Аннотация: Иногда самое незначительное событие, картинка напоминают нам о давно прошедшем: о жене, ушедшей к другому,о друзьях, оказавшихся в иных мирах.
СЛЕПОЙ ИШАК
Эту тонкую, сухую ветку на осине я не видел, она торчала ко мне острой почкой и была незаметна на фоне ствола. Боль пронзила левый глаз, и он тут же перестал видеть. Топор вывалился из рук. Я тихонька заметерился, прижавшись к стволу.
- Ты что там прижух, Егорыч? - окликнул снизу Вадька Симоненко. Он стоял у тележки, на которую были навалены дрова, и ждал, что я скину вниз толстый сухой сук. Из-за него-то я и залез на эту чертову осину. С дерева слез кое-как, из глаза обильно текли слезы. Поволокли мы тележку к даче, свалили дрова и давай глаз промывать спитым чаем. Не помогло. Пришлось бросать дровяные хлопоты и ехать в город. Хорошо хоть правым я мог видеть. Сели в электричку, а за окном - весна, все ручейки, речки вышли из берегов, несли ветки и коряги. Кое-где на берегах уже стояли рыбаки, махали удилищами, рядом дымили костерки.
- Ничего, Егорыч, - утешал меня Вадька, - глаз, известное дело не одно место, проморгается. На Первомай будешь как солёный огурец.
На Первомай наш студенческий театр собирался выехать на дачу, для чего и заготавливались дрова. Шашлык, песни, танцы до упаду. На эту дачу наша дружная компания ездила уже лет шесть. Чаще всего выезжали мы туда встречать Новый год. Какое счастье было ехать в электричке, петь любимые песни, пить дешевое - рубь восемнадцать "Мерло", чувствовать, как любим мы друг друга, и какие мы все, чёрт побери, талантливые и молодые. Потом выйти на платформу "45 километр", увидеть заснеженный лес, вдохнуть свежайший после загазованного Ленинграда воздух, пахнущий арбузом от свежевыпавшего снега.
Однажды всю нашу дружную компанию сцапали контролеры - мы по студенческой бедности взяли билеты подешевле.
- На выход с вещами! - скомандовал усатый контролер, и так грозно повел усом, что стало ясно: этот - высадит. Видать - бывший цирик.
- Граждане, - чёртом подскочил я со скамейки, - не дайте пропасть бедным студентам журфака, будущим Песковым, замерзнем мы на платформе во цвете лет с не расцветшими талантами вместе. Сейчас для вас мы исполним задушевную песню "Ручеёчек, ручеёк" и другие популярные произведения. А вы поможите, чем можете.
Я мигнул гитаристу Леньке Сухову, он встряхнул длинными смоляными кудрями и ударил по струнам. Ленка Орлова - наша лучшая певунья затянула "Ручеёк", мы подхватили. Сухов и Орлова запели на два голоса, я пытался тянуть басом, жена Лизка дергала меня за полу куртяшки, - не фальшивь, Витька, не порть песню. Вадька Симоненко ударил чечётку с выходом. Контролеры стали притаптывать ногами. Усатый спросил:
- А "По Дону гуляет " - слабо?
- Нам? - изумился Сухов.
Вот тут и настал мой выход. И я запел: пули свистели над ухом - все мимо, а любимая шашка в серебре была в руке. Руби их в пёси, круши в хузары! Эх, с продергом - до седла!
