У каждого, даже самого заурядного человека, есть свои воспоминания в жизни И, конечно же, случались различные смешные, или просто, забавные истории. Мне, например, было бы интересно сейчас прочесть подобные истории моих родителей. То, что я буду писать, это не мемуары, просто я коротко опишу, происшедшие со мной и моими знакомыми наиболее интересные (на мой взгляд) моменты в различные периоды моей жизни.
Эвакуация
Детство моё было бесцветным. Военные годы помню очень смутно, а после 5-ти -6-ти лет уже чётче. Сестра старше меня на 4 года и хорошо помнит период эвакуации. Она вспоминает, что когда нас везли на Урал, гитлеровские самолёты неоднократно бомбили наш эшелон и только благодаря высокому мастерству машиниста паровоза, который искусно притормаживал в нужное время, бомбы не попали в вагоны.
Слава Богу, что Он сохранил нашу семью и в дороге никто из нас не погиб и не потерялся. Впоследствии были известны сотни случаев погибших и пропавших без вести.
Сестра вспоминает, что на одной из остановок мать побежала на станцию и добыла бутылку супа. Неожиданно налетели самолёты и машинист начал свои манёвры. Мать, сколько могла, выдыхаясь бежала за поездом и выбросила бутылку с супом в кусты, чтобы легче было догонять поезд.
От бдительного ока военных этот манёвр не ускользнул и они усмотрели в нём диверсию. Пока разобрались и проверяли, поезд ушёл. Мать тогда была молодая, красивая и ей как-то удалось объясниться. Её даже на военном эшелоне подбросили до следующей станции, где остановился наш эшелон. Бабушка осталась с нами и кричала на всех языках: " Гыволд!"
Банный день
На одной из длительных стоянок мать затеяла для меня банный день. Когда меня поставили в миску, где намочили и намылили, неожиданно налетели самолёты и началась бомбёжка. Машинист не стал дожидаться моей мойки и тронулся. Все прыгали и забрасывали детей в любые вагоны и куда попало.
Мне выпало счастье оказаться в грузовом отсеке паровоза, где естественно лежал уголь. Когда меня извлекли оттуда, то с моим окрасом меня мог бы усыновить любой негр.
Очень часто нас обстреливали, в том числе и трассирующими пулями, и мать постоянно прижимала наши любопытные головы книзу. Но сестра возражала - ей хотелось непременно схватить красивую пульку и доиграться с ней.
Моё позорное детство
Был я очень шкодливый тип. Не то, что по-мальчишечьи озорной, а именно пакостный, да ещё и вороватый. Прошло почти 60 лет, но "венгерские события" мне хорошо врезались в память.
После освобождения Венгрии наши войска остались там, и мой отец дослуживал до демобилизации в одной из авиационных частей. Он забрал нашу семью и мы жили в г. Папа два года. Нас расквартировали в большом доме в нескольких комнатах врача, которого призвали в армию и когда он попал в плен, то по стечению обстоятельств, оказался в нашем городе Бердичеве. Было уже счастьем для его семьи, что он остался жив и, судя по его рассказам, когда он вернулся домой, был вполне удовлетворён условиями жизни в лагере военнопленных. Вернувшись домой, он был очень участлив к нашей семье.
Думаю, информация о том, как обращались фашисты с нашими заключёнными в концлагерях, и о газовых камерах, и крематориях им было известно. Вполне возможно, что это сравнение их утешало, не считая чувства вины.
До нас в этой квартире жила семья какого-то майора, которая показала себя не с лучшей стороны. Это можно было судить по состоянию квартиры и настороженному отношению к нам хозяев.
Мою мать, может поэтому, называли майоршей - отец был старший лейтенант.
Хозяйка квартиры, не усмотрев в нашей семье какой либо опасности, была с нами очень любезна. Тогда она ещё не оценила моё присутствие.
Очень скоро я ей дал о себе знать. В одной из комнат стоял белый рояль, и я тщательно изучил его внутренности. Уже не помню, что я там откручивал и отклеивал, к счастью, в нашей семье никто на рояле не играл, и я остался безнаказан. Бил меня отец нещадно, но все его усилия были тщетны.
