Terry
Призрак розы 4. Париж. Алхимик Екатерины Медичи

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Париж. 1572 год, преддверие Варфоломеевской ночи. У католической церкви свои планы на то, как устранить досадную помеху в вере и политике - гугенотов. Таинственный кардинал Николаос снова приезжает в Париж вместе со своим слугой Габриэлем. Их задача - решить судьбу проклятия Жака де Моле, не ввязываясь в религиозные войны...
  
  
  Призрак розы 4. Париж.
  Алхимик Екатерины Медичи.
  
  Я жду, когда предел накроет тьма,
  Замкнётся круг, и вновь пойдёт сначала.
  Все сорок дней душа не улетала,
  Теперь же вдруг вздохнула и ушла.
  
  Ещё вчера в неискренних молитвах
  Я небу дерзких слов наговорил.
  Но верю, что господь меня простил,
  И дал мне сил закончить эту битву.
  
  Не расцвели весною наши вишни,
  Я плакал, лишь когда никто не слышал,
  И сокрушался, видимо, не зря.
  
  Земля без наших песен опустела.
  Вслед за тобой, из собственного тела
  Я выйду, ничего не говоря.
  
  Ян Лисица
  
  Авиньон
  Август, 1572 год
  Николаос
  
  Тихо. Только потрескивание свечей в полумраке храма, неподалеку от исповедальни.
  Лицо Габриэля склонено, вьющиеся пряди цвета зрелого каштана упали на него. И хотя решетка почти скрывает исповедующегося, у меня острое зрение, и я вижу контуры тела, черты лица - прямой нос с нервными крыльями, чувственные губы. У обоих, чуть опущенных, уголков рта, залегли две короткие складки - след перенесенных горестей.
  - Святой отец, я согрешил, - я слышу бархатный, низкий голос. Эта решетка мореного дуба между нами - не более, чем формальность.
  Я знаю, что за ней он. Он знает, что в исповедальне я. Да и голос сложно не узнать за эти проведенные вместе десятки лет. Да нет, уже больше сотни.
  - И в чем же грех твой, мой духовный сын?
  Он так долго молчит, что я уже знаю ответ, и мне становится немного смешно.
  - Я совершил... грех рукоблудия.
  Я закрыл рот ладонью, чтобы не рассмеяться. Для него это все предельно серьезно, и, может быть, именно поэтому мне с каждым разом все более смешно.
  - Сын мой, тебе стоит пойти в бордель, - перестав, наконец, трястись от молчаливого смеха, я начинаю говорить без обиняков. - Господь видит слабости наши, он любит и простит.
  Я настолько хорошо его знаю, что чувствую - будто сухая молния взрезала воздух. Габриэль мотнул головой, и я увидел, как остро блеснули гневом его карие глаза. Даже после снадобий Иржи в нем порой прорывался этот внутренний огонь.
  - Нам запрещено брать жену.
  Я пытаюсь юлить, потому что мне его искренне жаль:
  - Запрещено брать постоянную. Чтобы семья забирала нас у Господа. Но временную - в этом нет ничего позорного.
  - Я не могу...
  Сухая молния прошла ниже - от его середины тела через мою, а за ней пришел резкий протест, граничащий с напряженной усталостью. Что-то было сломано в его теле - так говорила моя интуиция. Возможно, это произошло в результате опыта Иржи. Но, может быть, кто-то успел потрудиться уже до него.
  - Почему?
  - Я должен служить Господу в чистоте.
  - Именно ты? - я понял, что задаю, наверно, совсем не те вопросы, которые положено задавать исповеднику.
  Он молча кивает.
  Я пожимаю плечами.
  - Хорошо, я отпускаю тебе твой грех. И буду отпускать дальше. Обращайся, сын мой.
  
  
  В следующий раз мы встретились уже за завтраком. Габриэль старался не прятать от меня глаз, и порой ему даже удавалось.
  - Мое предложение все еще в силе, - сказал я со вздохом, заметив, что столы в непосредственной близости от нас пустуют в такой ранний час. - Я знаю здесь неплохие места, могу послужить провожатым.
  Я пользовался в аббатстве известной свободой из-за близости к коллегии кардиналов, а значит, и небольшими привилегиями. Например, в отдельное время подаваемого завтрака.
  Габриэль отрицательно помотал головой. Так же, как и вчера.
  - Ну, что ж, - сказал я с вымученной, но несколько самодовольной улыбкой. - В таком случае, сегодня я навещу их сам. Нам предстоит нелегкая работа. Надо разрядиться, как следует.
  - Это дело твое, и Бог тебе судья, - ответил Габриэль.
  Моя улыбка вызвала у него некоторое недоумение.
  Я снова победоносно улыбнулся.
  - День мы посвятим твои тренировкам и чтению бумаг. Я уйду вечером. Подготовься, как следует, к моему возвращению. Почитай молитвы. И я советую... то есть, настоятельно рекомендую тебе снять для нас номер в той гостинице, что я тебе назвал под указанными мною именами.
  Габриэль снова кивнул. Когда он встал из-за стола и повернулся ко мне спиной, чтобы идти в библиотеку, я коротким взглядом окинул его, и нашел, что он весьма и весьма неплохо сложен. Отчего-то я вспомнил Сида Руй Диаса и пришел к выводу, что развивать мою дальнейшую мысль, наверно, не представляется полезным. Тем не мене, идя за Габриэлем следом, я продолжал развивать ее по дороге к библиотеке.
  Не то, чтобы появившаяся мысль была для меня какой-нибудь удивительной новостью. За столько лет, сколько прожил на свете я, чего только не изведаешь. И известного рода помыслы о близости двух мужчин, разумеется, тщательно скрываемые от церкви, не могут самому себе показаться чем-то крамольным.
  Однако, есть люди, и есть их обычные человеческие запреты, правила, что меняются век от века. И есть то, что всегда стояло вне этих правил - естественность чувств.
  Так уж сложилось, что я привязался к Габриэлю, и дорожил его дружбой. А потому старался удерживаться от достаточно откровенных намеков. В конечном итоге, мужчину или женщину для удовлетворения своих плотских нужд я мог найти и на стороне. Но невозможно вечно удерживать чарами искреннюю дружбу, ежели вдруг болезненность неосторожных слов порвет связующие нити.
  Я ничего не сказал ему, как и всегда. А придя в библиотеку, мы сразу же занялись изучением документов, представленных авиньонскими шпионами из дворца вдовствующей королевы.
  
  - Ну, и что нам предстоит? - спросил Габриэль, когда я, получив и просмотрев все свитки, наконец взглянул на него.
  - Королева Медичи считает, что ее прокляли. Поэтому смуты постоянно одолевают землю Франции, - я пододвинул свитки ему по крышке стола.
  - Но разве нет способов смирить смуты силой армии?
  - Какой армии? Если две части страны придерживаются разных аспектов одной и той же веры, и воюют между собой. Разумеется, был найден очередной способ...
  - И какой же?
  Я постучал пальцами по столу:
  - Он пока останется в тайне. Дело не в том. Дело в том, что королева желает, чтобы в ее стране наконец наступил покой. Чтобы после очередного усмирения снова не вспыхнула волна недовольств.
  - Значит проклятие - всего лишь предположение женщины о причинах тяжелой судьбы ее королевства? - Габриэль не отвечал самому себе, он спрашивал меня.
  - Нет... Королева видела сон. К ней подошел человек в белой одежде, с ало-золотым крестом на груди и дал ей в руки отравленный плод. И хотя она знала, что плод отравлен, тот источал такой аромат и был так приятен на вкус, что она не могла удержаться.
  Габриэль помедлил, машинально потянувшись за первым свитком.
  - Чтож, некое основание.
  - Откуда ты знаешь?- хотелось мне спросить его. И я не удержался. И спросил.
  - У меня есть ощущение, что это правда. Ты же знаешь, со мной бывает, - он улыбнулся и развернул свиток.
  