Потом мы хватили "Как на Чёрный ерик", и на куплете "Жена молодая, жена хорошая, жена молодая позабудет про меня", я, грозно глянув на жену, рванул на себе рубаху так, что только пуговки покатились по проходу. За казацкой Орлова затянула свою коронную "Ходят кони над рекою, ищут кони водопою". Я рванулся было подпеть, уже вскочил, но меня вовремя скрутили и заткнули рот. Пассажиры решили, что это такая зримая песня, я и есть тот самый конь, который ищет водопою. Просто всему нашему студенческому театру было хорошо известно, что слуха у меня нет, но голос очень громкий. В особенности после "Мерло". Народ, уже тяпнувший по случаю наступающего Нового года, расчувствовался, и когда я пошел по проходу с шапкой, набросал нам мелочи, а один дядька даже с шиком метнул в мой треух замусоленный трояк. Нам хватило заплатить штраф, и даже осталось на пиво, чтоб сбегать первого января на станцию Мга. Это я сразу определил намётанным глазом. Не зря у нас в театре был я старостой.
Вот и ехали мы с Вадькой в электричке, вспоминали, как отмечали тот Новый год, и две наших девчонки - Лизка с Наташкой, ушли часа в три ночи погулять, а вернулись с двумя парнями, которые искали своего пропавшего друга Лосева. Пришлось включать свет и искать этого Лосева среди наших ребят, потому что после глинтвейна, который мастерски варил Женя по прозвищу "Физик" все из того же "Мерло" с добавлением чистого медицинского спирта, корицы, гвоздики и всяких мелких травок Лосев этот вполне мог оказаться в нашем застолье.
Лосева у нас не оказалось, гостям мы накатили по большущей кружке глинтвейна, они от него враз размякли, забыв про пропавшего друга. Веселье возобновилось, Сухов запел песню нашего барда Андрюши Мажорова, меня как всегда прошибла слеза. Если б еще эти черти, товарищи называются, дали мне подпеть, было бы совсем хорошо. Но подпеть мне, как всегда не дали. Я вышел на веранду, чтобы спеть во всю глотку - как того требовала душа. Ну почему мне Господь дал такой громкий голос, а слуха не дал? И слова я всегда перевираю. Вон Наташка Нечаева из нашего театра: слова всех песен знает назубок. Слух тонкий. Но никогда не поёт. На веранде висел градусник и показывал минус десять.
Я кинулся в жарко натопленную избу, врубил полный свет, испортив песню, и спросил гостей:
- А давно этот Лосев пропал?
- Да часа три назад, - беспечно ответили они.
- Ушел в пальто?
- Да кто ж его знает, в чём его черти унесли.
Мы переглянулись с Серегой Никулиным, бывалым туристом. Дело пахло керосином. Если Лосев бродит по дачному поселку без пальто да ещё, если, не дай Бог, упал в какую-нибудь канаву - замерзнет. Началась спасательная операция. Сначала мудрый Серега Никулин предложил обыскать дачу, на которой Лосев гулял с друзьями. А вдруг Лосев уснул в сортире или упал за шкаф, а мы будем снег месить, - развивал свои умные мысли Никулин, размахивая бутылкой с водкой, которую он предусмотрительно взял с собой на операцию.
Дача, где Лосев гулял с друзьями, была мною обыскана. Дом был не чета нашей хибаре. Штук пять комнат с богатой мебелью. Во время обыска я не постеснялся спрашивать у парочек, барахтавшихся под одеялами, нет ли под одеялом "потеряшки". Наша компания ждала конца проверки на улице, и я посчитал, что блюдо колбасы твердого копчения будет вполне уместной премией для нашей подмерзшей компании. Колбасой мы и закусили с Никулиным.
Когда стало ясно, что "потеряшки" дома нет, а вокруг нет ни одного дома со светящимися окнами, где Лосев мог "зависнуть", мы начали искать всерьез. Разбили народ на пары, стараясь, чтобы хоть кто-то один в "двойке" был более или менее трезвым. Начертили на снегу план немалого дачного посёлка, и велели "двойкам" обращать внимание - нет ли свежих следов на снегу.