Комнаты были обставлены старинной резной мебелью с инкрустацией. Кроме того, гарнитур был украшен всевозможными узорами и окантовкой из латунной узенькой ленты. Я называл её золотой.
Быстро сообразив, что ленточку можно извлечь, я стал познавать тайны краснодеревщика. Ленточка была запрессована в канавку, которая тоже была окрашена под золото, поэтому сразу и не было замечено моё делопроизводство.
При уборке мать наткнулась на добротный клубок проволоки за трюмо и не могла понять, что это такое. Я прикинулся невинным ангелом и разделял её тревогу. Но справедливость восторжествовала, и я получил очередной курс ременной терапии.
Страсти улеглись, а я продолжал исследования. В одной из комнат была библиотека, на полках которой стояли толстые книги с обложками, отделанные металлом и с застежками. Они так искусно были сработаны, что я не смог, к счастью, разгадать секрет мастерства.
То были тома Библии с плотной мелованной бумагой и цветными иллюстрациями. Хорошо помню изображения с распятием и снятием Иисуса с креста. Каким-то чудом у меня не поднялась рука и здесь нашкодить.
По периметру дома в Erdgeschos находились всевозможные подсобные помещения и сараи со всяким хламом. У меня там было над чем поработать. Хозяйка часто была шокирована, как это я без разрешения мог что-то там взять или вытащить трубу для своих нужд.
В одном из окон погреба я усмотрел пустые бутылки, соорудил подобие удилища с палочкой вместо крючка и стал выуживать бутылки. Возмущению хозяйки не было предела: она прочла моей матери целую лекцию о моём криминальном поступке, и как я мог посягнуть на чужую собственность.
Салют
Во время праздников пускали ракеты, и выпросить пару штук у солдат было без проблем. В семье не одобряли, что я тащу домой "всякую гадость" и, пристроив связку трофеев в печке за кучкой лучин, стал ждать своего звёздного часа. Было, то ли 1-е, то ли 9-е мая, печь уже не топили и я решил, что до наступления холодов эти ракеты извлеку.
Но на меня нахлынули много других забот и ракеты в печи были забыты. Они о себе напомнили, когда мать зажгла те приготовленные лучины. Начало отопительного сезона ознаменовалось праздничным салютом. К счастью, мать от испуга захлопнула дверцу и ракеты метались в замкнутом пространстве.
Конечно, мне опять влетело, да и печь повредилась. Меня это мало волновало, куда больше, почему ракеты не вылетели через трубу и не взвились над домом?
Помню, что мне сшили маленькую шинель: как сын офицера, я презирал гражданское пальто, а мы, мальчишки, и не допускали другой мысли, что обязательно все станем лётчиками, или в крайнем случае, шоферами. Тогда я уверял одноклассников, что мой отец на истребителе сбивал "Мессеры". О том, что отец со времён войны возглавлял ГСМ (горючесмазочные материалы), моим мальчишкам не обязательно было знать.
Школьные годы
В Венгрии я пошёл в 1-й класс русской школы. Учеником я был - "мечта педагога". Весь процесс школьного обучения был чёрной полосой в моей жизни.
По возвращении на Украину этот школьный кошмар продолжался. Я не любил учиться и, как говорят: "Прокурил в школьном туалете весь букварь". Любил я только физкультуру и пение, ну может терпел физику, если бы не формулы! Для меня это было "если бы лето, да без комаров!". Любил, когда делали опыты, учитель это уловил и регулярно я что-то там ему помогал.
Перекуём антиквар на свистки
В Бердичеве мы жили в большом одноэтажном, многоквартирном доме. Чердак был общий и большую часть занимали вещи интеллигентной соседской семьи Нималовских. Там был целый склад антикварных изделий. В то время избегали выставлять в доме предметы буржуазного быта, например, подсвечники с позолотой. Для нас с другом это был непочатый край работы. Большинство антиквариата ушло в руки старьевщика в обмен на свистки, карандаши и пр. мелочь.
