В год цзя-цзы государь сделал большой сбор у реки [в] Teмэн-[кээре], чтобы обсудить карательный поход на найманов. Все подданные ввиду худобы весенних коней говорили, что необходимо ждать осенней высоты [трав]. Августейший младший брат [Тэмугэ]-Отчигинп сказал так: "Дело это правильное, порешить их давно пора -- как можно худыми конями отговариваться?"
Бельгутай тоже высказался так: "Найманы хотят отобрать у нас лук и стрелы. Такое мое малое мнение, что нам по справедливости следует их всех убить. Они полагаются на величие своего государства и бахвалятся. Если воспользоваться их неготовностью и ударить но ним, то успех может быть полным!"
Государь был доволен и сказал так: "Таким большим войском и не победить -- как было бы печально".
После этого двинул войска покарать найманов. Остановив армию в горах Кантэгай" [Чингис-хан] вначале послал Хубилая и Чжэбэ, двух мужей, быть с передовыми отрядами.
Таян-хан вышел с Алтая, стал лагерем в горах Ханхай и вместе с главой обока меркитов Тохтоа, главой обока кэрэитов Алин-тайши, главой обока ойратов Кутуку-бекиу, и обоками дорбенов, татар, катакинов, салджиутов развернул очень сильное войско. Тогда среди нашего отряда имелись отощавшие кони, которые понесли и забрались внутрь лагеря найманов. Таян-хан увидел их и, посовещавшись со всеми, сказал так: "Монгольские кони худые и слабые подобно этим. Теперь следует заманить монголов зайти поглубже, а затем сразиться и захватить их".
Его военачальник Хорису-бечи возразил: "Прежний ван сражался и карал, храбрецы пойдя вперед, не возвращались назад. [Ван] не давал врагам увидеть ни их спин, ни хвостов коней. Теперь с этим планом отступлений и оттяжек, разве не поселится в душах боязнь? И если есть такая боязнь, то почему бы не приказать идти вместе с войском и женам государя".
Таян-хан разгневался, немедленно бросил в галоп коня и ввязался в бой.
Государь поставил [Джочи]-Хасара во главе центра войск. Когда Чжамуха пришел к Таян-хану и увидел, что государево войско исполнено твердого порядка, то сказал окружающим так: "Найманы поначалу подняли войска и рассматривали монгольское войско как несмышленых и беспомощных ягнят, уже полагая, что не оставят [от них] копыт и шкур. А теперь я вижу их [монголов] дух и силу, и как бы не пора уходить!"
После чего отвел воинов своего обока и скрылся. В тот же день государь ожесточенно сражался с войском найманов вплоть до вечера, захватил и убил Таян-хана. Войска всех обоков были сразу все разгромлены, ночью бежали горными кручами, тех, кто упал со скал и погиб, невозможно было всех и подсчитать.
На следующий день остатки полностью капитулировали. Тогда дорбены, татары, катакины и салджиуты, всего 4 обока, тоже пришли и покорились. Вслед за тем снова ходили карательным походом на обок меркитов. Их глава Тохтоа бежал к младшему брату Таян-хана Буюрук-хану. Его подданный Даир-Усун встретил [Чингисхана], подчинился ему и подарил дочь, но скоро опять взбунтовался и откочевал. Государь пришел в укрепление Тайхал и поручил Борохулу и Чимбаю, вдвоем командовать правым крылом войска и отправиться усмирить его [Даир-Усуна].
Весною этого года, поскольку Алакуш-тегин, государь племени онгут, прислал ему [Чингизу] уведомление о том, что Таян-хан, государь найманов, просил [его] помощи, чтобы выступить на войну против Чингиз-хана, последний собрал своих старших и младших родственников и устроил большой курултай. Осенью этого же года он пошел войной на Таян-хана и разбил его вместе с Токта, государем меркитов, и объединившимися с ним племенами катакин, салджиут и другими и убил Таян-хана.
РАД. Об уведомлении государем онгутов Чингиз-хана о намерении Таян-хана идти [против него] [1.2, т.1, к.2, с.146].
Весною года кулугинэ, мыши, начинающегося с 600 г.х. [1204], Таян-хан, государь найманов, отправил посла, по имени Джука-нан, к государю онгутов Алакуш-тегин-Кури со словами: "Говорят, что в этих пределах появился новый государь, - а подразумеваемый им был Чингиз-хан, - мы твердо знаем, что [на небе] назначено быть солнцу и луне вдвоем, но как быть на земле двум государям в одном владении? Будь моей правой рукой и помоги мне ратью, дабы мы захватили его колчан, т.е. его звание [мансаб]".
Алакуш послал к государю мира, Чингиз-хану, одного из своих приближенных по имени Торбидаши, с уведомлением об этом обстоятельстве. Таким путем он подчинился Чингиз-хану наилучшим способом. Рассказ об этом излагается на своем месте.
РАД. О походе Чингиз-хана на войну против Таян-хана и о поражении Таян-хана [1.2, т.1, к.2, с.146-148].
