- Лихо крутишься, Василий! Есть ещё молодецкая удаль! - Петрович выставляет большой палец и, наверное, улыбается. Лица не видать: забрало гермошлема - золотое зеркало.
Объясняюсь жестами, мол, с микрофоном беда. Ну и в целом, капитан, всё вы поняли неверно.
- Связь не фурычит? Так кто ж тебе доктор, Вася! - смеётся из динамика Петрович.
Вздыхаю: вот ведь незадача. Чёртов микрофон...
- Ладно, - слышу, - помогай, раз не спится.
Показываю "окей": кивать-то в скафандре бесполезно. Включаю магниты на ботинках, цепляю страховочный тросик, двигаюсь вдоль поручня, словно троллейбус: от центрального шлюза к краю, где Петрович. Краска стёрлась, где часто ступали; обшивка металлом блестит под ногами. Ещё бы: посудина старше меня.
Наш корабль, а точнее, орбитальный ремонтный док, напоминает формой колесо телеги... с четырьмя спицами (воображаю деревянное колесо: четыре спицы всё ж маловато). Док вращается, имитируя на ободе более-менее сносную гравитацию.
Маршевых двигателей здесь нет, только маневровые: как запустят нас от станции, так и летим, что фрисби, до конечной точки. Обыкновенно, до другой станции, где ощутима нехватка деталей. Или дронов. Или дураков, согласных на нашу зарплату.
...Нет, платят нам всё же прилично. Работа вредная - в том дело. Космос и сам по себе не для малахольных, а у Сатурна вдовесок радиация такая, что рентген проходить не надо. Теперь-то хоть скафандры специальные есть, а раньше, говорят, жуть что творилось. Лишь идейные тут работали.
Идея, к слову, была проста: дать людям воду. Прямо так, незамысловато. Вода ведь ещё лет тридцать назад в космосе была золотой: поднимать с планет дорого, а нужно её немеряно - хоть для тех же биомов на Марсе. Тогда-то и придумали собирать воду здесь, у Сатурна. Поначалу затея казалась фантастикой, но уже через год первый лёд внешнего кольца был сведён с орбиты и отправился к красной планете. Через три была построена добывающая станция, а через семь на вахту впервые зашёл наш капитан.
Петрович встаёт на самый край, лицом к пустоте, и мне чудится, что корабль дрогнул: будто компенсаторный диск сместился на деление, прочь от нового центра масс. Капитан показывает вверх.
- Красиво, а?
Смотрю тоже.
Кольца выглядят отсюда как поверхность виниловой пластинки. Можно представить: грампластинка в тысячи миль играет музыку Сатурна. Белый шум в динамиках - барабанная дробь водородных ядер. Радиация, чтоб её.
А так, конечно, красота... жалко даже, что корабль вращается, и надо под ноги смотреть, чтоб не укачало.
Мы-то, может, рады бы и вовсе не крутиться, да нельзя: в жилых отсеках невесомость не положена. Вчера вон экипаж хотел убавить обороты - транзит Титана посмотреть, - но Петрович запретил. Нарушение, сказал, договора найма. Узнает кто - прощайтесь с медстраховкой.
Кстати сказать, по паспорту наш капитан звался витиевато, и имя своё не любил. Произнеси такое - на ум придёт самое большее учитель фортепьяно, но уж верно не космический волк. Отчество - иное дело. С чувством скажешь так: - Петрович! - и будто в нос шибает духом трудового человека.
Это всё нам в первый день старпом поведал. От него-то, между прочим, разило тоже не пионами.
А сейчас мне думалось, что капитанскую бы строгость - да к протоколу выхода в космос. Ведь торчим снаружи, а на корабле уже спят - ночь наступила (понятно, условная: ночи в космосе нет, кроме вечной). Страшновато мне, короче, когда всезнайки с мостика в ухо не жужжат.
- Фетисова Ирка-то красавица, а? Или тебе вторая приглянулась, светленькая?
Выставляю ладони: довольно, мол, скабрёзностей.
- Чего отмахиваешься? - возмущается Петрович. - Какие наши годы!
