Тидеманн : другие произведения.

Помой-ка

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Существуют различные способы автобиографического повествования. Люди, которые представляют в своих глазах столь великую ценность, что считают собственную персону интересной не только для неё самой, но и для окружающих, излагают автобиографические факты напрямую. Они рассказывают о мире посредством себя, организуют опыт вокруг собственного "я". Те же, кто утратил к себе интерес, кто наскучил себе и желал бы себя преодолеть, идут иным путем. Таковые движутся к себе извне, со стороны мира, раскрывают собственную индивидуальность опосредованно через описание среды, их породившей. Мне пришлось избрать именно этот второй путь. А потому некоторые из написанных за десять лет с 2005 по 2015 гг. опусы, вошедшие в предлагаемый сборник, объединены двумя антропологическими вопросами. Вопрос первый: как изжить из себя современного человека? как спастись от гомункулуса, выведенного в лаборатории первоначального накопления и неумолимо растекающегося по кривым зеркалам постмодерна? как одолеть романтичного циника, инфантильного эгоиста? чем может быть побежден этот индивид-полуфабрикат, столь оскорбительно выделяющийся на фоне людей высоких культур элементарностью своих душевных отправлений, тотальной анекдотизацией своего бытия? Самое большое мое желание - создать текст насущный, точно храм или хлеб. Но пока выходит не храм, а супермаркет, исписанный матерщиной, удерживающий в своих товарных недрах тварную декадентскую душу. Два текста данного сборника - "Кот Ди Вуар" и "Йобст Плюшов" - наполнены нецензурной лексикой и пошлостью. Велико было искушение не включать их в сборник. Но кто я такой, чтобы повелевать текстом, слугой которого являюсь? Откуда же мне знать, почему и для чего получаются такие произведения? Могу лишь предположить, что тут происходит нечто отдаленно напоминающее эпизод в книге ветхозаветного пророка Иезекииля, которому Бог сказал: "Сделай себе ... хлебы. (...) И ешь, как ячменные лепешки, и пеки их при глазах их на человеческом кале. И сказал Господь: так сыны Израилевы будут есть нечистый хлеб свой среди тех народов, к которым Я изгоню их". Если верить отцу Евстафию (Жакову) из Санкт-Петербурга, то в России этот образ действий развили юродивые, которые могли материться, ходить голыми, мочиться на пол храма. Во всяком случае, перечитывая оба скабрёзных текста, будто бы мной написанных, я всё отчетливее осознаю, что наша бестолковая жизнь есть не что иное, как поглощение кала. Конечно, существует разница в подходах. Пессимисты драматизируют ситуацию и грубо называют кал "дерьмом". Оптимисты стараются рассматривать эту субстанцию как "альтернативный продукт". Реалисты не утруждают себя дефинициями, а прагматично, как им и положено, ищут оптимальные методы поедания, минимизируя риски и давая адекватные ответы на вызовы (и позывы). Такова природа оптимизма, пессимизма и реализма. Ибо оптимизм - это жажда успеха, пессимизм - потребность в правде, а реализм - стремление приспособиться. Всех - или почти всех - героев, о которых повествуется на этих страницах, можно отнести к двум категориям. По одну сторону эстетического фронта мы видим честных маргиналов-разрушителей, по другую - лживых авторитетов-созидателей. Последние отгораживаются семьей от личности, государством от Родины, религией от Бога. Первые разрушают целое ради спасения фрагмента: губят семью ради личности, подрывают государство ради Родины и разрушают религиозное общение ради искренности в вере. Можно ли объединить фрагменты в целое: дух и букву, правду и власть? Таков второй вопрос, вокруг которого группируются тексты данного сборника. Сочи, 21 марта 2015 г.
  Was geschähe, wenn wir einmal Ernst machen wollten und aus allen Gebieten der scheinbaren"Kulturtätigkeit" uns zurückzögen in das Eingeständnis, dass hier keine Notwentigkeit mehr waltet?"
  
  Martin Heidegger
  
  Что бы произошло, если б мы однажды пожелали взяться за дело всерьез и отказались от всех сфер мнимой "культурной деятельности" ради признания того, что необходимость тут более не властвует?
  
  Мартин Хайдеггер
  
  
  
  НЕРЕНТАБЕЛЬНЫЕ
  
  - Доброе утро, мистер Кнохенарм! Как Ваши дела? Хорошо? Замечательно.
  Все было как-то квадратно в чисто выбритом лице вошедшего - и лоб, и глазные впадины, из которых два студенисто-голубых безразличия испускали неоновый свет, и подбородок, подпиравший жесткой скобой оптимистическую улыбку.
  - Меня зовут Ричард Хант, - продолжил сквадраченный после ритуально-ободряющих подергиваний. - Мне поручено возглавить мортификационную команду.
  - Приятно познакомиться, - Кнохенарм смерил мортификатора ироничным взглядом, продолжавшим косую ухмылку, что пробивалась из-под жестких усов и бороды пациента.
  - Взаимно, мистер Кнохенарм! Э-э-э, я пришел сообщить Вам дату мортификации. Процедура назначена на 6 марта, 16:00. Необходимо обсудить кое-какие детали. Вы позволите присесть, мистер Кнохенарм?
  - Прошу.
  - Благодарю Вас. Так вот. С момента подписания Вами контракта появились новые мортификационные опции, с которыми мне хотелось бы Вас ознакомить.
  - О!?
  - Да, как-никак прошло больше года. Наука не стоит на месте, мы неустанно совершенствуем препараты, чтобы участники Программы чувствовали себя как можно более комфортно. Вы выбрали инъекцию с предварительным введением галлюциногенного раствора "Хуим Дрим 46", который позволяет переживать состояния, выходящие за пределы прежнего жизненного опыта. Это хороший препарат, им по-прежнему пользуются многие участники Программы. Однако другие предпочитают перейти на новые виды газа, которые появились совсем недавно. Вот, взгляните... - Хант развернул экран и принялся водить по символам презентуемых продуктов, поочередно превращая их в трехмерные изображения. - Например, газ "Эбзорбинг Клауд 8" с ароматизатором, который создает полную иллюзию пребывания в сосновом лесу. Или вот эта новинка: газ "Тэндер Стрим 44" с запахом реки среднерусской равнины. А вот этот продукт...
  - Не тратьте понапрасну сил, мистер Хант, - перебил Кнохенарм энергичного мортификатора. - Я консерватор и редко меняю свои предпочтения. Что Вы хотите, я даже в ресторанах заказывал всегда одно и то же, а если меню состояло из новых блюд, меня охватывала паника...
  - Как оригинально, - расхохотался Хант. - Потрясающе! Ну что ж, мистер Кнохенарм, каждому свое. Хорошо, когда у человека есть выбор. Не смею занимать Ваше время. Итак, Вы будете готовы 6-го к 16:00, верно?
  - Верно. 6-го к 16:00.
  - Может, у Вас есть какие-нибудь, вопросы, пожелания?
  - Нет, пожалуй. Хотя... Разве только... Один вопрос... - Кнохенарм мялся, виновато морщил лоб, обшаривал взглядом люминесцентную гладь пола, и вдруг, подняв на мортификатора ошалелый взгляд, как бы нечаянно обронил:
  - А никак нельзя без этого? Вы ведь понимаете... я не хочу...
  - Ми-и-и-стер Кнохенарм! - Хант захлебнулся добродушной досадой, какую обыкновенно испытывает профессиональный воспитатель перед лицом милого, но упрямого ребенка. - Это не по моей части. Я отвечаю лишь за техническую сторону и комфорт пациентов в рамках Программы. - При слове "рамках" он утвердительно выдвинул квадратный подбородок - Вы же подписали контракт! У меня нет никаких пометок относительно Вашего желания выйти из Программы.
  - Попробуй не подпиши! - неожиданно вспылил Кнохенарм. - Вы прекрасно знаете, мистер Хант, что бывает с теми, кто не прошел тестирование! Проживание в зоне Й, работа категории У и медобслуживание класса Х! Как будто у меня был выбор!
  - Но, мистер Кнохенарм, - недоуменно запротестовал Хант, - у человека всегда есть выбор. Существует множество разных возможностей, масса программ. Послушайте, - мортификатор доверительно понизил голос, - если хотите, я сейчас схожу, узнаю телефон службы Программы "Нерентабельный рентабельный". Вы позвоните и все выясните, возможно, они помогут Вам выйти из Программы ЛМДЛ. Ну как? Идет?
  - Валяйте.
  - Вот и замечательно. Я мигом.
  Кнохенарм зарыл лицо в ладони и принялся большими пальцами массировать небритые щеки, собирая покрывавший их секрет потовых желез. Он поднес пальцы к носу, поморщился брезгливо и, не глядя, ткнул в направлении сенсорной панели умывальника. Вместо гигиенической установки включился овальный экран.
  - Не сдали "Тест На Подтверждение Воли К Жизни"?! - восторженно затараторил с экрана душистый женский голос. - Мрачно смотрите в будущее? Впереди годы унылого существования и мучительное угасание на больничной койке в конце? Нет! Программа "Лучше Меньше, Да Лучше" избавит вас от неуверенности в завтрашнем дне! Целый год участники Программы ЛМДЛ путешествуют по миру, живут в лучших отелях и питаются в самых роскошных ресторанах. По окончании этого срока наши высоко квалифицированные специалисты-мортификаторы обеспечивают клиентам качественный и комфортный уход. Таким образом, Вы одновременно заботитесь о будущих поколениях, сохраняя столь необходимые активным людям ресурсы планеты, и обеспечиваете себе беззаботную жизнь. Программа "Лучше Меньше, Да Лучше" - это выбор понимающих людей. ЛМДЛ - патриотично и комфортно! ЛМДЛ - это Ваш выбор!
  - Заткнись! - Кнохенарм с размаху пнул сенсорную панель видеоустановки, и в то же мгновение, словно по команде, в дверях появился сияющий Хант с глянцевым буклетом в руке.
  - Вот, мистер Кнохенарм, - бодро отрапортовал мортификатор, протягивая клиенту буклет, - обещанный телефон программы "Рентабельный Нерентабельный". Позвоните прямо сейчас, возможно Вам помогут! Не теряйте надежды, мистер Кнохенарм, не теряйте надежды!
  Сделав дело, юркий Хант столь же быстро исчез, как и появился, а Ганс Кнохенарм - одутловатый брюнет, едва вступивший в пору, когда брюхо не позволяет мужчине увидеть собственный член (не прибегая к зеркалу) - долго разглядывал буклет, обнюхивая и мусоля его, точно свежую банкноту, затем взял телефон и принялся набирать длинный номер. Несколько раз он сбивался и начинал заново, чертыхаясь и досадуя на себя, как обычно, пока, наконец, в трубке не раздалась услужливая аудиозапись:
  - Вы позвонили в офис программы "Рентабельный Нерентабельный"! Мы благодарим Вас за интерес к Программе. Внимание! В меню дозвона произошли изменения. Прослушайте внимательно информацию и выберете номер интересующего вас отдела. Если Вы хотите продолжать на английском языке, нажмите 1. Если Вы хотите продолжать на испанском языке, нажмите 2. Если Вы хотите продолжать на французском языке, нажмите 3. Если Вы хотите продолжать на русском языке, нажмите 4. Если Вы хотите продолжать на китайском языке, нажмите 5. Если Вы хотите продолжать на японском языке, нажмите 6.
  "Надо было жать на английский, - думал Ганс Кнохенарм. - Чёрт с ними, поймут. В конце концов, я не по своей воле тут очутился. Сколько еще это будет продолжаться? Скорее сдохнешь, чем дозвонишься!"
  - Если Вы хотите продолжать на немецком языке, - пропела, наконец, трубка, - нажмите 42.
  Кнохенарм поспешно набрал названные цифры и с облегчением услышал родную речь. Но радость оказалась преждевременной: аудиозапись вновь потащила его утомленное сознание через анфилады отделов, секций, офисов и управлений, то предлагая сказать в трубку "двадцать четыре", если он желает выбрать мортификационный план, то назвать свой уникальный идентификационный код, а то и вовсе обратиться по месту прописки. Но Ганс Кнохенарм, сын померанского почтальона и тирольской прачки, упорно продирался к живому человеческому голосу, который объяснил бы, какого чёрта, он, пусть и несколько печальный, но все же человек, к тому же заработавший геморрой честным трудом и пурпурный нос традиционным досугом, должен сгинуть теперь ни за что, ни про что, и почему жить имеют право только такие, как этот Хант - вертлявые пустоцветы, у которых на месте башки вычислительная машина, а вместо сердца - одна компетентность. Чем дольше он ждал, тем более распалялся, утверждаясь в собственной правоте, исполнялся дерзновенных надежд.
  - Эльза Кречмар, программа "Рентабельный Нерентабельный", добрый день.
  Все оборвалось внутри у Кнохенарма, таким непроницаемым совершенством повеяло с той стороны.
  - Добрый день, - проговорил он, как можно отчетливее, стараясь не выдать смущения.
  - Чем могу помочь Вам сегодня? - звенела трубка.
  - Меня зовут Кнохенарм, Ганс Кнохенарм... То есть, я хотел сказать, Йоханнес Кнохенарм... Да... Дело в том, что я участник программы ЛМДЛ, и мне сегодня сообщили время мортификации. Я хотел бы узнать, нет ли возможность выйти из Программы? Видите ли, все произошло так неожиданно тогда, год назад. Этот тест... Ты проваливаешь тест и оказываешься на задворках жизни, за бортом, понимаете... Я хочу сказать... вдруг очутиться в зоне Й... Мне рассказывали... Да я и сам проезжал мимо пару раз...
  - Минуточку, мистер Кнохенарм. Вам были разъяснены права и обязанности, связанные с участием в Программе перед тем, как Вы подписали контракт?
  - Да, разумеется... Но, видите ли... Представьте себе, ты совершенно растерян, и тут тебе суют здоровенный кондуит, испещренный мелким шрифтом и разговаривают всякими терминами, которые не сразу поймешь...
  - Вы просили разъяснить неясную терминологию?
  - Да, да, конечно, мне все разъяснили, но, все равно, в зону Й очень не хотелось. Казалось, что угодно, только не зона Й. Как-нибудь, мол, год поживу на полную катушку, а там будь что будет. Я ведь так мало жил на полную катушку...
  - Вы считаете, что Ваши права были нарушены, мистер Кнохенарм?
  - Не то, чтобы нарушены...
  - Мистер Кнохенарм, Вы голосовали на референдуме за "Закон о справедливом распределении ресурсов между поколениями"?
  - Голосовал, миз... простите, забыл Ваше имя.
  - Кречмар.
  - Да, миз Кречмар. Спасибо. Голосовал, конечно голосовал. Нам ведь объяснили тогда, что ресурсов на всех не хватит, что мы обкрадываем детей и внуков, которым придется расплачиваться за наши излишества. Все эти душераздирающие фильмы, бесперебойные рекламные ролики с чудными карапузами... Я хотел справедливости, как и мы все... тогда. Но я не хотел в зону Й. Я понятия никакого не имел о зоне Й, её не было тогда этой проклятой зоны, и тестов никаких не было, понимаете Вы!?
  - Успокойтесь, мистер Кнохенарм. Я просто пытаюсь Вам помочь. Мне необходимо выяснить, насколько осознанно Вы подходили к решению об участии в Программе. Впрочем, на всех документах стоит Ваша подпись.
  - Как, на всех? Да, да, я помню, подписывал какие-то бумаги. Десятки бланков.
  Он помолчал немного, и добавил растерянно:
  - Неужели ничего нельзя сделать? Неужели нет ни малейшей лазейки? Ну, в чем я виноват,- скатывался на истерику Кнохенарм, - скажите, в чем?
  - Вы ни в чем не виноваты, мистер Кнохенарм. Просто, Ваш индекс воли к жизни ниже нормы на три балла.
  - На три балла? Всего на три балла? Неужели трех баллов достаточно, чтобы убить человека?!
  - Вас не убивают, мистер Кнохенарм. Вам определена добровольная и ненасильственная мортификация.
  - Добровольная и ненасильственная? О чем Вы говорите, миз Кречмар! Я заявляю Вам под запись, что я не хочу, это не добровольно. А если я окажу сопротивление, меня мортифицируют насильно. Принудительно и насильно, понимаете Вы, чёрт бы вас всех побрал!
  - Вас никто не вынуждал подписывать контракт. Агентство лишь выполняет принятое Вами решение в соответствии с теми обязательствами, которые Вы на себя взяли, мистер Кнохенарм.
  - Это все чёртовы три балла! Если бы не три балла, не было бы ни решений, ни обязательств, ничего бы этого не было!
  - Может быть, Вы хотите получить расшифровку по трем баллам?
  - А что это даст?
  - Просто Вы будете знать свои слабые стороны, мистер Кнохенарм.
  - Нет, спасибо... То есть, да, да! Я хочу знать, в чём не дотянул?
  Наступила пауза. Кнохенарм напряженно ждал, убеждаясь в бесполезности дальнейшего разговора.
  - В заключении сказано, - встрепенулась трубка, - что, хотя тестируемый многократно заявлял о своем желании жить, он не смог подтвердить достаточный уровень бессознательного жизненного тонуса...
  - Чего?
  - Так, минуточку, мистер Кнохенарм. Ага, вот и расшифровка. Да, здесь говорится, что тестируемый получил на три балла ниже минимального требуемого уровня воли к жизни, поскольку время и энергия, затрачиваемые им на абстрактную рефлексию относительно экзистенциальных вопросов превышают допустимую норму, лишая психосоматический потенциал ресурсов, необходимых для осуществления продуктивной деятельности, обеспечивающей рентабельность существования.
  - Что это значит? Я не понимаю.
  - Иными словами, Вы очень много думали о смысле жизни, мистер Кнохенарм - как Вашей собственной, так и жизни окружающих. Эти размышления препятствовали нормальной жизнедеятельности.
  - Ах, вот оно что...
   Кнохенарм задумался.
  - Мистер Кнохенарм? - заволновалась трубка - Вы меня слышите?
  - Да, да, миз Кречмар, я Вас прекрасно слышу. Я действительно много думаю о смысле жизни. С самой юности, миз Кречмар.
  - Вот видите.
  - Хорошо, пусть так. Пусть в глазах общества это совершенно бесполезная деятельность, пусть...
  - Это не деятельность, мистер Кнохенарм, - раздраженно перебила трубка. - Это рефлексия. Подобного рода размышления можно было бы считать продуктивной деятельностью, если бы их результаты были признаны креативом и сертифицированы как рентабельные. Но в Вашем случае это не так. Вы ведь никогда не подавали заявку на сертификацию интеллектуального продукта, верно? Бланк "СИП - 22 Б", такая зелененькая бумажка?
  - Нет, миз Хант, то есть, миз Кречмар, извините. Не подавал. Не считал нужным. Мне как-то не приходило в голову, что размышления о смысле жизни могут представлять угрозу самой жизни.
  - Да, возможно это недоработки системы образования. В те времена превентивные программы были несовершенны. Но мы отклонились от темы, мистер Кнохенарм. У Вас будут ко мне еще какие-нибудь вопросы?
  - Только один.
  - Слушаю Вас.
  - Как мне остаться в живых?
  - Мортификацию Вам назначили на 6.3, 16:00?
  - Совершенно верно, миз Кречмар.
  - Таким образом, Вы можете оставаться в живых еще 6 часов 32 минуты, мистер Кнохенарм.
  - Благодарю Вас, миз Кречмар. Это мне известно и без Ваших столь любезно оказываемых услуг. Мне хотелось бы знать, как мне остаться в живых после означенного срока.
  - Только путем выхода из программы ЛМДЛ.
  - А это возможно на данном этапе?
  - Минуточку, мистер Кнохенарм, я посмотрю в базе данных.
  Трубка опять затихла. Ганс Кнохенарм провел дрожащей ладонью по потному лбу. Ему был противен звук собственного дыхания. Казалось, он вдыхает воздух, а выдыхает страх, который зябкой волной перебирает волосы у него на руке. Он отвернулся, чтобы не дышать на руку, но страх по-прежнему заявлял о себе то спазмами в горле, то позывами в области кишечника.
  "Смысл жизни, - мысленно твердил Кнохенарм. - Смысл жизни. Смысл жизни. Смысл жизни. Смысл. Жизни..."
  Он закрыл глаза и в тот же миг очутился на отполированной миллионами прикосновений скамеечке под ивой, что клонилась с высокого берега к реке. Всякий раз, когда Ганс приходил сюда, ветер уже успевал стихнуть, и только торчащая из воды ветка, да изредка выпрыгивавшая рыба нарушали безмятежность бурой глади. Приглушенно, словно боясь спугнуть водворившийся покой, переговаривались между собой чижи, напряженно ожидая первого удара колокола островерхой церквушки, чтобы подхватить благовест и дать волю скопившемуся в птичьей груди чувству. Заходящее солнце неторопливо стекало по шпилю и проливалось витражным многоцветьем на каменный алтарь в тот самый миг, когда в руках отца Клюгге хлеб и вино претворялись в живого Христа. Так бывало летом. А на Великий пост церковь сменяла изумрудные ризы на скорбно-фиолетовые, солнце же во время вечерней службы успевало коснуться лишь головы святого, изображенного в верхней части большого витража над алтарем. Охваченная нимбом плоская голова эта была неестественно задрана кверху, будто кто-то властный требовал святого к себе, волоча обеими руками на небо за концы раздвоенной бороды. Ганс редко заходил в церковь. Обычно он садился под ивой на скамеечку и ждал, растворяясь в вечернем воздухе, пока прихожане разойдутся, и отец Клюгге сядет за орган. Весь день Кнохенарм работал, суетился, произносил одни и те же постылые слова, и все ради того, чтобы заслужить право, устроившись на скамеечке под ивой, услышать, как из уснувшей церквушки, точно отголоски ее древних снов, возносятся к ночному небу созвучия Баха.
  "Вот так и прошла моя жизнь на этой скамеечке, - думал Ганс Кнохенарм - в ожидании чего-то важного, главного, что могло бы случиться, как музыка. Правильно ли...?"
  - Спасибо за ожидание, мистер Кнохенарм.
  Ганс вздрогнул.
  - Слушаю Вас, миз Кречмар, - произнес он как можно более спокойно, старясь следить за дыханием.
  - Вы можете выйти из программы "Лучше Меньше, Да Лучше", мистер Кнохенарм, при условии возмещения расходов Программы. Это означает, что Вам необходимо выплатить всю сумму, которая была выделена на Ваше содержание в течение года, плюс административный взнос.
  - И сколько там набежало?
  - Один миллион, двести пятьдесят четыре тысячи сорок два талера.
  - Да, многовато.
  - Чтобы выйти из программы ЛМДЛ Вы должны выплатить 70 процентов долга в течение семи дней, и остальные 30 на протяжении года.
  - У меня на счете никогда не водилось более двадцати тысяч талеров.
  - В таком случае, боюсь, у Вас не получится выйти из Программы.
  - Никаких шансов?
  - Сожалею, мистер Кнохенарм.
  - И за всю историю Программы не было прецедентов?
  - Мне очень жаль, мистер Кнохенарм. Фонды не финансируют выход из Программы. Впрочем, - лениво добавила трубка, - в законодательстве есть оговорка относительно технических сбоев при оказании мортификационных услуг.
   - Что за оговорка? - Кнохенарм несколько оживился.
  - Если мортификация не состоялась по причине технического сбоя, - протараторила трубка, - то участник может выйти из Программы ЛМДЛ без возмещения долга.
  - Неужели?
  - Да, причем результаты "Теста На Подтверждение Воли К Жизни" аннулируются автоматически.
  - Сколько известно подобных случаев за время мортификационной практики?
  - Ни одного, мистер Кнохенарм.
  - Понятно.
  - У Вас есть еще какие-нибудь вопросы, мистер Кнохенарм?
  - Нет, благодарю Вас, миз Кречмар.
  - Желаю Вам приятного дня и прощаюсь с Вами.
  - Прощайте, миз Кречмар. Рад был познакомиться.
  Он швырнул трубку на тумбочку и зарылся в одеяло.
  "Как, - спрашивал он себя, - как я докатился до этого? Когда это началось? Где эта точка невозврата? Я ведь был нормальным человеком. Как такое могло случиться со мной?"
  Он принялся ворошить воспоминания, дотошно восстанавливая мозаику прошлого. Ганс Кнохенарм почувствовал знакомый азарт педанта, благодаря которому он в свое время заслужил звание почетного дальнобойщика. Отправляясь в рейс, он ставил перед собой задачу проехать десять, двадцать тысяч километров, не нарушив ни одного правила дорожного движения. В углу лобового стекла в кабине его грузовика висел клочок бумаги, на котором он отмечал каждое нарушение, совершаемое им за поездку. Для поднятия духа Кнохенарм временами поглядывал на истрепанный листок и, в очередной раз убедившись, что от рейса к рейсу отметок становится меньше, довольно хмыкал и поправлял зеркала. Но память оказалась не столь податлива как трасса. Десятилетия были похожи одно на другое, они выстилали собой провалы бытия, где год ничем не отличался от часа, а минуты могли тянуться месяцами. Время появлялось лишь изредка, выхватываемое из мглы повседневности всполохами ярких событий. Ганс тщился вспомнить юность. Но ничего кроме обедов за большим столом, резкого запаха духов завуча на выпускном экзамене, ночных поллюций и дневных скандалов не приходило на ум. Впрочем, нет, он помнил ветер. Нескончаемый ветер, нёсший то дождь, то снег, то осенние листья, то дым торфяников, то песок с реки. Еще вспоминалась дорога, бескрайняя, знакомая каждой выемкой, каждым бугорком. Он шёл по ней непрерывно, сначала из школы, потом из училища, потом с работы, шёл в одном и том же направлении, к одной цели - скамеечке под ивой на высоком берегу реки. Этой стезёй оканчивались автострады, трассы, проспекты и улочки, которые исколесил он на многотонных фурах, с прицепами и без. С каждым шагом, приближавшем его к заветному уголку вселенной, он освобождался от всего, что успело наползти в его душу, или что сам он прихватил в порыве житейского стяжательства. На всякий случай, потому, что все так поступают. Ганс стряхивал с себя километры и заправки, накладные и путевые листы, медкомиссии и придорожные мотели, техосмотры, производственные сплетни, случайных попутчиков, женщин, которые навязывались ему в любовницы и которым навязывался он. Так, покров за покровом, он сбрасывал с себя пропотевшую суетой жизнь, подходил к скамеечке под ивой и думал: "зачем все это?" Но вот, в небе загоралась первая звезда, и отец Клюгге прикасался к клавишам. И тогда Ганс Кнохенарм шептал облегчённо: "Вот и всё, что нужно. Вот и всё, что по-настоящему нужно человеку!" Так и сидел он на скамеечке под ивой, вглядываясь в даль, вслушиваясь в баховские гармонии, воскрешаемые в эту бесстрастную, безо́бразную эпоху пальцами отца Клюгге.
  Окружающие же, между тем, времени даром не теряли. Друг детства, Антон Флинк, стал банкиром, курносая соседка Зильке Кюхенквальм обзавелась собственным магазинчиком, даже сентиментальный, мечтательный Мишель Эдельхольц выбился в люди - окончил консерваторию и раскатывает теперь по миру с концертами. Фриц Штальхельм сделал блестящую карьеру в армии и женился на Иде Розеншайн. А ведь Ида любила Ганса. Она даже несколько раз приходила после синагоги посидеть с ним под ивой. "У меня такое предчувствие, - вещала она грудным шепотом, - будто я выйду замуж либо за христианина, либо за ортодоксального иудея. Да, да, за христианина или иудея, но непременно ортодоксального". Она нравилась Гансу, однако он не то, робел, не то боялся переполнявшей ее жизненной силы, а может просто думал о чем-то другом, когда нужно было действовать. "Зачем все это?", - наверняка спрашивал он себя, как обычно, и молчал. Потом появилась Маруся. Эта не отлипла от него, пока не народила подряд пятерых детишек, вынудив его тем самым взять кредит на расширение дома. Затем хлынули проворные гастарбайтеры, и Ганс Кнохенарм, которому нужно было выплачивать долг банку, отказался работать за гроши, вследствие чего и был уволен. Переквалифицировался, пошел библиотекарем вместо вышедшей на пенсию Зиглинды Перх. Трудное было время, но насыщенное, интересное. Книги питали его ум, были его собеседниками и по тревоге вставали все как один на защиту от никчемной, суетной жизни. Потом ушла Маруся... Потом случился референдум... Потом банкротство... События прокатывалось мимо с грохотом вагонов товарного состава, последовательно и предсказуемо сменяя друг друга, а он всё сидел и сидел на скамеечке под ивой, провожал закат, встречал месяц и слушал Баха. Ганс очнулся лишь в тот момент, когда распечатав конверт с результатами тестирования, прочел: "Комиссия доводит до Вашего сведения, что Вы не набрали минимальное количество баллов, необходимое для продолжения стандартной жизнедеятельности. В связи с этим, Вам предлагается в недельный срок выбрать одну из нижеперечисленных Альтернативных Программ Планирования Жизни (АППЖ)"
  - Мистер Кнохенарм? - хлестнул сквозь одеяло услужливый голос Ханта.
  Ганс неуклюже выпутался из постельного белья.
  - Как? уже? - он растерянно посмотрел на часы. Ганс не спал, но шесть часов пролетели незаметно.
  - Да сэр, нам пора, - ответил Хант несколько чопорно. - Позвольте представить моих ассистентов. Джеймс Кордова и Джереми Брахмапутра.
  - Добрый день, мистер Кнохенарм, - улыбнулся Кордова, подводя каталку к кровати. - Как самочувствие?
  - Отличное.
  - Добрый день, мистер Кнохенарм, - приветствовал Брахмапутра, насаживая иглу на шприц. - Мне необходимо приготовить Вас к инъекции. Пожалуйста, положите руку на подушку. Мы обезболим место укола специальным раствором, так что Вы не почувствуете никакого дискомфорта.
  "Эх, вот дать бы тебе сейчас в морду, - смачно подумал Кнохенарм. - Вот, просто так, взять и ткнуть в морду. Я никогда себе ничего такого не позволял, а ведь хотелось. Страшно. Приучили. Терять-то уже нечего, а вот ты погляди, всё равно страшно. Ты же власть, вроде как уполномоченный".
  - Да знаете ли вы, мерзавцы, - вдруг заорал Кнохенарм во всю глотку, - да знаете ли вы, что сказал великий русский писатель Антон Чехов?! "Когда у меня будут дети, - сказал Чехов, - то я не без гордости скажу им: "Сукины дети, я на своем веку имел сношение с черноглазой индуской... и где же? В кокосовом лесу в лунную ночь!"
  - Спокойно, мистер Кнохенарм, спокойно! - рявкнул широкоплечий Кордова в ответ на попытку Ганса дотянуться кулаком до мясистого лица ассистента. - Спокойно! не волнуйтесь! все в порядке! мы с Вами!
  Но и без вмешательства персонала попытка бунта закончилась совершенно неудачно. Клиент промахнулся, слетел с кровати и беспомощно барахтался на полу, бормоча извинения.
  - Ничего страшного, мистер Кнохенарм, - ободрил Хант. - Мы привычны к подобным проявлениям. Это всплеск немотивированной агрессии на фоне стресса, случается с каждым пятым. Вам не за что себя корить.
  - Немедленно вернитесь на своё место! - приказал Брахмапутра. - Спасибо.
  Кнохенарму сделали укол и аккуратно уложили на каталку. Вскоре, стянутый мягкими ремнями, с трубкой для инъекции в руке, он катился по люминесцентным коридорам в сопровождении трех мортификаторов, которые перебрасывались веселыми репликами и старались отвлечь пациента от грустных мыслей.
  Мортификационная камера представляла собой овальный кабинет с двумя автоматическими дверьми по сторонам и видеокамерой в середине потолка. Каталку установили в центре помещения, миниатюрный люк выплюнул из-под пола прозрачный катетер. Хант ловким движением подсоединил желеобразный шланг к инъекционной насадке и широко улыбнулся:
  - Ну, вот и всё, мистер Кнохенарм. Удачи.
  - Передавайте там привет, - пошутил Джеймс Кордова, ткнув пальцем в потолок.
  - Я уверен, все пройдет замечательно, - заверил Джереми Брахмапутра, весело подмигивая пациенту.
  - Я непременно передам от вас привет там наверху, господа, - ответил Кнохенарм, - и сделаю все от меня зависящее, чтобы вновь увидеться с вами как можно скорее.
  Мортификаторы обменялись с пациентом рукопожатиями и удалились. Их задорный смех гулко отдавался в коридорах.
  Ганс Кнохенарм смотрел в потолок, беззвучно роняя слезы на подушку. Справа еле слышно шуршал таймер, шипел, подкачивая препараты, насос.
  - Послушайте, вы! - неожиданно обратился Кнохенарм к видеокамере. - Я не знаю, может, конечно, с такими прощальными речами к вам обращается каждый пятый, но всё же задумайтесь над тем, что я вам скажу. Если у вас есть еще, чем думать, а то ведь превентивные образовательные программы в наши дни необычайно эффективны. Мне жаль вас, господа! Слышите, мне жаль вас! Потому что я ухожу, а вы остаётесь. Остаётесь в геенне, которую возводите своими руками. Подумайте, господа, что будет с вами, когда вы окончательно избавитесь от нас. Что станет с вами, когда вы изведете всех сумасшедших, святых, поэтов, юродивых, лентяев, мечтателей, гениев, созерцателей, простофиль, болтунов, недотёп, пророков, забулдыг, мудрецов, нелюдимов, чудотворцев, отшельников, бродяг, столпников, чудаков, анахоретов, провидцев? Что будет с вами, когда вы останетесь один на один с себе подобными? Что ждет вас, господа, когда между вами не окажется ни одного нерентабельного человека? Бедные вы, бедные. Ведь мы подобны чистой родниковой воде, которая разбавляет вас, чтобы вы не отравились друг другом. Что вы без нас? Яд, мертвящий всякого, вдыхающего пары его. А с нами вы - лекарство, бальзам, драгоценный нектар. Эх, господа, ваш успех пожрет вас, испепелит до косточек, как вы не возьмете этого в толк? Господа, господа... Разве так можно, господа... Господи. Господи, помилуй их...
  Язык его стал заплетаться, перед глазами всё поплыло. Сквозь липкую дымку Ганс увидел Иду Розеншайн. Она шла ему навстречу, укутавшись в чёрный с алыми розами платок, на ней была белая плиссированная юбка, что так нравилась ему в молодости.
  - Господи, Господи, - бормотал он, погружаясь в дрёму. - Ну что ж Ты, Господи, так-то вот с нами, а? Зачем всё это? Отец Клюгге, ну помогите хоть Вы... Помолитесь что ли, в конце концов... Ну, ведь так же нельзя, отец Клюгге...
  И тут бабахнуло.
  Земля заходила ходуном. Стена дала трещину, катетер оборвался, и дорогостоящий препарат с шипением потек на пол. Завыли сирены, свет погас, в темноте послышалась какая-то возня. Но Ганс Кнохенарм ничего этого уже не замечал.
  Он сидел на скамейке под ивой и гладил её руку.
  - Ну что, ушла от своего танкиста, Ида? - спросил Кнохенарм, не оборачиваясь к ней.
  - Ушла, - ответила Ида.
  - Зачем? - спросил он.
  - Не люблю его, - ответила Ида.
  - А меня любишь?
  - Тебя люблю.
  - Зачем?
  - Наверное, чтобы ты всегда сидел рядом и гладил мою руку.
  - Да, пожалуй.
  Открыв глаза, он увидел себя в окружении мортификаторов. С ними было что-то не так: оптимистическая маска съехала на бок, обнажив краешек несвойственного им недоумения.
  - Что такое? - буркнул Кнохенарм. - Это вы тут, или я там?
  - Как Вы себя чувствуете, мистер Кнохенарм? - поинтересовался Джереми Брахмапутра. - Вы сможете самостоятельно встать?
  - Если Вы снимите с меня эти чёртовы ремни... О-о-й, как башка трещит...
  - Это от передозировки снотворного, мистер Кнохенарм.
  Ему помогли подняться. Хант держал наготове два запаянных полиэтиленовых пакета.
  - Ваши вещи, мистер Кнохенарм.
  Кнохенарм облачился в цивильный костюм, огляделся. Повсюду виднелись следы разбушевавшейся стихии. В стенах зияли трещины, пол в нескольких местах провалился.
  - Что тут произошло в мое отсутствие?
  - Землетрясение, мистер Кнохенарм. Девять баллов.
  - Вот так, оставь вас пару минут без присмотра, как сразу же начинается безобразие.
  Хант молчал. Выдрессированное чувство юмора явно изменяло ему.
  Я могу идти? - у Кнохенарма было такое выражение лица, точно он разглядывал мортификатора через увеличительное стекло.
  - Да, да, конечно. Только, вот распишитесь тут, пожалуйста.
  В руке Кнохенарма оказался сиреневый лист гербовой бумаги.
  - Что это? - нахмурился тот. - Я больше ничего не желаю подписывать. Я вообще не желаю иметь с вами дела.
  - Это свидетельство Љ 1 о выходе участника из программы ЛМДЛ по причинам технической неисправности оборудования.
  - А, ну раз так.
  Кнохенарм поставил размашистую загогулину и направился к двери.
  - Нет, не сюда, мистер Кнохенарм. Противоположная дверь.
  - А почему не сюда?
  - Это крематорий.
  - Понимаю. Понимаю.
  Он отодвинул рукой створку ещё недавно автоматической двери и оказался на улице. Сквозь притупленное препаратами сознание, будто через слой ваты, постепенно проникал пропахший полынью, стрекочущий кузнечиками летний день. Налетавший из степи ветер так и норовил прихватить с собой дорожную кепку Кнохенарма, за которую тот отчаянно боролся, преодолевая сковывавшую движения вялость. Город, колеблемый волнами поднимавшегося с поля горячего воздуха, не обнаруживал никаких признаков разрушения. Вся сила подземного толчка пришлась на мортификаторий, будто некий доисторический великан, которому надоело безропотно сносить прогресс человечества, щелкнул из-под земли по одному из этих предприятий человекообрабатывающей промышленности, которых в последнее время развелось так много.
  Распечатав второй пакет, Ганс Кнохенарм к удивлению своему обнаружил в бумажнике целых двести талеров. Через пару часов после чудесного избавления он вылетел ближайшим рейсом на родину. А ещё через час он стоял на высоком берегу, облокотившись о скамейку, и глядел в сторону церквушки, перед которой возвышался небольшой могильный холм с каменным крестом. Лохматая трава, покоряясь порывам пряного ветра, ласкала выбитую на кресте голову святого с раздвоенной бородой. Плоское лицо его сверх меры было обращено ввысь, точно кто-то сильный незримой рукой тянул его за бороду к небу, требуя отчета. Старинному стилю барельефа вторила готическая надпись: "О. Ансельм Клюгге".
  Текли часы. Ганс Кнохенарм неподвижно сидел на скамейке под ивой, провожал тонущее в опушке леса солнце, ждал. И действительно, едва лишь острие церковного шпиля, слегка надрезав ночное небо, выпустило на волю молодой месяц, как старинные своды огласились хоралом "Nun lasst uns den Leib begraben" - "Так предадим же тело погребению". Ганс улыбнулся. Он знал, он видел, как к клавишам прикасаются пальцы красивой женщины в белой плиссированной юбке.
  "Что, Идочка, все-таки ушла от своего танкиста?", - подумал он.
  "Ушла", - ответила ему музыка.
  "И что теперь? Так и будем", - спросил он.
  "Так и будем", - вторила музыка.
  "Всю жизнь?", - усомнился он.
  "Всю жизнь"
  