Несмотря на то, что Чингиз-хану было известно враждебное к нему отношение Таян-хана, [но теперь], как только он снова удостоверился [в этом] со слов посла Торбидаши касательно выше упомянутого события, то тою же весной упомянутого года мыши он устроил курил-тай [в урочище] Тулкул-чэут в [степи] Тэмэгэ. Эмиры в один голос сказали: "Наши кони худы, мы откормим [их] и осенью выступим!".
Отчигин-нойон, дядя Чингиз-хана, сказал: "О, нукеры, зачем нам ссылаться на худобу лошадей? Раз мы услышали подобные речи, мы выступим в поход! Как можно, чтобы нас взял Таян-хан, - мы его возьмем! И будут [потом] говорить: в этой местности схватили Таян-хана! Мы прославимся! А о том, мы ли его возьмем или он нас возьмет, знает [один] великий господь! Конечно, мы выступаем!".
Бэлгутай, брат Чингиз-хана, сказал Чингиз-хану: "Если племя найман возьмет твой колчан, наши кости не будут лежать вместе. Они притязают на господство над [нами] вследствие того, что обладают великим улусом и многочисленными табунами и отарами. А с большим его улусом, многочисленными табунами и стадами что можно сделать? Если же мы опередим [их, найманов], то разве трудно взять их колчан?!".
Чингиз-хан одобрил его слова и 15-го числа месяца ... выступил с намерением сразиться с Таян-ханом в местность Кэлтэгай-када, в долине реки Калаат. Когда они пробыли в этом походе некоторое время, а случая для сражения не представилось, они вторично все собрались осенью того же года мыши и выслали в авангарде [мангалэ] в набег Кубилая и Джэбэ. Таян-хан находился в долине реки Алтай, в пределах области Канкай. Отправленные вперед вернулись обратно. Токтай, государь меркитов, Алин-тайши из эмиров кераитов, бежавший туда, племя ойрат, предводителем которого [был] Кутукэ-беки, Джамукэ из племени джаджир'ат, племена дурбан, татар, катакин и салджиут - все полностью собрались к Таян-хану.
Случилось, что конь светлой масти с перевернутым под брюхо седлом убежал из войска Чингиз-хана и забежал в середину войска найманов. Когда те увидели, что конь истощен, Таян-хан учинил с эмирами совещание, что-де, кони монголов тощи, подразнив [монголов], мы начнем понемногу отступать для того, чтобы они пустились нас преследовать, [вследствие этого] их кони еще более ослабеют, а наши окажутся резвыми [барак], затем мы остановимся и дадим сражение. Упомянутый Субэчу-Кори, который был одним из старших эмиров Таян-хана, в ответ на эти слова сказал: "Твой отец, Инанч-хан, ни одному человеку не показал своей спины и крупа своего коня, ты же сразу струсил! Когда так, следует привести Гурбасу-хатун", - т.е. жену, которую тот любил.
Этот эмир, сказав эти слова, в гневе и негодовании удалился. По этой причине Таян-хану поневоле пришлось встать на войну. Чингиз-хан приказал Джочи-Касару: "Ты ведай центром [кул]".
И сам лично устанавливал войско. Как только Джамукэ-сэчэн издали увидел боевой порядок [йасамиши] войска Чингиз-хана, он обернулся [к своим] нукерам и сказал: "Знайте, что приемы и боевой порядок войск [моего] побратима, т.е. Чингиз-хана, стали иными! Племя найман не оставит никому другому [даже] кожу с ног быков, и от них никому не достанется прибыли".
Он закончил эту речь и, повернув от них, отделился, выехал вон [из рядов] и ускакал с поля битвы.
В тот день они устроили великое сражение. К ночи войско Таян-хана потерпело поражение, обратилось в бегство и не стало воевать [букв. отвернуло лицо от сражения]. Таян-хан получил множество тяжких ран, так что его тело было сильно поранено в нескольких местах. Он укрылся на трудно доступном косогоре; вместе с ним были Кори-Субэчу и несколько других эмиров. Сколько он ни напрягался и ни старался подняться и снова вступить в бой, из-за тяжести [полученных] им ран у него не хватало на это сил. Тогда Кори-Субэчу сказал другим эмирам и нукерам: "Повремените, пока я скажу такое слово, от которого, я знаю, он оживится и встанет".
И он сказал: "Таян-хан, мы стали перед горою, чтобы подняться на косогор. Вставай, дабы мы сразились!". Тот выслушал эти слова, однако даже не попытался встать. Снова тот сказал: "О, Таян-хан, жены твои, особенно Гурбасу, твоя любимица, все принарядились и, приведя в порядок свои орды, ожидают тебя. Встань, чтобы мы пошли [к ним]!".
Он эти слова также выслушал и также даже не пошевелился, да он и не мог этого сделать. [Тогда] Кори-Субэчу сказал нукерам: "Если бы у него было [хоть] немного силы, он [либо] пошевелился бы, либо ответил. Теперь же, прежде чем мы увидим его кончину, пойдемте и сразимтесь перед ним, чтобы он видел нашу смерть!".