Чем ближе к краю, тем сложней идти. Что за скорость! В центре дока, у шлюза, её не ощущаешь. А тут... странное чувство: ни свиста в ушах, ни ветра в лицо, а норовит столкнуть, будто с карусели. Как только Петрович на самом краю держится? Там, конечно, тоже не "же", но без страховки вылетишь пулей - это как пить дать.
- О, - говорит капитан, - Рея восходит.
Смотрю - и верно: выглянула из-за Сатурна.
- Не люблю её, - говорит Петрович. - Не перевариваю. Всё чудится мне, что злая она. Мимас вон - тот суетливый. Энцелад - нарцисс. Эта же - двуличная: спереди светлая, а оборот сплошь в грязных пятнах. Не по душе она мне.
Капитан долго молчит, а потом прибавляет странным каким-то тоном:
- Тогда ведь она так же висела, наблюдала. Видела.
- Да... - продолжает капитан, - двадцать лет минуло, а всё из головы не идёт.
О чём речь, понимаю плохо, но по спине отчего-то бегут мурашки. После - холодок. Затем скафандр сигналит о частом сердцебиении. Потом куда-то пропадают звёзды: видимо, Сатурн слишком ярок.
Петрович говорит, а я не верю.
Подонок говорит, а я не верю.
Убийца говорит, а я...
Я тянусь к его страховке. Он стоит спиной, не видит.
Давлю, отцепляю, и тут же чувствую вибрацию: компенсаторный диск снова подстроился под корабль, что полегчал на одного ублюдка.
Вопль из динамиков бьёт по ушам. Морщусь, сбавляю громкость до нуля... Тихо. Лишь в висках стучит: тук, тук.
Стою, озираюсь: вон Мимас, торопыга, идёт на новый круг. Там Энцелад, белоснежный красавец. И Рея взошла. Странная луна. Двуликая.
Становится душно. Я разворачиваюсь и шагаю назад. Забираюсь в шлюз, минуту проклинаю нерасторопную стрелку барометра и, наконец, срываю шлем.
На корабле тихо и сонно, и лишь в командной рубке монитор мерцает тревожным огоньком. Подхожу, блокирую вызов. Прислушиваюсь: больше ничего.
Иду к себе, ложусь на койку и шесть часов пялюсь в потолок.
* * *
Условный стук в дверь: раз, два, три.
- Можно?
- Открыто.
Зеваю и делаю вид, что протираю глаза.
В комнату бочком протискивается Женька: на голове творческий бардак, на лице робкая улыбка, в каждой руке по чашке чая. Принимаю горячую кружку, изображаю улыбку в ответ.
Пытаюсь, то есть, изобразить. А Женька прямо светится, рассказывает что-то. Не обнаружили ещё, значит, пропажу.
Ох, Женька, - думаю, - добрая душа. Плохо же ты меня знаешь, чтобы чай приносить и вот так улыбаться. Ой, плохо знаешь... Ну, чего глядишь? Глаза мои нравятся?
Делаю вид, что слушаю, что понимаю, что смеюсь.
Через минуту в дверях появляется старпом, второй человек на корабле после капитана. Старпом не молод, но крепок и вообще мужик свойский: с новенькими уже на "ты", хотя последнюю неделю пропадал в мастерской и едва ли всех по именам знает.
Он глядит на нас с Женькой задумчиво.
- Так... девочки, мальчики... вы капитана сегодня не видели?
Ловлю в его голосе тревожные нотки. Мотаю головой. Понимаю: началось.
Сначала Петровича на корабле искали лениво, потом усердно, затем приговаривая "не смешно уже, в самом деле!" Беспорядочные поиски прекратились внезапно, когда старпом обнаружил недостачу скафандра. Прошлым вечером все видели, как капитан наружу выходил, потому смекнули мгновенно. Бросились в рубку слушать эфир: ничего. Либо улетел уже далеко, либо...
- В шлюзовом отсеке давление есть. Значит, последний раз отсек использовался для входа. Значит, вернулся капитан! Спит где-нибудь, - говорит Женя и добавляет, подумав: - Ну или после него наружу выходил кто-то ещё.