  Нью Йорк, 17 марта 2012 г.
  
  
  КОТ ДИ ВУАР
  
  Данный текст, выполненный в жанре общественно-политического пасквиля, был впервые написан в 2005 г. как отзыв на пользовавшийся тогда бессмертной славой шедевр Данилы Коричневого "Код Да Винчи". Спустя пять лет после выхода повести в свет душевное здоровье автора настолько пошатнулось, а окружающее его общество столь патологически окрепло, что настало время опубликовать наконец "Кот Ди Вуар". Выражаясь словами Эриха Марии Ремарка, предлагаемое на суд читателя произведение не призвано стать ни обвинением, ни исповеданием. Скорее, в нем делается попытка рассказать о поколении, которое будет загублено цивилизацией, хотя ему и удастся избежать открываемых ей возможностей. Поскольку продуцируемые и репродуцируемые в эпоху постмодерна смыслы могут быть признаны симулякрами, то использование нецензурной лексики и наигранный отказ от политкорректных кодировок следует воспринимать как коммуникационные аберрации, неизбежно возникающие в ситуации двойной контингентности, когда реципиент месседжа, находящийся на одной стороне реципроцитетной перспективы, желает воспринять достаточно интенсивные сигналы, но при этом избежать дестабилизации своих ожиданий. Успешным разрешением данной дилеммы можно считать ситуацию, при которой нормативные ожидания трансформируются в ожидания когнитивные.
  
  Труд - отец голода, дед пищеварения, прадед здоровья.
  Мориц-Готлиб Сафир
  
  
  
  Благодарности: Выражаю искреннюю благодарность Магическому Мазаю - моему Собутыльнику и Учителю, последнему из русских, а также поэту и товарищу Бернхарду Ландау, который всегда служил вдохновением на моем творческом пути. Эта новелла не могла бы состояться без них.
  
  
  FUCK'т:
  
  Россия и США пока ещё существуют. Во всяком случае, предлагается так считать. Существование Африки истинно a priori.
  
  Параллельные миры есть. Вопрос о том, какие из них считать настоящими, а какие - нет, решается различно по ту и по эту сторону проходной психиатрических лечебниц. Ответ может также варьироваться в зависимости от времени суток и прочих менее значительных fuck'торов.
  
  Все герои новеллы - вымышленные персонажи. Сходство имен и эпизодов биографии случайно.
  
  
  Глава 1
  
  Утнапиштим фон Фордерхинтерн задыхался от ужаса и быстрого бега. Хоть он был и не робкого десятка, но годы давали знать о себе, да и гнавшееся за ним нечто не оставляло места для других эмоций. Его преследовал огромных размеров чёрный человек. Жирный как боец сумо черный человек, одетый в черные рубашку, костюм и галстук, не имел ни единого светлого пятна. Даже ладони, белки глаз, зубы и ротовая полость были черными.
  
  - Подожди, ублюдок! Я надеру твою белую задницу! Я буду тебя иметь долго и протяжно от лица всей Африки! Ты за всё ответишь!
  
  Фон Фордерхинтерн сделал последний рывок. До заветной цели оставалось всего несколько метров. Одним махом он перепрыгнул через кучу слоновьего дерьма и очутился в клетке для декоративных павианов. Её привезли сюда пару лет назад активисты Грин Пис, чтобы спасти последних представителей этого уникального вида. Но когда все бюрократические формальности были, наконец улажены, оказалось, что местные жители давно скормили последнее животное перуанским палеонтологам. Теперь эта клетка могла спасти Утнапиштима фон Фордерхинтерна, если и не от смерти, то от позора. Негр замедлил бег, остановился у закрытой изнутри вольеры и разразился хохотом.
  
  - Идиот! Твои белые мозги не лучше твоей белой задницы, которую будет иметь вся Африка! Посмертно. Через 15 минут ты совершенно добровольно залезешь в петлю. А знаешь почему? А потому что тебе этого очень захочется. Взгляни-ка вот на эту штуку.
  
  С этими словами черный человек стал расстегивать огромную ширинку. Утнапиштим фон Фордерхинтерн знал, что в вольеру негру не проникнуть и всё же от предстоящего зрелища у него замерло сердце. Негр достал из огромных штанин нечто похожее на трубу старинного патефона.
  
  - Как?! - воскликнул фон Фордерхинтерн. - Неужели он существует на самом деле?!
  - Да, да, белый ублюдок, - добродушно ответил черный человек, поднося матюгальник ко рту. - Ты не ошибся. Это именно он. СМИлофон. Я настолько в нём уверен, что даже уйду и не буду смотреть, как ты загибаешься.
  
  Сделав небольшую паузу, он что-то крикнул в аппарат, развернулся и спокойно пошел прочь.
  
  "У меня есть 15 минут", - подумал фон Фордерхинтерн. Надо спешить. Нельзя терять ни секунды. Только один человек на всей Земле мог спасти ситуацию. И ему надо подать знак.
  
  Когда всё было почти готово, фон Фордерхинтерн и впрямь почувствовал непреодолимое желание повеситься. Практиковавший десятками лет психотехники, он смог вырвать у смерти еще полминуты. "Ну, всё, - промелькнуло в его голове. - Это..."
  
  
  Глава 2
  
  Захар Мудашев возвращался с того, что он считал своей основной работой. Все прочее - сбор макулатуры и тары, расклеивание объявлений, услуги логопеда соседским попугаям, - одним словом все то, чем он действительно зарабатывал на жизнь, было не более чем хобби. Как обычно к вечеру на дороге начала собираться пробка, и скорость пришлось сбросить. За окном машины накрапывал дождь. Из приемника иногда прорывался хриплый голос, истошно скандировавший: "Когда нет денег, нет любви".
  Взгляд Мудашева равнодушно скользил по агитационным щитам партий "Единая Россия" и "Россия Единая". Судя по тому, что плакатов с бурым медведем было в два раза больше, чем плакатов с белым, единороссы опережали россоедов. Оно и понятно, ведь предстоящие в этом месяце парламентско-президентские выборы были 381-ми по счёту. Последняя цифра оказалась нечётной, да к тому же день выборов приходился на новолуние, так что, как говорят юристы, всё находится в рамках правового поля. Единороссы назначат Преемника. Им в 200-й раз станет Владимир Владимирович Путин. Если бы победили россоеды, то в 82-й раз Преемником мог стать Путин Владимир Владимирович. Мудашеву было бы милее второй вариант. Он считал себя либералом и то, что ВВП более чем в 100 раз опережал ПВВ, казалось ему упадком демократии. А вообще, хотелось, приехав домой, послушать "забугорные голоса" и узнать настоящее имя Преемника. Преемники переназначались каждый месяц, но пятилетний план составляла ФСБ, поэтому настоящие имена были известны только узкому кругу гебистских бонз. Никто не знал, что случается с Преемниками по истечении срока полномочий. По официальной версии, они доживали свой срок на опломбированных дачах ФСБ, но злые языки поговаривали, будто все без исключения отставные Преемники уезжали на Запад. Ходили даже слухи, что уезжали вообще не они, а двойники, а их, по-тихому, мочили.
  
  Машина Мудашева, огибая тяжелые трейлеры и лёгкие мотороллеры, выбралась из пробки. Темнело. Захар включил ближний свет, чтобы на него не налетел кто-нибудь случайно. Среди предвыборной агитации то и дело мелькали рекламные щиты. "Мебель из Джибути", "Сотовые телефоны из Тринидада и Тобаго", "Меховые изделия из Гонолулу". По встречной полосе проехала машина такого же цвета как у Мудашева. Она была такой же грязной. У неё был тот же номерной знак. За рулем был Мудашев.
  "Нет, вряд ли, - подумал Захар. - Та полоса для общественного транспорта, а я никогда грубо не нарушаю правила".
  
  Он хотел еще раз осмыслить весь материал, который нарыл сегодня в туапсинском архиве. В конце концов, он вплотную подошел к написанию диссертации. У него не было ответов, но вопросы, которые он поднял, уже тянули на докторскую. Скрупулезно перерабатывая открытые досье, он недоумевал, почему столь многие африканские лидеры приезжали в Туапсе. Да, они приезжали на отдых. Но общеизвестно, что в Туапсе хранятся запасы нефти. Может быть, стратегические запасы. Каким-то непостижимым образом нити африканской геополитики сходятся в этой точке на Черноморском побережье. Вот уже неделю Мудашев исследовал ресторанное меню африканских гостей. Питались они хорошо. Откуда у них столько денег?
  
  "Когда нет денег, то нет любви, - ревел приемник. - Какая сука..."
  
  Задумавшись, Мудашев чуть не повернул на Бытху. Он затормозил, чтобы пропустить пешехода. Изящная девица в узорчатых колготках и юбке макси переходила дорогу. Мудашев подумал, что одета она вульгарно и в то же время ему хотелось бы видеть более глубокий разрез. Сзади сигналили. Он медленно тронулся, словно раздумывал, свернуть ли ему на Бытху или ехать по Курортному проспекту. Слева его обогнала бэха. Из окна вытянулся горбатый нос и прокричал:
  
  - Я твою маму ебал, блят! Не умеешь ездить, - сиди дома, гандон!
  
  Мудашев чувствовал смертельную усталость. Нет, сосредоточиться на работе не получалось. В голову лезли совпадения, которые его просто душили в последнее время. Вчера он пошел отлить, и увидел на стене сортира вместо привычных МЖ аккуратно выведенные: ЖП. "Бухие работали", - отметил он про себя. Однако вечером того же дня к нему завалился вдрызг всосанный приятель. Со словами "Же па се жур", он открыл холодильник и сожрал последний бутерброд с докторской колбасой, который молодой учёный оставил на уикенд. "Же не ма па се жур", поправил его Захар. Но тот в ответ лишь довольно отрыгнул. Вещие сны и де-жа-вю становились навязчивыми. Мудашев попытался успокоиться, сказав себе в очередной раз, что все эти совпадения просто следствие глобализации. Слишком тесен стал мир.
  
  "Какая сука эта сэ-ля-ви", - кряхтел голос в приемнике.
  
  Наконец, Мудашев открыл дверь своей квартиры и в темноте услышал знакомое мурлыканье. У него потеплело на душе.
  
  - Ди Вуар! Иди ко мне, моя львица!
  
  Захар включил свет. Мохнатый кот тёр свою здоровенную гриву о брюки хозяина. Он был единственным существом, которому Мудашев мог открыть своё сердце и ум. Они любили сидеть вместе на кровати, Мудашев курил и делился с Ди Вуаром своими самыми сокровенными мыслями о жизни и геополитике. Кот смотрел ему прямо в глаза, внимая каждому слову, периодически облизывался и делал стойку. Их души настолько слились, что порой было трудно определить, где кончался Человек Захар Мудашев и начинался Кот Ди Вуар.
  
  Захар прошел на кухню и открыл холодильник. Там было пусто. Он с досадой вспомнил про вчерашний инцидент с бутербродом, и, пошарив рукой в недрах кухонного шкафа, извлек на свет банку с двумя маринованными огурцами. Сел за стол, откусил пол огурца, зажёг сигарету и сделал несколько затяжек. Клубы дыма наполнили кухню, словно курения некий доисторический храм. Блестящие в темноте глаза Ди Вуара напоминали око древнеегипетской богини Хатхор-Сохмет, завершая аналогию с храмом. Начиналось интеллектуальное священнодействие. Мудашев включил коротковолновый приемник и стал искать радио "Свобода". Среди потрескиваний, посапываний и завываний до него из глубин эфира снова донесся хриплый голос: "Когда нет денег..."
  
  - Чёрт! - выругался Мудашев и перешёл к следующей станции. Метка дошла до 31 м, и кухню огласил ремикс Бетховена. Затем бархатный голос возвестил:
  
  - Es ist 17:00 Uhr in Deutschland. Nachrichten. Der vor fünf Jahren verschollene UN-Beauftragte für Nordost-Afrika Utnapischtim von Vorderhintern wurde heute früh tot gefunden. Nach den Angaben des Bundesnachrichtendienstes (BND), habe sich von Vorderhintern erhängt. Manche Umstände des Selbstmordes...
  
  Мудашев оцепенел. Это уже чересчур. Те несколько слов, что он понял, значили для него многое. Серия совпадений переходила в брутальный символизм. Vorderhintern означает "передняя задница". И этим занимается BND - германская федеральная разведка. Пепел сигареты падал в банку с огурцом, сыпался на штаны, прожигая в них дырочки, но Мудашев не реагировал. Он сидел, просто...
  
  
  Глава 3
  
  ...пиздец.
   Герберт фон Араян еще раз проверил дверной замок и сигнализацию. Он был уверен, что все меры предосторожности приняты, и все же снова взглянул, плотно ли задернуты шторы на окне. Он побрился, принял ванну и, закутавшись в белоснежный шелковый плащ с изображенным на нем чёрным крестом Тевтонского Ордена, подошел к камину. Дрова догорали. Фон Араян затушил огонь, разгрёб угли и бросил в них заранее подготовленные картофельные клубни. Затем он зажёг свечи, достал из бара шнапс, налил рюмку и поставил её перед портретом Учителя. Он налил вторую, и, аккуратно держа её, сел в мягкое кресло. Сегодня был особенный день для фон Араяна. Сегодня был праздник. Его, фон Араяна, личный праздник. Он всегда отмечал его, в каких бы обстоятельствах не оказался. Отмечал по-разному. Сегодня этот день был важен еще и потому, что фон Aраян ждал новостей от своего связного в Африке. Новостей, от которых зависела судьба Германии.
  
  Из колонок вырывалась контрапунктическая мощь Вагнера. Фон Араян чувствовал, что как никогда близок к победе и поэтому слушал сегодня "Парсифаля". Не в силах сдерживать переполняющее его чувство, он встал и подошел к портрету. Чокнувшись о стоявшую возле портрета рюмку, Герберт залпом осушил свою и в сладкой истоме упал в кресло. С каждым тактом либидинозные потоки устремлялись от его головы вниз, наполняя пещеристые тела. Герберт был равнодушен к женщинам. Он любил только Германию. Ей отдавал он всю душу, весь свой разум, все свою неуемную энергию. Он мечтал возвратить ей былое величие и добиться небывалого триумфа. Десять лет он, занимая высокие посты в германской федеральной разведке, оставался преданным членом тайной организации Ahnenschwanz. Методично, шаг за шагом он приближал день победы. Порой казалось, что мечта так и останется мечтой. Но вот однажды ему в руки попали данные об африканском чуде. Это был знак судьбы. Он успел перехватить информацию, чтобы она не попала в руки к янки, и теперь готовился разгадать последнюю загадку, которая приведет его к заветному Ресурсу. Это решит все проблемы Германии. Это позволит её экономике больше не зависеть ни от поставок нефти, ни от гастарбайтеров, ни от опеки США. Ресурс неисчерпаем. Он многолик. Всеобъемлющ.
  Возбуждение достигло пика. Сладострастная дрожь посылала мозгу Герберта сигнал о том, что он готов исполнить в нижнем регистре. Округлым жестом фон Араян откинул плащ и поднес пустую рюмку к гордо вздымавшемуся фаллосу. Одно мгновение, и драгоценное семя заполнило сосуд до краев. Фон Араян подошел к шкафу и набрал код. Дверца мягко открылась. Из холодильного помещения пахнуло зимней свежестью. На полках стояли ряды маркированных пробирок, на которых, помимо номера значились год, месяц, день, час, минута и секунда. Фон Араян взял пустую пробирку и взглянул на часы. Время совпадало с маркировкой. В Берлине 00 ч. 28 мин. Он аккуратно перелил содержимое из рюмки в пробирку, закрыл последнюю пробкой из специального материала и поставил сосуд в отведенное для него гнездо. Герберт еще раз окинул взором всю батарею. Вот оно, будущее Германии! Ему вдруг вспомнились слова Учителя: "Мы станем великой расой, даже если никогда не были ей прежде". На глаза Герберта навернулись слёзы. Он сдержался. Нет, не сейчас. Он не мог позволить себе эту слабость. Нельзя нарушать торжественность момента. Фон Араян закрыл холодильную камеру и снова подошел к фотографии. Глаза Учителя смотрели с портрета по-детски доверчиво. Для него Фиккель фон Виксер был не только ветераном СС и великим идеологом национал-социализма. В отличие от многих в Аненшванце он знал фон Виксера с человеческой стороны. Для него, Герберта, он, прежде всего, был добродушным стариком, нуждавшемся, как и все смертные в его годы, в сыновнем внимании и добром слове.
  Герберт был обязан фон Виксеру всем. Даже жизнью. На последнем курсе университета он совсем потерял себя. Совершенно забросил учёбу, стал много пить, курил всякую дрянь, кувыркался с цветными гамбургскими блядями. Он не знал, как и зачем жить. Всё опротивело. Оставалось лишь накачаться наркотой в последний раз до отказа и подохнуть в каком-нибудь углу. И вот, однажды, стоя на мосту Ломбардсбрюкке, он смотрел вниз на воду и представлял себя трупом: тело медленно остывает, теряет эластичность, становится угловатым, мыльным... Внутренность гроба. ... Разложение... Омерзительный запах гниющей плоти... И черви, всюду черви... Трупные черви, борющиеся за жизнь в его кишках, легких, мозге...
  - Молодой человек, - услышал он позади себя голос. Герберт обернулся. Перед ним стоял сухощавый старик, одетый в серый плащ, шляпу того же цвета и перчатки. Герберта поразил его взгляд. Он излучал силу и ясность, а главное, был обращен куда-то в даль. Люди его поколения редко смотрели вдаль, они словно боялись поднять глаза выше ларька или экрана компьютера. Старик же с наслаждением разглядывал линию горизонта, словно был хозяином мира.
  - У вас красивые голубые глаза. - сказал незнакомец. - У людей с такими глазами должны быть красивые мысли.
  - Вы знаете, что такое счастье? - вдруг неожиданно для себя выпалил Герберт.
  - Счастье? - повторил старик, втянув воздух ноздрями, словно боевой конь перед битвой. Он как-то подтянулся весь, снова окинул взором даль, сложил руки за спиной и, расставив ноги на ширину плеч, произнес:
  - Счастье - это чувство! Эмоция!
  Помедлив немного, словно для того, чтобы дать Герберту прочувствовать смысл сказанного, он продолжил:
  - И возникает это чувство, когда ты стоишь на огромной площади, а с четырёх сторон от тебя солдаты, солдаты, солдаты! Сотни, тысячи человеческих существ, спрессованных в законченные геометрические фигуры, движущиеся по идеально ровной поверхности! Чётко отлаженный механизм, приводимый в движение единой волей, направляемой просвещённым разумом!!!
  Герберт был потрясен. Так просто и гармонично. От волнения у него закружилась голова.
  - Да, я не представился, - сказал старик, довольный произведённым на студента впечатлением. - Фиккель фон Виксер. В прошлом военный. В настоящее время пенсионер.
  Он снял перчатку и протянул Герберту шершавую ладонь.
  - Гурам Араян. - ответил застенчиво студент.
  Как-как? - переспросил фон Виксер. - Герберт фон Араян? Ну что ж, рад знакомству.
  А потом была незабываемая поездка за город, прогулка по лесу. Фон Виксер поведал о своем бурном прошлом, расспрашивал Герберта о семье, о его взглядах на геополитические проблемы, делился своим видением будущего.
  - Видите ли, дорогой Герберт, - сказал фон Виксер после долгого молчания. - За национал-социализмом будущее именно потому, что только это мироощущение может спасти планету от основной, на сегодняшний день, угрозы - экологической катастрофы.
  Герберт недоуменно посмотрел на фон Виксера.
  - Да, да я не оговорился. - продолжил тот свою мысль. - Мы, национал-социалисты, подлинные ценители природы. Мы, если хотите, настоящее движение зелёных. Посудите сами. Техника прогрессирует. Продолжительность жизни увеличивается, население на планете растёт. Растут и потребности. Каждому нужен дом, еда, одежда, машина. Желательно два дома, четыре машины... Но на всех не хватит. Полагать, будто люди смогут добровольно ограничить свои потребности или свое количество - непростительная наивность. Мы вызвали к жизни силы, которыми не в состоянии управлять. Ну хорошо, допустим, ресурсов хватит еще на 100 лет, пусть на 200, а что потом? Как Вы представляете себе нашу планету через 200 лет?
  - Я часто об этом размышлял, - ответил фон Араян. - Сидя на очередной помойке, куря план, я представлял себе будущее. И мне казалось, что вся Земля станет свалкой, на которой орды расплодившихся двуногих тварей будут грызть друг друга за каждый квадратный метр земли, за каждый глоток воды, за каждый галлон нефти.
  - Золотые слова! - воскликнул фон Виксер. - Этого нельзя допустить. И этого не допустят. Элиты уже давно всё поняли. Нужен кто-то один, кто-то сильнейший. Тот, кто победит в этой борьбе сейчас, кто проложит себе путь к абсолютной власти и примет на себя всю ответственность, связанную с подобной властью, тот получит право вернуть природе то, что было у неё отнято. Эти люди, ставшие высшей расой, коллективным Сверхчеловеком, полубогами, орудием Природы, сократят количество человеческих особей на земле до оптимального, оставят самое лучшее, жизнеспособное и возведут новую цивилизацию, где купающиеся в зелени города будут уютным домом, а не пожирающей все вокруг опухолью! Я ещё раз повторяю: это уже всем думающим властителям понятно. Вопрос не в том, будет это или нет, а в том, кто совершит прорыв. Лозунги не имеют значения. Демократия, конфуцианство, исламизм - все это мишура, фетиши для толпы. Важны не эмблемы, не слова, а дела. Кто распорядится властью? Янки? Азиаты? Мы? Я думаю, что лучше - мы.
  