Пороховых дел мастера
В послевоенные годы не составляло никакого труда найти, порывшись в старых окопах, ржавый пистолет, ружьё, патроны и снаряды.
Бог нас помиловал, но многим нашим сверстникам повезло меньше: кому опалило лицо, кто потерял пальцы или руки, а некоторые поплатились жизнью.
Мы надпиливали корпус гильзы или патрона, чтобы высыпать порох, который использовали для зарядки самопалов.
Однажды мы выкопали какой-то снаряд. Я в нашем дворе вкопал его в землю, обложил большой гвоздь камнями, чтобы он стоял вертикально и упирался остриём в капсель снаряда. Затем я взобрался на опорные рельсы столба. Раньше два куска рельса прикручивали проволокой к деревянному столбу, который не касался земли и не сгнивал от сырости.
Друг подавал мне камни, а я пытался попасть в гвоздь, который стоял на капселе. В восьмилетнем возрасте мы были уверенны, что снаряд после выстрела войдёт глубоко в землю, ведь из ствола пушки он вылетает бойком вперёд! Мимо проходил сосед и заинтересовался нашим экспериментом. Я ждал от него дельные советы, но, увидев снаряд, он побледнел и на несколько секунд онемел. Этого времени мне хватило сориентироваться, что нужно бежать. Целый день я где-то бродил, пока не улеглись страсти перепуганных соседей. Но отец с ремнём, как в почётном карауле, терпеливо ждал меня.
Смерть вредителям!
Мать моего друга охраняла огромный погреб, где какая-то организация хранила овощи. Там было множество голых слизней, и нас поощряли, когда мы их собирали и выбрасывали. Как-то мы их насобирали особенно много и решили по всем воинским законам расстрелять этих несчастных беспозвоночных. Зарядили свои самопалы порохом и дробью, сложили в углу приговорённых и почти одновремённо прозвучали наши залпы... Нет, с нами ничего страшного не произошло, но мы не могли раскрыть ни глаз, ни ртов - всё было залеплено останками этих слизней.
Старший брат моего друга оказался более предприимчивый: он в этом погребе показывал диафильмы, сдирая с таких, как мы по 10 или 15 копеек. Он заготовил примитивные билеты и мы спускались в "кинозал".
По той же системе мы стреляли из воздушного ружья по мишени кисточками. В те годы и диафильмы, и пневморужьё было редкостью. Если б он сейчас был жив, то стал бы крупным дельцом.
Кошачьи разборки
В нашем дворе, в соседнем доме жила моя тётя (сестра отца). К её дню рождения мама спекла торт и послала меня отнести имениннице. Пересекая двор, я увидел, что на нашу благородную кошку покушается какое-то облезлое трёхцветное страшилище. Я аккуратно поставил торт на невысокую крышу погреба, на цыпочках подкрался к кошачьей разборке, ловко схватил облезлого пришельца за шиворот и ещё за что-то и поднёс его к нашей кошке на расправу. Спустя несколько секунд я уже был в шоке: мои руки превратились в нечто невообразимое в царапинах разных размеров и в различных направлениях примерно, как шедевр абстракциониста.
При этом боль была неимоверная, как будто мои руки ужалили миллион пчёл одновремённо. Почему-то кошачьи царапины вызывают сильную боль.
Когда страсти улеглись, мать вспомнила о торте. Кошки, позабыв недавний инцидент, с удовольствием дегустировали торт. Он был ещё цел, но, даже местами, облизанный кошками, утратил своё праздничное предназначение.
Это был уже второй случай в моей жизни из серии кошачьего пиршества. Ещё живя в Венгрии, мать тоже спекла торт к моему дню рождения. Он в готовом виде был выставлен на рояль. Через какое-то время кошка аккуратно слизала весь крем, но обошлось без кровопролития.
Лестничная трапеза
К дому, где жила моя тётя, вела старая, добротная и широкая деревянная лестница. На ней постоянно восседали соседи, ведь это было время коммуналок.