Они спустились с этого косогора и жестоко сражались, пока не были [все] перебиты. Чингиз-хан хотел забрать их живыми, но они ни за что [ему] не дались, пока не были перебиты. Чингиз-хан удивился этому, весьма одобрил эту стойкость и верность и сказал: "Чего печалиться тому, у которого есть подобные нукеры".
Так как была ночная пора и войско Таян-хана было разбито, а войско Чингиз-хана преследовало его, беглецы от чрезмерного страха и ужаса бросились в трудно проходимые горы. Ночью многие из войска найманов соскальзывали, скатывались, низвергались вниз с крутых гор и трудно доступного косогора, название которого Наку-Кун, и погибали.
Это событие весьма известно и знаменито среди монгольских племен. В эту войну племена дурбан, татар, катакин и салджиут все подчинились и явились к стопам Чингиз-хана. Племя меркит не подчинилось и бежало, бежал и Кушлук, сын Таян-хана. Потерпев поражение, он ушел к своему дяде Буюрук-хану.
РАД. О походе Чингиз-хана на войну против племени меркит и о покорении и завоевании их [1.2, т.1, к.2, с.148-149].
После этого [события] зимою того же года мыши, 600 г.х. [1204], Чингиз-хан выступил в поход против Токтай-беки, который был государем меркитов, и против многочисленных племен, принадлежавших к ним, бывших [ранее] заодно с Таян-ханом и бежавших после его поражения. В пути они наткнулись прежде [всего] на одно из племен меркит, которое называют уваз-меркит, глава и старейшина которых, по имени Дайр-Усун, расположился в верховьях реки, называемой Тар-мурэн. Они сказали: "Мы не хотим войны!".
Дайр-Усун взял свою дочь Кулан-хатун, привел [ее] к Чингиз-хану и подарил. [Затем] они доложили [Чингиз-хану], что у них нет улага и скота, чтобы выступить на войну при Чингиз-хане. Чингиз-хан приказал разделить их на сотни, поставить во главе их начальника и оставить в обозе. Как только Чингиз-хан ушел, они вторично восстали и разграбили обозы. Небольшое число людей [Чингиз-хана], остававшееся при обозах, собралось вместе, вступило в битву [с восставшими] и отобрало назад все, что те утащили, и то племя убежало.
Чингиз-хан, согласно принятому решению, окружил племя удиут-меркит в укреплении, которое называют [Дайкал -курган, и одно племя, которое называют мудан, и другое племя тодолин и другое, которое называют] раджун. Он всех захватил и вернулся назад. Токтай со своими сыновьями бежал к Буюрук-хану, который был братом Таян-хана и имел отдельное владение [мулк] и войско. Племя уваз-меркит, предводителем которого был Дайр-Усун и которое вторично восстало, пришло в пределы реки Селенги в укрепление Караун-капчал, там оно и расположилось.
Чингиз-хан для подавления их послал Борагул-нойона и Чимбая, брата Чилаукан -бахадура, обоих во главе командования войском правого крыла; они пошли туда и захватили все то племя, укрывшееся в укреплении.
ССМ. VII. Разгром найманов и меркитов [ї 189-197].
ї 189. Гурбесу, мать Найманского Таян-хана, говорила: "Ван-хан ведь был древнего ханского рода. Пусть привезут сюда его голову. Если это действительно он, мы принесём ей жертву".
Послали к Хорису-бечи, и тот отрезал и доставил его голову, которую и опознали. Разослали большую белую кошму и, положив на нее голову, стали совершать пред нею жертвоприношение, сложив молитвенно ладони и заставив невесток, совершая положенную для них церемонию, петь под звуки лютни-хура. Как вдруг голова при этом жертвоприношении рассмеялась: "Смеёшься!" - сказал Таян-хан и приказал вдребезги растоптать голову ногами.
Тогда Коксеу-Сабрах и говорит: "Вы же ведь приказывали отрезать голову покойного хана и доставить её сюда; с чем же это сообразно самим же и попирать её ногами? Недаром наша собака что-то не к добру начала лаять. Говаривал, бывало, Инанча-Билге-хан:
"Жена молода,
А я уж старик.
Таян же, мой сын,
Мне даром чудесным
Молитвы ниспослан.
Увы! Благодетельным духом
Торлуком ниспосланный сын мой!
И сонмом вельмож знаменитых
И смердов несметной семьею
Тебе ли, нездешнему, править?"
Не к добру что-то стала лаять у нас собака. Прозорливо правит наша государыня Гурбесу. Но ты, хан мой Торлук-Таян, ты больно изнежен! Нет у тебя других ни забот, ни сноровки, кроме птичьей охоты да звериных облав!"
