Терехов Андрей Сергеевич : другие произведения.

В девяти милях от жилища дьявола

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 8.04*7  Ваша оценка:
  • Аннотация:

    "В девяти милях от жилища дьявола": Вера давно мечтала о душевном подарке от Германа, а получила черти-чью арабскую лирику и мертвеца. Впрочем, Веру через несколько дней эвакуируют, и город уйдет под воду, как и дома, и машины, и все вокруг.
    1 место на "Презумпции виновности-2015".
    Шорт-Лист и список лучших работ "Настоящего детектива".

Если мы окружены крысами, значит, корабль не идет ко дну.

Э. Хоффер

Блаженство - спать, не видеть злобу дня,

Не ведать свары вашей и постыдства,

В неведении каменном забыться...

Прохожий, тсс... не пробуждай меня!

М. Буанарроти

Заскулил ветер и со скрежетом протащил по асфальту указатель "Направление эвакуации". Вера бросила на него сонный взгляд, обняла себя левой рукой, чтобы согреться, и быстрее зашагала в противоположную от спасения сторону. Черные сапоги Веры шлепали по лужам и желтой хвое, правая рука - в черной, до локтя, перчатке с белым скорпионом - мешалась и била по бедру. Разум по привычке шифровал надписи на рекламных щитах: сегодня методом Тритемиуса. Буквы сдвигались с нормального алфавитного положения по формуле s=2p*p + 4p + 6 в зависимости от позиции в изначальном тексте. "Е" от салона красоты "Ева" превращалось в "Р", "В" в "Ч", "А" в "Г". "РЧГ".

Длинная стрелка часов над Домом Союзов толкнулась в одиннадцать, и Вера как-то по-особому - спиной, плечами, затылком - ощутила вес осенней мглы, которая наползала на каменную набережную. Тяжелые порывы ветра били по лицу, окутывали сыростью с беспокойного вздутого моря. От натуги скрипели дряхлые лиственницы, и хлопали на стенах рекламные афиши; водосточная труба гудела низко-низко, будто контрабас. Иногда в этом дымящемся сумраке проступали одинокие фигуры, перечеркивали собой улицу и, как призраки, растворялись в сентябрьской ночи.

Мостовая свернула и пошла над волноотбойной стеной. Асинхронно, чудно зажигались чугунные фонари, и краем глаза - на границе света и тени - Вера замечала песчаную полосу, что рывками выбивала у моря водоросли, камни, груды оледенелого плавника. Линия горизонта таяла в мглистой зыби: тьма неба и тьма волн сливались в бесприютную черно-синюю бездну, из которой доносились стоны чаек, так похожие на младенческий плач.

За голенькими лиственницами мелькнул интернат для детей-инвалидов. Его эвакуировали в числе первых, и Вере, которая два десятка лет слушала здесь смех и лепет, стало не по себе. Она вспомнила, что через неделю или две эти камни под ногами, эти перламутровые окна, этот сонный город - всё - всё! - перемолотят потоки воды, и по телу пробежал озноб.

Вера миновала открытый штоф рома, который одиноко и тоскливо посвистывал на ветру, когда почувствовала чей-то взгляд. У основания волноотбойной стены, под лестницей, шевельнулась фигура. Вера прищурилась и заметила мужчину - он полулежал на песке и забавно пританцовывал. Ее это рассмешило. Пьяный, как весь город, подумала Вера. Кто-то заливал тревогу, кто-то потерю дома - большинство не понимало, что еще делать в преддверии конца.

Через несколько шагов Вера снова оглянулась на мужчину. Тот все танцевал свою диковатую, лежачую джигу, и Вера почувствовала, как улыбка постепенно сползает с ее лица. Она отвернулась и быстрее зашагала прочь.

***

Вера прошла по полупустому ряду с красными скидочными ценниками и остановилась в молочном отделе. Левой рукой она рванула пакет с бабины и, не отпуская, развернула - одними пальцами. Затем положила его на полку и левой же рукой опустила внутрь бутылку молока и три глазированных сырка.

К товарной ленте нервно подбежала женщина с набитой тележкой, где громоздились консервы, макароны и рулоны туалетной бумаги. Запищал сканер кассира, но как-то размеренно, робко, так что покупательница не выдержала и сказала:

- Поскорее бы.

Кассир бросил на неё взгляд, сделал движение бровями. Чуть ускорился. Вера вздохнула и поставила свой пакет на металлическое ограждение конвейерной ленты.

- Вам премию дают за медленное обслуживание? - не унималась покупательница.

Вера закатила глаза и достала левой рукой наушники. Зубами и левой рукой размотала их, включила плеер. Заиграло грустное пианино, и улица за окнами магазина подтаяла, размылась за поволокой медленных мыслей, и тут рядом рвануло. Жуткий удар пронесся по полу, ввинтился в подошвы сапог, поднялся к черепу и завибрировал в костях, в зубах, выдавливая наружу глазные яблоки.

Вера, ничего не соображая, бросилась под товарную ленту и зажмурилась в ожидании нового залпа. В ушах стоял свист, который медленно перешел в высокую, пульсирующую ноту. Голова словно разбухла, и Вера изо всей силы прижала ладони к ушам, лишь бы заглушить мерзкий звук, лишь бы не дать костям черепа лопнуть.

- ...вушка? - донеслось извне.

Нота ушла вниз, и Вера подумала, что слышит окончание песни.

- ...контузия у нее, - прорвалось сквозь преграду из ладоней и свиста, - у брата моего такое после Чечни было.

Когда смысл слов дошел до Веры и раскаленным плащом накрыли смущение и стыд, она робко выглянула из-под товарной ленты. Несколько покупателей фотографировали Веру на телефоны, но никаких следов ракетного удара не было - только разбитая бутылка валялась на полу, и растекалась лужица, и пахло резко, горько. Водкой.

Вера неуклюже выбралась из-под ленты и хотела уйти, но в последний момент передумала. Не слыша музыки, заживо сгорая от стыда, Вера стояла в очереди, пока кассир не посмотрел выжидательно и не спросил:

- Здравствуйте. Пакет нужен?

Вера мотнула головой, и он достал бутылку молока, отсканировал. Вытащил сырок и показал взглядом на остальные.

- Одинаковые?

- А? - глупо переспросила Вера и тут же спохватилась: - Нет.

Кассир поиграл в воздухе пальцами и нажал клавишу '3'.

- Пятьдесят девять.

- Но сырки, блин, разные?..

Кассир со вселенской усталостью посмотрел на Веру. Та ощутила всю мелочность и глупость разговора и только повела плечами.

- Как хотите.

Левой рукой Вера полезла в карман, достала горку мятых бумажек и стала перебирать пальцами левой же руки в поисках полтинника. Получалось не очень.

- Я помогу, - сказал кассир и аккуратно вытащил десятку, затем полтинник. Показал Вере. Она смущенно кивнула и неуклюже вмяла остальные деньги в карман.

- С-спасибо.

Кассир пробил покупку и стукнул по тарелке для сдачи одиноким рублем.

- Вы ведь та... девушка?

Он кивком головы показал на руку в черной перчатке. Вера смутилась, на секунду замерла, а потом смела покупки в рюкзак.

- Я - Бэтмен, - прошептала она и поспешно вышла.

***

Мотор троллейбуса занудно гудел-вибрировал под ногами. Вера виском лежала на холодном стекле и скользила взглядом по мутным улицам, по салону. Редкие пассажиры смотрели подозрительно, настороженно; на кабине водителя пузырилось объявление:

"Городская транспортная система Северо-Стрелецка прекращает работу 2 октября 2014 года".

В этом сквозило нечто фатальное, без толики надежды. Второго числа остановятся автобуса, четвертого закроют продуктовые магазины и отключат электричество, пятого - город покинет последний житель. Через неделю или две Северо-Стрелецк сметет вода.

От этого знания в желудке неприятно, льдисто покалывало, будто Вера проглотила мертвого ежа. С этим ощущением она провела всю дорогу, с ним вышла из троллейбуса и вошла в подъезд. Тревога отступила только у почтового ящика, где Вера с удивлением обнаружила 'Рубаи' Омара Хайяма. Вере не раз присылали всякую порохню, но стихи ей подбросили впервые. Что удивляло, книга пахло книгой, а под снежно-белой обложкой шелестели обыкновенные бумажные листы. Никакого подвоха, никакой гадости и размашистое "от М" на переднем форзаце. Вера ядовито улыбнулась - она мечтала о душевном подарке от Германа, а получила черти чью арабскую лирику.

Сунув книгу в зубы, Вера захлопнула ящик и пошла на третий этаж - к двери с табличкой:

"Коробка боли N 302

С просьбами идите на хрен".

Когда Вера уже открыла верхний замок, из соседней квартиры послышался лязг. Она напряглась, замерла на секунду, а потом стала перебирать связку пальцами левой руки, чтобы быстрее оказаться дома.

- Вера Павловна, - проскрипел старческий голос.

Не успела. Вера неохотно повернулась к соседу, подняла руку с ключами и замычала в знак приветствия. Ответить она не могла, ибо арабская поэзия все так же сковывала зубы.

- Тут вас мужчина искал, - недовольно проговорил старик. Формально в словах ничего обвиняющего не было, но звучало это именно как обвинение - не то в разврате, не то в чем-то еще. Вера почувствовала, как ее губы, несмотря на книгу, растягивает улыбка, и промычала вопросительно.

- Часов в десять, - пробурчал сосед. - Лет сорока. Вес из себя...

Вера снова промычала - на этот раз благодарно, и старик, недовольно посмотрев в ответ, ушлепал к себе. Она последовала его примеру.

Квартира Веры имела вид старой, но дружелюбной особы. При первом взгляде казалось, что вот-вот из-за угла выглянет мурка и потянется, замяучит, потрется о ноги. Но кошка не появлялась, и со временем у любого гостя возникало ощущение ненасытной черной дыры, которая затаилась промеж сонных комнат и засасывала все живое.

Девушка в зеркале прихожей задумчиво потерла лоб ключами, вытащила обслюнявленную книгу изо рта и положила на тумбочку.

Герман заходил к ней?

Каменный истукан сдвинулся?

Урра?

