Тень
Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
|
|
||||
| ||||
|
|
||||
| ||||
Андрей
|
Тень. Побег через смертьАннотация. Память умершего в тюрьме зэка переселяется в мозг другого человека и заставляет его жить нерешенными при жизни проблемами этого человека. Вместе с чужой памятью человек обретает чужие привычки, пристрастия, чужую боль и чужие чувства.
*** В конце октября часто выпадает снег. Он покрывает разбухшую от дождей землю белым саваном; низкие темные тучи над пустынными полями, черное воронье и вязкая грязь под ногами, а на душе мрак. Я иду по проселку к кладбищу. В стороне чернеют избы, за избами виднеется летное поле аэродрома. Когда я оборачиваюсь, то вижу массивное здание тюрьмы. Это Торжок, один из тысячи провинциальных городков России. И в нем живут люди. Возможно некоторые из них даже счастливы. Но мне почему то такие здесь не встретились. Я шел на могилу к человеку, которого я никогда не видел. Мы были знакомы с ним лишь по переписке - года полтора назад он откликнулся на одно из моих объявлений по поводу продажи книг. В то время я находился, мягко говоря, не в лучшем положении. С работой были проблемы и я потихоньку распродавал свои книги. Его заинтересовала одна из книг Ницше, которая редко включается издателями в сборники его произведений ("Воля к власти"). Покупать эту книгу он не собирался - это я сразу понял, но что-то в его письме меня зацепило. Поначалу я не придал значения его странному обратному адресу - ну, думаю, может в армии человек служит, или общежитие такое. Потом то я понял, что это за "общежитие". Это была тюрьма. В то время, когда завязалась наша переписка, я еще не занимался литературным творчеством, и лишь смутно предполагал, что некоторые события своей жизни или, к примеру, фантазии можно более менее складно изложить на бумаге. Потенциально я всегда имел склонность к такому сочинительству, но до некоторых пор все это выливалось в составление научно-технических отчетов, да в письма. Наверное у меня это получалось не плохо, но оценивать себя самому мне трудно. Другое дело сопоставить себя с другим, в чем то похожим на тебя человеком. С первых же писем, полученных от моего нового знакомого, я понял, что имею дело с человеком образованным и неординарным. Он ярко и эмоционально излагал свои мысли, он свободно говорил на любые темы, а главное - мне казалось что наши взгляды во многом совпадают. Порою мне казалось, что он опережает мои мысли - ведь я бы мог сказать то же самое - с восхищением думал я, ведь я же точно так же и думаю. Без сомнения мы были единомышленниками по многим вопросам. Но, конечно, он был намного опытнее меня просто по жизни, он был старше меня почти на двенадцать лет. Кроме того, его положение заключенного и несомненная его одаренность, вызывали у меня к нему какое-то благоговейное изумление. У меня таких катаклизмов в судьбе не было, а у него было. Смог ли бы я все это вынести? Также я предполагал, что тюрьма и духовное одиночество обостряют в человеке чувства - видно было, что он явно испытывал жажду человеческого, точнее творческого общения. Я чувствовал, как он осторожно прощупывает меня, как бережно прикасается к темам, которые не принято обсуждать с первым встречным. Да мне и самому было душно в той обстановке, в которой я находился в то время. Однозначно я переживал крах тех жизненных ценностей, которыми жил ранее. Достаточно сказать, что в тот период я работал дворником. Я находился как бы в скорлупе, в которую сознательно пытался спрятаться от серой унылой действительности; в ней я зализывал душевные раны и пытался найти в себе силы для дальнейшей борьбы за существование. Я сам ощущал себя как в тюрьме, хотя никогда не претендовал на лавры мученика. В общем, было у нас что-то общее, по крайней мере мне так казалось. Естественно, мне было интересно за что он сел, какие обстоятельства могли привести человека столь похожего на тебя на скамью подсудимых, что осталось позади в его прежней жизни, и как он живет в новой. Но напрямую интересоваться этим было бестактно. Сам он ограничивался лишь констатацией фактов - осужден по 102-й за убийство, четыре года отсидел, осталось еще шесть. Написал, что "ходит в мужиках". А что еще писать о теперешнем его положении не знает - "Поверь, старик, романтики здесь маловато. Вот освобожусь, встретимся, если захочешь, тогда и расскажу". Да я и не настаивал. Я чувствовал, что на душе у него тоска, и душой он находился далеко далеко в другом месте, а может быть в другом мире. Позже он обронил, что очень удивился, когда получил от меня ответ на свое первое письмо. По всей видимости другие (если они были) не пожелали общаться с зэком. Да я бы тоже не стал, но я уже сказал, что чем то он меня зацепил. Постепенно, от письма к письму, мы все больше открывались друг другу. Мы были предельно откровенны. Я чувствовал, что он дорожит нашим знакомством, да и меня тоже влекло к этому человеку. Порою мне казалось, что он вползает в мою жизнь и живет как бы во мне. Темы нашей переписки с каждым разом становились все острее и откровеннее. Мы говорили обо всем, начиная от веселых рассказов из студенческой жизни и кончая философскими размышлениями о смысле жизни. Естественно, говорили о женщинах. Говорили так, как говорят об этом два мужика, не обремененные светскими условностями и прочими моральными запретами. По-видимому там, в неволе, эта тема была особенно популярна. Позднее из этой фривольной переписки появились первые "Фрагменты из запредельного". Он писал мне, что ребята, его сокамерники, высоко оценили мои первые творения из этого цикла. Я был польщен! Позже я с изумлением узнал от него, что он тоже пишет. До тюрьмы он имел даже опубликованные сборник стихов и повесть, которые я разыскал в каталоге библиотеки. Если бы я наткнулся на них случайно, то не придал бы им значения, но зная автора, я перечитывал их с особым тщанием и находил в них многозначительные, почти провидческие моменты. Наша переписка продолжалась около года. Постепенно я узнавал о его жизни. Он жил в том же городе, что и я. Учился, потом работал инженером, после организовал собственное дело. У него остались жена, с которой он был разведен еще до тюрьмы, и сын. О своей семейной жизни он писал скупо и неохотно, да и действительно, чего время тратить, а главное бумагу, на описание бытовых неурядиц. В общем ясно было, что если люди разведены, то и говорить здесь не о чем. И все же тема эта словно призрак, словно тень, постоянно лежала на всех вопросах, которых мы касались, а позже я понял, что и на событиях, которые привели к трагической развязке. Нам так и не суждено было увидеться. Через какое то время наша переписка оборвалась. Последнее письмо он написал мне с больничной койки. Он писал: - "... Кажется срок мой подходит к концу. Да и нормально. Может быть там мы снова встретимся с Ней. Я почему то верю в это. И я уже знаю даже что я ей скажу. Ох, скорей бы! Просьбочка к тебе есть небольшая - если тебя не затруднит, позванивай время от времени моему парню, может подсобишь чем, если будет нужно. Мне будет приятно. Пиши, не бросай это занятие. У тебя нормально получается. Прощай." Он умер от туберкулеза в тюремной больнице. Я узнал об этом из письма начальника тюрьмы, которое получил по обратному адресу в ответ на мое последнее письмо своему другу. В нем говорилось, что такой-то скончался такого-то числа в тюремном лазарете. Похоронен на местном кладбище, номер захоронения такой-то. Из этих официальных строк я понял, что никто из родственников и близких не приехал проводить его в последний путь. Собственно, я не знаю, может быть так положено поступать с умершими заключенными, но на душе у меня было скверно. Какая-то боль не давала мне покоя, и после некоторых раздумий я решил поехать в Торжок, поправить могилу да помянуть своего друга рюмкой водки. 2. Я долго бродил по кладбищу в поисках могилы. Спросить и уточнить было не у кого. Ни сторожа, ни каких либо других работников поблизости не было. Да и охранять там было решительно нечего - покосившиеся кресты, убогие надгробия, да поржавевшие оградки. Время было сравнительно раннее и людей на кладбище не было. Я бродил между могил, машинально читая надписи на надгробиях, и размышлял - где могут хоронить зэков. В отдалении я увидел темную фигуру женщины. Она неторопливо шла по направлению к выходу. Я свернул с дорожки и, лавируя между могилами, поспешил к ней. Подойдя на расстояние с которого можно общаться не повышая голос, я поинтересовался - не знает ли она случайно где здесь хоронят людей, умерших на зоне. Она бросила на меня тяжелый взгляд и после некоторого, как мне показалось колебания, махнула рукой в направлении крутого оврага, который чернел на границе поля. Я пошел в направлении, указанном женщиной. По дороге мне встречались свежевырытые могилы, меня поразила их маленькая глубина, она была не более метра. Наконец я набрел на ряд однотипных, еле различимых над поверхностью земли холмиков. С трудом разбирая полустертый временем и непогодой текст на фанерных табличках , воткнутых в мерзлую землю, я медленно перемещался от могилы к могиле. Я знал, что похоронен он был примерно полгода назад и его могила должна была быть сравнительно свежая, но с каждой минутой надежда найти ее таяла. И все-таки я ее нашел. Она почти впритык примыкала к колхозному полю, буквально в полутора метрах от нее проходила глубокая борозда, оставленная колхозным трактором. Текст на фанерной табличке был вполне различим и никаких сомнений, что это он у меня не было. Я стоял и думал. Вот здесь упокоился человек, который жил, любил и страдал. Что от него осталось? Ничего. Я снял рюкзак и положил его на землю. Достал бутылку водки, хлеб и стакан. Налил себе полстакана и выпил большим глотком. По телу побежало приятное тепло. Я распрямился и посмотрел вокруг. В голову полезли разные мысли. Горя или какой-либо печали я не испытывал. Наоборот, я испытывал удовлетворение и покой. Удовлетворение, что я его нашел, что пришел к нему. Вот он лежит здесь, среди этой суровой красоты, чего там говорить - не самое плохое место для последнего упокоения. Я взял бутылку и налил себе еще. Помолчав немного, опрокинул в себя. Хорошо! В рюкзаке у меня лежали его письма. Я помнил их практически наизусть, но сейчас мне захотелось перечитать какое-либо из них. Я вытащил одно наугад, предварительно суеверно загадав, что это он, своей рукой берет это письмо, именно его ему сейчас приятно будет послушать. Это было одно из писем, где он рассказывал о своей любви, любви к женщине, с которой свел его случай и с которой разлучил его рок. Она ушла из жизни чуть раньше него и смерть ее позвала за собой и его тоже. Развернув сложенные вчетверо простые тетрадные листочки, я начал читать в полголоса. "...Острые коготки, гладкая шерстка. Она лежит у меня на коленях и блаженно жмурится, глядя мне в глаза. Рука сама тянется к ее мягкому теплому животику, пальцы погружаются в теплую, чуть влажноватую шерстку. Низкое утробное урчание усиливается. Кажется, что оно заполняет все пространство, проникая в меня, я ощущаю его животом, испытывая от этого настоящее блаженство. Она меня обожает! Она позволяет мне все. Любое мое желание многократно усиливается в ней, и наши тела переплетаются липкими щупальцами животной страсти. Изощренный разврат сочится из каждой складочки ее тела, она горячо шепчет мне на ухо немыслимые в своей непристойности слова. Я вхожу в нее, в мокрую, горячую, скользкую, ощущая глубоко внутри упругую хватку ее тела. В ее глазах уже не страсть, а безумие. Чувствую, как кожа на моей спине трещит под ее длинными крепкими ноготками. Из ее полуоткрытого алого ротика вырывается долгий протяжный крик, стон, вопль, который переходит в судорожные рыдания; крупная дрожь сотрясает ее тело, созданное Творцом для восхищения и любви... Потом мы долго лежим неподвижно, предаваясь неге и расслабленности. Она, перебирая пальчиками по моему телу, шепчет мне в ухо что-то смешливое и непристойное. Я, разомленный, с чувством хорошо выполненной работы лежу неподвижно, разбросавшись на растерзанной постели, великодушно позволяя ей ласкать себя, купаясь в ее нежности и обожании. В голове лениво перекатываются сладкие мысли. "Она меня обожает, это нормально. Хотя, интересно, почему? Впрочем, понятно - с "Каплей" она не расстается даже в постели, а "Инессочку" всем своим знакомым раздала почитать. Неужели она и вправду считает меня гением?! Ну, то что я только что совершил подвиг - это понятно, но она же сама говорит, что для нее это не главное. Хе, это все они так говорят, а вот если бы у меня был стрючок-сморчок вместо моего, что бы тогда сказала?! Хотя, не такой уж он и большой. Н-да. Нет, наверное, тут что то другое. Уж ей то мужика найти - раз плюнуть. Тачка, бабки! А вот лежим у меня в коммуналочке и ничего ей другого не надо. Во - мобильник зазвонил, даже тут ее достают. Не хочет брать, говорит - плевать. Настоял, чтобы взяла - может быть муж, говорю, звонит, волнуется все ж таки. Нет, пожалуй, не муж, трубку бросила, даже не попрощавшись. Ну, точно кошка, или даже тигрица, в зубки такой попасть - ой-ой-ой! Чем она, интересно, занимается? Говорит - в банке работает. Насколько я знаю, в банке уж если работают, то - работают, а она вон - только что из Канады прилетела и уже неделю живет у меня". "Кто это?" - спрашиваю. "Так, знакомые ребята, тачку ремонтируют". Мысль вдруг сделала крутой поворот и потекла по другому руслу. "Вчера опять приходили мои "знакомые ребята". Два с половиной года назад я им проценты не доплатил и теперь они снова вспомнили обо мне. Тогда я попал в серьезный переплет и, чтобы погасить долг мне пришлось расстаться практически со всем, что у меня было. На "проценты" правда, все равно не хватило. А теперь они "сетуют", что уж больно долго ждать им приходится. Козлы. Видят же, что практически ничего не осталось. Суки!" Она вмиг почувствовала перемену моего настроения. Склонившись надо мной, она с тревогой смотрела мне в глаза. Ее упругая полная грудь легла на меня и плавно облегла мою грудную клетку. Нет, все же она чертовски красива! - мелькнула в голове мысль, перебивая предыдущую. Н-да - усмехнулся я, кончив читать - писать про себя, любимого, легко и приятно. Затем, пьяно подмигнув могильному холмику, уже серьезно продолжил - да нет, нормально, старик, я бы также написал... А если не любить себя самому, то кто ж тебя еще полюбит?!. Эти глумливые слова, обращенные к мертвому человеку, меня рассмешили самого, и мне показалось, что откуда то сверху мне тоже улыбнулись. Мы всегда понимали друг друга. Я поднял голову и посмотрел в высокое небо. На соседней березе сидела большая черная ворона. Она смотрела на меня бусинками черных блестящих глаз. Я невольно задержал на ней свой взгляд и мы несколько мгновений смотрели друг другу в глаза. Я видел, что она явно нервничала. Она била своим крепким клювом по ветке дерева и казалось готова была пробить мне череп, если бы ее подпустили ко мне поближе. Какой то холодок пробежал у меня по спине. Надо было уже собираться. Я закинул рюкзак за плечо и бросив взгляд на могилу своего друга повернулся и пошел к выходу. Вдруг я почувствовал у себя за спиной какое то движение. Я резко обернулся. Огромная, словно черная курица, она висела над моей головой широко раскрыв свой клюв. Красный острый язык, словно змеиное жало торчало из него. Она громко что-то кричала мне в лицо. Я машинально пригнулся, втянув голову в плечи, затем схватил с земли палку и замахнулся на наглую птицу. Так я и шел по кладбищу, постоянно озираясь и отмахиваясь от преследующей меня бестии. Только выйдя за пределы какого-то невидимого магического круга, я увидел, что она отвязалась от меня. Но долго я еще слышал ее надрывный хриплый крик над притихшим кладбищем. 