Стерпев эти слова, Таян-хан говорит: "Сказывают, что в северной стороне есть какие-то там ничтожные монголишки и что они будто бы напугали своими сайдаками древлеславного великого государя Ван-хана и своим возмущением довели его до смерти. Уж не вздумал ли он, Монгол стать ханом? Разве для того существует солнце и луна, чтобы и солнце и луна светили и сияли на небе разом? Так же и на земле. Как может бы на земле разом два хана? Я вот выступлю и доставлю сюда этих, как их там, Монголов!"
Тут мать его, Гурбесу, и говорит: "Ещё чего не хватало! Костюм у Монголов невзрачен на вид, от них же самих нестерпимо смердит. Пожалуйста, подальше от них! Пожалуй, что их бабы и девки годятся ещё доить у нас коров и овец, если только отобрать из них которые получше да велеть им вымыть руки и ноги!"
- "Ну, хорошо! - говорит Таян-хан. - Каковы бы там ни были эти Монголы, мы пойдем и доставим сюда их сайдаки".
ї190. На эти слова Коксеу-Сабрах заметил: "Очень уже надменно вы говорите! Ах, Торлук-хан! Надо бы воздержаться. Приличны ли такие речи?"
И долго ещё отговаривал его Коксеу-Сабрах, но он отправил к Онгудскому Алахуш-дигитхури посла, по имени Торбидата, с таким сообщением: "Сказывают, что там на севере есть какие-то ничтожные Монголы. Будь же моей правой рукой. Я выступлю отсюда, и мы соединимся. Отберем-ка у этих, как их там, Монголов их сайдаки!"
Алахуш-дигитхури ответил: "Я не могу быть твоею правой рукой".
Дав ему такой ответ, Алахуш-дигитхури отправил к Чингис-хану посла, по имени Ю-Хунана, и сообщил: "Найманский Таян-хан собирается придти и отобрать у тебя сайдаки. Он присылал просить меня быть у него правой рукою, но я отказался. Теперь же посылаю тебя предупредить. А то, чего доброго, явится он, и не остаться бы тебе без сайдаков!"
Как раз в это время Чингис-хан охотился в степи Темен-кеере. Когда пришёл с вестями от Алахуш-дигитхури его посол Ю-Хунань, облавы шли вокруг урочища Тулкин-чеуд. Тут же на охоте стали совещаться, как быть, причем многие указывали на отощалость наших коней и недоумевали, что теперь делать. Тогда Отчигин-нойон говорит: "Так неужели можно отговариваться словами вроде того, что наши кони тощи? У меня кони - жирны! Ужели спокойно выслушивать подобные речи?" Затем слово взял Бельгутай-нойон. Он сказал вот что:
"Жизнь мне нужна ли, если с живого
Снял неприятель сайдак у меня?
Разве не лучше для воина-мужа
В битве погибнуть и кости сложить свои
Рядом с сайдаком и луком своим?
"Царство великое, подданных множество":
Найманов дерзость вот чем питается!
Если ж на эти надменные речи
Мы им ответим внезапным ударом,
Трудно ли нам их сайдаки отнять?
Выхолить надо несметный табун им:
Где же тут в срок к выступленью успеть?
Нужно дворцы да хоромы грузить:
Как же им срока не пропустить?
Разве спасаться в горы высокие
Толпы Найманские не побегут?
Раз попустили мы дерзкие речи,
Что же тут думать, что тут гадать?
Тотчас же на-конь, Монгольская рать!"
ї 191. Понравилось это слово Бельгутая Чингис-хану. Остановив охоту, он выступил из Абчжиха-кодегера и расположился лагерем по Халхе, в урочище Орноуйн-кельтегай-хада. Произвели подсчет своих сил. Тут он составил тысячи и поставил нойонов, командующих тысячами, сотнями и десятками. Тут же поставил он чербиев. Всего поставил шесть чербиев, а именно: Додай-черби, Дохолху-черби, Оголе-черби, Толун-черби, Бучаран-черби и Сюйкету-черби. Закончив составление тысяч, сотен и десятков, тут же стал он отбирать для себя, в дежурную стражу, кешиктенов 80 человек кебтеулов, - ночной охраны, и 70 человек турхаудов, - дневной гвардейской стражи. В этот отряд по выбору зачислялись самые способные и видные наружностью сыновья и младшие братья нойоно тысячников и сотников, а также сыновья людей свободного состояния (уту-дурайн).
Затем была отобрана тысяча богатырей, которыми он милостивейше повелел командовать Архай-Хасару и в дни битв сражаться пред его очами, а в обычное время состоять при нем турхах-кешиктенами. Семьюдесятью турхаудами поведено управлять Оголе-чербию, по общему совету с Худус-Халчаном.