Вера осторожно улыбнулась своему отражению, и рыжеволосая девушка из зазеркалья улыбнулась в ответ. Что-то вспыхнуло, затлело в глазах хищной птицы, заблестели колечко в носу и шарик под тонкими губами. Сегодня Вера одела себя в синие джинсы, черные сапоги и вязаную фиолетовую кофту, пропахшую нафталином. Под кофтой белела кружевная блуза под XIX век - с высоким воротником-стойкой, который скрывал шрамы от шрапнели на шее. Из правого рукава, точно ядовитое жало, выглядывала затянутая в перчатку "конечность".

Герману не нравилось, как Вера одевалась, и она не раз читала приговор в его взгляде: мол, кофта старомодна, гвоздик вызывающий. Когда это молчаливое осуждение надоело, Вера нашла еще более старомодную блузу и еще более вызывающее колечко в нос. Герман, конечно, остался недоволен - ну и черт с ним.

Телефон не показал пропущенных вызовов, и Вера открыла форзац томика. Хотелось увидеть там 'От Г.', но нет - даритель явно носил другое имя.

Миша?

Маша?

Вера тяжело вздохнула и закрыла глаза.

- Вера Павловна, не сходите с ума. Договорились?

'Вера Павловна' кивнула сама себе и занялась ужином. Она то и дело проверяла сотовый - нет звонков, нет звонков, НЕТ! ЗВОНКОВ!!! - пока не захотелось сделать первый шаг самой, но Вера держалась три недели и рекорд сохранила.

К полуночи ее охватило раздражение. Мобильный дремал, по радио, "тв" и на новостных сайтах говорили только об эвакуации, о плотине. Вера выключила телефон и плотнее занялась сувениром "От М". Это было издание "Рубайат" на двух языках - творение Омара Хайяма напечатали в переводе и на фарси. Ничего интересного Вера в сборнике не увидела: милые, старозаветные четверостишья, на втором десятке которых она и заснула.

***

Утром Вера долго лежала с закрытыми глазами - чувствуя с каждым вдохом и выдохом груз 'Рубайат' на животе. Затем она протянула левую руку за телефоном и боязливо посмотрела на экранчик. Ничего нового утро не принесло. Герман не звонил, и только короткое сообщение от сотового оператора напоминало время и место эвакуации. Вера, не глядя, сунула мобильный обратно на стол. Что-то задела, и на пол грохнулась молоденькая Вера - в форме военной разведки, в деревянной рамочке.

Горло стиснуло, но Вера не далась эмоциям. Она умылась и приняла душ, не снимая с правой руки черной перчатки, затем организовала на кухонном столе "лабораторию": баночку с жёлтым лаком для ногтей, пилочку для ногтей, маленькие ножницы для ногтей, триммер для кутикулы, упаковку влажных салфеток и еще с десяток кремов, протирок и мазей.

Когда Вера села за стол, в солнечном сплетении что-то натянулось, напряглось. Она посмотрела на перчатку, задержала дыхание и дернула черную ткань. Показалась смугловатая кожа. Ниже локтя шел кольцевой шрам, пальцы казались длиннее и красивее, чем на левой руке. На ногте безымянного желтел полустёртый скорпиончик, нарисованный лаком.

Вера гармошкой уложила перчатку на стол, достала левой рукой влажную салфетку и протерла смугловатую кожу. Подстригла и отшлифовала ногти, удалила кутикулу. Обвела желтого скорпиончика и стала ждать, пока лак высохнет.

Вера делала так с трансплантации - одевала и умывала донорскую конечность, как ребенка, стригла ногти на непривычно длинных аккуратных пальцах, но чужая рука оставалась до отвращения чужой. Где-то внутри не отпускало странное ощущение, что однажды Вера вернет эту штуку - как возвращают арендованный лимузин или квартиру, - но хозяин все не приходил и не приходил, и не приходил.

Вера подула на желтого скорпиончика и натянула черную перчатку обратно. Напряжение ушло. Захотелось кофе, сырков, и не прошло десяти минут, как по кухне поплыл дразнящий аромат, а в турке поднялась коричневая пенка.

Вера достала из холодильника вчерашние покупки и налила в кофе молоко. Закрыла глаза, отпила. На языке стало неприятно-кисло. Вера бросилась к раковине и выплюнула остатки месива. Промыла рот, схватила бутылку и поняла, что срок годности молока закончился три дня назад.

***

Холодало. Сырой ветер без устали разбрасывал мусор, который больше не забирали из контейнеров. Море двигалось тяжело, натужно, будто у него началась одышка, и порой стеклом замирало у берега. Вчерашняя певичка-бутылка пропала, но пьяница еще лежал под лестницей. Его подбородок облюбовала чайка и с нескрываемым любопытством заглядывала мужчине в рот.

Вере сделалось не по себе. Она остановилась и посмотрела внимательнее - человек не двигался, только рубашка и брюки вздувались от ветра. Вера оглянулась, сказала себе "это не мое дело" и поспешила прочь, к магазину.

Двери продуктового оказались закрыты. Вера приставила ладони к витрине и вгляделась в темноту помещения. Смутно виднелись пустые ряды - будто за ночь и утро все окончательно смели. Вера снова дернула ручку.

- Эй!

Она двинула ногой по стеклу.

- Эй! Вы мне, блин, молоко просроченное продали!

Никто не появился, не отреагировал. Тёмный, пустой магазин глядел угрюмо, недобро, и Вера ни с чем зашагала домой. Внутри росли два противоположных чувства: раздражения и страха. На береговую линию она старательно не смотрела, но у лестницы не выдержала - мужчина по-прежнему, деревянной колодой, валялся на песке.

Вера поискала взглядом прохожих и, нервничая все больше, спустилась с волноотбойной стены. Под ногами захрустел песок, она приблизилась к пьяному, который оказался долговязым мужчиной лет сорока. Рыжие волосы на висках уже тронула морозцем седина, одет незнакомец был крайне опрятно, будто английский денди. Вера тихо позвала:

- Эй, из нирваны?!

Рот незнакомца полузевал-полуулыбался. Одна рука вытянулась вдоль тела, другая уперлась в песок, точно мужчина вставал. Серые глаза, мутные и впалые, не шевелились. По спине Веры пробежал холодок, она брезгливо поискала пульс на ледяном, одеревенелом запястье. Безуспешно. Попробовала найти яремную вену, но биение не чувствовалось. Вера взмокла.

- Да чтоб тебя. Блин. Блин.

Для проверки Вера постаралась нащупать пульс у себя, но ничего не получалось, накатывал дикий страх. Наверху по набережной шла пара с огромными тюками, и Вера позвала, сбиваясь:

- П-послушайте? Вы не... Тут, кажется, человек умер, я не могу найти пульс.

Мужчина приостановился, но спутница дернула его за рукав, и оба скрылись за интернатом.

Вера посмотрела в отчаянии на труп, собралась с мыслями и достала сотовый. Куда звонить? Она ткнула "1", "0", "3", "вызов", и гундосый женский голос сообщил:

- В связи с чрезвычайной ситуацией все звонки переводятся на колл-центр Северо-Стрелецкого штаба эвакуации.

Прозвучал гудок. Щелкнуло и зашипело.

- Вы позвонили в единый колл-центр Северо-Стрелецкого штаба эвакуации, - сообщил другой голос, более молодой и теплый. - Нажмите на клавиатуре в режиме тонального набора цифру '1', если у вас есть вопросы о дате и времени отбытия. Нажмите '2', если вам требуется оказание скорой медицинской помощи. Нажмите '3', если потерялся кто-то из ваших близких. Нажмите '4', чтобы вас соединили с оператором.

Вера после некоторых сомнений ткнула '2'.

- В настоящее время все операторы заняты. Оставайтесь на линии. Вы... 41 в очереди. Ориентировочное время ожидания составит... 23 минуты.

Заиграла классическая музыка. Вера осознала, что в эту самую минуту сорок человек звонит в скорую помощь и почувствовала холодок страха. Казалось, что-то темное, зловещее надвигается извне, но Вера не стала ждать - упрямо сбросила вызов и снова набрала номер службы спасения. На этот раз в ход пошла цифра '1'.

Потянулись гудки.

- Йоу, Евгений, - раздалось неожиданно в трубке. - Че по чем? Год рождения и фамилия.

- Я... - Вера растерялась и на всякий случай проверила номер.

- Аллоэ? - снова подал голос 'Евгений'.

- Я в скорую звонила, да-да. Я не о себе, тут человек, ну, умер. Я пульс не...

- А погромче?

- Человек умер!

- Прикрой микрофон от ветра.

- Умер! Дух испустил!

- Че испустил?

Вера не выдержала:

- Окочурился! Скапустился! Отдал Богу душу. Сыграл в ящик. Отправился в тридесятое царство. Врезал дуба. Приказал дол...

В трубке тяжело вздохнули и сказали "Ох еперный".

- Так что?

- Год, цыпа...

Она глубоко вдохнула и не ответила на "цыпу".

- Я не знаю, какого он года. Лет сорок. Пятьдесят. Не знаю.

- Твой год, цыпа.

- Ка... Какое это имеет отношение? На Северном пляже у волноотбойной стены лежит мужчина, просто заберите его и, - Вера замялась, - ну, сделайте, что-нибудь, да-да.

- А теперь могу я услышать год твоего рождения?

- Восемьдесят седьмой, блин, Воронцова!

Вера сердито посмотрела на телефон.

- Воронцова Вера Павловна, - из динамика послышалось клавиатурное крещендо, - есть. Уезжаешь на пароме, 5-го в 17:30, 3 причал, не проспи, цыпа. При посадке на паром при себе иметь доку...

- Бла-бла-бла. Вы заберете жмурика?

Некоторое время в трубке царило молчание.

- Это твоя родня испустила... ммм, умерла?

- Нет, какой-то мужик. Вчера он танцевал, - не к месту добавила Вера.

- Тогда оставь.

Она растерялась и спросила едва слышно:

- Что? Господи, вы его заберете?

- Цыпа, ты новости смотрела?

- Это что, социологический опрос?! Где вас так разговаривать учили вообще?

Евгений немного помолчал.

- Волонтеров не учат, - сухо и раздраженно сказал он. - Они сами вызываются и делают так, чтобы учёные цыпочки не попали в беду. Уж извини, если говорю не так, как тебе нравится, но по-другому не умею.

