Телегин Вячеслав Владимирович : другие произведения.

Пять Стихий

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 1.00*2  Ваша оценка:
  ПЯТЬ СТИХИЙ
  
  СТИХИЯ, и, ж. [< греч. stoicheion].
  1. В древних натурфилософских учениях: один из основных элементов природы. Стихии природы - огонь, вода, воздух, земля.
  2. Явление природы, обнаруживающееся как ничем не сдерживаемая разрушительная сила.
  3. перен. Неорганизованная сила, действующая в социальной среде.
  4. перен. Окружающая привычная среда, обстановка.
  
  СТИХИЯ ОГНЯ
  
  
  Самоканонизация
  
  Поставь на зеро все деньги, пойди ва-банк,
  повесь на себя всех худших чужих собак,
  выйди в поле единственным воином - голый торс,
  плюнь против ветра, погладь против шерсти ворс,
  заставь тело корчиться в асфиксии, сильно прижав
  ворот рубахи к шее; поставив шах
  и мат, сдайся на милость противника, уступи
  дорогу козлу, смиренно сведи ступни,
  локти, другие суставы в лотос, в комок, в ничто,
  из лучшего выбери лучше ни се, ни то,
  извинись, когда просят признать за тобой вину
  и вдыхай полной грудью, камнем идя ко дну.
  
  На счет "раз" сразу воскликни "три",
  не смотри, если скажут бесстыдно "смотри",
  подари все подарки, поблагодарив их за то,
  что они так добры; и поменяй пальто
  на лохмотья, вообще раздари-раздай все.
  
  Видь на месте свиньи нежное поросё,
  отрезай от себя лучший ломоть и жарь на костре,
  чтобы, корчась от боли, их накормить; на потре-
  бу народа распни сам себя на кресте
  и лети, лишь заслышишь "Спаси мя, Иисусе Христе".
  
  
  
  Осенний пожар
  
  Я - мошка-изгой,
  вдохнувший озон.
  Хочу быть с тобой,
  мой милый огонь!
  Мой красный цветок,
  до финиша дней
  я бьюсь о стекло
  теплицы твоей!
  
  Я выпущу из
  камина тебя,
  чтоб огненный бриз,
  крыло теребя,
  со мною взлетел
  к гардине, и вмиг
  проснулся, как мел
  белесый, старик.
  
  Поднимет детей
  и внуков, весь дом.
  Под пенье петель
  из дома пойдем.
  Они - в глазах жуть,
  а я, обгорев,
  окончу свой путь
  во мху у дерев.
  
  Но это ничто
  в сравнении с
  прекрасным костром,
  что лижет карниз
  и крышу, что бьет
  струею огня
  в ночной небосвод,
  где нету меня.
  
  
  
  Лягушка
  
  Золотая урина моя обожжет мочеточник.
  Мозг спинной мой разрушен железным штырем.
  Паралич. Смотрит пристально троечник-очник.
  У студентки в руке ватка с нашатырем.
  
  Я - лягушка. Я вижу сверкающий скальпель,
  обнажающий трепетный мой перикард.
  Я распят на доске. Пота несколько капель
  мое тело омоют. Стоп. Вольно. Фальстарт.
  
  Трое суток назад я был продан пьянчужкой-дебилом
  вместе с дюжиной точно таких же за ломаный грош.
  Были банка и вонь. Во всех смыслах ходили
  друг на друга и по. Била крупная дрожь.
  
  До сих пор не знаком был со всей этой кухней:
  лаборанты, виварий, спирт, тонкий вой сук...
  Шесть часов. Дверь закроют и лампа потухнет,
  чтобы циркуль судьбы дочертил адский круг.
  
  Сыро, страшно. Будь я лягушачий писатель,
  псевдоним Достоевского взял бы. Три дня.
  Трое суток в аду, чтобы после на скатерть
  в бледно-бурых подтеках легла плоть моя.
  
  Но теперь, под больничными лампами лежа,
  мне покойно. Нет ненависти к палачам.
  В позвоночнике штырь. И последний день прожит.
  Улыбаюсь я будущим вашим врачам.
  
  Физраствор не дает умереть мне. Студенты
  электродами гонят разряды. Порог
  болевой уже пройден. И мук экспонента
  апогея достигла. Спаситель-звонок,
  
  как герольда труба, подведет черту жизни.
  Опустеет класс. В форточку хлынет февраль.
  И уборщица, тело мое отцепив от зажимов,
  пустит душу в зеленый лягушачий рай.
  
  
  
  Горный Пейзаж
  
  Сжигал закат. Был незатейлив вид
  вниз уходящих троп, и на кровати
  из листьев, в окружении кандид,
  сидел мужчина в полинялом платье.
  
  На дне тарелки кратера. И край
  являли горы. Холод тесака,
  усиливая отдаленный лай,
  переносил в страну из тростника.
  
  Он был один. В безветрии, в тиши,
  сходя с ума от чахлых трав моленья,
  дышал он пустотою от души
  и тер автоматически колени.
  
  Во рту его, как сто фанфар, звучал
  слюны недоокисленный металл,
  белел зрачок во тьме. Белели ногти.
  И зубы, оголяющие пасть,
  не позволяли вниз лицом упасть
  и раствориться в черном горизонте.
  
  ***
  
  Зимой в горах видно, как солнце плывет на восток.
  Встает на западе. Я пью свой ячменный сок,
  нелепый в рубашке и брюках на фоне лыжного люда.
  Греет лицо, холодит крестец пляска температур.
  Эффект атмосферы Марса. Горных скал маникюр
  блестит ледниковым лаком. Я погружаю в блюдо
  
  с соусом свой шашлык, мраморно-белый свиной
  шипящий кошмар. Сапфировый свод надо мной
  оттеняет слаломный бег вниз по склону разумных приматов.
  Жизнь прекрасна в горах. Изрытый трассами склон
  шепчет "проникни в меня", и сноубордов нейлон
  взрывает его, покорный движеньям райдеров-акробатов.
  
  Планетология
  
  Я сижу на пригорке.
  Надо мной облака.
  К ним с моей гимнастерки
  улетят два жука.
  Символичней пейзажа
  не сыскать в целом ми.
  В космосе фюзеляжи
  чертят эйр-крендели.
  
  Эх, зачем космонавтом
  я не стал, как хотел?
  Нечем звездную вахту
  заменить, не у дел.
  Вид на Вегу, Венеру
  лучше через стекло
  люминатора, в меру
  от них в "Шаттле" светло.
  
  В меру газообразны,
  шаровидны вполне...
  жизнь планет сообразна
  детским мячикам. Мне
  не хотелось кружить бы
  как на ниточке у
  Вышних Сциллы, Харибды
  повторяя одну
  
  траекторию, даже
  если будет она
  век от века все та же.
  Мне совсем не нужна
  эта привязь, ошейник.
  Грустно, что у планет
  есть судьба, но решений
  независимых нет.
  
  И, развить славословье,
  человек есть продукт
  Образа и Подобья,
  и писанья не лгут.
  Можность выбора, даже
  в рамках личной судьбы,
  не сравнима с пейзажем,
  где нет страсти, борьбы.
  
  Астероидный шабаш,
  пляска звезд, Млечный путь
  не сравняются с шансом
  отступить, повернуть,
  распушенные перья
  оценить, и. т. д.
  Иметь право не верить,
  не оставить в биде.
  
  А планеты и звезды,
  пусть ярки, велики,
  слишком много в них прозы.
  Не схватить за грудки
  никого им, не вмазать
  с разворота еn face.
  Бытие их как вазы
  драгоценной показ.
  
  Много вычурных линий,
  есть какой-то сюжет:
  смерть врага, шелест пиний.
  Только выбора нет:
  и сегодня и завтра
  будет лопаться пасть
  под напором Геракла
  на эмали. Пропасть
  
  льву немейскому, длани
  раздирающей на
  амфоры главном плане
  не дадут ни хрена.
  Звезды, луны, планеты -
  это та же эмаль
  на керамике Леты.
  Разбирает печаль
  
  что Гончар, сотворивший
  этот звездный сервиз
  дал нам роль нуворишей,
  незаслуженный приз.
  Иль библейским канонам
  Он не следует, иль
  рынка слуг батальоны
  уйдут скоро в утиль.
  
  Я - о новых теченьях.
  Прото - я - глобалист.
  В моих вечных влеченьях
  есть природного свист:
  жито, отблеск зарницы,
  и.т.д. не хочу
  пачкать боле страницы
  натюр вивой. Врачу
  
  человеческих мыслей
  не пристало брать в долг
  у поэтов, что грызли
  рифмы в прошлом. Залог
  silver age - это крынки,
  рясность русских осин...
  не бывать в поединке
  о пейзажах мне с ним.
  
  Мне довольно хай-тека,
  размышлений про смесь,
  почему человека
  разбирает ересь
  на заре третьей тыщи.
  Мне довольно идей,
  что не пить больше чистых,
  а коктейль - он злодей.
  
  Но и в этом смешеньи,
  в сей эклектике злой
  есть прообраз свершений.
  Пусть сокрыты за мглой
  микса линии новых
  эволюций, и смесь -
  пусть продукт уж готовых
  составляющих, здесь
  
  есть движение, смена
  декорации, ва-
  риант, где измена
  отстояла права
  у снегов конформизма,
  целомудрия глыб.
  Донжуанов харизма
  кроет девственный стыд.
  
  Кто для нашей планеты
  служит фаллосом? Уж
  здесь сомнения нету,
  сей достойнейший муж,
  этот враг космостаза,
  что вблизи как вдали,
  Человеческий Разум, -
  дефлоратор Земли.
  
  Так что телом небесным
  быть приятно, когда
  а) живут здесь не бесы;
  б) ресурсов до дна.
  О, прелюдия пашни!
  Поцелуи костров!
  Шпильки красочных башен!
  Шлейф дворцов и шатров,
  
  фонарей диадемы!
  Дрожь от рвов и стрельбы!
  В продолжение темы -
  взрывов бомб оргазмы
  безусловно прекрасны!
  Неприятный момент:
  опостылевший разум
  заменить шанса нет.
  
  Вот - трагедия тела
  планетарного, вот
  в чем отличье от девы,
  что избранника ждет.
  Тут уже не укажешь
  на порог, коль не мил.
  Не прикроешь пейзажем
  тут стыдливо сивилл,
  
  заспевающих гарно
  о взаимной любви.
  Не сивиллы - гагары
  захрипят - се ля ви -
  на просторах, где тычет
  в планетарную плоть
  светлый разум, где вычет
  любит в сумму колоть
  
  грязным пальцем бурильной
  установки. Грозя,
  лезет лапою сильной
  в то, куда всем нельзя.
  Хоть и жжет сладким перцем
  от его "раз, два три",
  есть опасность инфекций
  и порывов внутри.
  
  Потому-то молитвы
  у планет сродни их
  траекториям, ритмы
  монотонны. На стих,
  на тягучую "Харе
  Кришна" мантру похож
  текст, она с коим в паре
  шею тянет под нож
  
  Хомы Сапиенс. Это
  и ни плохо, и ни
  хорошо. Для планеты
  быть должны и огни,
  пир с космическим действом,
  "Шаттл" - "Мир" карнавал
  и забвенья злодейство,
  и могилы финал.
  
  Светит сверху Селена.
  И у них, у планет
  есть периоды тленья
  за плеядой побед.
  Если верить легенде,
  серебристый сей труп
  в безвозмездной аренде
  у Земли. Уж с халуп
  
  лунных сорваны кровли.
  На руинах дворцов
  только пыли застолье
  от гробниц праотцов.
  Только кратеры - цирки,
  след былых эпопей,
  уцелевшие в стирке
  тысяч дней и ночей.
  
  Как богатый наследник
  на могиле, Земля
  слезы счастья в передник
  льет. И в виде рубля
  отливает гробницу.
  Оттого у монет
  у серебряных лица -
  словно слепок с планет,
  
  а точнее с планеты.
  Подарившей себя
  за возможность быть светом,
  ночи хвост теребя.
  Подарив атмосферу,
  магнетизм для витка
  и подвергнув трансферу
  разум в форму белка.
  
  Жизнь с Луны. Оттого ли
  Мандарин издавна
  женской лунною долей
  выбрал инь. И Луна -
  воплощение иня, -
  суть прохлада, конец,
  сизый пасмурный иней,
  слову-делу венец.
  
  Сок отдав без остатка,
  превратившись в фонарь,
  отражающий ярко
  Солнца светлую гарь,
  бледный призрак укора,
  карта близкой судьбы,
  говорящая: "скоро
  и ты в роли рабы
  
  у планеты-молодки
  поиграешь, и ты,
  поплывешь старой лодкой,
  и былые мечты
  станут пылью, рутиной.
  Щурясь сослепу во
  новых звезд паутину
  не поймешь ничего".
  
  Так легенда вещает
  О Земле и Луне.
  Хоть души в ней не чаю,
  Но она не по мне.
  Предначертанность гадка.
  И, Эразму вторя,
  лучше икс и загадка,
  чем судьба фонаря
  
  полным тления пыли,
  в гордом званьи Луны...
  Ну уж нет, мыслить шире
  Сапиенсы должны.
  Если чек на награду
  я б у Вышних просил,
  я не требовал б кладу,
  экстрасенсорных сил.
  
  Долго мучая разум
  ребусом бытия,
  понимаешь, что сразу
  не отведать питья
  из всех чашек Господних,
  и - соблазна укус -
  будь ты принц или плотник,
  можешь брать любой вкус.
  
  От нектара до яда.
  Молоко. Лайм. Анис.
  Сок прекрасной наяды.
  Виски. Джин. Антифриз.
  Н2О. Препараты
  Ртути. Соли свинца.
  А планеты - солдаты.
  Слепо воле Отца
  
  следуют. С чашей жизни
  рассужденье продлить:
  они - круглый булыжник,
  инкрустации нить.
  Хотя может и в этом
  есть божественный дар:
  с чем сравнить для планеты
  наводненье, пожар,
  
  испытанье сверхмощных
  водородных ба-бах?..
  Может, все для них проще.
  И особый размах
  есть в их мерной орбите:
  галактический паж
  в чопорной звездной свите, -
  вот планеты типаж.
  
  Паразитов армады
  не способны свести
  их с ума, и награды
  не нужны им. Брести
  проторенной орбитой,
  холя жителей рать.
  Через времени сито
  суету отсевать.
  
  Нет! Иллюзий не строю
  я по части планет.
  Не бывать им в героях,
  не про них мой сонет.
  Как священное быдло
  в лучшем случае у
  Вышних Сциллы, Харибды...
  Их судьбы не приму.
  
  Жизнь моя словно поле.
  Мне дано выбирать
  быть иль нет, дана воля
  до рассвета кровать
  мучить играми с девой
  или в омут с тоски.
  Дар сходить на рандеву
  не меняя носки.
  
  Я могу сделать выбор:
  лысым иль с париком.
  Соблюсти эквилибр
  благодати с грехом.
  Красоту парадокса
  оценить: выбирать
  волен я без вопроса,
  но фортуны печать
  
  тем не менее метит
  человеческий род:
  если ты арифметик
  то тебе бутерброд,
  продавать не придется.
  Разве только с собой
  не сыграть в судьбоборца
  и фортуне дать бой.
  
  Прелесть антагонизма
  выбора и судьбы
  ограничены призмой
  кармы, рингом борьбы.
  Кто рожденья былые
  закрыл с плюсом, того
  не страшат судьбы злые,
  мир - сапфир для него.
  
  Так что, если хотите,
  для меня больший грех -
  это ночь Нефертити
  без любовных утех,
  чем разбитая дыня
  в пьяной драке. Баланс
  должен быть в этом мире -
  свет и тень, рок и Брамс.
  
  Чего нету в планете.
  Пусть их. С миром плыви.
  Как в дурной оперетте
  песнь о вечной любви.
  Бойтесь плюнуть в колодцы
  Божествам, ждите свет
  к вам идущего Солнца
  от соперниц - планет.
  
  Окружим вас заботой.
  Чистить, мыть, как метут
  хату. Эту работу
  не сочтем мы за труд.
  Будем стричь шевелюру
  насаждений, кустов,
  чтоб подобно велюру
  был земельный покров.
  
  Восстановим озона
  покрывало. Начнем
  сочиненья сезона
  с темы: "Общий наш дом".
  Clear-tech, если треба,
  и ресайклингов сет
  установим до неба
  и закроем предмет.
  
  Человеком, известно,
  лучше быть, вот мораль
  при сравненьи небесных
  тел и наших. Печаль
  пусть не гложет вас. Мирно
  вам на ниточке у
  Вышних Сциллы, Харибды...
  И я вас не пойму.
  
  
  
  Антология Современного Искусства
  
  Сегодня насыщенная телепрограмма.
  От мэтра Озона с убийством араба
  на кафельном месте в момент овладенья
  белокурой француженкой до привидений
  
  из семьи Борджиа позднего Возрожденья.
  Тех, что не примут ничьих возражений
  по поводу необходимости ядов
  в жизни несчастных дуэний и грандов.
  
  Убийство, что есть ускорение смерти,
  во все времена вызывало у черни,
  плебса, толпы, обывательской жвачки
  любопытство и страх. В ожиданьи подачки
  
  от искусства жрецов или власти адептов,
  они могут толпиться всю ночь и билеты
  на кровавую бойню мять в потной ладошке,
  предварительно дав молока своей кошке.
  
