Как понять, кто в классе главный? Взять вот Серого: у него брат боксёр, да и сам он, если надо, любого отделает; разве что с Илюхой будут проблемы. Физкультурник Серого тоже хвалил: и мяч вести может, и пас дать, и по кумполу при случае.
А я знаю, чего Серый не мог.
Не мог он, например, сорвать годовую контрольную. Артёму же для этого достаточно было сказать: ладно, учитесь тут, пацаны, а мы пока рванём на самоцветный... ну, за камешками. И подмигнуть так хитро, мол, понимаете же? Никто не поймёт, но все подумают: это про самоцветный карьер, что ли? а как они туда? а почему сейчас? а после уроков будет поздно?
Дальше подключаемся мы с Костей. Нагоняем тумана, сыпем недомолвками - серпентин... заходка... да ты столько не утащишь! - и через минуту полкласса просится в нашу экспедицию. Так кто здесь лидер?
Мне, в общем, всё равно. Просто наблюдение.
А пока ведёшь желторотых к карьеру, тут и приврать не грех: да, изумруды попадались; нет, сторожа теперь добрые. Вот старый охранник - тот из ружья шмалял. Дробью. Гляди! И тычешь пальцем в отметины на тыльной стороне ладони. Которые на самом деле не от дроби, а ожог расплавленной резиной.
Тому, кто в карьере не был ни разу, сойдут любые басни: он забудет их напрочь, как только под ногами кончится земля и разверзнется ступенчатая бездна. Каждая ступенька называется уступ. Между уступами зигзагом протянуты дощатые лестницы - очень пологие, чтобы самый тщедушный работник мог преодолеть их дважды в день.
Именно по этим безопасным лесенкам мы и пускаем "туристов". Сами ждём наверху, обещаем догнать. Пролёта через три снизу уже посмеиваются, мол, где вы там? Тогда кто-нибудь из нас плюёт небрежно в сторону, и мы начинаем: на каждом уступе, если знать места, можно найти спрятанный канат или трос, или резиновый шланг. Сбросишь - и в мгновение ока окажешься уровнем ниже. Забраться по шлангу тоже недолго, если по физре не трояк. А если случится убегать, шланг легко подтянуть наверх, заставив погоню наворачивать зигзаги по лестницам.
Спасаться из карьера нам довелось лишь раз - от такой же компании, как наша. Когда на километры вокруг ни души, с чужаками лучше не знаться. Противник тогда превосходил числом, и мы ретировались. Нас преследовали уступа два, но куда им, по лесенке-то. Жалко только, что пришлось отдать нашу базу - место с хорошим обзором, где мы часто жгли костёр и разбирали трофеи.
После того случая мы не ходили в карьер целый месяц. Думали, вернёмся после каникул - а там всё испорчено. Но нет: удобство шлангоподъёмника те, другие, тоже оценили, и даже навязали узлов, чтобы легче цепляться. А ещё натянули "тарзанку".
Она представляла собой стальную проволоку, протянутую от телеграфного столба на нашей базе до башенки с антенной - уступом ниже. Проволоку продели сквозь обрезок железной трубы, и теперь, взявшись за трубу руками, можно было проехаться от края верхнего уступа вниз до самой башни.
Катался ли кто на этой тарзанке, мы не знали. Наверное, катался, раз труба болталась в самом низу проволочной дороги. Илюха как-то изловчился забросить её наверх, а Костя даже подвязал у базы, но ехать тогда побоялись.
Каждый уступ по ощущению был высотой с пятиэтажку. Верхние, глинистые, давно осыпались, стали пологими, поросли редкой сосной. Но одно дело скатываться, другое - падать. При том, что внизу-то совсем не перина.
Этот наш класс, как и прошлогодний, совал в карманы всякую дрянь: слюду, змеевик, серный колчедан, - словом, всё прозрачное, цветное и необычной формы. Вот что бывает, когда не слушаешь Марью Васильевну на истории родного края. Знатоки, ё-моё.