ї 192. Кроме того, Чингис-хан издал такое повеление: "Стрельцы, турхауты, кешиктены, кравчие, вратари, конюшие, вступая в дежурство утром, сдают должность кебтеулам перед закатом солнца и отправляются на ночлег к своим коням. Кебтеулы, расставив кого следует на дежурство при вратах, несут ночную караульную службу вокруг дома. Наутро, в ту пору, когда мы сидим за столом, вкушая суп-шулен, стрельцы, турхауты, кравчие и вратари, сказавшись кебтеулам, вступают каждый в свою должность и располагаются по своим постам. По окончании своего трехдневного и трехнощного дежурства, они сменяются указанным порядком и, по истечении трех ночей, вступают ночными кебтеулами и несут караульную службу вокруг".
Итак, покончив с составлением тысяч, поставив чербиев, учредив отряд кешиктенов в 80 кебтеулов и 70 турхаудов, отобрав богатырей для Архай-Хасара, он выступил в поход на Найманский народ с урочища Орноуйн-кельтегай-хада на Халхе.
ї 193. Выступив, по окроплении знамени, 16-го числа 1-го летнего месяца, в красный день полнолуния года Мыши [1204], он послал передовыми-алхумчинами Чжебе и Хубилая вверх по реке Керулену. Достигли Саари-кеере, где в истоках Канхархи оказался уже Найманский караул. Начались столкновения караулов, причем Найманам удалось захватить у нашего караула одну пегую лошадёнку с плохоньким на ней седлом. Тогда у Найманов пошли разговоры, что-де кони у Монголов совсем тощие. Наши же, задержавшись в степи Саари-кеере, стали совещаться, как быть дальше.
Тут Додай-черби внёс Чингис-хану такое предложение: "Наших-то мало. А сверх того, что мало, уже изрядно утомились. Давайте же широко развернемся и постоим в этой степи Саари-кеере, пока не войдут в тело кони. А тем временем пусть по ночам у нас, у каждой живой души, у каждого ратника, зажигается по пяти костров сразу в различных местах. Будем наводить на неприятеля страх множеством костров! Найманов-то, как слышно, много. Но для хана их, который еще никуда из дому не выходил, для хана их и малого довольно. Так мы и Найманов вгоним в пот кострами да и коней своих откормим, А как откормим коней, то сразу же обратим в бегстве их караул, разобьем его, прижмём к главному среднему полку и в этой-то суматохе ударим на них. Что скажете на это?"
Чингис-хан одобрил это предложение и тотчас отдал по войску приказ зажигать костры. Тотчас армия широко развернулась по степи Саари-кеере, и каждый человек зажёг костры в пяти различных местах. Ночью, с высоты у истоков Канхархи, Найманские дозорные увидали множество огней и говорят: "Не сказывали ль нам, что Монголов мало? А костров-то у них больше, чем звёзд!"
Представили они тогда к Таян-хану пегую лошаденку с плохоньким седлом и докладывают: "Монгольское войско запрудило уже всю степь Саари-кеере. Не прибывает ли их с каждым днем? Огней у них больше звёзд!"
ї 194. Таян-хан находился в Канхайском Хачир-усуне, когда пришло это донесение, Получив его, он послал сообщить своему сыну, Кучулук-хану: "Монгольские кони, как видно, плохи. Но огней у них, доносят, больше звёзд. Стало быть, Монголов-то много.
Если с Монголом сейчас нам связаться,
Просто ли будет от них отвязаться?
Если теперь же сойтись и сразиться,
Глазом ведь те не мигнут уклониться:
В щеку коли ты их острым копьем,
Черная кровь потечет с них ручьём -
С места, однако, Монгол не сойдет.
Стоит ли нам в настоящую пору
Известно, что кони у Монголов тощи. Давайте мы сделаем вот что: переправим свой народ на ту сторону Алтая, а сами, подтянувшись и двигаясь налегке, будем продвигать войска слева направо и завлекать их в засаду. Так, вовлекая их в мелкие стычки, мы дойдем до высот южного склона Алтая. За это время наши табуны откормятся. Тогда-то мы, изнурив таким образом Монголов и еще больше истощив их коней, тогда-то мы и ударим им прямо в лицо!"
Ознакомившись с этим планом, Кучулук-хан и говорит: "Ну, так и есть! Эта баба Таян разглагольствует так из трусости. Откуда это у него появилось множество Монголов? Ведь большинство Монголов, с Чжамухой вместе, здесь, у нас!"
И велел он через посла ответить отцу такой язвительной и обидной речью:
"Разве не трусости ради своей
Так разглагольствует баба Таян,
Та, что подальше ещё не ходила,
Нежели до-ветру баба брюхатая.
Дальше ещё и не хаживал он,
Нежели в поле телёнок кружоный".
Выслушав, как его обзывают бабой, Таян-хан и говорит:
"О мой могучий отважный Кучулук!
Пусть он отваги своей не покинет
В день, когда в битве сойдёмся с врагом.
Сойтись-то мы сойдемся, а вот легко ли разойдемся!"