  Середина дня.
  Близ церкви Сент-Эсташ
  Разумеется, я знал, что за способ решения хочет применить к беспорядкам ее величество Екатерина.
  Лучший способ надолго избавиться от противника - уничтожить его. Тогда он вернется к тебе, разве что, в следующем рождении. А еще если избавиться от вожака волчьей стаи или же стаи диких псов, на какое-то время среди них наступит смятение.
  Катерина Медичи хотела обезглавить гугенотов. И добилась поддержки в этом щекотливом вопросе непосредственно от Ватикана.
  Габриэля посвящать в такие подробности было ни к чему. По-крайней мере, пока я не находил нужным подобного рода посвящение.
  - Что ты думаешь о ее алхимике и астрологе, Козимо Руджери?
  Мы шли мимо ограды мрачноватой церкви Сент-Эташ. И Габриэль остановился, вперившись в церковный витраж - единственный клочок цвета на беспросветной серости мрамора.
  - Мне кажется, что он - невиновен. Но часть его - виновна. Тут все запутано.
  Я мысленно скрипнул зубами. У меня возникло весомое подозрение, что знания Габриэля - часть его прежней колдовской практики. И искренне пожалел, что тут ничего не поделаешь. Ему нельзя возвращать его память, потому что колдовство можно использовать только до тех пор, пока о нем не узнали, даже если оно служит церкви. Попросту потому что тот, кто служил и владеет им неизбежно окажется на дыбе или на костре.
  Сомнение у меня вызывало только одно - Иржи сходили с рук все его алхимические махинации. Алхимия не подлежала запрету. Но Иржи исполнилось уже сто одиннадцать лет, а он все до сих пор выглядел чуть больше, чем на сорок пять. И я подозревал, что дело тут нечисто.
  Однако же, талантливые лекари, мне мнилось, всегда больше ценились, чем талантливые убийцы, а мой подопечный и напарник был убийцей, но не лекарем.
  - Я бы хотел увидеться с ними, - Габриэль рывком оторвал взгляд от витража, словно разорвал невидимую нить.
  - С ними?
  Словно очнувшись, Габриэль помотал головой:
  - С ним. С Козимо Ружери. И с королевой - тоже, разумеется.
  Я похлопал его по плечу, и осознал, что необходимость в посещении борделя увеличивается.
  - Возможность предоставится, я полагаю. Потому что ради этого мы здесь, а не в Риме. Ты помнишь, что надо заказать номера?
  - Разумеется, - он улыбнулся мне, достаточно светло, и я предоставил ему возможность следовать далее - в церковь.
  Сам же направился в одно давно знакомое замечательное местечко, надеясь, что хозяйка его пребывает в добром здравии и расположении духа.
  
  Мне повезло. Мою желанную в этих местах звали Амели. К счастью, я действительно встретил ее. И, хотя прошло уже пять лет, она не сильно изменилась.
  Разумеется, ее не касалась никакая алхимия или необъяснимые ухищрения Иржи. Ее кожа оставалась все такой же золотистой от загара, равно как и светло-пшеничными, сильными и живыми - прекрасные вьющиеся волосы. Даже талия сохранилась почти такой же тонкой - вот только в бедрах она раздалась.
  Впрочем, в последнем не заключалось вовсе ничего плохого.
  - Ты рожала? - спросил я ее за обедом, который нам подали в ее комнаты, наверх.
  - Да, - она кивнула, покраснев. Пшеничное кольцо пряди пощекотало кончик ее носа, и она чихнула. - Прости...
  - Дочь не знает.... Конечно?
  - Знает, да и муж - тоже. Об этом доме... Но мы давно держим модный салон. Здесь я захожу почти каждый день справляться о деньгах и делах. Почти... - чуть улыбнулась она. - Так что тебе повезло.
  - Значит... - протянул я несколько разочарованно.
  Амели протянула через стол руку и коснулась моих пальцев кончиками своих.
  - Не спеши делать выводы, Николя. Ради тебя я сделаю исключение. Ты ведь ненадолго в Париже?
  - Надеюсь, что нет, - я понимал, к чему она клонит, но не сумел удержать в себе невольные волны легкой ревности. Такой уж я, хоть и не собирался как-то вмешиваться в дела ее семьи и оставаться с ней навсегда.
  У меня было, с кем остаться, помимо временных друзей и подружек. Он не старел...
  Мы завершили ужин, выпили много вина, которое пьянило скорее ее, чем меня. Затем она попросила помочь ей развязать корсет. Надо сказать, что я мастерски справлялся с подобными поручениями.
  
  Я вышел от Амели, когда за окном уже начали синеть сумерки.
  На нижнем этаже стояли столы, люди пили, ели и играли в карты. В глубине зала играла музыка и пели какие-то певички.
  Я сразу заметил взгляд молодого человека в кроваво-красном камзоле, пристальный, придирчивый и презрительный. Он сидел за столом. Но, осклабившись, встал и подошел ко мне.
  - Предаемся разврату, святой отец?
  Я усмехнулся:
  - Сам то ты что здесь делаешь?
  Юноша смотрел на меня, откинув голову и подняв подбородок. Так, словно разговаривал не с кардиналом, а с нищим на паперти.
  - Я не нашу сана.
  Каштановые кудри, дерзкие карие глаза, дугой изогнутые брови. Чем-то, отдаленно, он напомнил мне Габриэля. И это послужило поводом к продолжению беседы.
  - Бог видит наши слабости, - я решил опробовать ту самую избитую истину, которую еще недавно пытался втемяшить Габриэлю. - Он их прощает. Разве ты не думал о том же самом, когда шел сюда? Ведь наверняка у тебя нет жены. И ты собрался здесь удовлетворять страсти своего тела, чтобы не порочить добропорядочных горожанок насилием и развратом?
  Я поймал себя на том, что говорю голосом проповедника с церковной кафедры.
  - Складные речи, - юноша немного потерялся.
  Похоже, что он начал весь разговор для того, чтобы нарваться на драку. И теперь не знал, куда и вести. А еще от него пахло хорошей выдержки вином.
  - Как тебя зовут, сын мой? Я отпущу тебе твой грех, как только попаду в церковь.
  Юноша заржал, как молодой жеребец:
  - Леон. Только отпускать грехи можешь не стараться. Я с юга, а там у нас свой Бог.
  - Бог на всех один, просто люди привыкли его делить на части. На мой взгляд, неправильно, - я похлопал его по плечу и направился к двери.
  Юноша догнал меня, хотя его сотоварищи по столу уже начали недовольно галдеть и окликать Леона.
  - Скажи, это правда?
  - Правда - что?
  - Тебе было бы все равно, и ты смог бы прийти на молитву в нашу церковь на юге? - сейчас Леон выглядел немного ребячески, и я подумал, что ему, наверно, едва исполнилось семнадцать.
  - Ага, только тссс, - я приложил палец к губам и вышел за дверь.
  Настроение у меня существенно поднялось, и я нашел, что день оказался удачным во всех отношениях.
  