Здесь отдыхали, вышивали, выносили еду в мисках, делились информацией и, конечно же, обсуждали отсутствующих соседей и общих знакомых. Сейчас телевизор вытеснил эти посиделки, хотя в них была своя прелесть.
Тётя меня часто потчевала на этой лестнице, там всё казалось вкуснее, и я с удовольствием всё поедал на свежем воздухе. Чтобы мама не запрещала там кушать, я постоянно нахваливал, что у тёти Сони был очень вкусный суп или борщ. Тогда я даже не догадывался, почему у мамы на лице играет загадочная улыбка Джоконды. Позже выяснилось, что она относила еду тётке, а та меня "угощала". Дома всё было невкусно, другое дело - на лестнице!
Так я школярничал
О том, какой я был ученик - было упомянуто. В выдумках, чтобы не учиться, моя фантазия работала довольно ладно. Зимой я над столом учителя на потолок прилеплял снежку. Я рассчитывал, что в процессе таяния она по капле размоет мои двойки или мою фамилию, но капало совсем не на нужный объект.
Кислотой на переменке я смазывал стул учителя, надеясь на то, что, испортив платье или брюки, преподаватель не придёт на следующий день в школу и много других мелких пакостей, что было придумано до меня. Неоднократно утром раскрыв глаза я делился с матерью тревогой, не сгорела ли школа и может быть сегодня отменят занятия?
Учиться я упорно не желал и ничего нельзя было сделать: может быть было упущено начало, т. е. основа закладки знаний, или я был безнадёжно тупой. Со мной и сестра занималась: я даже ей отвечал выученное, но утром всё было забыто напрочь.
Недавно сестра напомнила логику моего мышления тех лет: "Папа нужен, чтобы зарабатывать деньги, мама варит, стирает, шьёт и т. д. А зачем нужна Шелька? Пусть умирает".
Расстрел учителя
Отец, вернувшись после командировки из Москвы, привёз мне игрушечный пистонный пистолет. В те годы они ещё не продавались, разве только в столичных городах. Конечно же, я взял его в школу.
На одном из уроков учительница, удивившись моему вниманию, обращалась с объяснением нового материала непосредственно ко мне. Неожиданно я хладнокровно вынимаю свой пистолет и, не моргнув, дважды в неё стреляю без пистонов. В моём воображении в то время разворачивались военные действия и, в самый кульминационный момент, я расстрелял самого главного фашиста.
Моё оружие было конфисковано, позвонили отцу, поведали о моём терроре и меня позвали к телефону.
В потоке угроз я воспринял только: "Домой не приходи, убью!". Моё горе разделил одноклассник, получивший двойку, которому тоже был обещан подобный "приговор" и мы решили отодвинуть день нашей казни.
Вдали от дома
Мы немного пошатались в поисках пристанища и облюбовали дом с приличным чердаком. Допоздна мы наблюдали через слуховое окно, как суетились на улице прохожие и завидовали им. Ночь была неспокойная на непривычном ложе. Как-то промучились мы в большом ящике, где из стенок торчали большие гвозди. Мы их всё время задевали и они звенели, как гитарные струны. Утром, ощущая страшный холод и голод, выбравшись на улицу, мы решительно направились к школе в надежде погреться и поесть чего-нибудь.
Мы переживали, что в такой холод могут отменить занятия, а было-то всего градусов пять тепла, но нам казалось, что мороз - 30№. Во дворе школы нас встречали, как почётных гостей. Стояли наши мамы с заплаканными глазами, остальные были тоже чем -то перепуганы. Мы и не предполагали, что наши родители эту ночь не спали и ещё были задействованы службы поиска пропавших детей.
Отец утром не пошёл на работу и ждал сообщений, наверное, не выпуская из рук мой любимый старый, потрескавшийся офицерский ремень. Когда я явился, он наградил меня испепеляющим взглядом и ушёл на работу. Мать меня успокоила, что папа на этот раз не будет меня бить.
