С тех пор Золотарев хромал. Порой он, конечно, пробовал ходить без клюшки, но давалось это тяжело, с болью в полуживой ноге. И тогда проступали бугры желваков на лице - узком, вытянутом, как у шакала; лоб покрывался потом, глаза суживались.
Золотареву было тридцать семь. Прекрасный возраст для повышения, для новых достижений - чего только душа желает, - и страшноватый для увольнения по состоянию здоровья.
- Слышишь? - поднял вверх руку Севрский и заулыбался. Лысый, огромный человек в зеленоватой форме - точно вставший на дыбы дракон с острова Комодо.
Золотарев еле заметно покачал головой.
- Не слышу.
Это "слышишь" предваряло обычно какую-то угловатую шутку. За годы службы Золотарев научился воспринимать их в качестве необходимого зла, мол, в жизни никогда все идеально не бывает, но раздражало безмерно.
- Эти стены говорят, что дерьмом пахнет, Золотарь. Кто без тебя разгребать будет?
"Фиктивный друг", - так мысленно называл генерал-майора Золотарев. Пятнадцать лет они вместе работали, отмечали праздники, провожали в последний путь сослуживцев, но до сих пор в обращение Севрского чувствовалось какое-то высокомерие. Впрочем, не без причины: и моложе, и старше по должности, и популярнее среди коллег. А вот Золотарева никто - совсем никто - особо не любил.
- Давай подгребу напоследок.
Севрский махнул рукой.
- Иди домой, налей себе чаю, стисни жену и привыкай к гражданке. Приходит пора и сложить оружие.
- Гвардия умирает, но не сдается, - Золотарев осмотрел стол, усеянный папками, и принялся их нервно перебирать. - А пока не подписали, я не уволен. Ну, какое тут поинтереснее?
- Ты мне дашь работать? - скорее весело, чем возмущенно спросил Севрский.
- Не дам. Так... пацанские разборки - не хочу. Дохлый авторитет - ну нет, хватит этого. Секта? Да еще плюс изнасилование - брр, не хочу. Разборки, опять. И снова разборки. Разборки. Опять Разборки. А это что?
Под степлером лежала совсем тоненькая папка - рыжая, с запиской от лаборатории.
Севрский потер шею, нахмурился.
- Да это... какая-то ерунда. Очередная странность после "Отребья". Мне еще с полгода, видимо, за вами хвосты замазкой замазывать.
Золотарев поморщился. Последние четыре года он участвовал в охоте на преступную группировку "Белое отребье". Получил за нее две медали, какую-то прибавку к пенсии, по штырю в ноге, бедре и колене и почетное увольнение. Пиррова победа, которая вызывала отнюдь не радость, а горькую такую, натянутую улыбку.
- Ну-ка.
Золотарев открыл папку и замер, когда Севрский бросил нечто вроде "чушь, огурцам отдадим". "Огурцами" они называли зеленых юнцов, это было в порядке вещей, но Севрский врал, как сивый мерин. Значит, и в самом деле интересное; значит, решил захапать себе.
За эту способность определять ложь - на каком-то бессознательном, почти животном уровне - Золотарева никто и не жаловал.
В папке находилось всего два документа, оба по запросу Севрского: анализ мусора, который собирали во время слежки за штабом "Отребья" - красным обвели "предметы женской гигиены" в категории "соседи слева", и записка групп наблюдения:
"В доме номер 6, слева от объекта, проживают два брата: Кушаков и Марицин. Не работают. За полгода больше никто замечен не был. Никаких гостей. Подтверждено".
Золотарев почувствовал холодок внутри.
- О, как интересно.
- Слышишь? - Севрский нарочито вздохнул и ткнул большим пальцем за спину. - Эти стены говорят, что тебе пора на покой.
- Скажи им... - Золотарев хотел придумать шутку, но так и не нашелся с ответом. - Да ничего им не говори.