Тут вступился подчинённый Таян-хана, великий нойон Хорису-бечи, и говорит: "Твой родитель, Инанча-Билге-хан, равному врагу не показывал ни молодецкой спины ни конского тылу. Что же ты-то нынче теряешь голову перед завтрашним днём? Если б только знали, что ты такой трус, так лучше бы привезли сюда твою мать, - даром, что она женщина! Разве не управилась бы она с войском? Устарел у тебя бедняга Коксеу-Сабрах, и что за негодно управление стало у нашего войска! Разве не видно, что пробил час счастливой судьбы для Монголов? Ах ты, Торлук-хан, никчемный ты, видно, человек!"
И он ударил по своему сайдаку и, показав тыл, ускакал.
ї 195. Разгневался на эти слова Таян-хан и говорит: "Что смерть, что страданья, не все ли равно? Итак - в бой!"
И он тронулся с Хачир-усуна, прошел вниз по Тамиру, переправился через Орхон и, следуя нижним склоном Наху-гуна, подошёл к Чахирмаутам. Тут приближение Найманов заметил Чингис-ханов дозор и тотчас послал ему извещение. Чингис-хан выступил против Найманов со словами: "Ведь и вреда же бывает от многих так много; а от немногих - немного!"
Наши погнали неприятельский караул. Строясь в боевой порядок, наши ратники говорили друг другу: "Будем биться, хотя бы пришлось пролезать по тропам через заросли дикой акации-харагана; хотя бы пришлось строиться среди озера; хотя бы пришлось наносить удары долотом".
Сам Чингис-хан пошёл в передовом отряде, Хасару поручил главные силы центра, а Отчигину поручил тыл с заводными конями. Отойдя от Чахир-маудов, Найманы расположились по южному полугорью Наху-гуна. Наш караул, гоня перед собою Найманекий караул, вплотную прижал его к их главным силам на полугорье Наху-гуна. Таян-хан, наблюдая за этим преследованием, обратился к Чжамухе, который принимал участие в походе на стороне Найманов: "Что это за люди? Они подгоняют так, как волк подгоняет к овчарне многочисленное стадо овец. Что это за люди, которые так подгоняют?"
На это Чжамуха, ответил: "Мой анда Темучжин собирался откормить человеческим мясом четырех псов и привязать их на железную цепь. Должно быть, это они и подлетают, гоня перед собою наш караул. Вот они, эти четыре пса:
Лбы их - из бронзы,
А рыла - стальные долота.
Шило - язык их,
А сердце - железное.
Плетью им служат мечи,
В пищу довольно росы им,
Ездят на ветрах верхом.
Мясо людское - походный их харч,
Мясо людское в дни сечи едят.
С цепи спустили их. Разве не радость?
Долго на привязи ждали они!
Да, то они, подбегая, глотают слюну.
Спросишь, как имя тем псам четырём?
Первая пара - Чжебе с Хубилаем.
Пара вторая - Чжельме с Субетаем".
"Ну, так подальше, - говорит Таян-хан, - подальше от этих презренных тварей!" и, поднявшись выше, остановился на полугорье.
Тут заметил Таян-хан, что вслед за ними, ликуя, мчатся и окружают их витязи. И спросил Таян-хан Чжамуху:
"Кто же вон те и зачем окружают?
Будто с зарёй сосунков-жеребят
К маткам своим припустили.
Маток они обегают кругом,
Жадно к сосцам приникая".
И Чжамуха отвечал так:
"To по прозванью Манхуд-Урууд.
Страшной грозой для злодея слывут.
Витязя, мужа с тяжелым копьем,
Им, заарканив, поймать нипочем.
Витязя ль, мужа с булатным мечом,
Или в крови своих жертв палача
Свалят, нагнав, и порубят с плеча.
Это с восторгом они обступают,
Это, ликуя, они подлетают".
"Лучше всего, - говорит Таян-хан, - лучше сего подальше от этих презренных! И поднимается ещё выше на гору. И спрашивает тут Таян-хан у Чжамухи: "А кто же это позади них? Кто это едет, выдавшись вперёд и глотая слюну, словно голодный сокол?"
Чжамуха же сказал ему в ответ:
"Тот, кто передним несется один,
То побратим мой, анда Темучжин.
Снизу доверху в железо одет:
Кончику шила отверстия нет.
Бронзой сверкающей весь он залит:
Даже иглою укол не грозит.
Это мой друг, мой анда Темучжин,
Словно голодная птица-ловец,
Мчится, глотая слюну, молодец.
Смотрите же, друзья Найманы. Не вы ль говорили, что только бы увидать вам Монголов, как от козленка останутся рожки да ножки?" Тогда Таян-хан говорит: "А ну, взберемся-ка по этой пади на гору".
И взбирается повыше на гору и опять спрашивает Чжамуху: "А кто это так грузно двигается позади него?"
Чжамуха отвечает:
"Мать Оэлун одного из сынков
Мясом людским откормила.
Ростом в три сажени будет,
Трехгодовалого сразу быка он съедает,
Панцырь тройной на себя надевает,
Трое волов без кнута не поднимут.
Вместе с сайдаком людей он глотает:
В глотке у витязя не застревает.