Мы с Серёгой решили пройти по краю поселка у леса - вдруг там найдём след. Я к тому времени уже не раз охотился на волков и знал, что такое обрезать следы. Кривой, петляющий след вел от забора одной дачи прямиком в мелиоративную канаву у леса. Лед был проломан. Значит "потеряшка" искупался. Я пробил пальцем лед в "ванной". Ледок был с сантиметр. Однако часа два назад было дело. Совсем хреново. Дальше след шел по дороге, несколько раз Лосев падал, потом пополз на четвереньках. И заполз в густые елки, росшие у дачного забора.
- Лосев, подлый трус, выходи, - заорал я. И упал. Ледок, однако, под снегом. Да еще глинтвейн "Физика". За пазухой забулькало, по животу потекло. Водка пропадает!
- Серёга, поднимай меня на хрен!
Серёга попытался. И оказался рядом. Глинтвейн! Физика!
- Будем пить лёжа! - принял я решение. - За спасателей!
Забулькал. Крякнул. А закусить? Батя Егор учил - без тоста не пить. И без закуски - ни - ни!
- А это что? - спросил Серёга, вынимая из кармана жменю колбасы тк.
Встали, полезли в ёлки. Лосев стоял у забора. Обледеневший. И признаков жизни не подавал. Я стал тереть ему ледяные уши, пощупал артерию. Живой, гад! Живой!
- Ну, пошли, Лосев, давай я тебе помогу.
Лосев не то, что не двигался. Я его просто не мог оторвать от забора. Примёрз он что ли? Мы стали отрывать его от забора вместе с Серёгой. Забор шатался и трещал. Но Лосев был не отрываем. Тут до меня дошло. Надо перелезть через забор и дать ему хорошего пинка. Как вышибают вэдэвешника-новичка из самолёта. Да у меня прокуроры плакали!
Через забор я перелезть не смог. Просто оторвал две штакетины и пролез в дыру. За мной пролез Серёга. В руке он бережно держал недопитую бутылку с водярой. Правильно, Серёга! Сейчас мы обмерзшему в рот вольем огненную влагу. Стоп! Он же может захлебнуться. Сначала - в тепло. И растирать шерстяным. И чай горячий. Да в баньку бы.
Когда я пригляделся к Лосеву сзади, всё встало на свои места. Над воротником у него торчала штакетина. Он спрыгивал с забора. И она попала ему сзади, пролезла между застегнутым пиджаком. И он висел, родненький, едва доставая носками до земли. Пуговицы я отгрыз зубами. Лосев рухнул. Мы вытащили его на дорогу и я, как самый здоровый в этой компании, взвалил этого кабана, всего вывалянного в торфяной жиже, себе на закорки. И мы потопали к дому. Я еще смог выдавить из себя рык мазандаранского тигра, чтобы оповестить наши "двойки", что мы победили. Под фонарем невдалеке от дома, где мы праздновали, стояли наши сбежавшиеся спасатели. И двое друзей Лосева.
- Это Лосев? - спросил я, подбросив сползавшего с моей спины "потеряшку".
Они пригляделись.
- Неа, не он!
Ни хрена себе, - подумал я. Это что, сейчас снова идти на поиски? Нет, надо этого сначала привести в божеский вид.
- Глинтвейн, самую большую кружку, - скомандовал я в доме. - Шерстяные тряпки. Сухую одежду. Исполнять!
Когда мы переодели Лосева, растерев его старыми свитерами, когда он смог выпить глинтвейн: зубы ему я разжал черенком ложки. Когда я влил ему вдогонку сто грамм своего самогону, - он открыл глаза. И сказал с блаженной улыбкой:
- Бабы....
Через час я нёс его к той даче, откуда он ушел бродить по посёлку. Лосев уже настолько ожил, что орал:
- Битый небитого везёт!
- Сброшу на хрен! - угрожал я.
Утром мы пошли знакомиться с лосевской компанией. Я хотел понять, почему эти говнюки не сделали то, что должны были сделать. Всё встало на свои места сразу же. Говнюки были из райкома комсомола.