3. Остаток дня и весь следующий день я посвятил обустройству могилы своего друга. В местной гранитной мастерской я заказал мраморную плитку с надписью фамилии имени отчества, года рождения и смерти. Два мужичка за небольшую дополнительную плату быстренько мне все это сделали и установили на могиле небольшой гранитный памятник, обнесенный невысокой железной оградкой. Теперь я был спокоен, что по весне колхозный тракторист не перепашет с бодунища еле различимый над поверхностью земли холмик. К вечеру разыгралась сильная метель, но я к этому времени уже сидел в поезде и, откупорив бутылочку местного пива, смотрел в черноту ночи, прижавшись лбом к холодному стеклу вагонного окна. Снежные беснующиеся заряды разыгравшейся непогоды вырывали из моей памяти строчки его писем. Они были такими объемными, яркими и отчетливыми, что скорее были похожи на воспоминания. Так бывает, когда память захватит тебя, закружит и унесет в далекие светлые дни, когда-то прожитые тобой, и на губах твоих появляется от этого счастливая блуждающая улыбка: "... Метель в Москве заметала улицы колючей снежной поземкой. Я спешил домой. Бежал домой сквозь хлесткие снежные заряды, предвкушая, как в облаке морозной свежести окунусь в ее жаркие, страстные объятия. Подходя к дому я увидел своего бывшего кредитора, который заявлялся ко мне накануне требуя невыплаченные проценты. Он стоял возле своей потрепанной "девятки" и вид у него был жалкий. "Так!"- злорадно отметил я про себя. Вообще-то злобы к нему я не испытывал, хотя неприятностей связанных с ним у меня было не мало. Он был вполне обычным человеком, имел даже какое-то театральное образование, но при этом был связан с "некой" коммерческой структурой, и я в свое время, когда занимался бизнесом, успешно и без проблем занимал у него крупные суммы денег. Проценты, под которые я занимал эти суммы были, конечно, жлобскими, но, тем не менее, мне всегда удавалось возвратить все в срок и с выгодой для себя. Все это были довольно рискованные сделки, но мне везло. Но однажды фортуна мне изменила, и из преуспевающего бизнесмена я сделался полным банкротом. О том периоде своей жизни у меня даже написан рассказ -"Формула успеха" называется. Там мой герой успешно выкрутился из ситуации и даже преуспел, на самом же деле все было немного по другому. Я быстренько распродал все свое движимое и недвижимое имущество, а поскольку еще несколько ранее я свалил и от жены, то максимум что я мог себе позволить, и то за счет невыплаченных процентов, это оставить за собой комнату в коммуналке, которая осталась за мной после развода с первой супругой. Живя в ней, я и познакомился со своей второй женой, там же у нас родился и ребенок. Позднее на деньги, заработанные на сделках с недвижимость, и не без помощи ее родителей, мы приобрели отдельную квартиру. Свою коммуналочку я по разным причинам не трогал, оставаясь в ней и прописанным все время. Теперь это пригодилось, поскольку возвращаться к жене как-то не очень хотелось. Завидев меня, мой знакомый засеменил ко мне, уже издалека приветственно махая рукой. Это был уже не тот "хозяин положения", который вчера надменно диктовал мне условия, стоя в окружении четырех амбалов! Надо сказать, что их визит для меня был неожиданностью, потому что два с половиной года назад, мне удалось найти верный ход в создавшейся ситуации, и вопрос о невыплаченных процентах считался между нами закрытым. "Привет, шеф" - каким то заискивающим голоском пропел он. Я сдержанно кивнул, ожидая что он скажет дальше, с удовлетворением при этом отметив, что лицо его стало несколько асимметричным, и даже толстый слой грима и пудры не мог скрыть огромный багровый синяк под глазом. Он поспешно протянул мне тонкую потную ладонь. "Привет" - процедил я сквозь зубы, выжидательно глядя на него. "Давай поговорим" - он показал рукой в сторону машины, приглашая туда. Мы сели в машину, вид у которой был соответствущим хозяину - заднее стекло было разбито и затянуто клеенкой. "Извини, братан! Все нормально, ошибочка вышла - обсчитались немного" - скороговоркой выпалил он - " Долгов за тобой нет, все нормально.. все нормально.." Я усмехнулся про себя, отметив вполне цивильную его речь, почти без фени и прочих распальцовок, которые были еще накануне. "Расписку мою принес?" - поинтересовался я. Он торопливо полез в карман и вынул потрепанный листочек, на котором я когда то писал свои обязательства. Эта расписка была, как змеиное жало, которое постоянно все это время было нацелено на меня и отравляло мне кровь. Теперь оно было вырвано у змеи и я испытал от этого явное облегчение. Я даже ощутил к своему бывшему партнеру какую то симпатию, хотя, пожалуй, это было все-таки любопытство. Взглянув на его лицо я спросил - "Упал что ли где то?" Сочувствие, которое я вложил в свои слова по-видимому прорвало запруду его эмоций, и он заверещал - "Земеля, скажи только СВОЕЙ, чтобы мне больше не звонила", у меня в записной книжке были и его домашний телефон и его адрес. Голос его задрожал. У меня мелькнуло смутное подозрение, что речь идет не о той, которая непрерывно заполняла все мои мысли последнее время. С чего бы это ей звонить ему, - пронеслось у меня в голове, - что, ей больше позвонить некому? "Кого ты имеешь ввиду?" - спросил я, изумляясь собственной догадке. "Ну... твоя жена"! У меня отвисла челюсть от неожиданности, и я с изумлением уставился на него. Жена?!! Причем здесь жена? "И что, она тебе сама позвонила!!?" "Ну да, это же она тебя заказала, мы же, ты помнишь, вопрос то закрыли. Говорит - если вышибите его из его конуры, пять штук вам сверх того, что с него выбьете, отвалю. Во, сука!" Последние слова меня покоробили и я помрачнел - "Это не твое дело что она обо мне говорит", - процедил я сквозь зубы. Он начал испуганно извиняться, поняв, что сказал что то не то. Я молча раздумывал, что делать дальше. "Телефон есть?" - спросил я просто для проформы, зная, что у него всегда с собой трубка. Он плаксиво скуксился - "Откуда, братан?! Твои же все расколошматили" - он по-детски всхлипнул и шмыгнул носом. Я чуть не расхохотался от мысли, что в этот момент вполне уместно было бы погладить его по головке. "Твои" - отметил я про себя , сардонически усмехаясь, а "ты", значит - её. Мы подошли к телефон-автомату и я сделал знак ему набрать номер, я не сомневался, что он помнит его наизусть. Он набрал номер и, когда на другом конце сняли трубку, скороговоркой выпалил туда, что мол никаких претензий ОНИ ко мне не имеют и просит ему больше не звонить. На другом конце после долгой паузы молча бросили трубку. В этот момент в темной морозной мгле мне померещилось что-то черное, в ярости заламывающее руки и воющее в бессильной лютой злобе. Но скорее всего это было просто завывание снежной пурги. Мы попрощались с ним как добрые знакомые и я пошел в подъезд. Я влетел в подъезд! Взлетел по лестнице на свой второй этаж, за спиной ощущая крылья, необыкновенная легкость во всем теле кружила мне голову. Мне нетерпелось поскорее увидеть ее, своего ангела-хранителя, своего необузданного чертенка, свою маленькую развратницу, пушистого котенка с остренькими крепкими коготками. Она сидела в ночной рубашке на помятой постели с наушниками на голове, перед ней был диктофон, а в руках отпечатанные накануне мною листы. Лицо ее было одухотворенное и возвышенное. Мельком глянув на меня, она жестом приказала мне молчать и торжественно продекламировала заключительные строчки -
Проснулся я когда поезд подходил уже к перрону Казанского вокзала. 4. Я вышел из поезда и пошел по перрону. Мыслями я все еще был там, в Торжке. Хорошо, что все так удачно получилось - размышлял я - на денечек бы позже приехал - попал бы в непогоду и ни за что бы не нашел могилу. Снегом замело бы - и привет. На часах было 6 утра - отлично, подумал я, даже домой успею заехать перед работой. В то время мы жили с женой и сыном в Южном Бутове - не ближний свет, но нам всем там очень нравилось: новая просторная квартира, чистый воздух, лес рядом, да и от родителей, тестя с тещей, подальше. С работой тоже к тому времени все наладилось. Возвращаться домой и так всегда приятно, но сейчас я чувствовал что-то совершенно особенное. Словно я вернулся в родной, любимый город после долгого отсутствия, вернулся, преисполненный творческих планов, с багажом новых ощущений и нерастраченных желаний. Душа моя пела! Напевая себе под нос какой-то бравурный марш, я почти вприпрыжку помчался к метро. Заскочил в вагон и плюхнулся на сиденье. Какие же симпатичные люди вокруг! - мелькнуло в голове. Вот они едут куда-то, каждый по своим делам. И я еду. Сам по себе. Свободный. Вольный... Причем здесь "вольный"? - удивился я собственным мыслям. М-да, по-видимому сказывается посещение тех скорбных мест, откуда я только что приехал. Люди - и здесь и там. Одни едут куда-то, чем-то озабоченные, может быть в плохом настроении. Но свободные. А другие... Я прикрыл глаза пытаясь представить себе, чем в это время могут заниматься "другие". В голове легко и отчетливо проявилась картина. Тесная тюремная камера. Стены, выкрашенные грязно- зеленой облупившейся во многих местах краской. Вдоль стен стоят нары в два яруса, на них лежат зэки. Из под дырявых одеял торчат ноги, руки, затылки, у кого наголо бритые, с багровыми рубцами шрамов, у кого просто лысые, плешивые. Зэки лежат и на полу под нарами, некоторые сидят у стены. В углу камеры стоит параша, около нее, положив голову на толчек спит зэк - "мокрица", занимающий низшее положение в камерной иерархии. В камере жара и вонь. Свет от тусклой лампочки под потолком почти не достигает пола; я вижу как в темном углу на нарах, сухопарый, весь татуированный зэк, по тюремной терминологии "блатной", дрючит пидара. Блатной что-то негромко наставительно говорит пидару и время от времени резко бьет его ребром ладони по спине. Пидар, сдержанно охая, покорно стоит на коленках, уткнувшись лицом в сбившийся матрац. Слышен отчаяный скрип деревянных нар. Меня это не касается, да и никого это тоже не касается, пидар, конечно, хоть и человек, но он пидар, и этим все сказано. Я лежу на своем месте и прикрыв глаза пытаюсь сформулировать мысль, которая должна принадлежать одному из персонажей моего произведения. Вот уже несколько месяцев, коротая срок, я пишу его в засаленной ученической тетрадке огрызком простого карандаша: "...Власть! Это сладкое, дурманящее слово, от которого люди сходят с ума. Власть не дают, властью нельзя поделиться. Власть отбирают, завоевывают ее силой и кровью, за нее платят жизнью. За нее бьются насмерть короли на поле брани и зэки в тюремной камере. Воля к власти сильнее воли к жизни. Она как наркотик - один раз испробовал и погиб. Врожденная властность - дар Божий, или печать Сатаны? Скорее - Сатаны, поскольку она не абсолютна, она - относительна. Власть над чем? Над людьми, над умами, над рабами, над шайкой бандитов. Над душой и телом.... Над жизнью и смертью..." Тетради, их пять штук, лежат у меня под матрацем. Они никому не нужны кроме меня и опасаться надо только того, чтобы какая-нибудь шваль не использовала их на подтирку. Однажды мне уже пришлось отделать за это глумливую рожу одного из "блатничков". Самому, правда, тогда тоже досталось, но с тех пор на мои вещи никто не посягается. Вот только кончаются тетрадочки уж больно скоро. Хорошо хоть дружбан с воли нарисовался, надо бы отписать ему, чтобы побольше пустых листов в конверт клал. Вообще, мне с ним повезло. Лох, конечно, но мужик неплохой. Пишет, старается. Пишет, правда, неплохо, ребятам нравится. А когда с картинкой чего-нибудь пришлет, так вся камера плывет. Смех. Даже Дрын, пахан криворожий, и тот под одеялом дрочит, никакие пидары ему тогда не нужны. Да, блин, совсем забыл, надо же ответ дружбану сегодня отписать - сегодня все же почту забирают. Беру карандаш, новый листок бумаги, минуту рассматриваю серый, в грязных подтеках потолок... и вот я снова на воле. Пускай мужик позавидует: "...Она лежит у меня на руке и из ее полуоткрытого ротика медленно течет слюнка мне на плечо. Я чувствую неторопкое ее течение мне подмышку и дальше по боку на простыню. Невольно улыбаюсь этому, потому что мне щекотно. Хочется смахнуть эту шаловливую струйку, но боюсь разбудить котенка, который мерно посапывает на мне, обхватив меня своей лапкой и забросив на меня свою голую ножку. И все же не могу удержаться, чтобы не поцеловать ее в эти припухшие губки, которые пускают на меня слюнку. Осторожно поворачиваю ее головку к себе и прикасаюсь губами к ее губам. Она инстинктивно, даже не открывая глаз подставляет мне свой алый, горячий ротик. Я нежно, осторожно целую ее, она блаженно улыбается во сне и снова словно зарывается в меня всем своим существом. Осторожно устраиваюсь так, чтобы ей было удобно на мне; она будет спать еще дальше. Я вижу, как сквозь задернутые шторы струится хмурый рассвет. Сна уже нет, я лежу и думаю. За эти последние дни, которые она живет у меня, я многое узнал про нее. Я был невольным участником событий ее бурной и, я бы сказал, небезопасной жизни. На моих глазах принимались решения, о которых мне было и подумать жутко. С моего телефона, который раньше ничего кроме обычной бытовухи не слыхал, отдавались распоряжения в десятки, если не сотню городов мира. Я восхищался глядя на нее, как она, одной рукой вытирая свою писичку после меня, другой прижимает трубку к своему маленькому ушку и ангельским голоском диктует приказания на французском - Tu dois trouver cet homme et prendre de lui la dette. Lance n'oubliera pas sur les pour-cents..