Доброго молодца съест он зараз:
Только раздразнит охоту.
Если же во гневе - не к часу сказать! -
Пустит, наладив стрелу-анхуа он -
Насквозь пройдя через гору, к тому ж
Десять иль двадцать пронзит человек.
Если ж повздорит он с другом каким -
Будь между ними хоть целая степь -
Кейбур-стрелу, ветряницу, наладив,
Всё ж на стрелу он нанижет его.
Сильно натянет - на девять сотен алданов сшибёт,
Слабо натянет - на пять он сотен достанет.
Чжочи-Хасар прозывается он.
То не обычных людей порожденье:
Сущий он демон-мангус Гурельгу".
- "Раз так, - говорит Таян-хан, - давай-ка поспешим мы еще выше в гору!"
Поднялся выше испрашивает у Чжамухи: "А кто же это идёт позади всех?"
На это говорит ему Чжамуха:
"Будет, наверное, то Отчигин:
У Оэлуны он найменьший сын.
Смелым бойцом у Монголов слывёт,
Рано ложится да поздно встаёт.
Из-за ненастия не подкачает,
А на стоянку - глядишь - опоздает!"
"Ну, так давайте, мы взойдем на самый верх горы!" - сказал Таян-хан.
ї 196. Наговорив таких слов Таян-хану, Чжамуха отделился от Найманов и, отойдя на особую стоянку, послал передать Чингис-хану следующее известие:
"Почти уморил я Таяна словами:
Всё выше со страху он лез,
Покуда, до смерти напуган устами,
Он на гору всё же не влез.
Дерзай же, анда мой! Ведь тут
Все в горы спасаться бегут.
Никакой стыд не вынудит их больше к сопротивлению, почему я ныне и отделился от Найманов!"
Тогда Чингис-хан, в виду позднего вечера, ограничился оцеплением горы Наху-гун. Между тем Найманы тою же ночью вздумали бежать, но, срываясь и соскальзывая с Наху-гунских высот, они стали давить и колоть друг друга на смерть: летели волосы и трещали, ломаясь, кости, словно сухие сучья. Наутро захватили совершенно изнемогавшего Таян-хана, а Кучулук-хан, который стоял отдельно, с небольшим: числом людей успел бежать. Настигаемый нашей погоней, он построился куренем у Тамира, но не смог там удержаться и бросился бежать дальше. На Алтайском полугорье наши забрали весь Найманский народ, который находился в состоянии полного расстройства. Тут же сдались нам и все бывшие с Чжамухой: Чжадаранцы, Хатагинцы, Салчжиуты, Дорбены, Тайчиудцы и Унгираты. Когда же к Чингис-хану доставили Таян-ханову мать Гурбесу, он сказал ей: "Не ты ли это говоришь, что от Монголов дурно пахнет? Чего же теперь-то явилась?"
Гурбесу Чингас-хан взял себе.
ї 197. В том же году Мыши [1204], осенью, Чингис-хан вступил в бой с Меркитским Тохтоа-беки при урочище Харадал-хучжаур. Он потеснил Тохтоая, и в Сара-кеере захватил весь улус его, со всеми подданными жильем их. Но Тохтоа, вместе со своими сыновьями Худу и Чилауном, а также с небольшим числом людей, спасся бегством.
Когда, таким образом Меркитский народ был покорён, Хаас-Меркитский Даир-Усун повёз показать Чингис-хану свою дочь, по имени Хулан-хатун. Встречая на пути всякие препятствия от ратных людей и увидав случайно нойона Бааридайца Наяа, Даир-Усун сообщил ему, что везёт показать свою дочь Чингис-хану. Тогда нойон Наяа и говорит ему: "Едем вместе и покажем твою дочь Чингис-хану".
Задержал он их и продержал у себя три дня и три ночи, При этом задержку эту объяснял Даир-Усуну так: "Если ты поедешь как есть один, то в дороге, в такое-то смутное военное время, не только тебя самого в живых не оставят, но так же и с дочерью твоею может случиться недоброе".
Когда же, потом, Даир-Усун, вместе с Хулан-хатун и нойоном Наяа прибыли к Чингис-хану, он в страшном гневе обратился прямо к Наяа и сказал: "Как ты смел задержать их? Тотчас же подвергнуть его самом строгому допросу и предать суду!"
Когда же его стали было допрашивать! Хулан-хатун говорит: "Наяа сказал нам, что состоит у Чингис-хана в больших нойонах. А задерживал нас объясняя, что поедем, мол, показать свою дочь хагану вместе. Потому что на дороге, говорит, неспокойно. Попадись мы в руки не нойона Наяа, а к другим каким военным, не иначе, что вышло бы недоброе. Кто знает? Может быть, встреча с Наяа нас и спасла. Если бы теперь, государь, пока опрашивают Наяа-нойона, соизволил вопросить ту часть тела, которая по небесному изволению от родителей прирождена..."
Наяа же на допросе показал:
"Хану всегда я служил от души.
