Андрей
Тертый

Сайт автора

Паук

Котяра

Формула успеха

Инессочка

Питер-Москва

Тень

Рок

Серпантинки

Казнь

Эту историю мне рассказал отец.

В мае 1945 года в Ленинграде казнили пленных немцев. Объявление об этом мероприятии висело на вахте в общежитии и призывало студентов принять участие в торжестве победы над фашизмом. Студенту первого курса Николаю Т. было 18 лет, и он не участвовал в войне. На призывной комиссии 44 года ему сказали: - "Все, парень, теперь без тебя справимся! Диплом у тебя с отличием, так что давай, дуй в Ленинград, и поступай в институт. Страну поднимать надо!" Среди первокурсников их набора было много фронтовиков. Коридоры "Ленинградского Электротехнического института имени В.И.Ульянова (Ленина)" кипели новой, возрождающейся жизнью - солдатские гимнастерки, холщевые рубашки, ситцевые платьица пестрой радостной мозаикой раскрасили аудитории старинного института, совсем недавно еще стоявшие холодными и пустыми. Возбужденный гомон и смех неслись со всех сторон. Многие из ребят вернулись с войны инвалидами - кто без руки, кто на протезе. Бывшие фронтовики, а ныне студенты, ходили на занятия "при полном параде", в блеске орденов и медалей. Среди преподавателей также было много тех, кому война глубокой бороздой прошлась по судьбе. Иногда по коридору, величественно и гордо, в парадном офицерском мундире, со звездой Героя и "иконостасом" на груди, отталкиваясь от пола деревянными колодками, проезжал на своей тележке безногий профессор кафедры Электровакуумной техники полковник Непетейко Иван Поликарпович. Студенты-фронтовики останавливались и с подчеркнутой торжественностью отдавали честь боевому командиру. Он, не вынимая изжеванной папиросы изо рта, снисходительно кивал им в ответ. Было между ними в этот момент некое единство, которое не вмещалось в рамки учебного процесса - они видели кровь и знают, что такое смерть. Николай не видел смерти, и рассказы своих сокурсников, побывавших на войне, вызывали в его впечатлительной душе повышенный интерес и благоговение, он как бы примерял на свои юношеские плечи их судьбу.

Как и многие его сверстники того времени Коля писал стихи. Стихи были, естественно, про войну. Он, с некоторым ущербом для учебного процесса, записывал их в тонкие ученические тетради, которые хранил в тумбочке рядом с кроватью. Ночью, лежа без сна, под тревожное бормотание сквозь сон своих товарищей, соседей по комнате, подбирал он в уме горячие строки. В его широко раскрытых глазах, устремленных в темноту потресканного общежитского потолка, отражалось зарево боев. Коля вставал, закуривал папироску, и в трусах, набросив на плечи лишь пиджак, выходил в коридор. Там под тусклым светом лампочки, разложив на подоконнике заветную тетрадь, мелким аккуратным почерком исписывал он один лист за другим. В одной из таких тетрадок, как яблоневый сад по весне, распускалась и наливалась силой его "Баллада о Брестской крепости". Позже, на третьем или четвертом курсе, Николай завязал переписку с Твардовским, автором легендарной и популярнейшей в то время "Поэмы о Василии Теркине". Александр Трифонович очень бережно относился к молодым начинающим поэтам, и даже похвалил его. Николай испытал от этого прилив гордости и творческого вдохновения. Вообще, обстановка того времени как это ни странно располагала к творчеству - война, дымящаяся еще на улицах городов, вместе с болью и горем принесла в общество огромный потенциал яростных, взрывных эмоций, которые требовали выхода. И они, как заряд шаровой молнии, перетекали по чувствительным душам поэтов, выжигая их дотла и превращаясь в их сердцах в горячее пламя стихов и песен.

Объявление о казни было прямым отголоском войны. Все общежитие, словно возбужденный пчелиный рой, обсуждало предстоящее событие. По разному люди относились к нему: кто-то разражался бранью в адрес фашистских палачей, кто-то замыкался в себе, боясь даже на миг представить запланированную смерть. Но равнодушных не было.