  "Как жаль, что Учитель не может сейчас увидеть, насколько близко мы подошли к цели", - подумал фон Араян.
  
  Он взял рюмку, стоявшую у портрета и залпом осушил её. Затем подошел к зеркалу, провёл рукой по щеке и вдруг сжался от ужаса и отвращения: около подбородка у него остались не выбритыми три волоса! К счастью в этот момент зазвонил сотовый телефон.
  - Здесь фон Араян.
  - Говорит Хубба фон Бубба, - торжественно сказал знакомый голос.
  - Да, Хубба, я Вас слушаю. Какие новости.
  - Хорошие г-н ландмейстер. Клиент полез в петлю. Все как по нотам.
  - Он подал сигнал своим?
  - Да. Теперь нужно ждать вестей в сети.
  - Я поздравляю Вас, комтур. Поздравляю Вас.
  
  Фон Араян положил трубку. От возбуждения у него покалывало пальцы. Все было просто...
  
  
  Глава 4
  
  ...охеревший.
  
  Вдруг Мудашев вскочил. Он лихорадочно стал шарить по карманам. Откуда-то посыпались копейки и с унизительным звоном запрыгали по полу. Отчаявшись найти что-либо более убедительное, Захар выбежал на улицу. Дверь он не закрыл. Подойдя к своей машине, открутил крышку бака и понюхал. Пахло бензином. Он качнул машину и прислушался. На дне забулькало. Мудашев прислонился к транспортному средству и задумался. Вдруг его осенило.
  Он достал инструмент, зажег переноску и залез под машину. Через двадцать минут он уже направлялся к одной из главных сочинских достопримечательностей - аллее у гостиницы "Приморская". Подмышкой он сжимал бампер. Проходя мимо отеля "Валентин", Захар увидел группу таксистов, которые резались в карты на багажнике уёбищной волги. На этот раз грузины брали верх над армянами. Один из болельщиков, энергично жестикулируя, что-то объяснял приятелю. Захар почему-то невольно замедлил шаг.
  - Я ему говорю: "Слущай, кэто так пищет, до? Щто ты написал? "Просба, мащину нэ ставить". Пищи: "Кто здесь свой мащина ставит, того я мама ебал." И подпись: "Гога!""
  
  Стремительно подъехала десятка. Из открытого окна доносилось:
  
  "Когда нет денег, то нет любви..."
  
  Мудашев рванул с места, словно ошпаренный, и повернул на Светланенский мост. Десятка, дождавшись зазора между летящими машинами, вырулила на Курортный проспект и пронеслась мимо Мудашева. Сквозь рев мотора рвалось неумолимое:
  
  "...какая сука эта се-ля-ви!"
  
  На заднем сидении Захар увидел охуительную блондинку.
  
  Стоял замечательный зимний вечер. На спелом небе сочной серебристой долькой висел полумесяц. Над ним завораживающе сияла звезда. А внизу по морю до самого горизонта струилась лунная дорожка. Захару вдруг захотелось спуститься к морю и выйти на буну, углубиться в бесконечную даль и слушать плеск волн у себя под ногами. Ему хотелось раскинуть руки и, запрокинув голову, дышать, дышать, дышать. И чтобы кроме звёзд ничего не видеть. И думать. О том, что там, за миллиардами световых лет, тоже есть жизнь, какая-то совершенно иная, и нам непонятная. А потом крикнуть во всю глотку. Не важно что. Главное крикнуть. Но руки были заняты бампером, а берег застроен кафешками, где пили, жрали и наполняли пепельницы окурками. На буне, скорее всего, тоже буха́ли. И бросали вниз банки из под пива. И как обычно, какая-то блядь, которой жутко хотелось выйти замуж, висла на шее у мудака в кожаной куртке. А тот лизался с ней и норовил глубже запустить лапу под юбку. И грохотала музыка.
  Захар поглядел с моста вниз. Высоко и темно. Ни хрена не видно. Но он знал, что внизу проходила дорога, которая вела к СТО. Там он чинился. И может быть, мудак, который сейчас возбуждается на буне, работает на этой самой СТО и весь день сегодня провёл под тачками, крутя гайки и наёбывая лоховитых клиентов.
  - Когда нет денег, то нет любви...
  Захар поймал себя на мысли, что напевает ненавистную песню.
  А может, на хер этот архив? Пойти на СТО? Его же звали. По знакомству обещали научить перебирать карбюраторы.
  Мудашеву стало жутковато. Сойти с накатанной колеи. Это всё равно, что прямо сейчас спрыгнуть с моста в надежде, что за время падения научишься летать.
  - Нет, карбюраторы - это вчерашний день, - произнес он вслух. - Сейчас всё на инжекторе.
  
  Около гостиницы "Приморская" на скамейке, той, что ближе всего к чёрной металлической пантере, спал безработный. Он казался трупом. Мудашев подошёл.
  - Извините, вы не купите у меня бампер?
  Ответа не последовало.
  - Вам бампер не нужен?
  Глухо. Мудашев собрался с духом:
  - Слыш брателло, ёб-тэ. Бампер, говорю, нужен?
  
  Труп заурчал, словно оковский движок на морозе, открыл глаза, и начал медленно садиться, глядя куда-то в сторону. Из пучин барахла, что лежало в сумке рядом, он извлёк лупу, и принялся молча разглядывать бампер.
  
  - Да ты чё смотришь, ебанат натрия, - сказал Захар. - Бампер с моей тачки, не битый ни хуя.
  
  Безработный сунул пятерню за пазуху, немного порылся, достал бумажку и молча протянул Мудашеву. Захар взглянул на купюру. Пятьдесят евро. Ошеломлённый, он посмотрел на безработного, затем опять на евро. В полном замешательстве, он почему-то пробормотал:
  - А что, деньгами нельзя было дать?
  Безработный взял бампер и положил за скамейку, выделяя из гортани какую-то нечленораздельную звуковую слизь, в которой, Мудашев, по привычке прислушиваясь как к коротковолновой станции, сумел различить только слово "интеграция".
  
  Наконец, он был в интернет-кафе. С жадностью перескакивая со страницы на страницу, Мудашев чувствовал удачу. Удачу или провал. Впервые в жизни. Сейчас он был в том состоянии, о котором обычно говорил: у меня голова работает как компьютер.
  Детали самоубийства Утнапиштима фон Фордерхинтерна действительно потрясали. Он повесился лицом к стене, одетый в мешок. Только одна часть тела, а именно ягодицы, была видна сквозь заранее прорезанное отверстие. А может, он просто так пошутил над миром? Решил напоследок показать всем жопу? Нет, нет. На сей раз, все было предельно серьёзно.
  Мудашев лихорадочно вспоминал детали. Третьего дня в библиотеке... Да, верно, в библиотеке, проходя мимо книги Ремарка "Триумфальная арка", он вдруг подумал, что если французское слово "arc" заменить на "arche", которое звучит как арш, то словосочетание "Arche de Triomphe" становится полисемантическим: Триумфальная арка. Триумфальный ковчег. А теперь, в силу последних событий, в игру вступает и немецкая коннотация "Arsch" - "жопа". Практически синоним слова Hintern.
  Мудашев раскрыл блокнот и записал в столбик все возможные значения.
  Триумфальная арка.
  Триумфальный ковчег.
  Триумфальная жопа.
  Утнапиштим фон Фордерхинтерн выставляет напоказ жопу. Его фамилия значит "передняя задница", а имя... Стоп! Утнапиштим! Ведь это герой шумерского эпоса. Утнапиштим - единственный человек, который по легенде, спасся от всемирного потопа в ковчеге. Ковчег! Триумфальный ковчег! Круг замкнулся.
  У Мудашева было полно времени, но ему казалось, будто его торопят, как если бы он был игроком клуба "Что? Где? Когда?". Да, это игра. И ставки велики. И всё поставлено на кон! Надо играть ва-банк!
   "Это русская рулетка!" - подумал Мудашев.
  Утнапиштим фон Фордерхинтерн был уполномоченным ООН по делам северо-восточной Африки. Нужно зайти на сайт ООН.
  Мудашев кожей чувствовал, что находится на правильном пути. Он интуитивно знал, что буквы ЖП обязательно попадутся ему. Поэтому, когда он действительно увидел на сайте аббревиатуру УЖПО, он воспринял это чуть ли не как должное. УЖПО = Уродование женских половых органов. Обряд женского обрезания, до сих пор практикующийся в некоторых африканских странах, был выделен на сайте ООН как особая проблема. Если мужчинам, в результате обрезания теряющим крайнюю плоть, эта процедура особого вреда не наносит, то девушка, которой удалили клитор, становится инвалидом на всю жизнь. Конечно, если она не умерла во время "операции". Женское обрезание проводят безграмотные знахарки, к тому же ржавым грязным инструментом.
  Итак, северо-восточная Африка. Триумфальный жопа-ковчег находится где-то там.
  Но в способе самоубийства есть ещё одна загадка. Верёвка, на которой повесился Утнапиштим фон Фордерхинтерн, была завязана множеством узлов. Если точнее, то узла было 93. Мудашев узнал это в открытых материалах следствия на сайте Германской федеральной службы разведки - BND. Причем узлы располагаются сериями.
  
  13 - 21 - 4 -1 - 19 - 8 - 5 - 22
  
  Что это? Код?
  "Кот!" - пронеслось в сознании Мудашева. - "Мой Ди Вуар! О ужас, я ведь забыл закрыть дверь!" Захар вскочил с места и побежал домой. Чтобы не забыть количество узлов он твердил на бегу:
  
   13 - 21 - 4 -1 - 19 - 8 - 5 - 22
  
  Захар бежал вдоль моря. Все кафе были давно закрыты. Музыка не звучала. Придурки тоже рассосались. Он бежал и бежал, как будто не чувствуя под собой земли. Ему мнилось, что его ноги скользят то ли по лунной дорожке на воде, то ли по Млечному Пути. И почему-то вспомнился урок английского в 5-м классе. Сама собой, ниоткуда пришла на ум песенка-алфавит: A - B - C - D - E - F - G. Вспомнилась мама. Её теплые руки.
  
  - Ёб твою мать, блядь!
  
  Захар почувствовал под ногами что-то тяжёлое и полетел на землю. Он едва успел выставить руки вперед, чтобы не разбить себе лицо. На земле, свернувшись калачиком, лежал бомж.
  - Извините пожалуйста, я не хотел! - пролепетал Захар. Ему вдруг стало до слёз обидно. За себя. И за этого бомжа. И за кота, оставшегося в незапертой квартире. И вообще, за всё живое, что страдало и мучилось в этом мире.
  
  Бомж, медленно поднялся, взял свои пожитки и побрел восвояси. Отойдя на безопасное расстояние, он крикнул:
  
  - эй-би-си-ди-и-эф-жди! Мудак ты, блядь.
  
  "A-B-C-D... Мудак, - повторил Захар. И, помедлив немного, растягивая звуки, произнес:
  
  -A - B - C - D...
   М - У - Д - А...
  
  "А что, если количество узлов означает порядковый номер буквы в алфавите?"
  Захару хотелось бежать домой к Ди Вуару, но искушение проверить версию было слишком велико. Какое-то мгновение он мысленно взвешивал обе возможности. И код перевесил кота. Он встал возле освещенного ларька, вынул из кармана блокнот, и стал считать:
  
  13 - M
  21 - U
  4 - D
  1 - A
  19 - S
  8 - H
  5 - E
  22 - V
  
  У Захара всё поплыло перед глазами. Он схватился за стену, чтобы не упасть. Образ висельника, за тысячи километров отсюда называющего в свой смертный час имя его, Мудашева, с ним ни разу не встречавшегося, ведущего жалкое полунищенское существование сексуально-озабоченного сингла, был той силой, которая, как он ясно осознавал в это мгновение, разделит его жизнь на две части - "до" и "после".
  В этот миг вся прошлая жизнь представилась Мудашеву каким-то сплошным...
  
  
  Глава 5
  
  Джордж Хаш, кандидат в президенты Соединённых Штатов, с удовлетворением разглядывал в зеркало своё холеное могучее тело. Через полчаса начнётся третий и решающий тур выборов. Он будет самым ответственным и сложным. Но Джордж был уверен в победе. Доносившийся из-за кулис, воспроизводимый мониторами всех телекомпаний рёв стадиона вводил его в раж. Первые два тура он и его команда выиграли блестяще. Кандидат на пост госсекретаря Кондолиза Тунис и кандидат на должность министра обороны Макдоналдс Арамсфельд понимали его без слов. В первом туре они разгромили бейсбольную команду партии демократов в пух и прах. Второй тур, конкурс песни и пляски, принес тройке Хаш, Туайс и Арамсфельд ошеломляющий успех. И дело было не в имиджмейкерах и компьютерной графике - хайтековского барахла у демократов было куда больше и разбирались они в этом лучше. Нет, Хаш и его бульдоги взяли публику репертуаром и задором. В то время как демократы - эти импотенты, слюнявые интеллигентишки - лили на уши американцам всякую футуристическую херню про общество будущего (Один припев чего стоит: "Ты скажешь, я мечтатель, но я такой не один"!), Хаш знал, что нужно простому парню с красной шеей - тому, кто всё ещё курит сигары, хранит дома пушку, ходит в церковь, и у которого всё ещё стоит - стоит вопреки усилиям демократов, вегетарианцев и сторонников запрета на хранение оружия. Этим парням по душе старые хиты. Когда на фоне огромного звезднополосатого полотнища появился Джордж в ковбойской шляпе и Кондомиса, одетая под статую свободы, демос взорвался восторженными возгласами. Когда же Туайс выдала старую добрую песню Man! I Feel Like a Woman (Чувак! Я Чувствую Себя Настоящей Тёлкой.), а Хаш продолжил хитом Teddy Bear, Америка была покорена. Да, это был их вечер. "Обвей руками мою шею, - пел Джордж Кондомисе, - и отведи куда-нибудь. Я хочу быть твоим плюшевым медвежонком". Арамсфельд не солировал, потому что задница Ди Каприо спела бы, пожалуй, лучше, чем он. Но этого и не требовалось. Будущий шеф Пентагона чертовски хорошо работал в подпевках. Позади блиставших Хаша и Туайс он исполнял брейк с винтовкой М16, в нужные моменты, выкрикивая хрестоматийные:
  "Come on baby! Shake your ass, baby! Let's do it tonight! Oh, I'll rock you, baby!"
  Но расслабляться нельзя. Сегодня решающий тур - выступление в купальных костюмах. Демократы могут убаюкать публику пацифистскими движениями бёдер. Если это случится, первые два тура не в счёт.
  В помещение вошел Арамсфельд. На нем были атласные плавки цвета аравийской пустыни. Посередине красовался слоган "Багдад или провал", украшавший в героическом 2003 пушки американских танков.
  - Как настроение, Джордж? Надерём сегодня задницу этим недоноскам? - воскликнул МакДоналдс похлопывая Хаша по плечу.
  - Мы сделаем это!
  Упругим шагом вошла Кондамиса.
  - Прекрасно выглядишь, детка, - сказал Хаш.
  - Нас учили этому в Гарварде! - парировала обворожительная госсекретарша.
  - Я вижу, ты сделала домашнее задание, - рассмеялся Арамсфельд, глядя на своё и её отражение.
  Кондомиса бросила на себя довольный взгляд в зеркало, подошла к Хашу, чмокнула его, затем МакДоналдса, и сказала:
  - Я горжусь вами, мальчики.
  
  Зазвонил телефон. Хаш взял трубку. По мере того, как он слушал, лицо его хмурилось.
  - Чёрт, нет не сейчас. Неужели с этим нельзя подождать? Какие-то пару часов приятель, и я в твоём распоряжении. Да что там стряслось, мать вашу! Хорошо, жду.
  - Похоже у нас проблемы? - спросила Кондомиса, глядя на подбородок Джорджа. По его глазам ничего невозможно было определить. Зеркалом его души был подбородок. Кондомиса выяснила это для себя во время одной вечеринки несколько лет назад. Они все втроём решили оттянуться после напряжённой недели и поехали в Калифорнию. Джордж изрядно набрался тогда, он даже не ответил на зов Кондомисы. Она вышла на веранду. Джордж стоял на перилах и мочился вниз.
  - Джордж, слезь немедленно, - закричала она. - Ты ведь упадешь и убьёшься. А потом, в округе могут быть репортёры. Представь себе, если завтра на первых полосах газет появится твоя фотография, где ты стоишь на перилах без штанов. Политики не должны снимать штаны без протокола, Джордж. Вспомни, как за это поплатился Клинтон.
  - Клинтон дурак,- ответил Джордж невнятно, но громко. - Он так и не понял основного. В политике главная опасность не в том, чтобы показывать народу член, а в том, чтобы показывать лицо. Член у всех одинаков, и пока не видно твоего лица, ничего неприличного нет в том, чтобы ходить с расстегнутой ширинкой. Неприлично лицо. Его и надо закрывать. Закрой лицо, и можешь годами показывать болт не только всей нации, но и всему мировому сообществу, мать его.
  Сказав это, Джордж повернулся передом к Кондомисе. Мотня была расстегнута, на верхнюю половину лица надвинута шляпа. Кодомиса с удивлением отметила правоту Джорджа. Действительно, трудно было определить, принадлежал ли член губернатору огромного штата, или разорившемуся фермеру.
  - Я не ошиблась в тебе Джордж, - сказала Туайс. - Ты действительно умеешь работать со СМИ. В наше время это главное.
  - Да нет, - устало ответил Джордж, опустившись на пол. - Просто людей интересует член. До лица никому нет дела.
  Джордж снял шляпу. Он сидел с невозмутимым видом. Только подбородок был напряжен.
  И вот сейчас Хаш опять выглядел столь же невозмутимым, но Кондомиса заметила, как его подбородок пошел бугорками.
  - Это серьезно Джордж? - в её голосе звучала тревога.
  - Сюда идет Шнобелевопский, - ответил Хаш, опуская сотовый телефон словно пистолет после выстрела.
  - Как, - воскликнул Арамсфельд. - Сруль Шнобелевопский?
  
  Все в Белом Доме знали этого человека. Он появлялся редко, лишь в тех случаях, когда на карту были поставлены действительно национальные интересы. Шнобелевопский вошёл быстрым шагом. Одет он был в серые брюки и манишку, белоснежная рубашка оттеняла жёлтый шелковый галстук.
  - Г-н Президент, уважаемая госсекретарь Туайс и министр обороны Арамсфельд, - обратился Шнобелевопский к присутствующим. - Нам необходимо срочно поговорить.
  - Но Сруль, - возразил Хаш. - Я ещё не президент, а пока только кандидат, и если...
  - Вы им станете, мистер Хаш, - твердо сказал Шнобелевопский. - Вы им станете, даже если никто из вас не появится сегодня на стадионе. Прошу!
  Он открыл дверь в соседнюю комнату и пригласил всех жестом войти.
  Политики расселись в кожаные кресла, и Кондомисе почему-то пришло вдруг в голову, что и она, и Джордж и МакДоналдс смотрятся очень нелепо в своих купальных костюмах в этой старинной комнате с камином, картиной Моне на стене и доспехами рыцаря шестнадцатого века. Даже звёзды и полосы американского флага, которыми пестрел её купальник, выглядели неуместно, словно ёлочная мишура через полгода после рождественских праздников.
  - Я получил секретную информацию от Моссада, - начал Шнобелевопский. - Речь идет о Ресурсе.
  - Как? - ахнули все. - Неужели им удалось что-то нащупать?
  - Да, но к сожалению, они не были первыми. Агенты израильской разведки зафиксировали рост активности неонацистской организации Аненшванц. Члены этой секты - одни из немногих, кто знает о существовании Ресурса и ищет его местонахождение. По всей видимости, им удалось выйти на след главного Гуру-Хранителя, которым, как выяснилось, был уполномоченный ООН по делам северо-восточной Африки Утнапиштим фон Фордерхинтерн.
  - Сукин сын! - выругался Хаш. - И он мне ничего не сказал. Я же вытащил его из грязи, дал всё, что он имеет.
  - Имел, - поправил Шнобелевопский. - Утнапиштим фон Фордерхинтерн повесился. Сделал он это под воздействием нового психотропного оружия СМИлофон, которое активизировал один из агентов Аненшванц. Но перед смертью фон Фордерхинтерн успел предпринять действия, которые можно расценивать как сигнал спящему агенту Ордена Хранителей Ресурса. Анализ данных мировой сети Интернет позволил определить, что сигнал, посланный фон Фордерхинтерном получен. Остаётся выяснить, кем и где. Если мы опередим людей из Аненшванц, координаты местонахождения Ресурса будут наши. Если же нет... - Шнобелевопский помедлил, словно преодолевая внутреннее сопротивление. - Если же Аненшванц получит доступ к Ресурсу, то, учитывая тот факт, что они сумели-таки построить по древним чертежам СМИлофон, эта организация приберет к рукам не только контроль над неограниченными ресурсами, но и тотальную власть над ноосферой - психикой всего человечества.
  - Простите, Сруль, - вмешалась Туайс. - А что Вы имеете ввиду, говоря о неограниченных ресурсах? Что это за ресурсы?
  - Это любые ресурсы, г-жа Туайс. Понимаете, любые.
  - И нефть? - поинтересовался Хаш.
  "Неандертал, - подумал Шнобелевопский. - Нефть - это вчерашний день. Он бы еще про мускульную силу спросил". Однако вслух он, улыбнувшись едва заметно, сказал:
  - Да, и нефть в том числе.
  - Сруль, Вам известно хотя бы приблизительное местоположение Ресурса? - спросил Арамсфельд, нервно потирая ладони.
  - Известна страна.
  - Так что же Вы молчите, - воскликнул Хаш. - Что это за страна?
  - Судан.
  
  Хаш резко поднялся и взял сотовый телефон. Набирая номер, он бросил Арамсфельду:
  - МакДоналдс, срочно приступай к разработке плана вторжения. Кондомиса, займись союзниками и ООН. Нам нужна резолюция Совбеза в ближайший день, максимум - два.
  - Кому ты звонишь, Джордж? - спросила Туайс, вставая с кресла. Она рефлекторным движением хотела поправить костюм, которого на ней не оказалось.
  - Жильберу, - ответил Хаш. - Нужно обеспечить информационную поддержку.
  - Г-н Шнобелевопский, а может быть, Вы возьмете на себя эту задачу, - сказала Туайс, поворачиваясь к креслу в углу. Шнобелевопского в комнате не было. Дверь не открывалась.
  
  Жильбер д'Араян, секретный агент ЦРУ по работе со СМИ, ворвался как вихрь, размахивая бумагами и не переставая щебеча. Его длинные рыжие волосы развевались во всех направлениях, следуя за экспонентными движениями свеклообразной головы.
  К моменту его появления Кондомиса уже успела переодеться и выглядела теперь вполне официально. Д'Араян вперил в нее клокочущий взгляд, его лицо играло обильной мускулатурой.
  
  - Кондомиса, это безобразие! Я готовился к записи ролика год, ты понимаешь, год! У нас же договор с Аль-Джазирой, ты ведь знаешь. Мы и так опоздали и будем платить неустойку. Новое обращение С-Усами-без-Ладана должно выйти не позже апреля. Ты же сама составляла график! В апреле Аль-Джазира передаёт обращение, в мае мы делаем заявление о недопустимости распространения антиамериканских настроений в арабских СМИ, в июне они прокручивают ролик еще раз, в августе мы их бомбим, и они получают свою страховку. Я ничего не понимаю, зачем такая спешка?! Почему нужно отрывать меня от работы? Почему нельзя закончить сначала с одним, потом браться за другое? Чёрт возьми, эти ролики ведь произведение искусства! Потомки будут упиваться ими как романами Дюма и ролями Ришара. Но разве вам, американцам, это понять!
  Ты послушай, ты только послушай, вот это место. Представь кадр: С-Усами-без-Ладана в рембрантовских светотенях. Один глаз в темноте, зритель словно смотрит в бездну, а другой устремлен прямо на вас. И вот раздается мягкий, вкрадчивый голос:
  "За каждый волос, упавший с головы правоверных, мы направим на вас тучи перелетных кур-самоубийц, зараженных птичьим гриппом. Они принесут болезнь в ваши супермаркеты, офисы, дома, и вам негде будет укрыться. Тонны бензола отравят ваши реки, ураганы принесут вам радиоактивный ветер, пока вы не будете истреблены все до единого! Толпы, толпы кур! Дивизии зараженных бегемотов! Армады инфицированных слонов!!! Киты, огромные киты, начиненные радиоактивной взрывчаткой!!!"
  Д'Араян вошел в раж. Он носился по кабинету как полоумный, крича и брызгая слюной. Наконец, он бросил сценарий на пол и принялся топтать его ногами, затем выпрямился, сложил крестообразно руки на груди, закатил глаза к небу, вытянул руки по швам, согнул левую руку в локте и резко опустил ее вниз под прямым углом, вытянув указательный палец. Он застыл с выпученными глазами, ожидая аплодисментов.
  
  - Браво! - мягко сказала Кондомиса. - Вот за это я тебя и люблю, Жильбер. Именно потому что ты - гений, я намерена поручить тебе эту задачу, требующую исключительного мастерства. Только человеку с твоими способностями это под силу.
  Счастливый, Д'Араян опустился в кресло.
  - Чем же мне предстоит заняться?
  - Ты должен будешь за день обеспечить поддержку мировым общественным мнением нашего вторжения в Судан.
  - Куда?! - Жильбер снова вскочил на ноги. - Я не ослышался? Ты сказала, Судан?
  - Ты не ослышался. Я сказала Судан.
  - Но это же всё меняет! - восторженно воскликнул Жильбер. - С этого надо было начинать!
  Кондомиса удивленно подняла брови.
  - Ты знаешь, что в Судане девочкам удаляют клитор? - продолжал Жильбер. - Я воспринимаю это как личное оскорбление! Если бы в распоряжении Франции были такие военные ресурсы как у США, этому безобразию давно был бы положен конец!
  Каждый француз пожертвовал бы собой за женский...
  
  
  Глава 6
  
  ...блядством.
  
  Подходя к дому, Захар всё больше ощущал тревогу. Входная дверь была приоткрыта. Мудашев вошел в квартиру и зажёг свет. Тишина.
  - Дивуар! - позвал Мудашев.
  Снова тишина.
  - Дивуар, ты где?
  Мудашев зашёл в комнату. Кота не было видно. Он прошел на кухню, зажёг свет и...
  Мертвое животное лежало на полу. Никаких признаков насильственной смерти. Кот валялся на спине, раскрыв пасть и глаза, растопырив лапы и вытянув хвост. Его поза напоминала звезду.
  Захар сел на пол и закрыл лицо руками. Он ждал истерики. Но истерика не наступала.
  Мудашев взял пакет с логотипом супермаркета "Патерсон" и упаковал в него труп Дивуара. Затем он обернул его ещё одним пакетом, засунул в морозильник и пошел спать.
  Утром Захар отправился в Адлер. В музее у него работал знакомый чучельщик. Мудашев отдал ему все оставшиеся от проданного бампера деньги, оставив себе лишь на маршрутку, молоко, хлеб и сигареты. Договорились, что завтра чучело Дивуара будет готово.
  Захар неторопливо шел по улице, раздумывая над случившимся. Когда он поравнялся с телефонной будкой, ему на голову сиранул пролетавший голубь. Захар взял листик и убрал с головы помёт. Вдруг телефон в будке зазвонил. Мудашев вздрогнул. Он подошел к автомату и снял трубку.
  - Хер Мудашев? - раздался голос в трубке.
  - Меня зовут Захар Мудашев, - почему-то ответил Захар.
  - Захер Мудашев?
  - Кто Вы?
  На том конце провода (если провод вообще существовал) раздался шорох. Затем голос сказал:
  - Необходимо встретиться. От этой встречи многое зависит.
  - Да, я знаю, - ответил Мудашев. - Я ждал Вас. Где и когда?
  - Немедленно. Просто повернитесь.
  