  Что же пикантного во всех казнях, убийствах?
  От корриды до печек с золой коммунистов
  в концлагерях? В чем магия смерти
  от бактерий, полученных в белом конверте?
  
  Голод, голод их гонит на адский перформанс.
  Голод и страх, от которого полис
  не застрахует, искушенье увидеть
  гнусное рыло смерти и остаться живыми.
  
  Все эти трупы в кино, а лучше в вечерних
  новостях - дань искусства за душный рубль черни.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Г-ну Пелевину с уважением посвящается.
  Пелевин и Простатит
  (комедия в 5-ти действиях)
  
  ПРОЛОГ
  
  Само по себе заболевание простаты,
  на мой взгляд, не вполне достойно
  того, чтоб служить темою и заглавьем
  стихотворения, даже лишенного ложи.
  Другое дело, модный писатель,
  возвышающийся над, и зарекомендовавший
  себя в самом выгодном свете,
  во-первых, железною волей развития действа,
  а во-вторых, отчетливым, тихим "Идите
  вы на хуй, любезные", сказанное сплошь и рядом
  устами его главных и второстепенных героев.
  
  Не говоря о пейзажах, которые словно вырезаны
  на шелушащейся зелени досок забора.
  Что делать, это слово часто встречалось
  в последнее время в так называемых, общих
  местах и стало приемлемым для художника.
  Если конечно он заявляет, что беспристрастность -
  вот его основное кредо в творчестве.
  
  Как тут обойдешься без слова,
  столь любимого от Балтики до Курил населеньем,
  геройское назначенье которого -
  держать оборону до капли, естественно до последней,
  а в промежутках рожать гениев. На тех же зеленых досках.
  
  ДЕЙСТВИЕ I.
  
  Догорали стройки века. Догорал закат на небе.
  Посреди бетонных балок вырос крест на белом фоне.
  И строителям загадок он прибавил - те о хлебном
  думать было - нет аптека... иль ученья солдафони, -
  
  здесь, на стройках все не редкость. Вот намедни, в автоклавном
  отделении, что будет в левом корпусе от центра,
  изнасиловали Клаву, аудитора, о главном
  размышлявшей в ее жизни, членом в двадцать сантиметров.
  
  Потом долго в синей форме лазил мент по стройке, шарил
  в темноте руками, что-то заворачивал в пакетик.
  А бухгалтеры отделом Клаву обмотали шалью
  и отпаивали чаем, заперевшись в кабинете.
  
  А теперь - палатка. Белый, из добротной парусины,
  между гравием и грудой оцинкованной вагонки,
  встал шатер, и бригадиры, закричали что есть силы:
  "Выходи! Попарно стройся! Будет ануса и глотки
  
  диагностика. Приехал зерна отделять от плевел
  в смысле порчи генофонда главный военврач Пелевин.
  
  ДЕЙСТВИЕ II.
  
  Добрый военврач Пелевин сел под деревом на кресле.
  Пред его лихие очи, полные буддистских знаков,
  стали подводить бригады, обнажающие чресла,
  раскрывающие пасти, в одиозной позе рака.
  
  На его челе медальном мускул не дрожит. Разводит
  руки в стороны широким, как бы хлебосольным жестом,
  и на правильном английском говорит:"I"ll heal your body
  and your soul", но только если ты из правильного теста.
  
  Два ларца с санскритским текстом по бокам от кресла. В первом,
  инкрустированным коксом, центнер спелых мухоморов,
  во втором - большие члены с силиконовою спермой,
  по науке - лубрикантом. Буква "П" - источник споров,
  
  разночтений, диссертаций, крышки сундуков венчает,
  подтверждая принадлежность, "private property", тому кто
  щедрой горстью гриб пятнистый сыплет в закипевший чайник
  и настоем чистит глотки и зады от "вау-мути".
  
  Две колонны. Плавит солнце. Ни бассейна, ни фонтана.
  На табличке ассистента надпись "Сиддха Гаутама".
  
  
  ДЕЙСТВИЕ III.
  
  Вот колонны встали перед сундуками. Гаутама
  по цепочке мухоморы с пенисами раздавая,
  инструктирует: "Возьмите препарат двумя руками,
  и к партнеру подойдите для дальнейшего банзая.
  
  Друг на друга две шеренги с подозрением косятся.
  Левая рука сжимает фаллосы - основу жизни,
  В правой - и того ж ранжира - мухомор, источник счастья.
  Каждый смутно ощущает дуализм и призрак клизмы.
  
  Тихо, что не дрогнет листик. Где-то в корпусе, забытый
  впопыхах, поет транзистор на народном русском сленге.
  Dr. Пелевин, улыбаясь и поигрывая битой,
  поднимает себя с кресла и толкает речь шеренгам:
  
  "У меня есть три загадки, кто тут самый мозгобойкий?
  Кто всем трем ответ озвучит, будет ездить ассистентом
  вместе с господином Сиддхой, "Чивас" пить, держать за дойки
  представительниц деревни под роскошным белым тентом.
  
  А для прочего собранья будет члено-мухоморо-
  экспресс-мега-терапия. Просто, честно, чисто, скоро".
  
  
  ДЕЙСТВИЕ IV.
  
  "Вот вам первая загадка: почему лежит в параше
  комильфо России быта (либо роскошь, либо - жопа);
  два: как различить по вкусу Пепси ихнюю и нашу;
  три: когда моя невеста бросит посещать секс-шопы".
  
  Гаутама стоит рядом и приветственно кивает.
  На его лице улыбка - микс прощенья и вниманья,
  у шеренг в руках предметы - просто best consumer value,
  но в глазах тревога. Видно, нет людского пониманья.
  
  Доктор смотрит по "Брегету" окончанье викторины
  и, корректно улыбаясь, констатирует фиаско.
  "К сожалению, и в этом коллективе мед. смотрины
  позволяют нам поставить лишь единственный диагноз.
  
  Страшно даже и помыслить, что с Россией было б, если
  хоть на месяц задержались мы с лечением болезни!
  Сколько ни провел осмотров - нет живого на ней места:
  завезенный вирус выжег и столицу, и предместья.
  
  Я с прискорбьем заявляю, что весь коллектив объекта
  заразил опасный Вау-простатит "Oralis Rectum".
  
  
  ДЕЙСТВИЕ V.
  
  Гул в шеренгах. Крики "ебсель!.." Аудитор Клава в шоке.
  Без сомненья, этот вирус венерических трансмиссий.
  Гриб божественный роняет в пыль; и крик в людском потоке
  отражает верность мужу и абсурд дальнейшей жизни.
  
  На Пелевина без светоотражающих приборов
  невозможно глянуть. Складка меж бровей. Сестер угрюмо
  просит он ввести по гланды в глотки всем по мухомору,
  и одновременно в анус член пластмассовый засунуть.
  
  "Это современный метод, разработанный под мухой
  мной совместно с господином Гаутамой. Он безвреден.
  Он надежно исцеляет даже старцев с их прорухой,
  можете лечить подобно и любимых, и соседей".
  
  Чудо! Вдруг эффект очковый на всех лицах появился!
  Взгляд проникся интеллектом и стремлением к достатку.
  Даже Клава с палкой между ног поет и веселится,
  кто-то разломал транзистор о невысохшую кладку.
  
  Поколенье излечилось. Стали в чистой спецодежде
  инженеры и бригады поднимать России статус.
  Адский вирус сгинул в Лету. И воскресшая надежда
  осветила чудным блеском постамент на пл. Сенатской:
  
  "П" огромное, что видно, только тем, кто мухомора
  накидался и табличка: "Спасшему Нас от Позора".
  
  
  
  
  Сказка Об Оранжевом Апельсине
  
  Где-то, может быть на юге,
  расположен дивный остров,
  весь покрыт зеленым мохом,
  поверху - растут цветы.
  Там не думают о вьюге,
  а орехи лупят тростью,
  и с каннабиола вдохом
  попадешь туда и ты.
  
  Пальмы цвета темной охры
  выпускают, лишь стемнеет,
  звезды фонарей бумажных,
  на пороге - карнавал.
  Вот тогда приходит Мокрый,
  пред которым каменеют:
  ряд рогов, кривых и страшных,
  глаз - сжигающий кристалл.
  
  Он идет по суше прямо,
  все сминая по дороге,
  боль животных и растений
  криком следует за ним.
  К хижине бредет упрямо,
  возникает на пороге
  фиолетовою тенью,
  самим дьяволом храним.
  
  Но уже летит как ветер
  к дому девушки любимой
  стройный принц с отважным сердцем -
  Апельсин прижат к груди.
  Он сорвал его под вечер,
  лишь налился тот рубином,
  краснотой сравнявшись с перцем,
  принцу приказав: "Иди".
  
  Взрыв оранжевый оранжа -
  яркой точкой во вселенной.
  Поразит больного монстра
  и все зло сведет на нет.
  Звуки тамошнего банджо
  поплывут с морскою пеной,
  будем мы летать на остров
  год за годом, много лет!
  
  
  
  Конца ХХ века
  
  I.
  
  Я не знал чувства голода, удил рыбку в мутной воде.
  Не был ранен, убит. Избежал заключенья.
  Наблюдал симбиоз между светом и тенью
  в Кзыл-Орде и Париже; и жизнь есть везде.
  
  В самой дальней деревне, за миллион километров от дома
  можно видеть, как ест таракан свой хлеб.
  На завалинке В. Высоцкий, потомок Глеба Жеглова,
  пьет размеренно тульскую Еаu de Toilette.
  Кабы не оптимизм, не ученье к смиренью в Европе
  и Америке, кабы не протестантизм
  все свелось бы к питью и исканию в попе,
  очищению нации с помощью клизм.
  
  Я пишу в Кзыл-Орде. Белорусская светлая мебель
  подтверждает, что мир стал мобилен. Что мир
  стал способен к вращенью. Как шар в мире кегель.
  Что эпохою верно подобран калибр.
  
  Жизнь - везде. Руки, ноги. Едины стандарты.
  Открывая бутылку, ты знаешь: не Джин,
  не послание Крузо, не стих Бхактиведанты
  в содержимом под пробкой. Но кола иль джин.
  
  Наконец у эпохи единая внешность британца.
  Базы данных подбиты, и сверен масштаб A to Z.
  В микрочипе лаптопов симфония Брамса
  и последние сводки вечерних газет -
  все стандартно. Оптически очень похоже.
  Силикон дополняет клетчатку в ее
  жажде дать идеальную выпуклость коже
  и напялить стандартных размеров белье.
  
  Один хлеб. Одно пиво. Всемирно известные гимны
  и рекламные ролики радуют мир
  тем, что все полки мира содержат один и
  таки тот же продукт, и единый эфир
  информирует всех о насущных проблемах:
  пятнах спермы, и в них обнаруженных генах,
  или петях и васях. И это не бред:
  пятна спермы не хуже военных сенсаций
  или новости, что приготовлен обед.
  
  На веранде звезда видит глаз паппарацци,
  увеличенный линзой, идет в кабинет
  с ярко-розовой шторой и видом на тело,
  раздевает себя не спеша и умело,
  и каких только там у них ракурсов нет.
  
  Мир не кругл, это оптика. Мир - муравейник:
  иерархия проще, чем конуса штамп.
  Вот старуха, рукой обхватив тощий веник
  убирает пред домом, вот тысяча ламп
  освещает скульптуру на аукционе,
  нищий что-то скребет в пахнущем поролоне,
  мимо едет с холуями женщина-вамп.
  Если ты не родился в Британии, иже
  с нею, в Америке, Франции, проч.,
  если ты в Кзыл-Орде, ты не будешь в Париже
  наблюдать как сменяет французский день ночь.
  Твой народ будет жить в Кзыл-Орде. Даже если
  одному из миллиона случится бежать -
  все останки стекаются здесь, в этом месте,
  а в Париже застелена шелком кровать.
  
  Не списать со счетов Земли кармы ее -
  Кзыл-Орду, с ее кармою, свалкой, дворами,
  с ее пьянством, любовью к любви меж домами
  и.т.д., и тебе уже не остае -
  тся увы, ничего переделать.
  Можно пить. Можно также скитаться без денег.
  Можно съездить в Канаду на ПМЖ.
  Но везде где б ты ни был, ты будешь в той зоне
  муравейника, где твое прошлое стонет
  иль поет, если с прошлым в порядке, Бизе.
  
  II.
  
  Много вод утекает. Народы сменяют народы.
  Точка на колесе изучает породы
  почвы нашей планеты, и каждый раз
  изумляется их многообразью...
  Но приходит конец этому безобразью:
  идеально-единая плоскость пластмасс
  через несколько лет все покроет дороги.
  Только черви в земле и в морях осьминоги
  будут чем-то отличны, еще пара - тройка
  редких тварей земных спрячутся на помойке
  победивших стандартов Великой Прямой.
  
  В центре мира взращенный кристалл монумента
  с генетической картой всех видов планеты
  не позволит забыть ничего. Тот покой,
  что дает только вечность, окутает долы.
  Копию генной карты закутав в подолы,
  пиджаки и штаны, наш народ выйдет в люд.
  
  Обладая бессмертьем не в небе, а в жизни
  можно больше дать волю еде и цинизму
  в рассужденьях о потустороннем. Приют
  найден здесь, на Земле, не нужны им благие
  их дела, и их не пугают враги и
  их грехи, покуда есть копии тел.
  
  Они будут рождаться, всегда идентичны,
  базы данных апгрейдя по максимум, лично
  принимая участие в шоу "Эдем
  На Земле" и срывая гром аплодисментов.
  Человечество смоет с себя импотентов,
  идиотов, убийц, проституток и проч.
  
  Толпы очень спокойных, красивых талантов
  наводнят города, и настанет Атлантов
  Ренессанс на Земле, и тревожная ночь
  будет выгнана прочь от Земли многоваттной
  армией фонарей. Ярким светом, как ватой
  обернут шарик нашей планеты. И в миг
  торжество интеллекта над голодом, злобой,
  смертью, болью, инфекцией станет особой
  формой существования. Тысячи книг
  многократно восславят приход новой эры.
  
  Идеальные дамы и их кавалеры
  соберутся на "Best Ever Been Carnival".
  Блеск алмазов, не уступающих настоящим,
  даже звезды затмит. И фонтаны со счастьем
  брызнут вверх и забьют. И эффектный финал
  многотрудного рвения ко изобилью
  увенчается криком "Ура" камарильи
  сверхлюдей. А на утро дрожащей рукой
  минералки плеснув в зелень чудо-бокала
  и включив взором умное опахало,
  они разом подумают так: "И на кой
  ляд нам мир этот с начисто содранной тенью?"
  
  Не сумев отделить грязь земли от кореньев,
  они, верю, сорвут дорогое белье.
  И один за одним они выйдут дворами
  в горы, в лес, благо много природы трудами
  было создано их. Повторяя: "Твое
  слово, Господи, было последним" -
  люди станут садиться. И врач, и наследник -
  каждый сядет на землю, откроет глаза.
  
  Повторяя стих "ОМ" час за часом, все люди,
  на планете сидя как на жертвенном блюде,
  устремят голубые глаза в небеса.
  И нирвана по капле войдет, по крупинке,
  по молекуле, в каждой стекаясь морщинке,
  каждой клетке светло повторяя "пока".
  
  Мягкий свет, свет Ничто, заклубится над ними,
  растворяя тела и сближая их с синим,
  синим космосом. В прошлом собранье белка, -
  ныне чистая плазма, невидимый разум
  для белкового, ябло-ресничного глаза,
  вознесется над плоскостью, слившись с ноо-
  сферой земли, в форме ангелов, эльфов
  и других очень странных по форме предметов,
  называемых кратко в миру НЛО.
  
  III.
  
  Таким образом, все войдут в рай. Эта схема
  ни пророчество, ни новая теорема,
  ни науки гипотеза с многими "за".
  Ни ученье Мессии, ни манускрипты
  древних, что извлечены и открыты,
  не искус злого беса, и не образа
  христианских святых. Влажный мозг беспокоя
  это все создано состояньем покоя,
  взглядом внутрь, медленным выдохом воз-
  духа, самого чистого из ныне присных
  композиций природы, из ангелов мысли,
  плюс набор идиом, терминов, плюс навоз
  эрудиции. Жаркий день мая,
  запах белой сирени и цвет молочая,
  плюс гроза на полнеба итог подведут.
  На исходе второго тысячелетья
  мне приятно сидеть и смотреть на соцветье
  ярко-желтой ромашки. Теченье минут
  незаметно, стакан с чаем рядом,
  я пишу поглощенный творенья обрядом
  и отсутствием близости с миром простуд.
  
  
  
  
  
  СТИХИЯ ВОДЫ
  
  
  
  Инкарнация
  
  ...Когда я был альбатросом, я жил у чилийских гор.
  Кормился на Тихом. Гитар густой перебор
  будоражил мой чуткий слух, запах "fajitas" c "chili"
  мешали искать креветок, но придавали жизни задор.
  
  Иногда пролетал в день больше тысячи миль,
  не сделав и сотни взмахов, - там редко бывает штиль.
  Вбирал силу ветра и сравнялся с ним в этой силе:
  перемещенья по миру, превращая пространство в утиль.
  