Вера смутилась.

- 5-го в 17:30, - повторил Евгений. - Третий причал. Паспорт, полис.

- Да отстаньте вы со своим...

Но Евгений уже отключился, и звучали гудки.

Вера в раздражении уставилась на сотовый, на мертвеца. До чего же опрятно выглядел мужчина: белая рубашка, красно-синий галстук, коричневые брюки, туфли, носки. В стороне грязным сугробом лежали вязаный свитер и пиджак - того же кофейно-клетчатого окраса. Одежда мужчине удивительно шла, будто ее шили на заказ.

Вера не понимала, что случилось с веселым незнакомцем. Приступ? Инсульт? Слишком много выпил?

Впрочем, какая разница.

- Мои глубочайшие извинения, - Вера показала левой рукой на правую. - Ну не мне же, в самом деле...

Вера в нерешительности пошла к лестнице и оглянулась только на втором пролете - где в нише волноотбойной стены приютилась скамейка. Почему мужчина сел на песок? Вера решила, что он спускался с набережной, откуда не заметил лавку. Да и наверняка окосел от выпивки.

- Не ваше это дело, Вера Павловна, да-да.

***

Вера сидела на кровати прямо в одежде. Она начала снимать шарф, да так и забыла, начала снимать рюкзак и опять забыла - все потому, что включила телевизор. Там по всем каналам крутили одно и то же: причал с птичьего полета, со стороны города, с паромов. Снова и снова наезжали скорые, полиция, кто-то рыдал. Мелькали тела, размытые пикселями; кровь в темно-бордовых лужах.

"... давки на шестом причале погибло сорок семь и тяжело пострадали сто девять человек... благодаря оперативному руководству главврача 4 горбольницы Германа Миновича Неизвестного удалось свести число жертв до минимума... Главным управлением МЧС России по Архангельской области принято решение о введении в Северо-Стрелецке режима чрезвычайного положения с 10:00..."

Вере стало дурно. Она побрела на кухню и заварила чай, но уже через минуту о нем забыла: представила день пятого октября, когда потянется очередь на последний паром. Что случится там?

Мысли то и дело возвращались к Герману, который проявил себя в такой непростой ситуации, и Вера почувствовала неподдельную гордость. Воскресила в уме его лицо, которое за последнее время слегка подернулось рябью и размылось. Выглядел Герман лет на сорок: подтянутый мужчина с уверенными чертами. На лбу и в углах губ наметились морщины, смотрел он пристально, холодно, с прищуром. В минуты радости на щеках проступали ямочки, но глаза не улыбались никогда - точно у фокусника, который отвлекал зрителя, пока проворачивал трюк. Вера годами размышляла, что за трюк Герман проворачивал с ней, но так и не поняла.

Она закурила, улыбнулась воспоминаниям - вот, вот оно! Будто секунду назад Герман входил в ее больничную палату и предлагал операцию! - и не выдержала, позвонила.

- Говори.

Округло и сухо, будто Герман не дышал ей в лицо горячим воздухом и не вдавливал ее тело своим в потные простыни.

- Ты заходил?

Вера снова против воли улыбнулась, но тут же уголки губ потянуло вниз - в динамике раздалось бесцветное "нет".

- Не заходил? Ну ты чего?

Ее обдало холодом, вспомнились слова старика-соседа. Если не Герман, то?.. Кто?

- Я не помню, где ты живешь, - Герман помолчал. - Что с рукой? Ты делала физиотерапию?

Вера ничего не понимала. Она бездумно подняла "насадку" и с трудом, со скрипом натянутой перчатки сжала чужие пальцы.

- Вера?

Мужчина лет сорока искал ее. Мужчина лет сорока.

- Вера?!

- Физиотерапия? Я... да, мне надо бежать, да-да. Я рада была слышать твой голос.

Вера зажмурилась и сбросила вызов.

Да, Герман пришивал эту руку - все нервы, сосуды и связки, - но иногда казалось, что судьба трансплантата волнует его больше, чем судьба хозяйки. А кем бы он стал без Веры, без ее изуродованного тела? Никому не известным докторишкой из никому не известного городка. Ни интервью по CNN, ни оборудования, ни поста главврача - ни-че-го. Мелкая серая жизнь.

В который раз вспомнилось, что тогда, в больнице, Вера и не думала ложиться на операцию. Хотелось увидеть снова Германа, не больше, а он пришел бы только, если бы она согласилась. Ну и - да, да! - она, конечно, согласилась. Совершила детскую глупость, поддалась на обаяние, на ледяной германовский магнетизм, и теперь цена этой "детской" глупости мертвым грузом висела на правом плече.

Вера повела им, отгоняя раздражение. Кто же искал ее? Ноги будто сами потянули Веру к соседской двери.

- Как выглядел тот мужчина? Когда он был?

Длиннющий, белый как смерть, рыжий. Приходил около восьми-девяти, когда Вера еще гуляла.

У нее заколотилось сердце.

- Коричневые штаны, белая рубашка, красно-синий галстук?

Увы, она не ошибалась.

***

Соленый влажный ветер взбивал волны и песок в грязную пену. На пляж надвигался с приливом властный, монотонный гул - разрастался, разбегался по берегу и с утроенной силой вышибал эхо из волноотбойной стены.

Вокруг тела бродили взъерошенные чайки и плаксиво выкрикивали. Вера изучала худое треугольное лицо мертвеца - кожа бледная, голубоватая - и ничего не чувствовала. Она его не знала: ни тонкого носа, ни близко посаженных карих глаз. И гладко выбритый подбородок, и перевернутые груши ушей - все было незнакомо.

Вера поборола брезгливость и левой рукой обыскала труп. Ноль документов, ноль денег, узкая металлическую расческа, спички и "ТАТ" билет на две поездки. Будто у мертвеца в карманах пировало воронье и растащило самое ценное по гнездам.

- Да кто же ты?

Из пиджака Вера вытащила сигареты "Somerton", таблетки "Новодигал", жвачку "Juicy Fruit" и еще один билет (его купили в 6:10 утра) - на электропоезд от центрального вокзала до станции "Северная сортировочная". Километрах в полутора от дома Веры.

Торговый представитель или сектант? Она пожала плечами и в замешательстве осмотрела берег, набережную. Прохожих видно не было.

Вера собралась с духом и неловко, одной рукой, попыталась сдвинуть тело. Ничего не получилось, мертвец будто врос в песок. Вера потянула изо всех сил - и снова безуспешно.

От напряжения стало жарко. Вера в который раз оглянулась в поисках помощи, вздохнула и ухватилась за одежду трупа и правой, и левой рукой.

- Блин. Блин!

Чужие пальцы бессильно соскользнули с ткани, и Вера шлепнулась на песок. Отчаяние и раздражение кислотой хлынули в грудь.

- Да пошли вы все!

Вера резко встала и пошла к своему дому. Там она разблокировала "шкоду" со значком инвалида, настелила на заднее сиденье газеты и поехала обратно к пешеходной набережной. Достала из багажника тросик, прицепила его сзади к машине и размотала. Все - левой рукой. Свободный конец троса Вера протянула к мертвецу и обвязала вокруг его ног.

- Извините. Как говорится, чем богаты, тем и...

Вера поднялась на набережную, залезла в "шкоду". Включила зажигание. Мотор загудел, автомобиль покатил вперед, и в зеркале заднего вида стало видно, как натягивается и дрожит трос. За ним медленно, словно какой-то червь, выползало на променад окоченевшее, грузное, зловещее тело.

***

Улицы затопил гнилой листопад, сонно посвистывал ветер. Шестая и первая больницы не работали, так что Вера против желания ехала к Герману. Иногда она посматривала в зеркало заднего вида, словно труп мог выпасть, но он только подрагивал на неровностях дороги. При этом голова мужчины странно наклонилась, и Вере нестерпимо хотелось самой хрустнуть шеей - потому что живой человек ТАК не смог бы лежать.

Навстречу побежала бесконечная улица кафе - вся в погасшей лапше из неоновых трубок, - юркнула в сторону и пропала. Дома опустились ниже уровня дороги, и открылись пустыри вокруг четвертой больницы. Веру пробрал озноб, на языке возник неприятный металлический привкус: от шлагбаума тянулись ряды мертвецов - под грязными, в кровавых пятнах, простынками. Злой ветер дергал и надувал их жуткими волдырями, а промеж этих волдырей ходили врачи. Поодаль тарахтел "КАМАЗ" с брезентовым кузовом, в который, как мешки с песком, закидывали проверенные тела.

'Скорые' до сих пор доставляли пострадавших с причала, и дальше вестибюля больницы не пускали. Левая стена (стена тщеславия, как мысленно обозвала ее Вера) пестрела наградами Германа и его фото с пациентами. Среди них Вера нашла себя: бледную, непричесанную, с неприкрытыми шрамами на шее и ключицах. Она смотрит на Германа, а тот, как обычно, в космос или внутрь себя. Надпись на золотой табличке была под стать: 'Пациентка Г.М. Неизвестного после первой в мире операции по пересадке руки'.

Постовая медсестра не без раздражения выслушала Веру и перенаправила тело в городской крематорий.

- Сейчас всех сжигают, моргам запретили принимать тела. Ну, или оставьте у ворот, там отвезут, как проверят.

- А опознание? Или что вы там, блин, делаете? Родственникам сообщить?

- В кре-ма-то-рий, - как для глупой повторила медсестра.

Вера поморщилась от досады и поднялась к Герману. Перед его кабинетом сидела лощеная дева-референт, и Вера неприятно поразилась, насколько та моложе и красивее самой Веры.

- Он занят, - предупредила дева. - Куда вы? Эй! Дамочка!

- Бла-бла-бла, - сказала раздраженно Вера и боком протаранила дверь. В голову лезли предрассудки о романах начальников и секретарш, а потом все оборвалось - Вера увидела Германа. Он устало срезал мертвые листья у здоровенного цветка и на гостей никак не реагировал.

Сзади лаяла что-то дева-референт, но Вера вытолкала ее и закрыла дверь. Герман вздохнул, оглянулся.

- Привет, - робко сказала Вера. Он ответил бесцветным 'Говори' и снова занялся цветком.