(- Вы должны получить с нее сто тысяч. И не забудьте пожалуйста про проценты...) Затем, послав мне очаровательнейшую улыбочку, как бы извинясь передо мной за эти вынужденные отвлечения, крутит снова телефонный диск - "Сейчас еще в Лондон позвоню и все, отключаем аппарат". Вчера пришел счет за телефонные переговоры, в котором фигурировала цифра, которую я называть просто не буду. Естественно, никаких денег с меня и не предполагалось, в этом я и не сомневался - ну, даст она пару тысяч баксов, пойду и оплачу, может на пиво еще останется - думал я. Но и пиво тоже обломилось! Она просто взяла эту бумашку у меня из рук и куда-то позвонила - неужели ты думаешь, я отпущу тебя от себя, хотя бы на минуточку?! Н-да. Ко всему прочему, она еще и ревнива. Она жутко ревнива и ничего объяснить ей просто невозможно. Обыкновенный звонок моей сотрудницы с работы вызывает у нее истерику. Она грозится обанкротить мою фирму (где я, в смысле, работаю), она грозится уволить меня отовсюда и навсегда, она грозится выцарапать глаза всем этим "шлюхам, которые там вокруг меня увиваются". Я говорю - "Фирму - пожалуйста, громи, топчи, мне не жалко! Но девушек, то зачем трогать?" Она с размаху бьет меня по лицу, я пытаюсь обнять ее и приласкать. Она вырывается от меня, хватает свою сумочку и, посылая в мой адрес немыслимые проклятия и угрозы, вылетает за дверь. Я бросаюсь на диван, проклиная себя за несдержанность. Потом, выждав некоторое время, набираю ее номер. Трубка долго пищит. Потом я слышу ее тихий голос. Она плачет. Мой котенок плачет! Горько, горько плачет. Я, не в силах справляться с комком, подступившим к горлу, умоляю, упрашиваю ее вернуться. С трудом вытаскиваю у нее признание где она находится. Оказывается, возле булочной. Бегу туда, набросив на голое тело пальто. Она стоит, стройненькая, миниатюрненькая, вся облаченная в кожу, волосы растрепаны, носик и глазки распухли от слез. Я нежно обнимаю ее и веду к себе. Краем глаза замечаю стоящий на другой стороне улицы черный джип "мерседес" в котором кто-то сидит и пристально смотрит на нас. Встретившись с ними взглядом, я чувствую как между нашими зрачками словно электрический разряд пробегает искра; они поспешно опускают глаза, чтобы не выдать себя, и отворачиваются. "Черт", - думаю, - "надо бы куртяшку поприличнее себе что ли купить". И вот ее глаза снова сияют. В них, словно в чистом небе после грозы, искрится яркое солнце. Оно постепенно прогревает все вокруг и вновь воцаряется зной. Вчера она предложила мне ехать с ней в Канаду. Навсегда. "А как же муж?" - спрашиваю. "Неужели я тебя в месте с мужем возьму! Ты и будешь моим мужем, мы же с тобой поженимся!" Женитьбой меня не удивишь, не в первой, но вот ехать в Канаду... "Что я там буду делать?", - спрашиваю. "Глупый, у тебя будет все! Кроме тебя мне никто не нужен. Только власть разделим на двоих." И вот я лежу в утренней полутьме и размышляю над ее словами. Она действительно готова поделиться со мной всем, что у нее есть. Даже властью! Как она себе это представляет? У меня будет все. Точнее, у меня будет то, чего у меня не было никогда до нее, да и не будет. Но все ли это? Так. У меня будут деньги, у меня будет власть. Власть над чем? Власть над бандитами, которыми она управляет и которые охраняют ее даже сейчас вопреки ее распоряжениям и воле? Так, хорошо, а чего у меня не будет? Не будет этого хмурого серого рассвета, льющегося с весенней улицы Москвы. Не будет старенькой пишущей машинки "Оптима", стоящей у меня на столе, и моей работы за сто пятьдесят рублей в месяц, и этой уютненькой коммуналочки. Кстати, а куда соседи подевались? Что-то давненько их не видно, уехали куда, что ли? А, Бог с ними. Так, чего еще не будет. Не будет сына поблизости, и дочери тоже. И жен моих бывших тоже не будет. Пропадут без меня, ох, пропадут! Да и языков я не знаю. Она, вон, на двух, а то и на трех свободно шпарит. Да и не мальчик я уже. Нет, никуда я не поеду. Ладно, все равно скоро она прозреет и все увидит сама. Может денег напоследок оставит... Последняя мысль меня самого рассмешила так, что я беззвучно расхохотался. Она сквозь сон почувствовала, что я не сплю - "Ты что?" - промурлыкала она, повернув ко мне личико, и улыбнулась не раскрывая глаз. Я стал нежно целовать ее в глазки, в носик, в губки. Она еще больше забросила на меня свою голую ножку. Я почувствовал, как мой член начал наливаться каменной твердостью. "На зарядку пора, дорогая" - прошептал я ей в ушко. Она кокетливо сморщила носик, показывая, что ни на какую зарядку она не собирается подниматься. "Тренер сказал,"- нежно шептал я ей дальше - "что выебет всех, кто не ходит на зарядку". Она сдержалась, чтоб не рассмеяться, и после короткой паузы невнятно промурлыкала - "Пускай ебет..." "Ну, смотри" - с шутливой угрозой проговорил я и осторожно выбрался из под одеяла. Она продолжала лежать на животике, слегка улыбаясь, мол, пускай делают с ней что хотят, никуда она не побежит. Ее голая попка вызывающе белела в полумраке комнаты. Я осторожно приставил к ней свой мгновенно окаменевший член и начал искать вход. "Куда?" - удивленно воскликнула она. Но я уже чувствовал, как мой металл, медленно погружается в узкое тесное отверстие ее попки. Она тихонько вскрикнула и блаженно закрыла глаза. "Нехороший!" - страстно прошептала она - "Что ты со мной делаешь!" В этот момент словно искра в голове промелькнула четкая, как озарение, мысль. Мысль, от которой старик Ницше перевернулся бы в гробу, мысль, которая поставила все сразу на свои места, и которая все сделала для меня ясным и понятным. В этот момент я ощутил безграничную и абсолютную власть над ней, власть, которую нельзя позаимствовать и которой нельзя поделиться ни с кем, власть, которая всегда во мне и всегда будет со мной. Это было сладкое и щемящее чувство, не сравнимое ни с чем на свете и если ты хоть раз испытывал нечто подобное, ты меня поймешь и простишь... Через минуту я кончил, разрядившись фонтаном горячей спермы в глубине ее тесной попки..." "Станция Кропоткинская" - объявил гнусавый голос из репродуктора. Я вскочил с места и вылетел в раскрывшиеся двери. Я бежал наверх, распираемый счастьем, словно воздушный пузырь поднимающийся к поверхности воды из темной, холодной глубины водоема. Я выскочил на улицу и Гоголевский бульвар захватил меня в свои объятия. Я помчался по нему еле касаясь ногами земли. Сивцев-Вражек, Афанасьевский переулок, Староконюшенный и наконец... Арбат. Вход в подъезд со стороны Серебряного переулка. Я стою перед массивной дверью своего подъезда и набираю код, пальцы стремительно и точно выбирают нужную комбинацию цифр. Стоп! Какие цифры...? Какой подъезд...? При чем здесь ... Арбат!? В полном затмении я стоял перед отворившейся дверью подъезда. Открылась... Значит код правильный. Откуда я его знаю? Угадал? Но при чем здесь вообще Арбат? Я здесь живу?! Как же так, ведь я живу в Южном Бутове. Там меня сейчас ждут жена и сын. Нет, у меня наверное жар. Я болен. Простудился в поезде. Но, что это за дом? Почему мне все здесь так хорошо знакомо? Даже код набрал верный... Поколебавшись я шагнул в темноту парадной. Медленно, прислушиваясь к себе, поднимаюсь на второй этаж. Номер квартиры должен быть... тринадцатым. Поднимаю глаза - тринадцать. Рука машинально лезет в карман за ключами. И в этот момент как-будто вспышка молнии озарила мой взор, расколов мозг пополам - ведь это ЕГО квартира. Теперь я твердо знал - да, это его квартира. Но как я здесь оказался? Я шел как к себе домой, я знал адрес наверняка... я знал даже код. Я почувствовал как холодный пот побежал со лба по лицу. А кто же... я... Я начал лихорадочно ощупывать свое лицо. Зеркало.. Где зеркало или хотя бы что-нибудь... Я знал, что напротив подъезда есть продовольственный магазин. Мне нужна была его витрина, его стеклянная витрина, в которой я увижу... Что я увижу!?? Я вышел из подъезда и превозмогая страх взглянул на свое отражение в мутном стекле. Да нет, это - я - отлегло от души. Вот он я. Перекошенный правда от страха, челюсть отвисла. "Рот закрой" - сказал я своему отражению. Отражение покорно закрыло рот и немного приосанилось. "Вот, так-то лучше. Не сутулься" - машинально сказал я сам себе. На душе полегчало. То, что я - это я, в этом не было сомнений. И то слава Богу! Но что же со мной произошло? Как-будто чем-то заразился, что-то подцепил. Болезнь? Да нет, не похоже. Я еще раз ощупал себя руками. Да нет, это я, все это мое, мои руки, лицо. Я стоял на другой стороне переулка и смотрел на окна второго этажа. Вот за этим окном, между широкими старинными рамами спал мой сынуля, когда ему было всего один месяц отроду. Мы клали между рам теплое одеяло, сложенное в несколько раз и он спал там зимним днем, крепко завернутый в свое одеяльце. Спал, как на свежем воздухе, спал по долгу и крепко. А потом, проснувшегося, мы с мамой вынимали его оттуда, бережно разворачивали и он улыбался нам своей обворожительной беззубой улыбкой. Все это я отчетливо помню, все это было. Но не со мной. Все это было с НИМ! Это был ЕГО ребенок, это была ЕГО жена, это был его дом. Это была только догадка, но жуткая догадка. Нужно было это как-то проверить. Я знал... или не знаю как даже сказать, что соседку зовут Верой. Женщину, живущую в этой квартире должны звать Вера, у нее должно быть двое детей и муж. Как звали мужа, я, естественно, тоже знал... Я еще раз взглянул на себя в отражение витрины, убеждаясь, что это я, а не он, и медленно пошел в парадное. Взойдя на второй этаж, я долго стоял, не решаясь нажать кнопку звонка. Что я ей скажу? Ведь она не должна меня узнать - убеждал я себя, ведь я же не ОН. Нажал на звонок, раздался хорошо знакомый мне пронзительный звук. За дверью, в глубине длинного коридора послышались шаркающие шаги. 5. Я медленно шел по Арбату. В голове было смятение. Что же со мной произошло? Судя по тому, что внешне ничего не изменилось, все было нормально. Я подошел к зеркальной витрине магазина и еще раз пристально себя осмотрел. Лицо - мое, это без сомнений. На всякий случай достал паспорт и тщательно сверил изображение на фото со своим отражением. Затем повторил про себя дату своего рождения и сверил ее с паспортными данными. Меня не оставляло ощущение, что я чего то забыл. Так иногда бывает, когда задумаешься, предположим в метро, а потом несколько мгновений вспоминаешь куда ты едешь и зачем. Собственно, именно это со мной только что и произошло - я ехал домой, в свое родное Южное Бутово, а оказался здесь, на Арбате. Н-да. Все-таки что-то в мозгах закоротило. Как я лихо угадал код в подъезде! Да и дальше - больше. Эта квартира... Вера. Конечно, воображение у меня довольно живое.. но не до такой же степени - одного взгляда на предметы было достаточно, чтобы представить, вообразить себе их историю! Даже в себе стал сомневаться, мол, кто- я. Смех. Чтобы окончательно развеять это наваждение я стал думать о семье. Сейчас приеду домой, сынуля выскочит из комнаты, заорет - папа приехал! Опять что-нибудь из конструктора собрал наверное, побежит показывать. Молодец! - скажу, потреплю его по взлохмаченной головке. Жена наверное на кухне, выйдет оттуда улыбаясь, отирая руки о фартук, подставит губки для поцелуя. А впрочем, она же сейчас на работе, да и парень - наверное в школе на продленке. Ладно, буду ждать их к вечеру. Мгновенно проявился новый сценарий, отчетливо представил себе как она входит в квартиру - стройные ножки, округлая попочка, грудь... Ох, скорей бы! Случайно поймал себя на мысли, что думаю о ней как о чужой, но желанной женщине, как буду раздевать ее, гладить и ласкать ее тело. Почувствовал острое желание скорее овладеть ею. Даже ускорил шаг, чтобы быстрее добраться до дома. Потом опять притормозил, ладно, думаю, она же моя жена, никуда она от меня не денется... Остановился, блаженно потянулся, поднял голову к небу и закрыл глаза - свобода! Захотелось курить. Похлопал себя по карманам, ища сигареты. И снова, как бы очнулся, изумляясь самому себе - ведь я же давно бросил курить, с тех пор ни одной сигаретки, ни одной даже затяжки. И даже тяга к этому полностью пропала. А здесь - такое желание, можно сказать - внутренняя борьба! Я поискал глазами киоск с сигаретами, подошел, стал рассматривать яркие этикетки. В основном были какие-то незнакомые мне иностранные марки. Я искал глазами "Приму". Почему то именно ее сейчас хотелось взять в руки, слегка размять пальцами, ощутить на губах терпкий запах табака, глубоко затянуться и выдохнуть из себя облако горячего голубоватого дыма. Нет - твердо сказал я себе, повернулся и решительно пошел прочь от табачного киоска. Спускаясь на эскалаторе вниз на станцию, увидел, что по другой стороне поднимается Гришка Цыпкин, мой бывший одноклассник и друг детских лет. Я его сразу узнал. Он был все такой же сухопарый и сосредоточенный. Лицом, конечно постарел, глубокие складки прорезались от носа к углам рта, светлая шевелюра существенно поредела. Но это был он. Интересно, защитился он или все еще нет. - "Цыпа!" - крикнул я - "Привет!" Григорий встрепенулся и стал смотреть по сторонам. Я махал ему рукой, привлекая к себе внимание. Мы встретились с ним взглядом, я видел, что лицо его выражает недоумение. Забыл, старина, сколько лет не виделись! Мы поравнялись друг с другом, я все еще пытался достучаться до него, улыбаясь крикнул - "Ты защитился?" Он не отрываясь смотрел на меня. Он меня явно не узнавал и силился изо всех сил вспомнить - кто перед ним. Вот мы уже проехали мимо друг друга и расстояние между нами быстро увеличивалось. Он все еще смотрел на меня, потом крикнул в ответ - "В прошлом году защитился. А ты как?" - он явно меня не узнавал, и подумал, наверное, что это какой-нибудь его университетский знакомый, которого он так и не смог вспомнить. Но я был не просто его знакомый, я был его друг. "Нет... пока не защитился..." - пробормотал я себе под нос и отвернулся. Хорошо, что идущие в противоположные направления эскалаторы неумолимо отдаляли нас друг от друга. Черт, ведь это же не мой, а... ЕГО друг детства. Теперь я однозначно убедился, что все эти странные явления не плод моего больного воображения, а реальность. Реальность, ворвавшаяся в мою жизнь и с которой теперь необходимо считаться. Я понял, что обладаю посторонней памятью. Памятью, мне не принадлежащей. Памятью человека, которого уже даже нет в живых... Хорошо еще если только памятью- нехорошо екнуло у меня внутри. Мне показалось, что во мне кто-то сидит и смотрит на окружающий меня мир через зрачки моих глаз. Пока просто смотрит, привыкает. По телу прошел озноб, я поежился. Всю дорогу до своего Бутова я со страхом и изумлением рылся в этой чужой памяти. Мне без труда удавалось извлечь из нее отдельные эпизоды своего детства.. извиняюсь - ЕГО детства, затем учебы в институте, службы в армии. Я не был уверен в том - ЕГО ли это воспоминания или может быть это игра моего воображения. Согласитесь, что трудно порою отличить даже свои собственные воспоминания от своего же воображения. Отличить их можно только по материальным вещам, которые появились у нас в прошлом и присутствуют в настоящем. Они подтверждают нам, что за ними, за этими материальными предметами, присутствуют и какие-то события и мы "помним" о них. Можно ли помнить о том, что не оставило следа в твоей жизни? К примеру, я "помнил", что на старшем курсе института, провожая девушку домой (ее имени я вспомнить не смог), на ночной улице нам попался какой-то маньяк. Он выхватил нож, угрожающе размахивал им и напрыгивал на нас. Что ему было нужно я так и не понял, только помню, что я пытался выбить у него нож ногой. Один раз я промахнулся и острое лезвие полоснуло по ноге. Мне все же удалось его обезоружить, но кровь хлестала из глубокого пореза. Этот урод убежал, а мы с подругой кое-как перетянули распоротую ногу ее шарфиком, потом долго ловили машину, чтобы добраться до травмопункта. С тех пор на голени у меня остался длинный багровый шрам. Он напоминал мне о