Можно всё запомнить и без 25-го кадра
По географии задали выучить все союзные республики и их столицы. Мать предупредила, что будет лично меня проверять. К её удивлению, я отчеканил ей всё на уровне отличника. Ещё больше она удивилась, когда мне по этой теме поставили двойку.
-Вот видишь, я говорил, что географичка ко мне придирается!
Через какое-то время, вытирая окно, мать увидела странный узор на стенке у окна. Надев очки, она ещё раз повторила все союзные республики и их столицы. Я уже не помню, была тогда мать или сестра.
Зарождение отечественного конькобежья
Как и все мальчишки, я страстно желал научиться кататься на коньках. В те годы в магазинах свободно коньки не продавались, но мы как-то ухитрялись доставать старые и переделывали на свой лад.
Коньки с круглыми носками назывались снегурками. С помощью верёвок и палки коньки прикручивались к валенку на носке и пятке. Держались такие крепления довольно прочно, но нужны были именно войлочные битые валенки. Верёвка скручивала и сжимала обувь с большой силой и это чувствовалось даже через валенок.
Первые заезды я пробовал у водопроводной колонки, где всегда летом были лужи, а зимой лёд. Бесчисленное количество падений и ушибов, что должен был пройти каждый начинающий - и я начал пробовать выходить на дорогу.
Булыжная мостовая покрывалась слоями снега, машинами тщательно утрамбовывалось и получалось довольно гладкое покрытие.
Обретя некий опыт, мы переходили к следующему этапу конькобежного спорта. В тех же снегурках отпиливались полукруглые носки, заостряли переднюю часть, и коньки уже назывались обрубыши, которые были удобны для разгона. Хотелось больших скоростей, но это было сложно; во-первых, коньки были широкие, во-вторых, в валенках не разгонишься, да и ещё наша экипировка состояла из ватного пальто или телогрейки и широких шаровар из чёртовой кожи. Спортивные костюмы были непозволительной роскошью.
Но душа просила скоростей и мы длинными крючками из проволоки цеплялись за борта проезжающих машин.
Это считался довольно высокий класс езды и опасный. Ехать за задним бортом - не видно дороги и при торможении можно врезаться в борт. Держаться в стороне, обзор хороший, но правый край дороги был с большими неровностями, сугробами и самое главное, водитель видел нас и специально вилял к обочине, чтобы от нас избавиться. Для некоторых этот слалом заканчивался очень печально.
В начале 50-х стали появляться настоящие крепления на ключах, и можно было ездить в ботинках. Отец, видя моё стремление к единственно полезному увлечению, привёз из Москвы ботинки с настоящими беговыми коньками. Это было воплощением мечты и объектом зависти всей ребятни. Я уже вполне сносно ездил и готов был к более высокому этапу, по крайней мере, я тогда так считал.
Но, как бы не так: ботинки были на несколько номеров больше моей ноги, они предназначались и для моей старшей сестры и, вообще - на вырост. Мать сшила матерчатые (ватные) валенки, но ноги ёрзали в них, а узкие коньки зарывались в снег. Эти коньки (мы их называли дудыши) предназначались для льда. Пришлось нам посещать каток и учиться осваивать настоящие коньки на нормальном льду, по сути, начинать всё сначала.
Некий Мейер жил у самой реки и летом возглавлял лодочную станцию, а зимой каток, который содержался на приличном уровне. Там была раздевалка, давали напрокат коньки с ботинками, освещение, музыка и надлежащее содержание льда. Кто помогал чистить лёд, катались бесплатно.
Много лет спустя спорткомитеты и разные спортивные общества никакими катками вообще не занимались.
Наши кумиры
Круг моих друзей тоже был далеко не высокого уровня и мы друг друга стоили. Мы тянулись за старшими, стараясь во всём им угодить. Им было по 16, а нам по 10 и эта возрастная разница - целая пропасть.
Когда они играли в мяч, который тоже был редкостью, мы, малыши, стояли во втором или третьем круге, чтобы, кому посчастливиться, подать, улетевший мяч.