  Я тогда был бесстрашен, потому что для ветра нет
  эмоций, страха, судьбы и. т. д.; как нет без хвоста комет.
  Не имея судьбы, не знаешь и страха; у альбатроса
  есть только жизнь, да и та может быстро свестись на нет
  
  слепой стихией природы, кинжальным клыком акулы.
  Я жил одним днем, выпивая его до мига, так, что сводило скулы.
  И безумным смехом в ночи заставлял молодых матросов
  вспоминать истории о пиратах и не верить аппаратуре.
  
  Я тогда задыхался, но не от плотной стены торнадо,
  а от того, что жизнь - через край; и другой мне было не надо.
  В гомогенной синьке неба и моря рея,
  я парил без добра и зла, рая и ада.
  
  Я растил птенцов на Земле Огня и обретал бессмертье.
  Отгонял от гнезда хищных птиц и полевок отребье.
  И всегда возвращался с едой - хоть болели шея
  и ключицы, рассеченные градом и рыболовной сетью.
  
  Я был полностью счастлив, потому что не знал о значеньи
  фразы "какие проблемы", их просто нет у света и тени.
  Я не боялся людей, они мне казались чужими,
  живя в коробках и радуясь бессмысленной дребедени.
  
  Я их, может быть, презирал, может, испытывал жалость.
  Не зная, сколько мне самому в небесах кувыркаться осталось,
  я не слишком грузил свой маленький мозг ими, большими,
  я любил только тех из них, над которыми реял парус.
  
  Они кидали мне рыбу - как будто мне нужна рыба!
  Я совершал круг почета над лодкой и уносился к Карибам,
  мне хватало их радостных криков в формате вопроса,
  они бросали мне пищу, смеясь и крича "где спасибо?"
  
  
  Возможно, живя альбатросом, я не старался облегчить карму,
  я не кормил чужих отпрысков, брошенных мертвой мамой.
  На мне можно было бы отработать новейший способ
  разработки супервакцины, заражая вирусов гаммой.
  
  Но я считаю, что с альбатроса не спросишь строго
  за то, что он не приносит жертву людскому Богу.
  Предназначенье мое - парить белым аэрофагом,
  вызывая в душе восхищение, смешанное с тревогой.
  
  Вызывая в душе преклонение перед сапфиром Вселенной,
  планетой, голубой от преломленья лучей и отраженья Селены.
  Я был гербом на небесной поверхности флага
  без выходных, больничных, не зная смены и лени.
  
  ***
  
  Теперь я живу в Средней Азии, в эпоху винтов и гаек,
  я - человек с достатком, но лучше б я жил в мире чаек.
  По крайней мере, ближе к Атлантике и кораллам,
  и дальше от нефти, монархии и пропахших маек.
  
  Я, презиравший людей, теперь вижу вокруг афиши
  пьесы "Чайка", чучела фазанов, голубятни на крышах.
  Довольствуюсь многим, скорбя и жертвуя малым,
  я пытаюсь найти спасенье в четверостишьях.
  
  Можно, я буду Сирином в мире людских баталий -
  статуей, чуждой желаний людских гениталий.
  Иметь под собой метры камня вместо сандалий
  и надписи "Коля" и "Вася" вместо регалий.
  
  Разогрейте казан со смолой, из подушек высыпьте перья,
  обваляйте меня, как кулич, окажите доверье.
  И поставьте на постамент среди вечнозеленых деревьев
  на центральной площади, пишите с меня акварели.
  
  Вбейте табличку с парой-тройкой мудрых сентенций,
  пусть кидают в фонтан у подножья туристы сестерций,
  пусть цветут незабудки на клумбах мемориала,
  и живет в веках альбатрос с головой Вячеслава.
  
  
  Ло
  
  Шел дождь. На залитом столе
  мок натюрморт из маракуйи,
  бокалов с редким Божоле
  и звуков быстрых поцелуев.
  
  Июнь. Мок сад. Намокший хлопок, -
  и только он, - ласкал колени
  той, что зашла минут на сорок
  ко мне на встречу поколений.
  
  Я не знаток незрелых форм
  и очертаний гибкой ивы,
  и быть гарантом строгих норм
  морали не хватило силы.
  
  Мы начали без десяти,
  а в половину ты сказала:
  "К несчастью мне пора идти", -
  и попросила без скандала.
  
  ОК, я не твоя семья,
  не дядя самых честных правил, -
  пусть не нова сентенция, -
  и я тебя в архив отправил.
  
  Но не забуду тинэйдж вкус
  твой: вишня, молоко и сахар,
  который дал мне губ укус
  твоих. Промокшая рубаха,
  
  терраса с вьющимся плющом,
  трехногий стул - немой свидетель
  того, как ты моим ключом
  врезной замок срываешь с петель.
  
  
  
  
  Песочные часы
  
  Мелкий песок бесстрастно струится
  в вакууме стеклянной пробирки.
  Песчинки текут между стенок узкого горла,
  опережая друг друга. Так идут вещицы
  через сито памяти и, линяя в стирке
  барабана времени, отдают грязь, запах, горе
  мыльной пене забвенья. Скорость песка в пробирке,
  неторопливая быстротечность,
  освещает все части мозга, вешая бирки,
  на которых написано "детство", "зрелость" и "вечность".
  
  Песок струится. Через воронку отсчета
  с каждой песчинкой падает воспоминанье.
  Вот: рука гладит губы и алые щеки,
  вот: рука - приоткрыть у соседки заветные ставни.
  Это - раннее. С возрастом множась и ширясь,
  нарастая подобно лавине в мае,
  воспоминанья под тяжестью перетекают
  через узкое горлышко в - согласно ранжиру -
  нижнюю часть пробирки, оставляя сверху
  тот песок, что зовется будущим. Не часы. Не стрелку.
  
  В этом - мудрость песочных часов. В их обратном отсчете.
  Глядя в них, будущее - это запись в неоплаченном счете.
  
  
  
  
  
  Турецкий триптих
  I. Кемер
  Эй, аркадаш! Плесни еще раки!
  Стучи в барабан! Танцуйте, собаки!
  Ханум, твой голос нежнее, чем блик
  звезды на турецком море.
  
  Выше, выше, выше, дрожащий напев!
  Вместе с рукой наверх, голос, наверх!
  Сердце и мысли уносит с собою отлив.
  И далеко санаторий.
  
  Месяц, свети. Дождь, лей в свое решето.
  Всяк, будь уверен в полном инкогнито.
  Все что угодно, только не стой, как баран
  в тени турецкого сада.
  
  Эй, бесмелля! Жарят мясо и курят гашиш.
  Турция, ты поешь, но никогда не спишь.
  Бей, аркадаш, в свой пустой барабан!
  Танцуй подо мной, автострада!
  
  II. Памуккале
  Минарет. Кебаб. И вдруг я увидел Памуккале,
  наполовину закрытый сейчас, высохший, подуставший,
  но поражающий сразу. И сейчас, в отеле, на белом столе
  я вплетаю в стихи твой белоснежный кальций.
  
  Хлопковой крепости воины, жители и рабы уж давно мертвы.
  И туристы, бродя по иссохшим, но все еще белым террасам,
  со стадностью в сеть рыбака заходящей плотвы,
  восхищаются его прошлым и пользуются настоящим.
  
  Памуккале, я всегда готов шевелить губами твой белый звук.
  Твой невесомый как хлопок и твердый как замок лэндскейп,
  еле доступный мысли, но доступный касанью столь разных рук
  недаром в Иерополисе был поклоненьем для местных.
  
  Иерополис, что странно, гораздо живее теперь, чем Памуккале.
  Бывший грудой камней, поросших густою сочной травою,
  он теперь возрождается. Спасибо Юнеско с Аллахом. И в пыли золе
  копошатся рабочие. И они, пусть в виде руин, но заново строят.
  
  Памуккале же теперь - декорация. Террасы с водой пусты.
  Некогда белые и живые за счет натуральных фонтанов,
  известковые арки, колонны, дворцы, амфитеатры, мосты
  не питает живительный кальций костей мертвых нимф и панов.
  
  Древние боги сгнили, отдав фонтанам всю плоть, свет и любовь.
  Без фимиама и храмов, где был им приют, где они размножались,
  они покинули город, а с ним и Памуккале, их бесцветная кровь
  иссякает. И теперь только теплая, туристически-пестрая жалость
  
  омывает некогда пышный горячий источник. Туристы вместо воды
  струятся меж саркофагов некрополиса, собираясь у театра
  в подобие лужи. Но сцена, трибуны и ложа для знати мертвы,
  и палатея не слышит стука колес. Только большая карта
  
  у термальных источников подтверждает, что время может щадить.
  И величие, если это величие, не смыть в темпоральном клозете.
  Время, как боги, приветствует жертвы, дающие жизнь
  тому, что впоследствии станет историей. Выцветшая газета
  
  накрывает собой барельеф базилики, но ветер неумолим.
  И она летит в никуда, оставляя мрамор истории, в нем парящей.
  Памуккале ждет всех. Белый кальций, застыв как дым,
  оставляет шанс прошлому уцелеть в настоящем.
  
  III. Истанбул
  В открытую форточку входит гул
  от моря, машин и людей.
  Мы едем в октябрьский Истанбул -
  град турков, холмов и дождей.
  
  Босфор поднимает муть. Злой прибой
  выплескивает медуз.
  И тел их кисель, уже не голубой,
  моих привлекает муз.
  
  Здесь жили султаны. Теперь гарем
  дворца вызывает оскал
  легкой брезгливости. Жаль, что Брем
  как вид их не описал.
  
  Теперь от султанов остался прах.
  И в модных стамбульских домах
  тебя с тем же лоском послать могут на х.,
  как в Лондоне или в Филях.
  
  Почти что Европа. Куда Ататюрк
  загнал их, как стадо коз.
  Они закрепились. И их урюк
  цветет теперь, как абрикос.
  
  Пролив двух морей ускоряет ток
  скорости жизни людской.
  Здесь азиатский пестрый платок
  ждет европейский крой.
  
  Здесь дуализм везде держит ответ:
  две части света, два Бога.
  И Айа-София, и Султанахмет
  здороваются через дорогу.
  
  Приятно смотреть на турецких баб,
  и парни у них зер гут.
  Вкусны пахлава, лукум и кебаб.
  Но женщины их не дают.
  
  
  
  Шарм - эль - Шейх
  
  День I.
  Говоря о Шарме (как его называют завсегдатаи и аборигены)
  начну с того, что расположен он на сердцевидном Синайском
  полуострове, что открыли его евреи, поэтому гигиены
  там побольше, чем на других курортах Египта. Подводную сказку
  
  не увидеть с суши, и, когда выходишь рано утром на завтрак,
  все, что доступно твоим органам чувств - это жара и влажность,
  плюс ослепительный белый цвет стен отеля, арабских арок.
  Там и сям в изобилии пальмы и двухэтажность.
  
  Вокруг итальянские школьницы (потому что билеты - бесценок)
  выпускных возрастов, и стараются от своих не отбиться.
  Русских тоже полно. Каждый день по 3 самолета. Раскидистая драцена
  у бассейна повышает спрос на гладкие лица и ягодицы.
  
  День II.
  Над верхушкой Синая встает красное солнце.
  Цвет фламинго размазан везде: по песку и воде.
  После зарядки - мюсли, булочки разных опций -
  тебя грузят в машину и везут к Мохамеду - Заде.
  
  В машине едет много дайверов и аквалангов.
  Англоязычный инструктор Боб удивляется русским,
  которые будут нырять по-английски... вот с левого фланга
  возникает порт с сотней лодок. Морская капуста
  
  переходит из карманов туристов в карманы "Оonas diving",
  но с деньгами расстаются легко, предвкушая шоу
  под названием "Welcome to water world", садятся в яхту дизайна
  восьмидесятых и держат курс на кораллы в виде поп-корна,
  
  что расположены в метрах трехстах от пустынных пляжей,
  утыканных пальмами и белым войском шезлонгов.
  Отражаясь в них, солнце белеет. И белый цвет морских экипажей
  превращает линию берега в щупальца осьминога.
  
  Мы надеваем костюм, BCD, баллон, ласты и маску.
  И шагаем с борта как в космос, полный звездного и цветного.
  Сказок мы знаем много. Но, уверяю, в подводную сказку
  стремишься вернуться всегда, как в детство, снова и снова.
  
  День III.
  В этот раз моим инструктором была Алекс,
  леди под шестьдесят либеральных взглядов,
  с не сходящей улыбкой на белых зубах. Казалось,
  это ее terminal défile на Земле; и в нарядах
  
  сквозил легкий упадок: короткая майка, бриджи
  цвета light green в тон майке, колечко черной пластмассы, -
  все лаконично и просто, как "Ночь на Днепре" Куинджи,
  и так же, как "Ночь" игнорирующее реверансы.
  
  Мы опустились с ней на пятнадцать метров, и снова
  я испытал ощущенье коктейля космоса с маткой:
  я в чреве матери, а вокруг родная aqua chromatophora,
  только полная рыбы, плавно скользящей и гладкой.
  
  Я подразнил мурену, я понял, что хруст кораллов -
  от зубов попугая-рыбы, я погладил было
  голубого ската в стиле барокко подводном зале,
  но на полусотне последних бар Алекс меня разбудила.
  
  Мы уносились наверх, в мир угля и мазута, и все же
  я был счастлив как новорожденный, не разобрав однако
  кому в этом мире лучше живется... похоже,
  что не P&G менеджеру, а Алекс и фугу, рыбе-собаке.
  
  ...Даже не смотря на то, что фугу не выйти на сушу...
  Этой ночью с друзьями я много пил, и почти не кушал.
  
  День IV.
  А назавтра, проснувшись, мы похмелились пивом
  местного производства (естественно "Клеопатра"),
  сели в египетский рейсовый бус и покатили
  обратно в Каир, и на стоянках в WC арабы
  
  мыли ноги в раковинах, сняв из кожзама ботинки,
  босиком стоя на мокром кафеле, и я понял их цели.
  Шарм реален для них - как реален пейзаж открытки,
  а несбыточный дрим - взорвать все World Trade центры.
  
  ...Вряд ли тогда все будут счастливы, как рыбы-собаки...
  впрочем, арабы и все, кроме дайвинга забылось быстро.
  Сейчас за окном Астана, зима, снежные буераки.
  А в Шарме море и время текут как в пустыне - вода из канистры.
  
  
  
  СТИХИЯ ВОЗДУХА
  
  
  
  Примы и секунды
  
  Кубик, брошенный в воду, рождает круги.
  Облетевший лист в октябре - людские шаги.
  Тесный брус площадей - отжившие ритмы маршей.
  Организм: Н2S, смешанный с СО2, -
  диоксид углерода. Понятья рождает братва.
  Появленье теленка - заказ мясорубок для фарша.
  
  Крест аминокислот образует бессчетный белок:
  от - гениальный Эйнштейн, до - коровий творог.
  Мозг и грецкий орех - одного папы дети.
  Брак для гермафродитов и цвет "violet" для крота
  идентичны, как звонкий аккорд для холста,
  бронь в партере для группы глухих на концерте.
  
  Шелк белья побуждает к развитию ног.
  Дорогие коронки во рту - к поеданью миног.
  Рак кишечника - к частым уколам морфина.
  Два бокала пустых призывают наполнить их вновь,
  трое вместо двоих - ко всему, кроме слова "любовь",
  и последняя - женщине ждать паладина.
  
  Перегной на полях вызывает надежду на Не-
  что, чье шествие в небе вдвойне
  ощущается теми, кто портит бумагу.
  Он и рад бы не портить, но коль целлюлоза дана
  человечеству - будет использована;
  и в который уж раз успокоит беднягу.
  
  
  
  Полеты
  
  I. Во Сне
  Я люблю ту минуту, те мысли, когда
  трап отъезжает от лайнера. Дождь
  размывает взлетное поле. Вода
  смешивает палитру аэропорта. Вождь
  на портовой площади указует туда,
  куда рано иль поздно, но точно - уйдешь.
  
  В небо. Оставив внизу все то,
  что зовется жизнью: питье, еду...
  Опечалит ли это? Опечалит ли какаду
  забытое слово - единственное окно,
  соединявшее попугая с людьми? Борозду
  
  головного мозга заполнив собой
  и не оставив места другим словам? -
  Безусловно, да. Но он обретает покой,
  вернувшись в мир птиц, в их бесконечный гам.
  
  Так и я, взлетая в воздух, оставляю мир
  в меньшинстве в его благородной борьбе.
  Я - в офф-шоре. Я представляю эфир,
  не облагаюсь налогом, не жарю барбе-
  кю на открытом воздухе, не продаю продукт,
  не участвую в выборах, праведный меч суда
  не висит над моей главой. Мой холодный труп
  не доставляется в морг. Только моя звезда
  вместе с агнцем-хранителем - надо мной.
  Авиация предоставляет возможность мне
  посмотреть на мир, вознесясь над бескрайней стеной
  клеток каменных крыш. Высунуть нос вовне.
  