тех событиях. Я осторожно нагнулся и запустил руку под штанину на левой ноге, пытаясь нащупать толстый рубец. Шрама не было. Да и откуда ему быть, если все эти события были не со мной, а с НИМ. Я знал о них, "помнил" о них, но гарантии, что это не мое буйное воображение, у меня не было. Войдя домой я увидел, что жена дома. Здесь уместно сказать несколько слов о наших с ней взаимоотношениях. Скажу сразу - они не были безоблачными. Она была актрисой и работала в одном Московском театре. Несколько раз снималась в кино, не в самых главных ролях. В последнее время ее все чаще стали приглашать на съемки рекламных роликов, за которые очень недурно платили. Но дело не в этом. Я знал.. подозревал, если хотите, что у нее кто-то есть. Я это видел по глазам, чувствовал, как говорится, кожей. Та среда, в которой она вращалась, как само собой разумеющееся подразумевала все это. Мол, семья, дом, быт - это с одним человеком, который всем этим и занимается, а полет души, творческие порывы и озарения - с другим. И этот другой, блин, я подозревал не ограничивался одними только "духовными контактами". Я старался не думать об этом, тем более, что и серьезных поводов для этого не было, но ее какая-то хладнокровность и отстраненность от всего, что связано со мной, разъедала мою душу как яд. К моим литературным опытам она тоже относилась более чем снисходительно. Да и писать то я стал, может только для того, чтобы хоть как-то приблизиться к ее кругу, чтобы тоже рассуждать о "муках творчества" и прочих эфемерных предметах. Хотя, тут я конечно вру. Я бы и без нее писал, потому что без какого-либо занятия я не могу, а это самый доступный вид творчества. Правда, в ее глазах я всегда оставался и сейчас остаюсь обыкновенным "технарем". Ее кумирами были какие-то художники, какие-то непонятно даже чем занимающиеся "творческие личности", страдающие от непонимания общества и несусветной ограниченности толпы. Они часто бывали у нас дома, сидели на кухне, курили, разглагольствовали и пили пиво. Меня это не очень раздражало, тем более, что пивка я и сам любил попить, но ее снобизм и какое-то неявное противопоставление меня всей этой "творческой" тусовке, порою вызывали у меня приступы неосознанного протеста. Скажу честно, я и в Торжок то поехал сгоряча - поскандалили с ней накануне, вот я и решил - уеду, а ей ничего не скажу, пускай поволнуется. На работе только взял пару дней за свой счет и поехал. И вот я вернулся. Она подошла, ласково поцеловала меня Скоро должен был вернуться сын из школы. Мы лежали на растерзанной постели, одеяло было сброшено на пол. Я курил и молча смотрел в потолок. Она прижалась ко мне, крепко обхватив меня мягкими нежными руками, голая полная ножка лежала на моих бедрах. Ее тело время от времени еще вздрагивало остатками страсти, которая бушевала в ней минутой ранее. Она подняла голову и посмотрела мне в глаза. Это были уже другие глаза, глаза не жены, а глаза любовницы. В них мерцали нежность, любовь и страсть. Я смотрел в потолок и думал. Почему меня не трогает ее восхищение, ее обожание, ведь раньше мне этого так не хватало? Она красива, это факт, но.. Все-таки мы с ней очень разные, и живем разными жизнями. Поймал себя на мысли, что мне пора уходить. Куда? Ты дома, дома! А это твоя жена, она любит и обожает тебя. В сердце кольнула ревность - а может быть она не меня, а ЕГО любит? Надо же, говорит - "как из тюрьмы вернулся". Да нет, бред. Хотя в мозгах действительно словно опухоль какая-то образовалась. Так и хочется потрогать эту "опухоль", окунуться в "чужую" память, просмотреть чужую жизнь! Внезапно набежала грусть. Пытаюсь понять в чем дело. Да нет, это даже не грусть, а тоска. Котенок! Вот в чем дело. Ведь ЕЕ, моего Котенка, девочки моей любимой, уже нет в живых, а я даже не знаю где она похоронена. Мой Котенок с острыми, крепкими коготками... Входная дверь громко хлопнула. 6. Всю следующую неделю я привыкал к своему новому состоянию. Я как бы присматривался к себе, изучал себя самого изнутри. Сомнения были во всем, и главное из них - не свихнулся ли я, не тронулся ли я рассудком. Я предполагал, что если бы я действительно тронулся, то самому бы мне это было не заметно. В этом, печальном для меня случае, я бы не смог сам себе поставить диагноз, поэтому я присматривался к окружающим меня людям. Я присматривался к ним, как смотрят на себя в зеркало, пытаясь по их реакции определить - все ли со мной в порядке. Естественно, первым человеком, в ком я искал отражение своей личности, была жена. По ее поведению не было заметно, что я болен. Напротив, ее отношение ко мне переменилось в лучшую, и в значительно лучшую сторону. Она стала внимательной и заботливой ко мне. Когда я уходил на работу стала спрашивать - что приготовить мне на ужин. И даже - не задержусь ли я сегодня (!?), подразумевая при этом, чтобы я по возможности не задерживался и поскорее приходил домой. Я в общем то и так никогда особенно не задерживался, так, квакнешь иногда с приятелем, придешь домой в одиннадцать. Но это бывало редко. Значительно чаще бывало, что я жду ее до глубокой ночи и ложусь спать недождавшись. Но сейчас все переменилось. Дел в театре у нее сразу существенно поубавилось, а съемки вполне укладывались в первую половину дня, ну, максимум до пяти вечера, к тому же они бывали не часто. В общем, я стал ощущать какую-то явно чрезмерную заботу обо мне. С одной стороны это было приятно, но с другой, учитывая, что у меня появилась вторая жизнь (в прямом смысле этого слова), то это меня немного напрягало. Она даже стала интересоваться моими литературными творениями, чего раньше никогда не делала и, смешно сказать, даже ревновать к некоторым общим знакомым из нашего окружения. Рассказать ей, что со мной произошло, я не мог. Я боялся втягивать ее в это, а теперь, когда ее отношение ко мне приняло такую, я бы сказал болезненную форму, я тем более не мог ей раскрыться. Ко всему прочему, я сам опасался за свое будущее. Представьте, я не был уверен в себе. Какое то чутье мне подсказывало, что в будущем грядут перемены. На работе, в общем то тоже все было нормально. По крайней мере никто не высказывал мне "дружеских" озабоченностей по поводу моего состояния. Более того, постепенно я стал замечать, что на некоторые явления смотрю по другому. Меня перестали раздражать некоторые вещи, такие как отдельные замечания начальника в мой адрес или же "неадекватная моим способностям" зарплата. Временами из меня вылетали весьма остроумные замечания по тем или иным поводам - девчонки ухахатывались. Все это благоприятно сказывалось на моем положении в коллективе. Да что там говорить, я просто радовался жизни, радовался таким мелочам, которых раньше просто не замечал и не жалел о том, чего у меня нет. Если честно, то мне ничего и не нужно было от них. Меня совершенно не прельщала перспектива карьеры на нашей фирме, а "возможность роста" теперь казалась мне просто нелепой. Я не знал чем я буду заниматься в дальнейшем, но чувствовал, что нечто важное мне предстоит скоро сделать. И это нечто тянулось из другой жизни, ЕГО жизни, о которой я все чаще и чаще думал как о своей. В той, в ЕГО жизни, мне все в основном было понятно. До какого-то момента во многом наши судьбы совпадали, но мне не давали покоя последние события его жизни, когда он был на воле, когда они жили любя друг друга, жили каждый день, как последний день. И он, этот последний день, наступил. Но то, что я знал об этом, то, что я "помнил" казалось мне просто невероятным. Я не верил собственной памяти... точнее не верил его памяти, которая теперь была моей. То, что я знал, казалось мне невозможным, и мне казалось, что от горя, которое он пережил в тот момент, его рассудок мог помутиться и исказить реальность. Мне нужны были вещественные доказательства. Я помнил, я знал, да и он сам об этом писал мне в письме, что осужден был за убийство. Из контекста было понятно, что за убийство женщины. Теперь я знал это и сам, и знал что это была ОНА, его любимая женщина - его Котенок с острыми коготками и теплой пушистой шерсткой. Но события той трагедии практически стерлись из его памяти. А может быть он сам стер их, убеждая себя, а теперь и меня в том, что было так, как записано в приговоре суда. По крайней мере я знал, что находясь в тюрьме он часто брался за это письмо ко мне, он писал его на протяжении всего нашего с ним общения, но так и не решился отправить его мне. Смутно, как сквозь пелену слез, я вижу строчки этого письма. Я знаю его смысл, но он ужасен, он просто невероятен и мне просто необходимо достать это письмо, чтобы прочитать своими глазами - что в нем написано. Когда у него начались первые признаки болезни, он уже знал, что надо готовиться к смерти. Себя было не жалко. Жалко было те тетрадочки, которые он хранил под тюремным матрацем. В них он собирал свои последние мысли, в них же, между исписанных мелким почерком листов, хранилось и то письмо, которое он так и не решился отправить мне. Накануне, перед тем как его должны были перевести в тюремный лазарет, "на больничку", он попросил одного своего сокамерника, с которым они были дружны, схоронить эти тетрадочки и забрать их с собой на волю. Ему не хотелось их сжигать или отдавать в санитарную часть на уничтожение. Он мог бы отослать их мне, но почему то этого не сделал. Почему? Не верил он мне - вот и все. А еще в глубине души он не верил в свою смерть. Думал - может оклемаюсь, тогда продолжу, пускай будут поближе. Помру - судьба сама распорядится в чьи руки они попадут. Сгорят в огне - да и черт с ними, но пускай это будет после того как покину этот мир. Вот так он примерно думал - как я помню это сквозь горячечный туберкулезный бред и утробный смертельный кашель. Чем больше я думал о его жизни, чем глубже проникал в его память, тем больше мне хотелось снова увидеть перед собой эти бесценные тетрадочки, и я размышлял - что для этого можно сделать. Я бы, конечно, мог восстановить их по памяти, но я не смог бы передать чувства, которые он вкладывал в них, когда находился в неволе. Это был своего рода документ, бесценный для меня документ, который многое поставил бы на свои места, по крайней мере дал бы понять - для чего мне выпало это испытание. Валет, которому он передал свой архив, должен был освободиться несколько месяцев назад. Никакой уверенности, что он сохранил тетради не было. Валет был обыкновенный "блатной", вор-рецидивист, насильник и налетчик, и рассчитывать на его щепетильность в данном вопросе было бы наивно. Он был признателен мне за татуировку; иногда, если кто меня сильно просил, я наносил их на различные части зэковских тел. Ребятам нравились мои творения и в этой связи я (в смысле он) имел в камере некий авторитет. Валету я на бедре наколол шикарную телку в интересной позе, а рядом с ней мужика с огромным фаллосом, который примеряется тут же задействовать свое орудие по назначению. Валет тащился от наколки и повизгивал, как поросенок, от счастья. Сейчас он должен быть уже на свободе. Я знал, что живет он в Солнцеве, под Москвой, но точный адрес его мне не был известен. Я долго раздумывал - стоит ли мне связываться с ним, а если да, то как это сделать. Не давала покоя мысль и о сыне, о его сыне. Это была его боль, а теперь и моя. Она сидела глубоко в его, а теперь в моей памяти и время от времени всплывала на поверхность, как подымается муть на поверхность со дна озера. Об этом трудно говорить, потому что эта трагедия быть может еще продолжается. Она невидима для постороннего глаза, потому что происходит, а может быть уже произошла в душе человека. Бывает так, что человек жив, а душа его уже мертва. Она выедена и выгрызена из него черными страшными силами. Имя этим силам может быть разное, но одно из них, я знаю точно - это ревность, убивающая и разрушающая все на своем пути. Бороться с этим чудовищем невозможно, и если ты хочешь уберечь от него что-то тебе дорогое, то значит ты должен принести ему в жертву другое, не менее дорогое для тебя. События из его жизни, которые постепенно раскрывались передо мной, убедили меня в этом. Впрочем, бывает и наоборот (как будто подмигнул мне кто-то оттуда) - человек мертв, а душа его жива. Живет она здесь, на земле, материализованная пожалуй единственной силой, способной на это. И имя этой силе (опять я слышу чей-то горячий шепот оттуда) - любовь. В общем, жить как раньше я уже не мог, меня тянуло в этот омут, меня уже затянуло туда так, что вынырнуть на поверхность обратно я уже не мог. Надо было действовать, и начинать надо с Валета - думал я - как с наиболее легкого звена в этой цепи. В ближайшие выходные я вывел со стоянки свою старенькую "копейку" и поехал в Солнцево. 7. Валет освободился из тюрьмы и пил уже второй месяц. Мне не без труда удалось разыскать его, шатаясь по злачным Солнцевским местам, по задворкам рынка, по винным магазинам. Валета в общем то знали, но не каждый хотел брать на себя ответственность проводить меня к нему. Мало ли кто я, может из ментовки. В конце концов меня провели в какую то грязную закусочную при городском рынке и подвели к человеку, сидящему за пустым столиком, на котором стоял лишь недопитый стакан крепкого, почти черного чая - "чифиря" и пепельница с горой окурков. То, что это вор в законе, местный авторитет, у меня не было сомнений, в камере такие, как правило, занимают лучшие места и, как говорится, "держат масть". Он бросил на меня острый, пронзительный взгляд. Я постарался выдержать его, одновременно пытаясь внушить ему, что мы вполне можем понять друг друга. Обманывать его или как-то хитрить было бесполезно, и даже просто опасно; я догадывался, что тюрьма, если не ломает человека, то обостряет его чувства до предела, делает его практически ясновидящим. Ко всему прочему, я видел, сзади меня, за соседним столиком сидели двое бичей, один из них был не то татарин, не то казах, и я знал, что сидят они здесь не просто так - по первому же знаку пахана, если он сочтет нужным, мне в бок будет воткнуто острое длинное шило и на этом беседа будет закончена. "Зачем тебе Валет?" - спросил пахан после долгой паузы, глядя как будто бы сквозь меня. Я начал объяснять, что вместе с Валетом сидел мой приятель, с которым я общался по переписке, и он мне писал, что работает над книгой. Приятель умер, а рукопись быть может находится у Валета, и я хотел бы поговорить с Валетом, чтобы узнать где эта рукопись. "Центровой" маленькими глотками тянул чифирь, я знал, что сейчас в его мозгу идет адская работа. Человек, про которого я говорил, по мнению пахана мог быть грязной масти, то есть занимать в тюремной иерархии низкое положение - быть "пидором" или "чертом". В этом случае последствия и для и меня и для Валета могли быть очень печальными. В данный момент мы не были в камере, но волей не волей я вступал в их мир - я искал Валета, я общался с ихним паханом, речь шла о человеке, умершем в тюрьме - и я вынужден был принимать законы их отношений. В конце концов не я им был нужен, а они мне. "Кто такой?" - наконец спросил пахан сведя глаза в стакан с чаем. Я назвал ЕГО фамилию и имя. "Кличут, кличут как?" - я