  Захар повернулся, но никого не увидел. На обочине стоял черный Хаммер с тонированными стеклами, на который Мудашев обратил внимание, еще когда выходил из музея. Он повесил трубку, подошел к машине, открыл дверь и сел. Автомобиль тронулся. Когда глаза Захара привыкли к полумраку, он понял, почему для встречи с ним было выбрано столь крупное средство передвижения. За рулем сидел необъятных размеров негр-мутант. Мудашев видел его лицо через зеркало заднего вида. Совершенно черные белки глаз не позволяли установить, куда смотрит негр, но Мудашев чувствовал, что чудовище глядит на него. Водитель был одет во все черное: Плащ, брюки, пиджак, галстук, рубашка. Единственным светлым элементом в его костюме была серебряная руна "Отала" на галстуке.
  - Вы из ордена Аненшванц? - Спросил Мудашев риторически. - Убийство Утнапиштима фон Фордерхинтерна - дело ваших рук? Так?
  - Предпочитаю личные имена, а не названия организаций, - ответил негр. - Я же обратился к Вам как к Мудашеву, а не как к члену ордена Хатхор-Сохмет. Меня зовут Хубба фон Бубба. И, если уж Вам так важно получить подтверждение, то я, действительно состою в ордене Аненшванц в чине комтура. О Вашем чине я не спрашиваю.
  Фон Бубба протянул Мудашеву ладонь в черной лайковой перчатке.
  - Вы верите в сны, комтур? - спросил Мудашев, пожимая огромную кисть чудовищных размеров негра. - Ведь орден Хатхор-Сохмет, о котором Вы говорите, - всего лишь мои сны.
  - Полно Вам. Сны - это параллельная реальность. Вам ли об этом не знать. Кстати, как Вы узнали обо мне? Вы наводили справки?
  - Нет, я видел Вас во сне.
  - Вот видите.
  Между тем, машина миновала тоннель и неслась по автостраде. Справа промелькнул поворот на пляж "Красный штурм".
  - Куда Вы меня везёте? - небрежно спросил Мудашев.
  - Ну, Вы же закончили свои дела в Адлере. Теперь, я полагаю, Вы хотели бы погулять, расслабиться. До завтра Вам всё равно нечего делать.
  - Вы мне ещё не задали вопрос, ради которого устроили эту встречу.
  - Вы формалист, голубчик. Вы знаете мой вопрос, а я - Ваш ответ. К чему лишние церемонии?
  - В таком случае, Вы не меньший формалист, комтур. - парировал Мудашев. Ему всё же хотелось обращаться к собеседнику не по имени, а по рангу. - Вы ведь могли вообще со мной не встречаться, не так ли?
  - А как бы, по Вашему, я передал Вам деньги? Я знаю Ваш ответ, Вы согласны. Но мне нужно внести задаток, заключая договор.
  Фон Бубба протянул Мудашеву пачку денег.
  - Но я ведь еще не знаю точного местоположения Ресурса. - сказал он, с наслаждением ощупывая купюры достоинством в сто евро.
  - Мне нравится Ваша добросовестность, г-н Мудашев, - ответил комтур. - Это задаток и в то же время плата за то, что Вы уже обнаружили. Деньги заработаны Вами честно. Кроме того, основную информацию Вы, наверное, получите дня через два. Может быть, даже раньше.
  Говорить больше было не о чем, и воцарилась неуютное молчание.
  - А почему, собственно, мы едем в тишине? - несколько хамовито поинтересовался Мудашев. - Отчего бы нам не послушать музыку?
  Перейдя от слов к делу, он врубил магнитолу. Слегка приторный голос заструился из колонок, лаская слух и другие органы:
  
  Когда смотрю, как ты танцуешь,
  Малыш - ты меня волнуешь.
  Когда ты смотришь так серьезно,
  Малыш, я тебя люблю.
  Когда ты робко меня целуешь,
  Малыш, - ты меня волнуешь.
  Но не могу, не могу, извини, не могу.
  
  Мудашев попросил остановить у бара "Япона мама". Выходя из машины, он улыбнулся покровительственно и произнёс:
  - Я искренне рад нашему знакомству, комтур.
  Если бы люди, хоть немного знавшие Мудашева, увидели его в этот день, они бы просто изумились. Он уверенно открывал двери дорогих ресторанов и магазинов, и перемещался из одной точки города в другую на такси.
  Захар с удивлением отметил про себя, что его перестали раздражать дорого одетые и сытые люди. Отовариваясь в универсаме "Патерсон", он умилился, увидев, как мальчик и девочка лет двенадцати, вероятно брат и сестра, одни без родителей делали покупки. Глаза девчушки блестели, бегая по забитым сладостями полкам, а мальчуган строил из себя спокойного и важного джентльмена, явно подражая состоятельному отцу. "До чего же славно жить, - подумал Мудашев. - Как прекрасен все-таки человек!"
  В 8 часов вечера одетый в роскошный костюм и пальто Захар Мудашев, будучи в изрядном подвыпитии, скрылся в фюзеляже самолета Ил-86, направлявшегося в Москву. В кармане у него был обратный билет на утро следующего дня.
  Его немного тошнило, но в целом состояние было...
  
  Глава 7
  
  ...клитор.
  
  События развивались стремительно. CNN, BBC, Deutsche Welle, все мировые и российские каналы бесперебойно транслировали сенсационные кадры из Судана. На экранах то и дело воспроизводились интервью с женщинами, прошедшими процедуру обрезания. Душераздирающие рассказы несчастных жертв сменялись интервью с сексопатологами и психологами. В ожидании передачи "7-40", последнего островка гласности, полуночники по всей России смотрели экстренные выпуски новостей. Вот приятной наружности доктор, стоя перед огромным макетом женского полового органа, объяснял механизм обрезания, подробно останавливаясь на различных физиологических аспектах. Затем снова замелькали кадры только что найденных массовых захоронений женских клиторов. По подсчетам специалистов, количество обнаруженных в могильниках клиторов в пять раз превышает женское население Судана. Естественно напрашивался вывод о том, что, пользуясь нестабильностью и непрозрачностью Судана, мракобесы со всего света свозят сюда девушек для проведения этой чудовищной процедуры. Судан стал подпольной фабрикой уродования женских половых органов. На вырученные от грязного ремесла деньги финансировалась гражданская война. Наконец, диктор объявил, что президент США через несколько секунд обратится с чрезвычайным воззванием к нации и миру. В кадре появилась лужайка перед Белым Домом. Джордж Хаш уверенно, но со слезой в голосе заговорил:
  - В эти минуты, - сказал президент, - пока я выступаю перед вами, сотни женщин в Судане продолжают насильственно лишаться клитора. Тысячи женщин с надеждой смотрят на свободный мир, ожидая защиты своей чести и здоровья. Люди, лишившиеся совести, руки которых по локоть погружены в уродуемые ими женские половые органы, не внемлют нашим призывам. И сегодня я говорю: Америка с вами! Мы не дадим вас в обиду! Мы защитим вашу свободу и клитор!
  Далее последовали сокращенные версии выступлений глав других государств. Президент Франции назвал женское обрезание варварским актом, которому Французская Республика готова противопоставить всю мощь акта цивилизованного. Канцлер Германии отметил, что бесчеловечной практике удаления клитора Европа должна ответить ускорением темпов интеграции, основанной на ценностях гуманизма и уважении к человеческому клитору. Китайский лидер заявил, что КНР готова предоставить Судану всю необходимую медицинскую помощь для реабилитации жертв деклиторизации и содействовать экономическому развитию. Российский президент, Владимир Путин, в частности сказал:
  - Россия, как и все мировое сообщество, с озабоченностью смотрит на процессы, происходящие в Судане. За последние несколько месяцев количество женщин, лишившихся клитора, увеличилось в разы. Вместе с тем, мы с беспокойством отмечаем тот факт, что вокруг Судана искусственно поднимается шумиха. Напомню, что Судан - не единственная страна в мире, где существует проблема женского обрезания. Подходить к этой проблеме необходимо целостно, с учетом всех факторов, не допуская двойных стандартов. Женский клитор не может и не должен стать разменной монетой в закулисных геополитических играх.
  В следующем блоке новостей речь шла о военной подготовке операции, под кодовым названием "Invincible Clitoris". Перед телезрителями проплывали авианосцы, взмывали в небо палубные штурмовики и крылатые ракеты, неслись, поднимая пыль, танки. Интервью военнослужащих были похожи. Все говорили о том, что вооруженные силы коалиции не допустят геноцида и принесут свободу женщинам Судана. Добродушные морпехи добавляли как присказку: "Мы надерем задницы этим засранцам. Девочки, держитесь! Мы уже здесь! Скоро вы познакомитесь с настоящими мужчинами!"
  Наконец, началась передача с участием правозащитника. Волей-неволей разговор от проблем демократии в России свелся к проблемам мировой демократии в свете назревавшего "клиторального кризиса". Правозащитник доказывал, что мир, пусть и медленно, но всё же меняется в лучшую сторону. Благодаря СМИ и современным информационным технологиям даже самые закрытые страны, такие как Судан, не могут сохранить в тайне факт массового геноцида, а международное сообщество, сколь бы ни было разрозненным, уже не может не реагировать на подобные события. Мы - живые свидетели того, как миллионы долларов тратятся сегодня на то, чтобы защитить права человека, в частности, право женщин на клитор.
  Ведущая явно нервничала, задавала вопросы невпопад и, озиралась по сторонам, делала какие-то странные жесты. Наконец, предмет её беспокойства выплыл на экран. Сильно пьяный мужчина лет тридцати с небольшим, качаясь, подошел к креслу гостя передачи и встал у него за спиной. В руке мужчины была недопитая бутылка горячительного напитка, по лицу его, словно облака в ветреную погоду, пролетали довольные гримасы различных оттенков. Ему делали знаки, чтобы он удалился из кадра, но он их упрямо игнорировал. Когда к нему подошел работник студии с длинными волосами и серьгой в ухе и начал мягко вытеснять за пределы видимости, мужчина, оттолкнул его и, пробурчав что-то вроде "пошел на хер, столичный пидар", громко и отчётливо сказал:
  - Демократия - это власть народа. А я народ, так дайте же мне подермократить, на!
  Гость передачи, считая очевидно, что появление странного персонажа предусмотрено сценарием, энергично возразил:
  - А вот с этим я, пожалуй, не соглашусь. Демократия - это отнюдь не власть народа. Власть народа - это, знаете ли, анархия. Демократия же суть правление просвещенных меньшинств, осуществляемое с брюзгливого согласия мыслящего большинства.
  Но к современной России это определение, увы, неприложимо, ибо у нас просвещенные меньшинства столь ничтожны, а большинство питает к ним столь сильное отвращение, что процесс мышления в массах становится просто невозможен.
  На этих словах передача оборвалась, ибо незваный молодой человек, пытаясь выразить своё несогласие, споткнулся о кресло правозащитника и перевернул оное, затем перевернулся стол и, наконец, камера.
  Экран замелькал, телезрители на мгновение увидели испуганное лицо журналистки, матерившегося оператора, недоумевающего правозащитника. Начался переполох, за кадром послышался голос "Жми на...", картинка сменилась, и зрители снова услышали ставшее привычным:
  "...клиторы!"
  
  Глава 8
  
  ...охуительное.
  
  Захар Мудашев с синяками под глазами счастливо брел по улицам Москвы. Рядом с ним шла телеведущая, на лице которой не было ни тени досады, хотя из-за происшедшего сегодня в прямом эфире она могла потерять работу. Лена и Захар не виделись с самого окончания университета. Обстоятельства нынешней встречи представлялись столь нелепыми и, одновременно интригующими, что осмыслить их серьёзно пока просто не получалось. Оба впервые за долгие годы наслаждались настоящим приключением.
  Близился рассвет, а они всё вспоминали свою юность - беззаботные студенческие годы.
  Вдруг Захар остановился и посмотрел на часы. Расположение стрелок на циферблате заставило его нахмуриться.
  - Ты что? - спросила Лена.
  - У меня мало времени. Через два часа самолёт, - ответил Захар.
  - Так ты успеваешь.
  - Нет, я не могу улететь ни с чем.
  - У тебя еще дела? - разочарованно спросила Лена?
  - В университете мне хотелось тебя трахнуть. Я этого не сделал тогда. Потом долго жалел. Я не хочу жалеть об этом оставшуюся жизнь.
  - Так ты что, ради этого прилетел в Москву и завалился ко мне на работу?
  - Да.
  - Ты такой же романтик, как и прежде!
  
  
  Глава 9
  
  Вернувшись в Сочи, Мудашев сразу направился в музей. То, что он услышал от чучельщика, вполне отвечало его смутным надеждам. Вручив Захару перевязанную синей атласной лентой коробку, приятель сказал:
  - В желудке у твоего кота я нашел причину смерти. Она в коробке, прилеплена ко дну скотчем.
  Мудашев дал ему причитавшуюся сумму денег и вышел.
  Придя домой, он устремился на кухню, поставил коробку на стол и развязал тесьму. Чучело вышло на славу. Лучше живого! Кот Ди Вуар лежал на подставке словно сфинкс, его хвост изящно закручен, а в правой лапе он держал рюмку.
  У Мудашева было. Он налил себе, затем коту, выпил и снова налил обоим. Затем, взяв нож, срезал с внутренней стороны коробки крошечный предмет, прилепленный скотчем. В руках у него оказался макет клитора, изготовленный из слоновой кости.
  - Кто ж это додумался скормить тебе такую штуку?
  Мысли снова закружились в голове Мудашева, то выстраиваясь в причудливые вереницы, то рассыпаясь, чтобы затем образовать новые каузальные комбинации.
  "Клитор. Слоновая кость. Кот. Ди Вуар. Кот Дивуар. Чёрт! Кот Дивуар?!! Не может быть!"
  Раздался телефонный звонок. Мудашев снял трубку.
  - Здесь фон Бубба, - пророкотало на том конце. - Нам нужно немедленно вылетать. Собирайтесь, я буду через 15 минут.
  - А Вы уже знаете маршрут, комтур? - поинтересовался Мудашев.
  - Мы отправляемся в Судан.
  - Я бы предпочел Берег Слоновой Кости.
  Наступила пауза. Мудашев понял, что фон Бубба не собирается выпрашивать у него объяснений, и продолжил:
  - Сегодня я получил недостающий фрагмент головоломки. Мой кот умер от того, что кто-то заставил его съесть макет клитора из слоновой кости. Кота зовут Дивуар. Понимаете?
  - Понимаю, - ответил насыщенный бас. - Вы думаете, что в имени Вашего кота и съеденном им макете клитора заключен шифр. Côte d'Ivoir - Берег Слоновой Кости.
  - Догадались или увидели во сне? - съязвил Мудашев.
  - Собирайтесь. Сегодня вечером мы должны быть в Судане.
  - Да что за чёрт! - взорвался Мудашев. - Я же, кажется, объяснил.
  - Вы не смотрите телевизор, г-н Мудашев. А зря.
  В трубке раздался прерывистый сигнал. Захар выругался, собрал нехитрый скарб и пошел на кухню. Ему, на мгновение, показалось, будто наклон головы Ди Вуара теперь был иным. "Ерунда, - подумал Мудашев, - просто я бухой". Он взял рюмку со стола, чокнулся с Ди Вуаром, и выпил.
  В голову ему моментально...
  
  Глава 10
  
  ...ёбнуло.
  
  К тому моменту, когда шасси личного самолета фон Буббы, уносившего Мудашева прочь из Сочи и вообще из России, коснулись взлётно-посадочной полосы в международном аэропорту Хартума, оба знали о Ресурсе довольно много.
  Во-первых, ресурс назывался "Утнапиштим".
  Во-вторых, имя этого персонажа шумерского эпоса о Гильгамеше было связано с ковчегом - по-французски "arche". Ресурс Утнапиштим находился в ковчеге и, очевидно, как гласила легенда, был предназначен для спасения от какой-то катастрофы, условно называвшейся "потоп". Имя Утнапиштим фон Фордерхинтерн было кодом от начала до конца. Поскольку немецкое слово "Hintern" , т.е. "задница" является синонимом немецкому "Arsch", которое, в свою очередь, во французском написании означало "ковчег" или "арку", то получалось, что имя уполномоченного по делам северо-восточной Африки означало "Утнапиштим из переднего ковчега" или передней "арки". Логично было предположить, что ковчег находился под аркой.
  В-третьих, открытая задница повесившегося лицом к стене, должна была имитировать женский половой орган. Vorderhintern - "передняя задница". Внешнее сходство органов налицо. Утнапиштим хотел привлечь внимание агентов Ордена Хранителей Ресурса к женскому половому органу, а вернее, - к клитору. Теперь, когда во всех СМИ, казалось, ключевым словом стал "клитор", теперь, когда перед Мудашевым лежала извлеченная из клиторообразного контейнера схема, представлявшая собой женский половой орган, изображенный поверх карты северо-восточной Африки - территории Древнего Египта! - сомнений не было никаких. Гигантское влагалище, простиравшееся по оси реки Нил, начиналось у дельты и заканчивалось у столицы Судана. Точка, где помещался клитор точно совпадала с пригородом Хартума - г. ОМДУРМАН.
  В-четвертых, то же самое изображение женского полового органа, наложенное на спутниковый снимок Омдурмана вдоль той же параллели, в точке клитора указывало место, где находился доступ к Ресурсу Утнапиштима. Единственное, что оставалось неясным, - это связь между Ресурсом Утнапиштима и Берегом Слоновой Кости.
  Чёрный лакированный Хаммер выполз из чрева Боинга и покатился в направлении Омдурмана. "Малыш" и "Карлсон", как условились называть друг друга Мудашев и фон Бубба, внимательно слушали новости. До истечения ультиматума оставались считанные часы. Самолеты ВВС США уже барражировали в ночном небе. Скоро улицы города превратятся в ад. Надо было торопиться. Малыш нервно щупал костяной клитор, словно он придавал ему уверенность. Карлсон поглаживал СМИлофон.
  Зазвонил сотовый. Карлсон взял трубку.
  - Да, г-н ландмейстер, всё идет по плану. Спутниковая навигация? Это было бы весьма кстати. Да.
  Они были в заданной точке. Малыш вышел первым. За ним последовал Карлсон, на ходу что-то заворачивая в печатный орган российских немцев, одного из многочисленных этносов, оказавшихся на грани вымирания. Газета многозначительно называлась Neues Leben - "Новая жизнь". Малыш огляделся. Хаммер стоял в небольшом дворе посреди заброшенных трущоб. На стене одной из них детской рукой была нацарапана пизда. Малыш достал муляж клитора и приложил к соответствующему месту рисунка. Вдруг пол под ним затрещал, и полусгнившие доски проломились. Малыш и Карлсон очутились в огромной яме, выбраться из которой было не под силу даже такому великану как Карлсон.
  - Чёрт, неужели тут нас и застанет война? - проворчал Малыш.
  - Взгляни, Малыш! - сказал Карлсон, наведя карманный фонарик на стену.
  - Охуеть! - пролепетал потрясенный Малыш.
  В стене была арка, выполненная в образе женского полового органа. Не теряя времени, Малыш приложил клиторальный ключ куда положено. Влагалище с шелестом расступилось и приняло гостей. Малыш и Карлсон очутились в длинном коридоре, покрытым верблюжьей шерстью. В конце тоннеля мерцал свет. Малышу подумалось, что тоннель, через который по свидетельствам собранным Р. Муди проходит душа человека после смерти, должен выглядеть также. Просто, здоровенное мохнатое влагалище.
  Тоннель открывался в просторный зал, в середине которого горел масляный светильник. Это был грот, стены его расписаны фресками. Малыш без труда узнал в изображенных сценах сюжеты из эпоса о Гильгамеше. Удивило его лишь присутствие среди персонажей "Повести о Гильгамеше" древнеегипетских божеств. В образе блудницы, которую бог Анну подослал великану Энкиду, почему-то выступала Исида, а рядом с ракушкой Сирдури стоял египетский Тот. "Должно быть, таким способом живописец хотел указать на общий корень различных эзотерических традиций", - предположил про себя Малыш. Вся стена переливалась разноцветными надписями. Среди множества переводов Малыш отыскал русский текст. Он сразу же узнал в приведённом отрывке слова всё той же Сирдури:
  
  Гильгамеш, куда ты стремишься?
  Жизни, что ищешь, - не найдешь ты!
   Боги, когда создавали человека,
   Смерть они определили человеку,
  Жизнь в своих руках удержали.
  
  Те же, Гильгамеш, насыщай свой желудок,
  Днем и ночью будешь ты весел,
   Праздник справляй ежедневно,
   Днем и ночью играй и пляши ты!
  Гляди, как дитя твою руку держит,
  Своими объятьями радуй супругу -
   Только в этом дело человека!
  
  "Блядь! - подумал Малыш. - Кому-то ведь пришло такое в голову тридцать веков назад!"
  Пока Малыш изучал наскальную живопись, Карлсон присел на пол и раскрыл сверток. Оттуда вывалилась здоровенная сарделька. Отряхнув её, Карлсон принялся жевать, громко чавкая. В паузах он напевал:
  
  Когда ты смотришь так серьёзно,
  Малыш, я тебя люблю.
  На-на-на-на-на-на-на-на,
  Пара-па-па-па-пара-ра.
  Но извини, не могу, не могу, не могу.
  
  Вдруг откуда-то снизу донеслось жужжанье, и часть пола раскрылась. В узком тоннеле были проложены пути и стоял обтекаемой формы вагончик как в "американских горках". Малыш и Карлсон уселись поудобнее. Увлекаемый весом пассажиров, вагончик медленно пополз по наклонной плоскости. Спуск становился все круче, вагончик разгонялся, и вот уже ветер свистел в ушах путников. Тоннель начал причудливо извиваться, вагончик то взмывал вверх, то стремглав падал вниз. Тоннель оборвался и вагончик вылетел в огромную пещеру. Колея огибала гигантские сталактиты и сталагмиты, подсвеченные скрытыми от глаз фонарями. У Малыша захватило дух то ли от восторга, то ли от ужаса.
  - Эге-ге-ге! - закричал он, и голос его отозвался могучим эхом в бездонных анфиладах подземного мира. Пещеры становились всё грандиознее, Малыш и Карлсон пролетали над подземными реками и горами, озёрами и пропастями. А пространство всё расширялось и расширялось, и вот, вагончик уже стремглав летел над бескрайним морем. Колея становилась более пологой, скорость падала, море подступало всё ближе. Малыш, не отрываясь, смотрел на воду. Ему чудилось, что оттуда из глубин доносится чудесное и одновременно жутковатое пение. Море казалось живым, мыслящим и чувствующим телом.
  - Малыш, ты только посмотри на это! - изумленно прошептал Карлсон.
  Малыш поднял глаза и оцепенел.
  Он был готов ко всему, но то, что предстало его взору, не могло осилить никакое человеческое воображение. Прямо по курсу лежал совершенно круглый песчаный остров. На поверхности лежал гигантский человек, погруженный в сон. Его рост был метров двадцать или даже больше. Великан лежал на спине, широко раскинув руки и ноги, как бы образуя звезду. Его кожа имела темно-фиолетовый цвет, от всего тела исходило голубоватое сияние, которое покрывало великана словно купол. На песке вокруг него стояли разные сосуды из драгоценных металлов.
  - А я думал, что он в Тибете! - не своим голосом прошептал Мудашев.
  - Кто он? Ты что-нибудь о нём знаешь? - растерянно спросил фон Бубба.
  Здесь, в этой самой точке, сходились все древние легенды разных культур. По преданию, в недрах земли дремлет огромный гигант, пришелец из других миров. Когда наступит конец света, он проснется и спасет человечество от гибели. Тибетские мифы и шумерский эпос, каждый на свой лад, сообщали эзотерическое знание об Утнапиштиме, ковчеге и спасении от грядущей катастрофы.
  Вагончик беззвучно скользил по воде. Дождавшись, когда он причалит, Мудашев и фон Бубба выбрались на берег.
  - Ты понимаешь, что означает эта находка? - спросил Мудашев своего спутника.
  - То, что мы нашли Ресурс, - ответил он неуверенно.
  - Это означает, что конец света приближается.
  Как ни странно, на фон Буббу слова Мудашева не произвели никакого впечатления. Его внимание привлекало содержимое сосудов. Он погрузился в голубоватую ауру, окружавшую Утнапиштима и подошел к одному из них. СМИлофон сковывал движения. Фон Бубба бросил его на песок словно какой-то хлам. Каждый сосуд мог бы занять почётное место среди шедевров Лувра. Мудашев невольно любовался чудесными пропорциями и изящной отделкой. Фон Бубба наклонился и принюхался.
  - Это нефть! - сказал он триумфальным голосом.
  - Но её здесь слишком мало, чтобы помочь твоей Германии стать тысячелетним царством, - возразил Мудашев.
  - А вот это мы сейчас и проверим.
  С этими словами фон Бубба наклонил сосуд. На песок потекла маслянистая струя.
  - Смотрите, г-н Мудашев, - рявкнул фон Бубба. - Она не кончается! Не кончается! Она неисчерпаема! Ха-ха-ха! Это неисчерпаемые запасы!
  Фон Бубба побежал к следующему сосуду. Там оказалась вода. Чистейшая вода. Фон Бубба наклонил сосуд, потом положил его на песок. Вода продолжала течь неослабевающим потоком. Негр схватил сосуд своими ручищами и перевернул его вверх дном. Вода хлестала как из крана, не заканчиваясь. Словно обезумев от счастья, фон Бубба носился от сосуда к сосуду, переворачивая их, как пьяные подростки опрокидывают мусорные баки на улице. Сосуды источали вино, молоко, мёд, финики...
  - Перпетум мобиле! - орал фон Бубба. - Перпетум мобиле! Он кружился в неистовом танце, осыпая, обливая, вымазывая себя содержимым сосудов.
  - Прекрати! - заорал Мудашев, - Хватит!
  Но фон Буббу было не остановить.
  - Да послушай ты, что передают по радио! - умолял Захар, даже не удивившись, что приемник брал сигнал на такой глубине.
  - Мобиле! Пер-пе-тум мо-би-ле! - истошно скандировал фон Бубба
  Между тем, новости были тревожные. Кажется, лидеры мировых держав что-то пронюхали про Ресурс, потому что к Судану стягивались войска не только США и их союзников. Сообщалось, что Арабская Лига внезапно заявила свои права на Судан. Китай, вопреки сделанным ранее заявлениям, начал переброску войск в район Красного моря. Россия предостерегла Вашингтон от поспешных действий и заявила, что в случае, если Штаты не проявят гибкости, нельзя исключать никакого сценария, в том числе и нанесения превентивного ядерного удара.
  - Остановись, черномазая свинья! - кричал Мудашев. - Да остановись же ты!
  Всё было бесполезно. Звуки приемника и рёв фон Буббы смешивались в одну неистовую какофонию. Мудашев почувствовал приступ тошноты. Он схватил СМИлофон и заорал, что было мочи:
  - Да пропадите вы все пропадом, суки!
  
  
  Глава 11
  
  Внезапно всё стихло.
  Мудашев огляделся. Фон Буббы не было. Приёмник беспомощно шипел на песке. Он схватил его и стал лихорадочно искать станции. Глухо. Ни на коротких, ни на длинных, ни на средних, ни даже на FM не было ни звука.
  Вдруг Мудашев ощутил на себе взгляд. Он поднял глаза и остолбенел. Утнапиштим сидел и пристально смотрел на него.
  Мудашевом внезапно овладела какая-то досада.
  "Ёб твою мать, - подумал он. - Ты ведь должен был нас спасти".
  "Эта какая-то херня, - подумал Утнапиштим. - Что-то не срослось".
  "Свяжись хоть со своими-то, - подумал Мудашев. - Пусть прилетят и вытащат нас теперь из этой жопы".
  "Не получается, - подумал Утнапиштим, - связи нет".
  "Так что, это уже полный пиздец? - поумал Мудашев. - Мне теперь что ж, здесь с тобой до конца дней финики жевать? Да хуй тебе на рыло! А как же Ленка? Блядь, мы же пожениться хотели. Детей завести, ремонт сделать, и всё такое. Что ж теперь, полный пиздец?"
  "Пиздец, - подумал Утнапиштим, - но не полный. Пока у меня ещё есть энергия, могу отправить тебя в другое время. Сместишься примерно на пять тысяч лет".
  "Куда, вперед или назад?" - подумал Мудашев.
  "А хуй его знает", - подумал Утнапиштим.
  "Хер с тобой, блядь, - подумал Мудашев. - Валяй".
  Внезапно всё тело Утнапиштима засияло ярким синим светом, таким ярким, что Мудашев зажмурился. Внутри синего тела гиганта Захар увидел белое, размером поменьше. Синее тело становилось все бледнее, пока не исчезло совсем. Вскоре внутри белого тела появилось красное. Затем, желтое, зеленое... Утнапиштим таял как матрёшка, превращаясь в свет и рассеиваясь. Каждая последующая фаза была всё ярче, Мудашеву пришлось закрыть глаза, чтобы не ослепнуть.
  