  В такой ситуации простые радости обретают смысл:
  плед для ног, сэндвич, чая бокал
  становятся той соломинкой, что - смешная мысль -
  не дает тебе с головою уйти в астрал,
  равнодушный астрал стратосферы, враждебной белку.
  Пластик кресла под пальцами представляет нить
  в лабиринте Миноса, не дает быку
  атмосферы за бортом поддеть на рога. Забыть
  тех внизу, кто любит тебя и ждет.
  Тех, кому не ведом твой эгоизм, -
  Он (она) на земле читает и смотрит в дождь,
  задержавшись над первой частью в слове "метеоризм".
  Ей (ему) видятся группы людей:
  механики, проверявшие лайнер, врачи,
  пилоты на фоне мигающих желтых огней
  и фюзеляж, полный людской саранчи,
  из которой одна или несколько очень важны
  для него (нее) и, отложив статью,
  они молят Бога не оставить жены
  (мужа, брата, сестры) Его милостью.
  
  Они молят Его не оставлять их там навсегда,
  куда они забрались на свой страх и риск.
  Так невинный в клетке в зале суда
  надеется быть оправданным, выиграть главный приз.
  
  ...В чем характерные признаки авиакатастроф?
  Первый: вопрос "за что?", а второй: ты всегда готов
  к тому, что это случится сейчас и с тобой, -
  вследствие этого ты посеревшей губой
  шепчешь "спасибо", лишь только коснутся шасси
  той тюрьмы, откуда ты после уйдешь,
  но - согласно регламенту. Поэтому не проси
  своих близких не пялиться молча в дождь,
  не звонить, подтверждая минуту и час
  приземления эйр-посудины в точке Б,
  а - надень наушники, сделай погромче вальс
  и доверь пилоту ковыряться в твоей судьбе.
  
  Насладись крепким кофе, подернутым коньяком,
  вспомни Землю, ее милые сердцу места.
  Поцелуй стюардессу. Обдуй себя ветерком.
  Попроси прощенья, коль совесть твоя нечиста
  у всех тех, кто достоин твоих стратосферных просьб.
  Призакрыв глаза, вспомни друзей, семью,
  бывших женщин (мужчин), пса грызущего кость
  во дворе у дома, всем им скажи "люблю".
  
  И, когда самолет приземлится в назначенный час,
  отстегни ремень, достань свою кладь и трость.
  А недавние мысли спиши на, нелепый подчас,
  но вполне присущий людям полетный невроз.
  Выходя из порта, поторгуйся с шофером такси,
  попроси его подъехать к подъезду, оставь
  сдачу драйверу, тихо скажи "мерси",
  что не нужно до двери в дождь добираться вплавь.
  
  После теплого душа подругу (друга) обняв,
  "расскажу потом" на вопрос "как слетал?" скажи.
  Наслаждайся покоем в ваших двуспальных санях
  и всю ночь превращай реальности в миражи.
  
  
  II. И Наяву
  Я уже собирался лететь обратно домой
  вместе с сыном, как мама его сказала:
  "одень потеплее, здесь еще пахнет зимой,
  и люди укрыты ватным стеганым одеялом".
  
  Мы улетали весенним днем, и на нас
  были тонны одежды для встречи ушедшего снега.
  У сына в руке был сок "тропический ананас",
  и мы улыбались, как зеки перед побегом.
  
  Сын прошептал: "как нашу маму мне жаль,
  ей придется так долго молить о встрече со мною".
  Я не понял его и списал на младенческий жанр
  смеси времен глаголов с небес синевою.
  
  Мы влезли в утробу Боинга новой модели и я,
  в предвкушении встречи с нашей любимой Ксюшей,
  смешал себе мой любимый "Монгольская лилия",
  а Аркадию сделал snack из меда и русских сушек.
  
  И тут случилась трагедия: наш самолет
  на десяти пятисот затрясся, дал крен и левый
  двигатель отказал, и в хаосе криков пилот
  по громкой связи всех попросил контролировать нервы.
  
  Мы пролетали над озером типа "Балхаш",
  и пилот решил попытаться туда приводниться.
  Я поднял кричащего сына, сказал "это будет наш
  первый опыт прогулки по облачным дивным высям.
  
  Отогнав людей с "Emergency Exit" рядов,
  я рукой отжал красный рычаг засова,
  а ногой толкнул дверь, и она отворила рев,
  и улетела вниз, а сын мой скомандовал Go!
  
  И мы вышли. Ксюша была, как всегда, права:
  оденься полегче мы, не миновать воспаленья.
  Боинг пикировал вниз, а небес синева
  не сделала ничего, чтобы предотвратить паденье.
  
  Боинг разбился об озеро, как сосулька о твердый азот,
  но Аркадий не видел этого, я отвлек его чем-то.
  По-моему, Дедом Морозом, сказав, что под Новый Год
  он отсюда спускается к нам с игрушками и печеньем.
  
  Сын спросил, можно ль его навестить
  и попросить прокатиться верхом на любимом олене,
  или в санях, чтоб он правил, а может быть
  Дед Мороз отвезет нас к маме без канители.
  
  "Сомневаюсь, что его в это время застанешь тут -
  он, скорее всего, где-то поближе к Осло, -
  я ответил, - а нас уже дома ждут,
  так что пойдем-ка пешком, хоть это непросто".
  
  По облакам, в самом деле, ходить тяжело.
  Я подумал, что нам придется спуститься
  до автострады и за небольшое бабло
  добраться до точки Б не так, как это делают птицы.
  
  Ан нет: мы так удивили всех местных собой,
  что они заказали северо-западный, 100 метров в секунду.
  И через пару часов он доставил нас прямо домой,
  напоследок разбив окно и сервизное блюдо.
  
  Ксюша радостно выла, целуя нас и божась,
  что отрежет язык журналистским гадким паскудам,
  всем кто утку пустил, что наш Боинг, фатально кружась,
  в 2 часа пополудни разбился, что эта посуда.
  
  Я сказал ей одеться теплее и стал звать Зюйд - Ост,
  чтобы вернуться обратно, спасти этих, в Боинге, только
  напрасно я звал, никто не пришел на зов,
  не считая "скорой" и двух санитаров в наколках.
  
  Конечно, все объяснили шоком, и я не жалею. Но
  я не смог их спасти, видимо смерть их дороже.
  Сын и я теперь часто сидим и смотрим в окно
  на Юго-восточное небо, нашу Ксюшу тревожа.
  
  
  
  
  Пернатая трилогия
  
  I.
  Я выпущу весной из клетки соловья.
  Пусть он расскажет всей округе и родне,
  что милосердие живет благодаря
  тюрьме, насилию, неволе и войне.
  
  Не будь их, как бы оценил ты марта звон,
  насколько б сладок был воды весенней вкус?
  Лети, мой друг, и пой, и открывай сезон,
  еще один сезон "прощай и здравствуй, грусть".
  
  Пусть невдомек тебе людских пороков жар,
  недавний стресс сковал твой маленький язык,
  но знай, что любит щит, когда остер кинжал,
  иначе и рука от палки защитит.
  
  Лети, и бойся нас, и пусть с тобой летит
  печальной трели твой хрустальный перелив,
  не будь тоски и страха, он бы сник
  и превратился бы в вороний гам и крик.
  
  II.
  Вдох, насколько хватает легких.
  В январе, средь замерзших птиц,
  застрявших в городской носоглотке
  трупами воробьев и синиц.
  
  Я плачу, собирая их мелкие тушки,
  и слезы вмерзают в перо, как жемчуг.
  А дома ждут самовар и сушки,
  и Пьеро, теребящий бубенчик
  
  у Арлекина. Я вернусь, нагрею
  землю на заднем дворе паяльной
  старой лампой и скажу Сергею,
  садовнику, принести распятье.
  
  У каждой есть имя, оно мне известно,
  по каждой пройдет молебен.
  Для каждой найдется на кладбище место
  и пара песен хвалебных.
  
  Потом вернусь в дом. Поведенный морозом,
  собью все сосульки с носа.
  И выдохну. И, как вслед паровозу
  прощания, - мне навстречу вопросы
  
  полетят о проделанном мною выше.
  Молча налью себе чаю.
  И, за упокой всех птиц помолившись,
  о следующих опечалюсь.
  
  III.
  Пернатые реют над головой.
  Подмечено было давно:
  скольженье их в небе, их летный покой -
  все это людям дано
  
  в качестве иллюстрации о
  тщете обезьяньих дел.
  Чехов, Бах Ричард и Жак-Ив Кусто
  подметили этот удел.
  
  Бродский, разбивший о скалы самца
  ястреба, тоже хотел
  поднять птицу - в будущем мертвеца -
  над эфемерностью тел.
  
  Роль птицы - в ее полете живом
  над нами - царями земли.
  Кокетливо сверху махнуть нам крылом,
  чирикнуть и скрыться вдали.
  
  В ее ненадежном, но вместе с тем и
  бесстрашном парении суть
  послания Вышней бесплотной семьи
  осмыслить земной пыльный путь.
  
  И к нам, уважающим мясо и твердь,
  стремящимся вбить в горло кость,
  любому, кто нашу белковую смерть
  хочет приблизить, к нам в горсть
  
  с кунжутом и просом, летя с высоты,
  голубь, вниз головой,
  верит: раскрытые наши персты
  не станут ему тюрьмой.
  
  Утки и голуби, и фазаны,
  и ваши птенцы - пусть простят,
  что вас убивают без чувства вины,
  и смерть ваша - просто пустяк.
  
  И как-нибудь утром, без тени труда
  я выпущу птичий ваш род
  из всех клеток мира на волю, туда
  где ветер вам песни поет.
  
  
  
  Ночные ордалии
  
  I. Пролог
  
  Ночь ушла. И это была
  еще одна ночь без сна. Холодное одеяло
  скучало без своего господина. Сердце дрожало
  мелкой дробью. Белела стена
  и распадалась на части, фрагменты, ибо
  глазные зрачки не выносили ига
  белого цвета, разбивая его на спектры
  блокбастеров видео. Модные сигареты
  усиливали неврастению четвертой ночи без сна...
  
  II. Мантры
  
  Солнце играет на каплях росы.
  Играет на каплях росы майский жук.
  На каплях росы майский жук, замерев,
  росы майский жук, замерев, отопьет.
  Майский жук, замерев, отопьет солнце.
  Жук, замерев, отопьет. Солнце играет.
  Замерев, отопьет солнце. Играет на каплях.
  Отопьет. Луна играет на каплях росы.
  
  
  ***
  На дворе трава, на траве - дрова.
  Ночью - синь теней. В тени - сгинет свист.
  Простотой своей - защищай права.
  Древо - кровь корней. Тень деревьев - лист.
  Внутрь - бокал вина. Колом в бок - с тоски.
  Ночь и тень - до дна. Гробовой доски.
  Не сходи с ума. Сходни - ледоход.
  Выпей кровь Христа. Не допил - дольет.
  
  ***
  Сомнамбулический транс. Звуки в улитке уха
  прилипчивы, как зрение близорукой,
  навязчивы, как собачий лай промозглой
  осенней ночью. Как построенья мозга.
  Здесь, в этих темных бессмысленных лабиринтах
  неоновой надписью: "Продаем старые вещи".
  На многочисленных четырехугольных рингах -
  бесконечные раунды. Мысли трепещут
  в ожиданьи анализа. Просто трепещут, просто.
  Как аритмия желудочков при инфаркте;
  запятые, точки, тире заменяет апостроф,
  разделяя не мысли, но - события, факты.
  Разделяя события, факты - не мысли.
  Мысли, не превратившись в цифры, зависли
  в базах данных четырехгранных рингов.
  "Продаем старые вещи" урезают свинги,
  осенний собачий лай - номинант на пластинку
  года, он липнет к улитке уха.
  Между стеклами дохнет в ночи цокотуха, -
  таков ночной бой мозга с бессонницей. Это мило
  до поры, пока шизофрения не вытащит шила.
  Тогда - схвати ее за руку, резко выверни вправо.
  И гуляй по ночам сколько хочешь, подняв забрало.
  
  III. Ордалии
  
  "Mon cher ami, как предсказуем мир", -
  сказал мосье Вольтер, жуя зефир.
  
  "Мир предсказуем", - повторил Экклезиаст,
  съев переваренный намедни ананас.
  
  "Да, господа, мир к счастью предсказуем", -
  кивал З. Фрейд, поигрывая хуем.
  
  "Мир предсказуем или нет, - вот в чем вопрос", -
  Шекспир из-за кулис народу нес.
  
  "И есть ли смысл в предсказаньи мира", -
  донесся голос Канта из сортира.
  
  "Я предсказал: мирок мы этот свергнем,
  и новый мир построим", - встрял В. Ленин.
  
  "Мир должен быть, я спас его собой", -
  сказал Христос, пошевелив губой, -
  А предсказуем или нет мир - ерунда:
  коль доживет до Страшного Суда.
  
  "Я протестую: без Аллаха мира нет", -
  промолвил святый старец Мухаммед.
  
  "Друзья, за трубкой мира все решится", -
  и Вицлупуцлу дал всем накуриться.
  
  "Когда родишься пару сотен раз", -
  сказал Будда, - мир будет как алмаз.
  
  "Без Бога мира нет, я повторяю вновь", -
  сказал Иегова, - а Бог - он есть любовь.
  
  "А вот и нет, мир - это тень от света", -
  промолвил Фауст, взявши сигарету.
  
  И, завершая сильных мира пренье,
  из спальни донеслось мое сопенье.
  
  IV. Эпилог
  
  ...Неврастения четвертой ночи без сна...
  
  Ночь, уходя заберет с собой то, что зовется
  бездумной игрой бытия, заберет всю легкость
  жизни. Оставит фобию света солнца,
  присущую всем животным, ведущим образ
  жизни ночной. Оставит изрытое поле
  битвы, гордо неся на щите трофеи:
  долгие мысли, здоровье, сильную волю,
  улыбаясь грифам похмелья и канители.
  
  И человеку с пером в светлом квадрате окна.
  
  
  
  Колыбельная
  
  Вечером роятся сны.
  Не родись. Не умирай.
  Спи. Глаза твои ясны,
  но прикрыты. Сны - тот рай,
  что меняется всегда,
  никому не надоест.
  Что для рыб в реке вода,
  сны для тех, чей легкий крест
  
  понемногу обо всем
  думать и всего хотеть.
  Кто стремится в звездный дом,
  для кого работа - смерть.
  Сон - как жизнь. Его эмаль,
  мини-зарисовки, ложь,
  правда, радость, смех, печаль
  так реальны. Сон похож
  
  на вплетенные в букет
  жизни сотни микро-дней,
  не ночей, ведь ночью нет
  цвета, действия, речей.
  Все, кто честен, любят сны:
  проститутки, повара,
  те, кто в спячке до весны,
  для кого вся жизнь - игра.
  
  Наркоманы на игле
  видят каплю мега-сна.
  Дети с йогуртным желе.
  Я, они, он, ты, она.
  Фараоны, что для сна,
  все что меньше пирамид
  посылали грубо на.
  Спит Москва и спит Мадрид.
  
  Сон не станет разбирать,
  даже если спит в вас бес.
  Он присядет на кровать,
  даст тебе кусок небес
  или ада, никогда
  не сфальшивит в песне, что
  мать певала в детстве. Да,
  сон реален, как ничто.
  
  
  
  
  Норд Новогодний
  
  Метет пурга. Ликует норд-народ.
  Поет урга над звездчатыми льдами.
  К ним от конфетной фабрики Рот-в-Рот
  летит на праздник загнанный салями.
  
  Густой этил спешит занять стакан,
  а Андерсен - дно фьордов и проливов.
  Большую Мишку оседлав, Корнилов
  глядит с небес, любимый атаман.
  
  Грин-Ландия задохлась, как балык
  под алой парусистостью атласа.
  Грей, атаман, под мышкою шашлык,
  пока ас солью сыплет в ананасы.
  
  Порк на пельмени смелем до суфле.
  Св. Николай взойдет лучей уриной
  и соберет на праздничном столе
  Норвежца, Шведа, Гекльберри Финна.
  
  Над головой - фаллический кристалл
  грозит народам гематомой века.
  Истошный вопль кукушки: "я устал!" -
  сотрет, развеет все январским снегом.
  
  Один дома
  
  Я один. Никуда не спешу.
  Занавески на окнах весь свет
  поглощают. Не манит у-шу -
  в организме энергии нет.
  
  Было время, когда босиком
  я по лужам стучал, пил абсент,
  а теперь горы мусора, ком
  грязных маек - энергии нет.
  
  Все на свете имеет конец.
  Вот и я, хоть и мало мне лет,
  стал использовать слово "пиздец",
  как на все идеальный ответ.
  
  Одиночество - лучший мой друг.
  И ни водка, и ни пистолет
  не решат сих обломовских мук -
  мне не нужен билет на тот свет.
  
  Ни влагалища, ни перфоманс
  не способны расширить зрачок.
  Факел мой начадил и угас,
  и сломался уставший смычок.
  
  На звонки, ни в парадное, ни
  на мобильный нет сил отвечать.
  Но звонить продолжают они,
  беспокоя мой сон, твою мать.
  
  Что во мне вам? Я знаю, что весь
  человеческий род - эгоист.
  Так позвольте мне пестовать спесь
  и на сцене дрочить у кулис.
  
