Теплицкий Валерий : другие произведения.

Научная жизнь

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

ВАЛЕРИЙ ТЕПЛИЦКИЙ

ОСТРОВ ДУРНЫХ ПРИВЫЧЕК

  

1

  
   Я люблю сладкое больше, чем соленое или жареное. Поэтому с трудом согласился отправиться в командировку на остров Папуа в Тихом океане. Впрочем, уж слишком соблазнительной была цель - раскрыть загадку новой болезни. Не так уж часто появляются новые болезни! Я вспоминал Дарвина. Его Галапагосские острова - кусок камня, облизанный волнами. Предмет его исследования - голубиные клювы. Насмешка! Он выдумал свою теорию вне всякой связи с экспериментом, и поэтому она, как религия, не поддается доказательствам. У меня же были другие планы на жизнь...
   Две вещи убедили меня отправиться в столь далекую экспедицию. Во-первых, щедрые командировочные. При быстром подсчете оказалось, что денег мне выдано намного больше, чем я смог бы заработать за полгода, останься дома, даже с учетом подработок. Будь я взрослее, заподозрил бы здесь подвох, но тогда я был слишком молод и значит подвержен. Сколько мне было в тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году? Двадцать четыре года! Как я выглядел, это важно? Слегка округло - во всех формах молодого тела, лица, очков и мыслей. Тип Элтона Джона, только повыше ростом и без всякой эксцентричности. А зовут меня Анизакис. Я придумал это имя ради откровенности рассказа.
   Второе, речь шла о таинственной падучей болезни, эпидемически распространившейся среди тамошних аборигенов. Мой руководитель изображал загадочность и на все мои вопросы только отмахивался: "На месте объяснят!"
   Уже дав согласие, я понял, что не прогадал. На всех пунктах путешествия в Океанию меня сопровождали личности подчас странные, подчас дикие и всегда немногословные, с неким потаенным взглядом, означавшим совсем не любопытство, а полное отсутствие уважения, как у хищника к жертве.
   Корабль уносил меня от прощально машущей Мери (имя вымышленное), от берегов Британии - в Океанию, с рекомендательным письмом и гербовой печатью Королевской Академии наук за подписью императрицы, владевшей, между прочим, и этой островной "безделицей". Я впервые познал близость моря, качку, свежесть соленых брызг, океанский пугающий закат, беспросветную тьму новолуния и... ограниченное бортовое питание. Но для меня, сладкоежки, не существовало на свете лучше диеты, чем изюм, курага и печенье, вдоволь припасенного бортовым коком. Питейные вечера в кают-компании в ограниченном обществе бортовых офицеров не слишком веселили мой нрав. Корабль вез военно-торговый груз, и публика была ограничена коммивояжерами, чьи интересы заключались в товарно-денежных отношениях, да двумя командировочными ботаниками. Мне удалось разговорить торговцев, и они щедрыми мазками рисовали передо мной жуткие картины дикой островной Океании, которые мне не очень-то нравились. Я не предполагал тогда, что место моего назначения находится в такой нагорной глуши, о какой даже видавшие виды собеседники не слыхали. Что мне предстоит увидеть воочию некоторые древнейшие обряды, о которых те рассказывали со скабрезной ухмылкой, и другие, о которых передавали с чувством стыда, даже не испытав их на самом деле, а лишь с чужих слов...
   Оглядываясь назад, я бы назвал тот остров - островом дурных привычек. Как случилось, что часть их проникла и в мой характер?
   Между тем, корабль бодрым ходом обогнул Европу и пошел вдоль Африки. Вопреки ожиданиям похолодало. Ветер крепчал, темные тучи глушили слова и набивали рот упругой ватой, стоило только выйти на палубу. Я страдал от качки и днем, и ночью. Тошнота подступала к горлу, я душил ее ромом. Однажды ночью, на полпути к мысу Горна, я выбрался на воздух. В темноте потаенно мерцал штурвальный огонь. Перегнувшись за поручни, я блевал за борт, а потом присел на корточки, потеряв силы. Внезапный порыв ветра донес до меня хриплый разговор матросов. Я не поверил своим ушам. Они обсуждали захват корабля!
   Пираты в наше время?! В темноте я не мог разобрать их лиц, ни запомнить деталей одежды. Сонливость и тошнота в миг исчезли. Я пробрался в кают-компанию, где немногие полуночники играли в бридж. Увидев меня, они смолкли, а затем поприветствовали с преувеличенной вежливостью. "Заговорщики!" - подумал я.
   Словно привороженный, я забился в угол каюты. Я был среди них чужой, а как поступают с чужаками, известно. В лучшем случае их высаживают на необитаемый остров, а в худшем - выбрасывают за борт. Но, отпив порядочный глоток рома, я приободрился. Картежники смотрели на меня ласково, я согрелся, мой ум просветлел. "Дурак, ребенок!" - выругал себя за детские фантазии.
   Наутро я снова очутился в кают-компании. Непобедимый запах рома и крепкого табака пробудил во мне тошноту. Отдав ей дань, я сварил кофе. Пока на газовой горелке закипал кипяток, я пролистал лондонскую газету недельной давности и на первой странице обнаружил статью, от которой мне стало страшно. "Военный переворот в африканской стране. Мятежники захватили столицу. Полковник Момора возглавил восстание против англичан". Новоиспеченная африканская страна - несомненно, нуждалась в оружии, которое находилось на нашем корабле... Ночные страхи вспыхнули с новой силой...
   На палубе царила странная тишина. Чернобородый матрос смотрел подозрительно, за его поясом торчал пистолет... Я направился к капитану. Внезапно, дорогу мне преградил один из вчерашних пьяниц. На нем была черная майка без рукавов, в руках что-то блеснуло. Я оглянулся - позади меня стояли двое в военного вида штанах, таких же черных майках, и, вдобавок, черных шарфах, намотанных на шеи. Шаг вправо, влево, разворот - я был окружен. Капитан... Он стоял за толпой, повернувшись ко мне равнодушной спиной. Не говоря ни слова, меня схватили, препроводили на палубу и поставили возле борта. "Молись!" - сказал чернобородый матрос и вдруг свистнул. Несколько рук схватили меня и подняли в воздух. Мгновение, и я полетел в воду, неуклюже упал спиной, затаил дыхание в глубине, вынырнул... Возле меня шлепнулся о воду спасательный круг, окатив брызгами. Я посмотрел наверх - прямо на меня летели голые тела матросов, а на палубе кричали: "Экватор, экватор, экватор!.." и махали руками...
  

2

  
   Высмеянные бывалыми моряками мои страхи развеялись. Наш корабль продолжал движение. Все то путешествие стоит перед моими глазами в мельчайших подробностях, словно и не прошло сорок лет. Я помню, кажется, каждый айсберг, проплывавший по случаю мимо, зеленые очертания мыса Горна, скалы острова Мадагаскар, роды синего кита в водах Индийского океана. Каждая минута того плавания значила для моей последующей жизни больше, чем любая неделя из детства. Не думаю, что капитан Кук испытал большее удовлетворение, придумывая новые названия неизвестным островам, чем я, проходя тот же процесс в обратном порядке. Обнаруживая, что за старыми названиями открываются настоящие земли, что это не выдумка путешественников, не бред трехлетней тоски по дому, а твердая голубая земля, окруженная мягким розовым океанским пухом.
   Необыкновенные имена, фантастические острова из детской игры в названия, когда по коварному заданию друга я обязан разыскать на распятой карте остров святого Маврикия (или того мельче) и обвести в кружок, внезапно обрели тела и шеи. И приняли меня в свои гавани, лагуны, затеки и песчаные щеки. Затянувшаяся игра, корабль - фишку передвигаю по трапециям широт и долгот, измеряемых в единицах времени, чье течение ускорялось ночью в быстрых водах океанских струй, несущих игрушечный корабль. По сравнению с безбрежным океаном я был космос, объемлющий Время и Землю. Я был больше, чем Солнце, вовлекая в себя созвездия. Я был все...
   Мне казалось, что я переполнен океанским воздухом и лечу над морем. Мне казалось, что плыву по карте, по бумаге, рисуя себе фарватер, что я брежу, что этого не может быть.
   Новая Британия, Новая Ирландия - нужно быть моряком, чтобы, подплывая к незнакомому острову, обнаружить в береговой линии сходство с домом и осмелиться произнести его имя вслух. Или пребывая в бездонном отчаянии, потерять надежду вернуться и назвать дикие острова именем дома. Или возненавидеть море, волны, паруса и весла и упасть на первом шагу, разучившись ходить по земле. Или быть капитаном.
   Все ближе к конечному пункту, все быстрее бьется сердце. Я выучил карту наизусть. Архипелаг Бисмарка, острова Адмиралтейства, Соломоново море и, наконец, Папуа - по-вашему Новая Гвинея (они рассчитывали найти здесь золото), а по-моему остров Буки... Впрочем в этих местах Океании никогда нельзя знать заранее, что такое золото...
  

3

  
   В порту Моресби меня не встречали. Это было нелогично, учитывая дальний путь, который я проделал по чьему-то официальному приглашению. Прямо на пристани, открыв дорожный несессер, среди вещей первой необходимости, я нашел имя того человека, который меня вызвал: Коломбо Кук. "Странное имя!" - подумал я впервые.
   Военный джип с гражданскими номерами остановился возле меня со скрипом тормозов.
  -- Коломбо? - спросил я с надеждой краснолицего водителя в ковбойской шляпе.
  -- Альфонсо! - гордо ответил тот. - Куда прикажете?
  -- Меня пригласил сюда человек по имени Коломбо Кук...
   Водитель пожал плечами.
  -- Могу отвести в гостиницу...
   Не стоять же мне час на пристани...
   Мне отвели номер на втором этаже, маленький, но с видом на море, с которым я только что расстался, но уже начал скучать. Посидел за столом, полежал на кровати, посмотрел в окно... Спустился к дежурной... Мною никто не интересовался... Что ж, я сам отправился на поиски.
   Мои первые шаги на острове привели меня в больницу. Ведь именно на больничном бланке было написано приглашение. И отвез меня туда Альфонсо. Похоже, в тот день я был его единственным и долгожданным клиентом. Секретарь главного врача удивленно пожала плечами при виде подписи Коломбо Кука.
  -- Не знакома. Приходите завтра к главному!
   Альфонсо поджидал меня у входа, как будто знал заранее, что я не долго задержусь в больнице. Я приказал, отвезти меня в гостиницу, чтобы поскорее избавиться о докучливого Альфонсо, ироничного свидетеля моих неудач. Здесь я пробыл недолго. Справился у дежурной, не было ли для меня известий, поднялся в свою неуютную комнату и вновь покинул гостиницу.
   Не стану описывать порт Моресби - грязную, лишенную всякого колорита, колониальную провинцию, какую вы встретите на всех островах Британской империи. Совсем не жемчужина короны, скорее ржавая пустая раковина, забытая на берегу океана. Я вышел на прогулку и первым делом вернулся к морю, обогнул заполненную кораблями и лодками пристань и пошел вдоль берега, пока не нашел участок чистой воды, слегка пенистой от водорослей и гальки. Присел на корточки и протянул к волнам руки. Вода накатила и лизнула мои пальцы, оставив на них пузырьки слюны. Следующая волна была покороче, намочила мне пальцы и отхлынула. Третья не докатилась до моих ног, четвертая помахала мне издали, пятая кокетливо подмигнула на расстоянии вытянутой руки, шестая оказалась вне досягаемости и откатилась, вильнув хвостом... Океан утекал от меня прочь, бросив одного на диком острове... Вдали от Англии и от Мери.
   Я вернулся в гостиницу, задержавшись возле портовой конторы. Корабль, которым приплыл я, уже отчалил. Следующий корабль в Англию ожидался через месяц, зато в Австралию суда отплывали почти еженедельно, а из Мельбурна нередки лайнеры в Лондон, если мне невтерпеж, съязвила портовая служащая...
   Удивительная получалась ситуация. На некоторое время я потерял равновесие духа и с трудом удержался от паники. Незнакомый остров, незнакомый город, Коломбо Кук... Это имя, конечно же, псевдоним... Я вспомнил, что близлежащая Австралия и Новая Зеландия были заселены английскими преступниками, чьи потомки, вероятно, недалеко ушли. Сколько волка не корми... Их могут интересовать мои деньги, полученные на длительную экспедицию... Я осмотрел стены и окна, запоры, задвижки... Кровать, простыни, умывальник - все казалось подозрительным. Слабые оконные рамы можно было легко выставить. Входная дверь без крючка... В этой гостинице мне нельзя оставаться долго. Не долее одной ночи. Здесь я слишком заметен. Каждый мой шаг, движение как на ладони. Я должен найти себе другое пристанище, пока не отплыву в Австралию... Коломбо Кук - дурацкая подделка! Как мог я попасться в столь грубо сделанную ловушку!
   Единственный стол в гостиничном салоне занимали уже несколько человек. Присаживаясь к ним, я представился, рассчитывая на ответное знакомство, как положено людям, принимающим пищу вместе. Знакомство состоялось, но разговор не разгорелся. Между тем, я рассмотрел моих соседей. Католический пастор, человек в чалме и третий в помятом пиджачном костюме, казались людьми одной компании, но ужинали молча, вынуждая и меня к молчанию. Вдруг гостиничный слуга нарушил чопорную тишину.
  -- Вам послание, - услышал я громкие слова за своей спиной и принял в руки конверт белой бумаги.
   Распечатав его немедленно, я прочитал на вложенной записке: "Не волнуйтесь, Вы на правильном пути! Коломбо Кук" Я вскочил, озираясь по сторонам, и увидел, вернее, услышал хлопок входной двери. Выскочил наружу, оглянулся, пробежал несколько метров в направлении порта... Возле входа как обычно дежурил джип, краснолицый водитель дремал за рулем.
  -- Кто передал конверт? - спросил я слугу взволнованнее, чем полагалось английскому джентльмену.
  -- Не знаю, я нашел его на столике возле приемной, - пожал плечами молодой тупица.
   Я вернулся за стол, поглощая взгляды моих соседей.
  -- Кажется, я видел за тем столиком человека в черном костюме с козлиной бородкой, - сказал католический пастор, описывая своего соседа по столу.
  -- Но со мной был Абдалла, - отпарировал тот, защищаясь.
  -- А потом там сидел некий пастор с белым воротничком, - продолжил тему Абдалла.
  -- Но что написано в этой записке? - поинтересовался пастор.
  -- Нонсенс, - ответил я, схоронив бумажку в кармане, и поднялся с места. - Позвольте представиться вторично. Я врач и приехал сюда из Англии по делам редкой болезни.
   Мои собеседники не смогли скрыть удивления и даже переглянулись между собой.
  -- Мы - миссионеры, - ответил за всех Абдалла.
  -- Разве есть еще на свете дикари?
  -- Еще какие! Здесь водится самый изощренный вид дикарей. Возможно, Вам будет интересно узнать о них поподробнее...
  -- Нет-нет, - отмахнулся я.
  -- Воля ваша, - с сожалением посмотрел на меня Абдалла...
  

4

  
   Наутро, я вторично отправился в больницу и предъявил главврачу официальный бланк его заведения за подписью Коломбо Кук. Меня уже не удивило, что в больнице не существовало человека под таким именем.
  -- Тем не менее, мы рады Вашему приезду, - заявил мне этот дружелюбный человек.
   Через несколько минут в его кабинете собрались люди. Это были пожилой невропатолог, молодая женщина диетолог и неопределенного возраста патологоанатом.
  -- Мы все сломали зубы на этой болезни! - признался невропатолог. - Туземцы называют ее куру. Поражает женщин племени Фор и их ближайших соседей. Способ распространения неизвестен, так же как и причина. Болезнь не редкая, но туземцы враждебны и дики, прячут больных, не выдают трупы умерших. До сих пор не удалось произвести ни одного вскрытия, ни взятия тканей для микроскопического исследования. И в дополнение, племя Фор обитает на значительном удалении от цивилизованных населенных пунктов и было открыто европейцами лишь в двадцатые годы. Во времена мировых войн ими никто не интересовался. По сути дела, индейцы до сих пор живут на уровне Каменного века. Их нравы сильно отличаются от цивилизованных порядков. Живут они в семейных хуторах, разбросанных по огромной высокогорной территории, лишенной проходимых для машин дорог. Все это затрудняет работу исследователей, и, в сущности, мы уже опустили руки и потеряли с туземцами связь. Да они и сами не желают иметь с нами дела. Ума не приложу, как Вам помочь обнаружить хоть одну больную...
  -- Меня вызвал сюда человек по имени Коломбо Кук...
   Мои собеседники переглянулись.
  -- Человек под этим именем нам неизвестен.
   Мы расстались друзьями. Еще одно никчемное знакомство на отдаленном острове, путь к которому занял у меня многие дни... У больничных ворот меня поджидал вчерашний джип со знакомым водителем, который призывно махал мне шляпой. Я же решил пройтись пешком и поразмыслить о дальнейших действиях. Больше всего мне хотелось отплыть на первом же теплоходе через Соломоново море на соседний остров Новой Британии, затем на Новую Ирландию и оттуда перебраться в Австралию, а затем в Индонезию, раз уж довелось мне оказаться на противоположном конце Вселенной. Я шел по пыльной улочке вдоль высоких заборов, обвалившихся амбаров, заброшенных сараев и не замечал..., что по моим следам медленно крадется джип. Вдруг он ускорил движение, обогнал, остановился, задняя дверь открылась, оттуда вытянулась женская рука и поманила меня внутрь. В тот же момент из передней двери выпрыгнул водитель и, гостеприимно улыбаясь, подсадил меня в машину...
  

6

  
  -- Я знаю, кто прячется под псевдонимом Коломбо Кук, - прищурив молодые красивые глаза, прошептала мне диетолог. - Я подозреваю, что это патологоанатом. Именно он горел желанием продолжать изучение куру. В то время я была его любовницей, мы собирались вместе отправиться в горы, чтобы... Ему помешала жена, женщина суеверная и ревнивая, подверженная влиянию местного протестантского пастора, который клянет туземцев почем свет стоит. Я хочу поехать с вами, чтобы изучать их питание. Ведь это так интересно! Вы даже не представляете, что именно они там едят. И при этом, заметьте, никакого белкового голодания!
  -- Как Вас зовут? - умудрился вставить словечко и я.
  -- Люси, - она поправила шляпку, завязанную бантиком под подбородком, отвела за ушко шелковый локон каштановых волос, кокетливо повела глазами и прежде, чем я успел поддержать разговор, распахнула дверь и выскочила из машины...
   Возле гостиницы меня остановил вчерашний знакомый из числа миссионеров, в помятом черном костюме, держащий на поводке козу.
  -- Вот, кто вылечит индейцев от болезни, - сказал он мне и указал на животное. - И от болезни, и от диких привычек! Вы еще не знаете, с кем имеете дело. Это страшные люди. Наивные... Будьте осторожны!
  -- Кто Вы такой, и чем страшны аборигены? - человек удалялся от меня в сторону города.
  -- Я - адвентист седьмого дня. Мы с Вами еще увидимся! - бросил он мне через плечо...
   В гостиничном холле сидел миссионер - католик, а в противоположном углу виднелся человек в чалме. Католик заспешил мне навстречу.
  -- Будьте осторожны при выполнении Вашей благородной миссии, - зашептал он. - Аборигены - люди сатанинского нрава. Куру ниспослана им в наказание за богопротивное поведение.
   Он оглядел мою шею.
  -- Носите крест и берегите себя!
   В его рукопожатии содержался секрет - маленький серебряный крестик, а из угла салона сверкнул на меня гневный взгляд восточных глаз...
  

7

  
   "Как они узнали о моем задании?" - думал я, имея в виду миссионеров, вытянувшись на кровати для послеобеденного сна. Пришло время обдумать, что происходит со мной и с моим делом. Некий Коломбо Кук, прикрываясь авантюрным псевдонимом, вызвал меня в Новую Гвинею для изучения болезни куру. Предположим, что в этом и заключается его или ее цель. Тем не менее, вот уже второй день меня маринуют в гостинице и косвенным образом знакомят с болезнью. Вот и миссионеры пронюхали о моем задании. В этом городе слухи бегут впереди меня. Таинственность во всем, что касается болезни куру. По видимому, Коломбо Кук осведомлен о моих действиях и даже управляет ими с помощью записок. Кто мог бы им быть? Отвергаю кандидатуру патологоанатома - на него не похоже, да и нет причины скрываться под псевдонимом. Люси пыталась завести меня на ложный ход, не она ли? Нет, вряд ли Коломбо Кук имеет отношение к больнице, где относительно не сложно перебрать подозреваемых по одному. Больничный бланк лишь приманка. Хотя вероятнее всего, что меня призвали сюда именно для изучения куру. Кто-либо из миссионеров - Коломбо Кук? Живет рядом, наблюдает, имеет возможность подбросить записку... Но зачем миссионеру мои медицинские услуги?
   Бессмысленно затянувшийся розыгрыш, какие я ненавидел с детства, всегда попадая впросак, пока не научился перехватывать инициативу... В моем мозгу появилась идея.
   Прямо из гостиничного холла я направился на пристань и забронировал место на завтрашнем корабле, отплывающем по Соломонову морю на остров Новой Британии. Оба названия нещадно щекотали мое воображение. Соломоново море представлялось мне мелководным и полным водорослей, плоских рыб, песчаных берегов, вдоль которых скользят длинные лодки, чертя килем по дну, и со скрипом въезжают на берег под пальму, наклоненную к воде. А Новая Британия... Я повторял это имя, чарующее название родины под другими звездами. Память и воображение рисовали мне бесконечные новобританские луга на фоне курящего вулкана. Море возле пристани увлекало меня обратным течением отлива, отплыва, прощания...
   Все шло по плану. Я вернулся в гостиницу ободренным, летящим на гребне волны лыжником. Громко сообщил администратору о завтрашнем отплытии. Весело подмигнул горничной, пообещал вернуться. Собрал чемодан, прилег отдохнуть, спустился в холл, легко поужинал в прежней компании, улыбался, шутил. Перед сном выкурил трубку, высунувшись в окно. Прощай Новая Гвинея, такая же чужая, как и старая, африканская. Я здесь по ошибке, по чьему-то капризу. Уезжаю, и вряд ли вернусь. Здравствуй Новая Британия, Новая Ирландия! Морской бриз закружил мне голову, я укрылся одеялом с головой и закрыл глаза, но вдруг щелкнул дверной замок и в комнату вошел лохматый обрюзгший человек, беспрестанно кашляющий и сквернословящий. И с ним собака, лохматая дворняга, побежала обнюхивать по углам. Я следил за ней краем глаза, того и гляди, укусит, а человек обратился ко мне.
  -- Лечите ее, - он поймал собаку за шкирку и подтолкнул в мою сторону.
   Через всю собачью спину тянулся не то лишай, не то шрам от ожога.
  -- Солдаты подстрелили во время комендантского часа, - пояснил ее бродяжного вида хозяин.
  -- Неизлечимо, - констатировал я слишком безапелляционно, и немедленно понял свою ошибку.
   Оба бродяги надвинулись на меня, кляня, лая, осклабясь, раскрыв пасть. Я забился в угол кровати, защищаясь от них подушкой. Внезапно входная дверь раскрылась настежь. В проеме стояла Люси.
   - Вы скоро встретитесь с болезнью куру, - сказала она громким голосом, - поэтому я принесла Вам эти записки, подброшенные мне недавно. Здесь много информации о племени Фор и куру. Я не знаю, что здесь правда, а что ложь. Некоторые сведения кажутся мне просто невероятными. И все-таки, прочитайте, прежде чем начнете исследовать дальше!
   Она тряхнула каштановыми локонами, глянула с вызовом и удалилась. Дворняга с лаем выскочила за ней. Ее хозяин потопал следом, волоча ноги по полу, оставляя мокрые следы. Я поплелся за ними и... проснулся. Дверь в мою комнату была раскрыта. На пороге лежала обернутая в бумажную обложку тетрадь без названия. Я выглянул в коридор. Возле соседних дверей, за которыми жили миссионеры, лежали на полу записки. Недолго думая, я развернул одну из них. "Завтра утром!" - было написано печатными буквами. Подпись гласила: "Коломбо Кук". Три записки у трех дверей... Что бы это значило? Коломбо Кук проявился, но не мне. Вот и славно! Утром я отплываю, багаж упакован. Мой сон означал вариации английских слов с корнем "кур", на тему болезни куру, включая локоны Люси... Правда тетрадь была настоящая. Каким-то образом и она проникла в мой сон. Что ж, я готов изучать болезнь, но не загадки Коломбо. Я должен удалиться хотя бы на время, пока местные шутники не поймут, что не стоит со мной играть в прятки.
  