Казнь была назначена на воскресенье, на 12 часов дня. Состояться она должна была на круглой площади перед кинотеатром "Гигант", что находится на пересечении Кондратьевского и Полюстровского проспектов в районе Финлянского вокзала. Там же, недалеко, находились и сейчас находятся "Кресты" - тюрьма, в которой содержались в ожидании исполнения приговора фашистские палачи. Жители Ленинграда заранее были оповещены о том, кто и за что приговорен к смерти. Казнили изуверов, отборных палачей, на руках которых была кровь мирных Советских людей, сожженные села и города. В списке приговоренных к казне фигурировало полтора десятка фамилий с указанием званий и должностей головорезов. Напротив каждой фамилии приводился короткий и страшный перечень их преступлений. За каждым словом этого перечня были десятки и сотни загубленных душ. Николай не один раз перечитывал этот страшный мортиролог. Пламя пожаров, стоны людей вставали перед мысленным взором юноши, пальцы непроизвольно сжимались в кулаки, желваки перекатывались под тонкой кожей. Пауль Юрген - оберфюррер СС, комендант концентрационного лагеря ... Сейчас он еще жив, ест тюремную баланду и... ждет смерти. Завтра он будет биться и хрипеть в петле на виселице. Ах, если б можно было сделать так, чтобы мучения их помножились на количество жертв, загубленных ими! Лицо юноши становилось бледным от ненависти. Возмездие неотвратимо. Какая то острая сладостная боль разливалась при этом в его груди - наслаждение от мысли о близком возмездии. Накануне дня казни Колька бегал на площадь и наблюдал за приготовлениями. Посреди площади, где раньше, до войны, была клумба, было установлено несколько деревянных конструкций в форме буквы П - виселицы. Пожилой столяр, прислонив к столбу, врытому в землю, деревянную лестницу, сильными короткими ударами вбивал гвозди в сочленения перекладин. Толпа зевак, тихонько переговариваясь между собой, наблюдала за его работой - укрепляет, понимающе шептались люди. Колька, широко раскрыв глаза тоже смотрел вместе со всеми на эти страшные приготовления.

И вот наступил день казни. Задолго до назначенного времени к площади, со всех четырех сторон, стал стекаться народ. Это были разные люди: молодые и старые, в гражданских пиджаках и военных гимнастерках. Большинство были гражданские. Много было молодежи. Над площадью висел приглушенный возбужденный гул толпы. Николай со своими приятелями пришли на площадь задолго до назначенного времени, им хотелось занять более удобные позиции, чтобы наблюдать за происходящим. Среди зрителей было много девушек, в том числе и из студенческого общежития. В небольшом отдалении Николай увидел Катю, она училась на параллельном потоке и тоже жила в общежитии. Эта девушка нравилась Кольке, но повода познакомиться с ней никак не находилось. Катя стояла вместе с подругами и лузгала семечки, она смеялась, глаза ее блестели от возбуждения, щечки румянились. Николай невольно залюбовался ее красотой, позабыв об окружающем, любовная тоска заволокла глаза парню.

В 11 часов к площади на двух грузовиках прибыл взвод внутренних войск. Солдаты оцепили часть площади и примыкающей к ней улицы, оттеснили толпу. Было ясно, что именно с той стороны привезут пленных.

Часы на башне кинотеатра показывали без четверти двенадцать.

Из репродукторов послышалась громкая музыка - "Вставай страна огромная, вставай на смертный бой..." - и через минуту со стороны оцепленного охраной переулка, рыча моторами, показалась колонна грузовиков. Толпа заволновалась. Николай вытянул шею и поверх голов смотрел на приближающуюся колонну. Из первой машины высыпал взвод автоматчиков с собаками. Огромные свирепые овчарки рвались со своих поводков. Толпа попятилась. Во второй машине находился взвод военных барабанщиков. Они строем расположились перед анфиладами кинотеатра и стали ждать команды. Затем на площадь въехали еще два грузовика. В них тоже находились наши солдаты. Несколько бойцов спрыгнули на землю, остальные остались в кузове. Машины начали маневрировать по площади. Каждая из машин разворачивалась и задним ходом осторожно подавала в проем П-образной деревянной конструкции. Рядом с Колькой стоял инвалид на костылях и комментировал все, что происходит на площади - "О-т! Пра-а-вильно ребятки! Петельку на шейку - и по газам... Пра-а-авильна!" Колька невольно бросил взгляд на лицо инвалида, неприятный холодок пробежался по его спине. Что-то мерзкое было в выражении лица этого человека. Кольке невольно вспомнилась огромная серая крыса, которая сидела в метре от умирающей от голода и болезни тетки Матрены в его родном Токмаке, в далеком теперь уже 43-м. Глаза мужика налились кровью, губы расплывались в страшной улыбке, щеки мелко тряслось от предстоящего удовольствия. Это для него разыгрывался этот спектакль. Не было бы его - не было бы и этой казни, стрельнули бы в затылок в подвале "Крестов" - и дело с концом. Впрочем, не только для него - скрежетнула в Колькиной голове гадкая мыслишка - но и для него, для Кольки, тоже.