Наша компания захотела посмотреть на место спасения. На дороге, рядом с тем местом, где висел Лосев лежал новенький червонец. Вот на него мы и купили в поселке Мга пива на опохмел души. Заслуженный гонорар!
- Не, Егорыч, - запротестовал Вадька Симоненко, вспоминая тот день. - Была фиолетовая двадцать пятка, а не красненький червонец!
На Литейном проспекте, дом 25, в городском офтальмологическом травмопункте врачиха поставила диагноз: поцарапана роговица глаза. И закапала какие-то едучие капли.
Едва я вошел домой, как зазвонил телефон. Дружок мой Володька Еронин завопил:
- Весеннюю охоту открыли! Через час встречаемся на Витебском вокзале.
Нацепил я старую шляпу, надвинул её на глаза, посмотрел правым в зеркало. Ну, чистый мафиози из Чикаго!
- Ёкерный бабай! - выразился дружок, увидев меня с полузакрытым глазом, из которого текли слёзы. - Как же ты стрелять будешь?
- На слух!
Идти на тягу нужно было по просеке, которая вела прямиком на запад. Вечернее солнце било в больной глаз. Начинал слезиться правый. Я стал спотыкаться и упал.
- Давай ка я тебя на верёвке поведу, - решил друг.
Я шел по просеке, закрыв оба глаза. Вот цветет верба. А где-то рядом еще лежит снег - тянет холодком. Поют, заливаются дрозды. Урчат лягушки в лужах. Потянуло живицей. Елки, видать, рубили зимой, а солнышко пригрело, - вот пеньки и заплакали.
Я спотыкался всё чаще. Володька ржал, поддергивая верёвку, привязанную к моему поясному ремню:
- А вот кому нужен слепой ишак?
Он привёл меня на полянку, запахло сухой травой.
- Стой здесь, слепундрик, не то еще подстрелишь.
И ушел куда-то, треща сучьями. Постепенно птицы умолкали, только лягушки истомно урчали в лужах, предаваясь страсти.
Село солнце, я уже мог смотреть в гаснущее небо. Вдали гулко бабахнул первый выстрел. За ним покатились другие. Сдуплетил Володька. Крикнул:
- Есть!
Над моей полянкой вальдшнепы не тянули. Боженька, наш охотничий боженька, молю, пошли мне его!
И он услышал. Вальдшнеп захоркал, подлетая. Я вскинул свою "тулку", но тут слезы залили мне глаза. И я отдуплетил прямо на звук. Вслушивался, затаив дыхание. Мимо!
Пять вальдшнепов пролетели над моей забубённой, слепой головой. Десять раз я салютовал им. И каждый раз слушал, - не упал ли?
- Ну и канонаду ты устроил? Небось, просто так палил?
- Да ты что? Патроны жечь? Я по вальдшнепам.
- А ну давай поищем? - оживился Володька. Включил фонарик и пошел вышагивать по поляне.
- Бляхин мухин! - закричал он. - Один лежит.
И принес мне еще тёплого долгоносика. Я любовно ощупал его. Длинный клюв, немного крови на груди. На ягдташ его!
Мы шли по просеке, светила полная луна, тихо булькал ручей. Я шел, и всё ощупывал свою добычу. Ведь смог же! Слепой!
В вагоне мы пили водку, закусывали огурчиками. Я был горд собой. И ягдташ в рюкзак не прятал. Так делали охотники в моём родном Львове. Шли с зайцами, утками через весь город. И гордо подходили к пивному киоску. Мужики вежливо расступались. О, то мыслывець, - говорили они.
На платформе Витебского вокзала друг мой единственный сказал:
- Ну, поносил моего вальдшнепа, и хватит. Ничего ты, слепой не убил.
Прошло тридцать лет. Умер Вадька Симоненко. Пусть земля ему будет пухом. Жена моя Лизка ушла к другому. Видно, лучше, чем я поёт песни. И трезвенник.