8

  
   Наступило утро, и я... проспал! Отплытие было не за горами. В спешке я выскочил из гостиницы, едва продрав глаза. У тротуара стоял джип со знакомым мне шофером.
  -- Быстрее! - сказал он, приглашая меня внутрь.
   Не ожидая подвоха, я подчинился, и машина понеслась, но не в сторону порта.
  -- Куда мы? - удивился я.
  -- В горы!
   Нечто подобное я ожидал, но не в столь решительном виде. Кроме меня и шофера в джипе оказалось еще два пассажира: адвентист седьмого дня... и его коза. Адвентист смотрел на меня исподлобья.
  -- Что случилось? - спросил я его, как старого знакомого.
  -- Из-за Вашей медлительности нас опередили католик и мусульманин. Теперь придется догонять. Гони! - приказал он шоферу...
  -- Куда мы торопимся?
  -- Каждый по своим делам, - ответил адвентист уклончиво.
  -- Стойте! - закричал я на шофера. - Выпустите меня!
  -- Вы приехали изучать куру? - наклонился ко мне миссионер.
  -- Да...
  -- Тогда поедем со мной. Обнаружена новая больная.
  -- Так зачем догонять?
  -- Кха - кха, - адвентист откашлялся и больше распространяться не стал.
   Итак, мой план сработал быстрее, чем я ожидал. Инсценировка отплытия ускорила события. Я слегка волновался перед встречей с загадочной болезнью. Но кто же скрывается под именем Коломбо Кук?..
   Дорога шла в гору... Поначалу нас сопровождал вид океана. Чем выше мы поднимались, тем дальше отплывал горизонт, открывая туманные острова, желтовато зеленые в синем просторе неразличимых волн... Наш остров оказался необычайно зеленым и влажным. Сырым был и воздух, и стекла автомашины. Внезапно солнце исчезло, и по брезентовой крыше джипа забарабанили крупные капли тропического дождя. Грунтовая дорога в момент размокла. Водитель чертыхался, попадая в скрытые лужами ямы. Буйная растительность нависала над дорогой, зеленые ветки колотили по переднему стеклу. Временами джип буксовал, но сильный мотор и двойная передача выносили нас из грязи на твердую колею. Преодолев горный перевал, мы оставили позади дождевые тучи, и солнце осветило широкий пейзаж, в котором преобладали зеленые волны бегущие с гор в долины, где собирались в голубые реки, стремящиеся к океану.
   Несколько раз дождь преграждал нам путь сплошной непрозрачной стеной, но к полудню тучи окончательно разошлись, и наступила жара. Мы поднимались все выше и выше в гору. Следы человеческой деятельности встречались лишь изредка в виде сторожевых домов, предназначенных для ночевки полицейского патруля. Возле очередного домика шофер остановил джип.
  -- Здесь Вы будете жить! - сказал водитель. - Продукты питания найдете внутри. Через три дня здесь пройдет патруль и привезет запас пропитания. Если захотите, то с ним сможете вернуться в город. Дорожный телефон имеется, но связь часто не работает из-за гроз. Прощайте!
   Джип умчался. Я оглянулся в поисках адвентиста, сошедшего вместе со мной, но тот исчез. Я остался один...
   В сторожке я нашел мясные консервы, макароны, соль, чай и сахар. Вдоль стены располагался двухэтажный пружинный лежак с матрасами. Стены сторожки были выстроены из досок и щели между ними забиты травой. Внутри было сухо и тихо, насколько может быть тихо в джунглях в солнечный полдень. Где-то неподалеку располагалась деревня Мока. Там, наверное, найдется еда получше, что-нибудь свежее или сладкое. И там живет больная куру.
   Я оставил свои вещи на нижней лежанке и взял с собой только медицинский чемоданчик. За домиком начиналась тропинка, ведущая в лес. Земля была влажная от дождя, от больших капель воды, падающих с сочных листьев на жирную почву. Я углубился в лес. Метров через пятьдесят мое сердце забилось быстро-быстро. Вокруг сгустилась чаща незнакомых деревьев, лиан, корней. Сторожка пропала из вида... Я вернулся назад, убедился, что не заблудился, нашел свои вещи, собрался с силами и вновь углубился в лес. Метров через сто приступ паники повторился в той же последовательности моих действий и с тем же результатом. С третьей попытки я проник метров на двести в глубь джунглей и уже собирался повернуть назад, как лес расступился, и передо мной открылась широкая поляна, и на ней несколько шалашей, крытых пальмовыми листьями. По поляне бродили худосочные домашние свиньи. Перед одной из хижин сидела темнокожая женщина с азиатскими чертами лица и кормила грудью поросенка. "Должно быть, это и есть больная куру!" - решил я и приблизился к ней.
  -- Я врач, - сказал я как можно доброжелательнее и, поясняя сказанное, достал из чемоданчика стетоскоп, но женщина не поняла и, едва взглянув на меня, продолжала кормить поросенка. Тот сладко причмокивал у ее груди.
  -- Я - врач, - повторил я отчетливо. - Куру!
   На этот раз на ее лице отразилось понимание.
  -- Там, - выкрикнула она, возможно, единственное знакомое английское слово, и указала в сторону леса.
   Я продолжил поиски и, пройдя в направлении, указанном туземкой, попал на некое подобие огорода, где лишенные земледельческого порядка, называемого у нас грядками, росли странные травы и кусты неизвестных мне растений. Среди них работали люди, ковыряя землю палками. Взрослые были одеты в подобие набедренных повязок, женщины с обнаженной грудью, дети бегали голышом. Увидев незнакомца, они замерли. Мужчина бросил палку и приблизился ко мне.
  -- Тультуль, - сказал он, указав на себя.
  -- Куру, я врач - представился я, демонстрируя стетоскоп.
   Человек улыбнулся и преувеличенно закивал, демонстрируя, что догадался, о чем идет речь. Продолжая кивать, он жестом пригласил меня следовать за ним. На краю огорода работала женщина. Она клонилась к земле, опираясь на клюку, словно понимала, что если опустится на корточки, то встать уже не сможет.
  -- Онки! - обратился к ней тультуль и что-то сказал на непонятном языке, состоявшем из приятных округлых звуков.
  -- Я - врач, - сказал я заученную фразу, но как продолжать не знал.
   Судя по позе и походке, Онки страдала параличом левой части тела. Мой стетоскоп был здесь бесполезен, и я спрятал его в чемоданчик, раскрыв его на траве. Тультуль переговорил с Онки и вернулся ко мне.
  -- Потом, - сказал он, озабоченно хмурясь, - она хочет закончить работу.
   Я присел в стороне на поваленное дерево, и вдруг прямо за спиной услышал блеяние козы. Это был миссионер - адвентист. На глазах удивленных туземцев, впервые увидевших домашнюю козу, он доил, выжимая из вымени струйки молока. Надоив полную чашу, он предложил ее Онки. Женщина оглянулась в нерешительности. Тультуль взял чашу из рук миссионера, отхлебнул, издал одобрительный звук и передал Онки. Та отпила, удивляясь небывалому вкусу. Вкруг нее собрались голенькие темнокожие дети и нерешительно тянули руки. Онки наклонила к ним чашу, не выпуская из рук. Те по очереди лакали молоко, пачкаясь в нем, как котята. Молоко текло по губам и капало на голые животы, оставляя белесый след на грязных телах. Глядя друг на друга, они хохотали, а с ними и взрослые. С криками радости, они собрались вокруг адвентиста, выпрашивая добавку. Тот торопливо доил несчастную козу и раздавал чашки взрослым, которые передавали их по кругу, не забывая и детей. Вскоре вымя опустело. Миссионер, счастливо улыбаясь, перекрестил толпу. Тем временем, тультуль прикрикнул на своих, побуждая продолжать работу, но едва те вернулись к посевам, произошел переполох. Онки, наклоняясь к земле, потеряла равновесие и упала. Попыталась встать, но не смогла и замычала нечленораздельно. Все бросили работу и подбежали к ней. Тультуль медленно поднял ее с земли и подал палку, ухватившись за которую, та неуклюже выпрямилась и опять согнулась, пытаясь продолжить работу. Ее усилия возбуждали жалость, но она упрямо тянулась к земле свободной рукой, стараясь ухватить сорняк. Однако вытянуть его из почвы, ей не удавалось. Ее пальцы дотягивались до головки цветка, обхватывали ее и срывались, и опять тянулись. Губы издавали мычание. Мальчишка пришел ей на помощь и вырвал сорняк с корнем, но Онки отогнала его гневным жестом, и тянулась теперь к другому цветку, растущему поодаль. Ее рука не могла достичь цели, и чтобы приблизиться, она сделала крошечный шаг, переступила ногами, покачнулась, теряя опору, взмахнула руками и упала опять, больно ударившись плечом о камень. От отчаяния она завыла, уже не пытаясь подняться.
   Тультуль и я подбежали к Онки одновременно, подхватили под руки, подняли на ноги и повели к хижинам. Здесь мы встретили туземную женщину, которая прежде кормила порося своей грудью. Теперь она ходила по двору, собирая камни. Заметив нас, она охнула, взяла Онки из наших рук и отвела вглубь жилища. Тультуль махнул мне рукой и вернулся в огород, я же вступил в хижину, вслед за Онки.
   Онки лежала у стены на груде пальмовых листьев. Такие же стопки листьев по периметру помещения служили, очевидно, кроватями и для других обитателей хижины. На мое присутствие она не реагировала, но я и сам не представлял, как поступить, как обследовать и лечить, и не нашел ничего лучше, чем вернуться на общественный огород.
   Здесь царило оживление. Ковыряя землю, женщины разворошили палками груду прошлогодних, прелых листьев, и оттуда разбежалась по грядкам орава крупных жуков, самый малый из которых был величиной с грецкий орех. В погоне за ними все побросали работу. Голопузые дети бестолково носились в съедобной поросли и, вытянув руки, пытались схватить добычу. Их матери и отец, чья нагота прикрыта лишь набедренными повязками, охотились намного удачнее, ловко сворачивали насекомым головы и собирали в бамбуковые посудины. Проворнее всех была девочка - подросток. Словно ветерок, она успевала повсюду и наловила полную пригоршню. В запале удачи, она совсем обнажилась, чем возбудила всеобщий хохот, но, нимало не смутившись, продолжала бегать голышом. Ее отец, тультуль, хоть и сохранял приличествую положению солидность, выглядел возбужденно. Я заметил, что пока он, как и я, наблюдал за подвижной девчонкой, что-то случилось в его организме, набедренная повязка спереди приподнялась и отдернулась в сторону, перестав скрывать то, чему служила занавеской. И тогда, выбрав одну из взрослых женщин, он, не сходя с места, не стесняясь и не прячась, занялся с ней эротической игрой на глазах у присутствующих родичей, миссионера и меня.
   Похоже, что только мы с миссионером, кормившим в это время козу, почувствовали свою неуместность. Адвентист, прихватив животное, возмущенно скрылся в лесу. Я же вернулся в хижину к Онки. Однако пробыл я там не долго. Онки не реагировала на мои оклики, отвернувшись к стене лицом. Стены и потолок жилища были построены из перевитых лианами стволов бамбука, законопачены соломой и прикрыты крупными пальмовыми листьями. Свет заходящего солнца едва проникал в глубь хижины, так что разглядеть выражения лица Онки я не мог. Мне показалось, что она стонет. Повинуясь инстинкту врача, я наклонился над ней безо всякой идеи, просто прислушиваясь к ее дыханию. Вдруг Онки открыла глаза. Сверкнули белки, широкие в темноте зрачки расширились еще больше. Внезапно, она зарычала, по-животному оскалив зубы перед моим носом....
   Я выскочил наружу. На поляне перед хижиной стояли два незнакомца. Приглядевшись, я их узнал. Два миссионера из вчерашней гостиницы, католик и мусульманин, в свою очередь узнали меня.
  -- Здравствуйте, доктор! - это были первые благозвучные английские слова, услышанные мной со времени высадки на этом странном месте. - На Вас лица нет. Культурный шок? То-то же! Видели больную? Где она?
   Кажется, я обрадовался встрече с ними.
  -- Она внутри, - кивнул я в сторону хижины.
  -- Лежит? - переспросил мусульманин.
  -- Лежит.
  -- Лицом к стене?
  -- Да...
   Миссионеры переглянулись. Мусульманин криво ухмыльнулся, а католик нахмурился, как будто в положении больной на постели заключался некий важный смысл. Не продолжив разговор, они удалились по тропинке, по которой пришел я в деревню. Я же остался сторожить больную.
   Вскоре туземная семья вернулась с огорода, неся с собой дневной урожай. Тультуль развел костер. Первыми принялись за еду дети. Под руководством все той же девочки - подростка, они накалывали на бамбуковые палочки недавно наловленных земляных жуков и поджаривали их на огне. Жуки шевелились и потрескивали на пламени, а потом трещали в детских зубах. Мне показалось, что насекомые были их излюбленным кушаньем.
   Кроме членистоногих, с огорода принесли клубни бататы, пучки зелени с толстыми стеблями и несколько крупных пальмовых орехов. Приготовлением этих мало аппетитных для меня продуктов были заняты женщины: измельчали пищу бамбуковыми ножами, складывали в пустые бамбуковые стволы, толщиной в голень и устанавливали на угли. В это время дети уже закончили свою насекомую трапезу и теперь бегали вокруг женщин, выпрашивая и с легкостью получая другую еду. Продуктов питания было вдоволь. Сваленные в кучу, они составляли приличную гору. С некоторым волнением я думал о том, что вскоре и меня позовут к костру и предложат туземную еду...
   Постепенно возле огня добавилось мужчин: взрослых и юношей разной степени зрелости. Все они состояли, вероятно, в родстве с тультулем, либо были мужьями женщин, работавших прежде в огороде, а теперь встретивших их приветствиями и недвусмысленными эротическими телодвижениями.
   Девочка - подросток выделялась среди соплеменников светлым цветом кожи, более стройной и прямой осанкой, более европейской формой лица. Звали ее Бука. Именно ей, всеобщей любимице, поручили пригласить меня к костру...
   Я помню ее извилистое движение в мою сторону, начавшееся в противоположном направлении походом вокруг костра с вытянутой рукой, которой она хлопала по черным и голым плечам своих родичей и получала ответные хлопки по светлой спинке. Несколько слов и улыбок детям и юношам, и столько же в ответ. Горячий клубень бататы, перебрасываемый с руки на руку и, как бы нечаянно, упавший на спину симпатичного паренька. Тот вскочил и погнался за Букой, догнал и вывернул руку. "Ай-ай!" - взмолилась она по-девичьи и была отпущена с легким шлепком. И, наконец, оказалась рядом со мной.
  -- Прошу к огню! - услышал я неожиданно ясные английские слова.
   Бука стояла передо мной, выпрямившись и слегка играя плечами, скрестив на груди руки, а также скрестив ноги, покачиваясь из стороны в сторону. Кажется, я покраснел, но в темноте это было незаметно. Я не смог вымолвить ни слова, но последовал за ней к костру. Она опустилась на землю рядом со мной и оставалась там до конца трапезы.
   Едва я присел, передо мной появилась бамбуковая цилиндрическая чаша полная зеленой кашицы и вмешанных в нее крупных кусков зеленых стеблей разных сортов. По моему растерянному виду, по неловкой робости, с которой я держал в руках эту чашу, по медлительности моего с ней обращения, туземцы кое о чем догадались. Побуждаемая одобрительными криками тультуля, Бука взяла у меня варево, показала мне свою смуглую ручку, облизала ее язычком, быстрым движением погрузила в мою чашу, зачерпнула ладошкой и ловко вылила кушанье себе в рот, прожевала, проглотила и вылизала оставшееся на пальцах. И еще раз, показав мне пустую ладошку, как английские дети демонстрируют опустевшую их усилиями тарелку, Бука погрузила ее в мою чашу, зачерпнула, провела по стенкам, вылила себе в ротик и облизала. И в третий раз повторила урок. Ее шалость была тут же отмечена строгим окриком тультуля, и опустевшая чаша с варевом вернулась в мои плохо приспособленные к подобным занятиям руки.
   К счастью, в моей сумке оказалась коробка сухого ванильного печенья. Я совсем не собирался делить свое лакомство с аборигенами, но едва я достал себе пластинку и захрустел во рту сухими крошками, как вкруг меня собралась стайка ребятишек. Я раздал им по одному, но и остальные пирующие были не прочь отведать от моих припасов. Разумеется, я отдал всю коробку тультулю. Тот отправил ее по кругу родичей. Каждый брал по кусочку и передавал дальше. На середине дележки я с тревогой осознал, что Буке может и не хватить. Я видел, с какой скоростью тает стопка печенья в руках туземцев. Быстрый подсчет определил, что Буке, возможно, достанется последний кусок. Бука подпрыгивала в ожидании лакомства, но пластинки печения быстро таяли. Остались считанные кусочки. Последний предназначался ей, однако некий мальчишка захотел добавки, кто-то зазевался, и маленькая черная рука пролезла между другими и выкрала внеочередной кусочек.
   Короче, Буке не досталось печенья. Я был виноват. В моей сумке не нашлось более ничего лакомого, чем я мог ее угостить. Моему стыду не было предела, и Бука не скрывала разочарования. Моя бамбуковая чаша с зеленым варевом исчезла в чьих-то руках. Трапеза закончилась. Туземцы разошлись по хижинам. Я заметил, что женщины и мужчины спали в отдельных шалашах, и вспомнил, что Онки не появилась за вечерним всеобщим костром. Не зная, что означает этот факт, и все же обеспокоенный, я покинул индейский хутор...
  

9

  
   Возле полицейской сторожки, где я намеревался провести одинокую ночь, пылал костер, и рядом с ним сидели католик, и в небольшом отдалении, мусульманин и адвентист.
  -- Садитесь с нами, поросенок как раз поджарился, - сказал католик, покручивая тушку на вертеле, - или наелись у форов травки?
  -- У форов..., - повторил я вслух новое для меня прозвище туземцев. - Форы ужинали сладким бататом.
  -- У нас тоже есть бататы к поросенку на гарнир. И все это за два австралийских доллара. Даже форы разобрались в значении денег. Садитесь, составьте мне компанию, а то эти свининой брезгуют, - кивнул католик в сторону двух миссионеров. - Что там с нашей больной, долго ли протянет?
  -- Медицине не так уж много известно о болезни куру, - проговорил я. - Но, судя по состоянию этой женщины, по ее работоспособности и упитанности, течение болезни ожидается длительное.
  -- Длительное, говорите... Так зачем же она лицом к стене отвернулась? Не знаете? А зубы она на вас не скалила?
  -- Скалила...
  -- То-то же... У форов длительного течения не бывает. Все у них быстро, легко и просто. Пища сама растет прямо под ногами, в крайнем случае, над головой. Нагнись или подпрыгни, и будешь сыт! Дождевая вода каждое утро с неба течет, подставь корыто - и пей! Огород поливать не надо, теплая одежда не нужна. Одноразовая бамбуковая посуда всегда под рукой - не надо мыть. Здесь, в горах, даже тропическая малярия не водится. Даже опасных человеку хищных зверей на этом острове не существует. Как же такое место, по-вашему, называется?
  -- Рай! - неосторожно выкрикнул я.
  -- Не впадайте в ересь! Эти люди не соблюдают ни одной из десяти заповедей. Ни одной! И не подозревают об их существовании. Наш долг, научить их добру. И ваш долг тоже. Не думайте, что ваша медицинская функция искупает или заменяет функцию воспитательную!
   Разумеется, я не собирался вступать с миссионером в теологические споры. Я был голоден, поросенок - аппетитен. Жир капал на огонь, бока подрумянились и в некоторых местах подгорели, образуя черную заманчивую корочку...
   Оторвав от тушки приличный кусок, католик протянул его мне. И подал соль.
  -- Вот настоящей соли у форов нет. Правда, есть суррогат вполне неплохого качества. Даже здесь они преуспели! - сказал он зло.
  -- За что вы на них сердитесь? Это дети природы вдали от цивилизации. Живут, как умеют!
  -- Скоро узнаете! - оборвал меня сотрапезник. - Гораздо быстрее, чем вам кажется, узнаете - почему. Хотя вас, врачей, ничем не удивишь. Кстати вопрос! Кто, по-вашему, сыграет большую роль в лечении куру: вы или мы, врачи или миссионеры, медицина или религия?
   "Странный вопрос, - подумал я. - Религии никогда не ставили себе задачу бороться с болезнями. Для них болезни - наказание божье. Если же куру - наказание, то..."
  -- За что? - спросил я вслух.
  -- Скоро узнаете! - опять пообещал католик.
   Похоже, у него были давние счеты с врачами. Я решил больше не встревать, разговор перестроился на благополучные рельсы тривиальных вопросов кто, откуда, когда. Время шло, а между делом адвентист и мусульманин заняли обе лежанки, так что мне довелось коротать ночь на земляном полу прямо под душистым сводом Южного полушария. И вспоминать о Мери...
  

10

  
   Прохладный утренний дождь наполнил бидоны свежей водой. Знакомой дорогой я пришел на хутор Мока и уверенно направился к хижине Онки, но мне наперерез бросился тультуль.
  -- Туда нельзя! Табу! Это женское место! Мужчинам нельзя!
   Он был решителен, вооружен луком и стрелами и совсем не походил на вчерашнего любезника. Что-то произошло ночью, что-то его испугало. Я отступил, лучше было не лезть на рожон, а разобраться, что случилось.
  -- Я хочу осмотреть Онки!
  -- Нельзя входить на женскую половину!
   Его вид был грозен. Проблемы с форами начались, как и предсказывал миссионер. Размышляя над ситуацией, я бродил неподалеку от хижины Онки, поздоровался с женщиной, по-прежнему кормившей грудью поросенка. Заметил чьи-то любопытные глаза, смотревшие на меня из-за кустов, и присел на поваленное дерево. Задумчиво достал из сумки пачку с печеньем и начал жевать, громко хрустя крошками...
   Спустя несколько минут, зверушка из кустов предстала передо мной во всей своей первобытной нагой красоте. Это была Бука. Я выдал ей одну пластинку печенья.
  -- Как поживает Онки?
  -- Она умирает, - ответила девчонка, небрежно поглощая лакомство.
  -- Как ты узнала? - вырвался у меня глупый вопрос.
   Почему-то я всегда попадал впросак с этой девчонкой. Бука вертелась передо мной, вытянув просящую ладошку. Я выдал ей еще одно печенье.
  -- Она лежит лицом к стене!
  -- Но от этого не умирают!
   Бука слегка отстранилась и посмотрела на меня, как на дикаря.
  -- Она не ест и не пьет!
  -- Почему?
  -- Потому, что умирает!
   На все у нее готов ответ, но я обязан был разобраться, даже ценой окончательного падения в ее глазах. Поскольку я-то знал, что должна быть причина, из-за которой человек не может принимать пищу.
  -- Что же мешает Онки кушать? Боль в животе, рвота?
   Я сопровождал свои слова выразительной мимикой и жестами, на тот случай, если словарный запас Буки не включал этих английских слов. Бука протянула руку за очередной печенинкой и немедленно получила ее.
  -- Нет, она не ест, чтобы поскорей умереть, пока куру не свела ее с ума, как это произошло с ее матерью и сестрой - моей бабушкой и тетей.
  -- Как это выглядело?
  -- Они вели себя, как обезьяны: ревели, мычали, катались по земле. Всем было стыдно за них, а Онки гордая и умереть не боится. Она знает, что и после смерти останется с нами. Ой!... - она оборвала себя и посмотрела на меня подозрительно.
  -- Что?
  -- Ты же не станешь уговаривать нас похоронить мою маму в земле?
   Я пожал плечами, не понимая, что вызвало испуг Буки и почему я должен уговаривать хоронить в земле. А как иначе?
   - Вы позволяете земляным червям грызть своих любимых? Значит, вы их не любите!
   Бука убежала. Растерялся и я. Как понимать ее слова? В ее поведении, обиде и бегстве зажглось нечто эмоционально заряженное, до которого я грубо дотронулся, сам не зная, как... Я вернулся в сторожку, в дорожной сумке обнаружил тетрадку, переданную мне Люси, и стал перелистывать дрожащими руками. Люси приказала в моем сне прочитать эту книгу еще до того, как повстречаюсь с болезнью. Но я собирался покинуть остров, и пренебрег ее советом. И, кажется, напрасно!
   Я перелистал тетрадь, как обычно, сзади наперед, и на первой странице обнаружил имя автора. Им был... Коломбо Кук!
   Передо мной разворачивался вполне научный труд, подробно описывающий быт туземцев. С портретами людей, зарисовками фруктов, зверей и растений. Внушительное антропологическое исследование, систематически описывающее привычки форов с углубленным описанием их питания. Но я искал другое... Я искал, нетерпеливо перебрасывая страницы, описание погребальных церемоний племени Фор, рисунки захоронений, надгробий, гробов, упоминание о трауре. Наконец я нашел главу, титульный лист которой гласил: "Отношение к смерти". Последующие за ней страницы были выдраны торопливой рукой. Лохмотья оборванной бумаги торчали из корешка... Черт! Кто и когда вырвал эти страницы? С какой целью? Не дело ли это рук одного из миссионеров, питающих ненависть к врачам?
   Мне опять захотелось бежать обратно в Англию. Но мысли вернулись к Буке. Ее мать, Онки, умирает от куру, как умерли бабушка и тетя. Что же такое куру? Не наследственная ли это болезнь, передающаяся дочкам по материнской линии или, напротив, болезнь, обусловленная особым островным питанием? Интересно...Более интересно, чем противно!
   Дальнейшие вопросы следовало адресовать Буке. Но сначала мне хотелось узнать как можно больше о жизни форов из замечательной тетрадки, подброшенной мне Коломбо.
   Тот день я провел в сторожке, читая записки Кука и вспоминая Мери. Но звуки тропического ливня отвлекали меня от тетради. Да крики диких зверей заставляли осторожно озираться на столпившиеся вокруг деревья. И выглядывая из домика, я всякий раз заново убеждался, что нахожусь далеко от дома, на высокогорной долине острова Папуа.
  