догадался, что он уже понял о ком идет речь - Валет не мог не рассказать о нем, вернувшись на волю, а теперь главарь просто выясняет мое отношение к этому человеку. Я назвал кликуху. Пахан медленно пережевывал чаинки, попавшие ему в рот. "А почему ты думаешь, что Валет знает где эти тетрадки? Чувак то копыта отбросил, да и тетрадочки наверное на курево разошлись. Сам же знаешь как это делается". Он пристально посмотрел на меня. Я хотел было соврать, что приятель написал мне, что передал тетради Валету, но язык как будто присох к гортани - врать ему было невозможно. Я опустил глаза в землю и глухо сказал - "Я знаю - они у него". Пахан усмехнулся и сделал знак одному из сидящих у меня за спиной урке - "Проводи". Потом добавил - "Если - свое, тогда заберешь, а если - нет, пеняй на себя". Глаза его сделались холодными и колючими, он посмотрел на меня как на труп. Я поднялся, вежливо попрощался и пошел на улицу в сопровождении татарина. Мы долго шли по заснеженным улицам подмосковного городка. Свою машину я на всякий случай оставил на стоянке возле центрального универмага, чутье мне подсказывало, что в данном случае лучше быть не связанным никакой собственностью. Остановились около панельного пятиэтажного дома, "татарин" - он оказался не татарином, а просто угрюмым, молчаливым уркой - показал подъезд, назвал номер этажа и квартиры. Я кивнул, как бы прощаясь сним, и пошел в дом. Остановился перед входной дверью в квартиру. Вместо замка в двери зияла огромная дыра, нажал на звонок - звонок не работал. Осторожно взялся за ручку двери и слегка надавил. Дверь отворилась. Я приоткрыл ее и прислушался. В квартире было тихо. Я негромко крикнул - "Есть кто живой?" По квартире пробежало гулкое эхо. Я крикнул погромче. Тишина. Вошел внутрь, прикрыл за собой дверь, в коридоре по ободранным стенам бегали тараканы, заглянул в комнату. Комната была почти пустой, только возле стены стоял старый раздолбанный топчан, заваленный тряпьем. Сквозь грязные треснутые стекла в комнату лился хмурый свет зимнего дня. Заглянул на кухню - та же картина, на разломанном столе и на полу стояли пустые бутылки из под водки, портвейна и прочей дешевой бормоты. Прислушался - из ванны доносился шум льющейся воды. Приоткрыл дверь ванной и увидел голого, лежащего в ванне человека. Его тощее тело с выпирающими маслами и ребрами казалось синим, на нем не было ни одного места свободного от наколок. Кресты, купола, змеи, драконы - чего только не было на этом тощем, тщедушном с виду теле. Мой взгляд остановился на бедре, где была выколота телка с широко разведенными в стороны ногами, а рядом с ней мужик, лезущий на нее с толстым длинным членом. В голове мелькнуло чувство профессиональной неудовлетворенности - подумал, что мужика нужно было бы немножко развернуть; усмехнулся про себя - мол, жаль нельзя подправить. Да, это был Валет. Он лежал в ванной закрыв глаза и спал. Вода из душа текла ему под жопу и убегала в сливное отверстие ванны. Пар поднимался клубами к потолку и крупными каплями осаждался на холодных стенах; с потолка по стенам струйками стекала вода. Я ступил на выщербленный кафельный пол и закрутил воду. Стало тихо. Прикоснулся рукой к телу человека - теплый, значит живой. Потряс его за плечо. Валет вздрогнул и стал открывать глаза. Танька - шоколадница специализировалась на обслуживании только что вернувшихся из заключения пацанов. У каждого из них какие никакие а деньжата имелись и они тратили их неистово. Танька была в теле - буфера, зад - и дело свое знала. Она вполне могла бы и поприличнее путанить, но ее вульгарная внешность, хриплый прокуренный голос ограничивали круг ее клиентуры. Пацаны, вернувшиеся с зоны, западали на нее сразу. Они готовы были отдать ей сразу весь свой нехитрый скарб и те гроши, которые выдавались им по выходе из зоны. Танька знала их возможности и цену не ломила. Ко всему прочему, половину она отдавала "крыше". 8. Танька долго курила сидя на кухне. Она видела как этот странный парень, которого так уважил пахан, вышел из подъезда, засовывая поглубже за пазуху свои тетради. Переходя через улицу он обернулся и увидев в окне ее, Таньку, улыбнулся, помахав ей рукой. Лицо его сияло от счастья, и даже большой заплывающий под глазом синяк не мог затушить его радости. Тоже мне, красавчик - хмыкнула Танька и демонстративно отвернулась от окошка. Ее душила обида за упущенную выгоду и распирало любопытство - что же она, дура, не заглянула в эти тетрадочки, чего этот старый хрыч про могилу то трепал? Хорошо хоть листочек успела умыкнуть оттуда. Что интересно в нем написано. Танька вытащила из кармана халата пожелтевший тетрадный листок, сложенный в несколько раз, слегка потертый на сгибах, заполненный целиком мелким ровным почерком. Она еще раз взглянула в окно, убеждаясь, что хозяин письма скрылся в темноте зимней улицы, поглубже затянулась сигаретой и углубилась в чтение. "Привет, старик, пишу и не знаю, прочтешь ты эти строки или так и останутся они лежать у меня под матрацем. Хочется рассказать тебе правду, да уж очень сердце болеть начинает, когда начинаю думать об этом. Может напишу - легче станет. Знаю только одно - Всевышний в наказание из всех возможных вариантов зла выбирает меньшее зло. Поэтому не ропщу. А впрочем, суди сам. Прошел год как она перебралась ко мне и мы стали жить вместе. Мои прежние рассуждения о власти казались мне смешны и нелепы. Какая к черту власть, когда я видел, с какой отвагой это хрупкое с виду существо прорывается сквозь мрак и ярость пространства и бытия. Теперь я был в ее власти. Я восхищался ею и боялся за нее. Я боялся потерять ее в любую минуту, потому что знал о ней все. Она оформила развод с мужем и мы поженились. У нее была дочь, от первого еще брака, правда жила она большей частью за границей, под присмотром ее мамы, обучаясь в одном из элитных и престижных заграничных колледжей. Время от времени она приезжала к нам, озаряя нашу жизнь беззаботной искрящейся радостью юности, подспудно напоминая нам о наших родительских обязанностях, никто о которых, впрочем, и не забывал. Мы быстро подружились с нею и то время, которое она проводила у нас, казалось мне самым счастливым временем нашей жизни. Естественно, мы жили уже не в моей убогой, дорогой моему сердцу коммуналочке, а в небольшом особнячке на берегу Москвы-реки, купленном ею и записанном на мое имя. Она была идеальной женой, нежной и покорной, и требовала от меня только одного, чтобы я писал и писал. Хотя, должен сказать, что от меня не так то просто чего-то требовать. Дело в том, что у меня довольно скверный характер, я частенько впадаю или в меланхолию или в депрессию, и в эти моменты я действительно несносен. Я глубоко переживал, уже после того, когда она, лучась счастьем и нежнейшей заботой обо мне, несет мне на веранду блюдечко с натертой морковкой, перемешанной с сахаром (кстати, мое любимое лакомство) и робко просит у меня разрешения посидеть рядом со мной и посмотреть на меня, любимого, пока я тюкаю по клавишам пишущей машинки, заканчивая очередное свое творение. В ответ она, мой ангелочек, мой аленький цветочек, растущий на полянке, видит мою угрюмую, сморщенную недовольством физиономию и слышит в ответ что-то типа - давай попозже, дорогая, ты же видишь, что я занят, ну неужели это непонятно?! Глаза ее наполнялись слезами обиды, она срывалась с диванчика и убегала к себе. А я, досадуя на свою несдержанность и проклиная свой скверный характер, через какое-то время плелся за ней, молить у нее прощения. Но были у нас и другие моменты. Не нужно говорить, что бизнес в ее жизни играл довольно значительную роль, и я был в курсе всех ее дел. Часто это были довольно рискованные со всех точек зрения операции. Следует пояснить, что она вела крупный бизнес и имела авторитет среди определенных кругов отечественных предпринимателей. Она владела сетью магазинов и казино в крупнейших городах нашей страны, за границей у нее было множество дочерних компаний и предприятий. У нее был свой банк, штат управляющих и армия телохранителей. Меня она тоже определила на должность Консультанта "по половым вопросам" (шучу) с ежемесячным окладом в несколько тысяч долларов (а это уже не шутка), которые без пользы (а на фиг они теперь мне были нужны) копились на моем счету в Швейцарском банке. Кстати, ее настоятельные предложения перебраться жить за границу, в частности в Канаду, я повторно отверг, вежливо, но твердо. Я чувствовал, да и она по-видимому тоже, что срок нашего счастья не долгий, а отъезд из Страны возможно и поставил бы не нем точку. И мы оставались там, где были счастливы. Меня все больше и больше увлекал водоворот ее жизни. Я становился свидетелем, а потом и участником этих событий. Через короткое время меня стали признавать ее коллеги и партнеры по бизнесу. Я не стремился к этому, но моя независимость и ее благоговейное отношение ко мне заставляли и ее компаньонов относиться ко мне с должным уважением. А мне, по существу, ничего не нужно было кроме нее. Ради нее я готов пойти на все. Да, мы были счастливы! Но смутная тревога не покидала меня ни на минуту. Ощущение какой-то опасности обострили чувства. Я даже стал писать стихи, чего раньше со мной никогда не случалось. А развязка неотвратимо приближалась. Я был спокоен, когда мне сообщали, что ее, чудом оставшуюся в живых, с переломанными ребрами извлекли из реки, куда она упала с моста с высоты в 20 метров вместе со своей машиной, когда уходила от погони каких-то отморозков. Я был спокоен, когда мне сообщали, что ее обстреляли на загородном пустынном шоссе - рана оказалась не смертельной. Я был спокоен, когда в течение пяти дней никто не знал о ее местонахождении, а на шестой она появилась под утро, молчаливая, с чернотой под глазами, коротко бросив - "Ну вот, еще одной сволочью стало меньше". Я был спокоен за нее. Смутная тревога начала заползать в меня только тогда, когда она, глядя мне в глаза своими лучистыми зелеными кошачьими глазами, взяла мою ладонь и положила к себе на пушистый животик. "Знаешь, кто там?" - она вся светилась от счастья - "Угадай с двух раз - мальчик или девочка". Я бережно обнял ее, пытаясь скрыть навернувшиеся на глаза слезы радости. И в тот же момент я услышал как будто из глубины пространства крик ворона. Мы шли по аллее парка. Была поздняя осень. Мокрая опавшая листва наползала на наши ботинки. Она прижалась ко мне и с восторгом слушала мои последние стихи, написанные минувшей ночью. Ее животик уже чуточку выпирал на ее совсем недавно еще идеально стройной фигурке. Время от времени она останавливалась, хватала мою ладонь и, прижав ее к своему животику восторженно шептала - "Слышишь? Ну, слышишь?!" "Да! Слышу!!" - очарованный ее счастьем говорил я. А она говорила - "Ему нравится, читай дальше". И я читал дальше. Стая ворон, недовольно крича, поднялась с мокрой дорожки и расселась по ветвям огромных старых сосен, растущих в парке. Они косились на нас черными бусинками своих глаз, и казалось знали о нас то, что не ведомо знать никому. На мгновение мне показалось, что одна из ворон, отделившись от стаи своих соратниц и распластав свои крылья над нами, крикнула мне в ухо что-то до боли знакомое и страшное. Я умолк, мне показалось, что сзади нас чьи-то шаги. В следующий момент я остро почувствовал присутствие постороннего на этой пустынной осенней аллее. Я обнял свою спутницу, инстинктивно оберегая ее от неведомой пока опасности. Я боялся напугать ее резким движением, хотя уже твердо был уверен, что промедление равносильно смерти. Мы остановились и я осторожно повернулся назад. По дорожке, уже в пяти метрах от нас, к нам приближался молодой человек. Встретившись со мной взглядом, он остановился. В руках он сжимал пистолет, я видел, как маленький черный кружок ствола подрагивает в детских руках, и если бы не это предательское подрагивание ствола в руках, можно было не сомневаться в решимости его намерений. Его глаза смотрели на меня враждебно и решительно. В голове с тоской промелькнуло - сколько же времени я не видел этих родных любимых глаз, этих знакомых до боли черточек лица. Мне вспомнилось, как эти пальчики, которые сейчас лежали на взведенном курке, старательно и умело собирали симпатичные домики из детского конструктора, как выводили первые, такие милые мне и маме, каракули на белом листе бумаги. Мы смотрели в глаза друг другу и молчали. Мне было все понятно и мне нечего было сказать. Я видел, как что-то черное за спиной сына обхватило его руку, судорожно сжимавшую пистолет, и направило на меня. Я видел, как затряслись губы мальчика, а из глаз вот вот готовы были брызнуть слезы. В следующий момент раздался выстрел. Я стоял и ждал. Чего, сам не знаю. Я не знал, что значит быть убитым, и что нужно делать, когда ты убит. Но это оцепенение длилось один только миг. В следующее мгновение я сделал шаг ему навстречу и взял пистолет из его ослабших рук. И в тот же миг за спиной я услышал легкий шорох, еле уловимый звук падающего, почти невесомого тела, который пронзил меня как удар молнии. В одно мгновение перед моими глазами пронеслось все, что было связано с нею. Я не мог повернуться, чтобы увидеть ее, мертвую. Я знал, что ее уже нет. Надежды, которая жила в моей душе всегда, сейчас не было. Я твердо знал, что ее уже нет. Я с трудом повернулся и увидел ее, лежащую навзничь на сырой мокрой земле. На ее лице еще сохранилась улыбка, а глаза с любовью смотрели в темно-серое небо, по которому неслись низкие тучи. Я медленно опустился на землю, повторяя - "Зачем, сынок? Ну, зачем ты сделал это!?" Он стоял надо мной неподвижно и молчал, потупив глаза в землю. Я поднял голову и посмотрел на него. Уже около двух лет мы не виделись с ним. О его успехах в школе я узнавал, только от бабушки, моей мамы, которая несмотря на все преграды со стороны его матери, все же хоть как-то общалась со своим внуком. Я же давно прекратил эти попытки не желая хотя бы косвенно втягивать парня в войну между нами. По всей видимости, в этой войне я проиграл. Она выиграла. Она всегда побеждала. Потому что для достижения победы готова была на все. Даже жизнь и благополучие сына поставила на карту, вручив в его руки пистолет для убийства ненавистного ей врага. "Зачем же ты так, сынок?" - с горечью повторял я. Ответа я не ждал, да и не нужен он мне был, я думал лишь о той, которая лежала на земле и улыбалась низким небесам. Мальчик стоял, переминаясь с ноги на ногу. "Это ты убил ее, папа..." - он сказал это тихо, каким-то вкрадчивым голосом. Я опустил голову, не поняв поначалу смысл его фразы. Потом до меня стало доходить. Парню 14 лет. Что будет дальше? Следствие. Суд. Колония. Много не дадут, но здесь и малого достаточно. А ведь он у нас умница, в математической школе при Университете учится. Нет, все это надо сохранить и сберечь. "Послушай, сынок" - голос мой охрип -"никогда больше не делай так! Иди домой и живите с мамой с миром". Я слышал, как уже неподалеку натужно гудел сиреной милицейский газик. По всей видимости звук выстрела в вечерней тишине не остался незамеченным. "Хорошо, папа" - покорно сказал сын и скрылся в осенней холодной мгле. Машина