Если старшие ходили воровать, они использовали нас стоять на "стреме" или на "шухере". Воровали на станции уголь, сою, но бывали и более серьезные кражи. Чтобы со мной хоть как-то общались (я был там единственный еврейский мальчик), я не отказывался, да мне это и нравилось!
Но, святая святых был футбол. Других массовых развлечений не было, и это доходило до фанатизма. Дирекция и администрация всегда присутствовали на всех матчах. После очередного гола оркестр играл туш, и это было слышно далеко за пределами стадиона и подбадривало тех, кто не мог присутствовать. Игроков заводской команды боготворили, о них ходили легенды и это не преувеличение.
Цена пропущенного гола
Накануне одного из городских финальных матчей тренер команды кожевенного завода попросил вратаря нашей заводской команды пропустить гол, чтобы проиграть. За это ему пообещали пару хромовых сапог. Вратарь Илюша Световой был человек порядочный и предоставил это предложение решать команде.
Так как послевоенное время было голодное, футболисты единодушно решили проиграть. Хромовые сапоги были проданы и на деньги купили еду себе и семьям. Это был благородный поступок, и его по достоинству оценили.
Высоцкий, ты не прав
Вообще, я не любил футбол и, может, как ни странно, это спасло меня от дальнейших неприятностей. Я понемногу отошёл от своей компании, которая выполняла любое желание или прихоть старших товарищей. Некоторые попали в тюрьму, кто-то спился, а иных уже нет в живых.
Лет 30 спустя меня кто-то окликнул и, минуту поговорив, я с трудом вспомнил одного из старших товарищей, которым я подавал мяч. Он вернулся из тюрьмы и обживался. Мучительно ища общую тему для разговора, мы остановились на кино. Он находился под впечатлением фильма "Место встречи изменить нельзя" и стал возмущаться, что Высоцкий скомпрометировал себя в роли Жиг лова и, что он "западло". Доводы о том, что тот актёр и завтра сыграет роль любого "зэка" ни к чему не привели. Проведя много лет в зоне мой "приятель" приобрёл другие взгляды на жизнь, и понять его может только ему подобный.
Другого "друга" я сам узнал. Тот был совсем не агрессивно настроен, а даже наоборот - вполне весел. Отбыв на лесоповале свой срок, он то ли остался, как вольнонаёмный, то ли был не выездным, не помню.
Когда я спросил, завязал ли он со старым, тот смеётся: "Стою в автобусе, а впереди у лоха из пиджака выглядывает портмоне. Я его подцепил, раскрыл, а там рублей двадцать и я их положил назад. У меня в боковом кармане сертификатов на 50 тысяч, а пальцы всё равно тянутся".
Нужна печать Министра обороны? Нет проблем.
Встретив моего самого близкого друга детства, узнав, что у него проблемы с работой, решил помочь ему. Я занимал административную должность на одном предприятии и рекомендовал туда его, как хорошего мастера. Мы долгое время не виделись и я не знал, что тот стал пьяницей.
Через короткое время его уволили, и когда я встретил его мать, то спросил чем занимается Сеня и на что он пьёт? Она со слезами отвечает, что он подрабатывает, чем может.
- Ну, например?
Она оглядывается:
- Ты никому не говори, он подделывает документы.
- Как это, подделывает?
- В пивных он знакомится с бывшими военнослужащими, которых уволили со службы за "пьянство" и лишили пенсии. В их военных билетах он подделывает записи, изготовляет из резины печати и закрепляет эти подписи.
- Не хило!
Пожил Сеня ещё несколько лет и пополнил список остальных наших бывших кумиров. Но всё это было позже, я забежал вперёд.
Мы строили и, наконец, построили
Отец задумал построить дом, и я тогда познал все прелести подсобного труда. Неоднократно меня поднимали ночью, чтобы разгрузить машину горячего кирпича, а днём его переносить на другое место. Все материалы были "дефицитом" и свободно ничего не продавалось.