Не то чтобы я или Артём или Костя много знали о камнях, но уж полевым шпатом сумки не набивали. И вообще, всё ценное не пылится на дорогах, а залегает под землёй. Потому-то сегодня мы задержались в карьере допоздна. Выпроводили остальных - грязных и довольных, - заверив, что ничего уже внизу не осталось, и сели ждать: Тёма, я, Илюха, Костя. И ещё толстый Егорка, которого, увы, не получилось вытолкать. Он пришёл с полным портфелем жёлтых бабушкиных яблок, подкреплялся ими сам и со всеми делился - не исключая прилетевшей откуда-то вороны. Та была не против яблок, но решительно не желала есть с руки.
Мы смотрели за белазами, что сновали далеко внизу и казались игрушечными. Мы дожидались вечерних взрывов.
Днём неповоротливые установки сверлят в скалистой породе длинные, узкие шахты. Вечером туда закладывают динамит, после смены - подрывают. Следующим утром приезжают экскаваторы, грузят по машинам каменное крошево, и оно едет на отсев пустой руды, называемый нелепым словом "обогащение".
Между концом смены и концом светового дня имелся временной зазор. Его-то и должен использовать тот, кому хочется порыскать среди никем ещё не тронутых камешков.
В этот раз улов удался. Мы наполнили сумки малахитом и красной яшмой, нашли камень с подозрением на аметист. Но звездой вечера оказалась огромная, чудом уцелевшая друза бесцветных прозрачных кристаллов. Килограммов этак под шесть, похожа на панцирь алмазной черепахи из того мультика, где Алиса Селезнёва и птица Говорун. Плохо лишь то, что я и Артём "черепаший камень" увидели одновременно.
Солнце клонилось к закату. Мы сидели в нашем излюбленном месте - с отличным обзором, с костром, с кем-то сделанной тарзанкой. Илюха протирал трофеи, Костя торговался с Егором, ворона пировала на куче огрызков, а я понимал, что никогда ещё не ссорился с Тёмой. Ни разу за шесть лет, что мы дружили. Ни разу до этого дня.
Я молчал и думал: почему я уступил тот камень? Зачем дал себя уговорить? Артём, конечно, в нашей компании был главным и делал самое важное: придумывал, чем заняться. Я, напротив, укрощал полёт его мыслей, когда они, мысли, заходили слишком далеко. Молчаливый Илья стоил в драке двух и был необходим нам для силовой поддержки, а ещё выступал арбитром, когда я и Тёма совсем не могли договориться. Тогда голос Илюхи становился решающим. "Нет, это без меня" - и мы допоздна рубились в монополию. "А я б пошёл!" - и мы тащились на отвал за грибами.
Остальные же, вроде Кости и Егора, были, скорее, восторженной массовкой. Роль не почётная, но без них любое мероприятие теряло долю смысла - как филармония без девушки, как санаторий без детей.
...Но неужто мне стоило отдавать такую красоту?!
Артём стоял на бетонном блоке, опирался спиной на столб, пробовал руками железную трубу тарзанки. Он тоже молчал, мечтательно смотрел вдаль, и была в его профиле при этом такая решимость, которой я частенько завидовал. С тем же уверенным видом, правда, он нёс порой полнейшую околесицу. Что уран, например, добывают на Уране. И предлагал порой тоже всякую чушь. Моим делом было говорить: здесь ты не прав, а так вовсе убьёшься. И лучше, когда с примерами: прыгнул как-то знакомый в сугроб - и напоролся на арматурину. То бишь, кто знает, что там под снегом? Или - нельзя дышать каменной пылью: от того случаются болезни. Знал я одну тётку...
Вот сейчас он стоит, готовый сделать толчок и заскользить по проволочной дороге. Это - опрометчиво. Возможно, он сам это понимает. Возможно, даже ждёт, чтоб его остановили. Признали смелость. Крикнули: "Да хорош, Тёма!"
А если б я не злился на него и на свою мягкотелость, то поступил бы хитрей. Например, сказал: "О! Стотонник!"
Артём тогда сел бы рядом и словно между делом начал объяснять, что нет в природе белазов-стотонников, а есть на девяносто тонн и на двести с гаком. Но те, которые на двести, они теперь в другом карьере, щебёночном, - у шагающих экскаваторов на подхвате. Но, конечно, - Тёма поморщился бы, сплюнул сквозь щель в зубах, - ни хера они не шагают, чисто для красоты название. Я бывал у брата на щебёночном...
Вот как могло быть. Но я был зол и молчал, и случилось то, что случилось: он оттолкнулся.