Возбуждение в толпе нарастало. То тут, то там раздавались нетерпеливые выкрики, слышался истеричный пьяный смех. Николай снова обратил взор на площадь. Солдаты, откинув борта со всех четырех грузовиков, заканчивали привязывать веревки к перекладинам. Через мгновение на всех виселицах уже висело по четыре веревочных петли, они тихонько раскачивались под дуновениями легкого весеннего ветерка. В следующий миг на площади произошло какое-то неуловимое движение. Солдаты оцепления мгновенно сформировали полукруг, барабанщики под колоннадами кинотеатра напряженно замерли. "Везут! Везут!!" - послышались выкрики из толпы. Из переулка со стороны Полюстровского проспекта показался черный, обитый кованым железом "воронок". Въехав на площадь, он остановился в кольце взвода из автоматчиков. Из кабины воронка выскочил щеголеватый офицер и коротко отрапортовал командиру охраны. Словно шорох прибоя прокатился громкий шепот по толпе - "СМЕРШ! СМЕРШ!!" Николай догадался, что охрана из автоматчиков относится к этому легендарному и таинственному подразделению, о котором мало кто знал что-либо достоверное. Командир охранения отдал короткую команду бойцам, и те мгновенно организовали живой коридор. Офицер отпер заднюю дверь воронка и широко распахнул створки. Из машины, как из мрачного склепа, да и сами похожие на мертвецов, один за другим стали появляться фрицы. Руки у всех были связаны за спиной. Их одежда была истрепана, ни погон, ни иных знаков различия на них не было. Догадаться об их положении в армейской иерархии можно было только по отдельным элементам формы и по... лицам. Лица старших офицеров были мрачны и отрешенны, они неподвижно смотрели перед собой, и казалось, что происходящее вокруг мало их интересует. Другие, явно чином пониже, проявляли видимое беспокойство - исподлобья бросали злобные взгляды вокруг, шарахались от рвущихся на них с поводков огромных матерых псов. Народ на площади начал кричать: - "Смерть! Повесить их!! Повесить!!!"