  Дворец Суассон
  Утро следующего дня
  
  Королева приняла нас ранним утром, во время завтрака. Окна были открыты и столовая хорошо проветривалась, так что даже я ощущал некоторую прохладу.
  Екатерина села во главе стола. Волосы туго стянуты под головным убором в виде узкой шляпы, позади которой спадает темная вуаль. Вытянуто строгое лицо, подобраны щеки. Внешне она производила впечатление женщины, сильно уставшей или же томимой тайной болезнью. Но черные живые глаза были готовы пробуравить гостя.
  - Вы просили прийти сюда моего алхимика, кардинал Николаос, - низковатым, надреснутым голосом проговорила королева. - Зачем?
  Я кинул взгляд на Габриэля. Тот молчал, опустив глаза долу.
  Я несколько разозлился, но немедленно начал выкручиваться:
  - Одному из наших братьев было видение. О том, что господин Ружери поможет решить вашу проблему.
  - Хм... Вы в столице два дня и всего лишь вчера утром, как мне доложили, получили письмо о сути проблемы. Потому отучайтесь врать... - строго оборвала королева.
  Мысленно я погрозил Габриэлю кулаком.
  - Хорошо, видение случилось у меня. Вы, наверно, слышали, что с моим именем связано много необычного, и благодаря Всемогущему Господу я обрел дар вечного здоровья и вечной же молодости. Пока он не отберет все подаренное у меня, разумеется.
  Катерина снова посверлила меня черными глазами, но возражать не стала. Видимо, последняя версия вранья показалась ей более убедительной.
  - Я его позову. Но если вы имели видение, возможно, там присутствовало указание на какие-то более конкретные вещи и связи?
  Я смиренно покачал головой.
  - Только то, что у вас есть лекарь и алхимик. И что с ним связано решение той напасти, что преследует Вас, Ваше Величество.
  Королева поманила к себе слугу, отдала ему поручение и велела нам приступать к завтраку. В этот миг я не даже не мог направить на Габриэля гневный взгляд. Уж он у меня за это поплатится, когда мы останемся наедине!
  В самом деле - он мой друг, но, прежде всего, подчиненный. Слишком много воли я ему даю...
  Тем временем Габриэль поднял голову. Глаза его затуманились, словно мыслями он унесся далеко из дворца. Но лицо оставалось обращенным к Катерине. Сухо и легко он щелкнул под столом пальцами.
  - Что это с вашим телохранителем?
  - Впал в задумчивость, сударыня. Вероятно, просчитывает варианты, как лучше меня охранять.
  - Глядя при этом на меня... - ее рот покривился.
  - Ну, может быть, он думает, как в случае чего, охранять Вас? - настало время улыбнуться и задействовать чары. - Вам так не кажется?
  Королева слегка поплыла. Но что-то мешало. Казалось, чары действуют не в полную силу, будто бы разбиваясь о невидимый щит. Теперь я понимал, куда и почему так отстраненно смотрел Габриэль, и отчасти перестал на него сердиться. Насколько я мог разбираться в колдунах, где-то на ней был надето защитный амулет, и он почувствовал нечто. И сейчас та часть его памяти, что не успели стереть эликсиры Иржи, могла послужить нам на пользу.
  - Возможно, - улыбнувшись с большей женской непосредственностью, повторила правящая особа. - В любом случае, он красив и статен, и его приятно водить с собой. Надеюсь, ваш защитник так же хорош в бою, как - внешне.
  Я ощутил, что невольно краснею. И почему-то вспомнил мальчика из таверны.
  Сейчас Габриэль, в отличие от него, казался мне бледным, не смотря на смуглую кожу. И совершенно закрытым, и холодным. Огонь его вспыхнул и погас в исповедальне.
  - Уж поверьте мне, сударыня, это так.
  Тем временем двери раскрылись и в столовую вошли двое. Среднего роста кряжистый человек, с торчащими из-под шапки-чалмы вылинявшими каштановыми волосами и второй - высокий, темноволосый и действительно бледнокожий.
  Черноволосый представился, как церемониймейстер. Впрочем, надо заметить, что человеком он вовсе не был.
  Второй, надо полагать, являлся алхимиком.
  
  Королева желала, чтобы разговор с алхимиком состоялся в ее присутствии, но я настаивал на своих полномочиях святого отца и представителя церкви. И на разговоре с глазу на глаз.
  Что до церемониймейстера по имени Болдуин, тот он, похоже, и сам желал приватной беседы со мной - о том я понял из некоторых его мимических ужимок.
  Он был пьющим кровь, и нам предстояло объяснение. По счастью, когда мне быстро удавалось найти хозяина города, и меня не мучила невыносимая, всезастилающая жажда, все улаживалось благополучно. Иначе случалось крайне редко. Я старался блюсти правила, к тому же, они облегчали жизнь.
  Еще легче было бы, наверно, при наличии рядом, в путешествиях, постоянной жертвы, но я и помыслить не мог о том, чтобы пить солнечную кровь Габриэля. Не говоря уж о том, сколько сил ему надобилось в качестве моего слуги и опоры в наших делах.
  Итак, я намеревался переговорить еще и с церемониймейстером, но этот разговор, я надеялся, терпел отлагательств.
  - Итак, вот Вам Козимо Ружери, коли уж Вы желали видеть его, - Катерина наклонила голову.
  - Мы можем выйти?
  - Разумеется, но не надолго. И я хотела бы знать о результатах беседы.
  По непонятной причине после полученного мною разрешения, церемониймейстер Болдуин пронзил меня взглядом, но ничего не сказал.
  Я поднял глаза к потолку и повращал ими - дескать, сначала дела вышестоящих особ. Находясь при дворе, он должен хоть сколько-нибудь понимать меня.
  Через некоторое время охрана проводила нас в закрытую комнату.
  
  Едва за нашими спинами затворились двери, алхимик огляделся по сторонам и подошел к окну.
  - Я знаю, кто Вы, - прошелестел он еле слышно - будто сухой лист упал на клетчатый пол. - Зачем Вы здесь?
  Его тон обладал такой однозначностью, что мне стало понятно - он, действительно, знал. И следующие слова не оставили сомнений:
  - Вы пришли сюда за кровью нашего города? Отчего вы сразу не соблюли приличий?
  Итак, теперь я понимаю, откуда этот человек знал. От Болдуина, или как там его звать на самом деле. Человек... Козимо являлся не таким уж обычным человеком. Его кровь, не смотря на возраст, казалась очень здоровой, чистой и привлекательной. Ну, и для Болдуина, я полагаю, тоже.
  "Нашего города..." Будучи, скорее всего, жертвой, Козимо, конечно же, полагал, что в какой-то мере разделяет право на собственность своего хозяина. Я воздержался от насмешек, ибо вызвал Козимо на беседу не за тем.
  - Кровь - дело второстепенной важности. Но если уж Вы так сильно осведомлены о делах долгоживущих, то не подскажете ли мне, что мешает использовать чары против королевы? На ней - амулет?
  Я быстро шагнул к Козимо и взял его за руку. Тот отпрянул, но - поздно. На самого королевского алхимика, на мое счастье, чары вампира действовали свободно и беспрепятственно.
   Я посмотрел ему в глаза:
  - Скажи мне, я пекусь о ее благе.
  Тут то и выяснится, что он думает о благе королевы...
  - Вещь я выпросил для нее. Юношу звали Ансельм, - глаза Козимо подернулись поволокой.
  - Какого юношу? Ее любовника?
  - Нет. Он до сих пор живет в поместье среди болот. Хотя прошли годы с тех пор, и он уже не так юн, как раньше. Я составил для королевы гороскоп. Не смотря на трудности, ее правление должно принести много блага той стране, в которой живем я и мой господин.
  - Ты говоришь о Франции?
  Козимо кивнул. Значит, он действительно печется о благе королевы. Или о благе страны...
  - Зачем ты выпросил у него ту вещь, и какая в ней польза для ее величества?
  - Я заплатил ему денег... Вещь... Она из святой земли, и на ней три лика - великое благо. Ансельм - так зовут того человека - водил нас по замку, был гостеприимен, рассказывал о многом. И о святой земле с ее чудесами тоже. Он - немного странный. И я знаю, что его далекие предки ходили в крестовые походы.
  Все еще держа алхимика за руку, я прислонился спиной к стене. Не смотря на гобелен, она оказалась холодной. Чудесные вещи из Святой Земли... И три лика. Я много слышал о судах, походивших в Париже почти три века назад, и о великом костре. Вещь из Святой земли может нести только благо... Например, защищать королеву от чар. Я зашел бы в тупик, если бы не вспомнил слова Габриэля. О том, что алхимик одновременно виновен и не несет вины... - кажется, так...
  - Он не говорил тебе, Козимо, какое точно благо связано с той вещью?
  - Ансельм читал множество писем и книг, доставшихся от дальнего предка, что побывал в Святой Земле. Вещь защищает от демонов, сглаза и порчи, дарит ясный ум и отменное здоровье. И еще она ослабляет чужое колдовство.
  Защищает от демонов. В самом деле, великое благо! Надеюсь, у Болдуина или у Ружери не хватило ума рассказать Екатерине, от каких демонов и каким образом оно может защитить на самом деле?
  В любом случае, я испытывал настоятельную необходимость поговорить с тем самым юношей, если только...
  - Скажи мне, как давно вы виделись с Ансельмом? И сколько лет уже та вещь у ее величества?
  - Не помню точно. Около пятнадцати или, может, двадцати...
  Он рассуждал необычно. Впрочем, Иржи говорит, что тот, кто погружается воистину в великую науку элементов, теряет счет годам.
  - Зачем Вам? - под чарами Козимо говорил исключительно благожелательно.
  - Я хотел бы навестить его, чтобы задать несколько вопросов... о чудесах Святой Земли.
  Я улыбнулся Козимо. Не поняв подвоха, Козимо улыбнулся в ответ.
  - Можно попытаться. Если мой господин разрешит, я отвезу Вас туда.
  