После работы приходили друзья отца и помогали, как могли. Среди них были первоклассные мастера своего дела, и я любовался, как ладно у них всё получалось. Не обошлось и там без курьёзов, с кем-то я там подрался, но это не заслуживает внимания.
Все столярные работы выпали на долю моего двоюродного брата. Был он на лет десять старше меня и был мастером на все руки.
В одной мастерской он с рабочими делали окна, двери, лутки и другую столярку. Я им принёс еду и, засмотревшись, ударился головой об стропило. Сухая балка зазвенела и все кинулись ко мне. Это я так подумал, что начнут утешать и жалеть мою пострадавшую голову. А они собрались около балки и стали искать на ней трещину от моего удара.
Было обидно и из-за этого ещё больнее. Такие уроки рабочего юмора мне частенько приходилось испытывать, да и не только мне... Тяжёлый, подсобный труд пошёл мне на пользу, в свои 14 лет - я окреп и возмужал.
Но школа по-прежнему продолжала меня угнетать и было ещё много позорных страниц в мои школьные годы. Каким-то образом я закончил семилетку, просидев в каком-то классе два года и с помощью отца, который занимал высокое положение на заводе, поступил в техникум.
Учебной основы у меня не было и, вряд ли я бы там учился без помощи моей будущей жены.
Наша группа в техникуме была довольно дружная. Был совершенно другой контингент людей, в котором я находился раньше. Здесь было много евреев, а в школе я был один.
Праздники мы отмечали в нашем доме. У нас не было элитарных групп. Я обходил всех подряд и предлагал участвовать в наших складчинах. В то время по три рубля было вполне достаточно.
Пополним закрома Родины
Поездки в колхоз на уборку урожая нас очень сблизили. Всё это потихоньку меняло и формировало мой непростой внутренний мир. Общение и дружба с Линой сыграло решающую роль.
Когда мы жили и работали в колхозе продолжительное время, то устраивали художественную самодеятельность. В основном нас хорошо принимали и неплохо кормили, но были и исключения: то нам мяса не додавали, то молока. Впервые мы пытались бороться за свои права и жаловались в райком. Чего-то мы добивались, но не всегда нам сходило. Однажды, когда мы уже уезжали домой и стояли в ожидании машины, привезли два бидона парного молока, которое нам недодали.
Мы почуяли, что справедливость восторжествовала, на радостях пили, кто, сколько мог, и даже через силу - принципиально.
Победу мы торжествовали недолго; едва отъехав от села, наши желудки взбунтовались и мы стали стучать по кабине, чтобы остановили у леса. Парное молоко, да ещё в таком количестве, взыграло своё действие и по пути к дому мы довольно часто разделялись - мальчики налево, девочки направо. Думаю, руководству колхоза об этом доложили и они радостно потирали руки.
"Энтузиазисты", вперёд!
На следующий год мы своим организмам опять напомнили о полном очищении.
Из соседнего колхоза приехал представитель и предложил желающим подзаработать на разгрузке сахарной свеклы из вагонов. Тарифы были заманчивые и мы (мальчики), полные энтузиазма, без разрешения классного руководителя отправились вечером на место разгрузки. Впереди шагал Игорь Розенберг и восклицал: "Энтузиасты, вперёд!".
Мы приступили к работе, когда стало совсем темно. Нам объяснили, что нужно раскрыть боковые люки и свекла посыплется самотёком. Штатные грузчики носились с какими-то досками и щитами, но мы не понимали для чего всё это?
Откинули нижние люки и свекла действительно сама хлынула вниз, но это было мизерное количество, по сравнению с тем, сколько её лежало в вагоне.
Те, кто обладал навыком и техникой разгрузки, быстро справились и перешли к следующим вагонам, а мы провозились всю ночь. Буряки конусные, плотно прижатые друг к другу и мы выковыривали их по одному, изнемогая из сил.
Когда, наконец, мы опустошили вагон, оказалось, нужно ещё убрать все те бураки, которые высыпались на рельсы под колеса вагона. Тогда до нас дошло, для чего наши соседи носились со щитами и досками. Буряки сыпались и скользили по ним, не попав на рельсы под колёса.