Николай почувствовал, как все сжалось у него внутри, сердце обезумевшей птицей билось о грудную клетку. Кровь ветром шумела в голове и стучала в висках ритмами шаманского бубна. Ветер и бубен безумствовали в Колькиной душе, и он уже не отдавал себе отчета в том, что вокруг происходит. Он набрал в легкие побольше воздуха и вместе со всеми стал кричать - "Смерть!" Потом еще и еще. Но тут его внимание привлек молодой худощавый немец. Николай разглядел, что тот был совершенно юн. Возможно, он был ровесник Николая, а может быть еще моложе. По памяти представляя перед глазами список палачей, Коля пытался угадать - кто он такой. Может быть тот полицай, который расстрелял 40 сельских мирных жителей, а может быть член зондер-команды, который пытал пленных партизан. Было видно, что молодой немец сильно нервничал - походка его была дерганной, его покачивало, лицо то бледнело, то покрывалось красными пятнами. Пленных построили в шеренгу перед грузовиками, установленными под виселицами. Голос из репродукторов начал перечислялись зверства и преступления приговоренных к казни фашистов. После объявления очередной фамилии двое бойцов-СМЕРШевцев выхватывали из ряда приговоренных одного из них и, подхватив под связанные руки, тащили к машине. Лица старших фрицев были бесстрастны, холодная покорность судьбе отражалась на них. Спотыкаясь, подталкиваемые солдатами охраны, они шли к месту казни. Подойдя к машине - останавливались, двое бойцов, находящихся на борту, подхватывали их сверху за складки одежды и, словно мешки с картошкой, втаскивали в кузов. Уже на борту немцы кое-как поднимались на ноги и распрямлялись, руки у них оставались связанными за спиной. Один из бойцов быстрым движением накидывал фрицу петлю на шею и подтягивал узел. Так стоял фриц с петлей на шее, ожидая пока заполнятся соседние с ним места на виселице. С возвышения ему хорошо были видны лица негодующей толпы, кричащей и плющей в его сторону. О чем думал в этот момент палач, я не хочу говорить. Последним из первой партии казнимых выкрикнули имя того самого молодого фрица. Солдаты выхватили его из строя приговоренных и буквально поволокли к машине. Его ноги в потертых грязных сапогах тащились по земле, из под съехавшей на бок шинели было видно тщедушное, иссиня-белое тело. Около машины парень стал вырываться из рук солдат. В какой то момент это ему удалось, и он, как заяц, отпрыгнул далеко в сторону от грузовика и упал лицом на землю. Потом перевернулся на спину и стал сучить ногами, пытаясь подальше отползти от грузовика с виселицей. Лицо его было перекошено от страха, он с какой то детской мольбой смотрел на приближающихся к нему людей. Народ на площади затих. Солдаты подскочили к немцу, схватили его фалды шинели и снова попытались поставить его на ноги. Парень упал на колени и зарыдал. В повисшей тишине слышались только истеричные всхлипывания немца и короткие хрипловатые окрики командира охраны - "Взять... быстро... Петров, поднимай его..." Немца подняли на ноги и снова потащили к виселице. Он что то говорил солдатам, что-то пытался объяснить офицеру, руководящему казнью. Над площадью висела мертвая тишина. В этой тишине громко и резко прозвучал голос высокого сухопарого фрица. Развернувшись в сторону бьющегося в истерике юноши, он как из пистолета расстреливал его короткими хлесткими фразами. Жилы на шее эсэсовца вздулись, его пронзительный орлиный профиль напоминал барельеф на медали, голос звенел силой и властью. Колька разобрал отдельные слова, что-то вроде - молчать, трус! Скотина! - и что-то еще. На мгновение парень затих. Этим воспользовались солдаты и быстро втащили фрица на помост кузова. Там, не давая немцу опомниться, один из бойцов обхватил его за спину и приподнял, другой попытался накинуть ему на голову петлю. С первого раза это не удалось, парень крутил головой, не давая накинуть на себя веревку. Со второго раза петля прочно обхватила его тонкую шею. Почувствовав на себе удавку, немец взвыл, слезы ручьем бежали по его лицу, губы тряслись в безудержных рыданиях. Он закатил к небу глаза и судорожно причитал - о майн гот! О майн гот!! Один из бойцов спрыгнул на землю и поспешно, не дожидаясь команды офицера, махнул водителю рукой - пошел. Машина, взревев мотором, рванула вперед. Второй боец, который задержался в кузове, не удержался на ногах и кубарем полетел на землю. Четверо фрицев, как по команде рухнули вниз. Кольке хорошо было видно, как в смертельной гримасе исказились их лица. Мгновение они дергались на веревках, покачиваясь как маятники под перекладиной. Потом лица их набрякли и посинели, у кого-то вывалился язык, молодой палач, который так не хотел умирать, медленно вращался по кругу, страдальчески закатив к небу выпученные глаза...

Ударила барабанная дробь. Она должна была ударить раньше, в тот момент, когда приговоренным накинут веревку на шею, но возня с этим истеричным немцем несколько сбила сценарий казни. Вслед за барабанным боем воздух взорвался ревом толпы, до этого молчавшей в оцепенении. Затем раздались крики: "Давай следующих".

В этот момент Николай вспомнил про Катю. Он обернулся и стал искать глазами девушку. Безумствующая толпа оттеснила девушек с того места, где они стояли с подругами, и Коля не сразу нашел ее в толпе. Катино лицо было белым, как мел, в широко раскрытых глазах застыли ужас и слезы. В этот момент Коля понял, что ему нужно делать. Может быть он понял, что ему нужно в жизни вообще. Он протиснулся между людей, взял девушку за руку и повел ее прочь. Потом они молча шли по переулкам Выборгской стороны до своего общежития. Из распахнутых окон к ним неслись залихватские звуки гармошки и пьяные разудалые песни. Время от времени до них доносилась барабанная дробь и крики толпы. Но их это уже не трогало.