- У тебя в больнице работает хоть кто-то? Твои жабы меня не слушают.

Некоторое время в кабинете царило молчание, и Вера подумала, что Герман уснул стоя.

- Ты снова говоришь шифровками? - наконец задал он вопрос.

- Что? Нет, это открытый текст. Я привезла труп.

- Зачем?

Герман положил ножнички и отошел к раковине, где стал смешивать с водой удобрение. Вера почувствовала, что теряет контроль над голосом.

- Затем! Я нашла труп и хочу, чтобы ему все провели... нормально. Опознание, блин, похороны, все-такое... Вы, что тут, спите все?

Герман выключил воду и поболтал смесь, чтобы лучше размешать.

- В крематорий.

- Ты изде...

- Вера, - Герман подошел к цветку и стал понемногу поливать, - отвези тело в крематорий...

- Можешь ты на секунду отвлечься от этого фаллоса?

- ... затем вернись домой. Поешь. Соберись. Жди очереди на эвакуацию. Сейчас надо разбираться с живыми.

- Типа этого фаллоса? Так ты разбираешься? Не говори со мной как с ребенком.

- Так не веди себя как ребенок.

Вера стиснула зубы и хотела уже выйти, но вдруг сорвалась - шагнула к цветку и одним движением выдрала из горшка.

Герман по инерции еще несколько секунд лил удобрение, затем моргнул и замер. Вера подняла растение выше, словно воин, который демонстрировал сердце, вырванное из груди врага, но Герман только устало вздохнул. Вера засопела и, роняя комья земли на новенький линолеум, ринулась прочь из кабинета.

Мелькнули дева-референт, холодный коридор, провонявший хлором. Какая-то лестница, какая-то дверь. Сердце колотило в ребра, лицо пульсировало, горело. Правая рука до скрипа перчатки сжимала несчастное растение, и, едва Вера это осознала, чужие пальцы разжались и фаллосоподобный цветок вырванной рукой шлепнулся на пол.

Веру передернуло от этого сходства в звуках. Она снова куда-то пошла - прочь, прочь, - пока не оказалась в корпусе прозекторского отделения. Табличка на одном из кабинетов рекламировала некую "Сундукову Лидию Михайловну, д.м.н".

Внутри обнаружился божий одуван лет семидесяти, и Вера решилась на последнюю попытку:

- Я не из полиции, вообще ниоткуда. Он вчера приходил ко мне, а потом, уфф, умер, а я... я так не могу, как те мешки. Я заплачу, просто успокойте меня и скажите, что все сделаете с ним по-человечески. Я звонила в штаб-эвакуации, но там какой-то идиот. Я просила на посту, но... Вы сделаете? Я заплачу - тысячу, две, три. Только по-человечески, не как... мешки...

Вера достала кошелек и посчитала деньги.

- С собой пять тысяч шестьсот пятьдесят восемь и 70 копеек, но остальное я привезу. Или перечислю. Или...

Лицо Лидии Михайловны, прежде удивленное, слегка подобрело.

- Золотце, это тебе руку Герман Минович пришивал?

Вера неопределенно повела плечами.

- Ясненько. Выходит, ты миротворец?

Стало неуютно. В голове мелькнула картинка: почернелая воронка, на дне которой - отдельно от Веры - валяется рука. Свинцовыми пчелами жужжат пулеметные пули; стоит запах горелой земли и горелого мяса, в ушах звенит, и кто-то рядом повторяет с акцентом вопрос - миротворец Вера или нет.

- Это... это журналисты придумали.

- Ясненько. Ясненько. Ну что... тысяч за семь я все устрою.

Веру сумма ошеломила.

- Нет. Тогда не надо, - она вспомнила лежачий танец незнакомца. - Или... Ну... Господи, я не знаю. Десять. И вы сделаете при мне вскрытие и упокоите меня, что это естественная смерть.

Лидия Михайловна пристально смотрела на Веру, будто не до конца верила в реальность происходящего.

- Что ж, тащи.

- Сама?

- Золотце, ты видишь здесь кого-то еще?

Вера не без труда привезла тело и стала ждать. Разум одолевали сомнения: зачем возиться с чужим трупом, спорить, тратить такие суммы? На кой черт? Глупо. Глупо! Вера уже подумывала, не остановить ли старушку, когда Лидия Михайловна заметила:

- Что-то знакомое лицо у твоего друга.

- Он не друг. Вы его знаете?

- Золотце, когда каждый день кого-то потрошишь, - Лидия Михайловна с хрустом раскрыла грудную клетку мужчины, - кажется, что все встречные тут побывали. Выключи тягу в соседнем кабинете, душновато.

- Господи, у меня так же с текстами. В каждом вижу зашифрованное послание. Вот если раскодировать вашу фамилию с ключом "смерть" по таблице Виженера, то получится "ажиуво". Почти что "А ЖИВО", да-да.

- Золотце, тяга.

Вера выключила ее и бродила по холодной белой больнице: то порывалась зайти к Герману, то курила - а пачка таяла будто снег, - то читала в машине "Рубаи", но не понимала их смысл. Тонкий-тонкий намек, который шел с первых же строк, но никак не постигался.

Ожидание в очереди к зубному, когда у тебя ничего не болит. Умер чужой человек, ну, какая разница? Никакой, а гнетет, свербит, почти требует.

Около трех Лидия Михайловна позвала Веру.

- Вещи возвращаю тебе. Материалы для лаборатории передадут через эвакуационный санпост в третью горбольницу Синего мыса. Здесь уже ничего не работает. Напиши телефон для них. Фото и копию отчета отправлю в полицию, но искренне сомневаюсь, что они сейчас будут этим заниматься.

Вера написала сотовый, затребовала себе копию посмертного фото, и Лидия Михайловна озвучила заключение:

- Организм, в целом, в хорошем состоянии. Внешне: развитые икроножные мышцы, как у бегуна. Деформированные из-за узкой обуви стопы. На плече - татуировка летучей мыши.

- Военная разведка?

- Тебе, золотце, лучше знать. Кровь прилила к голове, глотка и пищевод распухли, покрылись язвами и белым налетом. Смерть наступила между 22:00 и 24:00 вчера (Вера вздрогнула - она проходила мимо около 23:00). Причина - сердечная недостаточность. Что еще... Имеется порок межпредсердной перегородки. ЖКТ: в желудке смешивание крови с остатками пищи. Кровь, скорее всего, из пищевода, пораженного рвотными массами. Воспаление второго отдела двенадцатиперстной кишки. Воспалены обе почки, в печени переизбыток крови в сосудах. Селезёнка превышает нормы по размерам в 3 раза. Признаки острого гастрита. Последнее, что он ел за 3-4 часа до смерти, это пирог с овощами и мясом. Аспирационный отек легких, в дыхательных путях рвотные массы. Остальное - в лаборатории. Или еще что-то? Ммм, нет, вроде бы, все.

Вера нахмурилась. Рядом с телом и на нем не было следов рвоты. Мужчину стошнило, он нашел в себе силы умыться, но...

- Так от чего он испустил дух?

Лидия Михайловна предположила, что незнакомец перепил или съел "не то".

Алкогольное отравление! Остатки задора канули в лету, навалилась лень. Вера вернулась к "шкоде" и закурила предпоследнюю в пачке сигарету. На выезде замигал датчик топлива, но он часто просыпался на подъемах, и получил в ответ лишь сардоническую гримасу.

***

Тревожно гудел мотор, по окнам автомобиля стучал дождь. Вере вспоминался полутанец мертвеца.

Человек веселился и умер. Ни документов, ни кошелька, ни сумки. Незнакомец без жизненно важных вещей заглянул к Вере, порадовался и скончался. Или его ограбили?

Вера мучилась этим несоответствием, пока не вспомнила про билет. В 6:10 утра - по времени покупки - мужчина посетил Центральный вокзал и... и? Приезжий оставил бы вещи в гостинице, но в здравом уме никто не поехал бы сейчас в Северо-Стрелецк. Или нашлась очень-очень-очень-очень-очень веская причина?

Что-то шевельнулось внутри - сомнение или угрызение. Вера остановила машину и осмотрела вещи трупа: швы оказались ровные, этикетки - неаккуратно срезаны. Ничего странного, разве что костюм такого качества в Северо-Стрелецке найдешь с трудом.

Вера решила показать в паре мест посмертное фото, но, увы, нигде незнакомца не узнавали - ни в магазинах, ни в отелях, ни в кафе. Она совсем отчаялась, когда проехала мимо вокзала и подумала о камере хранения.

Гавань для поездов доживала дни в страшноватом кирпичном здании. Вечерело, и закат догорал на его верхних окнах, а дорога и одноэтажные общежития рыбзавода погружались в прохладную тень. Цеха закрылись в девяносто шестом, и еще с тех пор на одном из зданий чернели две бесконечно далекие надписи: "Мы требуем выплаты зарплат" и "Я требую счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдёт обиженный".

У касс дальнего следования трепало ветром чистенькие объявления:

"В связи с подтоплением городской канализации санузлы на территории вокзала не работают".

"В связи с затоплением Северо-Стрелецкого тоннеля в ночь на 1 октября железнодорожное сообщение с Архангельском прекращено".

Вере показалось, что из улицы откачали воздух. Эту жд-ветку и автотрассу - которая тоже проходила по тоннелю - МЧС выбрало основными направлениями эвакуации. Теперь же осталась одна паромная переправа, и давка на причале чудилась Вере предвестником куда более страшных трагедий.

***

Из шестидесяти камер хранения "занято" горело на одной. У Веры заколотилось сердце, она поискала администратора и сказала, что потеряла карточку мужа:

- А его эвакуировали, да-да.

- Вот как? Мы уже хотели себе забрать, - пошутил администратор. - Точно ваше-то?

- Мамой клянусь.

- Хотя бы скажите, что там лежит.

Веру бросило в жар. Документы и кошелек? А если их взяли с трупа прохожие? Носки? Трусы?

Молчание затягивалось.

- Девушка?

Нарядная одежда, рыжие волосы, выбритое лицо. Выбритое лицо.

- Бритва, зубная щетка, зубная паста, полотенце, помазок для бри...

Вера испугалась, что бритва электрическая, но администратор уже махал руками.