- Не-е, - отмахивается старпом, - тот отсек и сам, бывает, заполняется: он на долгий вакуум не рассчитан.
- А не может ли быть, что капитан... ну, самоубился? - спрашивает кто-то. - Он ничего подозрительного не говорил, уходя?
Старпом морщится от этой версии, но отвечает.
- Петрович, помню, вчера сказал... дословно: "Василий, будет не лень - приходи помочь". Сказал так - и полез в шлюзовой отсек.
Становится тихо. Я отворачиваюсь к иллюминатору, затылком чувствую взгляд старпома. Кусочек космоса пуст - одна Рея видна в черноте.
- Ну... а ты? - слышу Женин голос.
В голове странный шум, будто сквозняком поддувает в ухо. Не к месту вспоминается марсианский зубной кабинет.
- А что я?! - сердится старпом. - Василий то, Василий это! Мне за ночные выходы, знаешь, не доплачивают. Спать я ушёл, вот что. Если кто Петровичу и помогал, то уж верно без меня.
Отхожу от окна: Рея скрылась в тени Сатурна.
Василий обводит присутствующих взглядом.
- Так, команда. Болтовню отставить! Что с капитаном, мы не знаем. И пока его нет, за старшего тут я, и делать будем, что скажу.
Мы молчим, старпом продолжает:
- Дайте я вас всех для начала припомню. Итак: Карпов, Миллер, Фетисова...
- Ещё я, - подаёт голос Женя.
- ...Ищенко, - кивает Василий. - Всё верно, четыре стажёра: две дамы, два джентльмена.
Старпом ещё пытается шутить, но надежда найти Петровича спящим где-нибудь в укромном уголке почти растаяла, и взгляд Василия мрачен.
- А специальности ваши... - он указывает мимо меня. - Ты, значит, навигатор? Ты пилот погрузчика? Ну а...
- Инженер-робототехник, - отвечаю.
- Понятно, - хмурится Василий, затем снова кивает Женьке. - Про тебя уж сам вспомнил: что-то с математикой.
И сразу переходит к делу:
- Считаю, надо выйти и осмотреться. Если Петрович с ночи не возвращался, он уже, конечно, мёртв. Но он ещё может быть здесь... живой или нет. Наружный обзор тут ни к чёрту, вполне могли упустить.
Недружно киваем. Василий отдаёт распоряжения:
- Миллер с Карповым - в командную рубку. Фетисова... ладно, дуй туда же. Ищенко, у тебя ведь приличный опыт работы снаружи?..
А Женька и так уже в скафандре по пояс.
Пилот и навигатор садятся к мониторам, а я работать не могу с моим-то ураганом мыслей. Лишь стою и краем уха слушаю переговоры.
Голос Жени: "Мы вышли. Пока ничего. Продолжаем", "Никого тут. Видите нас в камеру?", "У него, кажется, микрофон не работает", "Нет, по-прежнему пусто".
Вываливаюсь в реальность, слыша тревожный звук. Ёкает сердце. Сигнал бедствия? Чей? Женькин? Нет, что-то с Василием!..
На мониторах творится странное: Василий не может идти, ведёт себя словно пьяный. Задыхается?..
Женя хватает старпома, проталкивает в шлюз, влазит следом. В отсек нагнетается воздух. Вспоминаю издевательски медленную стрелку барометра.
Василий начинает дёргаться - похоже, рефлекторно, бессознательно. Женя держит ему руки.
- Не отпускай! - кричит навигатор. Правильно: ни за что нельзя позволить сорвать в вакууме шлем. Они борются там, в невесомости, а мы словно сами не дышим, наблюдая их немую схватку.
Через минуту она кончается. Помогаем вытащить старпома, усаживаем на стул, даём ему кислородную маску. Проходит пара минут, и взгляд Василия снова становится осмысленным.
Я твёрдо решаю, что не позволю больше никому рисковать из-за своего обмана. Если они захотят вылезти снова, я просто всё расскажу. Жаль только, что с Женькой, наверное, придётся расстаться. Всё-таки классный он парень, и сильный, хоть и математик.
- Что у вас случилось? - спрашиваю.