***
Штаб "Белого отребья" находился в коттеджном поселке "Британика": стандартный копипастный дом в стиле европейских пригородов. Соседний номер 6 ничем не отличался - те же беленькие стены, тот же гараж, та же идеально красная, ровная черепица.
Золотарева бесило это подражание западу. Сам он полжизни провел в хрущевке, а другую половину - в однушке, с женой и дочерью. Было тесно, неудобно... и лучше бы так оставалось всегда.
На звонок вышел мужчина лет тридцати. Пучеглазый, сутулый, похожий на удивленную обезьянку.
- Из вашего дома звонила женщина, - как можно увереннее начал Золотарев, - сообщила о брошенной машине неподалеку.
Это, конечно была выдумка, но мужчина заме-етно растерялся. Посмотрел внутрь дома, приоткрыл рот, словно хотел что-то сказать, да так и замер.
- Вы, кажись, домом ошиблись. Тут только мы с братом живем.
- Точно? А машины вы не видели?
- Нет, ну... камаз с щебнем тут проезжал. Мусоросборка. Жип этот, двудверный, забыл, как модель называется. Кажись, все.
- Да? Что ж, видимо, адрес напутали.
Золотарев извинился за беспокойство и захромал обратно к машине. В ноге пульсировала боль, а по спине бегали мурашки, словно пытались докричаться: ЛОЖЬ! ЛОЖЬ! ЛОЖЬ!
Если чутье не обманывало - а оно редко давало петуха - в доме, не выпуская уже минимум полгода, но заботясь (средства гигиены), держали некую женщину. Отсюда возникал вопрос: "На кой черт?"
***
Звонки нескольким знакомым дали информацию по дому. Купили его на паспорт Марицина, шесть месяцев назад, как раз, когда организовали наблюдение за "Отребьем". Золотарев отметил для себя совпадение дат и пробил братьев. Безуспешно. Ни в связях с группировкой, ни в какой-либо преступной деятельности Марицин и Кушаков не замечались.
"И почему у них фамилии разные?"
Как обычно невовремя подошел новый сисадмин Валерка и затеял проверку компьютера. Паренек был непонятного возраста и образования, но в машинах разбирался неплохо. Золотарев иногда ловил себя на мысль, что хотел бы такого зачуханного сына.
- Эх, Валерка, недолго тебе меня мучить. Вот скажи, тебе твоя работа нравится?
Паренек неопределенно кивнул, и Золотарев ощутил неправду.
- Врешь ты все. Мне вот нравится, а не разрешают. Нельзя и все.
- К семье хоть вернетесь.
Золотарев немного удивился таким словам от молодого человека, а потом подумал, что тот сам, скорее всего, женат и с детьми.
- Да какая там семья... - Золотарев махнул рукой и вспомнил документы на развод, которые уже несколько месяцев лежали в столе.
Свидетельства рождений у братьев оказались на разных родителей. Золотареву это совсем не понравилось: двое возможно неродственных мужчин в загородном коттедже, там же где-то - таинственная гостья, там же "Белое отребье" - и все это в течение почти полугода. В голову полезли слова "похищение", "рабство", и Золотарев для успокоения решил поесть. Бросил сосиску в чашку, залил кипятком и сел наблюдать, как появляется испарина - сначала на ободке и стенках кружки, затем на самом мясе. Пахло аппетитно.
Мысли вернулись к отчету лаборатории, и Золотарев вновь его просмотрел. Мусора для двоих получалось многовато - значит, ее хорошо кормили.
"Почему она не выбирается из дома? Боится? Запрещают?"
Ответа не приходило, и Золотарев решил просмотреть остальной мусор, который насобирали в ходе наблюдения за "Отребьем". Список лежал у Севрского, и тот долго ворчал на тему "людей с шилом в одном месте", но отчет все же дал.
Подозрительных совпадений с отходами из 6 дома не нашлось. Еда, коробки, банки, пакеты - горы стандартного урбанистического барахла. Из того, что выделила лаборатория, запоминались короткие записки со словами "Черная вода", но и они лежали только в баках "Отребья". Никакой явной связи.