11

  
   Предсказание католика оправдалось. Онки умерла быстрее, чем я ожидал - на следующий день... Эту весть принес в сторожку мусульманский миссионер, просыпающийся первым для утреннего намаза. Он вернулся из туземного хутора чуть не бегом и, запыхавшись, растолкал католика. Тот кубарем слетел с верхней лежанки, едва не наступив на прикорнувшего внизу адвентиста. Впрочем, и тот не проспал эту новость, вскочил и скорее побежал кормить козу.
   "Что за паника?" - думал я, но и мне не спалось. Я должен был убедить тультуля переправить тело в больницу порта Моресби, где бывший Люсин любовник, патологоанатом, мог произвести грамотное вскрытие.
   На туземном хуторе собралось в то утро необычное множество людей. Дикари из мужской хижины, которые в обычный день проводят утро за охотой или в боевых учениях, бестолково слонялись по двору. Женщины и дети, обычно пропадающие на огороде, толпились неплотными кучками возле хижины Онки. Мое появление вызвало ропот и неодобрительные взгляды, но я рассчитывал на помощь Буки и тультуля. Так много туземцев сразу я еще не встречал. Их одежда состояла из набедренных повязок, к которым добавилась плечевая накидка из перьев и шкурок, служившая украшением для важных событий. Их тела были хорошо сложены, в меру упитаны, без признаков голодания или кожных инфекций. Черты лиц наиболее приближались к меланезийским: большая голова на короткой шее, крепкие мускулы, но узкие плечи, кожа смуглая, почти черная, матовая. Приглядевшись внимательнее, я заметил, что ягодицы взрослых странно испорчены многочисленными шрамами, выщербленными, словно от оспы. Отметины были только у взрослых, и только на ягодицах. Количество шрамов возрастало с возрастом обладателя. У молодых их было мало, у пожилых - много. Они походили на укусы мелкого животного, каждый укус удалял кусочек ткани и оставлял постоянный след. Но почему только у взрослых? За исключением этого, форы производили впечатление очень здоровых, выносливых и хорошо питающихся людей. Я заметил доброе, любовное отношение друг к другу: мужчин к женщинам, мужчин к мужчинам, взрослых к детям и детей между собой. Ни откровенной вражды, ни излишнего почтения к старшим, ни затаенного страха, который всегда проглядывает сквозь уважение слабого к сильному в патриархальных сообществах, я не различал. Группа молодых мужчин соревновалась в натягивании лука. Хорошо упитанный мальчишка забрался на плечи к одному из подростков, пока тот по указанию старшего натягивал тетиву на лук, не слишком преуспевая в этом. Подросток пыхтел и потел в повторных попытках в кругу других учеников, возня младшего брата мешала ему нещадно. Я ждал, опасаясь, что малому несдобровать, но вместо наказания он был ласково снят с плеч и с поцелуем отправлен к матери. Потом старший без тени насмешки сжалился над подростком, помог натянуть тетиву и с поцелуем вернул ему лук под крики одобрения других учеников. Начались упражнения по стрельбе. Девочки и молодые женщины наблюдали за соревнованием и подбадривали криками. Повсюду словно священные животные бродили свиньи и бросались людям под ноги. Об них спотыкались и падали, но никто не ударил ни палкой, ни ногой. В крайнем случае, отгоняли руками. На площадке царил мир. Тем обиднее было ловить на себе враждебные взгляды, которых я не заслужил. На меня косились, но не гнали. Ни Буки, ни тультуля не было среди туземцев, и я боялся, что не успею предупредить их о своем желании переправить тело Онки в порт Моресби.
   В стороне, на опушке леса разгорался костер. Древесные обрубки горели в специально вырытой яме. К прогоревшим добавляли свежих, чтобы наполнить яму доверху углями. Когда яма заполнилась, горячие угли покрыли банановыми листьями, на них уложили целую свинью, а вкруг нее бататы, съедобные зеленые стебли, мясистые побеги и другую мелочь, покрывая свинью целиком. Всю эту гору продуктов забросали сверху землей и полили водой. Из ямы повалил густой пар.
   Такой способ приготовления пищи я видел впервые. Как называется это варево?
  -- Это муму, - услышал я голос Буки. - Готовится слишком долго, зато получается вкусно и много. Хватит на всех!
  -- Где твой отец?
  -- Тультуль? - переспросила она.
  -- Где он?
  -- Прощается с Онки.
  -- Я хочу взять Онки в порт Моресби, чтобы узнать, чем она болела...
  -- Она болела куру.
  -- ...чтобы определить, от чего возникает куру и как ее лечить.
   Английские слова "kuru" и "cure" прозвучали в моих устах почти одинаково, я поправился, повторил, и "прокурлычил" еще раз, чем рассмешил Буку, выведя из несвойственной ей серьезной грусти. В очередной раз Бука смеялась надо мной. Но я поспешил вернуть ее к разговору.
  -- Тультуль не согласится отдать Онки, - наконец ответила Бука. - И я бы не отдала!
   Я и сам понимал, что время упущено. Судя по количеству собравшихся на площадке форов, приготовления к похоронам были в разгаре. И все же, я должен был попытаться. В моем багаже был охотничий нож - подходящий подарок для тультуля в обмен на тело его жены.
   Я вернулся в сторожку и еще издали услышал странные звуки, напомнившие мне столярную мастерскую - треск дерева, скрежет пилы, стук молотка. Миссионер католик, засучив рукава, строил из досок длинный узкий ящик.
  -- Для Онки! - сказал он гордо.- Прикинь на глаз длину ее тела! Не короток?
  -- Гроб?!
  -- Осталось приладить красную обивку и получится прелесть. Клюнут на красное форы? Кстати, не видели ли Вы, как продвигаются дела у Абдаллы? Он роет могилу поблизости к хутору. Я уговорил его вырыть яму поглубже на тот случай, если форы предпочтут мой гроб его савану.
   Уверен, что он воображал себя святым Петром, хоронящим Ешу. Я успокоил его волнение о длине гроба, не распространяясь о своих планах, но католик увидел в моих руках охотничий нож и нахмурился.
  -- Зачем Вам нож? Вы что с форами заодно? - намекая на что-то мне непонятное.
  -- Хороший охотничий нож для тультуля... - ответил я без пояснений.
  -- Аа... - он взял нож в руки, с проворством... повара сделал несколько рубящих и режущих движений... - Нет сомнения, что с настоящим ножом это делать удобнее, чем с бамбуковыми скребками.
  -- Что - это?
  -- Подержите ткань!
   Я натянул один конец красного бархата, миссионер ухватил другой и мелкими гвоздиками прибил к боковой доске. Затем с другой стороны, с торцов и к крышке. Бархат красиво натянулся, белея на сгибах.
  -- Так что - это?
  -- То, что они делают с трупами... впрочем, - он взвесил оружие в руке, словно решая, вернуть ли его мне - нож не меняет дела!
  -- О чем идет речь?
  -- Скоро увидите!
   "О чем таком намекал католик, что и рассказать нельзя?..." - недоумевал я мысленно.
   По дороге обратно я увидел миссионера - адвентиста, который усиленно доил козу. Весь тот день с самого утра он доил, кормил и доил, наполнив молоком почти полное ведро. Заметив меня, он улыбнулся, затем озабоченно нахмурился и продолжил дойку.
   Я увидел тультуля в ту самую минуту, когда он покидал хижину Онки.
  -- Онки умерла, - сказал я. - Примите мои соболезнования!
   К моему удивлению, на этот раз тультуль был одет вполне по-европейски: клетчатая рубашка, джинсовые ковбойские штаны, но босиком. Эта перемена и обрадовала меня, представив мужа Онки в более цивилизованном виде, и огорчила, поскольку ценность моего подарка стала спорной.
  -- Это подарок, - я протянул ему нож, чтобы сразу расположить к себе.
   Тультуль рассмотрел ножны, нож, попробовал остроту стали и остался доволен. Это меня приободрило.
  -- Я хочу взять тело Онки в больницу порта Моресби, чтобы определить причину смерти...
  -- Куру, - односложно сказал тультуль.
  -- ...чтобы исследовать куру и найти лечение.
  -- Слишком поздно! - он покачал головой и сделал движение, чтобы вернуть мне нож.
  -- Нет-нет, это подарок! - возразил я после небольшого колебания.
  

12

  
   Последующие три события произошли почти одновременно.
   Из-за кустов появился Абдалла с белым саваном в руках.
   Из женской хижины вынесли тело Онки и уложили на деревянный топчан неподалеку от костра. Туземцы окружили мертвое тело, раздались первые всхлипы, первые и еще робкие крики женщин...
   На площадке появился миссионер - католик, неся на плече красивый, обитый красным гроб. Ему помогал адвентист, подставив плечо. Шествие замыкала коза.
   Красный бархат произвел на туземцев впечатление спустившегося с неба солнца. Не знающие тканей и, тем более, крашеных тканей туземцы уставились на него, открыв рот. Горестные крики задохнулись. Католик поставил гроб на землю возле тела Онки. Форы, забыв о горе, собрались вокруг, борясь с желанием потрогать руками пылающую ткань. Миссионер не возражал, туземцы осмелели, сразу несколько человек вытянули к гробу руки, погладили ворс, наслаждаясь небывалым ощущением, причмокнули языками. Другие руки тянулись сквозь, отталкивали ближестоящих, протискивались и трогали, гладили, щипали. Дети и взрослые в едином порыве, не сводя с красного бархата глаз, собрались вокруг гроба, позабыв об Онки.
   Католик принял величественный вид, наслаждаясь произведенным эффектом. Он стоял в красном изголовье среди согнувшихся пополам туземцев, словно пастор над паствой. Выждав несколько минут, он вытянул вперед руки и приказал переложить тело в гроб. Туземцы подчинились беспрекословно. Онки свободно поместилась в слишком просторном гробу. Между телом и бортами осталось много лишнего места. В моей голове промелькнула нелепая мысль, что неплохо бы заполнить его чем-нибудь ей дорогим, но миссионер уже начал отпевание. В этом деле он был мастак. Его голос звучал над головами туземцев, то набирая силу, то ослабевая, то спускаясь к верхним басам, то поднимаясь к высоким нотам. Он пел, проговаривал латынь нараспев, переходил на речитатив, возвращался к пению. Его голос вибрировал и перекликался, в невесть откуда взявшейся акустике. По его команде зачарованные форы подняли на плечи гроб и понесли к указанному мусульманином месту погребения. Тело Онки глухо перекатывалось, ударяясь о бортики. Образовалась похоронная процессия во главе с миссионером, а за гробом торжественно шествовали туземцы в набедренных повязках. Никто кроме меня не замечал комичности ситуации, напоминавшей обычные похороны на старом городском кладбище Лондона, если бы не голые ягодицы форов, изъеденные неизвестной молью. Смесь торжественного и смешного. И ничего странного или страшного.
   Процессия медленно продвигалась к опушке леса, руководимая миссионером, не перестающим петь. Там, в небольшом отдалении от туземного хутора находилась выкопанная мусульманином могила, способная вместить и гроб, и тело в саване. Вдруг из кустов выпрыгнул тультуль и преградил дорогу. В его руках был подаренный мною охотничий нож...
  

13

  
   Тультуль занял воинственную позу, выставив вперед нож, но похоронная процессия продолжала двигаться вперед. Задние напирали на передних, которые силились остановиться, увлекаемые тяжестью гроба. Возглавляющий шествие миссионер замедлил движение, продолжая петь, получил толчок гробом в шею, пробежал пару шагов вперед и замер в нескольких сантиметрах от обнаженного лезвия. Его голос задрожал, пустил петуха, но, к чести католика, после секундного замешательства он выпрямился и запел снова, воображая себя мучеником веры. Все замерли, мое сердце забилось при виде собственноручно подаренного ножа, направленного против знакомого человека. Неужели именно моему подарку суждено стать орудием убийства? Я вспомнил, как совсем недавно этот самый нож был в руках католика, а теперь острие оказалось в сантиметре от его живота.
   Воинственная поза дикаря не оставляла сомнений о намерениях, но удара ножом не последовало. Убедившись, что шествие остановилось, тультуль, не говоря ни слова, спрятал нож в ножны, обошел миссионера, раздвинул соплеменников, приказал опустить гроб на землю и, подняв Онки на руки, прошел сквозь толпу. Форы пропустили вождя и последовали за ним с той же легкостью, с какой прежде шли за миссионером. Пустой гроб перевернулся на бок. Рядом с ним, опустив руки, стоял онемевший католик, бесстрастный мусульманин, адвентист с козой и я.
   Только теперь я перевел дух и... последовал за туземцами.
   Труп Онки был водворен на топчан возле костра, где готовилась муму - праздничная трапеза форов, как извещала прочитанная накануне тетрадь наблюдений Коломбо Кука. Но до пиршества было еще далеко. Началась туземная похоронная церемония. Раскачиваясь всем телом, заголосили женщины. Зарыдали в голос, царапая себя ногтями. Рыданья, стенанья и крики постепенно усилились, все новые женщины присоединялись к толпе, окружившей Онки, и тоже всхлипывали, переходя на вой. Какими бы искусственными ни казались групповые изъявления горя, но подействовали они на всех. Воцарилась тягостная обстановка. Мужчины понурили головы, хоть и не принимали участия в совместных криках и стонах. Даже я проникся горестной атмосферой, вначале казавшейся ненатуральной, а затем ставшей невыносимой. На лицах женщин образовались царапины, по телам текла кровь, всхлипы и стенания становились все более естественными, провоцируемые настоящей телесной болью. Вдруг туземцы сгрудились вокруг тела Онки тесной толпой. Там внутри происходило что-то страшное. Над согнутыми спинами дикарей во весь рост поднялся тультуль с камнем в занесенной руке. Замахнулся, издал дикий крик и ударил. В тишине внезапно смолкнувших стонов раздался глухой удар и треск. Вновь поднялась рука с камнем, замахнулась. Звериный крик, удар... Камень в руке тультуля обагрился кровью. Очередной замах и удар... Спины туземцев скрывали происходящее от наших глаз. Чья это кровь? Человека? Свиньи? Ритуальное убийство? Но визга жертвы я не слышал. Мне стало страшно и захотелось бежать. "Смотри и запоминай!" - просипел мне на ухо католик. В его глазах была ненависть, а я и без его советов не мог оторвать взгляда от тультуля с окровавленным камнем в руке, которая поднималась в неумолимом ритме и с криком опускалась на жертву. Но крик был особенный. Крик страдания. Крик внезапно прорвавшегося мужского рыдания. Крик дикого горя.
   Наконец, тультуль дал волю слезам, и одновременно прекратились удары. Очевидно, эта часть похоронной церемонии закончилась. Мужчины ушли разгребать верхнюю, запекшуюся корку земли, под которой во внутреннем тепле, словно в печке, готовилась муму. Поредела окружающая тультуля толпа, оставив возле него лишь несколько самых близких родственников. Среди них была и Бука. Я подошел поближе, чтобы разглядеть жертву, но увидел только тело Онки, чья голова..., чей череп был разбит, проломан насквозь, обнажая поврежденный мозг.
   Тультуль стонал, уткнувшись головой в колени. Бука выглядела измученной, тело исчерчено царапинами от ногтей, глаза заплаканы. Другие туземцы - близкая родня и старшие дети умершей были не в лучшем состоянии. Младшие дети цеплялись за взрослых, боясь даже плакать.
   Тультуль пришел в себя первым, встряхнул головой, выпрямился и ушел, ни на кого не глядя. Возле трупа собрались взрослые женщины, и началась непонятная мне возня, подготовка к следующему этапу похорон.
   В руках женщин появилась напоминающая неширокие банки, бамбуковая посуда, каменные скребки, костяные иглы и... охотничий нож, подаренный мною тультулю. После недолгих приготовлений началась процедура, отдаленно напоминающая медицинское вскрытие трупа.
   Мозг Онки переложили в бамбуковые банки, запечатали листьями папоротника и поставили в сторону. Затем занялись телом и конечностями. С помощью бамбуковых ножей, мышцы отделяли о костей и тоже упаковывали в банки. Несколько человек работали одновременно, быстро и ловко, в трудных местах пользуясь моим ножом. Та же участь постигла и внутренние органы. Между взрослыми крутились дети, протягивая повсюду руки, чтобы потрогать и затем облизать. Все это время миссионеры находились неподалеку. Оборачиваясь к ним, я замечал, как темнеют их лица. "Почему они не уходят?" - думал я, замечая их напряженные позы. Я уже не искал у них объяснений происходящему, просто ждал и наблюдал, запоминая детали. Интуиция подсказывала мне, что туземные привычки обращения с трупами могут иметь значение в моем исследовании болезни куру. Зрелище было столь удивительным и варварским, что невозможно было оторвать глаз. Я смотрел, как нужное для науки тело потрошили дикие руки с неизвестной мне целью. Ясно было одно: изучать его под микроскопом они не собираются. Меня так и подмывало обратиться к тультулю с просьбой, пожертвовать мне кусочек Онкиного мозга, но вспомнив происшествие с гробом и католиком, я понял, что это бесполезно.
   Вскоре, процедура разделения тела была закончена, и бамбуковые банки с останками Онки поставлены... на горячие угли, уничтожая последние мои надежды получить пригодный для изучения материал. Одновременно форы, занимающиеся приготовлением муму, закончили откапывать поросенка и всю груду зелени и овощей, в которых он тушился. С призывными криками все туземцы собрались вместе для какой-то, по-видимому, заключительной церемонии похорон. Тультуль занял центральное место и распределил по рукам детей и женщин еще горячие бамбуковые цилиндры с останками Онки... В этот момент за моей спиной раздался дикий звук. Это был исступленный крик миссионера - католика.
  -- Форы, не ешьте человеческое мясо! Прекратите немедленно, это противно Богу! Прекратите, да не будете прокляты! Прекратите это сатанинское дело! А не то, гореть вам в аду!
   Католик был страшен, глаза вытаращены, волосы взлохмачены. В темноте, освещенные неровным светом костра мелькали белки его глаз и зубы, оскаленные во время крика. Он был охвачен религиозным экстазом.
  -- Форы, вы заблуждаетесь! Не убей, не кради, не прелюбодействуй, почитай отца твоего, не желай дома ближнего, помни день субботний!
   В исступлении он перечислял десять заповедей, словно молитву, и надо сказать, что страстная его речь, а вернее громовой звук его голоса произвели на форов впечатление. Некоторые испугались, отбежали в сторону и прижались к стволам деревьям, становясь невидимыми. Другие замерли на месте, в темноте блестели их глаза, направленные на миссионера. Не испугался только тультуль. По его команде, сидевшие рядом с ним ближайшие родственники, начали быстро поглощать содержимое бамбуковых стаканов. Взрослые женщины ели сами, а малыши получали свою порцию из рук родителей. Бука была среди тех, кто, торопясь, ел, и угощала чьего-то ребенка, присевшего ей на колени.
   По указанию католика, к делу подключился мусульманин. Он доказывал что-то тультулю, потрясая саваном, видимо, уговаривал его похоронить останки Онки если не в гробу, то в саване. Что бы продемонстрировать преимущество савана, он натянул его на себя, словно спальный мешок, и флюоресцировал в темноте белой тканью, пока не покачнулся и не упал. Тультуль вызволил его из мешка, поблагодарил и взял себе саван, очевидно, чтобы использовать добротную ткань для других целей.
   В это время миссионер - адвентист, надоивший за целый день порядочное ведро, подносил полные чашки фосфоресцирующего в темноте молока в обмен на бамбуковые цилиндры с останками. Он единственный из миссионеров, кто преуспел в своем занятии, но большинство цилиндров вернулись к нему пустыми или полупустыми.
   Видя, что непослушные форы закончили поедать труп Онки, католик перешел на проклятия.
  -- Дети сатаны, вы погибнете в муках! Болезнь Онки перейдет и на Вас, на всех каннибалов, кто ослушался воли Божьей. На всех до одного, на тех, кто надругался над мертвой, и на тех, кто им потворствовал! Проклятие на вашу голову, на голову детей ваших и детей ваших детей! Господь Бог, Бог ревнитель, накажет и детей за вину отцов до третьего и четвертого рода! Погибните все!
   "Счастье, что форы не понимают его проклятий!" - думал я, опасаясь, что тультуль прикажет своим соплеменникам заставить католика замолчать. На площадке оставалось к тому времени очень немного людей. Да и те казались напуганы страстным гласом миссионера, который все набирал и набирал силу, приобретая новые театральные вибрации. Вдруг он смолк на полуслове и ухватился за ягодицу.
  -- Доктор! - позвал он, внезапно вспомнив обо мне. - Что это?
   Из ягодицы торчала стрела.
  -- Ай! - закричал католик, когда я, повинуясь бессознательному инстинкту, потрогал стрелу рукой. Он упал, перевернулся на бок, и ощупал деревянный ствол. - Черти!
   Первым к раненому подоспел... тультуль. Только теперь он испугался.
  -- Мистер, не двигайтесь!
   Он внимательно разглядел оперение стрелы.
  -- Не может быть, но это... наша стрела. Кто посмел?! Не может быть... Это случайность... Держитесь, мистер! Не волнуйтесь, это наша стрела, не отравленная. Но... как случилось?... Это охотники! Мальчишки на ночной охоте! Я их накажу.
   Тультуль суетился, заглядывал католику в лицо, но тот отворачивался в негодовании. Тультуль свистнул. Из кустов выступили ранее незаметные темнокожие стрелки. Тультуль прокричал им что-то по-своему, и вперед вышел подросток, тот самый увалень, который прежде не сумел натянуть тетиву.
   - Это он, мистер! Случайно... Но он будет наказан!
   Я помог раненому встать. С другого плеча его поддерживал мусульманин. Католик ковылял, прихрамывал или прыгал на здоровой ноге, опираясь на наши плечи, всю дорогу до сторожки, а за нами шел миссионер - адвентист, ведя на поводке козу.
  

14

  
   Миссионер лежал на животе. Стрела торчала из ягодицы кверху и покачивалась, как стрелка барометра. Удалить ее в условиях темной сторожки не было никакой возможности. Адвентист связался по телефону с полицейским участком, находившимся в порту Моресби. Через час нам сообщили, что усиленный полицейский патруль прибудет только к утру, отвезет раненого в больницу и арестует мятежных туземцев. Но католик не желал ждать, скрежетал зубами и требовал вытащить стрелу.
   Пригодился столярный инструмент, которым сколотили никчемный гроб. Пошли в ход кусачки и плоскогубцы. Каждая манипуляция со стрелой причиняла раненому боль, которую тот и не думал скрывать. При первой же попытке выдернуть стрелу миссионер закричал и, к счастью для него, потерял сознание. Когда он очнулся, стрела была обломана на коротком расстоянии от кожи, и так причиняла меньше боли при движениях тела.
  -- Сатанинские дети! - с новой силой злился миссионер. - Каннибалы! Завтра же сюда прибудет полиция и всех их заберет. Ведь знают же, что каннибализм карается, но все равно не могут удержаться! Хуже зверей! Те пожирают своих от голода, а эти для удовольствия! И поделом им куру, я уверен, что болезнь эта - наказание божье за людоедство! Я уверен, что стоит только прекратить эту зверскую традицию, как куру исчезнет.
   Не знаю почему, но мне захотелось вступиться за туземцев.
  -- Куру это болезнь, болезнь не бывает наказанием. У каждой болезни есть вполне понятная причина: наследственность, инфекция и тому подобное... Будьте спокойны, я эту причину обнаружу и, дайте время, сумею подобрать лечение. А что касается людоедства... Конечно, это противно, но с антропологической точки зрения, безусловно, интересно. И я не уверен, что наши моральные принципы актуальны в этих островных условиях. Возможно, Синайские заповеди в этих условиях вообще не работают. Здесь другое пространство, другое нравственное измерение, вроде неэвклидовой геометрии, где на седловидных поверхностях параллельные прямые пересекаются, расходятся и пересекаются вновь. Синайские заповеди хороши в условиях частной собственности, ограниченных средств и борьбы за существование. А здесь первобытное общество в теплице изоляции и довольства. К чему им десять чужих заповедей?
   К счастью, за собственными стонами католик меня не расслышал, или слова свои произнес я в уме?
   За дверью сторожки мусульманин и адвентист готовили на костре лишенный свинины ужин из говяжьих консервов и сладких батат. Я присоединился к ним с бутылкой рома.
  -- Вы знакомы с Коломбо Куком? - спросил я адвентиста.
  -- Ничуть!
  -- Но это он направил вас сюда!
  -- Да, и не впервые! Всякий раз, когда кто-либо из форов умирает, мы получаем от Коломбо записку и на утро нас везут в горы, на это отвратительное зрелище.
  -- Но зачем это ему и вам?
  -- Про Коломбо я ничего не знаю, а для миссионеров нет дела важнее, чем отучить форов от каннибальства.
  -- Почему?
  -- Нечего и думать об обращении их в христианскую веру, пока не избавятся от этой привычки! Сегодня они едят мертвечину, а завтра захотят свежей человечины! А может, они уже это практикуют, а?
  -- Но это лишь домыслы!
   Адвентист отвернулся от меня в негодовании. Миссионер-мусульманин вообще со мной не разговаривал. Развороченные угли в последний раз испустили сотни красных искр в теплое звездное небо. Форы представлялись мне слабой стороной, я испытывал к ним симпатию, и жалел, что умерла Онки, что завтра приедет полиция и заберет их всех, включая Буку, в тюрьму. "А что если предупредить их заранее и дать возможность скрыться?" - закралась крамольная мысль. Но нет, я не решился пойти против своего племени. Да и делать мне после смерти Онки было у форов нечего. И я решил вернуться в порт Моресби и вместе с миссионерами ждать сообщений от Коломбо и писем от милой моей Мери.
  

15

  
   Немногочисленный полицейский отряд приехал ранним утром на двух джипах, одним из которых управлял знакомый мне краснолицый шофер с ковбойской шляпой на голове. После недолгой диспозиции началась облава... Началась и столь же быстро закончилась, не встретив сопротивления со стороны форов. Тультуль, послушный, как ягненок, и с ним все мужчины были погружены в грузовик. Лицо вождя побледнело только, когда в тот же грузовик запихнули всех до единой женщин и детей. Зато католик смотрел гордо, хоть и совсем не мог ходить со стрелой в ягодице, а все время лежал на животе, лишь изредка поднимая голову.
   Я наблюдал за происходящей погрузкой, удивляясь, как легко подчинялись форы властям, не пытаясь бежать в джунгли, где были бы недоступны, невидимы и свободны. Я хотел посмотреть на Буку, бросить прощальный взгляд, улыбнуться, подбодрить. Куда их везут, сколько продержат в застенке, в каких условиях? Осознают ли они, что подвержены наказанию, или рассматривают это, как возможность контакта с чужаками - европейцами. Я не заметил насилия со стороны полицейских, но надо сказать, что и повода к насилию форы не подавали. Арест произошел на редкость спокойно, словно форы и не боялись чужих, а шли за решетку по доброй воле. "Что же станет с их огородом?" - подумал я, но форы были беспечны.
   Вначале полицейские ждали подвоха, были настороже, озирались по сторонам, но, видя отсутствие сопротивления, успокоились и развеселились. Настал и наш черед грузиться в джипы. Я помог уложить католика на заднее сидение одной из машин и вернулся в сторожку за своими вещами. И вдруг сверху на сумке обнаружил записку. Развернул, второпях, прочитал:
   "Оставайтесь здесь! В поселении южных форов обнаружена новая больная куру. Вас проводят к ней. Коломбо Кук"
   Я выскочил из сторожки, посмотрел по сторонам, обежал вокруг, заглянул в кусты.
  -- Доктор, в машину! - прокричал мне из джипа краснолицый водитель.
  -- Минутку! - ответил я, зайдя в сторожку, словно в поисках пропажи.
   Что делать? Остаться здесь одному, ожидая указаний Коломбо? Но кто он такой? И почему скрывается?..
   Я услышал шум отъезжающего грузовика, за ним последовал джип с полицейскими. Последним задержался джип с раненым миссионером, адвентистом и мусульманином. Тем временем, я прятался в сторожке, не желая показываться им на глаза, пока не пойму, как поступить. Но логических мыслей не появлялось, а лишь белиберда, вроде: "Проклятый Коломбо? Что мне делать одному в глуши, где нет даже форов? Сколько ждать? Подчиниться Коломбо? А вдруг это засада?" В самом деле, предложение Коломбо, выраженное в столь таинственном виде, выглядело странным и подозрительным. Впрочем, все мне казалось подозрительным на острове Папуа... Обнаружена новая больная... Но миссионеры уезжают, значит, они не получили от Коломбо записку. На этот раз я буду один и без посторонних помех смогу изучать болезнь и добиться вскрытия!
   Из джипа донеслись голоса водителя и адвентиста. Говорили обо мне:
  -- Куда он пропал? Не случилось ли что? Доктор? - раздался чей-то крик.
  -- Поехали! - вмешался голос раненого католика. - Вероятно, доктор решил задержаться, чтобы поискать других больных куру. Не пропадет! Вернется с полицейским патрулем. Ааа! - простонал он от боли в ране. - Поехали!
   Водитель завел мотор. Джип развернулся. Они уезжали. Мгновение - и мной овладела паника. Я схватил свои вещи и выскочил из сторожки. Джип проезжал мимо меня, набирая скорость. "Стойте!" - вскрикнул я, взмахнул рукой, но меня не услышали. Я бросился за джипом, пробежал несколько метров и вдруг встретился глазами и краснолицым водителем. Я снова махнул рукой. Тот махнул мне в ответ, улыбнулся и исчез за деревьями. Последнее, что я увидел, были поднятые в прощальном взмахе руки миссионеров.
  