- Хватит-хватит, - он открыл камеру, достал чемодан и проверил. - Забирайте.

Внутри камеры оказался кофейного оттенка чемодан, а в нем: красный домашний халат с поясом, красные мягкие тапочки, четыре пары красных трусов (двое "семейников" и двое обычных), красная пижама, набор для бритья и электрическая отвертка. Спортивного покроя пиджак, шесть носовых платков в красно-синюю полоску, три галстука (два бежевых и один красно-синий, как на трупе), три рубашки (две белых, одна бежевая), пластиковый мешок из прачечной, пара ножниц и один нож с кольцом на рукоятке - вся троица в самодельных ножнах из туго замотанного белого пластыря. Помазок с белыми кристаллами на ворсинках, пара светло-кофейных брюк, шарф и полотенце, зажигалка на солнечных батареях, зубная щетка, зубная паста, бритва. Алюминиевый лист со вмятинами от ножниц, четыре майки, коричневая пуговица, мыльница, чайная ложка, сломанная чайная ложка, сломанные ножницы, бумажная катушка с нитками и иголкой и 6 карандашей, три мягких, три твердых, - один "Koh-i-Noor", остальные марки "DERWENT". В мыльнице пряталось увядшее фото Веры, - сделанное еще до армии, до взрыва, до рыжих волос и пирсинга. Как и на всех снимках выглядела Вера нелепо, словно ее одолел столбняк, и по-дурацки сидел на голове венок из ромашек. Вера смотрела на прошлую себя и хотела, но не могла отвернуться: все сжималось и холодело внутри, будто из теней проступал кровавый призрак.

Мужчина точно знал Веру.

Сознательно пришел к ней.

Не дождался.

Умер?

Вера, как оглушенная, вернулась к машине и бросила вещи на заднее сиденье "шкоды". Перебрала. В голову ничего не приходило, кроме лета в десятом классе, когда родилось фото в венке, да странных увлечений мертвеца ножницами и тотальным геноцидом ярлыков.

Чтобы отвлечься, Вера сравнила одежду и обувь с трупа и из чемодана - все сошлось по цветам и размерам, все было опрятно сшито, словно на заказ или из дорогого бутика.

Поразмыслив и вернувшись на вокзал, Вера выпытала у сотрудников, что 30 сентября неизвестный сошел с ночного (04:16) экспресса из Архангельска. После инцидента на плотине в город ехали только солдаты и МЧС-вцы, так что работники запомнили приятно одетого гражданского. Он спрашивал с прибалтийским акцентом, когда откроется привокзальное кафе.

В 6:10 утра мужчина купил в кассе билет до Северной сортировочной, но на электричку в 11:07 опоздал - последнее тоже видели.

Слишком долго завтракал в кафе? Заболтался со знакомым? Приводил себя в порядок?

Ведь лицо было чистое, как если бы мужчина брился с утра. Вера утвердилась в этой идее, когда вспомнила объявление о туалетах.

Либо он побрился в поезде (что маловероятно, щетина отросла бы с ночи), либо чересчур долго искал общественный туалет. Вера позвонила в штаб эвакуации и узнала, что 30-го вода поднялась в центре и на юго-востоке. Получалось, у вокзала незнакомец не попал в уборную. А где?

Вера вытолкалась на улицу и нашла взглядом автобусные остановки. "Девятый" и "сорок восьмой" ходили в другие части города, а вот "двенадцатый" Вера не помнила и проверила - и маршрут, и билет мужчины. На турникете она узнала, что ТАТ использовали, а у водителя - что конечная прячется метрах в двухстах от места, где лежало тело. Вера удивилась: знак там не повесили, и ничто не говорило о существовании остановки.

Незнакомец явился в город, оставил вещи в камере хранения, опоздал на электричку и поехал автобусом. Не к Вере, нет, она до семи вечера колобродила дома и услышала бы звонок. Так куда отправился мужчина перед Верой? Для кого намывался? Для любовницы?

У Веры заломило виски, а вопросы все лезли и лезли в голову.

Где карточка от камеры хранения? Где деньги и документы? Если труп обобрали на пляже, то почему не пришли за чемоданом?

Или пришли, но взяли главное?

Она поехала домой, но на очередном повороте засигналило о нехватке топлива, "шкода" покудахтала и заглохла.

- Да твою же налево.

В районе не нашлось ни одной заправки, и Вера в растерянности вернулась к машине. Воздух темнел, между домами наливались сизые тени; холодало.

Вера потерянно перебирала в телефоне - кому бы позвонить? - пока не наткнулась на имя Германа и не вдавила с силой, с раздражением кнопку.

- Говори.

О, Господи! Опять это холодное, черствое, обидное слово. Вере пожалела о звонке и молча держала сотовый - у нее не хватало сил ни ответить, ни отменить вызов.

- Вера, чего ты хочешь?

Вера подумала, что замечательно было бы поесть, умыться и найти бензин. И зашифровать имя Герман - методом Хилла с ключом "идиот".

- Вера, я не...

Она хотела уже сказать про "поесть и бензин", но не успела - ее прорвало будто Стрелецкую плотину:

- Не бзди. Я коротко. Я очень долго ждала такого... ну, чувства. Думала, что оно случилось давно, а, нет, только сейчас. Я охрененно тебе, блин, благодарна за это чувство, хоть оно и без ответа. Так что сейчас я хочу просто переспать.

Тишина. Тишина. Ти-ши...

- А может быть, ответ есть? Только немного не в том виде, как ты представляла.

***

Под ноги, на лицо и плечи ложились мягкие бурые листья. В ушах порывами гудел ветер. Вера бродила по парковке и докуривала последнюю сигарету, пока Герман оформлял номер в гостевом доме. Ее колотило от волнения, предвкушения, опасений - от того вала, оползня эмоций, который обрушился с первой секунды встречи.

Опять сдалась, ну что такое? И снова сходишь с ума, и снова эта ерунда с домами - когда Герман избегает квартиру Веры, а к себе не зовет. То ли у него там жена, то ли дети, которые тихими мороками тянутся из прошлых дней.

Внизу синела бухта Северо-Стрелецка, вереницей уплывали паромы, похожие на перезрелые белые огурцы. За автострадой Приморского шоссе тянулся к небу лес, а над ним, над туманом и солнцем дыбилась, словно мертвое языческое божество, плотина ГЭС. Даже отсюда Вера видела змеистую трещину, которая делила бетонную стену на две хрупкие половинки.

Сигарета иссякла, и Вера дошла до своей машины - за пачкой мертвеца. Краем глаза она заметила движение и увидела, как от плотины отделился пласт и медленно соскальзывает, разбрасывая по ущельям зловещее эхо.

Вере сделалось жутко и холодно. Она замерла в ужасе, что сквозь бетон вот-вот хлынет вода, и лихорадочно думала, куда бежать, где спасаться.

Минуты шли, ничего не происходило. Страх, скрутивший живот, понемногу отпускал. Вера нашарила дрожащими руками зажигалку и открыла пачку незнакомца. Кроме одной сигареты, все остальные торчали вверх ногами и явно были другой марки.

Вера изучала странную композицию, пока чья-то рука не обняла Веру за ребра. Смуглая мужская рука в пятнах белой краски.

Вера сперва напряглась, а затем прижалась спиной, словно заработал невидимый магнит. Словно этот человек, что имел такую огромную, непостижимую власть над Верой, затянул вокруг ее шеи поводок.

- Господи, я совсем закурилась, самой противно. Ты пациентов красил?

Герман не отвечал, но Вера чувствовала на затылке его дыхание.

- Смотри, новая загадка моего трупа, да-да.

Она протянула сигареты.

- Мертвое мертвым, - послышался равнодушный ответ. - Не занимайся ерундой.

Вера обернулась. В уголках глаз и губ Германа витала тень улыбки - будто он разгадал тайну опрокинутой пачки. Вера не в первый раз ощущала, что Герман считает себя умнее. Ведь он нейрохирург мирового масштаба, а она бывший солдат с чужой рукой, титановой ключицей, винтами в ребрах и шрамами, шрамами, шрамами. Человек без образования, без здоровья, без будущего.

Они сойдутся на пару недель-месяцев, и Герман приласкает ее с вежливым и равнодушным видом, как чужую собачонку, а Вера изобразит, что все ее устраивает, пока снова - снова! снова! - не выкинет в прибой онемевший телефон.

Пока порочный круг не замкнется намертво.

***

Вера проснулась от зенитного залпа: свалилась с кровати и лежала на полу ничком, стиснув ладонями уши. В них било, словно шрапнелью, и дикая боль сгибала дугой позвоночник. Потом стало тихо, и Вера поняла, что за стеной визжал чей-то будильник. Представилось, что Герман увидит шрамы при свете дня, и Вера быстрее закуталась в простыню.

- Ты где? Ты здесь?!

За окном моросило. Не виднелось ни Германа, ни перчатки - первое расстраивало, второе пугало. Все объясняла куцая записка:

"Рефлексы низкие. Занимайся с рукой, такой шанс выпадает раз в жизни.

Номер оплачен до 12, но хозяев эвакуировали утром, никто не следит".

Вера без удовольствия осмотрела "насадку" - желтый скорпион на ногте немного стерся - и в странном настроении оделась.

Шанс! Чем чаще Герман повторял это в разнокалиберных вариациях ("ты вытянула выигрышный билет", "такое ре-е-едкое совпадение антигенов" "ты словно получила вторую жизнь"), тем больше Вера злилась. А сколько шансов оказаться на пути ударной волны и превратиться в долбанного Франкенштейна?

Часы на телефоне еще не доползли до девяти, и Вера принесла из машины "Рубайат": лежала, читала, пила холодный кофе, который они с Германом заварили в бутылке минералки. По окнам грохали редкие капли, но в номере царили духота и тишина, точно в обитой войлоком палате для душевнобольных.

К середине книги Вера начала понимать, что за подтекст чудился ей: нечто вроде "живи счастливым, не жалей о смерти". Сначала это нравилось, но второй смысл чуть преобладал, Вере так показалось, и появилось мимолетное, но неприятное чувство, будто персидский поэт подталкивает читателя к самоубийству.

- Иди на хрен.