остановилась от нас в двух метрах визжа тормозами. Из нее выскочили три или четыре милиционера, держа автоматы наизготовку. Увидев лежащую на земле девушку и сидящего рядом с ней мужчину с пистолетом в руках, молоденький сержант присвистнув, сказал - "Бля, у него ствол!" Затем, пригнувшись заорал - "Бросай оружие, гад!" - и бросился сам на землю. Старший наряда профессионально оценив обстановку, подошел ко мне, забрал из моих рук пистолет и защелкнул на моих запястьях наручники. "Ну, что ж ты так, мужик, а?" - и сочувственно похлопывая меня по спине, подтолкнул к машине с решетками на окнах. Молоденькие сержанты возбужденно переговаривались, предвкушая награду за успешно проведенную операцию. Двое из них остались там, ожидая машину для перевозки тела..." Бред какой-то - хмыкнула Танька. Она открыла шкафчик, достала початую бутыль самогона, налила стопарь и опрокинула его в глотку. Крякнула, передернулась всем телом, схватила соленый огурец и сунула его в рот. Затем налила еще и залпом выпила по второй. Стало хорошо. Она закурила. Выключила свет, села к столу и стала смотреть на темную улицу, освещаемую тусклым фонарем, раскачивающимся на холодном ветру. Хотелось выть вместе с этим холодным зимнем ветром, метущим по улице снежной поземкой. Она налила еще. Из комнаты слышался храп ее очередных постояльцев. Танька залпом выпила, подавив рвотную спазму, схватила последний огурец и съела. Почувствовала, что окончательно поплыла. Она достала письмо, положила его на блюдце, где только что лежал огурец и долго смотрела на него. Хотелось с кем-то поговорить. Заплетающимся языком она промычала, обращаясь к сложенному вчетверо листу бумаги - "Ну-у, что, кр-р-расавчик, давай с тобой по-з-забавимся". Достала спичку, чиркнула по коробку и поднесла горящую спичку к листу бумаги. Языки пламени медленно поползли по поверхности листа, пожирая буквы, сворачивая в черную хрупкую трубочку края бумаги. Танька заворожено глядела на занимающееся зарево. Ей было легко, она отомстила обидчику. Она улыбнулась, закрыла глаза и заснула, положив толстую щеку на засаленную поверхность стола. Наутро пожарные вынесли три обгорелых трупа из квартиры на первом этаже зачумленной пятиэтажки. Погорельцы из соседних квартир, сгрудившись во дворе, тихонько плакали, глядя как деловито управляются спецы со своей работой. Когда рассвело, все потихоньку стали расходиться по своим квартирам, крестясь и благодаря Господа, за то, что пронес мимо них сию чашу. 9. Старенький "жигуленок" летел по заснеженному шоссе. Свет фар выхватывал сужающуюся впереди ленту дороги с белеющими по бокам снежными сугробами. В салоне было тепло и уютно, приятно пахло разгоряченным тосолом и машинным маслом, которое - я знал - подтекает в салон где-то в районе рулевой колонки. Я до предела вжимал в пол педаль газа, старенький движок громко натужно ревел. Душа моя пела. Она летела впереди автомобиля, над заснеженным шоссе и кувыркалась вместе со снежинками в темном морозном небе - я вернул себе нечто очень для меня дорогое, то, что связывает мою память с моей... с ЕГО прошлой жизнью! Вот они, мои тетрадочки, лежат рядом со мной на продавленном сидении моего "жигуленка" и ждут, когда я их снова раскрою и вновь погружусь в водоворот мыслей и чувств, связанных с НЕЙ. При мысли о НЕЙ опять набежала грусть. Я резко сбросил газ и, проезжая мимо освещенного яркими огнями милицейского поста, подумал, что надо бы унять эйфорию, мало ли что. Только сейчас я заметил, что еду не по той дороге, по которой ехал утром. Собственно, места эти я знал хорошо - через несколько сот метров будет выезд на Рублевское шоссе, на нем поверну направо и через полчаса буду на въезде в Москву. Поймал себя на мысли, что знаю это не сам - это была ЕГО память. Именно ОН ездил этой дорогой в Москву и обратно на мощном джипе Landrover-Cruser в те времена, когда они жили вместе с НЕЙ в своем маленьком земном раю на берегу Москвы-реки. Я медленно ехал вдоль шоссе прислушиваясь к себе, роясь в своей памяти. Почему я так часто думаю о нем, о его жизни? Ради него я чуть не лишился своей - осторожно прикоснулся к синяку, который пульсировал под глазом, потрогал шишку на голове - зачем мне все это?! К чему постоянные мысли о НЕЙ, о его близких, о его сыне? При мысли о сыне почувствовал какую-то тревогу в душе. Ну, при чем здесь я?! Ведь это не моя жизнь... Я остановил машину на обочине, взял сигарету и закурил. Долго сидел и смотрел через лобовое стекло автомобиля на черное небо с редкими яркими звездами на нем. Протянул руку к тетрадям, потрогал пальцами шершавую поверхность обложки, взял их в руки и положил к себе на колени. В одной из них должно быть то письмо. Включил свет в салоне, начал осторожно листать ветхие, протертые почти до дыр листы. Вот они, мои родимые! Читать при скудном освещении было трудно, да и текст, написанный простым карандашом, мелкими буковками не располагал к легкому чтению, но мне этого и не надо было. Одного взгляда на эти исписанные листочки мне было достаточно, чтобы вспомнить смысл, скрывающийся за этими блеклыми закорючками. Не торопясь пролистал все тетради, все листочки, от первого до последнего. Никакого письма в них не было. Я задумался. Возможно его и не было вообще, а те обрывки воспоминаний о той трагедии, которые всплывают перед глазами, это просто бред охваченного смертельной болезнью организма. Наверное это так и есть. Да наверняка! Не могло быть этого, он же любил сына, да и ее, свою бывшую жену, по-видимому, тоже. Сам же писал - "позванивай моему парню, может, подсобишь чем..." - волновался, значит, о нем. Хм, действительно - как он там? Я повернул ключ в замке зажигания, завел мотор и выехал на дорогу. В свете фар в сатанинском вальсе крутились снежинки. В такой же дикой пляске кружилась моя память. Я думал о своей прошлой жизни, вспомнил, как мы познакомились со своей женой... точнее - как ОН познакомился со своей будущей женой, сыгравшей впоследствии роковую роль в его судьбе. Она была вполне симпатичная женщина, такие ему всегда нравились - невысокая, чуть полноватая, с хорошими развитыми формами. В то время он был в загуле, в затянувшемся праздновании своего первого развода. Правда, этот "праздник души" длился уже третий год и, честно говоря, он уже порядком подустал от него. Веселые, бесшабашные компании сменялись одна за другой, опустошая небогатые его продовольственные запасы, истощая бюджет и нервную систему. В одной из таких компаний появилась и она. У нее было два бесспорных преимущества перед другими (не считая ее приятной фигуры, о которой уже сказано) - это то, что она мало пила и то, что она виртуозно садилась на шпагат во время танцев. Последнее, как я припомнил, произвело на него совершенно неизгладимое впечатление, поскольку он сам в юном возрасте занимался легкой атлетикой. В тот вечер все благополучно разошлись по домам, кто к жене, кто просто в семью, а она, естественно, осталась. Перечисленных достоинств оказалось достаточно, чтобы она осталась у него навсегда. Она оказалась хорошей женой, верной, искренне любящей его, а несколько позднее стала и хорошей матерью. Ее уверенность в наступившем счастье заставляла и его задумываться над справедливостью этого суждения. И только одно обстоятельство омрачало ее счастье - это его дочь, оставшаяся у него после первого брака, к которой, как ей казалось, он питал излишне чрезмерную привязанность. В общем, банальная история, которую и рассказывать то не интересно, не то что, наверное, читать. В душе у нее появилась маленькая ранка, которая никак не хотела заживать, а напротив - кровоточила все больше и больше. Жизнь шла, сын подрастал. Проявлялись и новые раздражители, которые словно соль разъедали ее кровоточащую рану - это его родители, для которых не было большой разницы между внуком и внучкой, а также и ее родители, которые "недоумевали" - почему их дочь до сих пор живет в коммуналке, почему, мол, сваты не могут обеспечить нормальное существование своему сыну и его жене, то есть их дочери. Она искала поддержку себе среди друзей и знакомых - и находила ее, все вокруг поддакивали, что нужно, мол, его "переделывать". "Посмотри, милый, никто так не делает как ты, все в дом тащат, а ты у нас - все норовишь туда отнести". Но переделываться он не желал, не хотелось в собственных глазах выглядеть поросенком; она же не собиралась сдаваться. С теми же кто не разделял ее мнения, она решительно порывала - круг их хороших знакомых стремительно сужался. Она обладала твердым характером и завидным упорством в достижении цели - отличные, кстати говоря, качества, если только они не направлены стальным острием на живую душу. Наверное ее можно было понять - она боролась за свою семью, она не была равнодушна к нему, боролась за него. Женщины всегда пытаются уберечь нас, мужчин, от чего-нибудь - кого от пьянства, кого от посторонних баб. Не могу утверждать, но думаю, что она любила его. Любила яростно и страстно. И не хватало ему, по ее мнению, самую малость - совсем немножко нужно было в нем что-то подправить, вырвать мелкие ненужные привязанности, присушить ненужные стремления. Позже эти попытки прекратились, а любовь переросла в ненависть. Врагов не надо любить, их надо уничтожать - "око за око, зуб за зуб" - так, кажется, говорил Моисей в Священном писании. Не получилось исправить - надо наказать, и наказать жестоко, уничтожить в конце концов. Чем он дорожит? Детьми? Друзьями? Добрым именем? Он думает, что его любят. Ха! Ну, что ж, посмотрим, как он обойдется без всего этого. Его будет ненавидеть собственный сын. И сдохнут они со своей сучкой под забором, никакие богатства им не помогут. Ничего нам с сыном от него не нужно... только смерть.. Все отдам, ничего не пожалею.. Да поможет мне Бог.. Вспоминать дальше не хотелось. Было больно не от осознания того, что она победила, а что в своей борьбе она растоптала все на своем пути. И те трагические события, которые словно горячечный бред всплывают из глубины памяти, логически подтверждают это. Но может быть все-таки это бред, и мальчик благополучно растет, учится? Господи, хоть бы это было так! Повалил снег. Неожиданно впереди возник перекресток со светофором, одиноко мигающим в ночной мгле тусклым желтым огоньком. Направо была Москва, налево... Налево был рай. Их рай, их оставленный навсегда дом , в котором ОНИ провели лучшие месяцы своей жизни, и находился он всего в трех километрах отсюда. Неодолимая сила медленно выворачивала руль налево. А, поеду, посмотрю на него. Хоть из далека. Вот поворот направо, на лесную дорожку ведущую к усадьбе. Дорожка припорошена снегом, но я знал, что проеду по ней и с закрытыми глазами. Свет фар вырывал из темноты толстые стволы сосен, в чаще леса глухо ухал филин. Показался забор, ограждающий участок застройки от лесного массива. Я заглушил мотор и дальше пошел пешком. Вот появился дом. Он стоял темный и какой-то заброшенный, казалось, что лес, окружающий его, поглотил его в свои колдовские объятия. В отдалении виднелись соседние коттеджи. Они тоже казались темными, хотя я знал, что их безжизненность может быть очень обманчива. Камеры наружного наблюдения могли незаметно ощупывать тебя, держа на прицеле до тех пор, пока наряд охраны не повяжет тебя на месте. Я стоял и смотрел на темные окна. Вон там, на втором этаже, была наша спальня. Вон там, во флигелечке, мой рабочий кабинет, а там мой Котенок, нацепив на себя коротенький фартучек, в мягких домашних штанишках, облегающих круглую попку, хозяйничал у плиты, готовя для меня очередное свое творение кулинарного искусства - там была кухня и столовая. Я подошел поближе, посмотрел на ворота - камер наружного наблюдения, где они всегда раньше находились, не было. Осторожно пошел вдоль забора, уходящего в глубину леса. Там, сзади, была маленькая калиточка, запирающаяся изнутри на висячий замок. Я знал, что замок, при "правильном" с ним обращении мог отпираться без ключа. Подходя к калитке я услышал глухое злобное рычание большого пса. Хэдсон - радостно пронеслось в голове - старина Хэд! Вот кто охраняет наш "заброшенный рай"! С кем же ты здесь, старина? Приятно было встретить старого друга, однако Хэд был серьезным псом и недооценивать его службистские навыки было бы опрометчиво. Я начал тихонечко нашептывать - Федя, Федя - хороший песик! Он всегда любил эти слова. Подойдя к калитке я заглянул внутрь территории. Оттуда на меня внимательно и настороженно смотрел огромный лохматый пес, он продолжал рычать, хотя уже и не так злобно. В его глазах я прочел, что он устал от одиночества и готов поступиться своими служебными обязанностями ради общения с живым человеком. Я знал, что Хэдсон никогда не был служивой собакой, и несмотря на свою внушительность с детства рос добрым и наивным псом. Я широко улыбался ему - пес настороженно смотрел на меня. Я перебросил руку через калитку, легонько постучал по доскам и тихонько крикнул - Хэд, достань палку! Я знал - это было его любимое развлечение. Пес радостно завилял хвостом, заулыбался и нетерпеливо запрыгал на месте, мол, где палка? бросай - принесу. Милый мой сторож, с нежной иронией подумал я, конечно, гоняться за палкой гораздо интереснее, чем сторожить неизвестно что, неизвестно от кого. Кто же тебя кормит, - подумал я - наверное ребята из охраны. Я открыл калитку и прошел внутрь двора, потрепал по загривку своего старого четвероногого друга. Он прыгнул мне на плечи передними лапами и лизнул в лицо. Узнал, узнал, старина - слезы навернулись на глаза - ...