Жён ли прекрасных, иль дев у врага
Только завидев, я к хану их мчу.
Если иное что было в уме,
Я умереть тут всечасно готов".
Чингис-хану понравились слова Хулан-хатуны. Её освидетельствовали тотчас же, и всё оказалось, как она говорила намёком. Очень пожаловал Чингис-хан Хулан-хатуну и полюбил ее. А так как и слова Наяа-нойона оказались справедливыми, то Чингис-хан милостиво сказал ему: "За правдивость твою я поручу тебе большое дело".
АБУЛГАЗИ. ч.3, гл.5. О брани Чингис-хановой с Таян-ханом Найманским, и о покорении поколения Найманского Чингис-хану. [1.6, с.253-258].
Между тем Таян-хан Найманский послал посланника к некоторому именем Алакусу, главному над поколением Унгуттов, и велел ему объявить, что Чингис-хан день ото дня страшнее становится, и что он поступал с крайнею жестокости со всеми теми, которых под свою приводил область, убивая до смерти начальных из них, а оставляя токмо простой народ, дабы умножить тем число своих невольников. Таким образом, поступил с поколением Караитов, не смотря на то, что сие поколение наизнатнейшее было из Турского, народа; и что убил Аунек-хана со всеми знатными из его подданных, завладев всеми землями, страх мучительства уже принудил некоторые небольшие соседственные поколения поддаться сему Принцу.
Что ж до него Таян-хана, то не сомневаясь, чтоб Чингис-хан не хотел и с ними тоже учинить, рассудил за потребно напасть совокупленными силами, прежде нежели оной вооружится, и что он просит Алакуса, благоволить вступить в сей союз. Но Алакус не удоволившись тем, что отказался, еще послал и уведомить Чингис-хана о предложении учиненном ему со стороны Таян-хана. Тогда Чингис-хан собрал всех главных над поколениями своей державы на совет, которые единодушно говорили, что они не в состоянии предпринять столь важного дела, пока их кони утружденные в последнем походе несколько не отдохнут. Но Даритлаи-Олчинган, или Даритлаи-булаи, дядя с отцовской стороны Чингис-хану, не хваля всякого замедления, в сем случае предложил им: буде вы не имеете другие причины, чтобы отложить поход столь важной на толикое время, как токмо худое состояние ваших коней; то я вам дам своих, которые очень в хорошем состоянии, и которых у меня станет на всю армию. Сие слыша предложение, все приговорили войну против Найманов, а Чингис-хан собрал с поспешением свое войско, чтобы быть в состоянии предупредить своего неприятеля.
Сие было в лето называемое по Могуллски Чичкан то есть, мышь [1204], когда война против Найманов началась. Но прежде похода, Чингис-хан послал верного человека именем Ченаноян, взять языков у неприятелей, и купно уведомиться, что имеют ли Найманны какое движение к нападению на него. Ченаноян поймав одного Найманца, привел к Чингис-хану, которой спрашивая его сам о движениях его поколения, уведомился от сего человека, что Таян-хан совокупившись с Маркаттами, Уиратами и Цоигератами перешел реку Алтай, и поспешает с великой скоростью, чтоб его застать в неготовности. По силе сего известия, Чингис-хан тотчас пошел в поход со своим войском навстречу Таян-хану. Будучи уже многие дни в походе, когда от людей на отводных караулах стоявших объявлено ему было, что передовое неприятельское войско показалось. Сие услышав, дал команду над правым крылом своей армии брату своему Чучикару; а над левым большому своему сыну Чучи: сам стало в средине.
В сем расположении напал он на неприятелей. С самого начала баталии по несчастию Найманов учинилось, что их Хан жестоко был поранен, что его принудило оставить бой, и удалиться на некоторый ближний холм. Главные над его войском уразумели через его молчание на все их вопросы, что толь он был слаб, что уже весьма не много ему времени осталось к житию. Все они намерились единодушно защищаться до последнего издыхания, дабы не быть подверженным жестокости Чингис-хана, ежели б они живы в его руки попались. С сим намерением возвратились на баталию, а Хана своего оставили умирающего на том месте. Когда с обеих сторон побито было уже множество людей; тогда Таян-хан послал объявить всем начальствующим в его войске, приказав просить, дабы сдались Чингис-хану, и объявить что они уже совершенно исполнили свою должность, и что он весьма доволен верною их себе службою по сие время; а видно, что напрасно идут на смерть противясь счастливой звезде Чингис-хана, то увещевает, что бы подумали о своем спасении. Но они единогласно сказали, что не хотят приступить ни к каковому примирению, и стали биться до последнего человека, как то они и учинили действительно.
Хан раненый видя, что ничто не могло их отвратить от намерения столь отчаянного, покусился было спасаться бегством с сыном своим, и с не многими людьми, которые были при его особе; но на дороге бегучи и умер. Однако сын его Кутшлук счастливо убежал к Баирак-хану, которой был большой брат его отцу.