Вера попробовала включить телевизор, но электричества не было, и она посмотрела новости в телефоне:

"...несколько попыток инъецировать наиболее опасные трещины в контакте бетона плотины и ее основания с помощью эпоксидного состава завершились удачей. Тем не менее ГУ МЧС по Архангельской области продолжает поэтапную эвакуацию Северо-Стрелецка и близлежащих деревень. Обстановка в городе оценивается как напряженная, для предотвращения стычек между населением введен батальон 70-й мотострелковой бригады. От электричества отключены семь районов из двенадцати, сообщается о перебоях с водоснабжением".

Последнее рассмешило Веру - настолько казалось невероятным и глупым умереть от жажды перед наводнением. Она расхохоталась и едва не упала с кровати, и смеялась долго, до коликов в животе. Потом заплакала.

***

Герман слил в "шкоду" половину бака, но значок топлива злорадно подмигивал, и Вера покружила по окраине в поисках заправок. Увы, открытых не нашлось, как и большинства жителей. В разбитых шинами лужах искажались безмолвные дома и опрокинутое небо: зловещий городской вакуум.

О мертвеце с пляжа Вера не думала, последняя ночь сделала неприятную находку далекой и зыбкой. И все было бы замечательно, если бы у квартиры Вере не позвонили из лаборатории:

- Ну, так в крови и моче токсическая доза дигоксина, но от такой обычно не умирают.

- Это, блин, что? Яд? - удивилась она.

- Нет, лекарство для сердечников. Содержание алкоголя в крови 2,2 промилле.

- Сколько-сколько?

- Да, изрядно, но и от этого редко умирают, а вот алкоголь и дигоксин вместе вполне убийственны. Если хочешь жить, такой коктейль не принимаешь. Плюс у вашего человечка метастазы в образцах печени, почек и селезенки. Выводы делайте сами.

Вера удивилась второй раз.

- Он же выглядел как спортсмен. Постойте, а какого хрена на вскрытии ничего не сказали?

- Ну, так все зависит от организма. И квалификации врача. Куда вам выслать результаты?

***

Вера вошла в свою "коробку боли", где обнаружила, что электричества и воды нет, а под холодильником натекла пахучая лужа. Она убралась и поела, принесла из машины вещи трупа и разложила на полу: у двери "пляжное" барахло, у стены - барахло из чемодана.

В глаза бросилась яркая упаковка таблеток, и Вера достала инструкцию.

'... сердечный гликозид... действующее вещество дигоксин... передозировка: тошнота, рвота, диарея, боль в животе, некроз кишечника, желудочковая пароксизмальная тахикардия, желудочковая экстрасистолия (часто политопная или бигеминия), узловая тахикардия, синоатриальная блокада, мерцание и трепетание предсердий, AV блокада... спутанность сознания... снижение остроты зрения, окрашивание видимых предметов в желто-зеленый цвет, мелькание "мушек" перед глазами, восприятие предметов в уменьшенном или увеличенном виде...'.

Она перечитала - нет, взгляд не обманывал.

"Если хочешь жить, такой коктейль не принимают", - повторил неведомый лаборант. Вера помотала головой и осмотрела другие вещи.

Из засоленных манжет бежевых брюк - близнецов тех, что с трупа, - высыпался песок, а из кармана - 6 рублей и записка со стершимся номером "Жит... 892674...". Вере показалось это странным, точно вселенная непостижимым образом перепутала вещи: грязь и деньги были к месту в одежде с пляжа.

Дальше - больше: на подкладке чемоданных брюк нашлась непонятная метка "Лацити", как и на мешке из химчистки (без последней "и"), и на одной майке, и на красно-синем галстуке.

Вера почувствовала озноб и на миг остановилась. Почему мужчина срезал не все бирки? Чтобы его не узнали? Или ярлыки уничтожал не хозяин, а человек, который забрал документы и карточку от камеры хранения? Тогда он оставил бы ложные следы. Или он рассеянный?

На белой "чемоданной" рубашке оставался ярлык изготовителя, что добавляло подозрений.

Вера изучила брюки - на этот раз с пляжа. Ничего. Чистые, аккуратные, чуть мятые. Или? Вера зацепилась ногтем за грубые швы в кармане, вывернула его и обнаружила мешочек, подшитый внутрь. Сердце заколотилось у горла. Вера рванула нитки руками, надкусила, и на свет появился огрызок бумаги с фразой: "Raftand-o ravim".

Вера испуганно посмотрела на "Рубайат", который подбросили 30-го, когда заходил незнакомец. Она медленно, недоверчиво подошла к книге и полистала ее в поисках неполного фрагмента. Тот приютился на 220-ой странице, где мужчина вырезал из персидского варианта слова "уходили и уходим".

Anan ke kohan bovand-o anan ke nov-and,

Har yek pey-ye yekdigar yekayek bešavand.

V-in molk-e jahan be kas namanad javid,

Raftand-o ravim-o baz ayand-o ravand.

Рядом - карандашом, легким, разгонистым почерком написали:

ICRBFSUSKWVUVYOPVWHVDRNEZDPLRZ

MLIAOI (шесть букв зачеркнуты)

OIKCXRTVCRLGWLRWQWRQSXMWHKVKZTZROR

YGVRWHSPUDPEOPSUOOAEDHNSNRLGMGPANETP(последние шесть букв зачеркнуты)

LSFELSLBUUISZCXNLAPYFKSCLOEYO

963-515-22-38.

Вера бездумно разглядывала тарабарщину, затем достала мобильный и набрала номер.

***

Хозяйку телефонного номера звали Жанна Игнатовна Лист. Молодость ее отцвела, но женщина храбро сражалась со временем: ухаживала за собой и аккуратно заменяла очарование юности элегантностью. Дом Жанны нашелся в двух улицах от Веры и метрах в семистах от места, где умер мужчина.

Когда Вера пришла, в квартире пульсировал жуткий скандал.

- ... я тебя предупреждаю! - звенел баритон из соседней комнаты. Жанна вздергивала брови и просила супруга успокоиться. Веру она угостила чаем и слоеным пирогом с овощами и мясом, который на вкус весьма-весьма перележал. Вера подумала, что не хватало еще отравиться и пропустить эвакуацию, но решила поесть впрок. В мыслях вспыхнул неуловимый образ, дежавю со слоеным пирогом - вспыхнул и, как назло, потух.

Наконец появился мужчина, который неприветливо взглянул на Веру и повернулся к жене.

- Я узнаю, что ты... что ты крутишь с кем, если я узнаю... ты Сашку больше не увидишь, ты света белого не увидишь! Будешь покупать свою дребедень на зарплату медсестры, посмотрю, как ты запоешь!

- Па-ап, у меня пузико болит.

Из комнаты выполз мальчишка: сморщил мордашку и потер живот.

Вера пожалела, что не умеет растворяться в воздухе.

- Жанна Игнатовна, я, блин, зайду позже?

- Да нет уж! - огрызнулся мужчина. - Оставайтесь. Ей чужие всегда интереснее, чем семья. Я тебя предупреждаю! Ты поняла?

Жанна тяжело вздохнула и повернулась к Вере.

- Так что ты хотела спросить? И почему это нельзя было по телефону?

Вера нерешительно достала посмертное фото и протянула хозяйке.

- Извините, вы знаете его?

Мужчина подошел ближе. Жанна молчала некоторое время, на ее скулах выступили желваки.

- Нет, - она нарочито повернулась к мужу, словно отвечала на допросе, - кто это?

Вера обрисовала последние дни, показала страницу с абракадаброй, но Жанна качнула головой.

- Нет, тут я ничем не смогу помочь. Не понимаю, зачем там наш номер. Хотя я когда-то дарила такую книгу. Да, именно такое издание "Рубайат".

Жанна снова демонстративно посмотрела на мужа, на что он желчно оскалился.

- Дарили? - изумилась Вера. - Господи, кому?

- Своему... другу. Очень давно, он был военным летчиком, постоянно переезжал, и нам пришлось расстаться. Да, я и подарила со смыслом - чтобы мы оба не жалели о разлуке, а радовались тому, что у нас было. Но это было очень давно, да и выглядел он по-другому. Нет, это не он.

Вера спросила, остались ли у Жанны контакты офицера. Та на минуту задумалась, затем ушла в комнату и вернулась с бумажкой. Все это время муж прожигал Веру ненавидящим взглядом.

- Здесь его последний номер, но это было много лет назад. И он все время переезжал.

Что-то грустное прозвучало в последних словах. Вера поблагодарила хозяйку и направилась к двери. В коридоре она заметила фото, где Жанна и ее муж обнимали девушку со скрипкой. Девушка кривлялась, но смотрелась хорошо - несмотря на странные уши, непропорционально широкие сверху, и улыбку без двух резцов.

Вера дернула головой и вышла. Боковое зрение уловило какое-то желтоватое пятнышко на снимке, но Вера тут же о нем забыла, потому что лужи на улицах выросли, хотя дождь не шел; под ногами бежали ручейки. Вера набрала номер летчика, откуда ее направили на другой адрес, а там на еще один и еще, и еще, и еще - пока усталый мужской голос не заявил, что вполне себе жив, что, да, книгу получал и хранил до того, как ее попросил один следователь.

- Кажется, Житов. Зачем? Он не уточнял, а мне не до того было. А как Марианна?

Вера принялась вспоминать, почему ей знакома фамилия Житова, и ответила, только вспомнив полустертый номер "Жит..." из брюк мертвеца:

- Кто, блин?

- Дочка Жанны. Ну, Марианна.

"От М". От Марианны?

Тело будто пронзил заряд тока. Вера вспомнила фото девушки и ту деталь, которая сначала ускользнула от разума: на правом безымянном пальце скрипачки желтел скорпион.

***

Сердце вышибало ребра изнутри, в ушах гудело.

Вера машинально добрела до волноотбойной стены и опустилась на ледяной песок, который не сохранил ни следа мертвеца. Она сидела несколько минут, собираясь с мыслями, затем сняла перчатку с чужой - такой чужой сейчас - руки и стерла остатки желтого лака. Хотелось одного: вцепиться в линию шва у локтя и содрать с себя это инородное тело. Мертвое, незнакомое.

ЧУЖОЕ.