  
  Середина дня
  Парк рядом с дворцом Суассон
  
  Разумеется, королевского церемониймейстера звали не Болдуин. Вернее, имя Болдуин стояло в длинной череде его фальшивых имен, в которой всех, носимых за долгие столетия, не упомнишь.
  - Зовите меня Сильвен. Так обращайтесь ко мне, если еще однажды или не однажды посетите Париж.
  - Судя по тому, сколько Вам лет, это ведь тоже ненастоящее имя, или...
  - Разве Вам важно? - мнимый Болдуин шел чуть впереди меня, помахивая тросточкой. - Так кое-кто предпочитает меня звать. Кое-кто, можно сказать, значимый для меня. Так что это имя тоже стало для меня значимым.
  Он произнес последние фразы с легкой надменностью, смешанной с презрением. С подрагиванием уголков рта и кожи на подбородке, и еще - с поднятой головой - движением победителя. Но он не желал приоткрывать завесу над тайной, и я предпочел спокойно согласиться:
  - Хорошо. Благодарствую за то, что открыли доступ к свободам Парижа!
  Какое-то время мы еще шли по аллее. Алхимик остался во дворце, хотя испытывал странное намерение увязаться за нами на прогулку по парку. Сейчас это почему-то вспомнилось мне.
  - Ваша жертва обладает большим влиянием на вас.
  - Не жертва. Он - мой слуга, - претенциозно поправил Сильвен.
  Я воздержался от комментариев вслух. Слуга... Видимо, только удача и большие знания в области алхимии и астрологии позволяли Козимо занимать столь важный пост - в нынешнем его состоянии. Гордый и решительный, в присутствии Сильвена Козимо превращался в преданную собачонку с заискивающим взглядом. Если бы я не знал о природе связи между ними, о привязанности жертвы к тому, кто пьет ее кровь, то, глядя со стороны, я бы заподозрил Ружери в тайной содомской страсти к церемониймейстеру.
  При такой зависимости можно стать не только слугой в душе, даже рабом.
  - Как давно Вы пьете его кровь?
  - Достаточно, - Сильвен остановился и повернулся ко мне лицом. Всем своим видом он выражал, что не хочет продолжать разговора на начатую тему.
  Я понял намек, и мы продолжили совсем о другом - о том, что происходит сейчас во дворце, о снова обострившихся отношениях католиков и гугенотов.
  - Мне бы только хотелось знать, уймутся они когда-нибудь или нет? - с презрительным же движением угла рта сообщил Сильвен. - Крови много, и подозрений - почти никаких. Хороший повод утолить жажду. Но бесконечные беспорядки - верьте, ужасно утомительно.
  - Верю, - согласился я, вспомнив о том, как именно собирались унять беспорядки Ватикан вкупе с королевой. - Все когда-нибудь заканчивается. Не бывает ничего бесконечного, кроме, разве что, принятых в христианстве мук ада. Но, я полагаю, ни Вы, ни я, как здравомыслящие люди, в них не верим.
  Впервые Сильвен усмехнулся с относительным добродушием.
  - А Вы весьма вольнодумны для кардинала.
  - Служители церкви тоже разные, - улыбнулся я. - Вряд ли всем свойственен как вызывающий либерализм, так и непримиримый консерватизм. Я стараюсь придерживаться взглядов золотой середины.
  
  Постоялый двор близ дворца Суассон
  
  Когда я вернулся в отель, уже начали опускаться сумерки.
  Габриэль, я полагаю, сейчас читал библию или вечерние молитвы.
  Я решил не мешать ему, и расположился в едальне внизу, где заказал себя мясо с фруктами и кровью и горячее вино с пряностями.
  Тут тоже играла музыка - но под нее не отплясывали вызывающе одетые девицы, не ржали и не хватали их за ноги расшалившиеся клиенты. Это было приличное место. И снять здесь женщину на ночь тоже вряд ли удастся.
  - Эй, доброго вечера, святой отец! - однако, не успел я, порезать свинину, как меня окликнули.
  Леон? За соседним столом, с бутылкой вина, сидел тот самый молодой человек, встреченный мною вчера в борделе. И тоже - в одиночестве.
  - Могу я к Вам присоединиться, святой отец?
  Я сделал приглашающий жест.
  - А где же твои шумные приятели? - спросил я, когда приставил к моему столу стул с толстой, резной спинкой и плюхнулся на него.
  - Мы с ними разругались, - мотнул головой он. - Посредь ночи они нажрались, как свиньи, и начали поминать, что я веседу на дружеской ноге и одним из "красных ряс" Рима. И разную другую гнусь - что, увидев красивую рожу, я могу на край света хоть с врагом пойти... - он помолчал, потом икнул, и добавил:
  - Вообще-то, это не так.
  - Не так - что... - спросил я, несколько озадачившись его словами.
  - Красивая рожа никак не может соперничать с принципами чести. А вы мне понравились потому, что говорили правильные вещи.
  Я не знал, что ответить ему, поэтому просто смотрел на него, улыбался и жевал еду.
  - А вы могли бы сделать так, чтобы в Риме что-нибудь изменилось? Чтобы люди королевы не считали нас врагами?
  Я не ждал такого с его стороны. Поэтому кусок мяса на какое-то время замер у меня во рту.
  - Тебе бы этого в самом так хотелось? - спросил я. - И что бы ты сделал ради этого?
  - Многое, - ответил он решительно и налег на стол, подавшись вперед.
  Я призадумался.
  - Тогда тебе нужно подождать, пока я закончу свои дела и поехать в Рим вместе со мной. Я имею большое виляние, но, увы, и я - подневольный человек. Потому мне понадобится время для того, чтобы убедить вышестоящих, и твои доводы нам помогут. Ты готов? - я удивился скоропалительности заданного мною вопроса.
  И он ответил так же неожиданно быстро:
  - Готов. Когда?
  - Думаю, что через несколько дней. Два или три. Тебе есть, где остановиться?
  - Я снял номер здесь.
  - Очень хорошо.
  - Святой отец, почему Вы помогаете нам? - взгляд его карих глаз притягивал меня. Отчаянный и наивный, убежденный, удивительно горячий.
  "Таким был Габриэль, когда я нашел его. А вот теперь Ватикан и Иржи медленно его убивают. И я тоже... Потому что в том и моя вина. Хорошо ли я поступил тогда, что увез его?"
  - Потому, что так хочет от меня Бог.
  Он молча и благодарно смотрел на меня. Потом добавил то, что меня совсем уж ошарашило:
  - Святой отец... Жаль, что Вы предпочитаете только женщин... Если бы я нравился Вам так же, как Вы мне, я бы пошел...
  Я взял его бутыль. И хлебнул из нее вина.
  Порой есть нечто в воздухе, наверно, что пьянит сильнее хмельной крови. Так что, если вдохнешь это, даже несколько глотков обычного вина могут закружить голову.
  - Чтож, будь по-твоему. Идем к тебе, и я тебя причащу.
  