  
  
  
  Ню
  
  Если б я был фотографом, то снимал бы сплошное ню.
  Ню на фоне горы, гаража, шелковых простынь, фиалок.
  Обнаженной натуры нет краше на свете, я говорю
  о моделях, не изуродованных пивоваром,
  
  мясником, косметологом, лагерем, оспой и проч.,
  теми благами, что потихоньку империю клонят к закату -
  вспомним Рим. Как маститый фотограф, я был бы не прочь
  ню использовать в качестве фона и лампы,
  
  драпировки и рамки, стекла. Я не против пейзажей, о нет,
  иль предметов, что созданы человеком: посуды,
  мебели, аккордеона...космической темы - планет,
  солнца, звезд... Но без ню их снимать я не буду.
  
  
  
  Летняя рождественская сказка
  
  Ночью пахнет тишиной.
  Мята распускает листья.
  Зажигаясь по одной,
  звезды на небе повиснут.
  Из космических глубин
  выйдет модный господин.
  Серебрит его душа.
  Звездам в тон его жилет.
  Он шагает, в ночь одет,
  к нам на Землю не спеша.
  
  Это я сто лет спустя.
  Я уже оставил Землю.
  Звездным скипетром блестя
  С неба сыплю карамелью
  на прохожих и зевак.
  И в роскошный "Кадиллак",
  полный булочек с корицей,
  конфетти и сладких снов,
  всех сажаю, кто готов
  ко мне в гости прокатиться.
  
  Я везу их с ветерком.
  Мимо солнца пролетая
  их тоски тяжелый ком
  как снежок в их душах тает.
  Держим путь на Млечный Путь.
  Если к ним в глаза взглянуть,
  то увидишь фейерверков
  распускающихся гроздь.
  Скинь печаль, тоску отбрось,
  мукой душу не коверкай!
  
  Вот и дом мой за углом.
  Цветники до горизонта.
  Бродят после битв со злом
  в парках доны и виконты.
  Мы проходим в главный зал.
  Свечи в золоте зеркал
  с песней водят хороводы.
  Скрипка, пой! Звени, хрусталь!
  Соков сказочных янтарь,
  лейся в кубков наших своды!
  
  Феи реют над столом,
  торт громадный уж возник.
  Вдруг померк мой звездный дом,
  смолкла музыка. Цветник
  вырван чьей-то злой рукой.
  Смех затих. Пропал покой.
  Детский крик заполнил уши:
  на пороге, зло дыша,
  выросла моя душа,
  та, вторая. Непослушный.
  
  Жабий рот. Клыки в крови.
  Лопнувшие капилляры
  глазных яблок. Визави
  мой был истинным кошмаром.
  Пальцем скрюченным грозя
  с величавостью ферзя
  перед пешкой, он воскликнул:
  "Мой сегодня день, мой друг!
  Водки литры, строй подруг
  Оргий жаждут здесь великих!"
  
  Гости в страхе. Взгляд в окно.
  За порогом припаркован
  лимузин такой же, но
  он от копоти весь черен.
  В нем уродов сонм сидит.
  Курит дурь. Собой смердит.
  Стало всем гостям понятно:
  всяк увидел двойника,
  анти-я. Без парика
  череп в себорейных пятнах.
  
  Непослушный сел. К нему
  из машины потянулись
  его гости. Сатану
  никогда не ждешь. Очнулись
  от свиданья с анти-я
  мои гости. От меня
  стали требовать доставить
  к их баранам их домой.
  Но железною рукой
  я махнув, сказал: "На память
  
  Вашу долгую не в срок
  я привез Вас на свиданье
  с Вашим адом. Что за прок
  был в балу бы, коль сознанье,
  что есть худший мир, чем Ваш
  не развеяло б мираж
  безнаказанности Вашей?
  Знайте, вольно выбирать:
  носить райскую ль печать
  или в адской гнить параше.
  
  Все, изыди, тленья рать!
  Непослушный, вон из дому!
  Мне с тобою воевать
  совершенно нет резона.
  Ты - мой стыд, мои грехи.
  У меня они легки,
  и твою кабанью рожу
  мне легко обратно в ад
  отфутболить. Виноват,
  что вас, нечисть, потревожил.
  
  Щелкнул пальцами, и в миг
  испарился негатив мой.
  Гости в шоке. Вдруг старик
  из гостей, с тщедушной плотью,
  с дрожью задал мне вопрос:
  - Если б грех твой перерос
  твои добрые поступки,
  кто возглавил бы наш пир?
  Ты иль адский командир?
  В чем зерно у этой шутки?
  
  - Я не буду скучным, сир,
  и к чему раскрыть пытаться
  очи тех, кто смотрит в мир
  глупым взглядом паппарацци?
  Он не видит ничего
  в объективе своего
  фотоаппарата-гада
  кроме жареных картин
  чужой жизни. До седин
  ждет в кустах чужого зада.
  
  Незаметно граба ветвь
  проскользнула. Сад давно
  жил, пытался отпереть
  страхом сжатое окно.
  Феи вылезли из шкафа.
  По дорожкам дожи, графы,
  прочья знать возникла вновь.
  Заблистал стол еще краше.
  Гости выпили по чаше,
  разогрелась в теле кровь.
  
  А потом был бал. Салют.
  Игры в диком карнавале.
  И - придать всему уют -
  приз для каждого в финале:
  в большом белом чемодане
  "Sony", "Siemens", "Boss","Armani"...
  И, потомкам в назиданье,
  на открытках двух больших -
  фото двух больших компаний -
  мы и те...Упс! Не дрожи!
  
  
  
  
  Минуты просветленья
  
  Уверен, что у каждого из нас
  средь синусоиды из взлетов и падений,
  моменты есть, когда меняет галс
  корабль судьбы - минуты просветленья.
  
  Они бывают вечером и днем,
  но чаще утром, летним и в сирени,
  что распустилась только под окном
  и лезет в дом, и прогоняет тени
  
  своим космически-небесным цветом. И
  мозги освобождаются от лени,
  и в них шипят шальные пузырьки,
  и тело поднимается с коленей.
  
  В минуты эти я люблю смотреть
  на Гималаи - Будд земных владенья,
  когда закатный диск, зайдя на треть
  за Джомолунгму завершает день. Я
  
  переворачиваю жизни старый лист
  и начинаю новый без волненья.
  Я чист, красив и мудр, как горный лис,
  и впитываю ток иных энергий.
  
  Когда заест ступицу колеса
  пыль повседневной серой дребедени
  не надо рвать на попе волоса.
  
  Дождись очередной минуты просветленья.
  
  
  СТИХИЯ ЗЕМЛИ
  
  
  
  
  Краткий Путеводитель по Народам Мира
  
  I. Чукчи
  Любимый образ анекдотов.
  "Однако" - базис лексикона.
  Закованы в ярангах-дотах.
  Не помнят, что такое школа.
  Пушнины, нефти и бриллиантов
  на их земле - греби лопатой.
  Но в путах нищеты их папы,
  как в клетке Попка - друг пернатый.
  II. Индейцы
  Проспали пару континентов,
  приняв на грудь без опасенья
  и взяв за чистую монету
  смерть - христианское спасенье.
  Теперь там центр всех финансов,
  и негры или WASP1 пред взором,
  когда звучит "американцы".
  Живут отдельно за забором.
  III. Монголы
  Индейцам в пику, проскакали
  полмира, одарив гортанным,
  как звук тупой монгольской стали,
  призывом покориться хану.
  Не сберегли завоеваний.
  Не инвестировав в науку,
  погрязли в дебрях заклинаний
  шаманов. Полная непруха.
  
  IV. Русские
  Дороги. Дураки. Пространства.
  В социализм игра по пьяни.
  Тираны. Гении. Романсы.
  Медведь как атрибут компаний.
  Летают в космос. С драной кровлей
  живут. Природные ресурсы -
  излюбленный предмет торговли.
  Секут в науке и искусстве.
  
  V. Украинцы
  Дивятся в небо. В гарных хатах -
  без меры сала и горилки.
  Беда: москаль и жид пархатый
  воруют гроши из копилки.
  Как только не боролись: к стенке
  жидовских харь в начале века,
  а москалей - через коленку
  при Горби, - все в мошне прореха.
  
  VI. Грузины
  Люблю грузин в конце июня,
  луну над крышами Тбилиси.
  Их Хванчкару и сулугуни,
  акцент, аджику, кипарисы.
  Данелия и Соткилаву.
  И. Сталина они ж родили:
  в семье не без урода. Правда,
  у них уроды тоже дивны.
  
  VII. Немцы
  Придумали все то, что сами
  изжили со своей отчизны:
  марксизм, фашизм под парусами
  концлагерной арийской клизмы.
  Нацизм казнили всем в подарок.
  Теперь - улыбки, много пива,
  высоких технологий, арок.
  Все чинно, скучно и красиво.
  
  VIII. Англичане
  Колониям своим свободу
  раздали, хоть и не без боя.
  Любили сохранять породу
  женитьбой на кузенах. Роя
  тем самым grave английской beauty.
  Язык завоевал планету.
  Уверены в английском фунте.
  Не обучаемы минету.
  
  IX. Французы
  Теперь завидуют британцам
  в их доминированьи в мире.
  Эксперты в винах, моде, танцах.
  Профаны в войнах. Подменили
  аристократам русским водку
  своим Бордо с Дом Периньоном.
  Любая падшая красотка
  у них с манерами матроны.
  
  X. Итальянцы
  Лазанья, моцарелла, паста.
  Руины, Рим, ла-Скала, Папа.
  Путаны, граппа, крики "баста".
  Футбольный свист. Раскаты храпа.
  Улыбки-радуги красавиц:
  их дольче вита так приятна.
  Жалеешь, что ты иностранец,
  а итальянцам непонятно.
  
  XI. Испанцы
  Любители корриды, мать их.
  У них все мачо, даже психи.
  Взять Дон Кихота. На кровати
  не умирают. Рев слонихи
  лишь вызовет у них усмешку.
  Не говоря о роге бычьем.
  Сиесту чтут. Не любят спешку.
  И любят соблюдать приличья.
  XII. Евреи
  Суть Богом избранное племя,
  они Его потом распяли.
  И стали все гонять евреев
  по миру. В рваном одеяле
  ходили около двух тысяч
  лет, пряча деньги и идеи
  по тайникам. Зато Всевышний
  прекрасный мозг дал иудеям.
  
  XIII. Американцы
  По бизнесу заткнут за пояс
  любого, с фьордов до Аляски.
  Все беды их страхует полис.
  В культуре штампы даже в сказках.
  Вся кухня: кетчуп и Биг-Маки.
  Их деньги рулят миром. Жалко,
  что женщины их как макаки.
  Любой араб забил бы палкой.
  
  XIV. Японцы
  Адепты "суши" во всех смыслах:
  полоски - мало, баров - много.
  Поэтому не чтят туристов.
  Не любят их манеру трогать.
  В культуре ценят самобытность.
  Для Штатов пятая колонна.
  Все цифровое. Гейши. Скрытность.
  Трясутся над природы лоном.
  
  XV. Китайцы
  Стена видна из стратосферы.
  И каждый пятый - их породы.
  Не знают, что такое "стерва".
  С икрой не ели бутерброда.
  Хотят прибиться к гонке "Мира
  господство". Сеют много риса.
  В почете серые мундиры,
  так как у власти коммунисты.
  
  XVI. Индусы
  Завернуты в свои бурнусы,
  в сансару с кармой верят свято.
  Согласен с ними. Но индусом
  родиться было б неприятно.
  Хотя экзотики навалом:
  сапфиры, Тадж-Махалы, йоги, -
  их грязь бы очень раздражала:
  не чистят нос, не моют ноги.
  
  XVII. Бедуины
  Болото - дом для бегемота,
  Пустыня - дом для бедуина.
  Как рыцарю без Камелота,
  ему без неба близ Медины.
  Пустыня - друг, ханум и мама.
  Песок. Кальян. Сорпа с шербетом.
  Эстетики, как солнца. Правда,
  как в England, ласк оральных нету.
  
  XVIII. Эфиопы
  Что эфиоп, что марокканец -
  одна холера: чернокожий.
  Всего два вида: африканцы
  и в Штатах - не сравнить, вельможи.
  У первых - лихорадка, дети
  всё мрут от голода и клея.
  А в Штатах - спорт, премьерство в рэпе...
  бесплатно лечат гонорею.
  
  XIX. Папуасы
  На волю! В прерии! В пампасы!
  Готовь патроны и закуску!
  Открыт сезон на папуасов!
  Цивилизация им спуску
  с времен открытий флибустьеров
  ни разу не давала. Сроду
  страдали в сетках браконьеров
  колонизаторам в угоду.
  
  XX. Цыгане
  Крадут, гадают и кочуют.
  Поют романсы очень сладко.
  Насильно на осмотр к врачу их
  ведут служители порядка.
  Хоть дома нет, традиций куча.
  И брак между своими любят.
  Бредут по миру словно туча:
  не жжет их зной, мороз не губит.
  
  XXI. Заключение
  Вспомнив классика, скажи,
  раскрутив генома ус:
  все народы хороши.
  Выбирай любой на вкус.
  
  
  1 - WASP - аббревиатура white, anglo-saxon, protestant (белый, англо-сакс, протестант)
  
  
  
  
  
  
  Город
  
  Возможно, город будущего. Фон
  отчаяния. Мести сослуживцу.
  Глухого, но отчетливого "Вон!"
  Внезапного приема джиу-джитсу...
  И. Бродский
  
  
  
  Я видел город во сне. Белый мрамор
  простирался куда пускал взор. Это был
  город будущего. Говоря языком метафор,
  красив и быстр, как табун молодых кобыл -
  
  единорогов белого цвета. Единороги
  всегда мужского пола, даже если это кобыла.
  Так же как город. Белый и строгий,
  он был безлюден. Только светило,
  
  невозможно синее небо, зелень деревьев,
  пара птиц, ставших точками, дополняли картину.
  Ни машин, ни мужчин, ни женщин, ни следов отребья
  не было, и город был весь во власти ультрамарина
  
  неба, и ему было немного неловко, страшно:
  он боялся впустить в себя синеву кислорода.
  Так боялись римляне за целостность своих башен,
  видя толпы гуннов с востока и кучу иного сброда.
  
  Для города люди, как для тела - эритроциты.
  Без них город становится анемичным халдеем.
  По венам дорог лимфа автомобилей и мотоциклов
  не гонит их к мозгу небоскребов и Колизеев,
  
  которым предан он, как собака преданна будке,
  куда люди-руки швыряют кости.
  На фасадах домов в горшках розы и незабудки -
  так же как серьги и ожерелья в наряде гостьи.
  
  Города имеют характеры, судьбы, внешность,
  дурные привычки и мысли о смерти.
  В одних больше мужества и стержней, в других меньше.
  Есть города-проститутки и города-клерки.
  
  Районы здесь, как в человеке грани
  его личности - можно найти что хочешь:
  нежность, ласку, гнев спазмированной гортани,
  или остатки чувства, чаще бывает - клочья.
  
  Есть города - лорды и города - грязнули.
  Мегаполисы, для которых окна - программный продукт.
  Есть конкистадоры - всех сразившие пулей.
  Есть торговцы, где дом - это лакомый фрукт.
  
  Города - нищие, города - банкиры.
  Инквизиторы, наркоторговцы, шуты.
  Города - ракеты, города - факиры.
  Умирающие, тяжко больные, кроты,
  
  драконы, фиалки, нацисты, святые.
  Города-фантомы и города без лица.
  Города - как люди. Полные и худые.
  Одинокие и выросшие без отца.
  
  Для городов - люди, как для людей - боги:
  город верит в них и ждет лучшей доли.
  Ангелы с бесами окружают людей на дороге
  от начала их жизни до святой юдоли, -
  
  то же и для городов. Люди-бесы
  кидают камнями в стекла и взрывают снаряды
  ужаса в душе города. Ангелы с поднебесья
  ставят на небоскребы башни и другие наряды.
  
  Ангелы строят школы, сажают парки
  руками своих строителей, для него - врачей.
  Бесы заражают болезнью горящей свалки,
  его легкие улиц. Проклятье пьяных речей
  
  поднимает пыль и мусор в открытых баках,
  палки Коха в мокроте разрушают асфальт.
  Ангелы шлют войско в флуоресцентных рубахах:
  войско ассенизаторов, для него - солдат.
  
  ...Для города люди как для тела - эритроциты:
  если много бомжей - есть риск заболеть лейкозом.
  Если грязен водопровод - то циститы.
  Если в городе ле Корбюзье - не страшны морозы,
  
  эпидемии, голод и пр., ничего не страшно.
  Если есть демократия - город может спать ночью спокойно.
  Если много ярких огней и вертящихся башен
  с ресторанами и очень древних, больших колоколен,
  
  на дороге разметка, много цветущих яблонь,
  ярких барышень, гладящих лист туфлею,
  если средний ствол в разрезе размером в сажень,
  а на клумбах полно жирного перегною,
  
  на центральной площади около Опера-Хаус
  парк машин в связи с эксклюзивной гастролью, -
  значит город в порядке. Не ждет его хаос
  и не страшен бомж с его ядовитой слюною.
  
  Белый мрамор его безупречен, иммунитет безмерен.
  Счастье - сумма счастий каждого человека -
  гражданина города, разрослось буйно как зелень:
  не сгубить ее тлей. Ни больной, ни калека
  
  не саднит на нем сыпью пылающих оспин,
  морской бриз поет ему ночью баллады.
  Город спит благодарный и полный сосен,
  не слыхавших ни хрипов ни канонады.
  