Вечером Золотарев вновь поехал в "Британику".
С неба сыпал снег, воздух синел, и загорались рыжие фонари. Дом номер 6 не вызывал подозрений, как и его хозяева. Меловое пятно, которое терялось в наступающих темноте и холоде. Золотарев выключил подогрев, замерз и включил снова, когда начал ловить себя на паранойе - в здании до сих пор не зажегся свет.
"Оба не работают".
"Очень подозрительно!".
Заныло изувеченное бедро, и Золотарев подумал, что куда больше не хочет ехать к себе, чем следить за братьями. Кольнула вина, и рука схватила телефон, но муки совести вскоре кончились - уже на втором писклявейшем гудке. После того, как жена призналась, что завела другого мужчину (она сказала именно так, "завела", точно говорила о домашнем питомце), а дочь уехала волонтером, Золотарев чувствовал себя дома виноватым. Как преступник, который возвращался на место непредумышленного убийства и рассматривал белый силуэт. В данном случае взамен трупа была неудавшаяся семейная жизнь.
"Почему всегда в таких случаях переехать должен мужик?"
Некоторое время Золотарев ждал, что супруга перезвонит, но телефон молчал. Золотарев набрал дочь - тишина. Ровно гудел мотор, и сиденье кряхтело при каждом движении. Хотелось напиться и спать.
Около восьми, когда давно уже стемнело, а щит над поселком замигал неоновой рекламой, у Золотарева начало крутить кишки - окна братьев так и не засветились. Он заерзал на сиденье, проклял дурную натуру, и немного спустя поковылял к дому.
Неплотно закрытая дверь поскрипывала на ветру, и за порогом намело холмик снега. Кушаков и Марицин нашлись в гостиной и ванне соответственно. Оба с изуродованными до неузнаваемости лицами, с обожженными подушечками пальцев и вырванными зубами. А вот крови натекло мало. Собственно, ее почти совсем не было.
***
- Золотарь, а, Золотарь? Вот не сиделось тебе? Вот соскучился по такому гавнищу? - Севрский покачал головой и сердито залистал рапорт.
Дом 6 оказался чист, как хирургическая операционная: убийцы (убийца?) вычистили все - от потолка до ковров. Залили растворителем стоки раковин, ванной, туалета и удалились, видимо, еще до второго пришествия Золотарева. Только две вещи выбивались из этого списка: отверстия в стенах, словно для наблюдения, и бумажка на стеклянном, а-ля "Икеа" столике - со словами "Черная вода".
- Знаешь, что мне в голову лезет? - продолжал пунцовый Севрский. - А: "Терроризм". Б: "Иностр. спецслужбы". Вот они ТАК делают, когда готовят что-то серьезное. Говорил же, что молодому лучше отдам. Вот нужно тебе будет срочно догнать кого, как ты на своей костяной? А не догонишь если?
Золотарев отвел взгляд в сторону и ничего не сказал - нога опять разошлась, и тягучая боль отдавала где-то в пояснице. Севрский все не унимался:
- Ты хоть дома был?
- Все некогда.
- Пф! Тебе к семье не хочется? Я сыновей уже неделю толком не видел, так бы и сбежал. Ну что ты молчишь, Золотарь? Вокруг целый мир, а ты все бродишь по одному и тому же зассанному туалету и отмываешь одни и те же толчки. Иди домой, и не надо опять это твое "гвардия умирает, но не сдается". Ты не Наполеон, а это не Ватерлоо. Отвоевался, да ведь и здорово навоевался. Пора на покой идти.
"Да некуда мне идти", - хотел ответить Золотарев, но вместо этого выпил болеутоляющее и буркнул:
- Камброн.
Севрский вздрогнул и непонимающе заморгал.
- Что? Кам... что?
- Камброн. Пьер Камброн, это он сказал, что гвардия не сдается. Хотя историки спорят. Может, он сказал "Дерьмо" или что-то вроде. Учитывая ситуацию на поле битвы, последний вариант мне кажется более вероятным.