  Постоялый двор близ дворца Суассон
  Утро следующего дня
  
  Я появился в своем номере чуть как раз в то время, когда подавали завтрак. Габриэль сидел за столом, в светло-серой рубашке, синем камзоле и черных трико под черными, короткими круглыми штанами, которые принято носить в эту эпоху.
  Дурацкая мода. В какой-то мере я был счастлив, что мне чаще приходится носить кардинальскую рясу, чем следовать ей.
  Габриэль изучал карту. Но он повел вверх плечом, как обычно, ощутив мое присутствие.
  - Доброе утро! - я жестом пригласил Леона следовать за мной. - Это Леон, наш компаньон. Он поедет с нами в Ватикан, как только мы вернемся в Париж из провинции.
  Габриэль встал и поклонился. Что меня всегда радовало в нем - он редко задавал лишние вопросы.
  - Леон, это Габриэль, мой слуга и телохранитель. Тебе придется примириться с тем, что он сопровождает меня повсюду, и потому мне хотелось бы, чтобы вы стали друзьями.
  Стали друзьями... Сказав это, я понял, что рассчитываю на то, что долгое время мы все трое будем видеться относительно часто, если только не проведем его бок о бок. Значило ли это, что я уже думаю о том, чтобы обратить его? И смогу ли я заботиться о двоих?
  Пожалуй... у меня хватит на заботу о друге и... может быть, том, кого я полюблю. Последние вещи не решаются так уж быстро.
  Тем временем Габриэль протянул Леону руку, и Леон ее пожал. И на какой-то миг у меня снова возникло странное ощущение - будто бы два отражения встретились друг с другом.
  После короткой заминки мы, наконец, сели за стол, и в тот же миг в дверь постучали.
  Ругаясь про себя, я спросил:
  - Кто там?
  В такой час ко мне могли прийти только по делам - из Авиньона или из королевского дома Парижа.
  - Почта из Авиньона.
  Я встал и подошел к двери. Церковь могла доставить такие вещи, которые не подлежали к рассмотрению за столом. Поэтому полученное от курьера письмо я вскрыл и начал читать прямо у двери.
  Прочитанное заставило меня замереть, подобно каменной статуе парижского собора, и я начал чесать ухо, чтобы не выглядеть истуканом.
  "... Таким образом, сообщаю Вам, хотя Вы уже и изъявляли ранее, что не желаете принимать участие в делах, - значилось среди прочего. - Сей ночью надлежит осуществить решение, принятое церковью заранее в отношении исповедующих гугенотство. Ни одного из тех, кто отравляет чистую воду и загрязняет чистое полотно истинной веры, не останется более в Париже. Равно и никого, кто вносил бы вражду и смуту в спокойствие государства."
  Я поблагодарил курьера, и отпустил его, дав один экю. Аккуратно свернул письмо и, дойдя до стола, опустился за него со всем возможным спокойствием.
  - Леон, - сказал я, глядя на него. - Мы не можем взять тебя с собой. Но этой ночью я хочу, чтобы ты оставался здесь, в моей комнате, и никуда не выходил.
  - Почему? - он сидел напротив меня и, кажется, поймал мое беспокойство, как ни тщательно я его скрывал.
  - Так нужно, - я ненавидел применять чары против тех, кто был мне близок, но выбора не оставалось. Удивительно, но после проведенной ночи у меня с трудом получалось ему врать. Со времени Морейн такого случая я не помнил. - Кое-кто намеревается осуществить беспорядки в Париже.
  - Кое-кто?
  - Я не могу тебе рассказывать всего. Но будет нечто дурное.
  - Я должен предупредить своих друзей, - не знаю, почему он подумал о них. Но намерение свое сообщил решительно.
  - Леон, если ты хочешь это сделать, то лучше тебе сказать им, чтобы убирались из Парижа до сегодняшней ночи... - я помедлил, собираясь с силами. - Я не могу тебе объяснить всех причин, но те, кто ведет себя вызывающе и также вызывающе говорит о своей вере, могут пострадать.
  Он вскочил и, даже не позавтракав, бросился вон. Я погнался за ним. Догнать его удалось у выхода из гостиницы:
  - Куда ты?!
  - Я вернусь, - он задыхался, схваченный на бегу. - Я обязательно вернусь до заката. Я должен предупредить их и убедить уехать.
  - Если тебе не удаться их убедить, просто возвращайся сюда. Тебе ясно? - я снова использовал чары.
  Он кивнул - сейчас так, что непременно сделает то, о чем я его просил. Я не хотел отпускать его. Но отчего-то мне сталь жаль чужой глупости и молодости - ведь если его приятели уедут, с ними ничего не случится.
  Впрочем, теперь я понимал, что и сам не могу уехать из Парижа, потому что должен ждать Леона здесь или искать его, ежели он не объявится к ночи.
  - Где они остановились?
  - Неподалеку от церкви Сент-Эсташ, в постоялом дворе "Красные двери", через квартал.
  "Красные двери". Хорошее название перед такой ночкой. По-крайней мере я буду знать теперь, где искать его.
  Отпустив Леона, я поднялся к себе и сообщил Габриэлю, что тот поедет на болота, к дарителю талисмана из Святой Земли, один. Габриэль не задавал лишних вопросов. Разве что спросил подробных разъяснений о том, с чем предстояло иметь дело, и что совершить. Оставшееся время до его отправления - несколько часов - я намеревался посвятить подробнейшим разъяснениям.
  
  
  
  Дорога через Восточный Бор
  Вторая половина того же дня
  Габриэль
  
  Дорога была развороченной и сырой, и порой копыта наших лошадей увязали в грязи. Высоченные пихты и ели поднимались вверх на три или два человеческих роста, оставляя открытой лишь узкую полоску голубого неба.
  А по обочинам виднелись порой темные влажные чаши болотной воды. Несколько раз нам встречались гати и одно утешало - по крайней мере, их здесь положили добротно.
  Зелень и сырость. Я поежился, когда мы въехали в этот мрачный лес, хотя мне доводилось бывать вместе с Хайме или Николаосом, как он себя называл, в самых разных местах.
  - Даже странно, что хозяин отпустил тебя одного, - проговорил Козимо.
  Мы ехали достаточно быстро, чтобы успеть в замок на озере до темноты. Но разговор при этом все же представлялся возможным.
  - То же могу сказать о тебе. И не знаю, почему ты зовешь кардинала моим хозяином. Я - его телохранитель. Слуга, не более того.
  - Но если ты ему слуга - значит он твой хозяин, - не сдавался Сильвен.
  Я вздернул плечами,
  - У кого - как.
  Мне повезло. По настоятельной просьбе и после длительного, разбудоражившего обоих - Николоаса и Болдуина - разговора, мне таки выделили проводника. В обмен на обещание о том, что я обеспечу Козимо хорошую защиту.
  Странные были отношения у алхимика и церемонимейстера. Больше всего напоминавшие отношения любовников, по одной из парижских извращенных мод. И насколько я мог в том разбираться со стороны. Но даже при этом мне казалось еще более странным, что Болдуин стремился никуда не отпускать Козимо без своего наличия рядом. Неужели всему виною ревность? Или же столь сильно разросшееся беспокойство, при котором идея оберегать всегда и везде становится навязчивой?
  В любом случае, главное, с проводником ехать проще, чем по карте.
  Что до Козимо, то он, пожалуй, нравился мне настолько, насколько вообще может нравится человек, которого знаешь не долее одного дня. Николаос учил меня доверять только после того, как проверишь. Но я знаю, что он сам порой поступал по душевному порыву. И в том я ощущал наше сходство.
  В Козимо была простота. И что-то сродни подспудному доверию. То, чего я не ощущал в Иржи... Удивительно, что именно сейчас я задумался о том, что происходило между мной и Иржи. Чем я являлся, что время не касалось меня - я устал задавать себе этот вопрос. Но что такого оказалось во мне, что Иржи жил и не старел? Я отдавал ему часть себя каждый раз, и в том был мой долг перед людьми, ибо его лекарства все лучше заживляли раны, все лучше справлялись с тяжелыми болезнями. Но если в первые годы нашего знакомства расставание с моим, неведомым мне самому светом, происходило свободно, то теперь каждая новая отдача приносила боль и тянущую тоску. И лекарства, что заглушали кошмарные сны, не могли заглушить тяжелого и рваного ощущения после.
  Сколько еще я протяну так? Успеет ли Иржи до того? Я молчал и ничего не говорил, когда Николаос спрашивал меня о том, что происходит со мной, и отчего я бледен или недомогаю. Но я лишь пожимал плечами - отосплюсь, мол, и пройдет. Я молился только о том, что до того, как все закончится, Иржи удастся явить на свет Божий философский камень и лекарства от проказы или чумы.
  - Замок впереди, - предупредил Козимо, когда кони взрыли грязь и едва не поскользнулись на очередном повороте гати.
  И в самом деле, бело-серая громада башен и стен вставала на водой. Хорошая крепость, в которой можно достойно выдержать осаду.
  Что-то промелькнуло в моей голове - пять башен, замок, что должен быть возведен под стать золотому сечению Леонардо ... где-то не здесь. И одновременно с воспоминанием пришла тупая и сильная головная боль. Я вытащил из седельного мешка бутылочку с зельем Иржи и выпил его прямо на скаку. Головная боль медленно отступала, превращаясь в безмятежное блаженство.
  