  
  Глава 12
  
  Открыв глаза, Мудашев обнаружил, что стоит на берегу Нила. Справа и слева, покуда хватало глаз, виднелись маленькие поля, орошаемые бескрайней сетью каналов. На дальних полях работали смуглые люди в набедренных повязках. А на другом берегу реки раскинулся живописный город, в центре которого возвышался великолепный храм. От берега к входу в храм вела широкая лестница.
  Из города на папирусных лодках на этот берег плыла процессия облачённых в длинные одежды мужчин с обритыми головами. Горожане, не имевшие лодок, столпились на берегу. Мудашев понял, что взоры всех были устремлены к нему. Когда кавалькада причалила, Мудашеву подали лодку украшенную белоснежным пологом. Мудашев взошел на борт.
  Вид города, объятого зеленью и солнцем и гипнотический плеск воды, рассекаемой веслами, заполнял до отказа каждое мгновение смыслом, концентрация которого, как в картинах Тарковского, превышала предельно допустимую для человеческой психики норму. Ситуация обязывала, и Мудашев мысленно умолял своего внутреннего звукооператора поставить что-то эпическое, вроде бетховенской "Оды к радости" или "Поэмы экстаза" А. Скрябина. Но в голове у него, как назло, крутилось:
  
  Он утепляет вам балкон,
  И каждый в Сочи с ним знаком.
  Вам окно поставят тут,
  Кредит вам быстро выдадут,
  И скидки в праздники дадут.
  Скажите, как его зовут?
  
  Не успела лодка коснуться ступеней храма, как все кроме жрецов простерлись ниц. Поднимаясь по лестнице, Мудашев заметил, что вся она была покрыта пластинами из слоновой кости. Храм тоже был убран слоновой костью.
  Вход в святилище закрывала тяжелая ткань, затканная изображением кошачьих глаз. Мудашев отодвинул завесу и вошел внутрь. За ним последовали лишь писец и главный жрец. Потребовалось несколько мгновений, чтобы его глаза привыкли к полумраку. Мудашев огляделся. Он стоял у себя на кухне. Все вещи лежали на тех же местах, где он их оставил в последний раз. На столе возвышалось чучело Ди Вуара, в лапе он по-прежнему держал рюмку. В рюмке было.
  Мудашевым овладело странное чувство, будто всё это с ним уже случалось когда-то раньше. В его памяти четко зафиксировалась картинка. Он напрягся, пытаясь вспомнить. Муть дневных впечатлений стала понемногу оседать на потных стенках сознания, пока явственно не проступили образы его сновидений, в которых он проживал жизнь члена тайного общества Хатхор-Сохмет, известного непосвященным как Орден Хранителей Ресурса. Просыпаясь утром, он каждый раз пытался восстановить сон, но в голове оставались одни ошмётки зазеркальных приключений. И лишь теперь просветленному испытаниями взору Мудашева предстал весь сон от начала и до конца. Он присутствовал при финальной сцене собственной параллельной биографии. Все его дневное существование, состоявшее из поездок в архив, сбора бутылок и макулатуры, расклеивания объявлений, периодического лечения в психоневрологическом диспансере и прочей хуйни, было ожиданием сигнала, который актуализировал бы его трансцендентную сущность. Именно его, а не Утнапиштима, заслали для спасения мира. Утнапиштим - не более чем инструмент, средство, ресурс. Подлинную же миссию мог осуществить только сверхчеловек. Убогая оболочка, которую обыватели именовали Захар Мудашев, скрывала Героя, "на две трети бога". Нет, все эти жрецы и народные массы, с затаенным дыханием ожидавшие на храмовом берегу слоновой кости, не знала Захара Мудашева. Подлинное имя того, перед которым сейчас лежали простершись ниц тысячи, было Гильгамеш! Это он нашел Утнапиштима, он, сам того не зная, перехитрил Злых Утуку, Галу и Алу, воплощением которых в этом измерении был Орден Аненшванц, и, наконец, при помощи Утнапиштима произвел смещение во времени. Загадка раскрыта, спектакль окончен, зрители рукоплещут.
  "Прав был Станислав Ежи Лец, - подумал Захар-Гильгамеш: жизнь вынуждает человека многое делать добровольно".
  Перед тем как занавес опустится и публика разойдется по домам в ожидании следующей постановки, Великий Мим хотел успеть самое главное.
  Он открыл кухонный шкаф, достал три рюмки, недопитую бутылку "Русского размера" и банку с огурцом. Гильгамеш разлил водку и разрезал огурец на три части. Раздав всем присутствующим реквизиты, он торжественно произнес:
  
  - Мужики, давайте выпьем за мою Ленку!
   У неё такие красивые синие глаза!!
   И такая охуительная жопа!!!
  
  
  ТАЙНОЕ ОБЩЕСТВО
  
  Алевиз Полуектович происходил из старинного рода Нарышкинское-Барокко. Далекий предок его, подобно Меньшикову и Бирону, носил даже титул "светлейший князь". Сам же Алевиз Полуектович был полутипичным полупредставителем своего полувремени - "лихих девяностых", как с некоторых пор стало принято выражаться. Это был полурусский полуинтеллигент, терзаемый полужеланиями: ему хотелось обнять и расцеловать всё человечество, а затем тут же, разобрав его на личности точно сноп на колосья, надавать каждому в отдельности по мордам. Потому как все они, люди, в сущности, мерзавцы. Он хотел завтракать водкой "Кауффман" с трюфелями и одновременно бродяжничать по российским глубинкам с одною котомкою за плечами. Он мечтал о полнейшем непротивлении злу насилием и о живописной танковой атаке. Пожалуй, самым запоминающимся событием в его жизни стало отсутствие. Алевиз Полуектович два с лишним года обретался по заграницам, куда страстно хотел уехать, что впрочем не противоречило столь же страстному желанию скитальчества по России. Он тосковал по родине, даже находясь у себя на родине, а что уж говорить о загранице. Хотя, конечно, по загранице он тоже тосковал. Он вообще тосковал. Вернувшись в Россию, Алевиз Полуектович как-то сразу сдал: угрюмствовал, говорил, что везде мол одно и то же, ошивался по церквам, обливал слезами царские врата, а потом, выйдя из храма, приосанивался, раздавал милостыню и говорил каждому нищему, заглядывая глубоко в глаза и окуривая лице человека божьего луком и перегаром: "Никто не даст нам избавленья. Ни Бог, ни царь и не герой. Добьёмся мы освобожденья своею собственной рукой. Вот этой самой рукой добьёмся. Помни об этом, брат. Стремись к освобожденью, земляк. Главное - свобода". И он длинно говорил о скитальчестве, расторжении и ниспровержении. Впрочем, вскоре женился. Однако, свершилось это для того только, чтобы, по его собственному признанию, дискредитировать самый институт брака. Поступил на службу в крупный концерн. Для того лишь и поступил, чтобы подорвать саму идею службы. Стал пригоже и дорого одеваться. Разумеется, исключительно с целию, так сказать, "дезавуировать вестиментарные коды". У него родились двое - старшенький уже подрос и открыл собственное дело: занимается бортничеством и продает поташ заграницу. Младшенький же как раз достиг того возраста, когда может сопровождать отца в Тайное общество. На Обществе необходимо остановится подробнее, потому как сам Алевиз Полуектович именно основание Тайного общества считал главным своим деянием и вершиною жизненного поприща. Хотя толком я ничего об Обществе сказать не могу, бывал там всего лишь единожды, да и то потому, что Алевиз Полуектович попросил отвести младшенького домой. Должны были прийти дамы, тоже члены общества - по преимуществу женщины эмансипированные и с прошлым, всегда готовые к общему делу, насколько позволяла намечающаяся тучность и артрит. В тот вечер должен был состояться хиерос гамос, и Алевиз Полуектович не желал присутствия малолетнего сына, хоть и был он чужд всяческих предрассудков. Основную необходимость удаления сына видел он не в нравственном аспекте, а в той секретности, которую должно было сохранять Общество, основанное, надо думать, для того, чтобы разрушить самую идею общественности. Сын же мог донести жене и тем нарушить тайну. Хотя тайна нужна была скорее для уничтожения идеи таинственности. Общество это было Обществом друзей, собранных Алевизом Полуектовичем для того, пожалуй, чтобы уничтожить само понятие дружества. Когда я вошел в каптёрку, где собиралось Общество, на меня пахнуло луком и перегаром. Некоторые лица были мне поверхностно знакомы. Рядом с Алевизом Полуектовичем стояла больничная каталка, драпированная стеганными знаменами и стягами исторических полков на теплой подкладке. Под знамёнами возлежал человек с ограниченными возможностями передвижения, к тому времени совершенно обездвиженный. В Тайное общество его на пару часов привозила супруга - спутница жизни - когда он ей слишком уж докучал. Чтобы он не капризничал, она вручала ему бутылочку с сосочкой, через которую человек с ограниченными возможностями потягивал пиво, непременно марки "Паулянер". Другим членом Общества состоял рослый грек Епифаний Мегалиотете - мистагог, ипохондрик и подагрик, зарабатывавший на жизнь статьями в газету "ЗОЖ" и промышлявший гороскопами о конце света. Был там ещё человек с неограниченными возможностями, но тот появлялся крайне редко, по старой дружбе. Как я слышал, он работал на Силы самообороны Израиля, часто отлучался в командировки в район Персидского залива, где обслуживал радиоуправляемых китов-камикадзе, начинённых взрывчаткой. Особое внимание обращал на себя тучный старик в роговых очках. Его звали Думной Колычов. Замечателен он был тем, что занялся созданием Тайного общества задолго до того, как мысль эта посетила Алевиза Полуектовича, но в ту пору был высмеян последним. Теперь он сидел гордо и надуто, тщетно претендуя на звание ветерана Общества и причитающийся за заслуги пенсион. Обычно он приходил на заседания в сопровождении двух или трех из своих семи котов. Когда я зашел, Алевиз Полуектович в состоянии крайней ажитации кричал мистагогу:
  - Твой ЗОЖ - это полная херня! Не бывает здорового образа жизни, нет такого образа. Бывает либо жизнь, либо образ. А ты занимаешься здоровым безобразием!
  Человек с ограниченными возможностями обличительно вопил в ту же самую минуту Алевизу Полуектовичу:
  - Ты - гнилой эвдемонист! Ты готов вертеться на пупе, лишь бы не жертвовать хотя бы одним пёрышком твоей гедонистической перины!
  Я забрал сына Алевиза Полуектовича и поспешил восвояси.
  Вот и всё, что мне известно об обществе. Оно прекратило своё существование со смертью Алевиза Полуектовича. Последний раз члены его встретились на похоронах Отца-Основателя. Пришёл даже глав. врач, по странному совпадению звавшийся Владимир Владимирович. Он оказался не таким уж и плохим человеком, поскольку всегда давал Алевизу Полуектовичу шабашку, хотя и знал, что тот клянёт его за глаза самыми поносительными словами. Владимир Владимирович привёл с собою и зав. отделением, по странному совпадению именуемого Дмитрий Анатольевич. Человек так себе, я вам скажу, дрянь человек. Кичится либерализмом, а тайком подуськивает медперсонал избивать пациентов.
  Вот собственно и вся история. Да, так к чему я обо этом вспомнил? Наверное, мне захотелось как-то продлить память об этих замечательных людях своего времени. Ведь, если по совести, то Алевиз Полуектович и друзья его - это лучшие люди своего времени. Но всё же, именно своего...
  
  Сочи, 19 февраля 2013 г.
  
  
  
  ЙОБСТ ПЛЮШОВ ИЛИ ПУТЕШЕСТВИЕ ИЗ СОЧИ В КОНСТАНЦ
  
  Учебное пособие для изучающих ненормативную лексику русского языка
  
  
  ...Неприятно получать проколотые письма: так шершаво, что невозможно ими подтереться - anum расцарапаешь.
  А. С. Пушкин
  
  Упражнение 1. Вместо вступления
  Задание: вставьте пропущенные слова или буквы
  
  Ну что ж, случайный мой читатель, настал, увы, и твой черёд...Ты словно жемчуга искатель среди печатных нечистот взыскуешь клад литературный. И что ж, в итоге, ты нашёл? Труд современный, труд халтурный опять ты древним предпочёл. Позволь, я дам тебе совет: оставь цензуре этот бред. Литературные творенья уже все созданы давно. Мои же вирши - повторенье. Постмодернистское _ _ _ _ _. Читай про ангельские хоры, про "в белом венчике из роз", хотя б про "кремовые шторы", про Пьера, про "дровишек воз...". Пойми, в наш декадентский век стал зол и мелок человек.
  Ты здесь ещё? Вот бедолага! Неужто впрямь нам по пути? Моя не о Форсайтах сага, и нам "не поле перейти". Простого жаждешь ты ответа, чужда твоя твоя прямая суть политкорректности м_н_та.Ты просишь смысл? Не обессудь: мое желание писать сродни потребности _ _ _ _ _ _ .
  
  
  Упражнение 2
  Задание: Вставьте пропущенные слова
  
  Ну вот, свершилось объясненье. Теперь возможно мне творить и с мощным чувством облегченья портрет героя очертить. Немчинского он будет рода, кой, как известно, завезли для просвещения народа и культивации земли, когда Екатерина мать Укрйны стала заселять.
  Германское происхожденье и окончание "- о-вэ" Да не введёт тебя в смущенье. Герой наш не l"enfant trouvé . Потомок он славян немецких. Не мало значимых имён былых героев хроник светских хранят следы таких племён.
  И в старину был тесен мир, хоть пустовал еще эфир. Ну вот, к примеру - Гунтер Плюшов. Начав как боевой пилот, затем над Огненною Сушей, провёл научный перелёт. Принёс далеких Патагоний фотографический обрàз, но из-за метеоусловий жизнь, что даётся один раз, не уберег... Ну не дурак? Нет, Гунтер - правильный чувак.
  Весьма не трудно догадаться, какой комический скандал был должен всякий раз случаться, когда Йобст бланки заполнял. Анкету с паспортом сверяли, тянули бровь, кривили рот. "Йобст?", нарочито вопрошали, захлёбываясь от острот. Герой наш гневался зело. Еще б чуть-чуть, и дал в табло. Он мог последовать примеру практичной тётушки своей. Да, Берта обратилась в Веру. Йобст стал бы Юрой, - всё ж складней. Он тётиверины советы считал за гнусный конформизм. Йобст верил в принципы, в пикеты, в свободы, в рационализм. Был музыкант и протестант, как его тёска Йобст фон Брандт . Был демократ и просветитель, хоть никого не просветил. Седой традиции блюститель, хоть ничего не сохранил. Театровед и кинокритик, писатель, режиссёр, поэт, разведчик, лётчик, аналитик, дитя и муж, познавший свет, почётный отставной посол... В общем - отменный _ _ _ _ _ _ _ _
  Труд делает людей рабами, сгибает тело, ум тупит, а смысл, накопленный веками постигнет только сибарит. Вот и наш гений поневоле на скудный быт себе стяжал - Йобст Плюшов подвизался в школе, историю преподавал. Но в классе, стоя пред доской, мечтал о праздности нагой.
  Ничто в тот день не предвещало биографический излом. Конец дня повторял начало. Привычный ритм: дом - школа - дом. Без видимых причин и следствий решил небесный худсовет продумать распорядок действий, чтоб новый Гамлет вышел в свет. Единогласен приговор - картине быть. Дубль, свет, мотор!
  
  Упражнение 3
  Задание: Вставьте пропущенные слова
  
  Давно уж Йобст пришёл с работы, проверил сотую тетрадь. В башке нехитрые заботы: бачок да директриса, _ _ _ _ _ . Сортир течёт, зарплата тает и премиальных не дадут, жена нудит, дворняга лает, ученики мозги _ _ _ _ _. Вот, пишет троечник Малхаз: "Ёбст Палыч, Сталина б на Вас".
  "Сталин" - как много в этом звуке для немца русского слилось! В нем как в колёс железном стуке немой пульсирует вопрос: За что ж мы Родины лишились? Живём на обе стороны: "Да, скифы - мы!", мы растворились от Ахена до Астаны. Но наш "раскосый жадный" глаз все ищет дом. Was soll denn das?
  Годами в недрах подсознанья протест незримо нарастал. В тот день Йобст, как гласит преданье, швырнул тетрадь и резко встал. Оделся, взял ключи и вышел. Завёл побитый драндулет... С тех пор никто о нем не слышал - ни дом, ни пёс, ни педсовет. А "Днепр" словно чёрный смерч, летел из Сочи, скажем... в Керчь
  С утра небесные мокро́ты дороги превратили в слизь. Канализации щедроты по тротуарам растеклись. Столица игрищ олимпийских стояла в пробках и ларьках, но пики гор, как будто близких, сияли в розовых снегах, и багровеющий закат дремал у черноморских врат.
  Туман на землю опустился, пейзаж - как на холстах Моне. С дороги главной Плюшов сбился где-то в районе Вардане . Тьма и туман, ни зги не видно. Дорожный замер серпантин, бак опустел, и очевидно Йобст заночует тут один. В лесной мистической глуши - кругом ни духа, ни души.
  Он на ночлег расположился, симпровизировал бивак, как вдруг чудесно озарился четверкой фар полночный мрак. Хоть видит сам, а трудно верить. Что это, сон? Попутал бес? "Аршином общим не измерить" сошедший с неба мерседес. Авто валькирии пот стать, у них "особенная стать". С трудом боря в себе волненье, Йобст к мерседесу приступил. Он жестом крайнего почтенья немного дверцу приоткрыл. Из темноты его пронзила в стальной оправе пара глаз и череп будто из акрила, и зубы - режущий алмаз. При бороде, но без усов, а в лике что-то от богов.
  Пришлец акриловоголовый шифрованный портфель раскрыл и пачки тысячерублевых купюр изящно обнажил. Билетов стопку казначейских Йобст в качестве задатка взял, чем к оказанию курьерских услуг себя он обязал, надеясь окупить с лихвой знакомство краткое с Москвой. Всё то, чем в сфере повседневной случайность правит иль закон, суть, с точки зренья трансцендентной, таинственный судьбы канон. Акриловый не скрыл причины избранья Плюшова на роль:
  - Ты с виду конченный мужчина, в душе - честолюбивый тролль. А чтоб доставить документ, потребен мне интеллигент.
   Тут голосом экстрасенсорным время и явку он назвал и чудо-гребнем электронным власы посланцу расчесал. Внезапно Йобст в себя поверил, стал будто выше и стройней. Господским жестом он проверил наличье ксивы и ключей... Акриловоголовый бес, меж тем, тихонечко исчез.
  И вот, уж мерин многомощный летит, несет во весь опор. То храбрый Йобст сквозь мрак полночный везёт секретный договор. Ликуют ангельские хоры, колокола церквей звонят, рабочие буравят горы и верят: будет "город-сад". А Siemens - алчный супостат за тендер платит пусть откат. К станку, германский пролетарий! Даёшь пол сотни поездов! Путь от краснополянских далей пройдет до адлерских портов!
  "Россия... верю в твои силы": добра - кради не украдёшь! Ты при откатах и распилах олимпиаду проведешь, модернизации венец - тут ей начало и конец.
  Уж позади Кавказа горы, Горячий Ключ и Краснодар. Вот и Задонщины просторы -подсолнухов златой пожар. Горят особняки-красавцы как звёзды среди хижин тьмы. Эх, "ненасытные пиявцы"! Что пиплу оставляем мы? Чего отнять мы не смогли? Воздỳх да дозу конопли.
  Всё, позади периферия! Ах, как кружится голова... Прощай же матушка Россия и здравствуй, мачеха Москва! Тяжелой византийской ризой накрыл курьера Третий Рим. Судьбы казался он капризом и всё же был неодолим. Лишь только въехал Йобст на МКАД, так понял: нет пути назад.
  
  Упражнение 4
  Задание: Вставьте пропущенное слово
  
  Превознося святую праздность (подробнее урок второй) я скрыл безделия опасность для жизни бурной и пустой. Свобода всюду ищет смысла и "рвет" "зубами" "красоту", плюёт на "формулы и числа", "квартиры", "ксивы", "наготу"... Однако, если прав Шевчук, то разрушителен досуг. Йобст в "пятизвёздочном" отеле едва не "спился" "у" "ларька". Его вдруг думы одолели о смысле своего броска к успеху, деньгам и карьере. Казалось бы, какой дурак начнёт подсчитывать потери, едва лишь сделав первый шаг. Ан нет, грызёт сомненья червь, сжимает душу правды вервь.
  "Нас от исканий жизни смысла спасает жизни суета", - Так думал он. Над ним нависла вопросов вечных пустота. - Наверное, я шизофреник. Я будто б лишь отчасти жив, хотя портфель мой полон денег, а будущее - перспектив."
  Предчувствуя грозящий крах, Йобст все же смаковал свой страх. Он полон был противоречий. Ему присущий реализм в оценках качеств человечьих постыдный портил оптимизм. Инстинктом самосохраненья духовный бунт уж побежден. И вот, для смены настроенья предпринял Плюшов моцион. Но вечер выпал, как на зло, на тридцать первое число. На Триумфальную стремится сегодня всякий либерал. За конституцию вступиться и левый жаждет радикал. ОМОН копытом землю роет, а тридцать первая статья на Кремль тамбовским волком воет:
  "Нет Ирод от тебя житья! Подай, царь-батюшка, свобод. Себе ж оставь нефтепровод!"
  В среду протестного юродства наш Йобст попал в тот самый миг, когда под чутким руководством... чекистов дуба дал старик. Бойцов солидные ботинки прочувствовал интеллигент, но и резиновой дубинки вполне был внятен аргумент. В ночи ж витал над этим всем багряноизбранный тандем.
  Минут на двадцать пять прервался правоохранительный процесс, когда на площадь Йобст ворвался. Он встретил мощный перевес сплочённых сил правопорядка. Гуманистическую страсть растратил он в неравной схватке, чем и признал законной власть. А автозак уже встречал хитом "Владимирский централ". Йобст окончательно смирился, как только милицейский жезл меж ягодиц ему вонзился, а электроды - между чресл. Чистосердечно он сознался в том, что на Русь злоумышлял, и как он ЦРУ продался, и как устои подрывал, и олимпийскую мораль, и высшей власти вертикаль.
  Расписываясь в протоколе, подумал он: "Как мир жесток. А в чем спасенье? В алкоголе..."
  Раздался сотовый звонок. Лихой майор в крысиной робе довольно в трубку отрыгнул, но, услыхав ответ, в утробе почуял спазм, лицем взбледнул.
  - Так точно! Есть! - пролепетал и к унитазу поскакал.
  Там от испуга как от клизмы легко оправился майор, ибо устойчив к катаклизмам внутренних органов набор. "Оковы" "пали", "и свобода", шальная как ордынский кнут, "встречает" Плюшова "у входа" - здесь братья, здесь всегда нальют. Но помнит всяк: не спит Отдел для Внутренних и прочих Дел.
  "Кто-то в больших верхах вмешался", - мелькнула мысль. На циферблат взглянул. До явки час остался. Час-пик, движенье - сущий ад. Не долго думая, спустился в московский метрополитен. Народ на станциях толпился, брал эшелоны с боем в плен. "В пульсации" милльонов "вен" Йобст чуял жажду "перемен". В такси он прыгнул на конечной, водиле заплатил с лихвой и понеслось - ни тебе встречной, ни светофоров, ни сплошной. "Ночь, улица, фонарь, аптека", элитный рай за толщей стен, Рублевка... Жизнь тут - дискотека, край, где не любят перемен. Вот и заветный особняк - сверлит тьму электронный зрак.
  Бесшумно двери расступились и Йобст попал в просторный холл. Глаз к тьме привык, и вот, явились два кресла, сейф, массивный стол. За ним мистически вздымался сфинксоподобный силуэт.
  - Садитесь, - медный глас раздался. - Нет, нет, не зажигайте свет.
  Герой наш, в услуженьи скор, кладёт пред бонзой договор. Бумагу словно не заметив, сфинксоподобный продолжал:
  - Йобст Палыч, Вы недавно в свете. По сути Вы - провинциал. Вас оскорбить не помышляя, хочу всё ж дельный дать совет. Я к Вам симпатию питаю, как тот, кто сам немало лет душой терзался за народ, пока не понял - это сброд. Во власть тупицы и ворюги себе подобных изберут. Рецепт от русского недуга прост: просвещение и кнут. Либералистские раденья, интеллигентский Ваш угар чреваты черни возбужденьем, в них революции пожар. Взгляните ж, милый демократ, на горе наш электорат. У быдла лучше жизнь не станет, коль будет выборною власть. С колен мужик едва ли встанет, а покуражится он всласть. Эти протестные забавы, право, бездарны и скучны. Дешевой не стяжайте славы, взыщите блага для страны. Отриньте западный контент. Какой Вы, к черту, диссидент?
  Столь доверительным общеньем, конечно, Плюшов был польщён, однако собственного мненья скрывать не собирался он:
  - Чем отличается от черни России нынешняя власть? - сказал он. - Вся в гебистской скверне! Рефлекс у них один - украсть. Они исправно держат кнут, но где же просвещенья труд?
  - Сие давным-давно известно. Вы, друг мой, не оригинал. В России хамство повсеместно, - сфинксообразный отвечал. - Все верно, хамство правит хамством, вора обкрадывает вор. Но нам потребно постоянство, нас губит классовый раздор. А воротить страну вверх дном - не значит обладать умом.
  Они б беседовать часами о судьбах Родины могли, хотя и понимали сами, какую оба чушь несли. Эх, вековые наши споры о том, как следовало б жить - пустые, право, разговоры. Нельзя натуру изменить. Такие мы, какие есть, не может платиной стать жесть. Не стану пыльные преданья на новый лад я повторять. От мастурбации сознанья пора, читатель, отвыкать. Тебя я лучше позабавлю повествования канвой. Представь, купюры с Ярославлем уже не ценит наш герой. Солидный евро-вернисаж просторный занял саквояж.
  Йобст по задумке режиссера удачи вытянул джек-пот. В секретных пунктах договора сокрыт его карьерный взлёт. И всё ж, при всей его отваге, пузырь уриновый дал течь, когда узнал, о чём в бумаге велась на самом деле речь. Совместный с Siemens"ом проект скрывал совсем иной объект.
  Массивный стол преобразился в футуристический экран. На нём в 3D отобразился застройки Сочи дерзкий план: подземные аэродромы, порты, штабы, монетный двор, спецсвязь, элитные хоромы... И надпись, что ласкает взор: "Се Китеж-град, иже еси, во исцеление Руси!"
  - Отсюда нити управленья по всей России побегут! Отсюда двинем просвещенье! Здесь засвистит державный кнут! Отсель грозить мы будем янки, здесь восстановим Третий Рим. Пиндосам - дырку от баранки, нам - новый Иерусалим!
  Такое вот он слово рек, сфинксоподобный человек.
  - Придумали вы это ловко - нанять в курьеры простака, - сказал Йобст. - Умная уловка. Вне подозрений я пока.
  Меж тем, пощёлкав в интернете, Хозяин погасил экран. Он объявил:
  - Вас на рассвете мы отправляем в Тегеран, чтоб посвятить в секретный план к нам благосклонных персиян.
  В окне в 4D формате уж занимался новый день. "Проснуться б в собственной кровати, сходить на пляж, принять женьшень..." В мечтах Йобст вышел. На пороге, где мерс знакомый поджидал, он обернулся и, о боги! - сфинксоподобного узнал: в дверях стоял во весь размер акриловоголовый _ _ _.
  