  Город спит, свернувшись в клубок, как кошка.
  Он урчит под поглаживанием миллионов
  рук тех людей, что хотя бы немножко
  его любят, поют ему: "спи". Литья кленов,
  
  свет от фар, коляска с младенцем, стройка -
  это все его запах, клетки, молекулы тела.
  Заройся в них, как в листву - землеройка,
  поцелуй его в губы, в их большой эпителий.
  
  Посиди с ним вдвоем, он тебе расскажет,
  а точнее покается, он возьмет
  тебя на руки. Он простит все кражи
  и предательства, и в его искромет-
  
  ных огнях, деловитом гуле,
  ты услышишь прощение. Ранним утром
  ты окликнешь его. Позже, в удобном стуле,
  в другом городе пребывая вторые сутки
  
  ты поймешь, что город - живая структура.
  Как планета, вселенная, слово, комета.
  Он способен мыслить, двигаться, что натура
  одинакова у городов и людей. Монетой
  
  они платят друг другу одной и той же -
  У плохих людей города похожи
  на их жителей. И, осененный мыслью,
  блок белого мрамора взяв с собою,
  ты пойдешь, окруженный небесной высью
  к месту для нового города. Где, с любовью
  
  положив первый камень в новый фундамент,
  ты не сможешь остановиться, ты будешь болен
  своим городом. Ты откроешь пергамент
  с летописью, и тихий звон колоколен
  
  станет ставить в истории города знаки.
  А пергамент впитает слова и детали.
  Город будет расти под стать бумаге -
  выше, толще и старше. Его голубые дали
  
  будут все расширяться, поражая простором.
  Будет радовать глаз смешение стилей.
  Ночью и днем автоматика светофоров
  будет гнать кровь в виде потока автомобилей.
  
  Невозможно синее небо, зелень деревьев,
  пара точек в ионосфере ультрамарина, -
  будет все, и даже немного отребья.
  Но оно никак тебе не испортит картину.
  
  
  
  Зимние Танка Вовы-сан
  
  Вишня замерзла в саду у меня этой ночью.
  Некому было хворост готовый разжечь, и теперь все погибло.
  Вернувшись, хлещу тебя розгой вишневой, спросонья
  ты громко визжишь и ругаешься. Выдержит, нет ли
  испытание это двухдневная наша любовь?
  
  В провинции на пол сморкаются чаще. Сказать бы
  училке об этом, каков тогда бы рисунок
  мимических мышц лицо ее светлое отобразило?
  Сделает вид, что ни слова не слышала, верно.
  А что бы случилось, коль громко сказать во второй раз?
  
  По только что выпавшему, свежерожденному снегу
  ступить невозможно, чтоб не увязнуть. Нагрею
  я свой аппарат, и домашний первач заструится по каплям.
  Сахар и рис держи впрок в снегопад, и зимою
  душа твоя воспарит над шагов не держащей долиной.
  
  Вытащил рыбу из проруби и смотрю как смертелен
  воздух морозный для жителей Aqua Natura.
  Вспомнил отца, с хулиганом распоротым хара.
  Он по морозу четырнадцать миль шел до дома.
  Две стороны у монеты, умей повернуть ту, что надо!
  
  Центр районный вечером манит огнями своими.
  Зажег все деревья в саду, на потеху сбежалась
  почти вся деревня, а в центре хоть харакири
  на площади сделай - и тысячной части не будет.
  Понимание редкости - вот чего нет у животных.
  
  Сегодня "Особенности национальной охоты". Насколько
  мне понятен Кузьмич, а отец говорит, у японцев
  все то же самое в принципе, только
  иероглифы вместо кириллицы и дзен -буддисты.
  Многообразен, но и прогнозируем мир.
  
  Много гусей скоро будет убито - Христово
  Рождество на дворе, и мир изменился. Повсюду
  гирлянды, фонарики, пахнет цукатами, снегом.
  И люди добрее глядят на всех тварей подлунных.
  Знают ли гуси про праздник?
  
  С легким сердцем отрежу гусятины и поцелую
  прохожего в ночь Рождества, не знал его раньше.
  Не буду знать в будущем, и уж конечно
  в момент поцелуя не много о нем я узнаю.
  Потом и гусей уцелевших всех поцелую.
  
  Во поле так одиноко полночной порою,
  что музыка сфер - отчетливей колокольни вечерней.
  Особенно в декабре. Загадаю в подарок
  с неба звезду получить, и если сорвется
  яркая капля вверху - удачный выдастся год.
  
  
  
  Календарь Молодого Человека
  (Le Quattro Stagioni)
  
  I. La Primavera
  
  Март
  Весь виноград градом помяло
  в саду у меня в воскресенье.
  В окнах на юго-восток
  силуэты деревьев - кораллы.
  Скоро апрель. Листок
  мяты вялой
  чай оросит ароматом весенним.
  Горького перца росток
  щиплет усталый марал.
  
  Апрель
  Вечером выйду из хижины
  зреть ренессансы природы.
  Вон - муравейник ожил,
  жук жаждет всползти на помет.
  Мальчик, неровно остриженный,
  предскажет мне порчу погоды.
  Зонтик ему одолжил -
  к даме с визитом пойдет.
  
  Май
  Весной - странные игры воображения.
  Широким зрачком вцепившись в кору
  какого-нибудь старого дерева,
  желательно хвойного, лучше в сосновом бору, -
  согласно теории отражения, -
  кора цвет изменит. Зеленое стерео
  с веток стекает на землю. Идешь по ковру
  ярко-зеленой иллюзии. Усиленной
  закрытием глаз и глубокими вдохами газа.
  От этого тело теряет вес.
  Избавившись от капиллярного стаза,
  мозг упивается хвойной стеной,
  вознесшейся, кажется до небес.
  
  II. L"Estate
  
  Июнь
  Ветер засыпал туманом крыльцо,
  выпорхнул ангел и сел на лицо.
  Ты любишь вишню, в саду ж, как на грех,
  только малина и грецкий орех.
  
  Розовой пяткой неслышно стуча, -
  в сад к старику, где растет алыча.
  Вишни нарвав, прихватив алычи,
  красишь губу в полумраке свечи.
  
  Ангел вычесывает под крылом,
  ты, вспоминая свой сон, над столом
  что-то выводишь дрожащей рукой...
  И не тревожит ничто мой покой.
  
  Июль
  Ах, имярек, Вы помните ли блик,
  погибший при задергиваньи шторы,
  обласканный диван и базилик,
  закрытьем книги в натюрморт который
  был превращен? Твой, ах, лесной язык.
  Овраги одеял, подушек горы,
  где южный пляж из наших тел возник
  средь зарослей настенных мандрагоры.
  И пальмы. И оранжереи. И -
  с как будто нарисованной улыбкой -
  китайские бутузы-фонари,
  плывущие, как золотые рыбки,
  в фонтанах и аквариумах. В снах, -
  хоть ты и не поранилась ни разу
  в размазанно-сиреневых тонах
  снов с иглами вовнутрь дико - образов.
  
  Август
  Не то, чтобы я Вас забыл. Не то,
  чтоб чувства гасли к Вам в груди. Похоже,
  Вы в идеал вписались как никто
  не смог до Вас и вряд ли сможет позже.
  
  III. L"Autunno
  
  Сентябрь
  Душная ночь, еще более душный рассвет.
  Пять без пяти, простыня - как валун для Сизифа.
  Звон комара, тщетно бьющегося сквозь корсет
  белого гроба постели и воздуха тифа.
  А за окном листья клена играют в калах
  и на скамье у бульвара, где мы улыбаясь,
  осень высматриваем друг у друга в глазах -
  повод любой подойдет, и скамейка - любая.
  Клетчатый плед стянут прочь, идеально наги -
  точь-в-точь плоды в сентябре, золотисты и гладки,
  выдохом жгучи и каждым движеньем благи,
  высвободим, истомясь, свою страсть из облатки.
  И для прохожих невидимый, так же как мы,
  аккордеона звук, кружащий листья, оставит
  на языке моем яблочный привкус слюны,
  растормошит кроны кленов и в ветках растает.
  
  Октябрь
  Голубая трава на болоте растет:
  свет, манящий людей, блеск, скрывающий гнет.
  
  Пьяный пением ночи, плененный луной,
  всяк захочет коснуться травы голубой.
  
  Хоть и сердце заныло, внизу как шелка,
  да не видно за губками злого клыка,
  
  цепко жалящего, рвущегося на бой,
  а уж сердце придавлено черной водой...
  
  Заблудившийся странник узнает приют
  для потерянных душ, кои гнезда здесь вьют.
  
  В безвременьи вмерзающие в черный лед,
  души душат тела: ока нет, зуб неймет.
  
  Ноябрь
  Май совместил удачно тел ось,
  но осень паритет сломала:
  с тобой все реже мне хотелось
  драпироваться в одеяло.
  И в каждом миге - подтвержденье:
  всем выводила из себя ты.
  Ковались звенья раздраженья,
  вязались ненависти банты.
  Любовь и смех недолго жили,
  попав в водоворот претензий.
  Обида и слеза смешили,
  и гибель всех твоих гортензий
  приятно согревала душу.
  И не казалось чем-то странным -
  когда ты моешься под душем -
  закрыть воды холодной краны.
  Спасло лишь чудо. Ближе к снегу
  ты выпила с тоски-кручины,
  стаканчик уксусного слегу,
  и - в дом из красного сатина.
  
  IV. L"Inverno
  
  Декабрь
  Морозным утром, надушившись строго,
  приятно нанести визит Ван-Гогу,
  Вивальди, Цезарю. Под вечер влезть на стол, -
  куда от пьянства удалого деться, -
  сказать, что ты на них ничуть не зол -
  и кинуть в них проигранный сестерций.
  
  А после помечтать про Новый Год:
  с кем, интересно будем этой ночью
  мы отличаться, с кем встречать восход,
  и жажду жадно раздирать на клочья.
  Девизом защитившись наперед,
  написанным мелками по фанере:
  "AD LIBITUM - ВО ВСЕМ" - по крайней мере
  ни зад не прогадает, ни перед.
  
  Январь
  Я вернулся в места рождества янтаря.
  Жаль во сне, жаль что снова холодной порою.
  В каждой шапочке зря торжество января
  перед не искушенной зимой детворою.
  Прибалтийские виды. Прошло столько лет...
  Рига, знаю, не даст мне пропасть. Отогреют
  кофе, кексы, стандартный эротик-балет -
  дефицит азиатского детства. Темнеет.
  Пароходный гудок разбудил сувенир -
  два зрачка в отраженьи трюмо, как у рыбки.
  Время крошит судьбу, как плохой ювелир
  отбивает с породой ценнейшие глыбки.
  
  Февраль
  В ночных похожденьях по замку моих привидений
  я вход потерял, но стал кремнем в полуночных бденьях.
  Аббат с абажуром теперь у меня кореши.
  Мы вместе обедаем, спим и ревнуем друг к другу.
  Зимой лета ждем на Тортуге, а летом в Калуге
  тоскуем о зимах в Карибах и копим гроши.
  
  
  Великий Пост
  
  На дворе Великий пост.
  Взять бы бабу - и в колхоз.
  На весенних на холмах
  жечь вишневое прутье.
  Целовать взасос, вразмах...
  Но не можно, е-мое...
  
  Потепление везде.
  Спрингфилд гонит дурь в башка.
  Сил поститься и т. д.
  нет. Дрочишь исподтишка.
  А казаха злой кобыз
  воспевает Наурыз.
  
  Им легко. Им - водку пей,
  раздвигай пробор кудрей
  у подруг, зовя в кровать.
  Я же вынужден поп-корн
  прорезиненный жевать
  и просить у всех пардон.
  
  Но зато душа чиста,
  как Св. Байкала гладь.
  И поэтому плевать
  мне на водку и места,
  за которые народ
  нежно барышень берет.
  
  Православных россиян
  женским местом не проймешь.
  Из еды нам дай семян,
  а воды попьем мы в дождь.
  Но как чешется, когда
  из под юбки Инь видна!
  
  
  
  
  Индия Сегодня
  
  Нистагм; и пали на колени,
  усилив странным своим видом
  и осторожным поведеньем,
  желанье покарать обильно.
  
  Без воли сразу стали мягче -
  и ростом и лицом похожи.
  Не вызовет чамбок свистящий
  бунтарства стариковской кожи.
  
  Ушли во тьму их битвы, саги,
  сбежали в Гималаи козы,
  оставив мальчикам овраги,
  сраженные риккетсиозом.
  
  Через минуту их не будет,
  о них забудут с новым утром,
  печаль их жен сагиб остудит
  внедреньем в массы Кама Сутры.
  
  Они отныне вряд ли будут
  акценты ставить - вот расплата
  за их беззубость. Плачет Будда,
  стесненный в статуе кастрата.
  
  
  
  Колядка года Дракона
  
  I.
  Я - за дружбу. За мощный, грузинский хорал.
  За красивые вина в рогах от маралов.
  Подготовимся к встрече, настроим вокал
  на мажорные ноты, но без аксакалов.
  
  На Сиам навострим наших фаллосов зуд, -
  пусть скучает оставленный нами верблюд
  в Средней Азии, пусть прогрессивность Европы
  обойдется без нашей крутой ре-бемоль.
  Тайским бабам мы будем давить на мозоль
  и исследовать Будды священные тропы.
  
  II.
  Человечество празднует две тысячи лет
  от рождества Христова. Бесплатный обед
  насыщает нищего в европейской стране.
  Что касается азиатов, то мне
  жаль этих бедных, изможденных рабов.
  Я беру друга, жену и немного валюты,
  пропускаю струю сока сквозь пломбир зубов
  и лечу в Таиланд в Новый Год под звуки салюта.
  
  О да, мир стал меньше. Расстояния ближе.
  Теперь можно без жертв взять билет до Парижа.
  Можно пару-другую заслать теплых байтов
  в виде строк проститутке по voice-chat в Израиль
  или ввесть в состояние вынутых сабель
  свои чресла, войдя в мир цветных порно-сайтов.
  
  Безусловно, мир стал виртуальнее. В той его части,
  где мазутом не вымазаны в цвет асфальта чайки.
  Демократия плюс массовость производства
  приносит удивительные плоды расцвета:
  сyberspace, чистота, овощная диета
  прямят позвоночник и делают ровным остов.
  Члены обществ глядят друг другу в глаза просто
  и с достоинством, посадив интеллект выше гнева.
  На вопрос, "какой это город?" - без удивленья и беспокойства
  слышишь: "Глазго", "Венеция" или "Женева".
  
  Есть конечно еще третий мир, наркополя,
  но на это можно закрыть глаза, говоря
  о победном марше прогресса по суше.
  Скоро весь третий мир вступит в ядерный клуб.
  Войдет диктатор, пьян, красен и глуп
  в комнату с кнопкой, и дети закроют уши,
  а перед этим глаза от ярких огромных вспышек...
  Но не будем о грустном, ведь "скоро ему две тыщи",
  как написал гениальный Бродский Иосиф.
  Займемся развешиванием игрушек
  на таиландских пальмах вместо сибирских сосен,
  и усядемся пить чай с ананасами вместо сушек.
  
  Эластичным бинтом обмотав смуглым тайцам одежды,
  в хоровод встанем вместе с фальшивым Дедом Морозом
  и Снегурочкой, и не потеряем надежды
  на лучшее в Новом Году, веке, тысячелетии. Позы
  с каждым новым годом другие. Другие мысли.
  новые фразы и термины входят в стих.
  Для чего это все? Все равно в магистре
  философии мозга не больше, чем в остальных.
  
  Все равно, как ни жалоби поднебесных,
  под амнистию попадают лишь единицы.
  За большие заслуги. Ангелы, как и бесы
  не тревожат и прутик в гнезде синицы.
  
  Что ж, вернемся и мы к нашим тучным баранам!
  На рождественский стол мы в стране драконов,
  трансвеститов и змей, мы поставим пальму
  и нальем в бокалы Тайского самогону.
  
  III.
  Будет здраве наш Боже! Воспевая Ему дифирамбы,
  остается надеяться, что возродимся из пепла,
  что подземные черви и кукарямбы,
  пообедав плотью, остальное оставят светлой
  части этой Вселенной, и наши души
  полетят как-нибудь, звеня в колокольчик
  новогодней ночью, выше моря и суши,
  на другую планету, и звездный свет ночью
  
  через тьму и туман нам покажет дорогу
  к дому Мастера, к верным друзьям Мумми - Тролля,
  к шайке Питера Пена. И там, понемногу,
  все мы вспомним, как водится, высыпав соли,
  преломив корку хлеба и выкушав грогу
  на борту шхуны кэпа - мужа Ассоли.
  
  
  
  Похмелье
  
  Похмелье, горькое, как детство сироты,
  припудривает тело слоем пыли.
  Друзья пришли из сонной темноты
  и в темноту рассветную уплыли.
  
  Вчера нам было хорошо. Звон хрусталя,
  и яркий свет, и привкус миндаля
  во рту от коньяка как бы желали
  наполнить ветром гребень у волны
  пан - радости; в вибрации струны
  открыть досель не виданные дали.
  