  Мы приблизились к замку в то же время, как к земле приблизился закат. Лиловые и сиреневые облака потоками, постепенно теряющими густоту, струились по небу. Темно-алый свет падающего за край леса солнца отражался в окружавшей замок текущей воде, окрашивал в цвета остывающих углей вершины деревьев.
  Стылое место. Но сперва у меня возникло тянущее ощущение. А потом, закрыв глаза, я сразу ощутил здесь несколько пульсирующих сгустков разных цветов. Все они находились в замке. Бледно-алый с бледно-розовым в слиянии, бледно-желтый, ярко-зеленый и пылающе-синий. Колдовские вещи... По уверению Николаоса, меня научил их видеть Всевышний Господь.
  Я добавил еще глоток зелья, потому что на душе от той мысли сделалось совсем муторно, и постучал в ворота. Довольно быстро нам открыли.
  
  От эликсира растекалось легкое зеленоватое блаженство, словно туман, окутывающее нежно душу.
  Женщина в бело-голубом платье, стоявшая за воротами, ласково улыбнулась. И я не знал - ее собственное то расположение, или действие эликсира в моей душе отразилось и на ней.
  - Меня зовут Сусанна. Мой муж, Аксель, работает наверху.
  Краем глаза я заметил двоих внимательных, широкоплечих охранников в белых плащах и кольчугах. Белые плащи... Хорошо, что не белые туники поверх кольчуг с красными крестами. Я знал, что за замок мы навестили. И что его владелец был наследником древних сокровищ тамплиеров. Колдовских вещей и книг из Святой земли.
  - Мое имя Габриэль, - поклонился я. - Я прибыл сюда по просьбе царствующей особы Екатерины Медичи, и по распоряжению Ватикана и кардинала Николаоса, слугой коего являюсь.
  При слове "слуга" Козимо неудовлетворенно и неопределенно крякнул. Я постарался не придавать тому значения.
  - Я - Козимо Ружери, привез Габриэля сюда по просьбе царствующей особы, ибо являюсь ее алхимиком и доверенным лицом.
  Женщина была уже не молода, но сохраняла еще следы прежней стати, красоты и мягкости.
  Она плавно приблизилась ко мне, голубой шелк перетекал по полу. Коснулась ладонью моей груди.
  - Вы ведь рыцарь, Габриэль? - с улыбкой спросила она. Что-то шевельнулось во мне, где-то в густых глубинах белесо-зеленого тумана. И больно царапнуло.
  Но я только помотал головой.
  - Я не помню своего прошлого, госпожа. Такое несчастье или, может быть, счастье постигло меня. Я не хочу его вспоминать. И что там было, уже не имеет для меня значения.
  Сусанна грустно покачала головой.
  - Жаль. Я могла бы попытаться Вам помочь. Сегодня ночью я видела во сне, что к нашим воротам приехал рыцарь, в белых латах. Но рыцарь этот не принадлежал к ордену Храма. Я не знаю, кто Вы, но Вы сидите в седле, как воин. И у Вас осанка человека, закаленного в сражениях.
  Я не знал, что ей ответить. И я не ждал такого приема.
  На стенах, за воротами, потрескивали факелы. Но во дворе сырость и холод не были так сильны, как перед воротами.
  - Я хотел бы видеть Вашего мужа, Акселя, - вновь поклонился я.
  Она кивнула и двинулась вперед. И мы с Козимо пошли за ней. В отдалении следовали стражи.
  - Я бы помогла Вам, потому что во сне я видела - у того рыцаря чистая, страдающая душа. И душа эта, как птица, стремится куда-то далеко.
  - С чего Вы взяли, госпожа, что я - именно тот рыцарь?
  Тень сухой теплой улыбки пробежала по ее губам, как разгорающийся огонь по краю соломенного снопа.
  - Но ведь господин Козимо - не рыцарь, а алхимик, верно?
  
  Постоялый двор близ дворца Суассон
  Вечер того же дня
  Николаос
  
  Уже спускались сумерки. Я читал книгу и пил принесенный мне китайский напиток из трав.
  То, что меня одолевало беспокойство, было бы неверно сказать.
  Леон ушел утром, и все еще не вернулся.
  "Не надо ждать", - подсказывало мне сердце. - "Надо идти и искать его."
  Я решил, что подожду еще немного - пока допью напиток, чтобы привести в порядок дух и мысли. Потом взял все приличествующие мне регалии и вышел из гостиницы.
  Я отправился в то место, где первоначально остановился Леон. "Красные ворота", кажется так оно называлось. В любом случае, это находилось рядом с мрачной церковью Сент-Эташ, а там уж можно спросить любого. Да, в самом деле, надо торопиться, пока еще можно кого-то спросить.
  По дороге меня одолевали мысли разного рода. Я подумал о Габриэле - добрался ли он до места, и как его встретили. Но тут в моем сердце, на удивление, царил покой.
  Потом я снова принялся думать о Леоне. О том, что могло задержать его. Или о том, что он мог изменить свое решение, подпав под влияния многоголосья друзей - и не возвращаться. Я не хотел останавливаться на последней мысли. Уходя от меня Леон был настроен решительно, и мне не хотелось бы думать, что он переменчив в решениях.
  Чтобы добраться до "Красных ворот" от Сент-Эташ, мне пришлось навести чары на какого-то мясника. Тот, в ответ на мои вопросы неопределенно махал руками куда-то на восток, но я спешил, а мясник тоже торопился. И я решил, что станет удачным решением, если он побыстрее отведет меня в гостиницу и направится дальше по своим делам. Нельзя не отметить, что по дороге, в безлюдном переулке, я не преминул приложиться ненадолго к его запястью.
  В "Красных воротах" меня ждало разочарование - и, сразу же нахлынувшая и подстегнувшая к действиям тревога. Распорядитель сообщил мне, что постоялец по имени Леон, не ночевавший прошедшей ночью, явился в заведение к полудню, имел бурную ссору со своими друзьями, а затем, продолжая ссориться, вышел куда-то и больше не возвращался.
  Друзья его, впрочем, не возвращались тоже. Я посвятил долгое время расспросам всех, кто мог знать хотя бы направление, в котором они пошли. И пошел туда же, наугад.
  Я утешал себя надеждой, что что-то мог сделать для Леона, хотя указанное направление вело к злополучной церкви, о коей упоминал, в числе прочего, написавший авиньонское письмо. Я шел, сколь можно, быстро. Смотрел по сторонам и прислушивался с удвоенной внимательностью.
  