  Упражнение 5
  Задание: Вставьте пропущенные слова
  Примечание: High Value Detainee, (англ.) высокой ценности арестант
  
  Пока герой наш ожидает авиачартер в Тегеран, ничто, дружище, не мешает, накапав грамм 50 в стакан, с большой задержкой извиненья мои тебе за то принесть, что потрепал я во вступленьи твою читательскую честь. Прости за то, что похулил твой к современным текстам пыл. Конечно же, весьма мне лестно, что ты проходишь этот квест, но надобно признаться честно: мои творенья - палимпсест. Нет, неприятна мне богема. Не красит чванство интеллект. Рифм настрогал - уже поэма. _ _ _ _ _ _ в экран - уже "проект". Всё есть - художник и поэт, произведений только нет. В финальные эпохи гений на прозябанье обречён. Его искусство - плод сомнений, стиль - хохот адский или стон. За что б, несчастный, ты не взялся, ты будешь жалок иль жесток Выходит, как бы ни старался, сатира или некролог. Где гениев излишен труд, добротный просто нужен шут.
  Я тут как тут: не гениален, однако в меру одарён. Для жанров низких - идеален. Я - пасквиль, сплетня, фельетон! Нет, не златыми куполами венчает Русь соборный люд. Колпак червлёный с бубенцами ей надевает злобный шут. Он патриотам люб как квас, элитам - точно нефть и газ...
  Я прерываю рассужденья, - произошёл в сюжете сбой. Отнюдь не в южном направленьи стремглав несётся наш герой. Скоропостижным перелётом повержен он в глубокий шок. На запад частным самолётом летит. На голове мешок. В наручниках, простертый ниц. К седалищу подносят шприц.
  Укол - и в сладкое забвенье Йобст Палыч Плюшов погружен. "Конгениальные" виденья переполняют его сон: русалки, фавны, павианы, экопруды, экополя, экотрава, экобараны, и даже экоконопля. Субстрат введенный в организм создал мгновенно коммунизм.
  Когда очнулся, долго били. Запомнил свет и камуфляж, напор воды, что в рожу лили и крик бойцов, вошедших в раж:
  - What was the terrorists" assignment? You mother fucker, what"s your role? You"ll rot in solit"ry confinement! Speak now, you fucking jerk, asshole! "
  Стал Йобст High-Value Detainee. Не ожидал такой _ _ _ _ _. Он окончательно смирился, как только цэрэушный жезл меж ягодиц ему вонзился, а электроды между чресл. Чистосердечно он сознался: мол, демократию попрал, Аль Кайде, гад такой, продался, свободу слова подрывал. Антисоветчику милей, когда пытает CIA. Йобст сам практически поверил в то, что под пыткой рассказал.
  "Вот так я жизнь свою похерил. А смысл? Гуантаномский централ? Позор? Всемирное забвенье? К чему же весь мой "скорбный труд и дум высокое стремленье"? Чтоб посмешить закрытый суд?"
  Взмолился Йобст: "Господь, спаси!", и слышит:
  - Сэр, Вас ждёт такси.
  На воздух вышел - солнце, птицы. Так захотелось вдруг пожить, а на державы и столицы большой с прибором положить. Но вызволения миракль - не дар бесплатный, а кредит, и отработать свой спектакль до точки Йобсту предстоит.
  В окно шипит таксист-_ _ _ _ _ _ _:
  - Come on, the show must go on!
  Скользнул на заднее сиденье, поднял зеркальное стекло и чувственное настроенье как-то само собой прошло. Мелькает за окном Европа. Добротны церкви и дома. Тут в мире голова и _ _ _ _, и не воюют свет и тьма. Холодный рационализм отладил жизни механизм. Архитектуры нашей хамство, строения à la Хрущёв, для постсоветского пространства роль исполняют маяков. "Куда ж отвозят они, гады? Неужто в прибалтийский край?" Подумал, глядь, у автострады большая надпись: Šiauliai. "Видать, пиндосовской братве пытать сподручнее в Литве".
  И как ответ из-за сидений вдруг слышит Йобст такую речь:
  - Я Вас от недоразумений хотел бы, сэр, предостеречь. Мы в толкотне цивилизаций выковываем плоский мир. Тут выбор прост - власть корпораций, или глобальный хан-эмир. И Фридман прав, и Хантингтон , когда играет Пентагон. Не можно в бархатных перчатках сломить глобальный исламизм. Однюдь не в джентельменских схватках мы побеждали коммунизм. Нас рано со счетов списали, мы держим палец на курке. Мы свой гамбит не доиграли на мира шахматной доске. Враждебен Западу Восток - таков истории урок.
  - Вы б так Востоку и сказали по Си-эн-эн и Би-би-си. Отцы твои, мол, о_с_с_л_ и ты пойди-ка п_с_с_. - ответил Йобст, - а то свободы, политкорректность , да права... Интересуют вас доходы, а остальное - трын-трава. Кому Бжезинский да гамбит, а у кого, б_ _ _ ь, зад болит.
  - Домохозяйкам, мистер Плюшов, реальность не дано понять. Они, вас, умников послушав, на свой манер голосовать начнут, и либо экстремистов тупоголовых изберут, либо наивных пацифистов. И Запад варварам сдадут. Только элиты могут знать, как должно миром управлять. Нужна простонародью вера, чтоб быть послушней и добрей. В многопартийность иль премьера, в права животных и людей... Не для того СМИ существуют, чтоб мненья черни отражать. СМИ эти мненья формируют, чтоб знала чернь чего желать. Не разберутся ведь небось, где зла-то мирового ось.
  Конечно же у Йобста было, чего на это возразить, но боль меж ягодиц отбила желанье длинно говорить.
  Таксист продолжил:
  - Вы устали, Вам не мешало б отдохнуть. К тому же Вы всегда желали в Европе знаний почерпнуть. Мы Вас пошлём на пару лет в германский университет. Вот документ о зачисленьи. - Душистый глянцевый пакет упал на заднее сиденье. - Вот загранпаспорт и билет. Сегодня в полночь из Храброво на Дюссельдорф Ваш самолёт, Оттуда утром в пол восьмого в Констанц ЖД-экспресс идёт. Поселитесь на день один в гостинице "Граф Цепеллин".
  - А чем же я за эти блага вам должен буду отплатить? Опять секретные бумаги поручите перевозить? Иль, может быть, в свои агенты хотите перевербовать, чтоб стал у русских документы для ЦРУ я воровать? Ведь только в мышеловке сыр бесплатен. Так устроен мир.
  - Как Вы отравлены Востоком! Вы всё же слишком азиат. Вернитесь, герр, к своим истокам. У Вас роскошный предков ряд. Вас исцелит дух Vaterland"a и мощь этнических корней. Вам сразу мерзка станет банда китайских бонз и москалей. Не страх, не деньги и не кнут, а долг и честь Вас поведут.
  Приехали. Угрюмый Неман, по-прусски горделив и прост, блистал волной. Как пленный демон меж берегов Тильзитский мост. Взяв документы, не прощаясь, герой наш вышел из автò. Уже к таможне приближаясь, что-то почувствовал не то. Взглянул назад и обомлел - в такси Акриловый сидел.
  
  
  Упражнение 6
  Задание: Подчеркните наименования товаров, обведите кружком топонимы
  
  Всё в Новопруссии двоится. Калининграда дух пьянит. Когда-то Кёнигсберг столица звалась, Советск же был Тильзит, Стал Кранц Зеленоградском зваться, Пиллау давно Балтийском стал. Тут без ста грамм не разобраться, кто, что и почему назвал. Калининградец главный, Кант, типичный для тех мест мутант.
  Но наш герой не растерялся. Купив бутылочку "Остмарк", с Вокзала южного подался к Луизенкирхе бывшей, в парк. Тут и Мюнхгаузен, и Высоцкий... Приятно с ними запивать пивком калининогородский кальмар сухой "Не КАНТовать". Здесь на скамейке под дождем, впервые ощутил Йобст дом.
  Немецкий русский, русский немец... Нет на земле страны такой, куда б гибрид-перерожденец вернуться смог к себе домой. В нас "сумрачный германский гений" и русский дух, мы двух культур плод ненавистных вожделений: собачье сердце и кот Мурр. Поэтому Калининсберг в восторг полнейший Йобста вверг.
  Но градус любит повышенье, и трансцендентный драматург послал ему для вдохновенья коньяк российский "Инстербург". Йобст кёнигсберскою конфетой коньяк духовно заедал. Попыхивая сигаретой, в мечтах по городу гулял. Когда же провиант извёл, он к бывшей Ганзаплатц пришел.
  Вождям - триумф, культурам - беды: здесь всё - муляж, здесь все - эрзац. На славной Площади Победы: при Третьем Рейхе - "Гитлерплатц". Где высился гранитный Ленин, теперь гранитный храм стоит. Вокзал остался неизменен, а вот гестапо монолит. Внутри дух Мюллера живет, который ФСБ блюдёт.
  Поток сознанья исказили пиво-коньячные пары. Всё глубже Плюшова манили спекулятивные миры. Уснул и видит: демонстранты стоят, войска чеканят шаг, цветы, улыбки, транспаранты. Вот с белым кругом красный стяг. Идут, а "пуговицы в ряд", в петлицах молнии горят.
  Блондинки в платьишках народных, блондины в замшевых штанах. Румянец на щеках дородных и свастики на рукавах. Скандируют: МЫ ПОБЕДИЛИ - ОТ КОММУНИЗМА МИР СПАСЛИ! СВОЕЙ МЫ КРОВЬЮ ЗАПЛАТИЛИ ЗА ПРОЦВЕТАНИЕ ЗЕМЛИ! ИЗБАВИЛИ ЕВРОПУ МЫ ОТ КРАСНОЙ СТАЛИНСКОЙ ЧУМЫ!
  А подле университета, что на Параденплатц стоит, рок-группа, вся в джинсу одета, свой новый исполняет хит. Дым, гром, прожекторы сверкают. В лучах солиста голова. Поёт, а толпы подпевают простые внятные слова:
  "А в чистом поле Фау-1,
  За нами Вегманн и Берлин!"
  
  По телеящику всё то же. Какой Йобст ни воткни канал, иль рыбья Вегманна там рожа, или мясистый генерал:
  "Мы помним славные победы. Мы не позволим осквернять места, в которых нашим дедам в граните суждено стоять. Распался Рейх, уж нет страны, но живы мы - её сыны!"
  Однако, можно в Интернете услышать голос меньшинства, или прочесть в "Нойцайт" газете такие, например, слова:
  "Да, сталинизм мы победили, но этим хвастаемся зря. Мы рабство рабством заменили и лагерями лагеря. Рейх возводился на костях, его держали ложь и страх. Не врите, Рейх не развалили ии Букельманн, ни Танненманн. Мы просто изнутри прогнили, отстали от свободных стран. Вон, посмотрите на Россию - там тот, кто станет утверждать, что Сталин гений и мессия, пойдет на нары, срок мотать. Свободно русские живут, а нам люб гитлеровский кнут. Не надо кровью ветеранов грехи режима покрывать! Не надо слушать шарлатанов! Не надо на гробах плясать. Война - суровая проверка. Её итоги - боль и смерть. Война не повод к фейерверкам, но повод думать и умнеть. А всякий, кто нацистский флаг взял в руки - гад или дурак."
  - Фрау Нейгоффен, Вы - предатель! - Взорвался гневом оппонент. - Вы - экстремистка! Поджигатель! Вы... Вы влияния агент! Сколько жидовские подонки вам платят в день за этот бред!?...
  - ...Маской себя, потом ребёнка. Под креслом - надувной жилет. Йобст вздрогнул: "Значит это сон?" Проснулся - в самолёте он.
  
  Упражнение 7
  Задание:
  1) Вставьте пропущенные слова
  2) Выделите научные обороты речи
  
  Примечание: Гуо-Ан-Бу - спецслужба Китайской народной республики
  
  Констанц, Констанц. Твои красоты на миг позволили забыть тревоги, скорби и заботы. Казалось, всё же можно жить. Ты помнишь, Йобст, как строки Гейне мы на Майнау в цветниках читали? Как плескались в Рейне? Гуляли в шварцвальдских лесах? Прыг в электричку Зеехас - и в Энгене мы через час. Мы восходили на вершины, туда, где близость облаков ласкает грозные стремнины, где вторит ветру шум ручьёв. Лишь нам известными путями мы уходили из низин с их аккуратными лугами, ворчанием сельхозмашин, ячейками экополей, ночным мерцаньем фонарей.
  Ты помнишь чудо озарений за брагой в рощах вековых и сверхъестественных явлений богов, валькирий и святых? Как шли мы с голыми руками на зло в последний свой поход, борясь с электроветряками как с мельницами Дон Кихот? Наутро с мутной головой мы ехали в Констанц, домой.
  Я-то барахтался, учился, а ты на всю катушку жил. За каждой юбкой волочился и пиво бочками глушил. Я от Фуко до Къеркегора почти весь список прочитал, но путь спасенья от террора вселенской дури не познал. У схоластических богем и без того хватает тем.
  И ты учился "понемногу, чему-нибудь и как-нибудь". В душе стыдясь, ведь столь убога науки социальной суть. Из одного мы, Плюшов, теста. Мой друг, прекрасен наш союз! Мы всё преодолели вместе - кордоны, бюрократов, вуз. Пока на лекциях ты спал, я за тебя конспект писал:
  "Systeme werden dürfen müssen zerschneiden Kausalität, damit vor Infoüberschüssen geschützt wird Zirkularität: Kontinuierlich rekurrieren, indem sie (auf sich selbst gestellt) rational kolonisieren die reziproke Lebenswelt. Doch Differenz durch Kontingenz entpowert jegliche Potenz."
  Сиречь: "Медийных корреляций стабилизируется тренд, хоть когнитивных аберраций высок по прежнему процент. На микроуровне и макро не релевантен нарратив с момента, когда в симулякры был обращен императив. Устойчивый менталитет сведён практически на нет."
  Ты думал, кризис просвещенья и шаткость знания основ являются лишь отраженьем всеобщей скудости умов. Ты причитал:
  - Мертва отчизна. Германия теперь - музей когда-то полнокровной жизни: муз, вдохновений и идей. Увы, сменил тот славный род глобализированный сброд. Postdeutschland : биоманикены средь мумий замков и церквей - послушны кукольные члены движеньям интернет-сетей. Их родина нигде и всюду, универсальна словно стресс. Жизнь в никуда из неоткуда - нет цели, зато есть прогресс. Мы, друг мой, любим с юных лет Германию, которой нет.
  - Была ль Германия когда-то? Если была, то лишь в мечтах. Но жизнь в иллюзиях - чревата расстройством в душах и умах.
  Так, аргументы подбирая, я осторожно возражал. Своёсмущенье скрыть желая, прагматика изображал. Ты ж, друг, любовию меж тем был отвлечён от скорбных тем.
  Не Запада в тебе созданье дюбовный пробудило пыл, не плод "сомненья" и "познанья", как некогда поэт съязвил, но дева юная Востока - стройна, послушлива, мила. Мощь эротических потоков, житейской мудрости скала. Из поднебесной, из земли, росток прелесный Юань Ли. Вот, снова вспомнил всё и словно тебя и впрямь я повидал. Но ждёт читатель безусловно, чтоб свой рассказ я продолжал. Прощай мой друг. Твои метанья едва ли передаст мой слог. Твоя судьба в моём сознаньи запечатлелась как пролог великолепного конца времён вселенского лжеца...
  
  Она у озера читала, когда Йобст мимо проходил, брошюру Вильяма Энгдала . Он мягко с ней заговорил о популярном диссиденте. Затем о банках и деньгах, о политическом моменте, Уолл Стрите, кризисе в верхах. А сам глазами пожирал лица китайского овал.
  Ни тени бабьего кокетства, ни пошлых феминистских поз. Юань предстала совершенством - луною лун и розой роз. Её бесстрастные сужденья столь же прекрасны и чисты как бёдер нежных округленья. О, "гений чистой красоты"! Казалось, мирозданья суть таит божественная грудь.
  Ли благосклонно принимала ухаживаний тяжкий труд. Она любой труд уважала. Трудом империи растут и благоденствуют народы, цветёт правитель и страна и умножаются доходы, и наполняется казна. Упорный труд - в нём янь и инь, труд - вод святыня всех святынь!
  Любви все этносы покорны. Влюблённый - первый глобалист. Не важно, белый ты иль чёрный, джихада сын иль сионист, иль просветлён как Гаутама, иль озарён как исихаст, будь ты расчётлив как Обама, щеголеват как педераст... Как принцип не блюди, дружок - любовь согнёт в бараний рог. Но лишь при сходстве ощущений любви возможен глобализм. При асимметрии влечений случиться может катаклизм. И с Йобстом он-таки случился: в объятьях Ли бамбука жезл меж ягодиц ему вонзился и скорпионы между чресл. Допрос в постели - не табу для спец агента Гуо-Ан-Бу.
  Во всём Йобст искренне сознался: как договор в Москву возил, как патриотам он продался и как он их пиндосам слил. Он рассказал о Китяж-Граде всё то немногое, что знал. Когда спросили о Моссаде, он деликатно промолчал. Тут маску сорвала Юань. Под ней - акриловая дрянь.
  
  Упражнение 8
  Задание: Вставьте, что бог на душу положит.
  
  В Век Золотой литературы легко писать по сто страниц о свойствах чьей-нибудь натуры, о чьей-то пышности ресниц. В Серебряный Век усыхает стиль точно вобла на ветру. В Век Медный вопль вытесняет былых метафор мишуру. И, наконец, в Железный Век стиль ясен как платёжный чек.
  Я тоже мыслию по древу, поверь, растечься бы сумел, но твоему, читатель, гневу подвергнуться бы не хотел. Ты скажешь мне: "Очкарик, типа, что это, на хрен, за дела? Тачай рассказ в формате клипа: он подкатил - она дала. Как в "Капуцинах" персонаж: "О, Джони, сделай мне монтаж!"
  Я б каждое души движенье своих героев расписал. Их компромиссы и сомненья, если бы ты, мой друг, читал. А брать "закрученным" сюжетом, такая помесь не по мне. Вино не пьётся с винегретом, а истина, она - в вине! Солью ж в финальную струю антиутопию мою...
  Братан, сюжет мы урезаем. Перескочив десяток лет, мы видим: Плюшов невменяем. Отшельник он, презревший свет. И со всего честного мира к нему стекается народ. От поломойки до банкира всяк к старцу светлому идет: брат Люций будущее зрит и только правду говорит.
  
  Упражнение 9. Вместо заключения
  Задание: Не вставляйте ничего.
  Also sprach Lucius : Познайте, друзья мои, природу зла. Единого не ожидайте, его явленьям несть числа. Зло - это вирус и личина, перерожденья организм. Жизнь превращает в мертвечину, а разум - в рационализм. Где намечается застой, там явит оно облик свой. Он мне четырежды являлся - успех и деньги предлагал. Четырежды я соглашался. Четырежды я все терял. Он среди тех, и среди этих. Он свой как градус во вражде, как духота в тюремной клети, как властолюбие в вожде. Любой серьёзный менеджмент свой у него берёт патент. Вино он в воду претворяет и камнем делает хлеба, искусство в прибыль обращает, веру - в наркотик для раба. Любовь к отчизне вытесняет враждой к отечествам иным, любовь к свободе подменяет презреньем к сирым и слепым. Он гниль колониальных свар облёк в узорчатый пиар.
  Беду я вижу: над Россией. С "Калашниковым" чёрный поп восходит огненным мессией. И льнёт, и льнёт к нему холоп... Беда нависла над Землёю: Европы сын и азиат куют, сродненные враждою, вселенской диктатуры ад. Боже, рассудок умертви, даруй безумие любви!
  
  Сочи, 17 мая 2010 г.
  
  
  ТРИПТИХ
  Картина первая: Историк
  
  - Да ты намазывай икру погуще... Вот так, и водочки, водочки подливай. Водка хорошая, завтра встанешь как огурчик, никакой головной боли. Проверено. Вот так, хорошо. Так о чем я говорил? Ах да, жить не хочется, а умирать страшно. Понимаешь? Страшно умирать. Жажда жизни и страх смерти - это не одно и то же. Жизнь я повидал, все мне тут, в общем и целом, ясно. Что внизу, то и вверху, что на Западе, то и на Востоке - везде одну и ту же кислятину жевать приходится.
  Да не переживай ты, вот они твои деньги, вот. Послушай меня внимательно. Мне уже ничего не надо. То, что я тебе говорю, не менее полезно чем то, что я тебе даю. Ты вот глазам своим не веришь, гадаешь "Надует - не надует?". Чувствуешь, что я с тобой по-честному, и тут же мысли твои уносятся далеко отсюда, от меня, старого маразматика, от болтовни моей. К мечте, к цели заоблачной стремится мысль твоя. Вернее, к тому, что тебе сейчас мнится мечтой. А между тем, то, что я тебе говорю, гораздо полезней того, что ты себе нафантазировал. Поедешь, поедешь. Будешь ты учится в своем Кембридже... или куда ты там собрался? В Беркли? В Колумбийский университет? Только б лучше ты этого не делал. Тем более история, философия... Опасный предмет. Мой тебе совет, от души говорю, положи эти деньги на счёт и живи на проценты. Путешествуй, читай, думай. Тогда ты всегда сможешь "соскочить" с иглы. Как только почувствуешь, что зашёл в тупик, что запахло жареным, сразу беги. Если станешь делать карьеру, вложишь силы, время, ты так просто уже не отлипнешь. Не надо, не надо... История - опасная наука. Ты воображаешь себя магистром, доктором, профессором, книги свои еще не написанные видишь на полках... Только тебе это всё уже не надо будет. Это всё для неандерталов, понимаешь? Для счастливчиков, о которых Эразм Роттердамский писал в "Похвале глупости". Это для интеллектуалов, которые связаны с природой прочными узами инстинкта, которые думают, что хотят правды, а на самом деле хотят успеха. А я смотрю на тебя, смотрю в твои глубокие миндалевидные глаза и понимаю - нет, ты не из этих. Ты думаешь, что хочешь успеха, а на, самом деле, жаждешь правды. Ты будешь копать. Глубоко копать. Сотрешь пальцы в кровь, зубы сломаешь о гранит исторической науки, а когда дойдешь до сути...
  Ну, давай. Чтоб всё у тебя получилось. Ух, хорошо пошла! Теперь икорки. Ложкой, ложкой! Хорошо.
  Нет, нет, ты не из этих. Я тебя сразу разглядел. Ты думаешь, "подфартило" тебе... Попался на пути уставший от жизни толстосум, бриллиантовый эксцентрик. Случайность, каприз судьбы. Отчасти, это, конечно, верно. Но только отчасти. Если бы я не разглядел в тебе ЭТО... Я бы не стал с тобой и разговаривать. Скучны они, как воронежская распутица, все эти ученые, журналисты, всё это интеллигентское сообщество.. Как уверено в себе это подбрюшье золотого миллиарда! Как верят они в свой талант, в свой успех! Стоило им чуть-чуть приподняться над массой униженных и оскорбленных, как они перестали её замечать. Так легко, так естественно. А они ведь просто оказались в нужное время в нужном месте, вот и всё. Да, пусть даже и труд, и талант вынес их со дна, так ведь и над трудом и талантом они не властны. Повезло родиться от умных родителей, волю им в детстве не сломали, хорошие знакомые на пути повстречались. Повезло. И вот они уже вещают от имени большинства, от имени "нормальных людей", которые живут в открытом обществе и оптимистично смотрят в будущее. А остальные - "социальные лузеры", не совсем нормальные, не совсем люди. Только недочеловеков-то больше. Недочеловеков - шесть миллиардов из семи. Шесть миллиардов рабов, вкалывающих с утра до вечера или ищущих работу, или отчаявшихся найти её или наплевавших на всё. Они не живут в открытом обществе, и у них нет ни малейшей причины смотреть в будущее с оптимизмом. Они обитают в подвале открытого общества, в живодернях, скрываемых от взоров золотого миллиарда словесным туманом журналистики и социальных наук. От приличной публики их надёжно ограждены чувством вины, комплексом неполноценности - не сумели мол, ума не хватило, трудолюбия.
  Ух! Вот, закуси грибом.
  Не надо тебе идти в историю. Ядовитая наука. Говорю тебе, отравишься на всю жизнь. Этот яд не выводится. Научишься презирать людей. И тех, что наверху, и тех, что внизу, и себя самого. Не сможешь ты примазаться к обществу Сталиных, Гитлеров и Турмэнов. Ты тщеславен и властолюбив до невозможности. Нынешней властью ты возгнушаешься, не захочешь ты быть в этой банде. Тебе подавай власть благородную, которая свысока заботится о подданных, а не разводит их как курей на птицефабрике. Ты ищешь в истории смысл, а найдёшь в ней одну ложь и разочарование. У тебя уже началось отравление. Правильно ты рассуждаешь: когда Джефферсон пишет, что все люди сотворены равными и имеют право на жизнь, свободу и стремление к счастью, то хочется уточнить, кто еще, кроме чернокожих рабов и индейцев, не является человеком. Вьетнамцы, панамцы, гондурасцы, палестинцы, гастарбайтеры, мелкие торговцы? У них нет прав, потому что они не люди. Они люди, пока ты один из них, а стоит тебе перетечь в золотой миллиард, как они перестают быть людьми и становятся дикарями, социальными лузерами, ненормальными. И черт бы с ними, пусть бы жили в своем подвале, но вот незадача, у них бывает то, что нужно человеку для обеспечения своих прав. Права на жизнь, права на свободу и особенно права на стремление к счастью. Ведь права человека обеспечиваются ресурсами недочеловека - таков урок, который ты извлечешь из истории. Хотя среди людей тоже есть своя иерархия, и чтобы оберечь её, нужна демократия. Демократии, как и люди, бывают успешными и неудавшимися. Удавшаяся демократия - это ложь, сдерживаемая обманом и уравновешиваемая враньём. Неудавшаяся демократия - это ложь безо всяких ограничителей и противовесов. Допустим, ты добьёшься успеха, у тебя будут книги, премии, публичные выступления. Только что ты будешь делать с этим успехом? Ты ведь сгоришь от стыда. Ведь стыдно быть успешным в таком обществе.
  Так, ну что, ещё по одной. Опа! Хорошо пошла.
  Стыдно быть успешным в таком обществе, говорю. Успешным быть стыдно, неудачником - унизительно. Вот и будешь ты болтаться между стыдом и унижением. Зачем тебе такая жизнь? Остановись, пока не поздно, парень, притормози. Ты ведь от этих мыслей не освободишься. Будешь смотреть на море и пальмы, а думать о мировой несправедливости. И когда нормальный человек, то есть такой, который умеет пользоваться своим правом на жизнь, свободу и стремление к счастью, скажет тебе: "давай не будем зацикливаться на негативе, ведь в жизни столько прекрасного", ты ухмыльнешься и вспомнишь того начальника концлагеря, у которого оркестр смертников исполнял вальс Штрауса на пироне.
  Эх, я всё это прошел. Даже пытался перейти от слов к делу. Хотел помочь униженным и оскорбленным. Баллотировался в депутаты. Меня трижды прокатили на выборах. Потому что я говорил правду. А выбирали оплачиваемых врунов. Я остался в дураках. Ни с теми, ни с этими, понимаешь? Оказался между молотом и наковальней. Знаешь, как страшно потерять привилегии, когда ты к ним привык? Знаешь, как страшно потерять права человека и зависнуть над подвалом? Оказаться один на один с униженными и оскорбленными? Ты им хочешь добра, пока они от тебя далеко, а как познакомишься поближе, так жуть берет. Подвал беспомощен. Обитатели его туго соображают. У них есть житейская смекалка, но нет ума. Если кто-то из них умнеет, он сразу же старается пробиться наверх, стать человеком, добиться права на жизнь, свободу и стремление к счастью. А дикари так и остаются дикарями. Они никому не нужны, кроме активистов. Но активисты - это особый сорт людей. Мечтатели, которые предпочитают выдумывать историю, а не понимать её. Они все ищут идеального чернокожего раба, идеального индейца, идеального вьетнамца, панамца, гондурасца, идеального палестинца, идеального гастарбайтера, мелкого торговца. Ты активистом стать не сможешь, потому что ищешь правды, а не идеала.
  Вон они, сливки подвала. Погляди, как ставит он волосатую ногу на бампер, как поигрывает бутылкой пива, как хохочет над идиотскими шутками. Знаешь, какие фильмы он смотрит? А его подружка, знаешь, какие песни слушает?
  
  Люби меня по-французски
  Раз это так неизбежно
  Как будто ты самый первый
  Как будто мой самый нежный
  За всё, что было так рано
  За то, что было так мало
  Люби меня по-французски
  Тебя мне так не хватало
  
  То-то. Это тебе не Бахиана Эйтора Вила-Лобос.
  Так, по последней. Ладно, ладно, ты это брось. Раз наливаю, значит пей. Ну... Уфф... Зараза...
  Так вот, пусть мечта остается мечтой. Лучше всю жизнь жалеть о том, что променял первородство на чечевичную похлебку, нежели осознать, что никакого первородства и в помине нет. Лучше журавль в небе, чем синица в руке.
  Я ведь с чего начал. У соседа библиотека была. Он меня заприметил, приглашать стал. Умные беседы со мной вел, давал книги читать. Я пристрастился. Днем арбузами торговал, ночью читал запоем. Потом армия, Афган. Другие бухали, кололись, а я записки писал, тем и спасался. Прочитанное обдумывал, концепцию разрабатывал. Вернулся и опять - днем арбузы, ночью - чтение. А тут у крупного человека дочку похитить хотели. Ну, там свои дела были. Я случайно подвернулся. После Афгана навыки не растерял. Не дал им, в общем, девчонку испортить. Так с отцом её и сошелся. Он меня к себе звал, своей правой рукой хотел сделать. "Нет, говорю, хочу учиться. Хочу историком стать". Он мне учебу оплатил, и ещё сверху денег дал. И пошёл я в люди, как писал Пешков.
  Но это всё осталось в той жизни. Бороться за правду не было сил, слишком привык я к удобствам, да и не с кем было бороться. То есть, со всем миром пришлось бы. С верхами, с низами и с собой в первую очередь. Но я не Дон Кихот и не пророк Иеремия.
  А теперь вот я в этой норе живу, под чужой фамилией, среди чужих людей. Зайду иногда в книжный магазин, смотрю и думаю: неужели, это я когда-то написал? Нет, кто-то совсем другой. Того человека с горящими глазами уже нет. Тот интересовался, как ему жить, что делать. Как наделить историю смыслом.
  Ладно, не пей, коль не хочешь. Береги мозги для будущих свершений, а я откупорю еще одну. О! "Егермейстер" - пойло немецких алкоголиков. Бррр!
  Я тебе так скажу по секрету. Ты прав, смысл у истории, промежуточный по крайней мере, появился бы в том случае, если б выросла элита, которая заботилась бы о жителях подвала, не втаптывала бы их в недочеловеческое состояние, а наоборот, тянула бы вверх, подтягивала к себе, просвещала, лелеяла.
  Сволочи, у вас ведь и так всё есть, вы всё равно умнее, проворнее, вы всегда будете наверху! Раз вам так повезло, раз вам суждено быть господами, раз вам дан талант, богатство, власть, то ведь ко всему этому и ответственность прилагается за тех, кого подчинили! Обитатели подвала никогда не завоюют себе прав человека, они всегда будут оставаться в дураках. Но вы сами! Когда же вы перестанете быть князьями из грязи и станете аристократией духа? Когда же вам опротивеет такая вот власть? Когда вы ощутите себя, наконец, помазанниками Божьими, защитниками слабых, учителями глупых, благодетелями бедных? Когда же вы исполните хоть одно из благих обещаний? Когда создадите гуманную сверхдержаву? Ведь если бы вы провели хоть одну по-настоящему гуманитарную интервенцию, вас бы на руках носили. Если бы вы действительно свергали диктаторов, освобождали народы, помогали им встать на ноги, ваша власть только бы окрепла. Но нет. Куда, вам, бандюгам, до искусства настоящего правления. Вы - тот же подвал, только сверху.
  Не важно, чем ты будешь заниматься, важно, чем ты будешь. Хороший человек - это еще не профессия, но профессионал - это еще не человек. Не лезь, не лезь в историю, дружище. Мужчину, ошпаренного жизнью и женская любовь не спасет. Ведь женщина живет, чтобы любить, а мужчина любит, чтобы жить. История - это пекло жизни. И если ты искупался в кипятке истории, то для любви ты практически неуязвим. Разве что, осталось случайно живое место.
  Спиваюсь. Страшно умирать. Умирать страшно. Но надо. Потому как жить не хочется. Не интересно. Жизнь я повидал, всё мне тут, в общем и целом, ясно. Что внизу, то и вверху, что на Западе, то и на Востоке - везде одну и ту же кислятину жевать приходится.
  Ну ладно, поговорили и хватит. Вот тебе Нобелевская премия. Ступай...
  Ступай.
  Ступай!
  Сочи, 31 декабря 2011 г.
  