16

  
   Целый день я бродил по опустевшему хутору форов. В отсутствие хозяев, я мог свободно исследовать их пространство, их искаженную геометрию нравов, насколько можно изучать культуру по останкам человеческого бытия, не археологическим, холодным камням, а едва остывшему очагу, возле которого еще недавно грелась уведенная в рабство семья, по перьям, веточкам и помету разоренного гнезда. Я посетил мужскую хижину - хранилище луков, стрел и копий. В женской хижине, где умирала Онки, нашлись костяные гребенки для волос.
   На площадке возле костра, где накануне люди лакомились Онки и муму, сегодня возились свиньи, методично выедая разбросанные по земле объедки. Благодаря свиньям, мелькнула во мне удивительная догадка, форам не требовалось заботиться о чистоте.
   Такого наблюдения я не встречал в записках Коломбо. Это было мое первое самостоятельное открытие, проливающее свет на некие аспекты из жизни форов. Воодушевленный успехом я выхватил все еще пустующий блокнот и начал покрывать страницы записями о том, что увидел за последние несколько дней. Большая часть моих записей была посвящена жизни форов, а не болезни куру. Сам не зная как, я почувствовал, что быт и болезнь связаны некими причинно-следственными отношениями, окончательно понять которые мне удалось лишь через много лет.
   Поглощенный работой, я не заметил, что из ближайших кустов за мной наблюдают пара добрых и пара враждебных глаз...
   Вскоре я почувствовал себя вполне как дома. Похозяйничал на туземном огороде, выкопал несколько батат, сорвал толстый зеленый стебель, который служил форам приправой ко всем блюдам, и в первый раз попробовал его на вкус. Он напоминал сельдерей или шпинат и назывался куму. Так называла его Бука, симпатичная дочка тультуля и Онки. Другая трава с сочной луковой сердцевиной называлась, кажется, питпит. Ее рисунок я обнаружил в тетради Коломбо Кука. Прямо на огороде я развел небольшой костер, нарезал из толстого бамбука полые цилиндры, как делали это форы, заполнил нарезанным бататом, куму и питпитом и возложил на горячие угли. Варево дымилось сладковатым белым паром. Через несколько минут я попробовал пищу на вкус. Варево оказалось вполне съедобным и обладало вкусом несоленой пшенной каши.
   Подкрепившись, я расположился на траве и раскрыл свой блокнот для записей. Вдруг мне остро захотелось пострелять из настоящего индейского лука. Детское желание, но вполне понятное и, к тому же легко осуществимое. Я не знал, что за мной наблюдают, и мои действия будут расценены, как враждебные, что мне угрожает опасность.
   Я нашел в мужской хижине лук и стрелы. Натянуть тетиву оказалось непросто. Лук был сделан, как положено, из твердого и очень упругого дерева. Пришлось попотеть прежде, чем удалось согнуть древесину и одновременно набросить тетиву. Гордясь собой, я нашел подходящую цель - широкий ствол дерева и начал стрельбу. Стрелы летели, куда попало: в соседние деревья, в кусты, в облака. Но часть выстрелов оказалась точной, и я продолжал тренировку, постепенно увеличивая расстояние до цели. Вдруг, словно отвечая на мои выстрелы, из кустов вылетела ответная стрела, просвистела над моим ухом и улетела в лес...
   От неожиданности я опешил...
   Я где-то читал, что реакция на опасность бывает двух типов: действенная в виде бегства или атаки и пассивная, каменеющая. Обе реакции имеют свои преимущества и недостатки в зависимости от ситуации, и обе определены в генах. В тот момент я замер, руки, держащие лук, опустились, теряя стрелу. Я превратился в неподвижную легкую цель. Вторая стрела оцарапала мне плечо. Я упал на землю, отполз в сторону и услышал пугающий охотничий клич. Из кустов выбежал одетый в набедренную повязку туземец, подбежал ко мне и нацелил стрелу. Я узнал его. Это был тот самый увалень - подросток, который нечаянно поразил католика. Тот самый неумелый стрелец, неспособный натянуть тетиву. Впрочем, его неточная стрельба объяснялась, как я выяснил впоследствии, одной простой причиной - он был близорук - редчайший для форов порок. Правда, в те мгновения я об этом не знал. Подросток стоял надо мной, нацелив мне на грудь стрелу, и промахнуться с такого расстояния не мог. Он помедлил, но вдруг решился, натянул тетиву сильнее и...
   Из-за моей спины кто-то выскочил и сбил его с ног. Я вскочил на ноги и подобрал свой лук, вглядываясь в катающиеся по земле тела, пытаясь определить своего спасителя. Я слышал их пыхтение, напряженные вскрики. Их схватка была столь тесной, а тела столь схожи, что я уже не мог определить, где мой враг и где друг. По-прежнему крепко сцепившись, они поднялись на ноги, и различие их тел обнаружилось моему взгляду. Теперь я узнал ее. Моим спасителем была ... Бука! Удивительно, что оба подростка сумели скрыться от рук полиции! Я-то думал, что вывезли всех. Похоже, что я в очередной раз недооценил сообразительность форов. Или кто-то успел предупредить их?
   Между тем борьба продолжалась. Бука крепко держалась на ногах, но более тяжелый увалень гнул ее к земле. Чтобы не упасть, Бука цеплялась ногой, обвив ногу противника. Их ноги сцепились, и оба упали в пыль. Мокрые от пота тела покрылись разводами грязи. Парень одолевал, занял верхнюю позицию, набычившись, толкал Буку головой, и, наконец, оседлал сверху и ткнул лицом в пыль. И тогда уже я бросился на него сзади и, схватив подмышки, потащил в сторону, прочь от Буки. Парень рассвирепел. Гневный крик вырвался из его груди. Он рванулся из последних сил и схватил девчонку за волосы. Бука завизжала, изогнулась от боли. Я тянул парня за подбородок болезненным давно не применяемым мною захватом. Но подросток вцепился в волосы мертвой хваткой, и Бука визжала от боли. Сила моей тяги лишь усиливала натяжение ее волос, парень хрипел, но не выпускал их из пальцев. Я ослабил тягу, отпустил его подбородок и слегка толкнул вперед. Подросток упал на Буку, выпустил ее волосы, перевернулся, вскочил на ноги и бросился на меня. Здесь-то и ждал его сокрушительный хук в левую челюсть. Англичанин я или нет! Мой удар пришелся в самую точку. Парень зашатался и упал, теряя сознание. Всего несколько секунд он лежал без движения, но этого было достаточно, чтобы Бука бросилась на меня с кулаками. Однако застать меня врасплох ей не удалось! Я был уже достаточно разогрет, чтобы краем глаза заметить ее движение и, вовремя отреагировав, увернуться, выставить локоть и отбросить девчонку в сторону.
   В этот момент очнулся воинственный подросток, увидел лежащую в пыли Буку, поднялся на нетвердых ногах и бросился на меня. Но потрясенный предыдущим нокаутом, он был еще слаб, и повторный удар в челюсть окончательно поверг его на землю.
  -- Квата! - закричала Бука и бросилась к распростертому в пыли парню.
  -- Тсс! - я пощупал поверженному пульс и присел рядом на землю. - Подожди, он придет в себя!
   Через секунду парень открыл глаза, моргнул, вспоминая, и попытался вскочить, но не смог и опять упал.
  -- Это мой брат, - простонала Бука, смотря на меня с ненавистью.
   Хорош брат! Набросился на меня, как на чужого. Впрочем, они правы. Я чужой. Все еще чужой. Один из тех, кто увез их семью, всю их деревню Моку. За что?
  -- Я остался, чтобы лечить куру, - сказал я Буке, но та отвела глаза в сторону.
   Ее брат, сидел на земле, обхватив руками голову.
  -- Я остался здесь, чтобы изучать и лечить болезнь Онки, от которой она умерла.
   Я обращался теперь к ним обоим, даже более к Квате. Значит, он тоже сын Онки и тультуля, как и Бука. Я заметил, как дрогнули его плечи, и я понял, что мои слова услышаны. По-видимому, и он понимал по-английски. Может, какой-нибудь ранний миссионер проводил здесь время, обучая аборигенов языку и христианским нравам. В первом он преуспел, во втором ...
  -- Прощайте! - я развернулся и, не оборачиваясь, покинул их территорию.
   Это было лучшее, что я мог тогда для них сделать. Лунной ночью под треск неизвестных кузнечиков я думал о геометрии Лобачевского и Евклида, о параллельных прямых, которым встречаться запрещено, и о других параллелях, встреча с которыми неизбежна. Я думал о столкновении двух геометрий, породившем ранение миссионера, арест туземцев и чуть не стоившем мне жизни. И о том, что надо остаться в своей плоскости, в своей геометрии, какой бы далекой она ни казалась.
  

17

  
   Утро, как обычно, началось с дождя. Короткий тропический ливень медленно впитывался в жирную землю, насыщенную ночной влагой. Вслед за тем облака разбежались.
   Квата тренировался стрелять из лука. Стрелы летели в цель, застревая в голом стволе эвкалиптового дерева. Но стоило ему удалиться на несколько метров, как стрелы полетели мимо. Похоже, тультуль не лгал, когда уверял, что католик был ранен случайной стрелой. Парень был просто не в состоянии точно поразить цель, стоило ей чуть-чуть удалиться. Я наблюдал, как он злится и повторяет попытки, но результат оставался плачевным. Процент попаданий не превышал случайного. Расстояние, с которого начинались промахи, я оценил метров в восемь. Это добавило мне уверенности. Я вспомнил вчерашнюю его атаку и победу, одержанную мной не без помощи Буки. Но Квата, не смотря на поражение, демонстративно тренировался в стрельбе... Главное для меня, не приближаться к парню ближе, чем на восемь метров, пока в его руках лук. В случае нападения, расстояние от двух до восьми метров было самым опасным, а в ближнем бою я был сильнее. И все-таки, памятуя вчерашнюю схватку, я побоялся внезапно появиться из кустов, тихо отполз на протоптанную тропинку, соединявшую хутор форов с полицейской сторожкой, и, громко насвистывая, чтобы предупредить о своем появлении, появился пред глазами Кваты...
   На меня смотрел острый наконечник стрелы. Я видел его зазубренное жало, направленное в грудь, прикинул на глаз расстояние. "Бояться нечего!" - бодро подумал я, и в этот момент мимо меня пролетела первая стрела. От неожиданности я оцепенел, но при виде второй стрелы отступил несколько шагов назад на абсолютно безопасное для меня расстояние. Квата зарядил третью стрелу и сделал шаг в мою сторону. "Бука!" - громко позвал я, прячась за стволом. "Квата!" - раздался крик Буки из женской хижины. Девушка появилась на пороге. Я помахал ей рукой, выглянул из-за дерева и тут же спрятался обратно. И вовремя. Третья стрела врезалась в ствол на уровне моих бедер, подтверждая тезис о случайном попадании. Я замер. Я все еще мог невредимо исчезнуть с чужой территории, охраняемой неудачливым, но упрямым защитником. Но чувствовать себя в безопасности мне здесь уже не приходилось. Напротив, уступив Квате, я навлекал на себя новые беды, увеличивая его мотивацию. Мне нужно было срочно обзавестись оружием...
   Я вспомнил, где хранятся лук и стрелы. Сделав вид, что удаляюсь из леса, я осторожно свернул с тропинки и, крадясь за деревьями, вернулся на хутор. Квата продолжал тренироваться в стрельбе, не подозревая о моем возвращении. Незамеченным, я проник в мужскую хижину, подобрал тетиву, лук и две дюжины стрел. Возле полицейской сторожки я устроил тренировочную площадку. После нескольких неудачных попыток, очередная стрела полетела точно в цель. Я отошел на расстояние, с которого Квата всегда промахивался, и после нескольких неудачных попыток вбил в дерево три стрелы, одну возле другой. Стрельба из лука далась мне неожиданно легко, словно скрытый талант, унаследованный от предков, проснулся от вековой дремоты. Раз за разом я попадал в цель с того самого, критического для Кваты расстояния. Не был ли моим предком Робин Гуд? Разгорячившись, я снял очки и вытер пот со лба. Без очков окружающий мир расплылся, включая и дерево, служившее мне целью. "Что станет со мной, если очки разобьются?" - подумал я и поспешил водрузить очки на нос. Дерево с торчащими из него стрелами тут же "вернулось на место". Странная идея пришла мне в голову. Я понял, как справиться с Кватой и завоевать его доверие. Но для ее осуществления мне нужна была помощь Буки...
   Я нашел девушку на туземном огороде, понаблюдал за ней, прячась в кустах. Бука рвала зеленые толстые побеги и грызла их. Со стороны казалось, что она получает удовольствие от их вкуса, цвета и запаха. С тем же увлечением она ловила крупных жуков, нанизывала на прутик, жарила на низком огне и сгрызала, как семечки. В довершение обеда она сорвала с дерева орех размером с небольшую дыню, расколола его о камень и выгрызла мягкую середину, испачкав нос в ореховом молоке.
   Насытившись, она принялась бегать за бабочками. "Сколько ей лет?" - думал я, оценивая козлиные прыжки по грядкам, недоразвитую подростковую грудь, редкие завитки волос на лобке и неширокий еще таз - вторичные половые признаки соответствующие двенадцати годам английской девчонки. Но в девственном дождевом лесу Папуа, на горной высоте в жарком климате и другом генетическом наследии половое созревание может происходить и раньше, и позже. Однако наверняка, эта девочка еще не достигла возраста месячных, с которым начинается брачный период в диких племенах Африки. И потому половое влечение ей не ведомо. Мне вспомнилась тогда девчоночья фотография Мери в семейном альбоме. Милая английская грациозная девочка, косички и платье в горошек. Ждет ли меня моя Мери, и когда я ее вновь увижу?

18

  
   Наконец, Бука закончила играть с бабочками и вернулась на хутор, где ее агрессивный, но неудачливый братец-защитник продолжал упрямо тренироваться в стрельбе из лука. Позади древесного ствола, в который он целился, валялись пролетевшие мимо стрелы. Теперь, в присутствии Буки я собирался преподать ему урок настоящей охоты.
   Я появился из кустов за его спиной, вздернул лук, натянул тетиву, заметил краем глаза испуганный взгляд Буки, зажмурив один глаз, прицелился и выстрелил. Моя стрела прорезала воздух над плечом Кваты и с громким щелчком вонзилась в дерево, служившее ему мишенью. Квата втянул голову в плечи и медленно обернулся. В это время вторая, выпущенная мною стрела, уверенно вонзилась рядом с первой. Квата схватил лук и выстрелил в меня. Его стрела благополучно пролетела мимо. Я же, нацелив на него наконечник, смотря ему прямо в глаза, медленно приблизился на расстояние нескольких шагов. "Бросай лук!" - приказал я. Квата нехотя подчинился. "Смотри!" - в третий раз я нацелил лук на несчастное дерево-мишень и выпустил стрелу. Мы оба проследили ее полет, треск раздвигаемой наконечником древесины, трепет пушистого оперения между двумя предыдущими моими стрелами. Я радостно улыбнулся, а Квата потупил голову, повернулся ко мне спиной и пошел прочь. Непокорный мальчишка! Прошло время преподать ему второй урок.
   "Стой, возьми лук!" - приказал я ему, угрожая стрелой. Парень нехотя подчинился. По-прежнему держась от него на порядочном расстоянии, я подозвал Буку, вручил ей свои очки и объяснил, как одеть их Квате. Сначала Бука замерла в недоумении, рассматривая в пальцах хрупкие стеклышки, но затем сообразила и подбежала к брату. Мальчишка замотал головой, сопротивляясь, но Бука утихомирила его громкой фразой и водрузила очки на нос. Квата в первое мгновение поморщился, а затем удивленно вскинул брови. Моя догадка оказалась верной. Парень был близорук, хотя как мог выжить у этих диких племенах ген близорукости? Ведь его обладатель вряд ли стал бы удачливым охотником.
   Квата через очки смотрел вокруг рассеянным взглядом, не узнавая привычные предметы в неизвестной прежде резкости. Он снял с носа очки, повел глазами, прищурился, одел опять. Видеть предметы в их первозданной четкости было ему непривычно, а может и страшно. "Пусть возьмет лук!" - сказал я Буке. С этой девчонкой мне было гораздо легче общаться, чем с ее непокорным братом. Сам я встал позади него и на всякий случай приготовил стрелу. Теперь, без очков я опять оказался в слабом положении в случае, если мальчишка захочет меня атаковать. Я рисковал, но риск был оправдан.
   "Стреляй!" - Квата прицелился, и стрела, тоненько пропев, вонзилась в середину ствола. "Стреляй еще!" - следующий выстрел был не менее точен. Теперь Квата стрелял без моего понукания, отважившись и на более дальние цели, поражая одну за другой. На его строгом лице появилась улыбка. Его сестра была ничуть не менее довольна. Я все еще держал Квату на прицеле на тот случай, если парню взбредет в голову какая-нибудь глупость. Но тот был счастлив. Его стрелы летели точно туда, куда он их посылал. Теперь соревнование с ним я проиграл бы.
   Я осторожно подошел к нему сзади, снял очки и вернул на свой нос. Квата поник. Азарт оставил его, окружающий мир снова стал расплывчат. Выпущенная напоследок стрела пролетела мимо ближайшей мишени. Сила снова была в моих руках. Блестящие стеклышки на моих глазах обладали чудесной силой для нас обоих. Но обладал ими только я. Я ждал, как поступит теперь Квата. Мне нужна была его дружба или хотя бы молчаливое согласие на мое существование поблизости с их хутором. Пока вновь не появится Коломбо Кук и не направит меня к больной куру, согласно его туманному обещанию. Я полагал, что Квата найдет способ выразить свою благодарность и попросит взамен очки. Но Квата был слишком горд и вопреки моим ожиданиям попросту удалился с "арены" и исчез в шалаше. Передо мной осталась одна Бука. Зато Бука смотрела на меня с восхищением. "Передай брату, - сказал я, - что я постараюсь достать ему такие же стеклышки в обмен на его дружбу". В ответ на мои слова Бука приблизилась ко мне и протянула руку, словно для рукопожатия. Неужели этот жест распространен и у них или был привнесен сюда моряками? Я не нашел ничего лучшего, как протянуть руку в ответ, Бука с чувством пожала ее и исчезла вслед за братом, оставив меня в одиночестве.
   Я побрел к сторожке. Неудачная попытка покорить или подружиться с Кватой обескуражила меня. Я не знал, сколько дней предстоит мне куковать одному во влажном тропическом лесу, ожидая известий от невидимки Коломбо. Вполне неожиданно, мое положение по отношению к Квате стало еще более уязвимым. Теперь я мог опасаться тайного нападения в попытке выкрасть очки. К счастью, у меня была запасная пара. Я бы мог поделиться ею с Кватой, если бы он не был столь враждебен.
   Тропический дождевой лес сгущался вокруг меня, словно непреодолимая преграда. Я был беспомощен, изучение болезни куру зашло в тупик, упершись в сопротивление диких горных племен. Я вспомнил встречу с врачами порта Моресби, их признание в бессилии, их отступление перед куру, перед невежеством дикарей. Хотя Бука и ее братец не производили впечатление диких и даже говорили по-английски, разница между нами была слишком велика. А может они просто не желали вмешательства белого человека в свои дела? Что означает для них болезнь куру? И поедание умерших? Что означает этот отвратительный обряд для Буки, например?
   "Я должен сосредоточиться на своей работе!" - понял я и пролистал записки Коломбо Кука, попавшие ко мне таинственным образом в гостинице порта Моресби. По-видимому, их подбросила мне Люси - симпатичная любовница патологоанатома, по ее собственному признанию. Очевидно, она знакома и с Коломбо. Записки Кука... Я понял, что не открывал их с ночи, предшествовавшей похоронам Онки. Что-то в них изменилось. Кто-то листал их в мое отсутствие. Потрепанные листы вдруг разбежались под моей рукой, несколько страниц выпало. Я поднял их с земляного пола... Это были отсутствующие прежде листы, описывающие дикий обычай пожирания мертвых родственников. Кто-то подбросил их мне. Но кто?... По-видимому, один из миссионеров.
   Успокоенный этой догадкой, я углубился в чтение... Вновь обретенная глава в подробностях описывала то, что мне уже довелось увидеть воочию: раскалывание черепа, отделение мертвых мышц от костей, вскрытие живота и внутренних органов, распределение частей тела по бамбуковым стаканчикам или по банановым листьям, исполняющим роль тарелок, выпекание на тлеющих углях и, наконец, пожирание. Научное описание на бумаге производило большее впечатление, чем живое присутствие во время обряда. Тогда весь процесс был скрыт за спинами ближайшей родни, и ничего пугающего в нем не было. Только теперь, читая главу, мне стало страшно при мысли о пережитом.
   Я отложил книгу и попытался сосредоточиться на воспоминаниях о Мери. Вспомнил ее лицо в обрамлении коротких светлых волос, ее длинное до пят платье из мягкого тонкого материала, кокетливую шляпку с лентой... Дождь барабанил по крыше сторожки. Порывы ветра завывали в окнах. При свете свечей, окружающая домик темнота казалась еще гуще. Жизнь вдруг показалась мне столь же хрупкой, как и этот домик, сотрясаемый ветром. Я проверил замки на двери и окнах, забрался на лежанку с ногами. Меня охватил безотчетный страх. Я схватил лук и приготовил стрелу. Мой взгляд метался по сторонам, по углам, по потолку, выискивая щели, сквозь которые может просочиться угроза... Дай бог пережить эту ночь, а завтра убежать с полицейским патрулем. Я почувствовал опасность, исходящую от тропического леса, от Кваты, от съеденных трупов и даже от Буки. Даже от Буки, способной предать меня ради брата...
   Ветер стих, замерли звуки дождя. В наступившей тишине появились странные шорохи. Они доносились из соседних кустов. Я давно уже потушил свечу, словно темнота могла защитить меня. Теперь я зажег ее снова и стоял посреди комнаты на негнущихся от страха ногах. Глаза слепли от пламени свечи. Я опустился на землю возле двери. Внезапно, мой слух различил крики животных или человека. Людские голоса доносились со стороны хутора. Столько шума не смогли бы произвести два известных мне подростка. Кто бы это мог быть, кроме Кваты и Буки, когда остальные жители хутора увезены в город? Неужели форы вернулись? Почему ночью? Сбежали из тюрьмы? Все равно! Я был рад, что кроме опасного мальчишки Кваты и его сестры, здесь появились взрослые люди, которые смогут их обуздать. Люди!
   Я бросил лук, выскочил из сторожки и, спотыкаясь о корни, поспешил в сторону хутора. Вдруг мне на встречу метнулись две тени и сбили меня с ног. Я упал и, ударившись о дерево, потерял сознание...
   Мое беспамятство продлилось не более минуты. Я открыл глаза... Надо мной склонились Бука и Квата.
  -- Бежим! - Бука тянула меня за рукав. - Хутор захватили мораи. Бежим!
  -- Куда?
  -- Бежим!
   Она выглядела испуганно. Ее братец дрожал не меньше. Глядя на них, я приободрился. Собственный страх исчез при виде их страха. Не теряя головы, я забежал в сторожку, схватил свои вещи и драгоценную тетрадь Кука и последовал в лес.

19

  
   В темноте мы шли молча. Спускались и поднимались по склону горы, переходили через пропасть по узкому висячему мостику. Квата вел нас по лесным тропам, известным ему по охотничьим поискам. Я шел последним, не отставая от Буки, и благодарил бога, что в темноте не вижу дна пропасти, по краю которой мы проходили. Квата то и дело останавливался, прислушивался к ночным звукам, но погони за нами не было. Тем не менее, мы шли быстро и после продолжительного спуска по лысому склону, углубились в густой тропический лес.
   Ночная влага сочилась по листьям деревьев, задевавшим по моему лицу и рукам. Ноги неслышно ступали по мягкой земле, насыщенной теплой водой. Моя одежда промокла от росы и пота. Абсолютной темноты не было. Луна освещала деревья черно-белым светом, а когда луна закатилась, звезды опустили паутину бледного света на покрытые каплями росы мясистые листья тропических деревьев.
  -- Кто такие мораи? - спросил я Буку во время привала.
  -- Они вроде нас, только умерших зарывают в землю. - Бука сморщила нос в отвращении. - Значит, они их не любят, раз позволяют земляным червям глодать тела своих любимых!
   Кажется, я уже слышал эту ее теорию.
  -- Почему они воюют с вами?
  -- Потому что боятся, что болезнь куру перейдет и на них. Пока что, куру живет только среди нас, форов. Мораи считают, что куру связана с тем, как мы обращаемся с мертвыми. Они хотят захватить наши земли, а нас запереть в одной деревне, пока все не умрем от куру.
  -- Почему мы бежим от них?
  -- Они страшные и богатые! Они могут убить сразу несколько человек, а потом с легкостью расплатиться свиньями, потому что у них много лишних свиней.
  -- Свиней за людей?!
  -- Так принято. Но у нас свиней мало, и потому воевать мы не можем! Мораи знают это и пользуются...
   По словам Буки, мы шли на хутор Окапа, где жили родственники форов и в их числе тетя Килисо. "А что, если Мораи правы, и куру передается от больных здоровым через зараженные человеческие ткани, особенно мозг, - подумал я. - Доказать это будет не трудно, достаточно понаблюдать за теми, кто ел труп Онки. К примеру, Бука и Квата!" Я содрогнулся от этой мысли. Бука, эта милая прыгучая девочка, может быть заражена и даже больна скрытой формой смертельной болезни! Хотя, никакой инфекционный агент не выдерживает тепловой обработки, а мясо и мозг Онки форы жарили на костре. Этого должно быть достаточно, чтобы уничтожить любой микроб или вирус. К тому же, в ближайшее время этот вопрос прояснится, и если брат с сестрой заразились, то их болезнь вскоре станет заметной. И вдобавок, если бы загадка куру решалась так просто, то и мои предшественники, и сами форы давно догадались бы о способе передачи куру и перестали бы пожирать своих умерших. (Мерзкая привычка!) Нет, мнение мораев обусловлено, вероятно, их религиозными привычками. Вот и миссионеры утверждали нечто подобное, ничего не понимая ни в куру, ни вообще в медицине!...
   Под утро мы подошли к затерянному в густом лесу шалашу, служившему местом отдыха во время длинных переходов. По-видимому, мы были здесь в безопасности. Джунгли шумели вокруг, воздух сгустился, готовясь к утреннему дождю. Небо начало светлеть, солнце было где-то рядом, но опасная ночь еще не закончилась. Мои спутники Бука и Квата занимались разведением костра. Я вдруг почувствовал, что перестал быть для них чужим, что влажный лес и роса на траве стали мне чуть более знакомы. Я понял, что могу растянуться на земляном полу и уснуть в шалаше, положившись на Буку - милую девочку-подростка. Я понял, что став здесь своим, я смогу разгадать загадку куру, и эта мысль принесла облегчение...
   Перед тем, как уснуть, я достал из глубины рюкзака запасные очки и вручил их Квате.
  