  Замок на озере.
  Ближе к полуночи того же дня.
  Габриэль
  
  Ансельм оказался высоким, широкоплечим и уже немолодым человеком. Русые его волосы изрядно припорошила седина. Облаченный в светло-серый камзол и черные штаны, он шевелил кочергой в камине.
  Он ждал меня в кресле, в тепло натопленном кабинете перед камином.
  Поприветствовав Козимо и выслушав мое представление и приветствие, он распорядился приготовить ужин, принести вина и закусок - слугам.
  Жена его с поклоном удалилась, чтобы проследить за тем, как все исполнят.
  - Мой замок, как и раньше, охотно принимает гостей, - скупо, но тепло улыбнулся Ансельм. - Вы помните, господин, Козимо. Должны помнить.
  - Как не помнить. Вы не только радушно приняли, но и щедро одарили нас, - подхватил Ружери.
  Пользуясь случаем, я подошел поближе к камину и протянул руки к огню.
  - Кстати, Козимо, что касается той вещи... Она еще цела? - загадочно спросил хозяин замка.
  - Мы с Габриэлем как раз приехали, чтобы говорить о ней.
  Хозяин Ансельм нахмурил брови. Он пока ничего не сказал, но я понял - так он молчаливо спрашивает Ружери, достоин ли я. И Козимо Ружери движением бровей ответил ему многое - да, так пришлось, следовало сделать.
  Тем временем слуги принесли теплого вина со специями. Раздали кубки. Хозяин Ансельм повертел кубок в руках, глядя то на меня, то в огонь. Наконец что-то во взгляде его переменилось, и я понял, что Ансельм будет говорить.
  - Эта вещь сейчас у королевы, - напрямую начал я. - Но ее величество желало бы знать все, что связано с ней. Полное назначение и подлинную историю.
  - Что может быть неподлинного, в сравнении с тем, что я Вам, - кивнул он на Козимо, - рассказывал раньше. - История проста и полна боли. Это страдание чести, пронесенной через огонь, - Ансельм поежился. - Мой далекий предок был из числа тех, кто ходил в святую землю. И другой, более близкий - другом Жака де Моле. Тайным другом, если можно так сказать. Не знаю, знакомо ли Вам это имя.
  - В некотором роде, оно у меня на слуху, - я хотел, наверно, утаить последнее, но обнаружил что здесь не могу не скрывать, ни врать. Одна из тех вещей, что я видел, одна из обозначенных волшебным светом, влияла на то, чтобы я говорил только правду.
  - Жак де Моле умер. Он был обвинен несправедливо и сожжен на костре. Но три лика, находившиеся на нем неотлучно, уцелели в пламени. И это подтверждает и усиливает его невиновность.
  - Что еще?
  Ансельм переглянулся с Козимо, достаточно хмуро. Но нынешняя принадлежность вещи Ее Величеству заставила его говорить дальше.
  - Я - хранитель святых реликвий, что остались с тех времен. Я определяю, явить ли их в мир, когда они будут востребованы. Такая судьба, к счастью или к горю моему, уготована мне.
  Я кивнул и посмотрел на него требовательно, ожидая продолжения.
  - Что дают три лика своему обладателю?
  Ансельм помялся немного, вспоминая.
  - Защиту от болезней, от демонических чар и от наведенного обольщения. От колдовства и порчи.
  - И это все?
  - Да, пожалуй, - он хлебнул из кубка глубоким глотком.
  - И Вы полагали, что это - лучшее, что можно дать королеве?
  - Несомненно. То, что прошло такие испытания, станет и для нее символом чистоты и ясности, истинного назначения правления, очищенного в горниле огня.
  Я тоже выпил вина, последовав его примеру, а моему последовал Ружери.
  - Францию раздирают междоусобные религиозные войны...
  - Может быть благодаря этой вещи Франция все еще жива, - парировал Ансельм.
  Я помнил историю, рассказанную мне Николаосом. И мне неловко стало говорить о том в доме, что оказал мне гостеприимство.
  - Известно, что великий магистр попросил Бога отомстить за свою смерть и смерть своих братьев, обвиненных несправедливо.
  - При чем здесь эта вещь?
  - Я видел, что белого в ней довольно, но изначальный свет окутан чернотой, - я не мог молчать, и подумал о том, что лучше бы Ансельм подарил королеве амулет, позволяющий говорить в ее присутствии только правду.
  Все взоры сосредоточились на мне. В том числе - вошедшей только что Сусанны. Слуги, прибывшие в ней, несли блюда с ужином.
  - Я не знал, что Вы - необычный человек, - Ансельм подался вперед. - Но что подтвердит Ваши слова?
  - В вашем замке есть вещь, действие которой я чувствую. И то, что понуждает меня говорить вам только правду. Эта вещь сияет синим светом.
  - Я думаю, наш гость видит ее внутренний свет, - буднично сказала Сусанна, помогая людям расставлять блюда на столе. - Я вытащила твою карту, рыцарь. Не знаю, для какого места и времени, но это - таро, король мечей.
  
  Париж
  Ночь того же дня
  Николаос
  
  Когда я вышел из гостиницы я напрягал все внешние и внутренние силы на поиски Леона. Но каким-то непостижимым образом я знал, чем все закончится.
  Может быть потому, что дорогой, дальний, невозвратимый образ Морейн вскоре предстал перед моими глазами. Нежданно и неотвратимо.
  И когда я прибежал к церкви, я уже чувствовал - все закончено. По тому, как рыдало изнутри мое тело, по тому какой болью пульсировал внутри чужой свет, уже успевший сделаться родным.
  Душа Леона рвала связи и уходила.
  "Как так могло быть?..." - спрашивал я себя, утопая в неверии. - "Я ошибаюсь, это - просто страх. Он еще жив!"
  Но издали я услышал, что вокруг церкви гомонили голоса и кишели люди. И когда я влетел на площадь, по лестнице церкви уже сносили вниз тело. Тело злополучного маршала. Быстро...
  На мгновение мне захотелось уйти отсюда. Чтобы думать, что он жив. Чтобы не искать ни живого, ни мертвого. Или, может быть, дожидаться Габриэля в гостинице, потому что вдвоем проще получить, принять и пережить любые известия, особенно радостные.
  Но едва я подумал об том, как увидел еще несколько тел, которые впереди накрывают полотнищами.
  И я приблизился. Все они были молоды. И нашел его. Ему перерезали горло, словно предвидели, что с ним должно произойти, и как его убивать.
  Я прокусил губу до крови, чтобы не дать устам выпустить крик. И я опустился рядом, и взял его за руку, и понял, что рука его холодеет, а кровь в ней умирает. И что сердце его уже остановилось.
  - Вы знаете его? - спросил церковный служка, трудившийся над телами.
  Я еле заметно кивнул.
  - Не повезло... - он не докончил - кому.
  Я всунул в руку служки два экю - боль казалась уже невыносимой:
  - Похороните его, как полагается.
  - Но он... - служка выглядел растерянным.
  От происшедшего тут, вестимо, и от того, что гугенота хочет хоронить католический священник.
  - Я кардинал. И это мой приказ. Бог не делает различий между заблудшими детьми и зрячими.
  Я подкрепил свою просьбу чарами, чтобы получить утвердительный кивок.
  И едва убедился, что просьба моя исполнена, быстрым шагом пошел прочь. И шаг мой все ускорялся. И скрывшись из вида площади, я бросился бегом.
  А оказавшись в подворотне, среди равнодушных, черных в ночи высоких стен домов, я закричал.
  Я кричал, и кричал, и кричал одно:
  "Почему?!... Почему ты не вернулся?! Почему?!!"
  