  
  Картина вторая: Менеджер
  
  Ich begreife nicht, wie ein Mensch, der über sich nachdenkt und doch von Gott nichts weiß oder wissen will, sein Leben vor Verachtung und Langeweile tragen kann.
  Das irdisch Imponierende.. steht immer in Verwandtschaft mit dem gefallenen Engel, der schön ist, aber ohne Frieden, groß in seinen Plänen und Anstrengungen, aber ohne Gelingen, stolz und traurig
  
  Otto von Bismarck
  
  Не могу постичь, как человек, который размышляет о себе и при этом ничего не знает или не желает знать о Боге, способен выносить жизнь, вызывающую презрение и скуку.
  По-земному притягательное.. всегда сродни падшему ангелу, который хоть и красив, но лишен внутреннего мира, велик в своих планах и начинаниях, однако безуспешен, горд и печален.
  
  Отто фон Бисмарк
  
  -1-
  Томимый духовной жаждой, философ брёл по ослепительно-унылой местности. Весеннее солнце обжигало его снаружи, осенняя ночь морозила изнутри, голод терзал его желудок, понос крутил кишечник, тоска сосала сердце. Он шёл и шёл - на все четыре стороны, ожесточенно стиснув зубы и сжав кулаки, шёл, не обращая внимания на слёзы, что запекались кислотой на щеках его; шёл, куда глаза глядят. Шёл, таща себя на гору словно Сизиф, закатывающий камень, и мысль его то и дело перебивали огарки воспоминаний. Вспоминалось что-то саднящее, случившееся не то с ним, не то с кем-то еще: какой-то калека, живший с больной матерью на пятом этаже в доме без лифта, мать таскала его на руках на улицу и обратно, пока не слегла совсем; говорят, её можно вылечить за двести тысяч; но она умрёт, а калека отправится коротать свой век в пропитанный мочой и злобою застенок приюта.
  "Ах, как скверно, как скверно", - думал философ и вспоминал завтрак в ресторане с мафиозным авторитетом средней руки, который угостил его тогда тысяч на триста пятьдесят.
  "Этот парень, - припоминал философ - Джош Стибер, кажется... Сколько народу прошло Ирак, и только один не смог промолчать. Как там эта частушка, которую они распевали, маршируя...?
  
  I went down to the market where all the women shop
  I pulled out my machete and I begin to chop
  I went down to the park where all the children play
  I pulled out my machine gun and I begin to spray.
  
  Я отправился на рынок, где бабы покупают всякую всячину
  Достал свой тесак и давай крошить
  Я отправился в парк, где играют ребятишки
  Достал автомат и давай поливать"
  
  ...Этажом ниже жил лабух - ресторанный музыкантишка, мечтавший выбиться в рок-звёзды. У парня был талант и не было денег. А еще у него была добрая душа. Добрая душа обычно тянет человека в такие места, где скучно и мрачно, но где нужны покорные руки и открытые уши. Влекомый доброй душой, лабух навещал калеку - тем чаще, чем слабее становилась его мать. К тому же лабух увлекался тогда христианской религией. Крестился, благочестивые книги читал. Был у него один знакомый епископ, которому он написал про калеку и про двести тысяч. Письмо вышло неоправданно резким: "Помощь этому несчастному ничего не даст Церкви с точки зрения пиара, - писал лабух. - Его случай самый что ни на есть заурядный, таких страдальцев миллионы. Именно поэтому надеяться ему осталось только на совершенно бескорыстных людей. Если не христиане, то кто?" Так писал лабух-неофит епископу. Письмо его осталось без ответа. Но зато произошло чудо: на лабуха свалилось двести тысяч - именно столько было нужно для записи клипа. Наконец-то удача улыбнулась ему. Он мог подняться. И поднялся. Но душа у него была добрая, а потому она нет-нет, да и напоминала о матери калеки, зарытой на кладбище жарким летним днём на средства налогоплательщиков. Вообще-то между его двумястами тысячами и матерью калеки не было никакой связи, но добрая душа упрямо увязывала воедино эти две переменные. Не в силах сопротивляться доброй душе, бывший лабух заехал в родной городок. С собой у него было пятьсот тысяч для калеки. Он удивился, обнаружив в знакомом дверном проёме металлическую дверь. Музыкант позвонил. Из отремонтированной квартиры выкатился мутноглазый студень лет сорока. Калеки не было. И ничего не напоминало о нём. Даже затхлый воздух, который, казалось, пропитал собой всё жилище. Калеку было жалко. Двумя часами позже, разглядывая холодные облака под крылом самолета, солист думал о том, как сложилась бы его судьба, подари он те двести тысяч калеке и его матери. Возможно, калека бы жил до сих пор, а солист бы так и остался лабухом. И понял он, что доброе дело не перевесило бы личного успеха. Не преобразила бы его души жертва ради ближнего, не радовался бы он спасению этой тщедушной жизни ценой собственного благополучия. Так бывает в романах. А он - хоть и добрый, но не литературный герой. Слова и музыка просились наружу - солист облегчил душу новой песней...
  
  -2-
  
  ...Продукты приносила соцработница. Иногда помогали соседи. Он научился варить суп и жарить картошку. Постепенно жизнь налаживалась. Он даже самостоятельно делал влажную уборку, ползая на руках по полу с тряпкой. Пенсии не хватало, но он перебивался. Главное - он жил. Мать снилась редко, и всё как-то нехорошо: то она причитала, то брала его на руки, но не могла удержать, потому что кожа и мышцы отслаивались у неё от костей, то раздевалась донага и подзывала его, говоря: "Ну иди, иди. Кто ж тебе даст-то еще, бедолаге...Кому ты нужен такой".
  Сосед надоумил сдавать комнату отдыхающим. Дела пошли в гору, можно было надеяться, что через год калека обзаведётся компьютером и Интернетом. Третьим по счёту квартиросъёмщиком стала златокудрая и синеокая официантка Вера. Вера приехала с Украины на заработки и радовала окружающих пышной грудью и скромным поведением. Вере-украинке посоветовали снять комнату у калеки - берёт недорого и приставать не будет. Тот и не приставал. Только купил на все деньги цветы - не миллион роз, конечно - но достаточно, чтобы завалить её комнату. На следующий день Вера съехала. На прощание она подарила калеке девственный поцелуй.
  Прочитав в ранней юности несколько романов, калека понимал, что поступил хорошо и по сюжету должен был с благодарностью всю жизнь помнить поцелуй красавицы. Однако он не был героем романа, в чём могли убедиться соседи, до которых весь вечер доносился звон бьющейся посуды, грохот ломаемой мебели и горловые, на грани рвоты, завывания: "Сука... Не дала... Сука... Не дала-а-а...".
  После того, как его забрала "скорая", запах цветов стоял в квартире ещё долго. Необычайно долго.
  
  -3 -
  
  "Умираю", - решил философ, просеивая ладонью остывающий песок пустыни сквозь заходящее солнце. Было совсем не страшно, наверное, потому, что от усталости и голода он перестал быть самим собой. Солнце расползалось по горизонту сырым желтком. Он закрыл глаза - на фоне слепой желтизны биение собственного сердца и шум дыхания стали ещё громче. Перед глазами маячил калека, и солист, и Джош... Философ силился сообразить, кем из этих персонажей он не был, но безуспешно. Он открыл глаза, когда совсем стемнело. Справа мерцала украшавшая фасад ресторана неоновая вывеска: "Элита". Философ поднялся и побрел к свету. Вопреки ожиданиям, войдя в здание, он попал не в зал ресторана, а в небольшой офис с барной стойкой, за которой красовалась златокудрая и синеокая барменша, белоснежная блузка которой, казалось, вот-вот лопнет под натиском упругой спелости грудей.
  
  - Добрый вечер! Чем могу помочь? - приветливо спросила Вера, ещё более похорошевшая с тех пор.
  - Воды! - прохрипел философ.
  - О, я вижу вы совсем ослабли, - сочувственно произнесла Вера, обдав посетителя оценивающим взглядом. - Боюсь, вода вам уже не поможет. Вот, выпейте.
  Вера протянула философу бокал с шипящей в лимонаде таблеткой. Философ залпом осушил сосуд и сразу же почувствовал себя лучше. Силы вернулись к нему, он снова бодр и свеж, точно и не было позади этих изнуряющих лет.
  - У меня денег нет, - сказал он и вывернул наружу карманы. - Я не смогу расплатится за лекарство. Конечно, я должен был предупредить вас об этом заранее, но ведь и вы могли бы дать мне простой воды.
  - Тут деньгами не расплачиваются.
  - Да? А чем же?
  - Тут вообще не расплачиваются.
  - Да ну? А что же тут делают?
  - Заключают контракты.
  - Понятно. Поэтому и нет зала для посетителей?
  - Зал для посетителей там, сзади, - Вера указала на широкий занавес. - Но в зал проходят лишь те, кто заключил контракт.
  - С кем - контракт?
  - Со мной.
  Вера вышла из-за барной стойки и уселась в кожаное кресло у круглого столика, закинув ногу на ногу. Обращённый к философу раструб короткой юбки всасывал его взгляд, не позволяя отвлечься.
  - А кого вы представляете? - спросил он машинально.
  - Себя.
  Искусственный холодок пробежал у него по телу, точно в новом автомобиле включили климат-контроль. От Веры отдавало дистиллированным совершенством, не смягчённым никакими примиряющими с действительностью изъянами. Внешность её была столь блистательна, что не оставляла место ничему внутреннему.
  - С кем имею честь? - поинтересовался философ, пытаясь снять шляпу. Изящный жест не давался из-за дрожи в руках.
  - Я - менеджер. Скажем так, менеджер. Да, называйте меня просто "менеджер".
  Менеджер обвила руками шею философа и принялась с безукоризненной чувственностью целовать, прижимаясь к нему всеми подробностями своего упругого рельефа. Раздевая менеджера, философ в равной степени удивлялся как идеальному дизайну и функциональности её тела, так и отсутствию у себя хоть сколько-нибудь убедительного вожделения. Только после того, как менеджер, лишившись своих покровов, призывно раздвинула ноги, философ строго сказал себе: "Такой шанс даётся однажды. Надо. Просто надо... во чтобы то ни стало - надо... чтоб потом не жалеть и не чувствовать себя лузером..."
  Слово "надо" возымело действие, пещеристые тела философа наполнились кровью, а через несколько минут он уже не помнил себя от оргазма. Но в течение следующих нескольких минут он снова себя вспомнил, причем с такой тоской, какая бывает только после оргии.
  
  - 4 -
  
  - Нет, нет, нет, - запротестовала Менеджер. - Давай договоримся сразу. Ты не в раю, а в реальном мире. Ты страдаешь от внутренней опустошенности? Понимаю. Но пойми и ты: тебе не дано выбирать между добром и злом, ты можешь выбирать только из двух зол меньшее. Как в политике. Жизнь, дружок, - это политика. Внутренней наполненности я тебе пообещать не могу. Смысл жизни, счастье, любовь - всё это не по моей части. Тот, который может, почему-то не даёт. А если и даёт, то как-то скудно, нерегулярно. Ему надо, чтобы подчинённый страдал. Непременно страдал. Причем не только телом, но и душой. Он требует от подчиненных всего: собачей преданности, самоотречения, житейских мучений, а взамен не дает даже и того, что обещают пропагандисты Генерального. Сколько сотрудников Генерального закончили жизнь сломанными и разочарованными! А те немногие, кто вошел в историю, терзались муками совести, неуверенностью и опустошенностью до конца дней своих. Вот, твой любимый святоша - Франциск Ассизский, этот исусик итальянский. Чего он достиг? Умер нищим, больным и безутешным, а орден его превратился в заурядную контору, каких сотни. Стигматы получил. Тоже мне - великая радость. Довёл себя до такого сумасшествия, что раны на теле выступили.
  - Не надо пересказывать, я читал.
  - А "блаженная" мать Тереза? Её дневники ты тоже читал? Годами жила в полной духовной тьме. Копошилась в калькуттских помойках, ухаживая за униженными и оскорблёнными, а сама загибалась от депрессии. И ты боишься кончить также. Нет, намного хуже, потому что у тебя нет её силы воли, тебя надолго не хватает. Как там, в её инструкции сказано?
  "...Если сделаешь что-то доброе,
  тебя упрекнут в эгоизме и тайном умысле.
  Делай добро несмотря на это.
  
  
  Если ты чего-то добьешься,
  то обретёшь ложных друзей и настоящих врагов.
  Трудись несмотря на это.
  
  Добро, которое ты сделаешь,
  уже завтра будет забыто.
  Делай добро несмотря на это.
  
  Порядочность и открытость
  подставят тебя под удары.
  Несмотря на это будь порядочным и открытым.
  
  То, что ты с трудом созидал много лет,
  может превратиться в руины за одну только ночь.
  Созидай несмотря на это..."
  
  Вот, что ожидается от подчиненных Генерального! Да ежели бы бедолаги с самого начала знали, что их ждёт, разве нанялись бы они на такую работу? Никогда. Они ведь от чего идут к Генеральному? От того, что смысла ищут своего существования и не находят его ни в чём. Успешная карьера, деньги, трудовые и нравственные подвиги, жёны, мужья, любовницы, высокие посты, многоэтажки, бомбы, основание фирм и государств, все достижения, сколько их ни есть - это песок, которым самые умные и волевые из вас пытаются засыпать чёрную дыру бессмысленности бытия, в которую вы падаете с первого проблеска сознания. Тщетно. У вас есть достижения, но нет смысла. Вы пытаетесь обмануть окружающих и себя самих, выдавая достижения за смысл, но получается далеко не у всех. И вот, разочаровавшись в достижениях, вы нанимаетесь к хозяину смысла. Но увы, Он манит вас подачками всю жизнь, не давая вам даже твёрдой уверенности в посмертном воздаянии. И тебе тоже ничего не светит. Не прибудет тебе ни мира в душе, ни смысла жизни, ни нравственного совершенства. Так, по мелочи, будет тебя Генеральный всякими духовными экстазами время от времени потчевать, чтобы ты с крючка не соскочил. А большего - дудки. Всю жизнь обречён ты себя насиловать, спеша творить добро, как увещевал филантроп Гааз, и ещё при этом совестью мучится. Потому что неискренность собственных порывов, лживость внутренняя начинает тебя разъедать ещё до того, как ты половину работы выполнил.
  Менеджер хлопнула в ладоши и продолжала с задором:
  - Это был чёрный пиар. А теперь начинается позитивная рекламная капания. Следи за ходом мысли и соотноси с фактами. Своих сотрудников я обеспечиваю успехом и удовольствиями, они постоянно развиваются, достигая полной самореализации, поднимаются над массой посредственности. Проще, проще надо быть! Честнее! Ты вот не дал тогда калеке эти двести тысяч, и в люди выбился. А если бы дал? Что, миром душа наполнилась бы? Счастье бы обрёл? Часа на два может быть и обрел бы. А потом всю жизнь от досады бы локти кусал. Вспомни, как ты в бытность свою калекой досадовал, что упустил Верку.
  - Опять чёрный пиар! А где же обещанный позитив?
  - Дурак, это был твой шанс. Я тебе её для чего привел? Чтобы ты проявил своё мужское начало, показал, что ты самец, а не овощ!
  При этих словах офис наполнился треском, и философ увидел, как у менеджера на животе лопается кожа.
  "Метаморфоз", - подумал он.
  И действительно, запустив обе ладони в прореху, менеджер ловким движением сорвал с себя отмершую оболочку и швырнул её в камин, прежде чем философ успел разглядеть, что стало с лицом. Вспыхнули золотые кудри, весёлые искорки забегали по плавящейся массе, терпкий аромат заструился по офису.
  "Голометаморфоз", - заключил философ, разглядывая белозубого бородача, одевавшегося у зеркала.
  - 5 -
  - Не овощ, а самец, - продолжал менеджер, поправляя галстук. - У тебя был второй ключ от комнаты, у тебя было снотворное. Ведь я тебе подсказывал: чай со снотворным на ночь, пожелал спокойной ночи, через час зашел, руки ноги к кровати морским узлом и давай рассеивать генофонд по популяции, как говаривал незабвенный Лёва Гумилев. Милиция у неё заявление не приняла бы, кто ж поверит, что калека такую здоровячку одолел. А ты? Подавил в себе низменные чувства, решил красивым жестом одолеть. И получил по заслугам. Нежизнеспособен ты оказался. В твоём положении надо за жизнь цепляться когтями и зубами. Доказал бы, что можешь, а я бы тебе помог. Я люблю таких, которые наверх карабкаются, рогом землю роют, по трупам идут! А теперь ты сам труп. Траванули тебя ведь в приюте-то, а квартирку заведующая на себя оформила.
  Вот, когда ты епископом был, ты всё верно сделал. Правильно, что оставил письмо музыкантишки без ответа. Калек много, на всех денег не напасёшься, а витраж в храме божием - это произведение искусства, дело нужное. Люди будут смотреть на этого милосердного самарянина работы знаменитого мастера и умиляться сердцем. А угробь ты двести тысяч на калекину мать, какой спонсор тебе потом денег ещё на витражи даст? Да и художники с тобой дел никаких иметь не будут. Художники - люди ранимые, они не любят, когда им зарплату задерживают. Вдохновение нужно подкармливать, подпаивать, на курорты возить. Ты бы может и помог в другой раз - в конце концов, ты же христианский епископ - но вот незадача, денег у тебя, кроме того пожертвования на витраж, в тот момент не было. Сана ты бы конечно из-за этих жалких двухсот тысяч не лишился, но, с другой стороны, зачем тебе из-за какого-то калеки неприятности? Калек этих - миллионы. А ты один. И витраж один. И храм божий один.
  Дважды сделал ты правильный выбор и кое-чего добился в жизни. Один раз ошибся и потерял всё. Смотри же, не ошибись снова. Второй такой возможности тебе не представится. Пойми главное: ты не выбираешь между успехом и счастьем. Ты выбираешь между успехом и ничем. Такова жизнь. Таково время. По сути дела, выбора у вашего поколения и не осталось никакого. Если прародители ваши ещё могли выбирать между успехом и Богом, то вы выбираете между успехом и ничем. Потому как в Бога вы толком и не верите. В успех верите, в удачу - кое-кто верит, а в Бога - нет.
  - Как же ты так безрассудно сук рубишь, на котором сидишь? Если нет Бога, то и ты - порождение моей фантазии...
  - А я тебе не благородный булгаковский Воланд, чтобы доказывать бытие Божие. Не такие нынче времена. Время сейчас жесткое. Постмодерн на дворе. Так что думай, работай мозгами, соображай. Генеральный, Он - теоретик, Ему важно, чтоб в Него верили. Я - практик, мне наплевать, что обо мне думают массы, главное - чтобы они на меня работали. Тебя же я вызвал не для философских бесед, у меня к тебе разговор деловой, по бизнесу.
  - Да на что я тебе? - чуть не взмолился философ, которому снова становилось плохо.
  - Деловой вопрос - деловой ответ. Идёт борьба за мозги. Кому достанутся лучшие мозги - вот в чем вопрос. Ему, - менеджер ткнул волосатым пальцем в потолок, - или мне? Мозги нужны нам обоим. Мы оба приложили немало усилий, чтобы вырастить несколько сот тысяч отменных мозгов. Только вот используем мы их по-разному. Он - демократ, хочет реформировать человечество снизу. Ему надо, чтобы умные люди спускались вниз, вращались среди работяг, домохозяек, офисного пролетариата... Среди всякого сброда, среди черни всякой. Ему надо, чтобы свет, так-сказать, во тьме светил и тьма не объяла его. "Возвышающий себя унижен будет", "последние станут первыми". Тьфу!
  Я же - аристократ. Я реформирую мир сверху. Из умных я отбираю умнейших, создаю из них элиту, высший сорт человечества. Для меня род людской - это гумус, он существует ради этих вот единиц. Таков путь прогресса. Чем величественнее цивилизация, тем выше элита стоит над массами.
  Ах, до чего же чудное время наступает, если бы ты только знал! Какие возможности открываются. Эпоха больших возможностей! Непомерная власть и непомерная свобода властвующего. Как долго я работал над тем, чтобы совместить эти два великих начала - власть и свободу. Сколько сил я затратил на этот проект! С гордостью могу представить теперь все этапы эволюции, какими вел я общество к этой заветной цели. Вот, полюбуйся.
  