Севрский так и прыснул, точно студентка-хохотушка.
- Дурак!
В кабинет вошла новая сотрудница пресслужбы (с весьма подходящей для должности внешностью) и протянула несколько листков.
- По убийству Крестовской для новостей.
Севрский посмотрел релиз, выпучил глаза и стал яростно черкать карандашом, приговаривая "нет", "тьфу, недолгая!" и "ты ж, конопатая, меня под верховный суд подведешь".
Золотарев прикрыл глаза и думал, благо обстановка располагала. Батареи дышали в спину горячим воздухом, пахло тяжелыми духами и гуталином. Севрский скрипел грифелем, точно гипнотизировал бумажную змею, а она не желала появляться.
Почему убили братьев? Из-за вопроса Золотарева? Тогда женщина и впрямь там жила. Она испугалась обнаружения и решилась на крайность - устранить сообщников. Более того, затруднила опознание - значит, Кушаков и Марицин имели поддельные документы, а реальные их личности могли куда-то привести. Куда? И почему такая жесткая реакция на один визит Золотарева?
"Черная вода".
Это явно было сообщение, но как оно попало в мусор "Отребья", да еще несколько раз? Золотарев почувствовал озноб, едва вспомнил о совпадении дат - наблюдения за "Отребьем" и покупки дома Марициным.
Когда "пресслужба" вышла, Золотарев рассказал о догадках товарищу. Тот нахмурился, потер небритую щеку и выдал сноп ругани.
- Ну, положим. Мы следили за басурманами, за нами - эта троица. Два брата-недобрата и мадам "X". Зачем они следили за нами?
Золотарев помахал рукой на вспотевшее от духоты лицо.
- В наблюдении участвовало порядка 17 групп по 2-4 человека. Самый лучший способ, чтобы собрать, например, базу сотрудников.
Севрский выпятил губы и покачал головой.
- М-да. Все страньше и страньше, как говорила... эта... эта... твою за ногу! Ну, дура та с котом и печеньями?
- Алиса. В стране чудес.
- Да, Алиса. И все равно снимаю тебя. Не хватало, чтобы тебя грохнули накануне увольнения.
- Тогда я отсюда не выйду, - Золотарев демонстративно сложил руки на груди.
- Ну, ты... - Севрский в сердцах стиснул ручку и отвернулся. С минуту он молчал, затем нарочито кивнул. - Хорошо, Золотарь. Оставлю тебя до прихода документов, даже подмогу дам, как только подтвердят терроругрозу - но только если разрешишь вопрос. Не для документов, для меня лично (Золотарев почувствовал искренность и пожал плечами). В отчете баллистики по штурму "Отребья" есть две странности. Первая - с нашим Шитиковым. Его убили из пистолета-пулемета, которого ни у нас, ни у "Отребья" при себе не было. По кучности и поражению тканей что-то вроде "УЗИ".
Золотарев непонимающе развел руками.
- Ладно, - продолжил Севрский и посмотрел друг прямо в глаза, - а вот с главарем ихним совсем чудно. Если верить твоему рапорту и отчету баллистики, чтобы его пули вошли в стену под таким углом, он должен был стоять рядом с тобой. Как он промахнулся-то? Если стрелял в тебя тот, из ванной?
Золотарев поджал губы и чуть вздернул плечо, как бы говоря "да кто знает...". Севрский вздохнул, покачал головой.
- Золотарь, тебе со всем этим жить.
Золотарев ничего не ответил. Глаза его сделались мертвые-мертвые, на скулах проступили желваки.
***
Присланный художник составлял фотопортреты, и выходило странно, будто не два человека, а три, но разобраться, кто где, казалось неподъемной задачей. Вскрытие братьев тоже ничего не дало, кроме непроизносимого гликлазида в желудке Марицина, и пришлось Золотареву требовать повторное. На этот раз он предложил искать следы болезней и травм, чтобы послать запрос в ЛПУ, но по опыту знал - толку не будет. Да и "кажись" одного из братьев явно выдавало немосквича - еще больше препон для опознания.