Было сыро и холодно, и брюхастые облака затягивало в кровавую даль заката. Неприветливое море с шипением рыло берег, и могучие валы катили друг за другом, словно по конвейерной ленте - чтобы под конец с грохотом и хрипом швырнуть в лицо Веры облако водяной пыли. По берегу косолапо брела чайка с переломанным крылом и попискивала слабым голосом.

До дома Жанны - 11 минут, до дома Веры - минуты 4. Все близко, и женщина соврала, но, даже если незнакомец брился ради нее, он не сидел там целый день. У Жанны ревнивый муж и ребенок. Нет, они встретились на улице, за 2-3 часа до смерти. Мужчина съел пирог, напился или уже был пьян.

Пирог! Вера вспомнила, чем кормила ее Жанна, и похолодела: а если дигоксин положили в начинку?

Нет, глупость, Жанне незачем травить Веру. Глупость!

Мужчина сильно выпил (что так выбило из колеи? Болезнь?), его вырвало. Он нашел силы, чтобы умыться, заглянул к Вере и не застал ее. Кинул книгу в почтовый ящик, вернулся на пляж. Чувствовал он себя ужасно - иначе нельзя, если перебрал и проглотил несовместимое с алкоголем лекарство, - но, когда Вера шла по набережной, незнакомец весело пританцовывал на песке.

Смешной обреченный человечек. Когда он принял дигоксин? Зачем?

В кармане завибрировал телефон, и Вера механически приняла вызов. Она чувствовала, что это Герман, но ошиблась:

- Золотце, это Лидия Михайловна. Я тогда все не могла вспомнить, что забыла, а-а теперь вот и вспомнила: у твоего друга врожденная недодача двух резцов. И необычная ушная раковина: когда челнок, это верхняя половина, больше чаши, это нижняя половина. Это вообще мелочь, но такое встречается всего у процента жителей земли. Хотела очистить совесть. К смерти этот никак не относится, но встречается и правда редко. На своем веку я сама видел всего раз, у совсем молодой девочки, и... и вот вспомнила сейчас.

У Веры потяжелело во рту, даже вопросительную интонацию она едва сумела передать:

- А вы, блин, помните, как ее звали?

- Ну ты что, я уже старенькая. Хотя фамилию помню, да, как художника - Лист.

Вера дико захохотала, будто прорвала тугой, толстокожий кокон.

- Золотце?

- То есть, с вероятностью 99% они родственники? Та девочка и мой труп? Да-да?

- И два альбиноса будут родственники? Вероятность есть, но... хотя у нее тоже, кажется, был порок межпредсердной перегородки.

Вера зажмурилась, чтобы хоть как-то совладать с потоком мыслей.

- Ну, золотце, если больше вопросов...

- Отчего она умерла?

- Ну ты нашла, что спросить. Сердечная недостаточность на фоне неправильной дозировки препарата, кажется, хотя следователь, который приходил ко мне, подозревал самоубийство. Какая-то у нее несладкая была жизнь. Да. Хотя? Хотя, если вспомнить, еще один мужчина, похожий на твоего друга, приходил тогда и про эту девушку по больнице спрашивал. В такой же шляпе, как в пятидесятые носили. Я подумала, что он тоже следо...

- Господи! - Вере захотелось поколотить старушку, - когда? Когда это было?

- Месяца три-четыре назад. Я еще удивилась, ведь та девочка давно умерла. Ну, золотце, дальше сама разбирайся.

Вера потерла лицо, ничего не соображая, и пошла к дому. Улицы тонули в воде по тротуары, пахло нечистотами и гнилью. Вера обходила, как могла, глубокие места, но к подъезду добралась мокрая по колено, усталая и злая. Город, очевидно, затапливало не от плотины, а снизу, чего в МЧС не ожидали.

В квартире было глухо и зябко. У Веры засосало в желудке, и она недобрым словом помянула пирог Жанны.

Почему мужчина столько выпил? Узнал, что у него была дочь, когда та уже умерла? Когда та уже покончила с собой?

Нет. Нет! Незнакомец знал о Марианне уже три месяца назад, когда приходил в больницу. Он приехал снова. Попрощаться перед смертью с Жанной? Понять, что довело его дочь до самоубийства?

Вера открыла интернет-браузер в телефоне и ввела "Марианна Лист, смерть".

"... юная скрипачка скоропостижно скончалась от сердечной недостаточности. Полиция изучает версию самоубийства... серия проигранных конкурсов... погиб молодой человек... на груди девушки лежали персидские стихи с надписью на форзаце "от М"...".

"... свидетель по делу Марианны Лист, найдена в ванне со вскрытыми венами...".

"... Михаил Житов, следователь по делу Марианны Лист, был найден мертвым у набережной Горчакова. На его груди лежал сборник стихов Омара Хайяма. Полиция предполагает ритуальное самоубийство...".

Веру замутило, бросило в пот. Хотелось воды, но кран только урчал и цедил мутные капли. Проклятые "Рубаи" лежали могильными камнем на столе и будто дышали на Веру злом.

По всему выходило, что книг было две. Одна - у Жанны, этот том следователь перед смертью забрал у офицера, а вторая... вторая оказалась у Марианны - и тоже перед смертью?

Вера достала шифр-бумажку с номером Жанны и набором букв. Отец Марианны написал это и кинул в почтовый ящик Веры. Зачем? Заразить суицидальным вирусом?

Вспомнился забавный танец мужчины. Странное веселье человека, который пережил свою дочь, который знает - не мог не знать, - что век его недолог, что чужая девушка носит руку его ребенка.

Вера открыла форточку - хотелось свежего воздуха, - но потянуло сыростью, тленом, дышалось тяжело.

А если отец Марианны не танцевал? Если в ту самую минуту он умирал и начинались судороги? Веру охватил потусторонний ужас, она вскочила со стула, стиснула виски. Позови она на помощь, и мужчина бы выжил. Так? Но кто знал?

Вера заметалась по комнате, снова прочитала непонятный текст. Что это? Сообщение? Шифр? Если да, то частота появления букв отличалась бы от естественной. Вера боролась некоторое время с темным, голодным любопытством внутри себя, но не выдержала - подсчитала число букв и повторений. Напечатала в телефоне случайный текст такого же размера и сравнила частоты в записи и в мобильном: они изрядно не совпадали.

- Ладно, мамой клянусь, ты что-то хотел сообщить. Что?

Вера посмотрел тупым взглядом на код. Отец Марианны опасался кого-то и применил шифровку. Кого? Какую? Не мудреную, иначе идея сообщения теряла смысл. Например, варианты простого сдвига, когда буквы алфавита перемещались на несколько шагов: А становилась E, B - F и так далее. Вера написала в столбец 26 вариантов для первого слова из кода, но ничего осмысленного не увидела.

В голову пришло, что незнакомец использовал кодовое слово, которое зашил в карман. Она попробовала шифры Плейфера и Виженера. Отбросила Бэкона - он удлинял сообщение в несколько раз, а оно и так выходило куцым. Наконец, метод Хилла, который искренне ненавидела из-за операций с матрицами. Ничего. Использовала ключи "Vera", "Maryanna", "Janna" - с тем же нулевым эффектом.

К трем ночи, обессиленная, Вера рухнула на кровать и задремала. Ей снились "Рубаи": они наплывали друг на друга и переплетались в колючую проволоку, а Вера пробиралась сквозь этот шипастый, раздирающий до крови лес. Среди четверостиший мелькало сообщение мертвеца. Вера удивилась, до чего оно похоже на них, но буквы оплели правую руку - правую руку Марианны, - и с резью ввинтились в кость.

От этой боли Вера проснулась. Несколько минут прошли в муторном полузабытьи, но дольше она не выдержала: тяжело поднялась и, натыкаясь на косяки, на стулья, побрела за лекарством. По комнате гулял ледяной сквозняк и рвал календарные листья; от холода кожа покрылась цыпками.

Вера выдавила из пачки две таблетки "Нурофена", когда сон окончательно сошел и обожгло понимание: болела иная рука. Та, которую оторвало, как отрывают кусочек от булки. Та, что осталась в госпитале, на земле или еще черти где.

Вера медленно-медленно вдохнула носом и убрала таблетки. Закрыла окно, за которым светилась во мраке бледная, точно утопленница, высотка на берегу. Подъезды ее уступами спускались к волноотбойной стене, отчего чудилось, будто угловатое бетонное тело сползает в воду.

Нестерпимо хотелось человеческих голосов, и Вера коченелыми, непослушными пальцами стала включать радио по всей квартире. Музыка? Ведущие? Новости? Нет, шипение и треск. Боль из призрачной конечности накатывала волнами и эхом пульсировала в затылке. Веру, несмотря на холод, бросило в пот. Она стиснула зубы от особенно мучительного приступа да так и застыла - посреди квартиры, замурованная в стене боли и белого шума. Невидимые тиски раздавливали и дробили невидимые кости, и Вера схватила затянутую в черную кожу руку другой, здоровой, и впилась ногтями - зверски, до онемения, чтобы заглушить призрачную резь. Но нейрональные всплески глохли по пути, и до разума доходили лишь робкие отголоски. Вера не выдержала и заплакала - от боли, страха, от обиды, что Герман не рядом. Не обнимет, не погладит ее по голове - ибо квартира пуста и дом пуст, призрачно, мертвенно-пуст, огромный для Северо-Стрелецка 8-этажный дом с сердцем из никелированной лифтовой шахты.

***

Вера кругами ходила по комнате и баюкала несуществующую руку. Взгляд то и дело цеплялся за "Рубаи". Что-то неправильное, нездоровое проступало в этом мертвенно-белом прямоугольнике. Казалось, грязноватые участки обложки складываются в черты лица - глаза, нос, рот, - на которое туго, до невозможности вдохнуть, натянули простыню.

Веру передернуло. Она мысленно шагнула к окну и вышвырнула пугающую книгу прочь - в темную воду у подъезда, - но в реальности так и не шевельнулась. Ей вспомнился сон, где строчки наползали друг на друга. Что, если ключом служило не одно слово, а все четверостишье? Что, если так? Выбросить зачеркнутые буквы - и сообщение сравняется по длине со стихотворением, как в методе Виженера и Бофора. У Веры заколотилось сердце, она неохотно переписала новый ключ в одну строку и подобрала первую букву по квадрату Виженера: I. Затем А. С. Р. Нет! Мимо.