- Индикатор кислорода, - объясняет Женя, - у того скафандра, похоже, не только с микрофоном беда: он и запас воздуха показывал неверно.
Василий кивает, отрывается от кислородной маски.
- Есть у нас один скафандр со сбитой электроникой, мы его отдельно от исправных держим. Не знаю, какого чёрта его перевесили. А я тоже, дурак, не посмотрел.
Навигатор кашляет, мнётся, потом озвучивает логичную мысль:
- Так может и правда с капитаном кто-то выходил? В том скафандре, по незнанию.
Всем ясно, что это значило бы, но все молчат.
Беру свою кружку, делаю глоток остывшего чая.
- Если кто-то выходил с капитаном и теперь не сознаётся - дело скверно, - вздыхает Василий. - Но вот что я не пойму: отчего к нам не поступил сигнал бедствия? Даже если бы что-то внезапное - инсульт, например, - скафандр бы всё равно отправил сообщение.
Пилот неуверенно поднимает руку.
- Так вы, наверное, про это... - пилот поворачивается от монитора, и мы видим побледневшее лицо, - вызов-то, кажется, поступал. Есть тут, в истории, запись: сигнал принят в 00.17, а спустя 4 минуты 40 секунд он помечен как ложный.
- Четыре сорок? - Женя щурится, прикидывая. - По-моему, как раз, чтобы успеть вернуться через шлюз и отклонить вызов. Если просьба о помощи висит без ответа пять минут, включается общая тревога. Правильно? Ещё чуть-чуть, и мы бы проснулись.
По-настоящему удивляюсь: этого мне известно не было.
- Та-а-к... - Василий в последний раз прикладывается к кислородной маске, затем тяжело встаёт и делает объявление: - Вот теперь, друзья, сомнений в злом умысле я больше не имею. Капитана кто-то убил.
Навигатор прислоняется к стенке, пилот бледнеет ещё больше. Я смотрю в пустую кружку, изучаю чаинки на дне.
- Может, у капитана были враги? - Женя озирается по сторонам, как бы невзначай цепляет взглядом навигатора.
Тот скептически кривится:
- На мой счёт будьте спокойны - я же с Пояса, а кроме него был только на Авроре. Дивное, к слову, место. Но где Сатурн, а где Пояс и Аврора? Я до прошлой недели капитана знать не знал.
Да, - думаю, - он явно при слабой гравитации рос: для земных и даже марсианских мужчин фигура нашего навигатора слишком тонкая... гм... неземная. Аврора же и правда чудесное место: самый первый и крупнейший космический биом. Величественный город среди холодной пустоты. С настоящими озёрами, живыми лесами, изумрудной травой. Мой дом последние двенадцать лет.
- Аврора... - повторяет старпом и едва не подскакивает: - Аврора!
Он пробегает взглядом Женю, навигатора, пилота, задерживается на мне. Его брови ползут вверх. Он спешно опускается на стул, словно боясь упасть.
Чувствую, как шевелятся волоски на затылке.
- Вот что, - говорит наконец Василий. - Капитан не знал, кто вышел ему помогать: микрофон в том скафандре не работал. Петрович думал, что с ним я. А в космосе, наедине со мной, он частенько вспоминал один случай. Всей правды о том случае не знал никто, кроме нас двоих.
- Какой случай? - спрашивает Женя.
- Старый случай... - вздыхает Василий.
Мы смотрим на него, он смотрит на нас.
- Ладно уж, - говорит, - раз капитан погиб, таить больше нечего.
Глядит по очереди каждому в глаза, потом начинает.
- Когда мне было как вам, а Петровичу слегка за тридцать, и не был он ещё никаким капитаном, даже бригадиром не был, пришла к нам девчонка. Рора - назвалась. Лет ей от силы, может, двадцать было. Маленькая, худенькая. Поначалу смеялись, конечно: куда такую к "шахтёрам"? Условия здесь раньше были - ухх! - не как сейчас. Но у неё, знаете, глаза горели. За любую работу бралась, ничего не страшилась. Сама она выросла под куполом на Марсе и мечтала всё, что будут там однажды и леса, и реки, и фруктовые сады. Короче, полюбили мы её, все полюбили. Я потом сокрушался, что она замуж рано выскочила. Помню, глупо вышло: я к ней в первый раз с цветами, а она их за свадебный подарок приняла. Спрашивает: как узнал? И показывает свидетельство о браке... Ну да молодо-зелено, не о том речь.