Когда мы явились за расчётом, то получили соответственно во много раз меньше, чем выплатили постоянным разгрузчикам. Всё это происходило на сахарном заводе и мы, пока ожидали оплату, бродили по территории и глазели. Где-то мы набрели на патоку и, убедившись, что она сладкая и вполне съедобная, приложились к ней, компенсируя свой неудавшийся трудовой подвиг.
Добравшись до своего жилья, мы расслабились, очень хотелось спать, мы чувствовали дикую усталость и самое жуткое, что сладкое лакомство дало о себе знать по полной программе с вытекающими последствиями. Наши желудки отказались переваривать отходы сахарного производства под названием патока.
Ни о какой работе не могло быть и речи. Конечно же, была разборка с "классным" и из героев - энтузиастов мы превратились в объект насмешек.
Вскоре после операции (патока), приехала мать наиболее пострадавшего Игоря "Камертона" проводить следствие. Это не фамилия, а кличка. На уроке русской литературы Игорь рассказывал биографию Пушкина и сказал, что тот работал при дворе камертоном (вместо камергером). Этого оказалось вполне достаточно.
Мы были молоды, всё скоро забылось и уборочная страда завершилась. Деньги за уборку урожая нам выдали, но после всех вычетов за питание и ещё за что-то, мы получили смехотворную сумму - чисто символическую, но мы не роптали.
Модель от Тесенгольца
С Линой мы уже серьёзно встречались. Как-то я зашёл за ней, чтобы пойти к нам домой. Привычно снял пиджак и накинул его на спинку стула.
Через некоторое время Лина пошла одеваться, а я схватил со спинки стула свой пиджак и стал её дожидаться. Она никак не могла найти своё платье и надела что-то другое.
Шли мы не спеша, минут 20 и меня удивило, что те, кто нас обгонял, оглядывались на нас и счастливо улыбались. Мало ли, наверное, мы красивая пара, вот и завидуют.
Подошли мы к нашей калитке, я её открыл и прошёл вперёд. Завернув к лестничке, я увидел Лину, стоящую за калиткой, рыдающую от смеха. Оказывается, когда я накинул на спинку стула пиджак, там уже лежало её платье. Надев в спешке пиджак, я подцепил и платье.
Так я прошёл пол города и никто мне не мог сказать, что за моей спиной из- под пиджака висит добротная часть цветного платья.
А у кольца начала нет и нет конца
На 3-ем курсе все должны были отработать на практике. Мой отец походатайствовал, и нас с Линой послали практиковаться в Москву.
Это было лучшее время нашей жизни. Мы были молоды и беззаботны, да ещё вдали от родителей. Хоть никто и не мешал нашей дружбе, но в огромной столице среди миллионов людей, где никому не было до нас дела, мы спокойно могли ходить, держась за руку.
У нас были целомудренные отношения, как у тургеневских героев и счастливее нас не было в мире.
Мы попали на завод "Станкостроитель". Оборудование, которое мы там увидели, было нам известно только по учебникам. Мы ходили, раскрыв рты, и ахали, но через короткое время рты у нас закрылись и наши интересы переместились за пределы завода. Нас прекрасно понимали и работой не обременяли.
Денег нам дали немного, но в то время цены были другие, да и мы были неприхотливы. Лина жила у своего дяди, а я у друзей моего отца.
Ездили на завод порознь, а иногда где-то встречались, чтобы ехать вместе. Однажды договорились встретиться на станции метро "Курская". Я приехал раньше и прохаживался. Потом до меня дошло, что мы не уточнили на какой именно станции "Курской", линейной или кольцевой.
Я стал мотаться по станциям, но тщетно. После третьего или четвёртого рейса ко мне подошёл милиционер и предложил следовать с ним.
После путанных моих объяснений они разочаровано поняли, что этот местечковый молокосос никакой угрозы для метрополитена не представляет.
Лина уже ждала меня на заводе и волновалась. Конечно, она оказалась ленивее меня и по станциям не моталась.