если б ты мог и хозяйку свою также лизнуть. Я сделал ему знак не шуметь и мы пошли к дому. Неодолимая сила влекла меня туда, внутрь. Знал, что этого делать нельзя, но ничего поделать с собой не мог. Хотелось прикоснуться к тем вещам, которых касалась ОНА, хотелось зарыться лицом в подушку на которой спала она... Была и еще причина, по которой мне - теперь я чувствовал это точно - необходимо было попасть в дом. В свой дом! Несколько раз я повторил эти слова про себя как заклинание. Дело в том, что в доме был тайник. Это был встроенный в камин небольшой сейф, замаскированный под кирпичную кладку. О нем знали только ОН и ОНА (ну, а теперь уже и я). В нем хранились различные ценные бумаги, кредитные карточки и деньги на различные текущие расходы. Я помнил, что накануне, перед той роковой прогулкой, она сняла со счета несколько тысяч долларов, предназначенных строителям для обустройства небольшого бассейна в той части дома, где находилась сауна и спортивный зал. Эти деньги сейчас очень мне бы не помешали! Правда, кусался за ухо один щепетильный вопрос - чьи это деньги? Мои... или не мои? Это был тот же вопрос, который мучил меня все последнее время - кто я? В данной конкретной ситуации я готов был признать свое поражение и согласиться с тем, что я - это ОН. По всем внешним признакам я видел, что в доме после нас никто не жил, по крайней мере никакого присутствия новых хозяев не наблюдалось. На входной двери в нескольких местах белели бумажные наклейки с неясными печатями по углам - понятно было, что дом опечатан. Когда произошла та трагедия, в доме проводился обыск. Искали оружие, искали улики, подтверждающие "его преднамеренный преступный умысел". Я помню, как следователь дотошно выпытывал у него почему ОН использовал для убийства не то оружие, которое было найдено в доме (в салоне нашего джипа хранилась итальянская пятнадцатизарядная Beretta92FS - пистолет с укороченным стволом, адаптированный под заряжание наощупь), а примитивный Советский ТТ образца 1951 года. ОН сказал тогда, что это ЕГО "любимое оружие". Помню, что следствие было закончено быстро и вопросов у суда при вынесении приговора, практически не было. Восемь лет с конфискацией имущества - таков был итог работы правосудия. В последнем слове ОН подтвердил свою виновность, обрубив таким образом концы для дальнейших разбирательств по этому делу. Имущество, о котором шла речь в приговоре, как раз и был этот дом, который был куплен ЕГО любимой после их свадьбы и оформлен по документам на его имя. Я размышлял - как проникнуть в дом. Мне, знающему его как свои пять пальцев, большого труда это не представляло. Это можно было сделать через гараж. Прямо из гаража в дом вела небольшая дверь. Ключ от этой двери должен был лежать на полке с инструментами, завернутый в старую рабочую перчатку. При определенном везении он вполне мог оказаться на месте. Гараж не был утепленным и представлял собой добротный навес, огражденный от улицы двухметровой бетонной стенкой. Двери гаража естественно были на замке. Пробраться внутрь можно было через щель под крышей, которая предназначалась для вентиляции. Поискав глазами на что бы можно было встать, чтобы дотянуться до крыши, я заметил железную бочку, в которую должна была стекать вода во время дождя. Покачав ее увидел, что она пустая и совсем проржавевшая изнутри. Легко передвинув ее в нужное место, я осторожно взобрался на ее края. Заглянул внутрь гаража. Гараж не был пустым. Вместо черного, отливающего вороным блеском джипа, стоял "форд" грязно-серой расцветки с милицейской символикой на крыльях. Подтянувшись на руках, я осторожно пролез внутрь гаража. Было темно. Я аккуратно, наощупь подошел к стеллажу с инструментами и щелкнул зажигалкой. Слабый огонек осветил полки с инструментами. С удовлетворением отметил, что все в общем-то находилось на своих местах, даже моя рабочая одежда висела на своем гвозде. Осторожно просунул руку в карман рабочих брюк. Удача! Старая матерчатая перчатка, свернутая трубочкой, находилась на месте. Развернув ее, вынул заветный ключик. "Ключ от рая" - с горечью усмехнулся про себя. Прошел в дом. Внутри было темно, хоть глаз выколи. Вернулся назад, на полке со всяким барахлом нашел толстую стеариновую свечу, зажег фитилек, подождал пока слабый огонек наберет силы, и медленно двинулся по комнатам. Я смотрел по сторонам и сердце обливалось кровью. Вся мебель, в общем то стояла на своих местах, люстра висела под потолком, поблескивая десятками хрустальных бусинок, пейзажи на стенах, которые ОНА сама любила собирать, прогуливаясь по вернисажам Москвы, тоже были на месте. Но многого я не находил. На месте, где стоял музыкальный центр, стояли какие то коробки, перетянутые веревками, со столика, где стоял телевизор, словно мертвая змея свисал телевизионный кабель. В общем практически вся бытовая техника отсутствовала. Я прошел в нашу спальню. Там мне тоже бросилось в глаза присутствие чего-то чуждого, постороннего. Раскрыл шкаф, он был почти пустой. Вместо ее изящных костюмчиков, восхитительных платьиц, легкомысленных сарафанчиков висел какой-то халат, другие женские вещи, ей ни в коем разе не принадлежавшие. Наша постель была заправлена бельем, к которому ОНА и пальцем не прикоснулась бы. Удрученный я шел дальше. В гостиной на обеденном столе увидел остатки какого-то хамского пиршества. Бутылки из под пива, водки, грязные тарелки, куски хлеба и другие объедки валялись на грязной скатерти. В прихожей на вешалке висела чья-то одежда, пошитая из серого казенного сукна - ментовский прикид - промелькнуло в голове. Картина постепенно прояснялась. По всей видимости, дом по приговору суда отошел государству. А теперь от государства тихонечко переходил в руки конкретного представителя этого государства. Кто, в каком он чине - меня это уже не интересовало. Ясно было одно - это был уже не наш дом, и МЫ к нему не имела уже никакого отношения. Вещи, к которым прикасались грязные руки новых хозяев были "запомоены" ими и даже прикасаться к ним для "нормального мужика" было опасно, "западло" - как говорят братки на зонах. Оставалось только забрать свое, спрятанное в тайнике. Подойдя к камину я осветил ту часть, где был замаскирован сейф. Никаких следов прикосновения к нему я не заметил. Осторожно просунул руку за камин, где располагалась заглушка печной трубы. Вытянув ее на две трети из паза дымохода с усилием потянул на себя. Услышал как сработал механический затвор замка сейфа. Надавил рукой на кирпич, скрывающий кнопку затвора - дверка сейфа отделилась от кирпичной кладки камина. Кажется, все в порядке - радостно промелькнуло в голове. Осторожно открыл дверцу сейфа, поднес к темному проему тайника горящую свечку. Слабый огонек высветил в глубине предметы - уф-ф, все на месте. Вот наши кредитные карточки, вот стопкой лежат Акции различных компаний, какие-то другие документы. Толстая пачка долларов лежала в углу сейфа. Прямо у края, словно желтая змейка, свернувшаяся клубочком, поблескивала золотая цепочка. Я взял ее в руки - Боже, ведь это же ее крестик - я рассматривал у себя на ладони дивной красоты произведение ювелирного искусства - Христос, распятый на кресте, олицетворял собой вечную жизнь и прощение. Почему она не надела его в тот роковой вечер? Я долго смотрел на распятие, не в силах отвести от него зачарованный взгляд, затем, поцеловав его, спрятал во внутренний карман курточки. Взял доллары и сунул их в карман брюк. Кредитные карточки забрал тоже. В сейфе оставались различные ценные бумаги и документы. Просмотрев их, никой ценности я в них не увидел - все они были на ее имя, часть документов была оформлена на меня (естественно на мое ПРОШЛОЕ имя). Собрав их все в кучу я положил их в камин, слегка взлохматил и поджег. Пламя медленно пожирало плотную бумагу. Подождав пока все прогорит, я разворошил пепел, окончательно уничтожив ненужные теперь уже никому документы. Все. Нет, не все. Что-то надо было делать с этим "оскверненным раем". Он был мертв, как и его хозяева, в нем копошились черви. Кто-то должен был его похоронить. Поджечь? Нет, не то, нечему здесь особенно гореть. Тогда что? Разрушить бульдозером? Бред. Взорвать бы все это. Хорошо бы. Да где же взрывчатку взять. Я вспомнил что в камере вместе со мной.. вместе с НИМ.. сидел один умный мужик, также как и я осужденный за преднамеренное убийство. От нечего делать он посвящал меня в азы взрывного дела. В частности, он показал мне формулу "гремучей газовой смеси", объяснив, что различные пары легковоспламеняющихся веществ, а также горючих газов, детонируют при определенной их концентрации в воздухе не хуже динамита. Газ в доме был. Я прошел на кухню, чтобы удостовериться в этом, открыл газовый кран, повернул розетку, поднес спичку к газовой горелке. Голубенькие язычки пламени радостно пробежались по кругу горелки. Отлично! Закрутив газ я снова начал раздумывать над своим планом. И снова в памяти всплыли советы бывалого взрывника. Я спустился в подвал. Там был небольшой спортивный зал и сауна. Там же, в подсобном помещении находился распределительный узел газового оборудования. Отличное место, спец точно бы одобрил - удовлетворенно подумал я - главное поплотнее закрыть все окна и двери. Еще нужен был аккумулятор и какой-нибудь часовой механизм. За аккумулятором я сбегал в гараж. Железным ломиком вскрыл "фордовский" капот, с мясом вырвал провода, снял аккумулятор и отнес его в спортзал. Будильник нашел в своем кабинете, благо он как стоял на книжной полке, так там и оставался все это время. Теперь оставалось, используя аккумулятор, провода и часовой механизм (будильник) соорудить адскую машинку, которая бы через нужное мне время коротнула бы клеммы аккумулятора, обеспечив бы мощную дугообразную искру. Соединив части в единое целое, я испытал адскую машинку - искра действительно получалась мощная, яркая. Сатанинская получалась искра - спецу бы понравилось. Теперь нужно было обеспечить хороший приток газа в помещение. Выкрутив вентиль до упора, я ломиком сковырнул его совсем. Послышался характерный свист газа, выходящего из разверстого отверстия. Чиркнул спичкой проверяя горение - мощная струя огня ударила на полметра. Хорошо! Судя по напору газа, и прикинутому на глазок объему помещения нужная концентрация взрывной смеси будет обеспечена примерно через два - три часа. Что ж и будильник тоже устанавливаем на два с половиной часа. Будет около трех часов ночи - самое время взбодриться. Загасив пламя ладонью, я еще раз проверил на сколько плотно закрыты вентиляционные отверстия в стене - в помещении уже явственно ощущался характерный запах газа - еще раз осмотрел часовой механизм и покинул помещение, плотно прикрыв за собою дверь. И последнее. Взяв из гаража канистру с бензином, я полил весь первый этаж, спальню, гостиную. Из второй канистры я обильно полил гараж и раскуроченный "форд". Если по какой-то причине не бабахнет, пускай хоть полыхнет. А лучше будет, если и бабахнет и полыхнет к чертовой матери. Вот теперь все. Покинул дом я тем же путем, что и проник в него. Верный Хэдсон поджидал меня у запертой двери гаража, тихонько поскуливая от нетерпения. Увидев меня он радостно закрутился на месте, я сделал ему знак не шуметь. Пошел сильный снег. Отлично - подумал я - заметай, заметай, следы милый. Вместе с Хэдсоном мы вышли из калитки, которую я аккуратно закрыл на тот же замок. Хэдсон был на седьмом небе от счастья. Открыв дверь своего "жигуленка", я пропустил вперед Хэда, он ловко впрыгнул в салон, сразу заняв свое место на заднем сидении автомобиля. Это всегда было его место, и никто с ним никогда об этом не спорил. Через полчаса мы уже благополучно подъезжали к Кольцевой автодороге. Все же правильно говорят, что преступник (неразумный преступник) обязательно должен прийти на похороны своей жертвы. Я ехал и меня разбирало любопытство - рванет или не рванет. Успокойся - говорил я сам себе - все-равно сейчас от тебя ничего не зависит. Неужели ты попрешься обратно, если что-то там не сработает?! Может и попрусь - упрямо отвечал я сам себе. И все же любопытство пересилило осторожность. Я прикидывал - с какого бы места можно было бы увидеть результат своего работы, чтобы не привлекая к себе внимания посмотреть как полыхнет. Не доезжая до Кольцевой автодороги я свернул на одну из улочек прилегающего к Кольцевой дороге небольшого подмосковного городка. Три одиноких двенадцатиэтажных дома возвышались над одноэтажными дачными домиками. Остановив машину во дворе одной из этих башень, я вышел на улицу. Хэдсону знаком показал сидеть в машине и ждать меня. Он не возражал - это была его любимая обязанность - сторожить машину, сидя в ней. Вошел в подъезд, поднялся на лифте на последний этаж. Из жильцов никого не встретил. Нормально - удовлетворенно думал я. На площадке последнего этажа была лестница, идущая на чердак. На двери чердачного люка висел большой амбарный замок. Не может быть - подумал я - что до сих пор никому в голову не пришло его сломать. Поднялся по лесенке, подергал замок - все точно, висит только для близира. Аккуратно сняв его, открыл люк, вышел на чердак. Через чердачное окно вылез на плоскую крышу многоэтажки. Передо мной развернулась панорама близлежащих окрестностей. Шел снег, видимости не было никакой, но я знал, что объект моего наблюдения находится в той стороне и ничто его не должно от меня закрывать. Посмотрел на часы - было два часа ночи. Ждать еще час. Закурил. Как же медленно тянется время, когда чего-либо ждешь. Сердце в груди глухо стучало. Полтретьего. Снег прекратился. я вылез на крышу и посмотрел в нужном мне направлении. Черная ночь, лишь слабые огни освещенного шоссе, да отдельные фонари на улицах городка. Сзади меня над Москвой полыхало электрическое зарево огней. Я напряг глаза вглядываясь в темноту ночи, вдалеке различил огни большого села. Ильинское, наверное, подумал я. Наш дом был ближе Ильинского. Все нормально. Сколько там времени? Без пятнадцати три. Может часы остановились? Присмотрелся к секундной стрелке - нет, идут. Итак - три часа. Ну, где? Где?!! Пять минут. Десять минут. Пятнадцать. Черт, не сработало. Мозг лихорадочно просчитывал варианты. Полчетвертого. Все. И тут я увидел какое-то серое облако быстро поднимающееся над землей. Через несколько секунд услышал слабый хлопок. Есть! Я не верил своим глазам. Сработало! Из глаз моих от напряжения текли слезы, но я все-равно всматривался в то место откуда поднимался столб пыли или дыма. Еще через несколько секунд я явственно различил начинающееся зарево огня на том месте. Я воздел руки к небу и прочитал как умел молитву. Я благодарил Всевышнего, благодарил искренне и страстно. Вот теперь было все. Аминь. 