  Предместье Парижа
  Ночь того же дня
  Габриэль
  
  - Что намерены вы сделать с этой вещью? - мрачно спросил Ансельм.
  Ужин был закончен, и в течение всего ужина он молчал.
  - Намерен не я, - я испытывал неловкость, отвечая ему.
  Хотя Ансельм подозревал за нами намерения против своего дара, но нас приняли, как подобает принимать близких гостей.
  - Судьбу этой вещи решит сама королева. Но как бы вы сами поступили с вещью, на которой лежит проклятие?
  - Я бы уничтожил ее, - не задумываясь, ответил Ансельм. - Но я плохо знаком с магией. Мне ведомы только свойства вещей. И какая же у меня причина, чтобы доверять вам с истинностью проклятия?
  - Я чувствую, что в Вашем замке находится вещь, в присутствии которой невозможно солгать. Этого достаточно для доказательства?
  Он задумался, потом наклонил голову:
  - Пожалуй, что да.
  
  
  Я оставил Ансельма в глубокой задумчивости. Он обещал мне, что взвесит все, что накипело внутри, и сообщит мне наутро, каков навар с накипи.
  Госпожа Сусанна вызвалась проводить меня до тех покоев, что предназначались для ночлега мне и Ружери.
  Перед тем, как впустить меня в них, она попросила Козимо немного подождать, и дала мне в руку пучок некой травы.
  - Положите под подушку, - велела она. - Карты говорят, что сегодняшней ночью к вам должны прийти двое - мужчина и женщина. Понадеемся, что они станут добрыми гостями.
  Я выслушал ее и сделал так, как она велела.
  И наутро проснулся с необычайными воспоминаниями.
  Да, верно, той ночью ко мне во сне являлась женщина. Она касалась ладонями моего лица, нежно. Я ощущал холод и легкую влажность ее нервных ладоней.
  - Габриэль, - говорила она. - Любимый. Если ты помнишь меня, если все еще ждешь и зовешь, приезжай в Варшаву, и я стану ждать тебя там. У церкви на центральной площади. Я часто бываю там, на лестнице. Сижу на ступенях и жду. Но ожидание не может продолжаться вечно. Когда-нибудь я устану.
  Она прильнула к моей груди. И я ощущал, как застарелой, черной болью отозвалось ей мое сердце.
  - Как тебя зовут?
  - Разве ты не помнишь?...
  Я обнял ее. Я знал, что по каким-то причинам не мог ехать в Варшаву и встречать ее на той самой лестнице. Может быть потому, что еще не наступило время.
  Я обнял ее и скользнул в новую пелену нового сна.
  Там пахло ладаном, едким и острым, и ветром с моря. Ветер распахивал шторы, чтобы впустить в комнату дыхание волн.
  Высокий человек стоял рядом со мной, такой близкий, и такой... притягивающий.
  И его тело, и само его сердце влекло меня к себе с неодолимой силой.
  Тот человек обнял меня сам, и я не сопротивлялся. Его пальцы проникли в мои волосы, и я не оттолкнул их. Я просто хотел быть рядом с ним, рыдать на его груди, чтобы ушли все те слезы, что я не мог отпустить уже много лет. Я хотел ощущать биение - в такт - наших сердец, и никуда, никогда от него не уходить.
  - Наконец-то! - проговорил он. - Я встретил тебя, я нашел тебя. Дай мне излечить твою тоску, чтобы я излечил твою. Скажи мне, где ты.
  Я всем сердцем желал ответить ему, но не мог ответить. Потому что невидимая рука словно бы сомкнула мои уста. И ветер, нещадный ветер, начал уносить меня прочь.
  Я проснулся. Я сидел на своей постели, дрожа от холода, и слезы текли по моим щекам. Мне стало легче. Но тоска все еще тащила и влекла меня неведомо куда. Ружери посапывал в своей постели. Всходило солнце.
  
  Тем же утром мы распрощались с гостеприимным хозяином Ансельмом.
  Хозяйка приветствовала нас за завтраком. Но разговор с ней никак не завязывался. Я нашел ее взгляд, и поблагодарил.
  Лишь потом, при сборах в дорогу, я отыскал время, чтобы сказать ей несколько слов.
  - Вы видели сны? - спросила она.
  - Да, - ответил я. - Видел.
  - И они приходили?
  Я кивнул.
  - Помните об этом, - едва заметно улыбнулась госпожа озера. - Кажется, для вас это важно.
  Я пожелал ей от всей души искреннего счастья.
  Когда я вспрыгивал на коня, Ансельм подошел поближе и тихонько похлопал моего коня по крупу.
  - Знаете, - проговорил он, цедя слова. - Если это и в самом деле проклятие, вещь лучше уничтожить.
  Морщинки на его лице напряглись, затем он еще раз хлопнул лошадь по крупу, и мы отправились в путь.
  Я уезжал из замка на озере с легким сердцем. И с холодом в душе.
  Меня ждал Париж.
  
  Следующим же вечером я увиделся с Николаосом, который сообщил мне о смерти Леона.
  Я утешал его, и мы вместе выпили много вина.
  О снах я ему ничего так и не сказал. А он только рыдал у меня на плече, надсадно и тяжело. Он ничего не говорил мне из того, чем именно так зацепил его Леон. Но я знал о том, что кто-то может быть необходим до такой вот невыносимой, нетерпимой боли только из грез, увиденных в замке на озере. Кто-то где-то ждал меня. И я странным образом ощущал, что тот высокий человек из снов с запахом ладана жив. Я пообещал себе, что буду искать его и звать в своих снах.
  И если он спросит меня снова, я непременно расскажу ему, где я теперь.
  А еще я надеялся на то, что мы сумеем оказаться в Варшаве, равно как и на чудо встречи с той женщиной.
  Я впитывал в себя боль Николаоса, и она отдавалась болью во мне. Я пил чашу его боли, чтобы уменьшить его страдания.
  Ближе к рассвету Николаоса начало клонить ко сну. Он еще вещал что-то бессвязное о Сиде Руй Диасе, рядом с коим когда-то воевал в своем прошлом. И о том, что будет меня защищать и станет мне опорой также, как когда-то стал ему опорой великий Сид.
  А я думал о том, что ему суждено другое - найти свою родную душу, что разделит с ним все радости и печали и сделает его счастливым. Когда-нибудь. Так же как мне суждено встретиться с тем, кто тоскует по мне.
  
  Дворец Суассон
  Следующий день, послеполудье
  Николаос
  
  - Что же мне сделать с этой вещью? - королева сидела на троне, все также облаченная во вдовье черное.
  И на сей раз то, что было неведомым, стало явным - вещь лежала в ее руках.
  Три лика из белого металла с вплавленными камнями - красным - в средний лик, белым - левый и синим - в правый.
  - Мне думается, ее следует расплавить в кузнечном горне, - ответствовал я, - если уж она уцелела в огне костра.
  - Что ж, - она наклонила голову, - я поступлю, как вы говорите. Ибо это единственная надежда на то, что в моей стране настанут мирные времена.
  Судя по тому, что читалось на лице ее, она готова была исполнить твердо свое намерение.
  Я порадовался за нее - в моей душе еще тихо отгорала боль. Она саднила, но медленно растворялась. Все, чего я хотел больше всего было уехать подальше от Парижа, города, бередившего мою рану. Моим искренним желанием являлось никогда более сюда не возвращаться.
  В тот день я попрощался с Сильвеном и Ружери, и мы с Габриэлем отбыли в Рим.
  
  Рим
  Несколько дней спустя
  Габриэль
  
  Я все еще испытывал намерение ехать в Варшаву. И даже пытался разведать обстановку у Николаоса.
  - Что тебе до Варшавы? - спросил он.
  - Я очень хотел бы посмотреть этот город.
  - Причины?
  Я промолчал. Я не хотел лгать ему, но было бы, наверно, совершенно неосмотрительно сказать ему:
  - Я видел этот город во сне.
  И я все-таки сказал, потому что доверял.
  Он посмотрел на меня пристально, сузив глаза:
  - Может быть, друг мой. Может быть.
  Николаос словно подумал себе что-то свое, и я искренне пожалел о сказанном.
  В тот день Николаос велел мне навестить Иржи.
  Я дарил ему свой свет. А он, будто даром напоил меня эликсиром, дарующим блаженство и забвение.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"