20

  
   Когда я проснулся, Квата исчез.
  -- Он побежал вперед, - сказала Бука. - Он решил опередить нас и быстрее добраться к родственникам в Окапу.
   Бука бродила вокруг шалаша, собирая с близлежащих деревьев крупных и мелких насекомых, которыми лакомилась, поджарив на костре. Для меня она принесла несколько батат из близлежащего огорода и тоже поджарила на углях. Я уже понял, что в этих местах всем хватало дикорастущей еды. В дальнейшем мне предстояло испробовать весь ассортимент из лесного ресторана форов, включая диких грызунов, казуаров, опоссумов и древесных кенгуру, пойманных Букой в силки во время нашего путешествия по джунглям.
   Прежде чем попасть в Окапу, нам предстояло раздобыть соль. Об этом просила тетя Килисо, тоже болевшая куру. Не та ли это больная, о которой упоминал в последней записке Коломбо Кук?
   Мы шли сквозь джунгли по узким тропинкам, едва угадываемым в вечно влажной траве. Моя одежда опять промокла, но все еще защищала меня от укусов насекомых и уколов неизвестных растений с широкими листьями. Бука на ходу поглощала зеленую пищу, то сгрызая высокий и сочный стебель сахарного тростника, то, наклоняясь к земле, срывала низкие листья, по вкусу напоминающие шпинат. Вслед за ней и я учился распознавать съедобные растения среди несъедобных и, возможно, ядовитых трав. Бука была великолепно приспособлена к этой жизни. Ее тело было гибким и гладким, влажная кожа блестела здоровым блеском, длинные черные волосы, расчесанные настоящей расческой, блестели в лучах солнца, проникающих сквозь кроны деревьев. Ее прямая осанка, высокая подростковая грудь, узкие плечи и талия имели вполне европейскую форму в отличие от преобладающей среди туземцев меланезийской. И поэтому я немного стеснялся ее почти взрослой наготы, хотя Бука не смущалась нисколько.
  -- Откуда ты знаешь английский? - задал я давно интересовавший меня вопрос.
  -- Мой отец научил меня!
  -- Твой отец тультуль?
  -- Нет, другой, тот, что живет у моря. У меня два отца, как и у Кваты. Наш второй отец похож на тебя, говорит по-английски. Он посещает нас иногда. Может быть, он возьмет нас в город теперь, после смерти Онки.
   Вот и разгадка близорукости Кваты и европейского вида Буки! Второй, настоящий отец, живущий у моря, иногда посещающий джунгли! Вот чем объяснялось знание английского языка, рукопожатие и наличие у Буки некоторых современных предметов, вроде пластмассовой расчески. Интересно было бы с ним познакомиться!
  -- Он брал тебя в город?
  -- Нет, да я и не очень хочу!
   Гордая девчонка!
  -- Я возьму тебя в город! - пообещал я...
   Дорога пролегала мимо горной речки. Некоторое время мы шли вдоль берега, а потом спустились по склону. Под горой обнаружился водопад и озеро чистой прозрачной воды, обрамленное яркими тропическими цветами. По берегам летали разноцветные бабочки, на деревьях сидели райские птицы. После ночи проведенной на земле, и быстрой ходьбы по лесу, сопровождающейся частыми падениями в пыль, мы оба были покрыты грязью . Бука бросилась в воду первая, оставив на берегу набедренную повязку, которая и так едва ее прикрывала. Соблазн сбросить одежду по примеру Буки был велик, но я еще не был готов голышом купаться в ее присутствии. Поэтому я предпочел купание в одежде, надеясь заодно и постираться.
   Бука проплывала мимо меня, словно рыбка-амфибия, обдавая меня брызгами, и быстрые струи, обтекали ее стройное тело. Я же мог лишь смущенно улыбаться, глядя, как расплываются вокруг меня мутные круги грязи. Вот Бука подобралась к самому водопаду, с криком набрав в легкие воздух, нырнула под него и появилась позади, между прозрачной стеной воды и скалой. Я попробовал повторить ее трюк, но не рассчитал и нырнул слишком сильно, ударился головой о камень и встал на ноги с кружащейся головой. Но Бука уже плыла обратно, по-лягушачьи широко расправляя ноги. Некоторое время я наблюдал за ее движениями сквозь струи водопада, а затем последовал за ней. "Славная девочка!" - подумал я тогда. Интересно, что думала она обо мне в то первое наше совместное купание.
  

21

  
  -- Там, за горой находится Окапа, - Бука махнула рукой куда-то за ущелье, в котором протекала речка. - Но мы сделаем круг, чтобы добыть соль для тети Килисо.
   "Круг" оказался скорее гигантским. Всю дорогу Бука болтала без умолку. Чувствуя свое превосходство надо мной в знании родного леса, она обучала меня, словно ребенка, каким-то туземным словам, названиям растений и насекомых, некоторые из которых я помню до сих пор. Она говорила на местной разновидности английского языка, называемой пиджин. В ее устах исковерканные английские слова звучали смешно и мило, словно речь ребенка. Ее манеры были столь же непосредственны. Однажды она подвела меня близко к высокой пальме, указала на приличных размеров кокос высоко над моей головой и вдруг разбежалась и вскочила ко мне на плечи, сорвала добычу и столь же резво спрыгнула вниз. А то, внезапно протянув руку меж веток, доставала огромного мохнатого паука, быстро сворачивала ему шею и привязывала к поясу, чтобы позднее поджарить на огне. Она все время была занята поисками еды, будь то дикие лесные ягоды или грибы, найденные прямо под ногами. Она была ненасытна, разоряя птичьи гнезда, высасывая птичьи яйца прямо на месте находки.
   Мы пробирались по необитаемым джунглям не менее двух часов, прежде, чем лесная тропка вывела нас к предместьям некой туземной деревни. Здесь Бука внезапно смолкла и приказала молчать и мне, приложив палец к губам.
  -- Они не любят, когда подглядывают за производством соли. Это их секрет!
   Я замолчал и, пригнувшись, последовал вслед за Букой. Под прикрытием тростника, мы подобрались близко к хижине, крытой пальмовыми ветвями. За бамбуковыми стенами шел дым. В глубокой яме горели листья папоротника, древесная кора, жуки и ящерицы. Туземец с очень темной, дубленой кожей подбросил в огонь кипу нарубленного тростника, вроде того, в котором прятались мы с Букой.
  -- Это и есть "соленая трава" - прошептала Бука, заворожено следившая за происходящим.
   Под навесом лежали сгоревшие останки тростника. Другой туземец трудился в поте лица, обильно поливал их водой. Вода растворяла пепел и содержащуюся в нем соль и стекала в бамбуковые посудины. Оттуда ее переливали в корыта, сделанные из другой жароустойчивой древесины. Соленый раствор кипел на горячих углях и испарялся, а на дне корыта оставался грязно белый налет - туземная соль.
   Рассмотрев все, как следует, Бука увлекла меня дальше.
  -- Соль стоит дорого, ее меняют на что-нибудь полезное, - она по-хозяйски оглядела меня, что-то увидела и обрадовалась.
   Я осмотрел себя тоже, но ничего полезнее соли не увидел. Мне самому хотелось тогда какого-нибудь мяса, желательно стэка, и еще кофе. Я помечтал о ресторане в порте Моресби. Неведомыми путями проникло в мои мечту видение тамошней жительницы, кокетливой Люси, уже являвшейся мне во сне и наяву...
   Мы пришли в деревеньку значительно больших размеров, чем Букин хутор Мока. Крытые хижины стояли в два ряда вокруг центральной площади. Бука уверенно направилась в сторону одной из них. Внутри этой хижины происходил последняя стадия приготовления соли. Два хмурых молодых туземца усиленно двигали челюстями, размалывая сухую древесную кору. Чтобы слюны образовалось побольше, они потягивали воду из бамбуковых стаканов, а затем сплевывали в широкую посудину с соленым порошком. Слюну смешивали с солью. Рядом стояли образовавшиеся после просушки соленые лепешки, готовые к продаже.
   От женщин секрет приготовления соли был сокрыт. Поэтому в хижину разрешили войти только мне. Я выбрал несколько соляных лепешек, надеясь рассчитаться деньгами. Но туземец указал на мой ремень. Я вновь предложил деньги, но нет, ремень казался старику намного заманчивее. Сделка показалась мне выгодной. К радости Буки я появился у выхода со свертком банановых листьев, содержащим внутри соль.
  -- Эта соль защищает от куру! - сказала Бука убежденно. - Только эта соль, в отличие от белой, которую привозят с побережья. Та соль просто соленая...
   На другой площади было что-то вроде рынка. Торговцы сидели прямо на земле, разложив свой товар на банановых листьях. Здесь меняли и продавали луки со стрелами, каменные наконечники стрел, каменные топоры, скребки и ножи. На секунду мне показалось, что я попал в каменный век. Но вскоре я заметил лоток с ржавыми гвоздями, керамической и металлической посудой и молотками. Здесь же продавались сушеные тараканы, лягушки и змеи, вроде семечек на арабском базаре. Я заметил, как загорелись глаза Буки при виде этой несъедобной всячины. Мне предложить торговцу было нечего, разве что пуговицы на брюках. К моему ужасу, именно их затребовал туземец. Он вмиг отпилил их каменным ножом и спрятал где-то на поясе. Взамен он насыпал в кулек, свернутый из бананового листа, доверху жареных тараканов. Бука была счастлива, а я зол и голоден. Мои штаны держались на веревке, свитой из древесной коры. В животе было пусто. Я хотел мяса.
   Невдалеке традиционным папуасским способом готовили на углях муму. Судя по слабому дыму, просачивавшемуся из-под земли, и по собравшимся вокруг людям, поросенок был почти готов. Через несколько минут его достали из-под банановых листьев и овощей. Мой рот наполнился слюной. Туземцы расселись вокруг ямы с муму, ожидая дележки. Я готов был отдать даже свои штаны, уже лишившиеся пуговиц и ремня, в обмен на набедренную повязку и добрую порцию мяса...
   Мы продолжили путь к Окапе. Оставшуюся одежду я спрятал в рюкзак. Там же находились запасные штаны. А в джунглях не было лучше одежды, чем набедренная повязка, появившаяся на моих бедрах. С пояса, свитого из кожи животных, свешивалась длинная бахрома, разлетающаяся в сторону при ходьбе или подъеме ноги. Тем и была прикрыта моя нагота. Впрочем, стесняться было некого. На узких лесных тропинках "прохожие" встречались редко. А Буку я не смущался, ее поношенная набедренная повязка с редкой бахромой вообще ничего не прикрывала. Но моим понятиям, несмотря на вполне развитые вторичные половые признаки, она могла считаться большим ребенком, скорее, чем подростком и вызывала у меня лишь умиление, как дрессированная говорящая обезьянка. Моя белая от природы кожа скоро покрылась грязью. Издали я мог вполне сойти за туземца, трудами добывшего лепешку соли. Без одежды шагать было легче. Не было необходимости прятаться от дождя, вода стекала с волос на спину, смывала грязь, охлаждала плечи. Бука шла рядом и угощала меня лесными орехами, найденными по дороге. Ее естественным состоянием было беспрестанное жевание всякой съедобной мелочи, что попадалась ей на пути. А джунгли были полны живого. Ленивцы ползали по ветвям. Местные зайцы проскакивали под ногами. Бабочки выпархивали из травы. Кенгуру-валлаби выглядывали из деревьев. Однако Буку интересовали животные другого рода, вроде жирных личинок ткача-усача, которых она поедала на месте. "Если куру и передается с пищей, то, скорее с этими лесными тараканами, чем с человеческим мясом", - подумал я. Но Бука была здоровехонька.
   Порядочно отшагав, мы вышли к другому водопаду. Купание в прохладной воде ненадолго взбодрило, но затем навалилась усталость. Между тем Бука соорудила шалаш - пристанище на ночь, папоротником застелила землю, набросала сверху мягкой травы и цветочных стеблей. Густой запах тропических цветов опустился на озеро вместе с сумерками. Мы улеглись рядышком: я и Бука. Последнее, что я вспомнил перед сном, была милая моя Мери в коротком матросском платье и сдвинутой на бок бескозырке.
  

22

  
   Мне снилась Мери в белом полупрозрачном платье. Помнится, я отчетливо видел ее живот, просвечивающий сквозь легкую ткань. Я приподнял платье и увидел ее ноги, провел пальцами снизу доверху по гладкой, волшебно нежной коже, какая бывает только во сне. Мери с удовольствием поддавалась моим ласкам, разрешала гладить живот и бедра, подставляла для поцелуев плечи. Сладкое соитие было неизбежно, и я оттягивал его приход, наслаждаясь обоюдными ласками. Наконец, терпеть стало невмоготу, я открыл глаза, чтобы понаблюдать за реакцией Мери и увидел рядом с собой, в моих объятиях... обнаженную Буку с полузакрытыми глазами. Ни один мой сон не заканчивался прежде так близко к реальности, как тот сон о Мери. Вот только вместо восхитительной героини рядом со мной оказалась другая женщина. И даже не женщина, а подросток, туземная обезьянка Бука.
  -- Бука! - я неловко улыбнулся и убрал руки с ее плеч.
   Бука улыбнулась в ответ, и прижалась ко мне плотнее. Мне захотелось отстраниться, я выбрался из шалаша. Снаружи царил отчетливый свет луны и шумел водопад. Я ополоснул лицо в озере, посидел на берегу в темноте. Ночь заканчивалась, накрапывал всегдашний утренний дождь. Мне стало мокро и неуютно. Я вернулся в шалаш, занял место подальше от Буки и вскоре опять уснул.
   На этот раз мне снились маленькие змейки, вроде тех, чьи сушеные тушки продавались в "соляной" деревне, как местный деликатес. Живые блестящие змейки, плавающие в мелкой воде у берега того самого озера, где ночевали мы с Букой. Да, я помню отчетливо, что и ее имя прозвучало в том сне. Но главными действующими лицами были все-таки водяные змейки, широко открывающие маленькую пасть с многочисленными острыми зубками. Я отгонял их, мутя воду, но стоило воде успокоиться, как змеи подплывали обратно и кусали меня за ноги, норовя подобраться к ягодицам. Я снова мутил воду, отгоняя кусачих змей, и пытался выбраться из воды на берег, но это мне не удавалось. А змейки выжидали в глубине, пока я перестану возиться, подплывали вновь и кусали, кусали, кусали, пока я не находил в себе силы отогнать их ударами по воде. И так сон повторялся, возвращаясь кругами, как бывает под утро, перед самым пробуждением.
   Я проснулся от острой боли в ягодице, как от укола. Рука потянулась к больному месту и ощутила влажную выбоину в ровной прежде коже. На исследующем пальце осталась кровь. Это была ранка, словно от укуса мелкого животного. Я повернулся на бок...
   Передо мной сидела Бука и радостно улыбалась.
  -- Я - первая! Пока ты спал, я внимательно все рассмотрела. Твоя попа чистая и гладкая, как у мальчиков. Значит, я первая!
  -- На что ты намекаешь?
  -- Я первая укусила тебя, теперь на тебе будет моя маленькая метка.
  -- Метка?
  -- След от укуса...
   Мне стало не по себе... Что означают эти глупости? Я вновь и вновь ощупывал больное место, рассматривал на пальце кровь, пытался вывернуть шею, чтобы увидеть ранку. И оглядывался по сторонам в поисках укусившей меня крысы. Ловил на себе взгляд улыбающейся Буки, но мне было не до смеха.
   Наконец, Бука предложила мне свою помощь. Принесла с озера воды и обмыла ранку.
  -- Скоро заживет, - сказала она, заглянув мне в глаза, и добавила - а ты - вкусный!
  -- Кто вкусный? - закричал я.
  -- Этот кусочек, который я откусила, был очень вкусный! Хочешь попробовать меня?
   Она приспустила набедренную повязку, обнажив ягодицы, и повернулась ко мне спиной. Ее попка была гладкая и чистая, без единой щербинки, которыми по моему прежнему наблюдению изобиловали ягодицы взрослых форов: мужчин и женщин. Я подумал тогда, что это следы укусов местного мелкого животного или какая-либо болезнь, оставляющая рубцы, вроде оспы... Я развернул Буку к себе лицом.
  -- Что это значит, Бука?
  -- Я выбрала тебя и попробовала кусочек. Я первая! Теперь ты можешь попробовать меня, если хочешь!
  -- Не хочу!
   Хорошенькая традиция, пробовать человека на вкус! Ранка на попе саднила, напоминала о себе. Наверняка, останется шрам, щербина на всю жизнь, как у форов. Что дальше? Я должен установить границы! Я не местный, я - англичанин. Я приехал изучать куру, и только! Всему виной набедренная повязка. Я в ней, почти голый, и к тому же похож на туземца. Бука должна понять, что я чужой!
   Я начал с того, что схватил одежду, спрятался от Буки в лесу и облачился в штаны и рубашку, немедленно промокнув от теплого душа, пролившегося на меня с ветвей хлебного дерева. Оторвал попутно несколько хлебных плодов, разжевал их твердый крахмал и сплюнул. Безвкусные, словно сырая несоленая картошка.
   Кажется, Бука обиделась. Ее личико стало хмурым, губы сжались, и привычная болтовня прекратилась. Быстрым шагом, завершая круг по джунглям, мы добрались до хутора Окапа, где жила тетя Килисо.
  

22

  
   Хутор Окапа напоминал хутор Мока. Здесь жила большая семья Букиных родственников из племени форов. Женщины и мужчины проживали отдельно, в больших хижинах на противоположных сторонах поляны. Мужья помогали женам в огородах, изредка отлучаясь на охоту. Общественная жизнь и совместные трапезы происходили на центральной поляне. Невдалеке от хутора находилась полицейская сторожка, где я и расположил свои вещи. И по полевому телефону сообщил о своем местонахождении в полицейское отделение порта Моресби, а также о захвате племенем Мораев принадлежащего форам хутора Мока. И выяснил, как долго пробудут в заключении тультуль и его родичи. Теперь предстояло разыскать тетю Килисо и проверить рассказ Буки о болезни куру...
   На хуторе готовили вечернюю трапезу. Мужчины, среди них Квата, разжигали в яме костер, затем засыпали угли тонким слоем земли, поверх укладывали банановые листья, затем поросенка в сопровождении сладкого картофеля и опять банановые листья. Поливали все это водой. Сладкий дым сочился из-под земли и зелени. Там коптился поросенок. Наконец, трапеза была готова, вся семья уселась вокруг, разбирая мясо по кускам, кому что досталось.
   Я наблюдал со стороны за поведением мужчин и женщин, пытаясь вычислить тетю Килисо, больную куру со слов той же Буки. Кстати, Бука крутилась вокруг да около, но ко мне не подходила и казалась очень занятой, пропадая по большей части в женской хижине. Я видел, что она возится с соляными лепешками: вымачивает их в воде, скребет в бамбуковый стакан, перемешивает с зеленым варевом и относит в хижину. На меня - ноль внимания.
   Люди, сидящие вкруг муму, поглощали пищу с вполне здоровым аппетитом. Поросенок хоть и был не велик, но на эту семью могло хватить с излишком. Однако скоро от него остались лишь рожки да ножки. Добытые мною и Букой соленые лепешки, стоившие мне пояса, пользовались среди них особым успехом. Их передавали из рук в руки, по очереди облизывали и передавали дальше. "Вот и еще один путь передачи заразных болезней", - отметил я мысленно. За трапезой последовали танцы под туземное пение и звуки двух барабанов. Я наблюдал за движениями мужчин и женщин. Меня интересовал не танец, а способность правильно двигаться. Я искал признаки болезни куру, проявляющиеся нарушениями сложной моторики. Я до сих пор не знал, как выглядит Калисо, но среди танцующих на поляне я не мог определить никого, кто был бы серьезно болен. Я мог, конечно, попросить Буку познакомить меня с тетей Килисо. Или поискать помощи у Кваты... Но захотелось самому разобраться.
   Среди форов из деревни Окапа обнаружились приметы цивилизованной жизни: двое мужчин были одеты в шорты, одним из них был местный тультуль - глава семьи. Я видел голозадого мальчишку с большущей кепкой на голове, керамическую посуду и даже металлический нож. Однако большинство туземцев довольствовались набедренными повязками, бамбуковой посудой и руками разрывали мясо поросенка, облизывая грязные пальцы. Впрочем, мне была на руку их дикость. Благодаря развевающейся редкой набедренной бахроме я сумел рассмотреть щербатые ягодицы взрослых. Совсем как у жителей хутора Мока.
   Я представился местному тультулю и получил разрешение находиться среди них. Но не притронулся к их еде, предпочитая наблюдать со стороны, не навязываясь и не желая близких отношений. Происшествие с Букой прояснило мне, что следует остерегаться не только плохих туземцев. Главная моя цель была достигнута. Я добрался до следующей больной куру. И сделал это без помощи Коломбо Кука. Это значило, что я больше не нахожусь под его контролем, и внушало надежду на успех моего предприятия.
  

23

  
   Одинокая ночь в полицейской сторожке. Крепкий сон. Я чувствовал себя в безопасности. Утренний дождь был сильнее обычного, затянулся надолго. Я проснулся под его шум и уснул опять. Сказалось напряжение прошлых ночей, включая сон под открытым небом в шалаше с Букой. Я дремал, просыпался и вновь закрывал глаза, успокоенный одиночеством. Мечтал о возвращении в Англию и о Мери, под звуки дождя...
   Внезапно сторожка заполнилась людьми - полицейский патруль из порта Моресби.
  -- Эй, доктор! - услышал я знакомые голоса.
   Это были... миссионеры. В полном составе, все трое, не считая козы. Боже мой, я обрадовался их появлению, как обрадовался бы появлению Коломбо Кука.
  -- Поздравляю! На этот раз доктор опередил нас. Как успехи? Чем Вы лечите очередную больную? Не солеными ли лепешками, вымоченными в воде?
   Я еще не привык ничему не удивляться. Очевидно, по моему лицу можно было прочитать разочарование, усиленное внезапной догадкой о причине приезда миссионеров. И о своей вчерашней самонадеянности и медлительности, по причине которых я упустил возможность заблаговременно познакомиться с тетей Килисо, оценить ее состояние и договориться о транспортировке тела больной после смерти в больницу порта Моресби после ее смерти. А теперь все пропало.
  -- Да уж, теперь мы не допустим, осуществления варварской привычки пожирания мертвого тела...
   Со знакомого джипа сгружали торжественный гроб, обтянутый красной тканью. На этот раз миссионеры подготовились заранее.
  -- С нами прибыл полицейский патруль, во избежание неприятностей, - сказал миссионер-католик, и я вспомнил Кватину стрелу, торчащую из его ягодицы.
  -- Тело должно быть передано на вскрытие в больницу порта Моресби! - заявил я католику.
  -- Тело должно быть предано земле согласно христианскому обряду, - ответил тот - чтобы форы поняли, как следует обращаться с умершими!
  -- А я разделяю мнение доктора!
   В спор вмешалась изящная женщина, одетая по последней моде в тонкое шелковое платье, облегающее женственную фигуру. На ее голове красовалась круглая шляпка. Это была больничный диетолог Люси. За ее спиной показался другой старый знакомый - краснолицый водитель джипа. Как его звали? Ах да, Альфонсо!
  -- Тело больной куру должно быть передано науке, только так удастся установить причину болезни и подобрать лечение!
   Люси смело взяла меня под руку. Современная эмансипированная женщина, умная и к тому же красивая.
  -- Причина болезни мне предельно ясна, - вмешался миссионер-католик. - Это каннибализм и неверие в Христа. Здесь медицине исследовать нечего. Католическая церковь испокон веку умела лечить безграмотных безбожников и без помощи врачей.
   Его каламбур произвел выигрышное впечатление на полицейских. Они одобрительно рассмеялись.
  -- Но как Вы собираетесь заставить форов изменить своим традициям? Я пожил здесь с неделю и понял, что они очень отличны от нас.
   Незаметно для всех я почесал укушенное Букой место. Хорошо, что им неизвестно...
  -- А мне наплевать, хватит с ними ребячиться! В присутствии полицейских они не посмеют перечить. Опыт деревни Мока их кое-чему научил.
   В этот момент между нами протиснулся миссионер-адвентист.
  -- Вот кто спасет форов! - сказал он и пропихнул вперед козу.
  

24

  
  -- Пойдемте, доктор, обследовать окрестности!
   Люси увлекла меня подальше от полицейской сторожки, по лесной дороге, проходимой только для джипов и пешеходов.
  -- Обожаю джунгли, дикость и влажный воздух после дождя, я бы хотела жить в лесу, среди форов, исследовать их питание, ведь это удивительно! Они живут почти, как животные, находят корм на деревьях. Все эти дикие ягоды, лесные орехи, должно быть, полны витаминов. Естественная, близкая к природе жизнь - как это прекрасно! Ходят в набедренных повязках, без платьев, не стесненные модой. И я бы хотела! - милая болтовня Люси доносилась до меня словно из другого мира. - Если бы я была врачом, то открыла бы здесь лечебницу, и туземцы бы меня обожали. Если Вы откроете, обещаю, что присоединюсь к Вам! Мы будем изучать их повадки и куру, а сами учиться от них жить в природе! Ах! - она опустилась на выемку в дереве с раздвоенным стволом и вытянула ноги. - Ну вот, уже устала!
   Я присел рядом на траву. Болтовня молодой женщины вернула меня в мой прежний мир. Удалила от Буки и, как ни странно, от болезни куру. Мне захотелось показать ей след от укуса Буки - следствие той самой жизни в набедренных повязках, о которых мечтала Люси. Рассказать ей о ночном бегстве от мораев.
  -- Запомните, я Ваша сообщница во всем, что касается форов и куру. Мы должны их предупредить о планах миссионеров. Пусть не вмешиваются! Туземцы должны жить по-старому. Это наша задача, избавить их от куру! Ведь мы сможем, правда, доктор?
   Я улыбнулся несколько смущенно. Опыт прошедшей недели научил меня сомневаться в своих силах.
  -- Для начала мы должны помешать планам миссионера-католика. Вы знаете кого-либо среди туземцев? Научите их спрятать тело. Пусть заблаговременно уведут больную женщину куда-нибудь в джунгли! А когда все успокоится, мы вывезем ее в порт Моресби.
   План Люси показался мне вполне осуществим. Я бы сам до этого не додумался. Браво, Люси! Тем более, что некая белка следовала за нами от самой полицейской сторожки, прячась за деревьями, двигаясь перебежками, отчего листья кустов шевелились, и птицы вспархивали. Черноглазая белочка с длинными черными волосами, одетая в отличие от Люси в узкую набедренную повязку с развевающейся бахромой.
  -- Говорите громче! - сказал я Люси шепотом, приложив палец к губам. - Повторите Ваш план громким голосом!
   Люси быстро смекнула и, не оглядываясь, заговорила.