  Мы выдали друг другу по медали
  за беспорочность дружественных уз,
  мы лили пиво с коньяком мешая,
  и резче ощущая сочный вкус
  смешенья винограда с молочаем -
  коктейля пива с коньяком. Мы ели
  изысканные, нежные тефтели,
  корейскую морковь, халву и сыр.
  Мы говорили пламенные речи,
  достойные Овидия с Сократом,
  и, положив свинцовых рук на плечи,
  искали сна в горячем и салате...
  
  Где это все? Куда ушло? Наш пир
  закончился, мы искромсали вечер.
  Постели саркофаг и утра пыль.
  Сосуды искалечены картечью,
  в желудке адский натюрморт - вот мир,
  который вне. Похмелье - командир.
  
  
  Усть-Каменогорские Элегии
  
  
  I. Зима
  
  Есть такой город - Усть-Каменогорск,
  почти в центре Евразии, по сути погост.
  
  Вообще житие в северных городах
  похоже на ссылку, которой Аллах
  
  отмечает ту часть человечества, что
  уже не в лохмотьях, еще не в пальто.
  
  То есть, "есть над чем поработать в карме",
  как удачно выразился популярный
  
  в этих широтах народный артист Б. Г.
  Хотя трудно поверить, что столько народу может быть в г.
  
  Мое случайное заточение здесь
  подтвердило мою догадку, что есть
  
  хорошие города и сытые народы:
  у них не бывает плохой погоды,
  
  их Венерам в довесок не ставят весла...
  Усть-Каменогорск не из их числа.
  
  Он из того большинства городов, где
  немного тяжелых металлов в воде,
  
  термометры получают ртуть извне,
  и девушки после тринадцати не
  
  девушки больше, они ставят это себе в заслугу,
  сыто глядя на засидевшуюся подругу.
  
  В таких городах если пойти
  куда-нибудь из дому после пяти,
  
  неизбежно придешь к еде и питью
  и советскому варианту "fuck you",
  
  служащему междометием между
  первой рюмкой и последней надеждой.
  
  Музыка этих широт - три аккорда,
  здесь не ступала нога английского лорда,
  
  и почти нет необходимости в плаще -
  после лета сразу зима. Вообще
  
  говоря, зимы здесь немного больше,
  чем способна вынести европейская лошадь.
  
  Что очень странно, ведь до Китая - рукой подать...
  тем тюрьма и строга, что границы видать.
  
  II. Лето
  
  Зато ранним летом молодой организм включает резервы,
  клетки тургор доводят до маргинальных значений,
  феромоны самок разгоняют импульс по нервам
  до сверхсветовых скоростей. Магистральных течений
  гормонов я уже отследить не в силах.
  Я иду в ночной дансинг, во двор, в машину,
  всюду, где есть возможность встретить
  объект объектов для всех столетий -
  особь противоположного пола. Боже,
  есть ли еще где-нибудь похожий
  мир на этот, и если есть,
  то зачем Тебе два подобных мира?
  Творчеством Пушкина подтирают себя в сортирах,
  и даже гении должны что-то есть.
  
  Мы здесь погрязли в сексе. Самый
  сильный восторг, импульс самый главный
  мы получаем посредством тренья кожи,
  чаще резиновой. И это для нас дороже
  твоих зелено-синих планет, яркой росы на солнце.
  Девы всех рас мира глядят в оконце
  избы с неоновым лайтом. Их идеалы - что сны по Фрейду:
  не важно про что, все приводят к рейду
  среди поклонников, победитель есть
  тот, с кем он (она), крича потеряет честь.
  
  Я не черню этот мир. Этот мир прекрасен
  в своей красоте, насколько в ней же и безобразен.
  Каждый носит в себе Твой дар.
  В онтогенезе своем от медузы к зубру,
  от мужчины - к женщине, человеку, гуру,
  я пытался быть чистым и пить нектар,
  заедая амброзией звездного света.
  Я стал легким, как пух, и такая диета
  оказалась в конце ни к чему ни пришей.
  Не лишать же семью пастуха пропитанья,
  если вышеозначенный способ питанья
  не избавил от каловых масс и прыщей.
  
  Итак, мир прекрасен. Сам предмет оценки
  настолько же кругл, как круглы коленки
  длинноногой красавицы, и так же прост.
  Гладь тугую поверхность нежно,
  верь, что ты у цели, сорвав одежду,
  ибо, глубже копнув, есть риск позабыть вопрос.
  Иначе колено уже не будет просто коленом,
  но другим сочетаньем вещей во Вселенной,
  как-то: связки, кости, нервы, ликвор, сустав.
  Там не будет округлостей и перспективы для встречи,
  там другие законы; не облегчат, не искалечат.
  Так какой же смысл изменять устав?
  
  Здесь рождаются гении. Или маньяки, -
  люди, смотрящие 24 часа за грань.
  Благодаря им другие люди имеют знаки
  отличия, почту, атомный взрыв, календарь.
  Благодаря им можно лежать в кровати
  до полудня, и еду добывать в автомате.
  Не чувствуя себя жабой или змеей, иметь возможность
  заниматься сексом сколько душе угодно,
  позабыв привитую нищетой осторожность.
  Вести себя развязно и благородно.
  
  "Мир, наконец, прекрасен!" - кусок из статьи Ph. D. Опира,
  на секунду увидев пропасть сортира,
  будет в нем погребен, туда ему и дорога.
  В предвечернем небе неровно летит сорока,
  разнося на хвосте весть о райских кущах,
  миру, что поделен на власть имущих и неимущих.
  Новый век придет, все изменится, кроме
  круговорота в природе крови.
  На Земле для всего есть место, и это
  для меня сейчас, как для ребенка - конфета.
  
  
  Я вдохну полной грудью, расправляя уставшие бронхи,
  я впущу в свой просторный дом очень и очень многих.
  Мощные, тысячеваттовые колонки
  усилят новый хит Шер и заставят двуногих
  радостно двигать в такт задом, обтянутым в кожу.
  С каждым новым партнером становясь немного моложе,
  а с утра в поте лиц добывать скорбный хлеб свой,
  исполняя главный закон в христианской Вселенной.
  
  
  
  
  
  Банк города Кафки
  
  Как в Банке пусто...
  тихо как в банке...
  
  Посыпали дустом
  бухгалтера Ланке.
  
  Часто больничный
  брала эта рвота,
  
  на койке больничной
  бежал от работы.
  
  Теперь ему плохо,
  прогноз его труден,
  
  но как бы ни охал,
  пощады не будет.
  
  Сам Фридрих Шульц нам
  сказал с пониманьем:
  
  "Кончайте, ребята,
  а после - помянем".
  
  Добью Ланке стулом
  и смоюсь с работы.
  
  На дачу к Урсуле -
  инст-тинктов охота.
  
  
  
  
  
  М. П.
  
  Когда ты родилась, шел колкий снег, и ветер
  прохожим дул в лицо. И выл бездомный сеттер.
  В тот год замерзло много пьяниц
  и снегирей. Мороз крещенский лют.
  Не праздновал крещенье юный люд, -
  храм полон бабок был. Случайный иностранец,
  
  интеллигентный диссидент и пьяный литератор,
  да группа, что на паперти: псы, нищие-пираты -
  вот те, кто славил Господа, когда
  ты родилась. В твоей родильной карте
  отметка о твоем удачном старте
  была записана. И в небесах звезда
  
  с инициалами М. П. возникла той же ночью.
  Но ты ее не видела. По двум причинам точно:
  во-первых, новорожденных нистагм,
  а во-вторых, шел снег, и небо было в тучах.
  Надрывный крик роддом привычно мучил
  из новых связок, глоток, диафрагм.
  
  Сегодня будешь пить и слушать Happy Birthday
  в честь твоего рождения, и ставить в вазы розы.
  А ночью, проводив последнюю подружку,
  прижавшись к спящему любимому мужчине,
  ты долго будешь думать о причине
  слезы, стекающей на белую подушку.
  
  
  
  
  Вехи цивилизации
  
  
  ... Хеопс - пустыни вздох - ил превратил
  в стремление к идиллии, и плох
  не рассмотревший в древней рабской клети
  остов для сфинкса. Затвердевший воск
  пчелу загнал в шестиуголье сот.
  
  ... Росли грибы и дождик моросил.
  Стеною вился молодой горох.
  Развеял сон над поселений сетью
  кабанчик, испустив протяжный порск
  в хлеву на хуторе средь аглицких болот.
  
  ...В Париже Сена - не Египта Нил:
  бистро, бульвары, нет чумы и блох.
  И вопли испытавших тренье плети
  сменились ойканьем вкусивших розг.
  Не на полях - в постелях льется пот.
  
  ...New generation вымахал не хил,
  ковру предпочитает мягкий мох,
  и каждый стать царем Нирваны метит,
  в канализацию пославши внешний лоск,
  в героях - виртуальный Дон Кихот.
  
  ...Всевышний, накопив побольше сил,
  воскликнул, создавая Землю - ОХМ! -
  вот истина из тьмы тысячелетий,
  забредшая в заиндевелый мозг.
  Нет смысла здесь, есть сочетанье нот.
  
  
  СТИХИЯ ЛЮБВИ
  
  
  
  Городской роман
  
  Миром движет любовь. Я специально сижу у окна,
  обалдев от величия происходящей картины.
  В экзальтации леди плывут предо взором моим.
  В уголке губ сигара, я недостижим
  для любого, кто смертен, и только она,
  идеальная женщина, манит своею витриной.
  
  Я бросаю "Playboy". Я иду к ней, виляя облезлым хвостом.
  Явный эротоман, все, что я обоняю, есть сонм феромонов.
  Бог велик. Словно скульптора острый резак,
  я касаюсь сих форм, не стесняясь случайных зевак,
  не стесняясь того, что я сделаю с нею потом,
  в тишине кабинета, украшенной серией стонов.
  
  Восхитительно плавные. Запахи - рой мотыльков.
  Губы, пальцы и ногти, как зеркало в сказке об эльфах.
  В небе - стая комет. Сад цветет, в горле ком.
  Среди сотен и тысяч лишь я с ней частично знаком.
  Есть слова, но молчу, ибо этот сценарий таков,
  что из звука - лишь шорох немой киноленты.
  
  Мы вдвоем все пространство в момент поцелуя убьем.
  Черно-белым, эротнографичным и редким.
  Миром движет любовь. И я декламирую стих.
  Посреди старой площади, ставшей для нас, для двоих
  той ареной, что в крик превращает объем,
  выбивая все стекла у рядом живущей соседки.
  
  
  
  Безумные сонеты
  I.
  Стремясь стереть безумную любовь,
  я жег мосты, я убивал рабов
  моей к ней страсти, запирал окно
  и дверь на ключ, но таял все равно.
  
  II.
  Моя любовь со мной, но недоступна мне.
  Дотронешься - она от счастья стонет
  и исчезает. Но ее мираж в окне
  мне говорит: "Ты будешь в моем лоне".
  
  III.
  И языком мне ядом мажет грудь.
  Моя еда - тоска, улыбка - грусть.
  Ее наркотики сжигают кожу.
  И вечер без нее насилу прожит.
  
  IV.
  Все наши встречи с нею - быстрый миг,
  и долгое страдание меж ними.
  Но мы едины. Все не так, но я привык.
  Жаль, редко можно нас назвать живыми.
  
  V.
  Ее дыхание мне дарит жизнь.
  Мой телефон - суть SMS режим.
  И локон рыжий в потайном кармашке.
  И нет нужды гадать ромашкой.
  
  VI.
  Я выйду в парк. Нет воздуха нигде:
  ни в дискотеках, ни в библиотеках.
  Ее ищу я на земле, в воде.
  В подвалах рейха и в тавернах греков.
  
  VII.
  Не мне принадлежит запретный плод,
  но у меня его никто не отберет.
  За movie star, Джеймс Бонда, пару принцев
  она не даст и моего мизинца.
  
  IX.
  Открытое кафе под властью саксофона.
  Вибрации сообщенья телефона
  ему не заглушить. А мне - мой крик,
  другим не слышный. Я к нему привык.
  
  X.
  Аэропорт. И, как обычно, нет
  ее сейчас со мной, я улетаю в небо.
  В любви не важны клятвы, звон монет.
  И в небе ее нет, и значит небо - небыль.
  
  
  
  Записки издалека
  
  ...Любимая! Теперь только тоскливые строки
  из-под пера, бывшего черным хвостом сороки,
  до тебя доносит почтовый бриз.
  
  Я бы мог подсластить их доброю шуткой,
  кабы мой мозг не был занят круглые сутки
  одной просьбой к тебе - дорогая, вернись.
  
  ...Вернись! Сладость объятий твоих коленей,
  изумруд твоих глаз, век череда волнений
  пропадают зря, ибо так как я
  
  не приблизит никто к тебе близко очи,
  не споет, фальшивя, "люблю вас очень"
  бесцветным голосом снегиря.
  
  ...Любимая! Я объехал почти полмира,
  но никто и ничто мою не пленяло лиру,
  так же сильно как твой совершенный лик.
  
  Без тебя курю ненавистный табак, его горечь
  помогает уняться сердечной боли
  от твоих духов, что впитал воротник.
  
  ...Приезжай! Бросай к черту все, потому что если
  мы с тобой не сойдемся в едином месте,
  не сплетемся в безумный комок страстей,
  
  уже некому будет марать бумагу
  в твою честь с такой грацией и отвагой.
  Без тебя превратившись в мешок костей,
  
  обтянутых кожей, я рву душу на клочья.
  Увлажняя подушку кромешной ночью,
  я храню каждый прожитый нами миг.
  
  Свет луны привлекает к моей фигуре,
  застывшей в тоске на плетеном стуле,
  стайки гиен, но пока свой стих
  
  я пишу, не решаются твари ночные
  пересечь ограду, к моей протянуться вые,
  и паскудной пастью вспороть ее плоть.
  
  Они ходят вокруг бунгало, подвывая на всякий,
  на пожарный, жалостно, - твой Issey Miyake
  продолжает их обонянье колоть.
  
  ...Любимая! Приезжай, здесь есть чудный бизнес:
  будем вместе с тобой мы катать туристов
  на большом белом катере в бухте Лу.
  
  Будем жарить сифуд на углях и паэлью,
  поить ромом и всякой другой канителью,
  и всю ночь друг другу шептать "I love you!"
  
  ...Упади в объятия! Ибо глаза сетчатка просит
  вновь и вновь оставлять на ней четкий оттиск
  твоих, ставших далекими, сладостных черт.
  
  Мы надрежем пальцы резцом тростника зеленым
  и, смешав кровь друг друга под ночи лоном,
  поклянемся всю жизнь свою соблюдать обет
  
  верности и любви. Приезжай же ко мне, мой воздух!
  Я не в силах страдать от шипов, не коснувшись розы,
  выносить мрак разлуки; лишь только сны,
  
  где есть ты, помогают не дать поглотить забвенью
  мою плоть, мои мысли и стихотворенья,
  что живут ожиданьем прихода Весны -
  
  я сейчас говорю о тебе. Приезжай, родная!
  Я опять заварю для тебя травяного чая
  и сверну сигару кубинских кровей.
  
  На песке, впитавшем креветок крики,
  я устрою ложе, и океана блики
  будут плавать в ладонях: твоей и моей.
  
  
  
  
  
  Вечные стереотипы Посвящается Т.В.
  "На креслах в комнате белеют Ваши блузки.
  Вот Вы ушли - и день так пуст и сер...
  Грустит в углу Ваш попугай Флобер:
  он говорит: "Jamais, jamais",-
  и плачет по-французски".
  Александр Вертинский.
  
  
  I. Литературоведение
  
  ...Цветаева бывает ничего
  с ее не озвучённым "аллилуйя",
  с её благодареньем равнодушью
  и милою покорностью судьбе.
  ...Тебя увидев, с криком "иго-го",
  впивался в губы жадным поцелуем,
  твои приказы исполнял послушно,
  и яды для тебя копил в себе.
  ...С тобой вдвоем играли часто в "го",
  Цветаеву упоминая всуе,
  но Бродский был для нас намного лучше.
  А для меня - с тобой - в одном белье.
  ...Бывало, рвался в небо оттого,
  что мог читать твое лицо, смакуя.
  Бывало, загибался от удушья,
  что не могу сплестись с тобой в борьбе.
  
  II. Соло на связках
  
  "Я, видишь ли, влюбилась в итальянца...
  Ах, вот как? Очень мило. Еще пива?
  Он очень стильный. Просто эксселенца.
  Чем отличается агава от гуавы?
  Чем... что ты только что... ну ладно,
  я рассказать тебе хотела о Винсенто,
  он, право, душка. Мощный торс и мощный, -
  ты понимаешь, этот. Просто страшно,
  когда подумаешь как входит и вы...слушай,
  мне много пива. Наболтала лишних.
  Я не хотела, милый, быть бестактной...
  С тобой, мой дорогой, мой вечно скрытный,
  я чувствую всегда настолько вольно,
  как с самою собой... Он водит "Volvo",
  и у него...ах да! Не подливай мне!
  Однажды мы в его огромной ванной...
  С тобой...на лыжах? Нет, ты перегнул, я не фанатка...
  Уже уходим? Слушай, как приятно,
  когда ты рядом...знаешь я с другими
  мужчинами, я с ними как с друзьями,
  но как с тобой, ни с кем мне так не близко.
  С тобой могу я изъясняться ясно
  и без кокетства, это ведь прекрасно,
  когда с мужчиной как с подружкой...то есть,
  ты больше чем подружка - ты жилетка,
  и сшита ты, скажу тебе, на совесть...
  Ну да, я на взаимность не надеюсь, -
  ха-ха, не обижайся, правда лучше,
  когда с мужчиной отношенья чище
  речной воды. Ведь ты мне друг? Конечно,
  зачем и спрашивать... и можешь быть уверен,
  и я готова быть тебе...прилично?
  Да, что такого проводить меня до двери?..
  Ты прав... что?.. Выпить чашку чая?...
  Ну хорошо... что?.. эй, какая фея...
  О чем ты милый, ты ведь не считаешь,
  что я с тобой...прошу тебя... не надо...
  Нет... слушай...уфф...ты, кажется, рискуешь
  под окнами закончить серенаду...
  Седьмой этаж...нет...нет...не надо...
  Ведь ты же друг...мне что, просить пощады,
  да?.. да...да...да...о Боже,
  вы все... все одинаковы...похожи...
  о...о...о...да!...зачем...о... сволочь!
  Простить? Конечно... Боже мой, какая мелочь!"
  