10. Всю последующую неделю после похорон "оскверненного рая" я выжидал. На работу не ходил - взял неиспользованные две недели от отпуска за прошлый год - нужно было привести в порядок свою внешность (подождать, когда пройдет фингал под глазом) и успокоить нервы. Состояние у меня было явно возбужденное - успешно проведенный терракт будоражил мою душу. При этом никакого раскаяния или чего-либо подобного я не испытывал - только переполняющую через край радость. Хэдсон чувствовал мое радостное возбужденное состояние и полностью разделял его. Мои домашние (жена и сын, а также тесть с тещей , которые регулярно нас навещали) на удивление встретили Хэдсона очень приветливо, а сын просто дико орал от восторга, когда Хэд улыбаясь во всю свою собачью пасть правильно и охотно выполнял все команды, которые отдавал ему его новый маленький хозяин. Где я его взял? - Да просто нашел на дороге - этого объяснения всем было вполне достаточно и никто об этом больше никогда не спрашивал. Про фингал тоже наплел в том же духе. В общем настроение у меня было приподнятое. Ко всему прочему, не надо забывать, что теперь у меня были деньги. В пачке, которую я забрал из сейфа, оказалось ровно десять тысяч долларов. В моем распоряжении были также и наши кредитные карточки. Был, конечно, определенный риск при использовании этих средств - соваться с ними в банк было конечно абсурдно, никаких документов, подтверждающих мое к ним отношение я предъявить естественно не мог, оставалось только воспользоваться услугами банкомата. Для этого нужно было знать только секретный пароль. Пароль к своему счету, мне казалось, что я помню. Её пароля я не знал точно. Точнее, может быть она мне и говорила об этом когда-либо, но запоминать мне его никогда и в голову не приходило. Я и своим-то счетом воспользовался три или четыре раза, а уж её карточкой я никогда не пользовался. Поэтому реально в моем распоряжении была только одна кредитка. Чтобы проверить ее дееспособность я выбрал для этого специальный день, проехался на Ордынку - там на улице стояли банкоматы, которыми я... в смысле ОН... несколько раз пользовался при жизни. Выждав момент, когда вокруг не будет каких-либо подозрительных личностей, милиции и прочих попрошаек, я с волнением вставил карточку в прорезь банкомата. Казалось, что он поглотил ее навсегда, однако через пару секунд появилось приглашение набрать секретный код. Я набрал код. Уверенности, что правильно вспомнил его у меня не было. Пошли томительные секунды проверки, казалось, что время остановилось. И наконец.. Удача! В окошке высветилось приглашение провести какую-либо операцию со своим счетом. Из нескольких возможных вариантов (в том числе и снять требуемую сумму) я выбрал "распечатать счет". Тупой робот через секунду невозмутимо стал отстукивать мне чек с состоянием моего счета. Я с радостью и изумлением прочитал на нем цифру в несколько десятков тысяч долларов. Сердце ликовало. Не веря своим глазам решил снять со счета какую-либо сумму - пять тысяч баксов, к примеру. Набрал на клавиатуре требуемую сумму - автомат, потарахтев своими внутренностями послушно выдал мне в окошечке пачку стодолларовых купюр. Я взял их и не пересчитывая сунул в карман. Чего считать то? Теперь деньги можно и не считать. Ошарашенный неслыханным везением я ехал домой. Это только так говорят, что не в деньгах счастье, на самом деле без них никакого счастья быть не может. Выражаясь математическим языком, можно сказать, что это - необходимое условие для счастья. Хотя, может быть, и не достаточное. Ладно, не буду углубляться в философствование по этому вопросу, скажу только, что в тот момент я был счастлив. Что же теперь делать - размышлял я. Естественно, что сказать жене о долларах, кредитках, о золотой цепочке с распятием, я ни коим образом не мог. Предъявить ей я мог лишь старину Хэда, да фингал под глазом. Про мое творческое наследие, пять бесценных тетрадочек, мне тоже что-то не очень хотелось ей говорить. Я снова поймал себя на мысли, которая не раз уже появлялась у меня в последнее время, что надо бы заканчивать со своей теперешней жизней, разводиться, перебираться жить отдельно от них. В тишине и спокойствии заканчивать свой литературный труд... На сына надо бы посмотреть. Как он там? Неожиданно в голову пришла мысль, что теперь можно было бы перебраться обратно в свою квартиру, в свою комнату в коммуналке, где пронеслась моя юность. Начать так сказать все сначала. Вспомнил, что Вера, соседка по коммуналке, когда я вломился туда в тот первый день своего возвращения, обмолвилась, что хозяйка собирается продавать комнату, "хозяйка" - это и была моя бывшая жена. Вот и отлично! Надо встретиться с хозяйкой и обговорить этот вопрос. При этой мысли почувствовал, как глухо и сильно застучало сердце в груди. Это не было радостным волнением, это было нечто похожее на страх. Почему то вспомнилась та ворона, которая нападала на меня на кладбище в Торжке. Не доезжая до своей станции метро, я вышел на поверхность и подошел к телефон-автомату. Долго стоял, раздумывая что сказать, прислушиваясь к себе. Я уже знал, что не позвонить я не смогу, и нужно было только собраться, решиться на это, настроить себя на нужное состояние. Взял трубку, стал набирать номер. Память услужливо выносила на поверхность требуемую комбинацию цифр. Длинные гудки. Если трубку снимет сын - что я скажу? Опять поймал себя на мысли, что воспринимаю себя другим человеком - думаю, как ОН, и даже его проблемы и боль воспринимаю, как свои. Сердце глухо стучало. Наконец на другом конце сняли трубку. Тяжелые свинцовые тучи медленно ползли над городом. Глядя на них с шестнадцатого этажа многоэтажки, казалось, что они совсем рядом, а земля - напротив, казалось очень далеко. Мелкие фигурки людей на остановке автобуса, машины, словно жучки ползущие по грязной ленте дороги, а вдалеке унылый промышленный пейзаж - таков был вид из окна кухни. Но зато квартира, да и сама кухня, была шикарная - трехкомнатная, просторная, в современном доме, со всеми удобствами. Да и район был не плохой, хоть и новостройка, на зато в черте Москвы, пятнадцать минут на автобусе до метро. В эту квартиру они перебрались с сыном еще когда муж был жив и находился еще на свободе. Эта квартира была ее победой, и досталась ей, как она сама любит говорить - кровью. Она показала всем, а в первую очередь ему, своему бывшему мужу, что он им не нужен. Совсем не нужен. С тех пор прошло уже не мало времени. Муж умер в тюрьме. В прошлом году один за другим отошли в мир иной и ее родители. Друзья из прошлой жизни все куда-то подевались, а новых не появилось. Только временные партнеры по бизнесу, да всякие случайные мужчины. Мужчины вокруг нее крутились, как мухи вокруг меда, но все это было не то. Какие-то они... тупорылые все, что ли. Какой другой вроде бы и ничего - и при деньгах, и работящий, а все не то. Даже в гости пойти с ним неловко - или двух слов связать не может, или за каждой юбкой цепляется. А другой вроде и ничего, а за душой ни гроша. Еще и прописывать его к себе надо. Нет не надо ей такого добра. Один только сыночек, отрада души, мамина надежда и кровиночка. Вот уж кто никогда не покинет маму... При мысли о сыне лицо ее просветлело. Сын был ее гордостью и любовью. С отличием закончил школу и сейчас учится на третьем курсе института. В его зачетной книжке нет даже "четверок", только одни "пятерки". Его способностям удивляются даже преподаватели. Шутка сказать - уже на первом курсе института опубликовал в научном сборнике статью! Ее даже перепечатали где то за границей, премию за нее дали - триста долларов. Мать слабо разбиралась в этом, но чувствовала уважение окружающих к своему одаренному сыну и гордилась им. Заслуга в этом была несомненно только ее, поскольку отец ребенка никогда с ним не занимался. Прошлым летом сын в числе лучших студентов выезжал на практику в США. Мать и радовалась и боялась этого. Она боялась, что сын может навсегда оторваться от нее - завербоваться, уехать работать по контракту. Может и жениться в конце концов. При одной только мысли об этом ее начинала бить дрожь и повышалось давление. Там, на практике, в этом Мессачусетском университете, мальчик познакомился с девушкой. Она была русская, но подданная Соединенных Штатов Америки. Ее родители занимались бизнесом где-то здесь в России, а в штатах за ней присматривала бабушка. Ну, разве может бабушка усмотреть за молодой, здоровой девчонкой. Естественно, она втюрилась в ее мальчика по самые уши. Конечно, сыночек был совсем не мальчиком, двадцать первый год шел человеку, к тому же в его характере все больше и больше проявлялись черты характера его отца. Это больше всего ее беспокоило. Последнее время сын стал совсем холоден с ней, ее нежности раздражали его, на ее расспросы об институте отвечал немногословно и скупо, о своей личной жизни он вообще никогда с ней не разговаривал. При этом у него снова появилась мерзкая манера молчать, когда она к нему обращается - он демонстративно молчит, занимается своими делами и совершенно не реагирует на замечания матери - забыл, видно уже, кто его одел, обул, кто его в люди вывел. Вот они - отцовские гены, вредность характера, и не вытравишь из него эту дрянь. Раньше, еще в детстве, он тоже позволял себе такое хамское поведение по отношению к ней, правда тогда отец за него заступался, но она выбила из него эту дурь. Каких усилий ей стоило оградить сына от дурного влияния этого подонка. Позже она доказала сыну кто для него дороже - она, мать, которая ночами не спит ради здоровья и благополучия семьи, сына или его отец, который бросил их и ушел к этой сучке. Сын понял это и все сделал так, как она сказала. Позже, когда он стал выходить из повиновения, она рассказала ему каких ей стоило сил и средств, чтобы убедить следователя не копать дело отца дальше.. Зазвонил телефон, она поспешно сняла трубку. На этот раз звонил сын: В назначенное время я стоял на площадке второго этажа и, перекрестившись, нажал на кнопку звонка. За дверью сразу послышался стук каблучков по паркету - звонок ждали, дверь отворилась. На пороге стояла миловидная, хоть и не молодая уже женщина, она улыбалась мне, пропуская в прихожую. Я отметил про себя, что несмотря на свой зрелый возраст, она сохранила достаточною привлекательность - фигура ее была все такой же женственной, а лицо, хоть и тронуто временем, но сохранило приятные черты, хотя для меня не было секретом какие жизненные бури прочертили на нем эти резкие складки от носа к уголкам губ, а на лбу между бровей глубокую вертикальную борозду. Она приветливо пригласила меня в комнату. ЗаключениеХлопнула входная дверь в коридоре, и на пороге комнаты появился молодой человек. Увидев нас, лицо его резко изменилось. Из открытого, веселого, одухотворенного оно стало угрюмым и злым. В нем читался протест всему тому, что можем сказать ему мы. И все же я с волнением и любовью рассматривал родные черты. Он сильно повзрослел. На верхней губе темнели юношеские усики, на подбородке и щеках виднелся легкий пушок. Было видно, что несмотря на всю скудность этой растительности, тем не менее она составляла гордость для своего обладателя. Но больше всего меня поразили его глаза. Это не были глаза ребенка или юноши. Это были глаза воина. Холодный блеск самурайской стали отражался в них. Да, она воспитала воина. Умного, холодного и расчетливого. И что самое страшное - возможно циничного и жестокого. Я медленно брел по обледенелой мостовой. Из головы не выходил образ сына. Вот, оказывается, каким он стал. Выстоял, не сломался - молодец. Может быть и моя заслуга в этом есть. Правда, холодный как лед, может быть даже жестокий, что ж - воин таким и должен быть. Воин. Сердце заныло в груди. А что же ты хотел? Выбор у него был невелик. Незаметно я снова оказался перед домом, в котором прошла моя юность. Стоя в переулке напротив, долго смотрел на окна второго этажа. Видел, как на кухне хозяйничает Вера, пару раз там промелькнула кудрявая голова сына. Наверное чайник поставил на плиту - подумал я. И все-таки нам нужно было поговорить. Груз ответственности, который давил на меня через память, мне не принадлежащую, заставлял меня идти дальше по этому пути. Честно говоря, я уже чувствовал смертельную усталость от обрушившейся на меня чужой жизни. За эти считанные месяцы, которые я прожил, неся в себе память умершего человека, мне казалось что я постарел на десять лет. Да это и не удивительно - ОН то был старше меня почти на десять лет. Мне казалось, что я стою перед выбором. И этот выбор я, кажется, сделал. Я уверенно, с чувством какого-то облегчения, подошел к телефон-автомату и набрал номер квартиры, рядом с которой я находился. Трубку снял сын. В прихожей раздался звонок. Мальчик радостно встрепенулся - это ко мне. Резко вскочил и бросился в коридор открывать дверь. В следующий миг комната озарилась сиянием. На пороге стояла девушка, лет семнадцати - восемнадцати, а может быть и ровесница моему парню. Она поздоровалась, ласково улыбаясь глядя на меня. У меня потемнело в глазах. Откуда я знаю это лицо? Где я видел эти прекрасные зеленые глаза? Не может быть! Немыслимая догадка словно молния расколола мой бедный мозг пополам. Ведь это же ОНА! Это ее лицо, ее походка, ее голос, в конце концов. Она, но только моложе лет на пятнадцать - двадцать. Как же так... И тут до меня стало доходить - это ее дочь. Да, это она. Она почти ровесница моему... точнее ЕГО сыну. Но как же они познакомились? Я вышел из дома, ощущая неимоверную легкость в себе. Перейдя через улицу я обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на окна этой квартиры, квартиры моего друга, посмертную просьбу которого я выполнил до конца. Перешла ли его память в какого-либо другого человека, к примеру, в его сына? Сомневаюсь в этом. Он и меня то отпустил, потому что, наверное, пожалел. А грузить своим опытом, своими проблемами, своей болью близкого, родного ему человека он и подавно не станет. В окне второго этажа я увидел ребят, они стояли обнявшись и всматривались в морозную мглу улицы. Увидев меня, они замахали прощально руками. В ответ я посылал им воздушные поцелуи, я плясал и орал на всю улицу - "Уви-и-и-димся!" Я полностью ощущал себя самим собой, память моя была легка и чиста, как у ребенка. Я посмотрел на часы - Боже, девятый час! Мои, наверное, заждались меня дома. Развернувшись я бросился вприпрыжку по улице к метро. Я бежал домой. Бежал к жене, к сыну. Это счастье, что они у меня есть. И дай им Бог здоровья! И вам, мои дорогие читатели, тоже! 15 января 2002г 17:15.Примечание: Эту историю рассказал мне один мой знакомый, с которым мы лежали однажды в больнице. Позже, когда нас уже выписали, я позвонил ему и мы договорились встретиться и попить пива в скверике. Он рассказал мне, что у него недавно родилась дочка. Со здоровьем у него теперь уже также все в порядке, по крайней мере никаких расстройств психики у него больше не наблюдается. Врачи говорят, что через полгода его снимут с наблюдения совсем. Я поделился с ним своим замыслом, что хотел бы написать рассказ или роман о том, что он рассказывал мне лежа на больничной койке. Он хлопнул меня по плечу и сказал - "Давай, старик. Только будь осторожней, как бы сам не свихнулся от этого." Я сказал, что - постараюсь. Андрей Тертый. |
|
1. Кровавые сгустки слизи на сером покрывале, кровавые круги перед глазами, в груди раскаленные угли костра. Кажется, что кровать медленно переворачивается над бездной. Кровать не может переворачиваться, она прикручена к полу железными болтами - значит переворачивается вся камера. Чтобы не сорваться в черную бездну изо всех сил вцепляюсь в железные ребра кровати. Кричать, звать на помощь кого-либо бесполезно, могут и побить, к тебе подойдут лишь тогда, когда тебе уже ничего не нужно будет. Скорее бы. Воды бы глотнуть, но попросить не у кого. Никому до тебя нет дела, здесь все в равных условиях, все умирающие, и чем быстрее ты окочуришься, тем тебе же лучше будет. Парень на соседней койке уже вторые сутки не реагирует ни на что, только тихо стонет. Интересно, кто из нас будет первым? Что же меня так крутит, лишь бы удержаться на койке. Но что это? Как будто куда-то лечу. Точно, лечу. Вокруг ночь, и только шелест перьев на крыльях. О! Да я не один! Справа и слева от меня дикие утки. Куда же мы летим? Под нами в темноте отсвечивает лунной дорожной большой водоем. Это озеро. Вокруг горы, покрытые темным лесом. Вон, на берегу, мерцает огнями город. Вижу родную улицу и дом, в котором все еще живет мать. Радостно кричу туда, вниз. Утки вторят мне дружным криком. Вот и утки уже подо мной. Вокруг меня яркий неземной свет, ночь и земля осталась далеко внизу. Я слышу радостный веселый смех, ощущаю нежное прикосновение рук. Любимых рук. Рядом летит она, моя любимая женщина, мой Котенок с острыми коготками и теплой пушистой шерсткой, уж она то знает куда мы направляемся. Слава Богу, мы снова вместе... И вдруг, я начинаю стремительно падать вниз. Она, моя Любимая, белым маленьким облачком тает в вышине. Слышен свист ветра в ушах, тело пронзает холод. Могильный холод. Потом не было НИЧЕГО...