Съев для бодрости столовую ложку растворимого кофе, Золотарев занялся "Черной водой". Записка выглядела как сообщение, но отсюда возникал вопрос - почему один и тот же текст?
"Для слишком тупых сообщников? Хорошо, допустим, я знаю, что за таким-то домом следят мвдшники. Что мне с того?
Стоп. Откуда я знаю? Либо у меня наметанный глаз (служил, скрывался, профи), либо крыса в органах. И... ничего это мне не дает. Ведь ничего? Совсем ничего. Возвращаемся к баранам: я подбрасываю записку в мусор, который станут проверять. Зачем?
Чтобы ее нашли.
Положим, находят. Я бросаю еще раз. Несколько раз в течение полугода. Зачем? Оставляю в доме, где два трупа и точно соберут все подозрительное. Зачем?
Зачем?
За-а...
Жду реакции".
Золотарева передернуло, он встал и прошелся по кабинету. Включил чайник, отчего тот жутко, душераздирающе зашипел без воды; выключил.
"Если отмести вариант с идиотом-сообщником, напрашивается поиск. Я ищу кого-то из сотрудников СК. Ищу, ищу... ищу... и все мимо, ведь записка лежала в доме братьев на самом видном месте. Или целей несколько? Потому что есть Шитиков с его странной смертью".
Золотарев с оторопью вспомнил штурм "Отребья". Именно штурм - маленький коттедж брали как защищенную крепость. Двое погибли сразу. Шитиков - когда зачищали второй этаж. Он был на задней веранде, и кто-то выстрелил в спину, а сам Золотарев в тот момент корчился от боли на кафельном полу ванной. Уже после смерти главаря и "свиты", после душного подвала и полуголой девицы, которую задели случайно - просто сработали рефлексы на движение.
Золотарев до сих пор думал, что его и Шитиков подбил один и тот же паренек, который прятался в душевой кабине, - но вдруг не так?
"В меня-то стреляли не из "УЗИ"! Обычный "Ярыгин"!".
Тогда преступник дождался от Шитикова нужной реакции.
Конец дня ушел на опрос сотрудников. Ничего странного за сослуживцем они не запомнили, работал в обычном режиме, не нервничал.
- В архиве долго копался, - бросили невзначай, и, несмотря на дикую усталость, Золотарев взбодрился: оно. Большинство документов вносили в компьютеры, а, значит, Шитикова интересовало нечто о-о-очень старое или скрытое. При этом интересовать его ничего не должно было - поскольку те, кто занимался "Отребьем", занимались только одним - "Отребьем".
Впереди ждало разочарование - дело, которое и называлось "Черная вода", после возврата Шитиковым бесследно исчезло. Сотрудники, конечно, содержания не знали, и известна была лишь категория - особо тяжкие преступления; населенный пункт - Черная вода и год - 1995.
- Перед вами только недавно спрашивали, - сообщил работник архив. Кто именно, он не знал: лицом не знакомый, не запоминающийся, документов не предъявил. - Сказал, что позже бланк занесет, ему бы только посмотреть дело.
У Золотарева возникло ощущение, будто невидимые щипцы тянут из сердца жилы.
"Рядом. Все это рядом. Незнакомый - новенький? Нет, в архив многие не ходят годами. Хотя все друг друга знают".
Золотарев покостылял к себе и вбил в поиск по картам Черную воду. Поселок из одной улицы и нескольких домов нашелся в 97 километрах от Москвы. Через пару часов Золотарев уже трясся на ухабистой дороге, черти где, черти как, черти зачем, и нога вновь дергала от боли. Золотарев терпел сколько мог, наконец, остановился и полез в сумку, за анальгетиком. Баночка оказалась пуста.
- Долгий будет денек, - прошептал Золотарев. Глаза в зеркале заднего вида сделались узкие, красные; на лбу выступил пот. Ослабевшая нога с трудом вдавила педаль газа.