Так вот произошло всё лет двадцать назад, на этом самом корабле. Я в рубке сидел, а Рора и Петрович в космосе работали, в одной связке. Но так случилось, что страховка Роры отогнулась, и их обоих закрутило. Закрутило сильно - минимум полтора "же". И тут бы им просто подождать, пока я вращение остановлю, да проблема: у Петровича воздуха мало оставалось. Забраться назад по верёвке, когда за тобой лишний человек в скафандре, при таком вращении нельзя. Вот Петрович Рору и отцепил. Так и выжил.
Это я очень сухо описываю, на деле-то всё иначе было. Петрович так, бывало, вспоминал - аж мурашки по коже. Рассказывал, мол, когда она сообразила, что я сделать пытаюсь, будто воды в рот набрала. Я её, говорит, отвязываю, а она молчит и смотрит, только глазами своими хлопает: не верит.
Так он её и отцепил, так она и улетела. Не боролась, ничего. Спасательных дронов у нас ещё не было. А теперь кто её среди колец отыщет.
- Жуть... - выдыхает Женя после минуты молчания.
- Да уж, - говорит навигатор, - но я всё равно не понимаю, при чём тут убийство капитана. Кто мог...
Старпом прерывает его жестом, смотрит на меня.
- Ты ведь не случайно на этом корабле, верно? Хотелось что-нибудь разузнать о Роре? Да только правда оказалась весьма неожиданной. Рора-то после свадьбы фамилию мужа не взяла, но я ведь прочёл её тогда, в свидетельстве, - Василий горько усмехается. - Да и чёрт с ней, с фамилией: у тебя её глаза. Я ж влюблён в них был, потому как сейчас помню. Красивые такие: радужка голубая, с зелёной каёмкой. Двухцветная.
Пытаюсь вырваться, бью металлической чашкой. И ещё. И снова.
Женя разнимает нас.
Пилот опускается на пол, закрывает рассечённую бровь. Тёмные локоны багровеют от крови.
Рея выползла из тени, явила настоящий лик.
Перевожу дыхание.
- Если всё знал, зачем скрывал? - спрашиваю.
Старпом бледен, но спокоен.
- В панике люди способны на многое. Легко винить другого, когда тебе есть, чем дышать, - он кивает на кислородную маску, затем продолжает. - Но хотел я, конечно, доложить... и убить его тоже хотел. Но поразмыслил и не стал делать ни того, ни другого. Ведь расскажи я всё - что тогда? Ну признали бы инцидент убийством, ну отправился бы Петрович в тюрьму. Но наша смелая девчонка в чужих глазах стала бы не героиней, положившей жизнь ради зелёного Марса, а заурядной жертвой. Кто бы тогда назвал в честь неё космический биом? А что до мести... ты просто не знаешь: Петрович ведь с того дня спать почти не мог, потому и работал по ночам до изнеможения. Совесть его мучила. Такое наказание, мне думается, Богу-то угоднее.
Василий морщится от мыслей и добавляет:
- А ещё, как бы тебе сказать... этот случай спас всё наше дело.
Молчу. Не понимаю.
- Веришь или нет, не все радовались дешёвой воде. Примерно двадцать лет назад конкуренты купили совет директоров. Авария шла за аварией: компанию просто банкротили. Лишь новость о том, что здесь, в космосе, на добыче льда гибнут люди, смогла поднять волну на Земле. После громкого разбирательства, государство взяло корпорацию под контроль. Не случись этого, сейчас бы человек не имел ничего: ни марсианских лесов, ни орбитальных парков... - Василий моргает, трёт пальцами переносицу, - а Рора ведь только о них и мечтала.
Это правда. Я помню все её сказки.
Женя приносит аптечку, скользит по мне хмурым взглядом. Отвожу глаза. В душе смятение, в иллюминаторе кольца - дорожки из винила. Изумительно ровные, пугающе бескрайние.