25

  
   Вечером того же дня я увидел, как две молодые женщины вывели из хижины тетю Килисо, усадили возле костра среди остальных членов семьи и предложили еду, но она не притронулась. Вероятно, по примеру покойной Онки, Килисо заблаговременно отказалась от еды, чтобы погибнуть голодной смертью еще до наступления терминальной стадии болезни, когда исчезает понимание окружающего мира, и человек превращается в злое животное. Я успел заметить ее неровную походку и слабость мышц. Она уже не могла сидеть прямо, было очевидно, что людское общество ее тяготит. Недолго пробыв среди детей, она попросила лечь, и была уведена обратно в глубь хижины.
   Я пытался установить контакт с Букой, чтобы проверить, воспринят ли план Люси. Но Бука меня игнорировала, и вообще редко появлялась на людях. Ближе к концу дня, отчаявшись получить помощь Буки, я обратился к местному вождю с предложением забрать Килисо на лечение в порт Моресби. Не знаю, понял ли тот, в чем заключаются мои намерения, но на просьбу ответил энергичным наклоном головы в сторону, что означало резкое несогласие.
   День закончился, я так и не узнал, каковы планы форов. Зато миссионеры казались довольны собой. У них все было готово. Я наблюдал, как все трое вели переговоры с вождем и вручали ему в подарок одежду и домашнюю утварь. Вождь с удовольствием рассматривал поднесения и похлопывал миссионеров по плечам. "Подкупили!" - подумал я и сообщил обо всем Люси.
   Пока я наблюдал за происходящим на хуторе, Люси общалась с молодыми форами, сопровождала их в лес и на огороды, рисовала в большом блокноте плоды и ягоды, используемые в пищу, и пробовала их на вкус, не брезгуя жареными жуками и гусеницами. "Она - настоящий ученый!" - подумал я в восхищении. Ее идея полевой лечебницы показалась мне перспективной, но это означало согласиться на длительное пребывание в этих диких местах, чего мне не хотелось.
   К исходу дня все "гости" собрались у полицейской сторожки, вокруг костра, на котором жарился поросенок. Под языками пламени с него вытапливался жир и трещал, падая на угли. Миссионер-католик завел разговор на старую тему.
  -- Вот увидите, доктор, как быстро примут форы цивилизованный вид вместе с христианством. Но если вам понятнее математика, я могу изложить это иначе. Скоро их седловидное пространство, на котором параллельные прямые вполне пересекаются, станет плоско прямоугольным, и начнут подчиняться старым добрым законам Евклида. Вы всерьез считаете, что форы сохранились в своей первозданной дикости благодаря особой устойчивости их культуры/бескультурья? Просто, до сих пор ими никто не занимался. Лишь в конце тридцатых годов стало известно, что в этих джунглях обитают большие массы людей. Но затем началась Вторая Мировая, и стало не до них. И только теперь дошли руки. И знаете почему? Не догадываетесь? Здесь идеальные условия для разведения кофе и все еще дешевая рабочая сила. Вот почему заинтересованные люди начали вкладывать деньги в эти места. А нам это на руку! Очеловечить их как можно быстрее, чтобы перестали каннибальничать!
   Миссионер разглагольствовал, а я молчал. Не то, чтобы нечего было сказать, в течение короткого пребывания в джунглях я кое-что разузнал об этих каннибалах, кое-что очень существенное об их сексуальных привычках, о чем вряд ли ведал католик. И в дополнении, переделать седловидную поверхность в плоскую, еще никому не удавалось, как невозможно круг превратить в идеально равный квадрат. Но я молчал. На проповедях паства безмолвствует и тихо думает о своем.
  -- Но Вы, доктор, будьте осторожны. Вы подвержены, как и все врачи, влиянию ваших больных, а, значит, и их веры. Поэтому, берегитесь форов! Их психология заразительна. На этом острове уже были случаи проникновения мира форов в наш мир, и с довольно тяжелым исходом. Один из этих людей скрывается под псевдонимом Коломбо Кук!
   Кто-то крепко сжал мое плечо. Я обернулся - Люси поманила меня на прогулку в джунгли. Ее разноцветное платье и розочка за ухом напоминали испанский наряд, как нельзя более подходящий к горячему воздуху влажного тропического леса. С ней мы обсуждали возможные причины болезни куру, обдумывали способы ее лечения. По мнению Люси, куру появилась как результат медленного пищевого отравления продуктами, содержащими тяжелые металлы. Эта версия меня удивила, как и осведомленность Люси в жизни племени форов. Мы беседовали под раскидистым плодоносящим деревом, сквозь ветви которого просвечивало созвездие Южного Креста, а из ближайших кустов сверкали вострые глазки черноволосой туземной белочки, и каждое наше слово отзывалось эхом в ее ушах.

26

  
   Килисо умерла на следующий день. Казалось, что местный тультуль без сопротивления подчинился воле полицейских. Похоронами руководил миссионер-католик. Прежде всего, тело было выставлено в центре общинной поляны для всеобщего обозрения и прощания. Килисо лежала в открытом красном гробу, откуда виднелось ее черное высохшее лицо с безразлично закрытыми глазами. Черные сморщенные руки, лежали на белой простыне, покрывающей все тело. О столь торжественном наряде Букина тетя Килисо, проносившая всю свою жизнь одну лишь набедренную повязку, могла только мечтать. В отличие от похорон Онки, родичей на этот раз собралось мало, а те, что присутствовали, вели себя тихо, к гробу не приближались и не кричали, не рвали на себе волосы и не царапали в кровь щеки. Словом вели себя в высшей мере достойно, словно настоящие англичане, подданные ее величества царствующей королевы Елизаветы, которой и принадлежал в те времена остров Папуа.
   Католик был несказанно доволен. Миссионер-адвентист, как обычно, суетился и на глазах у туземцев доил козу, надеясь разделить успех католика. Надо отметить, что активность адвентиста заслужила у форов особенного внимания. Козье молоко быстро расходилось по рукам и выпивалось с одобрительными криками. Кто-то из местных изъявил желание подоить. Миссионер оказался хорошим учителем. Тот же доброволец заинтересовался уходом за симпатичным молочным животным. Адвентист быстро показал, чем кормить и как пасти. Туземец быстро освоил дело, перенял в свои руки поводок и увел с собой козу в лес. Адвентист остался без дела, но был счастлив.
   Недоумевали только мы с Люси. Наш план провалился, и Бука, на которую я возлагал последние надежды, исчезла. А похоронный процесс продолжался. Недалеко от хутора миссионеры организовали кладбище: очертили в лесу площадку, натянули веревки вместо забора. Под руководством католика туземцы выкопали могилу и получили в подарок обе лопаты. Спор между мусульманином и остальными развернулся вокруг надгробия, но христиане одолели массой и соорудили первый в этих краях крест. К вечеру на хутор прибыли два джипа с родными Буки из деревни Мока. По случаю похорон их выпустили из тюрьмы, под торжественное обещание более не бузить. И в воспитательных целях привезли на показательное захоронение.
   Наконец, похоронная процессия отправилась в путь. Гроб с Килисо несли на плечах. Для местного колорита разрешили сопровождение тамтамов. После короткой молитвы, миссионер произнес речь.
   "Это первое христианское захоронение в племени форов! Примите мои поздравления!"
   Форы радостно заулыбались и быстрее побежали обратно на хутор, чтобы развести костер и приготовить муму. Привычка есть привычка! После похорон им зверски захотелось кого-нибудь съесть, но за неимением лучшего пришлось удовольствоваться дежурным поросенком. Другого поросенка оприходовали столичные "гости": полицейские, миссионеры и прочие, вроде нас с Люси и шофера Альфонсо. Очень кстати, католик напомнил, как Ешу из Назарета назвал хлеб своим телом, а вино своей кровью. Очевидно, его тоже хотели скушать! И до сих пор православные христиане после похорон закусывают, что, вероятно, тоже является рудиментарной привычкой, заменяющей пожирание умерших. В результате благостное настроение охватило присутствующих. И с наступлением темноты все расположились на отдых. Не могли утихомириться лишь миссионеры, обнаружившие подозрительную активность форов в районе нового кладбища. Посоветовавшись между собой, они организовали ночное дежурство возле свежей могилы Килисо, справедливо полагая, что старые привычки форов еще могут возобладать. Тем более, что у них теперь были лопаты.
   Люси была огорчена не меньше меня столь легкой победой миссионеров над нашими научными планами. Очередная больная куру потеряна. Разгадка болезни отдаляется. Можно еще успеть потихоньку раскопать могилу, если бы не бдительность миссионеров. Возможно, они и устроили дежурство, чтобы защитить тело от нас с Люси! Очевидно, что без настоящей лечебницы в горах нам не обойтись. Придется войти в доверие к форам! А если и это не поможет? Неужели мой долгий путь к островам Океании был напрасен? Ответ напрашивался сам собой.
   Люси безуспешно пыталась успокоить меня. Я же решил окончательно покинуть джунгли. Или хотя бы ненадолго вернуться в порт Моресби, позвонить по телефону Мери и вызвать ее сюда, или отправиться обратно в Англию. К чести Люси, она меня поддержала. Мы расстались возле полицейской сторожки. Я оправился собирать свои вещи, а она - искать водителя джипа.
  

27

  
   А с форами, и в самом деле, творилось нечто странное. Закусив, как следует, поросенком, они дружно отправились в лес, несмотря на наступившую темноту. На хуторе остались лишь несколько молодых мужчин.
   Я быстро собрал свои вещи и стоял на дороге, ожидая Люси. Ночь была безлунная, темная, в свете звезд все казалась серым. Я смотрел себе под ноги, потому что вокруг было темно. В придорожных кустах послышался шорох. Потревоженная, вспорхнула тяжелая птица, и кузнечики затрещали сильнее. Это могла быть только Бука. Я и прежде замечал ее беличью слежку, особенно в моменты разговоров с Люси. Как надеялся я на ее помощь в изучении куру! Но теперь все потеряно! Я отвернулся и пошел прочь, подальше от потаенного взгляда Буки. "Анизакис!" - услышал я вдруг и повернулся...
   Передо мной стояла Бука в совершенно неожиданном обличье. Белое платье с открытыми плечами открывало смуглые руки. Шляпка кремового цвета покрывала симпатичную головку, обрамленную длинными черными волосами, спускающимися на грудь. Черные беличьи глазки смотрели немного испуганно. Смущенная улыбка, голые щиколотки под длинным подолом, маленькие босые ноги. Кажется, оно было ей слегка велико, лямки на плечах немного свисали, и талия была не совсем на месте. И общий вид был скорее девчачий, чем взрослый. И все-таки это была немного другая Бука. Серьезная, задумчивая... Она взяла меня за руку и утянула в лес.
  -- Хочешь увидеть тетю Килисо?
  -- Спасибо, я уже видел!
  -- Хочешь увидеть ее еще раз?
   Бука говорила шепотом, оглядывалась по сторонам.
  -- Что ты имеешь в виду?
  -- Я отведу тебя к ней, только... тебе надо одеть набедренную повязку и... приходи к могиле, я встречу тебя там.
   С дороги послышался голос Люси. Она звала меня. Бука приложила палец к губам, я вышел на зов.
  -- Альфонсо куда-то запропастился. И одно мое платье исчезло... - пожаловалась она рассеянно, затем неуверенно улыбнулась, снова нахмурила брови и, пожав плечами, удалилась.
   Надевать набедренную повязку я не стал, но сразу поспешил к новоиспеченному кладбищу, а повязку положил в карман последних брюк. Дежурный миссионер - адвентист ходил дозором вокруг свежей могилы с прямостоящим надгробным крестом. Откуда-то издалека доносилось меканье бывшей его козы. Говорят, что козы привыкают к хозяевам не меньше собак. То же справедливо и в обратном порядке. Адвентист беспокойно прислушивался с голосу любимицы. Ее судьба тревожила его больше, чем женского трупа. Прошла еще минута, и отчаянный зов козы сорвал его с поста в темноту. На поляну вышла Бука в том же белом платье. В свете луны только оно и было заметно. Я притаился, стараясь не выдать свое присутствие. Бука обернулась, осмотрелась и... "Анизакис!" - позвала тихонечко.
  -- Надо надеть набедренную повязку, иначе не пустят!
  -- А ты?
  -- Я своя, а ты чужой! Они тебя испугаются и убьют!
  -- Кто они?
  -- Мои родичи!
   Я достал из кармана набедренную повязку, повертел в руках и... спрятал обратно.
  -- Я пришел, чтобы увидеть Килисо!
  -- Пойдем!
  -- Куда? Килисо лежит в земле, - я кивнул головой на могильный холмик.
  -- Это не Килисо, она с нами и, надеюсь, еще жива!
   Бука углубилась в лес по едва заметной тропинке. Я - вслед за ней. Сначала мы шли молча, но потом я вспомнил слова Люси о потерянном платье.
  -- Откуда у тебя это платье?
  -- Отец привез.
  -- Тультуль?
  -- Нет, другой отец, с побережья.
  -- Он здесь?
  -- Он был здесь.
  -- Я бы хотел познакомиться с ним.
  -- Быть может, вы уже знакомы... его зовут Коломбо Кук.
  -- Коломбо Кук - твой отец? С каких это пор?.. То есть, это он вызвал меня сюда по поддельному приглашению из больницы порта Моресби. Его записки о вашем племени очень подробны, очень интересны. Но он до сих пор скрывается от меня. Я хочу познакомиться с ним немедленно. Проводи меня обратно на хутор!
   Личность Коломбо интересовала меня даже больше, чем встреча с трупом Килисо. Этот человек, наверняка, знал ответ на многие интересовавшие меня вопросы о болезни куру. Беседа с ним могла принести мне больше пользы, чем взгляд на мертвую пациентку, выкопанную форами из-под земли. Однако самостоятельно вернуться обратно я не мог, не зная дороги в джунглях.
  -- Мы уже почти пришли. Надеюсь, что тетя Килисо еще жива.
  -- ??? Килисо была похоронена в гробу и засыпана землей.
  -- Нет, похоронили другую женщину, которую специально для этих целей подкараулили и убили. Теперь мы должны ее племени четыре свиньи - это цена за убитую. Убитый мужчина стоит меньше. А тетя Килисо скоро умрет и будет похоронена по нашим законам!
   От этих известий мне стало жутко. Бука вела меня через джунгли к страшным форам, убивающим людей за выкуп. Запомнить ночную дорогу было невозможно. Попробуй я сбежать, непременно бы заблудился. Еще два часа назад мы с Люси планировали выкопать труп Килисо из земли, а теперь мысль о предстоящей встрече с ней и ее родичами внушала лишь страх. Бука подстроила мне западню, в которую я шел своими ногами...
   Воздух прорезали глухие звуки тамтамов. Сквозь деревья просвечивало пламя нескольких костров. Бука схватила меня за руку и пригнула к земле.
  -- Умоляю, надень набедренную повязку!
  -- Зачем?
  -- Они поймут, что ты свой, и не причинят тебе вреда.
  -- Не буду, ведь я пришел посмотреть на Килисо, только и всего!
   Вдруг кусты, окружавшие нас, ожили. Несколько дикого вида туземцев схватили нас за руки и потащили сквозь деревья на поляну, где горели костры, и стояла деревянная статуя, напоминающая тотемные столбы американских индейцев. Под ней сидел знакомый мне человек, тультуль из деревни Окапа, только теперь его кожа была раскрашена в воинственные цвета. Вид он имел устрашающий и смотрел на меня, как на врага.
  -- Это один из них! Как попал он сюда?
  -- Это я привела его. Он врач и хочет увидеть тетю Килисо!
  -- Он выдаст нас! Он расскажет об увиденном полицейским, и с нами произойдет то же, что и с хутором Мока. Нас всех увезут к морю, а хутор захватят мораи. Убейте его!
   В один миг с меня сорвали одежду и пригнули к земле. Буку отбросили в сторону. Краем глаза я успел заметить, как над моей головой взлетел каменный топор. Вдруг раздался гортанный крик, и топор замер в высоте. Тультуль склонился над моим обнаженным телом. Я повернул голову и успел заметить, что он рассматривает рану, оставленную укусом Буки.
  -- Что это? Кто это сделал?
  -- Это я! - Бука выступила вперед. - Я беру его в мужья!
   Наступила пауза. Каменный топор опустился на землю рядом с моей головой. Вождь задумался. Решалась моя судьба. Меж туземцев протиснулся отец Буки, тультуль из хутора Мока, и встал рядом с ней.
  -- Если ты так решила...
  -- Опустите его, - сказал вождь. - Но свадьба состоится сегодня же!
   Меня отпустили и вернули одежду. Бука и ее отец увели меня в сторону. Мое сердце бешено колотилось от этого унизительного происшествия. Постепенно я успокоился. На меня их законы не распространяются. Я - человек из другой страны и из другой цивилизации. Я здесь по другому делу!
  -- Я хочу увидеть Килисо!
  -- Поздно, - ответил тультуль. - Килисо умерла. Сейчас состоятся похороны согласно традиции форов.
   Вновь прозвучали звуки тамтамов. На поляне собрались все форы, дети и взрослые. Тело Килисо лежало в центре на деревянном топчане. Раздались первые стенания, затем крики усилились. Бука протиснулась в первые ряды и тоже присоединилась к горюющим. Женщины посыпали голову грязью, размазывали ее по лицу и груди, царапали кожу в кровь. Мужчины с суровыми лицами стояли вокруг них. Вокруг полыхали костры, на их фоне лица людей казались черными, длинные тени метались по окрестным деревьям. Звук тамтамов вызывал дрожь.
   Я видел поверх голов, как поднимался и опускался каменный топор, дробя череп Килисо. Я видел, как доставали мозг, как резали тело, вырезая мышцы, как вскрывали живот, доставая внутренние органы, как в бамбуковых стаканах пекли на костре и раздавали родственникам. Вновь, как и на хуторе Мока, в пожирании тела участвовали только женщины да маленькие дети, которые крутились под ногами у женщин и всюду совали свои руки, а потом слизывали с них кровь и прилипшие кусочки мяса, и позднее получали из рук матерей порцию тела Калисо. И Бука была в первых рядах "пирующих". Мужчины же в разделе тела не участвовали. "Если заражение куру происходит при пожирании мертвого тела, то болеть будут только женщины и дети, - сделал я важное наблюдение. - И среди них Бука. Бука..." Тут я вспомнил про то, как Бука спасла меня от казни, и о решении вождя. "Пусть свадьба состоится сегодня же!.." Я должен стать одним из них, породниться с ними. Стать одним из них! Боже мой! Есть ли у меня выбор?!
  -- Есть!- сказал тультуль, отец Буки. - Вы можете бежать прямо сейчас! Все заняты и не обратят внимания.
  -- Я не найду дорогу, я заблужусь в джунглях. Мне нужен провожатый!
  -- Вы можете попросить Буку, и она не откажет, но тогда Вам придется взять ее с собой в порт Моресби, иначе ее казнят за ослушание. И вернуться сюда она уже никогда не сможет. Да и Вы тоже...
  -- Но я приехал изучать болезнь, спасти вас от куру!
  -- До сих пор мы справлялись сами. Нам поможет наш бог. Ваша помощь нам дорого обходится. Мы потеряли хутор Мока, и можем потерять и Окапу...
  -- Значит, выбора нет. Я должен... бежать!
  -- Коломбо Кук тоже хотел бежать, но потом женился на Онки и стал одним из нас!
  -- Коломбо Кук вызвал меня сюда... обманом, заманил в эти края и исчез!
  -- Коломбо бывает здесь часто. Вы еще встретитесь!
  

28

  
   Меня окружили туземцы и подвели к вождю. Только что на этой поляне раздавались нечеловеческие рыдания. Только что здесь пожирали труп, а теперь на лицах появились улыбки в предчувствии нового развлечения с моим участием - свадьбы Буки!
   Мери! Мери! Я вспомнил описания путешественников, изучавших африканских дикие племена. Они упоминали фольклорные свадьбы, в которых участвовали в "качестве женихов с целью изучения туземных обычаев". Так вот они какие, фольклорные свадьбы!
  -- Сколько Буке лет? - спохватился я, словно это что-то меняло.
  -- Не волнуйтесь, мистер, она уже способна рожать!
   Мери!... Она ничего не узнает. В крайнем случае, я расскажу ей о собственной "фольклорной" свадьбе.
   Меня окружили мужчины, Буку - женщины. Что-то не понравились мне их лица. Злобные улыбки, хитрые прищуренные глаза. Прикрикивают, усмехаются, приближаются... Что они задумали?! В их руках бамбуковые корыта с грязью. Черно-зеленая, жирная грязь из болота. Звуки тамтамов усилились. Ритм ускорился. Костры разгорелись ярче, а за ними непроглядная тень. Вдруг, подчиняясь чьему-то взмаху, туземцы зачерпнули из корыт грязи и бросили в меня. Не все сразу, а по очереди, по одному. Комья грязи больно шлепали по телу, по спине, по шее, по голове, стекали за воротник, летели в лицо. Сначала бросали один за другим, а затем по двое сразу. Тяжелые сгустки болотной грязи попадали в глаза, забивали нос, висели на веках. Грязь была слизистой, липкой и холодной, проникала в рот, скрипела на зубах. И вкус у нее был такой, как у скользкой лягушки. А может, это и были лягушки? За что они ненавидят меня? Я всего лишь исследователь!
   Но с Букой происходило то же самое. Женщины и дети бросали в нее грязь, кто с угрюмыми лицами, кто с насмешкой. Господи, ее то за что? За то, что привела меня? Они считают ее предательницей? Почему ее не защитит отец? Я увидел, как корчилась Бука под ударами грязи. Кажется, ей было больнее, чем мне. Меня защищала одежда, а на ней лишь набедренная повязка. Кажется, она кричала.
   Я закричал тоже и закрыл руками лицо. Злобно закричали и люди вокруг меня, возбужденные нашим избиением. Грязь полетела одновременно с разных сторон, это были куски земли, камни... боль от ударов стала непереносимой, а затем вдруг отупела. Я почувствовал, что теряю сознание, с трудом открыл напоследок глаза и сквозь головокружение увидел, что в обступившем меня плотном круге людей образовался проход. Такой же проход появился и возле Буки, которая уже опустила руки, перестав защищаться от ударов. Из последних сил сквозь комья летящей земли я бросился к ней. Ноги застревали в грязи, тяжелые, как колоды. Вот и Бука подняла голову и устремилась навстречу мне. Шаг за шагом, мы сближались, вытянув навстречу руки. И, наконец, обнялись из последних сил, поддерживая друг друга, под градом тяжелых ударов.
   И вдруг все стихло. Перестали лететь комья. Злобные крики разом прекратились. На лицах туземцев появились улыбки, кто-то засмеялся. Маленький мальчик приблизился к нам и, играя, вылил на нас несколько капель воды из бамбукового стаканчика. Вслед за ним подошли дети постарше, и тоже плеснули водой. То же повторили подростки, а затем и взрослые один за другим выливали на нас полные корыта. Грязь стекала ручьями. Вода была благословенной, теплой, свежей. Мы по-прежнему стояли в обнимку, тесно-тесно прижавшись, но вода проникала и между нами, обмывая живот и ноги. Моя одежда сползла на землю. Я стоял нагой, как и Бука, но, изможденный происшедшим, не стеснялся своей наготы. Туземцы обливали нас сверху, обмывая голову и волосы, другие прыскали на спины, третьи норовили плеснуть между нами, в тесный просвет наших тел. Они веселились, глядя на нас, мокрых и голых, и продолжали поливать до тех пор, пока не отмыли дочиста. Мое белое тело блестело в лучах луны возле смуглого тела Буки. Воспрянув духом, я взял Буку за руку, оглянулся вокруг и понял, что это и была фольклорная свадьба, испытание на прочность, которое мы с Букой выдержали. Туземцы дружелюбно улыбались. Даже вождь смеялся, глядя на нас. На мгновение я подумал, что все кончилось, что свадьба уже позади, и меня оставят в покое. И вдруг потоки воды усилились. Теперь несколько мужчин с силой бросали в нас воду из огромных корыт. Позади них стояли другие с полными корытами наготове. Это было ничуть не легче, чем удары комьев грязи. Вода летела в голову, в лицо, била в спину и в грудь, вынуждая нас с Букой снова обняться и спрятать лицо на плече друг у друга. И выставить в стороны ноги, удерживаясь от падения. Но потоки воды сосредоточились на одной стороне тела, а с другой открылся путь к бегству в крошечную хижину, достаточную для двоих. Туда и нырнули мы с Букой и сразу оказались в тишине. Некоторое время снаружи еще доносился смех, но вскоре все стихло.
   Посередине хижины горела свеча, а вокруг - ложе из мягкой, особенно нежной травы, стеблей и головок цветов. Измученный пережитым, я упал на траву и закрыл глаза. Силы покинули меня. Все тело болело от ударов. Все мышцы ныли от усилий. И в ушах еще раздавался дикий шум толпы. Рядом со свечой стояли бамбуковые стаканчики, полные горячего питья. Бука вручила мне один, другой взяла себе. Глоток - она, глоток - я. Глоток за глотком. Горячий напиток был жгучий, со вкусом дикого миндаля, корицы, мяты и ореха. Вязкий и сладкий. И... возбуждающий. Словно не бывало побоев, страха за жизнь, унижения, усталости. Словно не было вокруг диких форов. Была только Бука с красным цветком в волосах, завернутая в легкий китайский шелк на ложе из тропических лепестков. Бука - желанная, словно прохлада. Бука - моя жена...
   Сколько времени продолжалось блаженство, я не знаю. Тот напиток, видимо, содержал галлюциноген, сделанный из местного мухомора. А разве на христианских свадьбах не пьют водку? Однако на этом сходство и кончалось. То, что произошло со мной дальше, не бывает на наших свадьбах.
   Я уснул в обнимку с Букой, а когда проснулся, Буки рядом не было. Вероятно, прошло лишь несколько минут, но вместо Буки была другая женщина, постарше. Сквозь наркотический туман я понял, что таков был обычай. И занялся ритуальной, но вполне настоящей любовью с этой, а затем со следующей. И так продолжалось, пока не обессилел, то есть пока не кончилось действие того напитка. То же самое происходило и с Букой где-то рядом, где-то в зоне моей видимости. Я наблюдал за ней краем глаза с безразличием, а может и с удовольствием, внушенным веселым галлюциногеном. Что делать? Таков обычай! К утру на моих ягодицах было уже несколько кровоточащих ранок. Так я породнился с племенем форов.
  