Вера глубоко вздохнула и перепроверила символы. I. P? R? Идиотка! Перепутала столбцы в таблице. Вера сглотнула и назло боли, назло собственной тупости щелкнула пальцами правой руки. Вышло неуклюже и слабо.

Прошло двадцать минут: в голове грохотал пульс, строчки сливались. Вера часто путалась, возвращалась назад и выверяла - пока не находила ошибку, а буквы, будто дрожжи, не разрастались в слова:

iprovokedwithdocsihidedampulew

hitetherethisbookwasonmydaughterbo

dyifiwilldiebookownerhaskilled

usallfindunknownmaryshelltell

(я спровоцировал документами и спрятал там белую ампулу эта книга была на теле моей дочери если я мертв владелец книги убил нас всех найди неизвестную машу она объяснит)

- Какая еще неизвестная Маша? И белая ампула?

Вера перечитала текст, взяла книгу. Прошлась.

Один экземпляр 'Рубаи' был у Жанны. Жанна передала его летчику. Летчик - следователю, который обнаружил второй экземпляр на теле Марианны, а первый - оставил на себе. Как один из томов попал к ее отцу? Тот знал Житова и попросил? Потому что оба подозревали убийство?

Вера нашла записку 'Жит...' с полустертым номером и стала мысленно воспроизводить события последних дней. Отец Марианны приехал 30-го: не нашел уборную и пропустил электричку. На автобусе добрался до Северного пляжа: умылся, побрился - может, у моря, это бы объясняло брюки с песком и белые кристаллы соли на помазке. Испачкался, переодел грязные штаны, выпил для храбрости и попрощался с Жанной, чего она наверняка еще не осознала. Нашил секретный карман, подбросил Вере книгу - но почему-то послание зашифровал, а не написал открытым текстом. Почему? Боялся, что 'Рубаи' попадут к убийце?

Веру передернуло. Наверное, отец Марианны с каждой смертью все меньше верил в суициды (поэтому и расспрашивал людей в больнице) и, судя по шифровке, искал возможных преступников. Увы, прямых доказательств не было и оставалось лишь провоцировать убийцу. Отцу Марианны и так мало оставалось - что терять? Он договорился о встрече с преступником на берегу, где собирался показать свои "документы" о трех смертях, но прежде подкинул Вере 'Рубаи' и спрятал в фальшивых бумагах "белую" ампулу. Видимо, с краской, которая выплескивается при открытии папки.

До самого конца отец Марианны не был уверен в своей правоте (иначе головы ломало бы официальное следствие). Около девяти вечера он пришел к набережной, где увидел преступника с выпивкой (не с той ли поющей бутылкой?). Убийца предложил спиртное, якобы из-за тяжелого разговора, и отец Марианны понял, что в бутылке яд. Некоторое время он, наверное, молча смотрел на собеседника: несмотря на смертельный диагноз, жертве было страшно, не могло не быть. Отравитель засомневался в своем плане, но отец Марианны глотнул яд и показал записи. "Невинная овечка" делала вид, что не знает личность преступника, иногда прикладывалась к бутылке - пока смесь не подействовала, и отца Марианны не замутило. Живот скрутила резкая боль, сердце забилось, будто бешеное. Отец Марианны извинился и пошел к воде, его стошнило. Он умылся, но сил подняться не было, и он сел на песок. Ноги дрожали, начинались судороги. Предметы расплывались, разрастались, окрашивались в отвратительные желто-зеленые цвета. Все, что отец Марианны видел - это кислотное море, которое вставало над ним, за ним, вокруг него. Гремящее, шипящее божество, которое оглушало и подавляло последнюю волю человека. Все, что отец Марианны чувствовал - давящую боль в груди, которая нарастала, как звук сирены. Его словно замуровало в пыточной коробке, его трясло, колотило, душило ледяным ужасом. Отец Марианны понимал, что умирает, но все-таки улыбнулся - поверил, что накажет убийцу дочери. Эту полурадость-полугримасу и увидела Вера первого октября.

Убийца наблюдал агонию издали. Он заметил Веру - может, его взгляд она и почувствовала, ибо отец Марианны уже не видел реальный мир, - дождался ухода Веры, обыскал труп и забрал документы с ампулой. Забрал паспорт, кошелек, карточку от камеры хранения, бутылку. Срезал ярлыки с одежды - наверное, они указывали на страну, из которой явился отец Марианны, и упростили бы опознание. Затем отравитель поехал на вокзал, где выпотрошил чемодан и забрал опасные для себя вещи. Опять срезал бирки, кроме тех, что вели в ложном направлении. Выпивку с дигоксином вылил, бутылку разбил - наверняка в другом конце города. Документы и кошелек сжег. Открыл папку. Ампула взорвалась, убийцу оросило краской. Одежду он выкинул, но еще пару дней на коже белели обвинительные пятна.

Если бы не эвакуация, делом бы занялась полиция, и убийцу бы нашли: городок маленький, километров пятнадцать в поперечнике.

И где-то тут неизвестная Маша.

Мария.

Мария неизвестная.

Мария по фамилии Неизвестная?

"От М"?

Веру повело в сторону. Она схватилась за столешницу, чтобы не упасть, и пару минут приходила в себя. Как оглушенная, набрала колл-центр эвакуации и сказала, что потеряла подругу Марию Неизвестную.

- Я не знаю ее мобильный. Вы не поможете? Наверняка у вас все жители в базе? Просто узнать, что с ней все в порядке, да-да.

- 8 914 277 74 67.

Вера сглотнула и набрала номер. Никто не отвечал. Вера сбросила, потерла виски и позвонила снова. Потянулись гудки.

- Господи, как в Кремле! Что? - ответил сердитый женский голос.

- Здравствуйте, - Вера с трудом выговорила слова, будто губы залепили скотчем. - Послушайте, это странно, но у меня, кажется, ваша книга. О, Господи... стихи Омара Хайяма. Вы кому-нибудь отдавали ее?

В трубке помолчали.

- Ох... Ну да. Подарила бывшему мужу. Он такое собирает. А что?

- Вы написали там "От М"?

- Ну да. Я все-таки Маша, а не, там, Петя. К чему эти вопросы?

У Веры онемел язык, она не смогла бы ответить, и лишь думала, как эти "Рубаи" оказались на теле Марианны.

- Алло? А почему вы спрашиваете? Алло?

Вере представился Герман. Его печоринские холодные глаза, которые никогда не улыбались, его рука в пятнах белой, как саван, краски.

"Такой шанс выпадает раз в жизни".

"Такое редкое совпадение антигенов".

"Ты словно получила вторую жизнь".

***

Вера тихо поднялась из-за стола и потерла онемелые щеки. Оделась - механически, точно заводная кукла, - выключила из розеток приборы и закрыла на два замка дверь.

Город, темный, холодный и сырой, с хлюпаньем принял Веру в свою подводную могилу. На стенах домов волнами двигались блики лунного света, от пляжа доносилось астматическое дыхание моря.

Вера не запомнила, как и сколько добиралась до причала. Секунду? Час? Глаза вдруг заболели от ядовитого света прожекторов, в котором проступили фантомные силуэты беженцев. Резко, будто повернули регулятор громкости, ударил по черепу грохот толпы и моторов. Вера едва не потеряла сознание от боли в ушах. Мужской голос из динамика на столбе демоническим ревом призывал сохранять спокойствие и держать детей за руки, но в контексте последних дней это звучало не руководством к действию, а жестокой насмешкой.

- Тут есть... журналисты? - сиплым голосом спросила Вера у санитара, который спешил мимо. От шума ее мутило, и уши хотелось стиснуть изо всех сил. - Журналисты... д-да?..

- Едят. Посмотрите у палатки раздачи еды. Зачем вам эти падальщики?

- Хреновы... блин, новости.

- Ко...

Санитар еще говорил, но Вера побрела дальше. Она хотела все рассказать и поскорее уйти в тишину, и уже подбирала слова в алом тумане боли, когда вдруг увидела Германа. Ну, еще бы! Вокруг него мигало сине-красным от "скорых" и на каталках везли больных, а он командовал погрузкой - с тем же раздражающим спокойствием, с каким обрезал и поливал цветок у себя в кабинете. И, хотя теперь вместо цветков были люди, сквозила в этом всем какая-то немыслимая твердость, какой-то математически точный расчет человека, который находится на своем месте. Вера наблюдала за Германом, за пациентами, и желание разоблачить, унизить, уничтожить его куда-то уходило. Нет, она была уверена в его виновности, но что, если будет еще одна давка? Если затонет паром? Если плотину прорвет не через неделю, а сейчас, в эту самую секунду, когда еще тысячи людей не перевезены?

А еще ныла чертова рука, которую теперь Вере носить всегда, как клеймо преступника. И вспоминался тот день, когда она дала Герману согласие на операцию. Сейчас это казалось согласием на продажу души, и Вера пыталась понять - чувствовала ли тогда цену своего решения или нет? Согласилась бы? Зная последствия, зная, что нужен ей был всегда только Герман, весь, целиком, без остатка - Герман! - а не чужая рука.

Ответа не было. Хотелось лишь убраться подальше от шума, от гибнущего города, от ледяного моря, от озлобленных людей - куда-то в солнце и горячий белый песок. В ту счастливую страну, куда уходят погибшие моряки и солдаты, где всегда много выпивки и сигарет, и мерцают огни последнего приюта. Вера раньше казалось ироничным, что этот фантомный рай, по легенде, находится совсем рядом с Чистилищем - в каких-то девяти милях от жилища Сатаны. А теперь - теперь Вера подумала, что так, наверное, и должно быть.

"Ты словно получила вторую жизнь".

Вера грустно усмехнулась, а затем напряглась и неумело, слабо - едва не теряя сознание от боли в ушах - щелкнула пальцами чужой руки. Было в этом что-то дикое, жуткое, но через пару секунд Вера не удержалась и повторила фокус. Все же никто так не умел, ни один человек на свете - а она научилась.

***

Новелла основана на деле "Тамам Шуд", возбужденном в пятидесятых годах XX века по факту обнаружения на пляже Сомертон австралийского города Аделаида человека, чья личность и причина смерти не раскрыты до сих пор.
Оценка: 8.04*7  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"