за рыбкой. У него клевало, а я проспал хорошее место и ловил совсем слабо, штук пяток чебачишек и один наглый колючий ерш. Клевало только тогда, когда мой поплавок приносило течением к плавающему мусору возле соседа. Туда, где была рыба. Но там ловить вроде неудобно. Занято, да и берег большой. Места что ли мало?
Утро поднималось вместе с солнцем над островом напротив тополей, слепило глаза. Томило теплом и тихим ветром. Таким тихим, что он просто гладил реку, не оставляя ряби на глубоком зеркале воды. Запах реки, с водорослями по всему берегу, шорохом камыша в пересыхающем рядом ручье и чьими-то утками, сплывающими лениво по течению, был легким, просторным и усыплял, если бы не азарт рыбалки.
Мой поплавок в очередной раз приближался к водяному сору. Сосед только что поднял свою удочку и тянулся к леске, чтобы сменить червя. Поплавок подплыл к водовороту из веточек, коры, листьев и, вдруг, высунулся немного из воды, чуть прилег на бок, и замер. Рыбак то я никакой, не вижу, что это поклевка такая. Так лещ клюет или сорожка, но откуда мне было знать? Пробую поднять удочку, не пускает, может, зацепило...?
И тут, я услышал звон. Тонкий звон лески, натянувшейся так туго, что стали видны, как будто выжатые из нее капли воды. Они бисерной ниткой указывали место, где пропал поплавок. Утро исчезло. Не стало соседа, замершего в напряжении с червяком, так и не насаженным на крючок в другой руке. Солнце погасло в глубине реки, там, где была Она. Я услышал ее. Услышал свою рыбу. У себя, там, в гладкой темноте воды, она уже была моей. Я терпеливо ждал ее, но еще не верил до конца, что она, моя, и не знал, что дальше делать. Растерялся. Просто держал крепко удилище и смотрел, как нитка бисера играющего на Солнце, и невидимая рыба на конце нити, рисуют на воде что-то непонятное и оттого невероятно красивое. Рыба гуляла там, под толстым, тяжелым зеркалом воды и я боялся помешать ей малейшим движением удочки. Мы чего-то ждали. Наконец, я осмелился и позвал рыбу к себе осторожным движением удилища. Она шевельнулась в ответ, чуть стронулась в мою сторону, но передумала и забрала кусок лески обратно. Мы стали с ней играть. Она немного сгибала мое удилище, желая отойти поглубже, я не давал, но не настаивал и рыба ходила передо мной, невидимая под солнечными бликами, но удивительно различимая до самых кончиков своих прозрачных плавников. Время было моим, точнее нашим. Мы играли, и никто не хотел закончить игру. Я боялся порвать связывающую нас тонкую леску, а рыба просто не могла уйти от меня. Она уже была, моя....
Тихий шепот рядом: "Тяни. Выводи потихоньку...". Делаю, что говорит голос. Нежно, почти не дыша, начинаю тянуть, к себе. Наклоняю удилище вдоль берега, так, что касаюсь его кончиком воды, чтобы рыба оставалась как можно дольше в реке, у себя дома. Выбираю леску. Показался гребень, спина, темная, гладкая, плавник, веером вверх. Ближе к берегу стало мельче и рыба, сначала легла на бок, плашмя, потом будто вспомнила глубину и, закручиваясь почти в кольцо, подкинула себя вверх над водой. Солнце как будто взорвалось. В брызгах воды и боках рыбы. "Тяни!" не выдерживает голос, и я сильным рывком выбрасываю рыбу на берег. В траву. Крючок не удержал тяжелую рыбину, она бьется в траве скатываясь назад, к воде. Еще немного и, уйдет! Падаю, закрываю собой мою рыбу, и она затихает....
Рыбалку закончил тут же. Все. Больше не надо. Я ее поймал. Мою рыбу. Сосед говорит чего-то, хлопает по плечу, а я стою и обнимаю свою рыбу, весь в чешуе. В пластмассовом бидоне есть еще рыбешки. Какие они, мелкие?! Переворачиваю бидон ногой в сторону воды, пусть растут! Мелочь попадает в родную стихию и сначала не верит неожиданной свободе, потом, прыскает в разные стороны. Рыбу не выпускаю из рук, она успокоилась, ярко-оранжевые на кончиках плавники, гаснут на глазах, но я все равно держу свою рыбу. Чтобы не уплыла.
Я так и пришел к дядьке домой, в одной руке держа удочку, не скрутил ее даже, а другой, обнимая некрупную сорожку. Мою большую рыбу. Было мне тогда лет десять. Я, конечно, видел потом рыб куда как больше той, моей, но я все равно, с тех пор и всегда, называю ее: Моя Большая Рыба.