29

  
   К обеду я подоспел к полицейской сторожке. Бука проводила меня до опушки. Оказалось, что меня искали. Больше всех беспокоилась Люси и обрадовалась моему появлению. Она последняя ждала меня вместе с краснолицым Альфонсо. Мы погрузились в джип и уехали в порт Моресби.
   Я вернулся через неделю с тяжелым военным грузовиком, заполненным снаряжением для выездного медицинского пункта, ставшим моим жилищем и работой на ближайшие несколько месяцев. Так начался следующий этап моей жизни на острове Папуа, на высокогорье среди форов и болезни куру.
   Скоро я стал свидетелем и врачом нескольких новых больных. Это были женщины средних лет, матери нескольких детей. Все они были родственниками той самой первой встреченной мною больной куру - Онки. Впрочем, форы все были родственниками, если можно было говорить о родстве в этом обществе, где отцы были скорее номинальные, чем действительные. Где никто точно не знал, от чьего семени родились его дети. Однако комплексов по этому поводу у форов не было.
   Бука приходила ко мне в лечебницу. У нее появился второй муж из местных. Их жизнь была полна уходом за огородом и свиньями. Свиней у них было много благодаря... мне. Это я заплатал приличный "выкуп" за жену, как было принято в этих местах. Другое стадо свиней я подарил племени, и, благодаря этому, был принят и любим всеми. Тем не менее, ни одного тела умершей больной куру мне добыть не удалось. Форы продолжали придерживаться традиции пожирания мертвых родственников, хотя и делали это тайком.
   Мое исследование сосредоточилось тогда на детальном описании жизни форов, их питания, обычаев, среды обитания и пр. В этом мне помогала Люси. Она неделями проживала в моей лечебнице, наблюдала за повседневной рутиной форов, записывала, зарисовывала и фотографировала. И проводила со мной ночи, а затем возвращалась в город. Через несколько месяцев у нас накопилось достаточно материалов о течении куру и о быте туземцев для сообщения в Королевском обществе тропических болезней. Я собрался в дорогу. Бука пришла прощаться. У нее уже вырос приличных размеров живот, в котором бился ручками плод, имевший непосредственное отношение не только ко мне, но и к другим мужчинам племени. Не к этим ли истокам восходит христианская традиция крестного отца - второго отца для ребенка? Когда настоящий отец не известен, традиция устанавливает о меньшей мере двоих, чтобы покончить с будущими сомнениями.
   Откровенно говоря, мне не очень-то хотелось присутствовать при его рождении. Каким бы он ни был, он не станет полностью моим ребенком, и я боялся думать о том, что он может быть похож на меня. Пусть лучше будет фором, одним из них, сыном своей матери. Я и думать не смел, что и у других женщин племени могут родиться мои дети в результате той самой брачной ночи. И прятал глаза от каждой беременной туземки, попадавшейся на дороге.
   Кстати о вторых отцах. От Буки я многое узнал о Коломбо Куке. Он был авантюристом, прибывшим в Высокогорье в поисках золота в тридцатых годах. Никто тогда не подозревал о существовании в этих местах сотен тысяч людей, живущих на стадии каменного века. Коломбо был одним из первых и самых упрямых, кто одержимо преследовал свою цель. Он поселился среди форов, женился на Онки и искал, искал золото, между делом ведя записи, в которых подробно описал жизнь туземцев. А золота так и не нашел, как не нашли его и другие. Думая о Коломбо, я не мог не сравнить его с собой, и к сожалению, почти не находил отличий. И даже неудачные поиски золота перекликались с моим почти полным провалом в изучении куру. Ведь не получив образца пораженных тканей, невозможно доподлинно установить причину болезни. Другое сходство между ним и мной заключалось в Буке. Думая об этом, я содрогался и жаждал встречи. Но познакомиться с Коломбо мне до сих пор не удавалось, хоть я по-прежнему изредка находил подписанные им подбадривающие записки. Коломбо скрывался от меня. Неизвестной оставалась и причина задуманной им авантюры в стиле "Детей капитана Гранта", благодаря которой я и очутился здесь. Я все ждал, что Коломбо заявится лично, но время шло, и наступил день отъезда.
   Итак, я уезжал. Бука была грустной и не стеснялась слез, а я не грустил нисколько, предвкушая возвращение на родину, к своей матери, отцу и Мери. Пока я грузил вещи в джип, Бука о чем-то разговаривала с водителем. Я обнял ее на прощанье, изогнувшись над огромным животом. Пожал руку Квате, который уже постоянно носил очки. Альфонсо завел мотор, и мы тронулись в путь.
   Вопреки обыкновению водитель был хмур, а мне не терпелось поделиться радостью долгожданного возвращения в Англию. Я толкнул Альфонсо в плечо.
  -- Эй, Альфонсо! Я возвращаюсь! Помнишь, как я приехал, ведь ты - первый человек, повстречавшийся мне в порте Моресби!
   Альфонсо кивнул, но хмуро, а я, не замечая того, продолжал воспоминания.
  -- Коломбо Кук не встретил меня тогда, мерзавец! Он и до сих пор играет в прятки, шлет глупые записки! Скрывается... Может, ты знаешь, кто это такой? Ах, нет, я тебя уже спрашивал. Этот Коломбо, бывший золотоискатель, душу дьяволу продал бы за золото. Даже на туземке женился, на Онки, которая умерла от куру. Сам живет в городе, а здесь оставил дочь. Негодяй! Он обманом заманил меня на этот остров, но зачем? Ему-то от этого какая выгода, если даже на глаза показаться не хочет? Я ехал сюда по его письму, а он прячется... Я его презираю...
   Меня словно прорвало. Откуда явились мне эти слова, и зачем я изливал их перед малознакомым водителем джипа, не замечая, что ему совсем не хочется слушать, что он нервно дергает рулем и слишком резво влетает в крутые повороты горной дороги.
  -- Удивительное совпадение! Коломбо вызвал меня сюда, а здесь я познакомился с его дочерью, Букой... Туземцы нас поженили, чтобы я не выдал тайны их диких обрядов. Теперь она беременна, но от меня ли? Ведь у нее есть и второй муж, из местных. И будущий ребенок вряд ли будет моим.
   Альфонсо угрюмо смотрел на дорогу прямо перед собой и гнал машину, словно опаздывал на поезд. Джип взлетал на ухабах, проваливался в рытвины, кренился на поворотах. Меня швыряло по сиденью, и я едва успевал хвататься за ручку двери. А водитель все увеличивал скорость и с безрассудностью самоубийцы летел по краю обрыва. Машину заносило. Колеса скользили. Скрипели тормоза. Мой голос прерывался от тряски.
  -- Мне никогда... не привыкнуть к туземным обычаям... многоженства и многомужества. Я не хочу быть... таким, как Коломбо. Я приехал сюда изучать... куру. Кое-что... мне удалось выяснить, пока... не зашел в тупик из-за упрямого сопротивления форов... Но с этим покончено, я возвращаюсь в Англию!
   На глубокой рытвине меня подбросило и ударило головой о железную балку, а затем джип влетел в крутой поворот, и меня прижало к двери. Альфонсо протянул руку, но вместо того, чтобы поддержать меня, дернул за ручку дверцы, и она распахнулась. Центробежная сила выбросила меня наружу. Я с трудом удержался, схватившись за дверь, и повис над пропастью.
  -- Альфонсо, помоги! - закричал я, но водитель и не смотрел в мою сторону, словно моя участь его не интересовала.
   Из последних сил я дотянулся до ступеньки ногой, перехватил рукой за поручень и подтянулся на сиденье. Но машина уже вышла из левого поворота и влетела в правый, и теперь я покатился внутрь и наткнулся животом на ручку переключения скоростей. Но не успел я выпрямиться, как на очередном повороте меня опять потянуло наружу и с еще большей силой, чем прежде. Теперь я уперся ногой в край двери, сопротивляясь тянущей меня силе. За дверью зияла пропасть. Я боролся, как мог, но неудержимо соскальзывал вниз. И вновь левый поворот сменился на правый, и меня бросило на лобовое стекло. От удара стекло треснуло, по лбу потекла кровь, в глазах помутилось. Теперь машина выскочила на прямой участок и набирала скорость, приближаясь к скале, за которой начинался очередной левый поворот, столь крутой, что его продолжения не было видно. Я заметил, как нависла надо мной рука Альфонсо, что подтолкнуть меня в пропасть. Я судорожно цеплялся руками за поручень над распахнутой дверью, понимая, что шансы удержаться не велики. На этой скорости не только я, но и джип свалится в пропасть, вместе с сумасшедшим водителем. "За что? Что я ему сделал?" - мелькали в голове судорожные вопросы, а поворот неумолимо приближался. Альфонсо смотрел вперед застывшим каталептическим взглядом. И когда до рокового поворота осталось лишь несколько метров, он повернул лицо ко мне и процедил: "За мою дочь!"
   Я резким движением развернул тело, откинул спину, согнул колени и сильно ударил Альфонсо ногами. Удар пришелся по голове и груди, водитель выпустил руль из рук, джип потерял управление, зацепил боком скалу, развернулся поперек дороги, накренился, упал, заскользил, приближаясь к обрыву, и остановился на самом краю пропасти... Благодаря последнему перед падением машины маневру, я оказался теперь в положении стоя, а под моими ногами лежал Альфонсо...
   Первым делом я выкарабкался из джипа. Осмотрел себя, заглянул через разбитое лобовое стекло на водителя. Заметив, что Альфонсо еще жив, я вытащил его наружу и уложил на дорогу. Водитель посмотрел на меня ненавидящим взглядом и прохрипел.
  -- Коломбо Кук - это я! Я вызвал тебя сюда, чтобы ты спас мою дочь от куру. Чтобы спас мою Буку! - его речь была хриплой и вырывалась со свистом, и все же каждое слово было понятным. - Все женщины в ее роду погибли от куру. Я умолял ее не есть их мозг, но она не слушала меня. А ты... ты бросил ее! Жалкий ученый! Ты ни на что не способен. Ты причинил только вред. Ты соблазнил ее, а теперь убегаешь! Ненавижу!
   Он еще силился подняться, дотянуться до меня, ударить, но жизнь покидала его сквозь дыру в грудной клетке. Через мгновение он затих...
  

30

  
   Бука родила через месяц в полевой лечебнице возле хутора Окапа, куда я вернулся после "нелепого дорожно-транспортного происшествия, происшедшего вследствие резкого торможения на влажной от дождя дороге". Родившийся мальчик имел светлее обычного кожу, как и его мать. Черты лица казались скорее европейскими, чем индонезийскими, как и у Буки. Во всем остальном он был вполне обычным, здоровым, кричащим, голодным ребенком. Почти одновременно с Букой я принял роды у двух других форских женщин. Их девочки были смуглые, но с правильными чертами лица, круглыми глазами и прямыми носами. По мнению форов, их отцом был я, а также еще как минимум один мужчина у каждой из новорожденных. Пригнав в подарок племени приличное стадо свиней, я отплыл, наконец, в Англию.
   Первая лекция, произнесенная мной в Королевском обществе тропических болезней, произвела весьма скромное впечатление. Людей, сидевших в этом зале, невозможно было удивить рассказами об удивительных племенах острова Папуа, пожиравших трупы из любви к умершим родственникам. Эти люди были и сами заядлыми путешественниками, и каждый из них мог рассказать историю, пострашнее моей. Поэтому первая моя публикация, посвященная исследованию куру, появилась на свет в небольшом журнале "Акта тропика". Статья была обречена на забвение, если бы некий журналист не обнаружил в ней "интересные факты из жизни папуасов". И вскоре в известном медицинском журнале "Ланцет" появилась редакторская заметка под сенсационным названием: "Не ешь своего соседа!" В заметке муссировались "дикие привычки форов", особенно каннибализм. (О свадебном обряде, многоженстве и многомужестве никто никогда не узнал, потому что об этом я не писал ни в одной из будущих многочисленных статей.) Сообщение о каннибализме, как способе передачи болезни, поразило воображение медицинской общественности и казалось как нельзя более логичным. Оно перекликалось с христианским запретом каннибализма. "Так вот на чем был основан запрет!" - восклицали мудрецы - атеисты, а юмористы подчеркивали, что кушать своих родственников может быть не безопасно.
   Вначале я пытался урезонить не в меру развеселившихся диспутантов, ведь способ передачи болезни не был еще доказан, ни подтвержден экспериментальным заражением животных или человека. Да и подозреваемый инфекционный агент не был обнаружен, и все размышления о заразности съедаемого мозга были лишь спекуляциями. Болезнь могла происходить от отравления ядом неизвестных растений или насекомых, употребляемым форами в пищу, или передаваться по наследству. Но мой голос тонул, мои возражения воспринимались как похвальная скромность исследователя и достойная ученого склонность к сомнениям. На продолжение исследования была выделена приличная сумма, но я не спешил с отъездом на остров Папуа.
   Я скакал на коне. Моя жизнь складывалась прекрасно. Я женился на Мери. Ее не отпугнул мой честный рассказ о "фольклорной свадьбе", хоть я и опустил некоторые подробности о том, что у нас назвали бы оргией, и о детях, родившихся через девять месяцев от трех форских женщин одновременно. Островной мир был настолько далек! Его влияние на нас казалось столь же ничтожным, как и возможность заражения тропической болезнью куру. Ведь мы не едим мертвых людей, только животных! Впрочем, если болезнь, подобная куру, существует у животных, то не столь уж невероятно... Всеобщее убеждение о связи каннибализма и куру заразило и меня. Я почти поверил в это и тогда... испугался. А что, если и я уже инфицирован неизвестным вирусом куру? Конечно, я не ел мертвых, но был искусан носителями болезни во время той свадьбы! И Букой, и другими... Эта мысль показалась мне страшной. Словно умирающий остров Папуа гангренозной рукой уцепился за мое плечо и потянул меня за ним в гроб, в те места, которые мне, если честно, хотелось забыть. По удивительному совпадению в тот же день я обнаружил в почтовом ящике странное письмо. Короткое, словно записка. Всего несколько слов на бланке... больницы города Моресби.
   " Доктор Анизакис,
   В горных районах острова Папуа продолжается эпидемия куру. Больных становится больше и больше. И появляются больные подростки. Срочно выезжайте! Коломбо Кук"
   Это было невероятно. Я сам видел, как Альфонсо - Коломбо погиб, и не без моего участия. Но почерк... Почерк был тот же, как и во всех его записках, как и в тетради, посвященной форам. Ах, как мне не хотелось опять выезжать на Папуа! И Мери была беременна... Но научный руководитель торопил, и деньги были уже отпущены. И мой проект нуждался в продолжении, чтобы определить агента болезни. И Коломбо Кук вызывал, а он никогда не ошибался, кем бы он ни был. Болезнь распространяется и поражает новых людей. И если верно, что она передается при пожирании мозга, то среди тех, кому надлежит заболеть, находится и... Бука.
  

31

  
   Хутор Окапа был уже не тем, каким год назад я оставил его. Форы были напуганы неожиданным бесконтрольным распространением болезни, особенно когда заболел и умер старший сын вождя и Килисо. Впервые от меня ждали помощи и проявляли склонность сотрудничать.
   Другим изменением, обнаруженным мною в деревне, было новая деревянная церковка, построенная прямо возле моей полевой лечебницы, прямо напротив нее на специально прорубленной поляне. Настолько близко, что не замечать ее я не мог. В церкви плотно обосновался миссионер - католик. И теперь уже не наездами, а постоянно проживая среди форов, вдалбливал им в головы Новый Завет.
   Бука была жива и здорова. Первую и вторую после возвращения ночи она провела со мной, напоминая мне и себе о нашей связи. Она привела обоих своих детей, похожих друг на друга и на нее. Второй мальчик, рожденный уже без моего участия, был чуть светлее обычного, и черты его лица были слегка европейскими, как у Буки и старшего брата. Из этого я заключил, что являюсь таким же отцом для первого мальчика, каким и для второго. К тому же парадоксальному выводу, но с противоположной стороны, пришла и Бука, и представила мне обоих детей, как моих сынов.
   Из порта Моресби на Высокогорье меня доставил рыжий молодой водитель. Он же встретил меня на причале, как Альфонсо - Коломбо в первый приезд. Приглядевшись, я заметил неоспоримое внешнее сходство между новым водителем, возраст которого не превышал восемнадцати, и прежним владельцем джипа. Того самого джипа, который трагически перевернулся на скользкой горной дороге.
  -- Я его сын! - ответил парень на мой прямой вопрос.
  -- А кто твоя мать?
  -- Люси!
  -- Люси - твоя мать и жена Альфонсо? Этого я не знал, хотя был с ней неплохо знаком! Мы вместе изучали форов. (И вместе проводили ночи!) Отвези меня к ней!
  -- Ее нет в городе.
  -- А знаешь ли ты, кто такой Коломбо Кук?
   Парень пожал плечами. Эту загадку я оставил пока не решенной и отправился на Высокогорье не задержавшись в порту.
   Вся деревня, по-родственному, пришла ко мне на обследование. Я обнаружил первые признаки болезни у двух молодых женщин. Впервые я получил возможность длительное время наблюдать за изменением поведения больных, за медленным развитием болезни, не упуская мельчайших подробностей. Конечно, обе участвовали в пожирании умерших родственников, в том числе пораженных куру. И хотя проверенного лечения не существовало, я пытался лечить антибиотиками, средствами от отравления тяжелыми металлами, внутривенными вливаниями и разными другими лекарствами, терять-то ведь было нечего. Не смотря на мои усилия, обе больные ухудшались.
   Католическая церковка, находившаяся неподалеку от лечебницы, привлекала к себе форов больше, чем моя больница. Во времена ежедневной и воскресной служб церковь заполнялась людьми. Католик вещал, форы внимали. До поры до времени я не подозревал, насколько хорошо они понимают друг друга.
   Настал день, когда умерла первая больная. В импровизированном анатомическом театре я приготовил инструменты к вскрытию. Я собирался взять срезы из каждого органа и особенно мозга, чтобы позднее подробно изучить под микроскопом и постараться найти следы неизвестного микроорганизма, тяжелых металлов и пр. Мне помогала в этом диетолог Люси, жена покойного Альфонсо. Внезапно перед нами предстал миссионер - католик.
  -- Забирайте тело и кладите в гроб! - приказал он сопровождающим его форам.
   От неожиданности я не знал, что и сказать, просто замер с поднятым вверх огромным скальпелем, специально приспособленным для вскрытий. Гости нагрянули в самый неприглядный момент: на столе лежало голое тело, а рядом на подносе сверкали ножи и ножницы разных размеров.
   Форы быстро подчинились миссионеру, вежливо обогнули нас и приблизились к умершей. И оттуда с неподдельным интересом разглядывали мои инструменты.
  -- Одну минутку! - сказал я католику. - Вскрытие продлится недолго, мы только возьмем образцы тканей из внутренних органов и мозга.
  -- Для чего это? - грубо спросил католик.
  -- Чтобы определить причину болезни, - не обращая внимания на грубость, я решил в очередной раз объяснить свои намерения.
  -- И тогда?
  -- И тогда подобрать лечение, - я не мог понять, к чему клонит миссионер нелепыми вопросами.
  -- Чтобы...
  -- Чтобы остановить распространение болезни среди туземцев!
  -- Чтобы остановить болезнь ничего этого не нужно. Достаточно прекратить омерзительное каннибальство. И в этом я уже немало преуспел! - торжествующе произнес католик, подал знак форам, и те, бросив прощальный взгляд на сверкающие медицинские щипцы и кусачки, подхватили тело на плечи и вынесли прочь.
  -- А что, если болезнь не связана с пожиранием мертвых? - крикнул я им вслед.
   Миссионер остановился и опять повернулся ко мне.
  -- Что тогда?
  -- Надо искать другую причину!
  -- А что делать с пожиранием мертвых? Продолжать, пока наука не решила?
  -- По мне, пусть продолжают..., - я пожал плечами и топнул ногой, но миссионер отвернулся от меня и ушел вслед за его приспешниками, уносившими мертвое тело.
  -- Поживем - увидим! - крикнул я вдогонку.
  -- Да-да, поживем и увидим!
   Я был взбешен. В который раз этот человек препятствует моим планам, и с уверенностью невежды твердит одно и тоже, вроде падких на сенсацию английских журналистов. Меня еще тешила слабая надежда, что, как и в случае с Калисо, форы обманут всех. Тогда, как член племени, я смогу получить желанный мозг для тщательного исследования.
   Поздно ночью я пробрался на хутор форов. Из мужской хижины раздавался храп, из женской - свист. Бука с мужем занимала отдельную хижину - по новой моде. Они тоже спали. Я присел на траву. Вспомнил ночной побег с Букой после похорон Калисо, вспомнил тайное пиршество каннибалов, вспомнил мучительный обряд, называемый свадьбой, наркотик в бамбуковом стаканчике и оргию. И... разбудил Буку. Мой громкий шепот потревожил обитателей хижины. Третий или четвертый Букин муж со стоном перевернулся на другой бок. Поросенок взвизгнул и выскочил наружу. Ребенок засопел. Бука вышла на свет луны и протерла глаза.
  -- Пойдем туда, где хоронили Калисо! Может, сейчас там хоронят сегодняшнюю жертву куру, - позвал я.
   Бука удивилась и повела меня через лес, по потайной тропинке. Я держал ее за плечо, то за талию, то за шею. И побуждал идти вперед, через джунгли, через поле, сверкающее светляками, по мосту над фосфоресцирующей речушкой, которую не заметил в прошлый раз. Моя одежда пропиталась росой, я снял рубашку и повязал вокруг бедер, словно набедренную повязку.
   Поляна была пуста. Тотемный столб чернел на фоне более светлого неба. Пустой топчан, хижина, в которой поженились мы с Букой на цветочном ковре...
   Я увлек Буку внутрь. Ее набедренная повязка цепко держалась на слегка располневших бедрах. Бука помогла разобраться в завязках и сдернула ее вниз. Ее шея имела вкус ночной росы, губы пахли орехом, грудь сочилась молоком, пупок содержал влагу, живот... Живот ниже пупка был выпуклый, как дынька, от очередной беременности. Я присел на корточки, и прямо перед моим носом оказались ее упитанные бедра. Я погладил их руками, прижался щекой, поцеловал лобок, впадину над бедром и впился зубами в правую ягодицу, сделал пилящее движение направо - налево, дернул и судорожно откусил кусочек Букиной кожи. Вкус был солоноватый, наверное, от крови. Клеточки подкожного жира лопнули на зубах. Кожа жевалась медленно, словно жевательная резинка. Рот заполнился слюной, я сделал движение кадыком и проглотил все внутрь. Облизал сочившуюся из ранки Букину кровь и лег на живот, приглашая Буку последовать моему примеру. Она выбрала место понежнее, не торопясь, разгладила кожу. Я зажмурился, предчувствуя боль. Бука втянула губами мое тело, легонько перехватила зубами, свела челюсти, дернула, языком переместила во рту откушенный кусочек, проглотила и облизала губы, на которых была кровь. Боль в только что укушенном месте приятно саднила. Я усадил Буку на свои бедра и почувствовал, как мой член легко проскользнул внутрь, глубоко, к запечатанному отверстию беременной матки... Несколько сладких судорожных движений, и мое семя вылилось внутрь, а затем вытекло наружу, на мокрые ее ноги и на мой живот.
   Через несколько минут все повторилось. Соленый вкус Букиной плоти на запекшемся языке, сладкая боль в ягодице от ее острых зубов, проникновение, долгое, длинное движение в глубину... Выпуклый под пупком живот странным образом возбуждал меня, словно это мой ребенок развивался внутри и внимал моим ласкам.
   Обратную дорогу я нес Буку на руках, сколько хватило сил. Простился у хижины и перед сном вспомнил о двух дополнительных тайнах, которые мне осталось разгадать: тайна болезни куру и тайна Коломбо Кука. И уснул, не сомкнув глаз.
  

32

  
   На следующий день Бука перебралась ко мне в лечебницу. Здесь уже жила Люси и по-прежнему помогала мне в медицинских делах, не забывая обо мне и ночью. С Букой они сошлись удивительно быстро, словно были давно знакомы. Впрочем, если Люси была женой Альфонсо - Коломбо, то не могла не знать о Буке, его дочери. Хотя нет, могла и не знать. Родственные отношения Буки и Альфонсо могли быть для нее тайной, как и брак Люси с Альфонсо мог быть тайной для Буки.
   Эту тему я оставил невыясненной, полностью погрузившись в изучение куру. Очередная больная по имени Нанту была моложе всех предыдущих. Ей было всего тринадцать. Она не успела еще выйти замуж, была робкой и почти не говорила по-английски. Я собирал выделения ее тела в стерильные баночки и вытягивал из них воздух, чтобы сохранить возбудителя болезни невредимым для микроскопического обследования в Англии и экспериментов по заражению мышей. Если конечно, таковой возбудитель существует. Мысль о том, что и Бука может быть заражена агентом куру и носит болезнь в себе, не покидала меня. В таком случае, я и сам являлся объектом эксперимента, отведав ее плоти. Если Бука когда-нибудь заболеет, то затем наступит и мой черед. Но в те годы я был еще молод, и смерть не пугала меня. Пуще смерти мне хотелось выяснить причину этой болезни.
   Нанту умирала в мучениях. Еще девочка, она не сумела вовремя покончить с собой голоданием. Куру поразила ее мозг, и она потеряла рассудок. Словно дикая обезьянка бросалась она на людей, то отказывалась от воды и пищи, то с ревом набрасывалась на несъедобные предметы и разрывала их в клочья. Слабость мышц постепенно возобладала над агрессией, и Нанту голосила, не вставая с кровати. Но и голос ее слабел с каждым днем.
   С приближением ее конца, я возобновил общение с миссионеров - католиком. Я умолял его позволить совершить вскрытие, аргументируя тем, что и в католической Италии вскрытие трупов - дело обычное, признанное в том числе и церковью. Но миссионер убеждал меня в противоположном. По его убеждению, не основанному ни на каких фактах, причиной болезни куру являлся каннибализм, и точка...!
   У меня не осталось выбора. Вскоре после смерти Нанту, я тайно совершил несколько глубоких проколов иглой через кожу и получил крохотные образцы печени, селезенки и почек. Но мозг таким образом добыть было невозможно, а именно мозг был главным органом, пораженным куру.
   Нанту была похоронена по католическому обряду без малейшего сопротивления форов. Без хитростей, без поддельных трупов, положена в гроб и засыпана землей без права на эксгумацию. Но в моих руках остались бесценные образцы ее органов, сохраненные в баночке с формалином.
   С этими препаратами я поспешил в Англию. Дома ждала меня Мери, дочь и работа. Обычная работа исследователя.
   Тщательное изучение тканей, полученных от больных куру, не обнаружило возбудителя болезни. Ни микроба, ни вируса, ни червяка - паразита. Эксперименты по заражению мышей выделениями больной Нанту тоже прошли безрезультатно. Это означало провал! Победителей не судят, неудачников не любят! Опубликованных мною работ не хватило для получения научного звания. Лишь мои описания жизни туземцев острова Папуа по прежнему вызывали интерес, подогреваемый искусными упоминаниями о каннибализме.
   Наибольший успех мои выступления имели в среде "околонаучной" общественности. "Каннибализм и болезнь" "Каннибализм - это болезнь" "Каннибализм на островах Океании - правда и вымысел" Так назывались мои лекции. Но о чем бы я не рассказывал, речь шла о Буке. Когда я рассказывал о питании форов, передо мной возникал образ милой туземной девочки, нанизывающей на палочку шевелящих лапками крупных жуков, и поедающей их жаренными. Когда я рассказывал о способе добычи соли, я словно видел в руках у Буки тонкую соленую лепешку, выменянную на ремень от моих брюк. Я с удовольствием рассказывал о поросенке, сосущем грудь туземки, о гигиенической роли свиней, об примитивных огородах. Но ненавидел тот момент, ради которого и приглашали меня на лекции, ненавидел говорить о каннибалах. Едва мне стоило выговорить это слово, как публика замирала. Описание похоронной церемонии я начинал с процесса вскрытия черепа, тех самых грубых ударов каменного топора о голову недавно умершей Онки - первой встреченной мною больной куру. В эти моменты я мог отчетливо видеть со сцены расширенные зрачки слушателей первого ряда. Взгляды нескольких десятков людей пересекались на мне, словно параллельные прямые, притянутые магнетическим притяжением любопытства, ужаса, страсти... В своем воображении они сами дорисовывали картину с не меньшей, чем в действительности живостью. Словно видели воочию, как выскребают каменными скрепками мозг из уголков черепа, как сворачивается на углях содержимое бамбуковых стаканчиков, и вытряхнутое на руку, исчезает во рту у Буки. Как снующие между взрослыми дети хватают обрезки мертвой печени, селезенки, легких и быстрее жуют и глотают. И размазывают по голому вздутому животу трупную кровь грязными пальцами. А в это время взрослые женщины отделяют каменными ножами мышцы от костей и распределяют по бамбуковым стаканчикам, а затем обжаривают на углях, чтобы полакомиться позднее. Чтобы тело матери или сестры не досталось земляным червям, а перешло в организм дочери. Чтобы плод в беременном том организме получил частицу тела бабушки. Так поступала Бука...
  