Хотелось не то спать, не то выть от этого сверления в костях, а вокруг лежало только седое от снега поле, и столбы ЛЭП убегали, убегали, убегали за горизонт.
Черная вода существовала на картах, но не в действительности. Место, которое было центром поселка по координатам, предстало перед Золотаревым ровненькими холмами с полусгнившими космами пижмы. Он прошелся по округе, чертя от боли все и вся, несколько раз провалился по колено в толстую подушку снега, но ничего не нашел. Брюки и носки промокли, Золотарев шатался от холода, усталости и никак не мог собрать мысли воедино.
Дорога обратно промелькнуло в тумане. От тепла салона (или вторых суток без сна?) Золотарева разморило, он то и дело проваливался в дремоту, а машина ехала вперед - точно сама по себе, точно верная лошадка, которая пыталась возвратить хозяина из загробного мира.
Видимо, сработали рефлексы - потому что Золотарев вернулся в управление, а не к себе. Поднялся в кабинет, потыкался по сторонам и решился поехать к жене. Он именно так подумал - не домой, не отдыхать, не выспаться - просто к жене.
У подъезда Золотарева творилось какое-то столпотворение. По грязному асфальту разметало ботинки, брюки, пиджаки; на боку валялся утюг, будто кит, сбитый гарпуном; рядом, лицом вниз, дремал маленький телевизор, похожий на тот, что Золотарев некогда подарил дочке. Золотарев несколько минут рассматривал это светопреставление, пока не узнал свои вещи. Щеки и шея вспыхнули, сердце ухнуло, сделалось душно, как в гробу... но вот удивления не было. Совсем. Золотарев будто знал, что так и случится. Он молча, под хохот молодых девиц, переодел пиджак, взял утюг и поехал обратно в управление.
На столе ждал отчет по второму вскрытию. Золотарев прочитал пару абзацев, но ничего не понял. Открыл форточку, съел растворимого кофе, и сердце забило пуще прежнего, голова прояснилась.
Лаборанты, как выяснилось, ничего не нашли. Золотарев вновь наткнулся на гликлазид, изучил описание препарата и через вечность сообразил, что его применяют при диабете, а настоящий Марицин, скорее всего, состоял на диспансерном учете. Спустя еще пару часов Золотарев добился статуса терроругрозы и выслал запрос в Минздрав - на больных диабетом в населенном пункте Черная вода. Больше (кроме всей России) проверять было негде.
Ответ пришел с небольшой припиской, мол, возможно, подойдет это:
"Населенный пункт Черные вдовы (до 1995 - Черная вода).
Состоят на диспансерном учете:
Никитский Валентин Павлович, 1979 год рождения..."
Сердце замерло. Золотарев, который вновь плыл между сном и явью, очнулся и пробил Никитского по базам.
Пусто.
Не привлекался...
Не замечен...
Не был...
Программа услужливо подсказала пользователей со схожим запросом - Шитиков, Шитиков, Ши...
- Слышишь, Золотарь? - на плечо легла тяжелая рука Севрского. - Стены говорят, что документы на тебя пришли. И вообще-то спать не только в гробу надо.
Золотарева пробил озноб. Глупо было надеяться, что увольнение не подпишут, и все равно хотелось верить в чудо. Сыщик обреченно, будто последний раз, оглядел кабинет и буркнул:
- Я еще помню, как водить машину.
- С такими мешками под глазами, Золотарь, ты и дерьма на носу не разглядишь. Идем, это приказ.
- А я уволен, мне не прикажешь.
Золотарев возражал из последних сил, хотя сам чувствовал, что они на исходе. Домой, впрочем, не хотелось по-прежнему.
- У меня переночуешь, - точно прочитал мысли Севрский, - пока теща в Египте революцию устраивает.
Золотарев сдался. Вскоре машина друга уже неслась по удивительно свободной трассе. Пахло освежителем, сиденье расслабляло поясницу, в колонках звучала песня из "Мушкетеров":
"И кони ржут, и кровь рекою льется,
И вновь земля уходит из-под ног".