  III. Декаданс
  
  На креслах в комнате белеют Ваши блузки.
  На сцене - первый акт "Любить по-русски".
  Звучит Вертинский. Пыль и тишина.
  В мозгу бежит отрывок из романса.
  В России мы отныне иностранцы,
  вокруг идет гражданская война.
  Вот здесь, сейчас Вы ищите спасенья.
  И Ваш любимый попугай затих.
  В окно летит пронзительный мотив, -
  (Jamais, Jamais, Jamais), -
  но праздновать придется отступленье.
  Под Ваш романс пакую чемодан:
  Одесса, Ялта, Истанбул, Потсдам -
  со стен все фотографии, и сразу -
  квартира в запустении, с балкона
  летит бумага. Пыльная зараза
  садится на иголку патефона.
  Вам жаль духов и модных туалетов,
  Вы плачете, мой ангел, от бессилья.
  Бриллианты, документы, пистолеты...
  нет, деньги - лишнее; мой адъютант Василий
  внизу затягивает на гнедых подпругу.
  Все пыльно, пусто, на столе окурки
  от Ваших папирос, плывет по кругу
  колечко дыма, и уходят сутки.
  Мы едем очень быстро по Одессе,
  и Вы ломаете прекрасные суставы.
  А мне приятно: мы опять надолго вместе,
  неважно, что война и переправы
  у неприятеля. Мы едем быстро к порту.
  Уже на лайнере, Вы будете сердиться,
  что связаны со мной Вы этим бортом,
  что Вы не чайка иль другая птица.
  Потом Вы скажете: пойдем, пройдемся, милый.
  И ночь мучительно нас сблизит против воли.
  Потом - мое раскаянье, и мили
  воды как ожиданье лучшей доли.
  
  
  
  
  Ода
  
  Моя любовь к тебе - это вскрытая вена в ванне,
  последний выдох спазмированной гортани,
  
  прикосновение к твоей коже - инъекция адреналина,
  прямой укол в сердце. Прыжок в постель из жасмина.
  
  Твое тело работал резцом античный мастер,
  твоя зелень глаз глубже всех вместе взятых метафор,
  
  твои зубы остры, твои уши плотно прижаты.
  Ночью ты вылетаешь в окно с метлой и ухватом.
  
  К твоим прекрасным стопам ложатся народы и розы,
  твои поцелуи пронзают насквозь как деревья - грозы,
  
  внутри тебя мощный вакуум-генератор.
  Ты - буря, смерч, ураган, шторм, торнадо.
  
  Ты - морской штиль, колыбельная песня, нечто,
  лунный блик, звездная пыль, последнее лето.
  
  Если верно, что мысль - это первооснова жизни, -
  ты не мысль, дорогая, ты - мысль о мысли.
  
  Я войду в тебя изнутри, выверну наизнанку,
  я включаю в каноны жизни твою осанку,
  
  сияй, ослепляй, шествуй по миру с триумфом,
  мой бриллиант, мой эфир, мой день, моя Джомолунгма!
  
  
  
  
  Ей
  
  Ей. Той, что дорога.
  Я строки ей как спелые плоды,
  по дольке ей отдам.
  С покорностью воды
  ложусь к твоим ухоженным ногам.
  С отчаяньем врага,
  
  которого ни залп не устрашит,
  не остановит смерть,
  я повторяю: ты - моя, моя.
  Мой путь надменным золотом расшит.
  Оркестра медь
  сменяется динь-доном хрусталя.
  
  Я раб, я червь.
  Я пыль на каблуках.
  Я ножны для твоих капризов сабель.
  Заброшенная верфь,
  в январских и арктических снегах,
  к которой подошел корабль.
  
  Написанного суть
  со временем мудрей, увы, не стала.
  Все тот же путь
  проделываем мы до пьедестала,
  увенчанного буквой "Л", и лавр
  привычно зеленит слова влюбленных.
  Зрачков пожар
  облизывает клятв колонны.
  
  Собор. Орган.
  Готические блики витражей.
  Четыре ангела в углах, священный гам
  колибри и стрижей -
  все, что имеет крылья - свято.
  Я стану крыльями тебе,
  бесцветною страховкой акробата,
  струной к судьбе.
  
  Собранье струн. Я - паутина.
  Белеса, невесома, прочна.
  Прикосновением неощутима,
  объект любви не выпустит уж точно.
  
  С тобой вдвоем
  мы не спеша пойдем...
  Мы будем друг для друга,
  жена, сестра, мать, дочь, подруга,
  улыбкой Бога.
  На глазах у всех
  в вершинах крон теряется твой смех,
  ты никогда не станешь "слишком много".
  
  
  
  
  Без Названия
  
  Еще одна любовь. На этот раз какая?
  Как муки двух голов Тяни-Толкая,
  на одно тулово, или как Брахма многорука?
  Ее я встретил во второй раз в баре.
  Не лучший тип знакомства. Доедали
  Ее друзья китайский суп "шанхайский сука",
  
  а я приехал для симметрии и фана.
  К тому моменту в чреве ресторана
  они уже сидели. Я приехал с другом, -
  он огражден был братом от лишений,
  но после заболел таким недугом:
  "отсутствие принятия решений".
  
  Брат-бизнесмен его женил, тем самым
  себя избавив от ответственности, правда
  подбрасывал деньжат, на хлеб, на сало.
  А мой товарищ был за прочной дамбой
  семейного налаженного быта
  и жил: в любви, спокойно, чисто, сыто.
  
  Ее до этого встречал я. Как-то летом.
  Или весной...и тоже рядом с баром.
  Ее глаза и рот...короче, мягким светом
  Ее лицо светилось, лишено загара.
  И не по-азиатски тонких линий
  была печать аристократки. Зимний,
  
  холодный тип и, вместе с тем, воздушный.
  Лицо и руки снежной королевы
  из азиатских стран. И - теплый, душный
  парфюм, и родинка была открыта слева
  Ее пупка. Рубашка - в колокольчик.
  Когда увидел, взволновался, бедный мальчик.
  
  Она сказала "да" мне в ту же ночь.
  Теперь не докопаешься, хоть плачь,
  что было сделано, что привело к успеху.
  Возможно, целый комплекс совпадений:
  я не старался быть Ее желаний тенью,
  напротив, нарочито врал и разражался смехом.
  
  Октябрь. Было тихо. Мы лежали рядом.
  В горах и с утепленным одеялом.
  Я поражен был диссонансом между
  Ее характером и внешностью. Надежду
  надменный абрис рта давил любую:
  казалось невозможным голубую
  (до синевы) кровь разбередить пылом.
  Иль нужно быть немыслимо всесильным.
  ...Иной раз поражаешься, насколько
  легко все сходится - шарада, ребус. Если б
  прелюбодейство не было бесовскою наколкой
  я нашей встрече заказал бы после мессу, -
  немного фруктов на алтарь божку нежданных
  встреч, для которых нет как будто данных.
  
  ***
  
  Родись Она во времена сатрапов,
  Ее надменный профиль был бы отчеканен
  на местных деньгах. Ибо только царских
  особ на злате метит выраженье
  надменности, достигшей абсолюта, -
  
  она редка сейчас. У нефтяных арабов
  еще встречается, и кое-где в Монако, Каннах,
  где абсолютная монархия... как маска,
  привыкшая к любви и уваженью,
  и только в ее честь триумфу и салюту.
  
  И поведение Ее - без кича и, напротив, -
  здесь демократия и скромность пышным цветом.
  Вы помните Б. Брыльску в "С легким паром"?
  Она - восточный дубль. Двойник. Вторая жизнь.
  Дурак бы не заметил это сходство:
  
  их аристократично смятый ротик
  в период пресыщенья белым светом,
  в момент досады. Обладали даром
  улыбкой уводить вас в миражи
  любви, и чувственной, и ненасытно-плотской.
  
  Метафизических переплетений счастья.
  Скорее, вкус и запах, чем рефлексы тренья.
  Прекрасный курс. Изысканный и частый.
  Октябрьские игры привидений.
  
  ***
  
  Назавтра я уехал. А любовь осталась.
  Как нить, меняющая толщину и прочность.
  Еще одна из паутины чувств. Усталость,
  и нежное желание продолжить.
  Добавить. Сделать глубже и печальней.
  Зарезервировать права владенья. Впрыснуть
  весь сок Ее в себя. Взять прана-чакру,
  источник чистого энергетического бриза,
  и пить по капельке. По ватту. По лептону.
  
  А Ее имя будет вроде камертона -
  с его вибрацией любовь сверять я буду.
  Пока любовь и Ее имя идентичны -
  я чувство к Ней храню, как редкую посуду.
  Но лишь почувствую в звучании различье -
  убью Ее богов всех без разбора.
  ...Ее оставив на развалинах одну.
  Жестоко и красиво. И пафосно, что очень важно.
  Ведь пафоса так мало в наше время...
  
  
  
  Анна
  I.
  Мы сидели вместе с ней у фонтана,
  она играла своим рыжим локоном
  и спрашивала, насколько реальна
  любовь с первого взгляда.
  
  От Анны я всякий раз делался пьяным,
  она была бабочкой, я - ее коконом.
  Внутри меня у нее была спальня
  из белого шоколада.
  
  II.
  ...Нежнее шелка,
  бессмысленнее поздней телеграммы
  любовь моя.
  Клыками волка,
  плоть антилопы рвущего упрямо,
  вгрызаюсь я.
  
  ...Беспечней утра,
  разлитого сапфирами в Сиаме,
  ее глаза.
  Я - это круто,
  но с ней все датчики летят к Марии - маме
  под небеса.
  
  ...Она оттуда,
  где отбирают Маргарит от плевел,
  чтоб править бал.
  Готов стать Вуду,
  за право поднести шалфей и клевер
  к ее ногам.
  
  ...В ней все прекрасно.
  Сияет идеальностью пропорций
  ее пупок.
  Зачем мне сказка,
  пусть даже с множеством волшебных опций;
  и так я смог
  
  переместиться.
  Теперь за гранью ощущенья счастья
  купаюсь в ней.
  В сердцах по спице.
  Соперникам моим не дам ни шанса.
  У Пиреней,
  
  среди трех сосен,
  hombre поставит под навес дырявый
  нашу кровать.
  Меня не спросит
  имею ль юридическое право
  с ней вместе спать.
  
  ...Скажу ей "Анна".
  Она беззвучно подойдет, прижмется сердцем
  к моей спине.
  Споет осанну
  любовному биенью мегагерца
  в ней и во мне.
  
  
   Портной
  
  Сияющий елочный шар,
  проспавший империю царь,
  под снегом светящий фонарь,
  раскрашенный Гансом букварь,
  
  попавший под дождь снеговик,
  Мадонны классический лик,
  речитатив для заик,
  невинная жертва интриг,
  
  граф Дракула в темном окне,
  снарядные бреши в стене,
  вой белых собак при Луне,
  убитый философ во мне,
  
  предсмертный полет соловья,
  ласкающаяся змея, -
  всех этих друзей помню я,
  любви нашей платье кроя.
  
  
  
  Автопортрет
  
  Мне двадцать девять. Я удачлив.
  Не так богат и знаменит,
  как подобало бы, но значит,
  что не настал еще зенит
  пути земного Вячеслава
  Телегина, и впереди,
  я верю, будет много славы,
  успехов, счастья и любви.
  Сейчас мой текстовый редактор -
  моя палитра, кисть и холст.
  Автопортрет мой будет краток
  и прост, ведь разбирает злость
  на живописцев наглых глядя.
  Они, сомнения гоня,
  себя в различнейших нарядах
  малюют маслом почем зря.
  Не то - романтики-поэты.
  Свое терзают естество,
  гонимы, сиры, неодеты, -
  таков их личный статус кво.
  Я думаю, пора улучшить
  поэта имидж и готов
  начать с себя, и скушать суши,
  и выпить раза три по сто.
  На знамя Пушкина с Хайямом,
  как Маркса с Энгельсом надев,
  пойду по модным ресторанам
  в компании друзей и дев.
  Автопортрет свой с выраженьем
  прочту под брызги крепких вин:
  "Спешу поздравить с днем рожденья
  себя, любимого". Аминь.
  
  
  
  
  
  
  ***
  Т.Д.
  
  От меня уехал друг.
  Погостил совсем немного.
  Пыль еще не улеглась.
  Звук шагов, касанья рук
  помнит дом. Зачем дорога
  позвала, мой светлый князь?
  
  Грустно. Даже ласки жен,
  омовения в бассейне
  не способны смыть печаль.
  Лает Джейкоб, поражен
  мной. Спасения в портвейне
  не найти мне. Очень жаль.
  
  
  
  
  На рождение друга
  
  Запоздалый привет, может быть, тем и ценен,
  что лишен обязательств быть дружеской пеней,
  тем конфетным налогом, что метит любой,
  даже близкий нам день кого-либо рожденья.
  То есть, будучи вне череды поздравлений,
  подтверждает мое увлеченье тобой.
  
  Время быстро проводит черту между теми,
  от которых невольно слабеют колени
  в рефлекторном желаньи желудка стошнить,
  и другими: с кем весело и беззаботно,
  кто не прячет за ставнями светлые окна,
  и без выгод готов другу выбросить нить
  
  Ариадны, имея в запасе другую,-
  кто из нас идеален? И не претендую
  на алтарь в храме ценностей жизни твоем.
  Мне довольно того, что мой лик небесспорный
  не лежит в сундуке твоем карточкой-порно,
  как и твой в моей памяти оттиск, и в чем
  
  этим поздним письмом я тебя заверяю:
  не забыл ни одно из тех врат квази-рая,
  в прохожденьях чрез кои был спутником ты.
  Что до ада, тьфу-тьфу, нам не выпало чести
  быть в его лобызаньях когда-либо вместе,
  да и там не увяли бы наши цветы.
  
  В черном фраке над пышным воздвигнувшись пиром,
  поднимаю бокал я с шампанским игривым
  за друзей моих - то есть, мой друг, за тебя.
  За возможность того, чтобы снова и снова
  я сказать мог в твой адрес соленое слово,
  бесконечно при этом и нежно любя.
  
  
  * * *
  Ее юность бессмертна как Божий апрель.
  Улыбаясь, не просит улыбки в ответ.
  В ее смехе звенит золотая свирель,
  а в глазах - мудрость жизни и вечности свет.
  
  Не пытайся понравиться ей - улетит
  в небо или под землю: путь всюду открыт.
  Тебя держит в узде твой телесный гранит,
  а она - легче ветра, наивней, чем стыд.
  
  Она может тебя приласкать, а ты - нет.
  На покрытом цветами небесном холме,
  жди ее без тоски, может несколько лет,
  и она прилетит и споет в твоем сне.
  
  i
  
  I.
  Укрылся и уснул. И летний вечер,
  кипящий чайник на костре у Баскских гор,
  маститых мальчиков поющих Венский хор,
  калечащий зайчонка клювом кречет,
  любовь и ласка чужой кожи
  не раздразнят ценителя основ.
  Возможно, сложность снов львов, ос и сов
  надуманна; но я не брошу вожжи
  впряженные в Надежду и Любовь.
  
  II.
  Одеялом укрывшись, я спал сорок суток подряд.
  Я проснулся потом и продолжил логический ряд
  всех случайных событий, что идут на Земле, и в ответ
  я услышал по радио, что смерти давно уже нет.
  
  Алигьери, что ныне ведущий и лучший DJ
  на канале "Музыка сфер" подарил мне букет орхидей
  в виде песни, а мистер Боярский с Мальдив
  мне прислал от любимой гитары его позолоченный гриф.
  
  И я вышел на улицу, в дождик, жару и мороз,
  и лицо мое ярко горело от пролитых слез,
  и улыбка моя осветила все триста знакомых планет,
  населенье их пело, что смерти давно уже нет.
  
  Я поднял к груди сына, жену посадил на плечо
  и сказал, что не виден предел совершенства еще.
  И пошли вместе к солнцу по залитой им же воде,
  а оно убегало на Запад, где есть горизонт и т. д.
  
  Под моими ступнями цвел лотос, упругий бутон
  распускался в секунду, и за морем пел саксофон.
  А масс-медиа мира, от афиш до серьезных газет,
  наконец написали, что смерти давно уже нет.
Оценка: 1.00*2  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"