33

  
   Об острове Папуа я вспоминал только в дни лекций о куру. А в остальные дни со мной была Мери, и милая девочка, ее и, почти наверняка, моя дочка, улыбалась мне из-за плеча матери, строила глазки, тянула ручонки и щипала за небритые щеки. Без труда удалось убедить Мери, что шрамы на моей ягодице остались от укусов мелкого папуасского грызуна. С каждым прожитым днем остров Папуа словно удалялся, превращался в жутковатое воспоминание. Островной мир отделился джунглями, горами, океанами. Образы Буки и ее детей, измельчали в моей памяти и после десятка прочитанных лекций перестали сотрясать мою душу. И только письма, приходившие с острова, нарушали мое трудное спокойствие. Их писал и подписывал покойник. Коломбо Кук...
   Письма Коломбо Кука были немногословны и целиком посвящены болезни куру и новостям из жизни туземцев. Так я узнал, что болезнь охватила и соседнюю с Окапой деревню форов. Миссионер - адвентист седьмого дня пытался овладеть ситуацией и привел им несколько дойных коз. Козы паслись в лесу, туземцы доили молоко, и все были довольны, пока эти милые и полезные животные не пронюхали о существовании туземных огородов. Никакое молоко не смогло оправдать в глазах форов разорения, причиненного козами. Не спасли ни заборы, ни заклинания адвентиста. Козы были с позором убиты, а миссионер изгнан.
   Нечто подобное произошло и с коровами. Их привез туда миссионер - мусульманин. В отличие от миниатюрных коз, коровы просто испугали форов. Их рога и гигантские размеры внушали им страх. Коровы отплатили взаимностью, и метались по деревни огромными тенями. В итоге форы загнали их в угол и расстреляли стрелами.
   Благодаря неудаче конкурентов, среди форов возобладала власть миссионера - католика. Под давлением католика и островной полиции каннибализм полностью прекратился, но болезнь куру продолжалась. Это означало мою правоту. В давнем споре с миссионером, журналистами и коллегами я оказался прав. Каннибализм, вероятно, не являлся ни причиной болезни, ни способом ее распространения. Но что тогда? Какой микроб, вирус, яд или ген привел к куру?
   Я должен был ехать на остров и продолжать исследование, потому что лучше всех в Европе знал эту болезнь, и форов, и Папуа. Только два человека понимали куру лучше меня, один из них был покойник, а второй, принявший на себя его имя, скрывался под псевдонимом Коломбо Кук. Но отправляться в очередное путешествие не хотелось. Далеко, да и польза от моего пребывания на острове была сомнительной. Для продолжения изучения куру мне был необходим живой материал: образцы пораженного человеческого мозга. Но получить их было невозможно из-за противодействия миссионера и форов.
   Однажды, это был, кажется, выходной день. Пребывание с Мери и Бель было прервано телефонным звонком. Мери передала мне трубку.
  -- Говорит Коломбо Кук. Я жду тебя в доме напротив...
   Я подумал сначала, что это шутка, хотя имя Коломбо Кука было известно только островным людям. Голос в телефонной трубке был женский и, кажется, знакомый. Так или иначе, предстояла интересная встреча. Я вышел на зов. В булочной увидел женщину в розовой шляпке, сидящую ко входу спиной. Узнал ее сразу, помедлил, прокручивая варианты. И присел за столик.
  -- Здравствуй, Люси! Неужели Коломбо - это ты?
  -- Коломбо - это Альфонсо! А я всего лишь его жена и мать... Буки.
  -- Мать Буки?
  -- Преступная мать Буки, жена неграмотного Альфонсо, его вдова. И моя дочь тоже скоро погибнет!
  -- Бука?...
  -- Бука больна куру... Первые признаки болезни проявились всего две недели назад.
  -- Где она?
  -- На острове. Отказалась лететь сюда. Я подумала... и приехала за тобой. Обратный рейс сегодня.
  -- Сегодня?!
   Внезапно, и хорошо, что так, я оказался на самолете, летящем в Стамбул, оттуда в Дели, затем на Филиппины и, наконец, приземлился в порте Моресби. Знакомый джип и молодой водитель, сын Люси и Альфонсо, встретил нас на причале. Влажная дорога поднималась в горы по крутым поворотам горного серпантина. Вот и тот опасный зигзаг, на котором погиб Альфонсо. Я покосился на Мери. К счастью, она не подозревала о моей роли в его смерти.
   Бука... ТО, во что она превратилась, вернее, ТО, что от нее осталось. За день до нашего приезда она отказалась от еды и воды, и уже не узнавала ни меня, ни Люси. Безумный взгляд, сухие губы, потрескавшаяся кожа, запавшие виски. Она лежала одна в хижине, лицом к стене, под крышей, крытой пальмовыми листьями. Ей было на вид лет восемьдесят. Ее трое детей толпились у входа, изредка проникали внутрь, тормошили ее за плечо, за безразличную спину и звали... Старший, четырехлетний мог быть моим, остальные едва ли. Все они имели европейские черты, унаследованные от матери - дочки Люси и Альфонсо, но выросшей в джунглях. Люси пыталась поить ее, говорить с ней, но тщетно. Не смотря на слабое сопротивление, мы перенесли ее в лечебницу.
   На следующий день она умерла. Я запер лечебницу на ключ. Миссионер, предчувствуя смерть Буки, уже стоял возле двери. В упорстве и последовательности ему отказать было нельзя. Как и прежде мы противостояли друг другу.
  -- Похороним Буку по христианскому обряду! - сказал миссионер.
   Его окружали несколько крепких парней, местных форов. Он повелевал ими, как духовный владыка. Но и я не собирался сдаваться. Не на этот раз.
  -- Бука моя! Моя жена! Я забираю ее тело согласно своей воле.
  -- Бука не только твоя. У нее есть отец!
   Вперед выступил тультуль. Он был на стороне католика, но Люси, мать Буки, поддерживала меня. Они смотрели друг на друга. Очевидно, тультуль был посвящен в ее тайну. Но Люси молчала, даже сейчас не решаясь открыться всем. Судьба тела Буки зависела от тультуля, Бука была ему дочерью не меньше, чем Люси. А уж мои права на Буку были и вовсе ничтожными - мужей у Буки было, по меньшей мере, трое. Они тоже присутствовали, за спиной у тультуля, но деятельной роли не играли. Сила была на стороне миссионера. Противостоять его молодцам я бы не смог. Кажется, вся деревня собралась на поляне между лечебницей и церковью. Моя воля уравновешивала сопротивление католика. Все зависело от того, что скажет тультуль.
  -- Бука останется здесь! - сказал тультуль, чем вызвал усмешку миссионера.
  -- Забирайте тело! - приказал он своим помощникам.
   Те бодро двинулись к двери лечебницы, но та была заперта.
  -- Ломайте! - приказал миссионер.
   Молодцы принялись дергать за ручку и раскачивать ветхую дверь, а вместе с ней, казалось, и все строение. Мое поражение было неизбежно. Тело Буки - последний мой шанс углубить изучение куру, будет погребено. И я никогда не вернусь на остров, где погибла моя Бука.
  -- Стойте, Бука - моя дочь! Я забираю тело с собой!
   Крик Люси заставил помощников миссионера остановиться. Я видел, чего стоило Люси это признание. Ее голос дрожал, казалось, она вот-вот упадет в обморок. Ее откровение удивило миссионера. О родстве Люси и Буки он не подозревал. Но тультуль не оспорил заявления Люси, и силы снова сравнялись. Действовать необходимо было решительно. Пока католик раздумывал, я приказал водителю джипа подогнать машину поближе к воротам лечебницы. Форы посторонились, освобождая проход. Сопротивления не было. Носилки с телом Буки мы внесли в джип и закрыли дверь. Оставалось погрузить мои вещи. Вдруг тультуль выбежал вперед и загородил дорогу. Позади него выстроились туземные молодцы.
  -- Я хочу поговорить с доктором наедине.
   Я бросил вещи в машину и с видом, выражающим досаду, предложил тультулю пройти в лечебницу. Едва прикрыв за нами дверь, я встал у притолоки, нетерпеливо хмурясь. Но тультуль казался уверен в себе.
  -- Я разрешу Вам увезти Буку, но только вместе с ее сыновьями. Вы возьмете их с собой в Европу, дадите им образование и вернете сюда, чтобы могли сослужить службу своему племени. Не забывайте, что это и Ваши дети!
   Я опустился на ближащий стул. Дети Буки - мои дети!
  -- Не думаю, что я достаточно богат, чтобы содержать ваших детей в Европе. Моих детей в Европе, - поправился я, увидев, как взлетели его брови.
  -- Не беспокойтесь о деньгах. Наши кофейные плантации начали приносить доход. Этого хватит.
   В это время миссионер, оставшись без внимания, уже вскрывал двери джипа, намереваясь вытащить обратно носилки с телом Буки.
  -- Где они? Да не плантации, дети!
  -- Здесь!
   По зову тультуля в лечебницу вошли мальчики разного возраста. Некоторые из них показались мне намного старше, чем полагалось быть "моим" детям.
  -- Это не мои...
  -- Это дети племени. Значит, и ваши...
  -- Я возьму одного...
  -- Двоих!
   Выбора не было. Я предпочел двоих постарше, с такими легче в дороге. К удивлению Люси и миссионера, мы трое погрузились в джип. По сигналу тультуля, форы расступились. Дорога в порт Моресби была свободной.
  

34

  
   Тело Буки было вскрыто в анатомичке больницы порта Моресби. Присутствовали: я, патологоанатом и Люси (в соседней комнате). Глубоким продольным разрезом была вскрыта грудная клетка и живот. Внутренние органы: легкие, сердце, печень, селезенка, почки, - нарезаны тонкими пластами. Часть из них заморожена, часть погружена в парафин. Подобные срезы произведены из скелетной мускулатуры. Череп был вскрыт в последнюю очередь. Скальп отсечен в области затылка и отвернут до носа. Тонкой ножовкой по периметру распилен череп. Образцы из всех долей мозга нарезаны анатомическим ножом и фиксированы в формалине для микроскопического исследования.
   В дальнейшем состоялся следующий эксперимент. С целью установления заразности тканей организма больных куру, гомогенаты мозга, скелетной мускулатуры, печени, легких и сердца Буки были скормлены молодым шимпанзе обоих полов. В дополнительном эксперименте экстракт мозга Буки был введен непосредственно в мозг обезьяны...
   Теперь оставалось ждать... Я разместился в гостинице порта Моресби и в соседнем номере поселил детей форов. Пока шло время, я нанял им учителя английского. Она же учила их хорошим манерам. Это была Люси. Она увлеклась этой ролью, словно воспитывала собственных сынов. Словно дети племени форов были и вправду ее внуками, детьми Буки. Я же был полностью поглощен долгожданным экспериментом и изучением срезов тканей. Вскоре стало ясно, что ни один из известных инфекционных агентов не может быть обнаружен во внутренних органах и мозге Буки.
   Прошло две недели. Экспериментальные обезьяны чувствовали себя прекрасно. То же можно было сказать о "моих" детях. Гостиничный режим, учеба и усиленное питание пошли им на пользу. Мы ежедневно обедали вместе, включая Люси. Я видел, как исправляются их привычки, способность сидеть за общим столом, пользоваться обеденным прибором и тому подобное. Они быстро привыкали к новой жизни, словно и не выросли в первобытном обществе форов, вдали от цивилизации, на высокогорье острова Папуа. По вечерам я уединялся с Люси. И, наконец, она сама рассказала мне историю своей жизни и историю рождения Буки. Внебрачная беременность от связи с романтичным золотоискателем Коломбо Куком, тайные роды, родившаяся девочка увезена в джунгли и отдана на воспитание, то есть, на выращивание, Онки, тайной жене Альфонсо. Прошли годы, а потом было уже поздно, потому что Бука выросла совсем чужая, совсем дикая, первобытная, как и ее воспитатели.
   "Значит, она никакая не дочь Онки. Совсем другая наследственность, другие гены, но все-таки заболела куру. Из этого вытекает, что куру - не наследственная болезнь!" - подумал я. И от этой мысли у меня замерло сердце, потому что куру могла действительно оказаться болезнью инфекционной, то есть, заразной, передающейся при пожирании больных органов умерших родственников. В таком случае прав был миссионер, когда утверждал, что достаточно прекратить этот обычай, чтобы болезнь куру исчезла.
   Но экспериментальные обезьяны, зараженные мозгом Буки, прекрасно росли и набирали в весе, не проявляя никаких признаков куру. Примерно в эти дни и произошла самая странная неожиданность.
   Дети форов, взятые мною по поручению тультуля, воспылали ко мне любовью. Я же избегал их общества, избегал называть их по именам. Да и запомнить их имена мне никак не удавалось. Это были на редкость странные названия, не имевшие европейских аналогов. Такие труднее запомнить. Да я и видел их мало, пропадая в лаборатории или виварии. Это Люси занималась с ними целый день. Возможно, именно она внушила им любовь ко мне, как к какому-то благодетелю. Во время обеда Люси с гордостью выводила их в гостиную и усаживала за стол, словно собственных детей. Они сидели в английских костюмчиках, прилизанные, пришибленные, хотя и пытались улыбаться. Но их присутствие не внушало мне никаких чувств, кроме досады на тультуля.
  -- Посмотри, как ловко орудует ножом Огиа, - шептала мне Люси. - Сколько, ты думаешь, ему лет? Восемь, девять? Ведь мы и возраста их не знаем. Вот и Агака научился сидеть прямо. Судя по росту, он старше Огиа, но не такой смышленый. Зато более послушный. И смотрит на тебя, как на отца.
   От этих слов мне становилось дурно, и я поскорее заканчивал обед, чтобы уединиться в своей комнате. Однажды ночью Люси привела их ко мне.
  -- Разреши им переночевать с нами, на диванчике, ведь они еще маленькие! Им страшно одним.
   Избегая разговора, я лишь кивнул. Дети тихо улеглись и уснули... Я проснулся от того, что кто-то играл моим членом. Я подумал, что это Люси. Чувство было сладкое, как продолжение сна. Я долго не открывал глаз, нежась в приятной ласке. Легкие пальцы сжимали мой член, нежно массировали его вдоль всей длины, что было совсем не похоже на Люси, а больше напоминало сон. Я протянул руку, чтобы нащупать ее волосы, но вместо гладких локонов Люси, ощутил жесткие, курчавые и короткие. И тогда я открыл глаза и увидел над моим животом одного из детей форов...??
   Я отбросил щенка прочь. Это был Агака, тот, что постарше. И что ему в голову взбрело? Люси увела меня в гостиную. Мне показалось, что она удивлена намного меньше меня. Недаром она подписывала письма именем Коломбо Кука.
  -- Люси, что это значит?
  -- Тебе что-то приснилось?
  -- Люси! Коломбо!!
  -- Он благодарен тебе, вот и все! Что ты испугался? Погладил тебя мальчишка, ну и что ж? Так принято у форов. Мальчики живут в мужских хижинах вместе со взрослыми мужчинами. У форов, ты знаешь, всюду любовь. Все любят всех. Мужья меняются, жены... Не строй из себя пуританина! Ведь ты женился на Буке. Неужели забыл свою свадьбу? Ну-ка, покажи свою попу! Искусанная, вся в крапинку! А сам не кусал? Кусал! Ку-сал!
  -- Что-то ты уж слишком его защищаешь? Ты сама-то...?
  -- Я? Да я обожаю их! Эти мальчишки сладкие, как сердце ананаса! Первобытная любовь! У них это в крови. Они же - форы!
  

35

  
   Долгие месяцы вместе с Люси и детьми форов я ждал в порте Моресби результатов эксперимента с обезьянами. Шимпанзе - звери злобные. В Африке живут шимпанзе - щего, их самцы нещадно бьют и насилуют самок и собственных детей, поэтому те вынуждены скрываться на деревьях и там добывать себе пищу. В саваннах, где они обитают, у обезьян много врагов и мало пищи. Жизнь суровая, на самцов большая нагрузка: и питание добывать, и семью защищать. И, вероятно, поэтому им присущ строгий взгляд и... суровый секс, накинутся сзади, как собаки, и насилуют.
   Зато их родственники, бонобо, живут в гуще дождевых тропических лесов. С виду, те же шимпанзе, но главенствуют самки, а самцы слоняются вокруг вроде без дела. Пищи вдоволь, врагов нет. И они целый день, от безделья, занимаются любовью, разнополой и однополой. И не сзади, как щего, а лицом к лицу, глаза в глаза. Чего стесняться?!...
  

36

  
   Прошло много месяцев. Я уезжал и возвращался, уезжал и возвращался только для того, чтобы убедиться, что зараженные органами Буки обезьяны живы и здоровы. Дети форов, я по прежнему избегал называть их по имени, были поселены мною в Лондоне, под присмотром Люси. Я иногда посещал их, уступая ее настояниям, и тогда они ласкали меня, как тогда, в порте Моресби. Впрочем, и я уделял им внимание, следил за учебой и воспитанием. Правда изредка... Ведь у меня были и собственные дети, хотя Агака и Огия, тоже считали меня своим отцом. Так сказал им тультуль, но я-то знал, что они не были детьми Буки. Не могли быть - по возрасту, по временным соотношениям. Тем не менее, я был дружелюбен и издали направлял их шаги, что могло быть расценено, как отцовство. Они, и в самом деле, закончили университет, вернулись на остров Папуа, и я надолго потерял их из виду.
   А теперь вернемся назад, к результатам главного эксперимента. Через два года после заражения, шимпанзе начали проявлять беспокойство. Первой заболела самка, которой непосредственно в мозг я ввел экстракт мозга Буки. Признаки болезни были те же, что и у людей: возбуждение, злоба, слабость, дрожь, нарушение походки, сонливость, звериное рычание, боязнь своих собратьев и, наконец, смерть. Без сомнения, это была куру. Но другие обезьяны, которым были скормлены останки Буки, пока держались. Я продолжил эксперимент и заразил очередных обезьян, скормив им внутренние органы и мозг погибшей от куру шимпанзе. И отдельно, ввел непосредственно в мозг здоровому самцу сохранившийся экстракт мозга Буки.
   Этот последний самец тоже заболел куру, и тогда сомнения исчезли. Куру действительно была заразной болезнью, передающейся при пожирании мозга умерших от куру людей. Оставалось выяснить, был это вирус или бактерия?
   Что бы ответить на этот вопрос, экстракт мозга умерших экспериментальных обезьян я процедил через фильтры с тончайшими порами, способными задерживать бактерии и вирусы. Но фильтрованный экстракт передал болезнь столь же эффективно, как и прежде. Значит, речь шла о неизвестном науке и необычайно маленьком инфекционном агенте.
   Мои эксперименты были великолепны. Им не было равных в мире. Мне не терпелось вылететь в Англию и сообщить о своих результатах. Но прежде я должен был в последний раз посетить форов на их отдаленном Высокогорье...
  

37

  
   Первым делом я направился к тультулю. Кто как не он, потерявший от куру жену и дочь, имел право первым узнать о результатах моих экспериментов.
  -- Болезнь куру заразна. Это я окончательно выяснил путем строгих научных экспериментов. Особенно опасен мозг. Нельзя кушать умерших от куру!
  -- Никто и не кушает! Вот уже год или два...
  -- Передайте и в другие деревни, везде, где живут ваши родичи! Нельзя кушать умерших от куру!
  -- А умерших не от куру можно?
  -- Можно! Лично мне это не мешает. Хотя для пущей уверенности я бы порекомендовал воздержаться от пожирания любых мертвых тел в течение нескольких лет, пока болезнь полностью не исчезнет.
  -- Хорошо, - с неожиданной легкостью согласился тультуль. А я-то думал, что он будет спорить. - А как поживают мои дети?
  -- Прекрасно! - ответил я. - Веселые мальчики! И ведут себя, как настоящие форы!
  -- Не забудьте вернуть их мне, когда вырастут!
  -- Постараюсь...
   Я обошел по периметру деревню форов и заглянул в хижину Буки. Возле нее копошились смуглокожие дети с европейскими чертами лица. Славные, шустрые... И непохожие на меня. Ничего общего...
   На площадке возле лечебницы я встретил миссионера - католика и громко поприветствовал.
  -- Я должен признать, что Вы были правы! Куру болезнь заразная, и передается при пожирании мозга умерших от куру людей.
  -- Поздно! Вам это уже не поможет!
  -- Мне?... Я приехал, чтобы помочь Вам убедить форов хоронить умерших в земле.
  -- Мне не нужна Ваша помощь, форы уже два года хоронят умерших в земле.
  -- Они могут скрывать от Вас. Однажды, Вы помните смерть Килисо, они инсценировали ее похороны, а сами, вдалеке отсюда, съели ее, по обычному обряду.
  -- А Вы прокрались туда с Букой, и поэтому вас там женили. И тоже по обычному обряду! С грязью, наркотиками и оргией.
  -- Вы все знаете? Тем лучше! Вы образованный человек. Вас не интересуют подробности моего эксперимента?
  -- Нет! Это уже ни к чему. Ваш эксперимент не имеет смысла. Я уже победил болезнь куру сам, без помощи медицины, как не так уж давно мои братья монахи побеждали чуму!
  -- Вы победили куру?
  -- Да! Вот уже два года, как не появилось ни одной новой больной! Ваша жена Бука была последней!
  -- Бука была последней... Если так..., значит, Вы победили! А я признаю свое поражение. Поехали, отвезу Вас в порт Моресби! Вам пора отдохнуть.
  -- Бука была последней и самой несчастной, потому что досталась Вам, а Вы ее распотрошили и скормили обезьянам. Поэтому с Вами я никуда не поеду. У форов еще осталось немало дурных привычек. Да Вы о них знаете! Вы и сами стали фором! Заразились от них форизмами, как болезнью куру. Но этих еще можно исправить, поскольку не их в том вина. Они другого не знали. А Вас спасти невозможно! Вы сознательно... Вы будете упорствовать, философствовать... Вы далеко зашли...
  

38

  
   Я опубликовал мои данные в лучшем медицинском журнале. Мои открытия поразили воображение многих моих коллег. Я открыл новый, неизвестный прежде переносчик болезни, не микроб и не вирус, а нечто гораздо проще. Этот возбудитель действовал медленно, развивался годами и передавался (самое важное) при пожирании людьми умерших от куру сородичей. В те годы, мне не удалось расшифровать его тонкую структуру только потому, что еще не существовало столь мощной и чувствительной технологии, как сегодня. Но тем не менее, я добрался до высшей ступени признания, до главной премии - Нобелевской.
   И все-таки, долгие годы меня грызли сомнения. Неужели в мире существует одна единственная болезнь, болезнь куру, вызываемая моим агентом? Где другие, подобные? Почему их нет в Африке, где тоже обитают каннибалы? Да и в Европе сосем не так давно и не так редко поедали человеков. Парадокс заключался в том, что я стал лучшим в мире специалистом по болезни, которая уже не существовала. Куру исчезла с лица острова Папуа с тех пор, как форы перестали пожирать своих родственников. По сути дела, я открыл курьез - далеко выходящий за рамки обычного, никому не нужный агент вымершей болезни. И в глубине души понимал, что популярности своей обязан экзотике форов и доисторическому страху перед каннибализмом, живущим в подсознании человека.
   Червь сомнения грыз меня исподволь, и я внимательно просматривал медицинские журналы, подыскивая своему возбудителю новую болезнь. И надо же было так случиться, что именно в Англии появились сообщения о схожей с куру болезни, передающейся людям от больных коров, при употреблении в пищу их мозга. Болезнь бешеной коровы, скрейпи у овец, новый вариант болезни Крейцфельда - это были современные варианты куру. Вслед за тем из Америки сообщили о сходной болезни у пожирателей беличьих мозгов. С новыми силами я приступил к исследованиям. Но меня отстранили от дел честолюбцы и самовольно назвали возбудителя моей болезни прионом. Ну и пусть! Мое имя бессмертно. Это я открыл. Это я...
   Я состарился. Я почти уже не у дел. Другие болезни одолели меня самого. Так зачем же сейчас, через столько лет? Зачем сейчас вспоминать? Это опять Агака! Он появился в Англии и подал на меня в суд! И какие формулировки! "Сексуальные извращения, злоупотребление детьми, половое насилие"! Ладно бы, денег хотел! Я бы дал ему по-отцовски! Но в суд, позорить меня?! Судебные разбирательства, интервью, журналисты... Что я мог им сказать, кроме правды? Лучше правды ничего не придумаешь! И это опубликовали во всех газетах и даже в медицинских журналах. Это показалось им интереснее, чем давние мои открытия. То есть именно на их фоне! Будь я просто врачом или рядовым ученым им было бы все равно...
   Но с другой стороны, оглянувшись назад, ведь и я таким не был, пока не попал к форам. Мне и в голову не приходило кусать людей или ласкать мальчиков, пока не познакомился с Букой ... Может, это форма болезни куру, чей злостный прион передался мне от форов, от Буки с кусочками проглоченной кожи и каплями крови на них? Или захватило меня искаженное пространство в точке пересечения параллельных прямых? Или под влиянием неэвклидовой геометрии поведения первобытных форов во мне ожили древние гены, задавленные современной культурой?
   Я думаю, меня оправдают. Ведь прошло столько лет. Самому Агаке скоро пятьдесят. Если бы остался на хуторе форов, никогда и не узнал бы, что такое "злоупотребление детьми". Это я его вырастил и дал образование. Ведь он мой ребенок! Жаловаться на отца?!
  
  
  
  
   142
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"