Золотарев хотел подремать, но бедро заныло. Он достал телефон и на дурака ввел поиск в интернете: "Черные вдовы никитский".
- Я, может, Золотарь, не умею, как ты, брехню чуять, но вижу, если человека дома не ждут. Дерьмово там все? Как у Карамбона твоего?
Золотарев не стал поправлять и только кивнул. Запрос выдал несколько результатов, первый же отправлял на заметку из новостного ресурса:
"... сообщению анонимного источника в ходе зачистки чеченского села Черные вдовы (бывшие Черные воды) 17 июня 1995 года подразделениями МВД было убито около двух десятков мирных жителей. Среди них ученики 7 класса местной школы Лидия Никитская, Виталий Пахрушин...". Под статьей было несколько фото. На первом - похороны: скорбящие родители, среди которых виднелись два недобрата, будущие Кушаков и Марицин, и невзрачная женщина, крайне похожая на системного администратора Валерку. У Золотарева бешено забилось сердце, он переключился на соседнюю картину, и та издевательски медленно начала загружаться.
- Эх, Золотарь, - покачал головой Севрский, - когда мы перестали друг друга рассказывать обо всем? Паршиво это. И чего он мне мигает? О, ща мы этого патруля припечатаем. Долго ему еще мои корочки сниться будут.
Севрский не по возрасту захихикал и свернул к обочине, но Золотарев не слушал - на экране проступили кадры разрушенного поселка. Улица, танк и несколько бойцов, среди которых узнавались молодой Шитиков и Севрский.
"Но ангел не дремлет, и все обойдется,
И кончится все хорошо".
- Вот, Золотарь, точно про тебя песня. Читай между строк: рано или поздно любая, самая здоровущая задница просрется, и дерьмо кончит тебя заливать. А?
Мимо прогремел трамвай, в салоне запахло табаком. Золотарев откинул голову на спинку сиденья и прикрыл глаза. Сердце бешено било в ребра, он пытался придумать, что сказать товарищу, а не мог. Обвинить? Убедить? Потребовать? Сбоку рыкнула машина, Сервский выругался, мол, "и чего мигал-то?". "Мушкетеры" все не замолкали:
"И кончится все хорошо,
И кончится все хорошо,
И кончится все..."
- Эй? - раздался голос от тротуара. - Огоньку не будет?
- Ог...
Проревели частые выстрелы, зазвенело стекло. Золотарев ощутил что-то мокрое, горячее на лице и до жути неспешно стал поворачиваться. Весь салон заливало кровью, засыпало ошметками мозга, зубов, костей. Краем глаза Золотарев видел, что у Севрского вместо головы какой-то обрубок - а остатки черепа неторопливо, точно в замедленной съемке, разлетались по сторонам. В боковое окно смотрело антрацитовое дуло "УЗИ". На улице визжали, машины пиликали, и каким-то врожденным рефлексом, который достался от динозавров или от кого бы там люди ни произошли, Золотарь ткнул больной ногой педаль газа.
Грянула новая очередь - осколки заднего стекла впились Золотареву в затылок. Волосы стали дыбом, руки почему-то чесались. Следователь вывернул левой руль и оказался на перекрестке. Пронзительно гудел заевший клаксон, и Золотарев, ничего не соображая, бил по нему, только бы звук прекратился. Колени, щеку, шею, плечо - все заливало кровью Севрского, искалеченную ногу сводило от напряжения...
Что-то тяжелое ударило Золотарева в спину и швырнуло на приборную панель. Больно не было, только еще сильнее захотелось спать, только в теле чувствовалась странная легкость. И чудился он сам, Золотарев Виктор Харитонович, 1976 года рождения, бегущий без боли, хромоты и клюшки, бегущий просто и свободно, на фоне заходящего солнца и малиновых облачков, бегущий, бегущий, бегущий - по необозримому океану дерьма.