- Ого!.. - только и выдохнул Егорка, когда Артём помчался по проволоке над высотой.
Я боялся, что проволока лопнет. Подобное уже случалось в моём старом дворе и закончилось, кажется, сломанной ногой. Я опасался этого, но произошло другое: проволока оказалась плохо натянута. Может, расхлябалась от солнца и ветра. Может, такая и была.
В какой-то миг нам стало ясно, что до конца Артём не доедет. И верно: проделав полпути, он остановился. Сзади него проволока уходила под углом вверх, а вперёд шла почти горизонтально.
Теперь я чувствовал один только подступающий шок - от понимания того, что должно случиться дальше. И с нами, и с Артёмом. Когда он ехал, смотреть было страшновато - аж вспотели ладони. Когда же он остановился, пару раз дёрнулся и, не сумев продвинуться, просто повис - мои мысли перешли ту границу, за которой смутная тревога превращается в животный страх. Хотелось закрыть глаза, заткнуть уши и просто бежать - только чтоб не видеть, как разожмутся пальцы. Только чтоб не слышать мокрый хруст о камень.
Я попробовал взять себя в руки, но не слишком преуспел. Лететь там было, на глаз, этажа четыре. Даже если Тёма не убьётся сразу, кто знает, через сколько часов мы сумеем привести помощь. Или потащим его на себе - по километровому зигзагу лестниц? Орущего, с торчащей костью сломанной ноги?
Я невольно подумал о том, как мы будем жить дальше. Мы - то есть, четверо оставшихся. Успел прикинуть, что скажу дома, когда вернусь. И как оно потом будет - в школе, милиции, на похоронах. Заставят ли нас прийти? Надо ли будет при этом виновато пялиться в землю? Избегать глаз артёминой матери? А брата-экскаваторщика?
Мне представилось надгробие из серого гранита, с датой рождения и датой смерти. Я живо вообразил пасмурное небо, мелкий холодный дождик, почему-то карканье ворон...
Тут я осознал, что карканье мне не примерещилось. Егоркина ворона, пока мы стояли, скованные страхом, перелетела на уступ ниже и уселась прямо на дальний конец проволоки - той самой, на которой сейчас болтался Артём. Ворона каркнула ещё раз.
Похоже, что все мы посмотрели на ворону вместе - и вместе же поняли, что нам делать.
- Айда, пацаны! - крикнул Илюха и бросился вниз по склону. Мы с Костей прыгнули следом: заскользили по глине, зашуршали по гравию, сдирая ладони, матерясь и отплёвываясь в клубах поднятой пыли. Мы понимали: надо торопиться. Ведь долго ли можно висеть на руках? Минуту? Две? И в то же время нами овладевало какое-то истерическое, укуренное веселье. Теперь уж точно - либо поможем, либо...
- За нами не беги, убьёшься! - заорал я Егорке, для которого и по канату-то спуститься было достижением.
По-моему, до башенки с антенной я добрался первым. Подпрыгнул, обхватил стальную проволоку руками и ногами, повис на ней. Почувствовал, как она натягивается, как дрожит. Ладони и икры позади колен вспыхнули резкой болью.
Мы с Илюхой висели так уже секунду, когда к нам присоединился Костя. Порвём же! - хотел крикнуть я, но только зашипел от боли. Проволока стонала над нами, гудела, вытягивалась струной... и всё же не рвалась.
Морщась, Костя вопил:
- Ну что там?!
Ответом ему через секунду, которая показалась нам вечностью, был запыхавшийся крик Егора:
- Он едет! Едет!
Мы же ни черта не видели, кроме ненавистной проволоки и неба над ней. Небо, к слову, было прекрасным: высокое и недвижное, в перламутровых, подсвеченных закатным солнцем облаках. Я бы даже восхитился его спокойным величием, если б мог думать о чём-то, кроме того, как же мне сейчас больно! как эта проволока режет!..
Совсем стемнело.
Впятером мы плелись домой, я тихо ворчал от боли и ссадин. Говорили мало, больше думали - каждый о своём, но наверняка и о чём-то общем. Черепаший камень, про который я уже и не помнил, завтра отправился в школьный музей. Артём хотел табличку "добыт с риском для жизни", но в среду, на истории родного края, мы увидели другое: "Горный хрусталь. Химическая формула: SiO₂".