  - 6 -
  
  Менеджер слегка приоткрыл занавес, отделявший офис от зала. В углу за массивным дубовым столом восседал дикарь в багряных одеждах.
  - Карл Великий - император франков,- пояснил менеджер. - Распространял христианство примерно теми же способами, которыми вон тот, - менеджер указал на сидевшего в другом конце зала Ульянова (Ленина), - обращал в марксизм. Массовые казни, заложники - в общем полный инструментарий. Но какая колоссальная между ними разница! Совершенно разные формы власти. Во времена Карла властитель должен был являть свое могущество самолично. В сознании подданных власть и властитель были неотделимы друг от друга. Представителей императора слушались плохо, а документов - и подавно. Поэтому властелин должен был постоянно раскатывать по своей империи, показывать себя, принимать величественные позы, казнить и миловать на глазах у толпы. Власть Ульянова уже иная. Физической силой он не обладал, вида он тщедушного, из Кремля отлучался редко, а его империя от Дальнего Востока до Украины повиновалась беспрекословно. За тысячу двести лет я сформировал новый тип человека. Я воспитал такого человека, который благоговеет перед бумагой с печатью, который не задумывается над смыслом распоряжений, если под ними стоит печать. Это особь, которая цепенеет от слов "закон", "постановление", "распоряжение", "приказ", которая не поверит правде, если её изречет бродяга, но поверит любой лжи, сказанной именитым ученым или журналистом.
  Вдруг философ с суеверным страхом отпрянул от занавеса.
  - Ну что ты дурашка, - ласково сказал менеджер, потрепав философа по голове как декоративную собачонку.- Кого ты испугался?
  - Там... Гитлер!
  - Ну и что, подумаешь. Алоизыч в моральном плане ничем не хуже других моих сотрудников. Хотя, честно говоря, я рад такой реакции. Она лишний раз подтверждает, сколь гениальное изобретение система всеобщего образования и средства массовой информации. Мысль, вколачиваемая в голову с детства, становится рефлексом. Даже у таких умников как ты. Эх, дурашка ты, дурашка. Ильича не испугался, а от Алоизыча вон тебя как прошибло. Правильно - картинки в учебниках, кинофильмы, музеи. Массовое воспитание. Неважно, что ты знаешь, важно - что ты чувствуешь!
  А вот тот мужичек кажется тебе совершенно безобидным, не так ли? Да, да, старина Трумэн. Двумя ядерными зарядами за раз больше двухсот тысяч гражданских уложил в Хиросиме и Нагасаки. Чем тебе не Освенцим? Молодчина! Вот на таких земля держится.
  Хотя, если честно, так себе властитель. Мясник. Бездарь.
  Он мизинца не стоит своего предшественника.
  - Это Рузвельта, что ли?
  - Его самого. Ух, голова! Цезарь! Император!
  Рузвельт сидел за отдельным столиком в инвалидном кресле-коляске, никого вокруг себя не видя, всецело погруженный в свои размышления.
  - Угадай, о чём он сейчас думает.
  - Да откуда же мне знать. Может, о съеденном за обедом. Или о политике Нового курса. Или о переговорах в Ялте.
  - Как бы не так. Война ещё не началась. Американский народ ни за что не хочет воевать. Но наш герой чувствует, что у Соединенных Штатов такой потенциал, что они вполне могут претендовать на мировое господство. Он задумал построить империю, и ему позарез нужна война. И вот сидит он и думает, как же загнать под пули свободолюбивых американцев. Через мгновение его осенит гениальная мысль. Вон, видишь, как просветлел? По совету аналитика МакКоллума, он уже начал подталкивать Японию к войне, отрезав её от ресурсных баз. У японцев нет выбора: им нужно либо прорывать блокаду, а это значит напасть на США первым и прослыть агрессором, либо сдаться на милость Америки, даже не вступив в схватку. В принципе, нападения Японии было бы вполне достаточно, чтобы "разбудить спящего гиганта". Но Рузвельт работает наверняка. Он сделает так, что предупреждения разведки о приближении японского флота не дойдут до командования на Гавайях. Он пожертвует двумя тысячами своих соотечественников в Пёрл Харборе, зато народ до такой степени разъярится, что готов будет драться и с японцами, и с немцами, и с любым, на кого ему укажут и крикнут "фас!"
  Каково? Сам придумал, я ему не подсказывал.
  - О, Сталин!
  - А-а-а, Виссарионыч... Так себе, сотрудник. Плохо обучаем, начисто лишён творческой фантазии. Единственное, чему он научился у Ульянова, так это коварству. Но коварства мало для настоящего властителя. Коварство и жестокость необходимы, но важнее творческий подход, масштабность мышления. А этот без меня шагу ступить не смел, по любому поводу со мной советовался. Как и Алоизыч. Два сапога пара. В защиту Алоизыча должен сказать, что если бы его фирма была такая же крупная, как у Виссарионыча, он продержался бы подольше. Может быть, его преемникам и Перестройка с Гласностью не понадобилась бы. Но Третий Рейх, конечно, маловат. У Виссарионыча вон какое хозяйство: народу немерено, нефть, уголь, уран - все есть. Впрочем, через сорок лет и его концерн навернулся. Что поделать - конкуренция. Это банкир Джей Пи Морган считал, что конкуренция - грех, а я - убежденный сторонник свободной конкуренции. Конкуренция и рационализм - вот основа успеха. Мои американские сотрудники усвоили эти правила лучше других, поэтому и опередили остальных с большим отрывом. Мне не нужны мясники. Если я захочу сократить население Земли, то предпочту какую-нибудь изысканную болезнь. Конечно, хочешь массово убивать - убивай, на то ты и властитель, тебе дано такое право. Но убивай умно, держи свои страсти в узде. Одни ненавидят евреев, другие палестинцев, третьи негров, четвертые азиатов - я отношусь к этому с пониманием. Но выжди, затаись, сыграй свою роль до конца... Что дали Алоизычу газовые камеры и крематории? Да, ничего. А Виссарионычу - ГУЛАГ? Тоже глупость. Испортили себе имидж, напугали людей. Умерщвлять надо рационально, ради достижения цели, а не просто так, чтобы пар выпустить. Я вот сказал, что между Хиросимой и Освенцимом никакой разницы нет, а ты и согласился, не задумываясь. Всегда думай, дорогой мой, никогда ничего не принимай на веру - мой тебе совет. Разница, на самом деле, огромная. Освенцим был совершенно бесполезной затеей, вредной даже. А Хиросима принесла Трумэну победу и показала Виссарионычу, что ему светит, если он задёргается. Осмысленно нужно убивать, а не как попало. Способы могут быть разными: хочешь, напалмом, как во Вьетнаме, хочешь, боеприпасами с обедненным ураном, как в Ираке, хочешь, эскадронами смерти из "Школы Америк"... Положи хоть три миллиарда, чернь расплодится быстро, но сделай это для бизнеса, а не для удовлетворения кровожадного чувства.
  - 7 -
  Менеджер отошёл от занавеса и сел за рояль. Его хищные руки по-кошачьи проникновенно легли на клавиши. Он закрыл глаза - под пальцами зашевелились звуки Аппассионаты. Сначала еле слышно, потом все громче и раскатестее рокотала музыка, вызывая в сознании философа образ гигантского города, пробуждаемого лучами восходящего солнца. Некрополем многоэтажных мавзолеев город сладострастно скреб свинцовое небо, всасывал его в щели центральных проспектов и зловонные канализации метро, по которым с огромной скоростью неслись во всех направлениях человеческие массы, извергаясь в паутину переферийных улиц, пересыпанных мусором, рекламой и государственными флагами. А музыка все бушевала и возносила философа выше и выше, сообщая непреодолимое чувство собственной значительности. С этой высоты он не видел более отдельных домов и улиц, город представлялся теперь разросшейся опухолью. И совершенно естественно философу захотелось оказаться за штурвалом изящного самолета, несущего бомбы и ракеты, способные в несколько минут выжечь это распластавшееся внизу архитектурное преступление против человечества. Но тут его отвлекли.
  - А вон тот - кто он?, - спросил он Менеджера. - Рядом с Вудро Уилсоном сидит?
  - Его советник Уолтер Липпмэн, - ответил тот, вставая из-за инструмента. - Голова! Разработал концепцию "производства консенсуса". Политику должны делать правильные люди, считал старина Липпмэн, а быдло - то есть народ - просто улюлюкать и топать ногами то за одного, то за другого кандидата, оба из которых, понятное дело, подставные лица одной и той же фирмы. Эта же фирма владеет и главными СМИ, так что комар носа не подточит. Народ только о том думает, о чем в крупной газете прочтет или по телевизору увидит. Кто заказывает, тот и показывает. Демократия, понимаешь.
  - Знаю, знаю. А тот вон смугленький, что рядом с Трумэном...?
  - Тоже советник. Джордж Кеннан.
  - Что он там строчит так усердно?
  - Меморандум относительно внешней политики США.
  - Интересная бумага.
  - На, почитай.
  Менеджер вынул из кармана смятый листок.
  - "У нас 50 % богатств мира и только 6.3 % мирового населения.., - читал философ. - При таком положении мы непременно станем предметом зависти и злобы. Нашей реальной задачей на ближайший период времени является разработка такой схемы взаимоотношений, которая позволит нам сохранять этот дисбаланс без существенного ущерба для нашей национальной безопасности. Чтобы выполнить эту задачу, нам нужно отказаться от какой бы то ни было сентиментальности и пустых мечтаний; мы должны будем сосредоточить внимание непосредственно на достижении наших национальных целей. Не стоит обманываться: мы не можем позволить себе роскошь быть альтруистами и благодетелями мира".
  Да, сильно сказано.
  - То, то. Учись. Ясность мысли, твердость цели. А главное...
  - О, неужто это сам Аллен Даллес, легендарный создатель ЦРУ?
  - Он самый.
  - А рядом с ним...
  - Его братец Джон Фостер Даллес - госсекретарь. Неплохо они с братцем власть поделили, не правда ли? Вон тот типок - представитель компании Юнайтед Фрут. У Аллена крупная доля в Юнайтед Фрут.
  - Знаю. И поэтому он сверг президента Гватемалы, когда тот стал теснить Юнайтед Фрут.
  - Верно. Рядом с братьями Даллес их родственник из семьи Рокфеллеров.
  - Это он заказал Аллену свержение президента Ирана Мосадека?
  - Что за глупые вопросы? Мосадек хотел слишком большую выручку от продажи иранской нефти. Но, как известно, нефть принадлежит не тому, кто на ней сидит, а тому, к кого есть ЦРУ.
  - Сколько вокруг Даллеса всякой челяди вьется... Кто эти люди?
  - Да так себе, ничего значительного: руководители СМИ, которые работали на его контору, нацисты, которых он завербовал... всякой сброд...
  - Все делается через подставных лиц, всё какие-то темные лошадки, фигуры второго ряда. Липпмэн конструирует общественный консенсус, МакКоллум готовит войну, Кеннан строит подпольную империю, Даллес исподтишка свергает правительства. А Рокфеллеры, как я понимаю, выступают заказчиками?
  - Ну, не только Рокфеллеры. Хотя ты молодец, начитанный. Теперь-то ты понимаешь, что я имею ввиду, говоря о единении свободы и власти?
  - Не совсем.
  - Ну как же! Главное в 20 в. - это не мировые войны и революции, как многие думают. Не победа либерализма над национал-социализмом и коммунизмом, нет. Главное достижение цивилизации - это засекречивание власти. Раньше я поддерживал власть, внушая людям идею её сакральности. Трудное время было, приходилось работать со всякими болванами, - менеджер презрительно кивнул в сторону Карла Великого. - Теперь же власть не сакральна, а сокровенна. Никто не знает наверняка, где и у кого реальная власть. Многие чувствуют, что их водят за нос, строят догадки, ломают голову, но никто не знает наверняка, где власть, и есть ли она вообще.
  - А властители живут себе преспокойно посреди черни, которая разорвала бы их, если бы знала, кто они на самом деле. И в этом свобода, не так ли?
  - Догадка твоя верна: ни один император, ни один диктатор, ни один деспот не обладает такой властью и при этом такой свободой действий, как мои кукловоды!
  - В общем, современная власть функционирует по принципу мафии...
  - Мафия - это полигон, лаборатория. Веками работал я над тем, чтобы заменить власть вождя властью закона. Когда эта цель была достигнута, я принялся заменять власть закона властью в законе. Я воспитывал лидеров, которые не просто тупо исполняли бы мои приказы, но понимали меня и мой замысел. Народ - он что? Скот. Его можно миллионами гнать на смерть, терзать всеми мыслимыми пытками, дурачить, как угодно. Но с ним невозможно заключить контракт, потому что он туп и примитивен. Только с интеллектуалами, только с волевыми, умными и тщеславными людьми можно работать. Тысячелетиями я чувствовал себя скованным в своих действия. Ах, как я был одинок, если бы ты только знал! Как медленно развивается цивилизация, до чего лениво растет интеллект! Меня окружали варвары, мясники, коварные дикари... И только теперь начинает складываться приемлемый коллектив, только теперь я могу нанимать сотрудников, с которыми мне не скучно. Прекрасное время!
  Менеджер взял два бутерброда, один с красной икрой, а другой с черной, и предложил философу на выбор. Помешкав немного, тот взял бутерброд с красной икрой и принялся жадно жевать. В какой-то момент ему почудилось, будто на языке у него происходит некое копошение. Он присмотрелся к бутерброду и увидел в каждой икринке очертания человеческой головы. Головы были разные: дряблые и лысые, скуластые и вытянутые, кучерявые и бородатые. Они говорили по телефону, спорили, жевали, гримасничали, спали... Вдруг все пропало кроме икры, нежного сливочного масла и свежего хлеба. "Нет, почудилось", - подумал философ.
  - 8 -
  - Что же дальше? Какова цель? - спросил он вслух.
  - Цель? Вполне себе педагогическая: дальнейшее воспитание человечества! Пока я еще не могу заключать контракты с целыми народами напрямую. Именно потому, что народы глупы, они не в силах понять моих замыслов и разделить моих желаний, как не может пятиклассник насладится теорией относительности. Так что на данном этапе я вынужден нанимать народы через посредников, то есть через их вождей. Но настанет время, когда интеллектуальное развитие рода людского достигнет такого уровня, что каждый, абсолютно каждый человек, будет способен подписать со мной контракт, самолично стать сотрудником фирмы.
  - И тогда? Что будет тогда?
  - Видишь ли, как я уже сказал, идет борьба. Я сказал, за что идет борьба - за мозги. Но я не сказал, какие силы столкнулись на поле брани. Это сражение между вечностью и временем. Мой оппонент - вечность, я же - время. Иными словами, идет битва между двумя видами свободы - свободы вечности и свободы времени. Свобода вечности основана на взаимной любви, самопожертвовании, самоуничижении, гармонии. Ну, в общем, как сказал Генеральный: "Познаете истину и истина сделает вас свободными". Свобода времени - это свобода аристократа, танцующего на острие власти, это свобода летящего вниз со скалы, свобода разрушения. Это наслаждение мигом, оставшимся до гибели! Вот, что такое моя свобода! Я говорю: познаете, что истины не существует, и знание сделает вас свободными.
  - А потом? В конце? Что будет в самом конце?
  - В конце - гибель. Но именно неотвратимость гибели, даруемый ею азарт и дарит свободу. У тебя есть выбор. Если боишься гибели, иди прочь и прозябай на дне жизни, как премудрый пескарь. Ты ведь даже сомневаешься в вечной жизни за гробом. А в этой жизни тебе ничего не светит, кроме изнурительных и безуспешных поисков смысла и веры. Ты не найдёшь ни того, ни другого. И знаешь, что не найдёшь.
  Если же не боишься - ступай в зал, присоединись к этому блестящему обществу и займи подобающее тебе место! Тебе не надо будет ни во что и ни в кого верить, ты будешь все знать наверняка. Знание суть обладание и власть. А ты будешь обладать и властвовать, потому что грядёт новый передел мира и мне нужны новые люди, свежие головы, фантазёры и мечтатели. Если всё пойдет по плану...
  - По плану? Но разве может у тебя... вас... пойти что-то не по плану?
  - О, да! - расхохотался менеджер. - В отличие от Генерального я не обременен всеведением и всемогуществом. Я могу позволить себе импровизацию, игру. Я - игрок. Так вот. Ты обратил внимание, как много я говорил тебе об Америке? Конечно же, нет. А зря. Если все пойдет по плану, то я руками Америки - её пушечным мясом, её системами слежения, её разведкой, её денежной массой, её пропагандой - окончательно соберу разрозненный мир в единый вселенский город. Мы будем действовать решительно: экономические санкции и крылатые ракеты посыплются на непокорных как снег в тундре, пытки Абу Грейба покажутся нашим оппонентам расслабляющим массажем в сравнении с тем, что их ожидает, а активистов вроде Брэдли Мэннинга мы будем укладывать в гроб, не доводя до электрического стула. И вот когда мир возопиет от возмущения, когда он потребует прекратить беззаконие и наказать виновных... вот тогда-то я произведу полную смену караула. Я отправлю сегодняшних кукол на скамью подсудимых, как я отправил на скамью подсудимых нацистов. Мировое сообщество возликует от небывалого торжества справедливости, корреспонденты и правозащитники будут захлебываться слюной от восторга, видя понурые лица высших цэрэушников, генералов и прочих первых лиц страны. И под всеобщий восторг власть бесшумно перейдёт новым актёрам, которые смогут воспитывать население планеты в небывалых доселе масштабах. Ну, как задумано? Неплохо? То-то! Грядет очередной передел мира. Мне нужны свежие кадры. Поэтому я приглашаю тебя в свою команду. Такие предложения поступают единицам и только один раз в жизни.
  - А если план провалится?
  - Ты начинаешь торговаться. Это похвально. Не переживай, малыш, я тебя не обижу! Не получится этот план, придумаем что-нибудь еще. Раздолбаем китайцев, и будем править по-старому. Только жёстче, ярче, без компромиссов. Ну а если китайцы возьмут верх, переправлю тебя к ним, как в своё время руководителя отделения нацистской разведки "Иностранные армии Востока" генерала Райнхарда Гелена, который при американской власти возглавил разведку Западной Германии. Лакомый кусок - целое государство в государстве. Или Ганс Глобке, который при Третьем Рейхе составлял расовые законы, а в Западной Германии при Аденауэре поднялся до госсекретаря. Главное, чтобы у тебя было, что предложить. Вешают идейных и голоштанных, а умные и владеющие ценностями всегда в цене, при любой власти.
  Истинно, истинно говорю тебе: ты будешь повелевать народами, разрушать города и создавать целые государства и никогда, понимаешь н-и-к-о-г-д-а, больше не вспомнишь ни о каком калеке и его матери. Ты увидишь, что таких униженных и оскорблённых под тобой как трупов на столичном кладбище. Ты поймёшь, что слезинка ребёнка не стоит бумаги, на которой прожигатель жизни Достоевский писал свои чахоточно-религиозные бредни. Ты познаешь мир, друг мой, и мы с тобой такое придумаем, что никакому режиссеру не снилось!
  - Почему? Почему я? Что, других нет?
  - Потому что ты созрел. Ты был историком и ушел в священники в надежде обрести рай внутри себя. Рай ты не обрел, а церковь выперла тебя со свистом, когда ты начал толковать слова Генерального чересчур буквально. Ты пошел бродяжничать, изведал глубины унижения, но рая не нашел. Ты пытался открыть людям глаза, а они топили твою маленькую правду в многообразии своих мнений. Ты хотел доказать свою правоту бескорыстным юродством, а они лишь утверждались в своем мещанстве. Ты из кожи лез, стараясь быть искренним, а все равно лицемерил. Наконец ты замолк и уединился, надеясь в безмолвии найти Его. Но и Он тоже безмолвствует. Он оставил тебя один на один с твоими мыслями о Нём, о себе, о людях. И вот, ты готов. Готов возненавидеть Господа Бога твоего всем сердцем твоим, всем разумением твоим и всею душою твоею, и ближнего твоего как самого себя. Ты уже ненавидишь. Ты просто ещё не признался себе в этом.
  - 9 -
  Менеджер распахнул занавес. Посетители, все как один, словно по команде, обернулись к Влачащемуся.
  - Идите к нам, профессоръ, - пригласил Уолтер Липпмэн.
  - Да, да, нам очень не хватает вас, профессоръ, - подтвердил Кеннан.
  - Идите сюда, профессоръ, - властно позвал Адольф Гитлер. - Вы не в состоянии сопротивляться своему желанию господствовать над массами.
  - Что вы там стоите, батенька? Для вас наступил архиважный момент. Не упустите его. С вами тут никто миндальничать не будет, и не рассчитывайте.
  - Не стоит оглядываться назад, профессоръ. Смотрите вперед. Ну же... Смелей.
  - Ну что вы ломаетесь, в самом деле, профессоръ. Добро пожаловать в клуб избранных.
  - Просим!
  - Просим.
  Философ сделал над собой усилие, чтобы возжелать этого общества, как возжелал тела подставной Веры. Но в ответ на прилагаемое усилие он ощутил лишь приступ рвоты.
  - Извините, - пробормотал он. - Извините, я сейчас. Сейчас. Сейчас вернусь.
  Выбежав на улицу, он рухнул на колени, воздел молитвенно руки и...
   ...стал блевать.
  
  Сочи, 17 июня 2011 г.
  
  
  Картина третья: Реставратор
  
  Теперь, по прошествии некоторого времени, можно рассказать. Случилась эта история в дни, когда в наши края, на Черноморское побережье Кавказа, приезжал католический патер, чтобы временно подменить отлучившихся по духовной надобности настоятелей. Звали нового священника отец Сруль фон унд цу Моргенштерн, хотя он предпочитал, чтобы к нему обращались не "патер" Сруль - то есть отец - а "фратер" Сруль - брат. Объяснялось это просто: Сруль фон унд цу Моргенштерн служил в Тевтонском ордене. Да, да, в том самом ордене, рыцарей которого по преданию - подробности сообщил в небезызвестном фильме Сергей Эйзенштейн - были наголову разбиты князем Александром Ярославичем на льду Чудского озера. Отец ли, брат ли, но Сруль фон унд цу Моргенштерн отличался нравом чудаковатым, под стать его имени. Он ворвался в приходскую жизнь столь же фульминантно, как и исчез, оставив на поверхности эксцентрические круги, пузыри и пену, которая, впрочем, благорастворилась во всеобщем велелепии вскоре после его отъезда. Но следы в душах паствы всё-таки остались. Верный признак того - воцарившееся молчание. Любопытные обыкновенно прихожане никогда не докучали настоятелям расспросами о брате Сруле, не передавали приветы и не пытались наведаться к нему в Австрию, откуда он, кажется, приезжал. Во всяком случае, сколько я не допытывался, ничего достоверного узнать так и не смог. Точно брата Сруля фон унд цу Моргенштерна и не было никогда.
  
  Но брат Сруль был. Пусть мне не удалось прояснить его биографию - запрос в ведомство Великого Магистра Братьев и Сестер Немецкого Дома Св. Марии в Иерусалиме, расположенный по адресу: Зингерштрассе 7/I, гор. Вена, Австрия, также не дал результатов - зато я до мельчайших подробностей запомнил его внешность, манеру говорить и вообще держать себя. Я и сейчас словно вижу его удачно сконструированную голову, помеченную однако, рубцами, деформациями и прочими следами былого веселья и суровых испытаний. Брат Сруль всегда ходил в белом орденском плаще поверх колоратки, заправленной в черные брюки или джинсы. Таким он мне и запомнился -темпераментным, стремительным, плохо умещавшимся в дверные проёмы, благоговейным и трепетным у алтаря, немногословным за кафедрой, словоохотливым за столом. Проповеди его повергали в замешательство прихожан как содержанием своим, так и краткостию. Он выходил к кафедре в день воскресный и произносил:
  
  "Дети мои! На корабле дураков, коим является наша жизнь, каждый плывет, как может. Одни дерутся за штурвал власти, думая, будто и впрямь могут направить судно по своему хотению. Другие роются в отбросах бизнеса. Третьи карабкаются на мачты науки и ванты нравственности, надеясь увидеть оттуда больше остальных.
  
  Но корабль дураков, направляемый ветром Провидения, плывет сам по себе. Сможет ли он войти в райскую гавань, когда достигнет цели? Или придется спускать шлюпки на воду? И кто из дураков сумеет сесть в оные? А может, придется добираться до берега вплавь? И кто доплывет?
  
  Но есть и такие дурачки, которые каждый час кричат "Земля! Земля!" - и сигают за борт. Пусть вода им будет пухом! А совсем спятившие принимают сие утлое суденышко и скорбное плавание за начало и конец. Ничего-то мы с вами не знаем наверняка. Однако пытаемся веровать. Аминь".
  
  Это была самая длинная из его проповедей. Обычно же керигма отца Сруля состояла из одного - двух предложений.
  
  "Дети мои! - возглашал он в другое воскресенье. - Близость Бога к человеку обратно пропорциональна бесконечности, отделяющей тварь от Творца. Эта близость явилась во Христе". Сказал и сел на священническое место.
  Или можно было услышать от него такое:
  
  "Дети мои! Корень глупости - это любовь к себе. Если хотите поглупеть, полюбите себя". После этих слов он немедленно переходил к чтению Credo.
  
  - Дааа уж, - раздавались голоса после мессы. - Отец в своем духе...
  
  Отец действительно был в своем духе. И дух этот давал ему провещевать:
  
  - Дети мои! Мир - это полуфабрикат. У нас, как у существ разумных и нравственных, есть два пути: либо исправить ошибку природы, встав на четвереньки и захрюкав, либо уповать на Бога и ждать, когда Он исправит природу по Своему подобию.
  
  При всей неоднозначности его проповедей брат Сруль легко сходился с людьми. Он отличался отменным аппетитом, живо интересовался политикой и разбирался во всех видах вооружений и военных операций. Уважая искренних пацифистов, он, тем не менее полагал, что добро должно уметь постоять за себя. А если нужно, то и ударить первым.
  
  В его философских и политических взглядах чувствовался налет экзотического ретроградства. Брат Сруль отрицал прогресс и доказывал, что история движется по кругу. Из его слов выходило так, что весь тварный мир представляет собой сплошное круговращение. Галактики вращаются вокруг черных дыр, планеты вокруг звезд, весна сменяет зиму, день приходит на смену ночи, зрелость побеждает детство, смерть венчает жизнь, которая следует за очередной смертью. Народы, цивилизации также подчинены круговороту. Как все живое, они рождаются, взрослеют, стареют и умирают, чтобы возродиться в новых народах и цивилизациях.
  
  Всех людей брат Сруль делил на три категории - rustici, miles и spirituales. Rustici склонны к спокойной трудовой жизни, они плохо переносят встряски и не любят жертвовать собой во имя идеи или даже ради славы. От таковых нельзя требовать самоотверженного служения. Для них довольно не убивать, не прелюбодействовать, не красть и не желать имущества ближнего, регулярно исповедоваться и причащаться. Возможно, понимание этого свойства объясняло крайнюю пастырскую снисходительность брата Сруля к основной массе прихожан. Так, когда ему донесли на одного мужчину, который тайно практиковал иудаизм в надежде обрести ПМЖ в Израиле, брат Сруль не только не наказал отступника, но и строго-настрого запретил доносить на кого бы то ни было. К miles он относил всякого рода храбрецов, честолюбцев и искателей приключений. Таковых он обыкновенно встречал словами: "приветствую благородное рыцарство". Энергию людей буйного темперамента патер направлял в русло служения общему благу. Он неустанно внушал им, что они должны "защищать сироту и вдову, бороться за правду и справедливость". Воображение особо приближенных miles брат Сруль распалял картинами будущих крестовых походов и всяческих подвигов во имя объединения всех христиан и созидания евразийского мира от Исафьордюра до Петропавловска-Камчатского. Себя он, надо думать, причислял к spirituales - мудрецам, аскетам, духовидцам, лучшие из которых стремились возлюбить врага своего, подставить под удар левую щеку, если ударили в правую и отдавать последнее всякому просящему. Когда его упрекали в столь неравномерном отношении к людям, он туманно отвечал парафразом из "Екклесиаста" , что настает мол время собирать камни, а не разбрасывать их.
  
  Наверняка по праву духовного призвания он и запечатлевал огненными словесами в немногих избранных душах картины грядущего христианского мира, то и дело произнося - то шепотом, то рокотом - два таинственных словосочетания: Renovatio Imperii и Sacrum Imperium Romanum. Сруль фон унд цу Моргенштерн пророчествовал - иначе это и не назовешь - о триедином священном Риме, в котором сольются Рим первый, второй и третий - собственно Рим, Константинополь и Москва. Он жаждал реставрации монархии в России, алкал распространения симфонии властей на всю христианскую Европу и христианскую Азию, пропагандировал восстание Востока и Запада, ведомого Царем и Папой на брань против демонического царства потребления и ростовщичества. Казалось еще чуть-чуть, еще немного, и он, подобно Бернарду Клервоскому, начнет резать свою колоратку на кресты и раздавать их рвущимся в бой. Лично я думаю, что он так бы и поступил, если б знал, что в поход соберётся достаточное количество тех, кто жив и дышит на земле. Брат Сруль бесцеремонно посещал собрания православных патриотов, которые шарахались от него как от беса во плоти. Размахивая крестоносными воскрилиями орденских риз, он звал братию вернуться во времена святых Кирилла и Мефодия, Ольги и Владимира, звал к единению Церкви. В ответ на все возражения брат Сруль пересказывал историю о том, как в девятнадцатом столетии иеромонах Исидор, старец Гефсиманского Скита, будучи еще молодым человеком, позволил себе вмешаться в беседу о вселенском православно-католическом соборе, которую вели между собой наместник Лаврский Антоний и митрополит Московский Филарет. Они как раз рассуждали, как бы разрешить спор между католиками и православными о первенстве, который неминуемо на таком соборе возникнет, как вдруг входит Исидор, неся поднос с чайной посудой, и говорит: "А Божия Матерь, вот Кто будет Первой. Так председательское место и оставить не занятым: оно будет для Божией Матери". Брат Сруль дарил своим православным знакомым всяческие ценные книги и всегда подписывал подарок исидоровыми словами: "Все мы дети Матери одной, не можем видеть страданий Матери родной. Ведь все - одна канцелярия, из-за одной буквы: мы - кафолики, а они - католики. Надо молиться Божией Матери. Через Неё произойдет это соединение, а людскими силами не может быть совершено".
  
  Сочувствуя до крайности людям, снисходя к подлейшим из них, он, казалось, совершенно равнодушен был к страданиям животных. Этим патер разительно отличался от горячо почитаемого им святого Франциска. Однажды к брату Срулю обратились за помощью активисты, радевшие о спасении бездомных собак и кошек. Собственно ответ его и послужил прологом того необычайного случая, ради которого я сел за этот рассказ. Не знаю, право, чему тут более удивляться, собственно ли происшествию или отношению к описываемому случаю брата Сруля. Потому как от этого сорта людей - спиритуалов, то есть - не знаешь чего и ожидать. Ты вот себе изобразил человека консерватором, фундаменталистом, тенью мрачного средневековья, а он возьми да и вывернись каким-нибудь кришной.
  
  Однако, возвращаюсь к своему повествованию. Пришли к брату Срулю радетели о бездомных животных - чуть ли не на руках с братьями нашими меньшими в ризницу норовят влезть - а он и говорит им:
  
  - Вам, господа, что, заняться нечем? Посмотрите, сколько бездомных людей вокруг. А вы ко мне со своим зверьём. Да что там люди - божества бездомные по миру скитаются и униженно просят о помощи!
  
  Я так и обомлел.
  
  - Какие-такие божества? - говорю.
  - А ты послушай, что со мной на днях приключилось, - отвечает брат Сруль.
  И давай рассказывать. Чем дольше я слушал, тем яростней бегали у меня мурашки по спине.
  
  Есть у нас в поселке Головинка старинное тюльпановое дерево - лириодендрон. Огромное такое дерево, ветви цепями скованны, потому что молния в него уже несколько раз била. Для коренных жителей - адыгов - это верный знак святости. К лириодендрону возят туристов. Как рассказывают сертифицированные экскурсоводы, посадил его начальник черноморской береговой линии Н. Н. Раевский - друг Пушкина. В кавказскую войну русский десант под командованием Раевского отбил у убыхов междуречье Шахе - Субаши (ныне Матросская щель). Айвазовский, бывший в день штурма 3 мая 1839 г. с Раевским и Лазаревым (тот самый Лазарев, что совершил три кругосветных путешествия!) на корабле "Силистрия", переправился на берег с войсками, чтобы сделать зарисовки поля боя. Он посвятил сражению целых две картины: "Высадка в Субаши" и "Корабли Раевского на рейде". В устье реки Шахе тогда же заложили Головинское укрепление, где Раевский будто бы и посадил лириодендрон. Аборигены уверены, что священное дерево появилось тут задолго до прихода русских. Брат Сруль, будучи любителем всяких древностей, не мог обойти своим вниманием лиродендрон. Но тут с самого начала было нечто большее чем просто историческая страсть. Он настолько прикипел к дереву душой, что отправлялся к нему всякий раз, как появлялось свободное время.
  
  Приехал как-то весной и расстроился: по всему берегу густой туман, дерево еле видно. Чуть не врезался в мемориальный камень с именами служивших в этих местах декабристов. Брат Сруль заглушил двигатель и вышел из машины. Он надвинул на голову капюшон и закутался в орденский плащ так, что черный тевтонский крест на правой стороне сместился вперед, словно бы священник нес его перед собой. И это оказалось отнюдь не лишним, потому что брат Сруль не успел сделать и двух шагов, как где-то рядом, почти у него над головой, сверкнула молния и с треском посыпались искры. Брат Сруль остановился. Он не поворотил назад к машине и не бросился на землю, что было бы вполне естественно в его положении. Крона лириодендрона запылала, но вскоре огонь погас, и сквозь туман брат Сруль заметил силуэт - будто бы кто-то огромный, в кавказской бурке восседал между двумя самыми могучими ветвями, как раз в том месте, куда ударила молния. Брат Сруль продолжал стоять, ожидая, что же произойдет дальше. Прошла минута, затем другая. Туман стал еще гуще - странный силуэт в кроне дерева теперь еле угадывался. Священник продолжал стоять, не шевелясь. Он не испытывал ни страха, ни любопытства, но старался поступать с неведомым так, как хотел бы, чтобы неведомое поступало с ним - уважительно и скромно.
  
  - Приблизься ко мне, белая птица, - услышал он, наконец, скрипучий, точно древесный голос, из ветвей. - Я не могу разглядеть тебя, глаза мои утомлены годами.
  
  - Почему ты называешь меня птицей? - спросил брат Сруль из вежливости, чтобы поддержать беседу. Он ведь прекрасно понимал, что в свое широком плаще, действительно напоминал птицу.
  
  - Сердце твоё парит высоко, словно птица, - протянул скрипучий, с кавказским акцентом, голос.
  
  Брат Сруль перелез через низкую каменную ограду и размеренно, точно дуэлянт, зашагал в направлении силуэта.
  
  - Люди земли крестятся при виде меня. Люди земли идут к лекарям, чтобы те исцелили их от безумия, успокоили, уговорили, что померещилось, что нет меня вовсе.
  
  Патер подошел к дереву достаточно близко, чтобы можно было рассмотреть неведомое. Голос принадлежал черкесской старухе с ветхим лицом и печальными чёрными глазами. Единственным предметом её гардероба была круглая шапочка с серебряным галуном и кисейная чалма поверх седых, должно быть, волос. Трёхметровое тело скрывали орлиные перья, ибо тело это было орлиным.
  
  - А меня будто и впрямь нет, - продолжала незнакомка. - Пока стоит мир, буду жить и я. Но разве это жизнь? Без моего народа, без святилища? Такая жизнь хуже смерти. Блаженны сыны народа моего, ибо их нет больше на земле, душа их не страдает, глядя на поруганную землю, на порушенные святыни. Скоро и это святое место погибнет. Недолго осталось жить великому дереву. Тогда негде будет мне опуститься на землю. Только с неба буду взирать я на родные горы, с тоской глядеть на долины, вспоминать былые дни. Всем было тогда место - и богам, и людям. Какие праздники справляли! Какие жертвы приносили мне воины! Всё пропало. Всё поругано. На месте святилища моего каменные дома, каменные дороги, каменные стены, железные столбы, железные телеги. В темнице земля, стонет священная гора, зовёт меня. Но не могу я прильнуть к горе, ибо нет более рощи, где поклонялись мне, откуда поднималась я в небо огнем и светом, куда возвращалась, чтобы оберегать народ мой. Едва приближусь - люди пугаются. Прячутся в свои каменные норы. Чужие люди. Незнакомые люди. О, горе мне!
  
  В голосе старой богини звучала такая неизбывная боль, такая застарелая мука, что священник наш невольно содрогнулся. Будучи человеком практичным, он сразу стал размышлять, как бы утешить раздавленное горем существо.
  
  Надо ещё сказать, что, хотя родом брат Сруль был из Лемберга, да и в Австрию переехал задолго до Перестройки, но в истории Черноморского побережья Кавказа разбирался неплохо. Он и от природы-то был любознателен, а благодаря знакомству с одним иезуитским патером, человеком редкостной учености, взял за обычай всегда читать о тех местах, куда отправляется служить, пусть даже ненадолго. Прибыв в Сочи, он первым делом, осмотрел все христианские святыни, затем языческие святыни, и, под конец, советские святыни. Последние, впрочем, нимало не способствовали расширению его этнографического кругозора, поскольку сочинские ленины мало чем отличаются от лениных биробиджанских или днепропетровских. Брат Сруль расспрашивал экскурсоводов о божествах, которым поклонялись горцы: его интересовал покровитель хлебопашцев Созерис, патрон рогатого скота Ахин, ответственный за лес и охоту Мезитх, помогавший наездникам Зейгутх. Но особенно полюбилось брату Срулю предание о Бытхе - крылатом женском божестве, чье имя носит один из горных микрорайонов города, предлагающий гостям и жителям курорта насладиться живописными морскими видами сверху и редутами мусорных баков в разбитых переулках. Во все теологические подробности брат Сруль вникал из вежливости, на всякий случай: а что если придется встретиться?
  
  - Ты - Бытха, - сказал он пернатой богине.
  - Да, белая птица, - проскрипела старуха. - Посмотри до чего я дошла. Я - богиня славной горы. Прилетаю украдкой на землю моего народа, вдалеке от моего святилища, ибо оно осквернено и разрушено.
  - Но как же можно помочь делу?
  - Попроси для меня смерти у Того, Кому ты служишь. Ибо Он обрек меня на вечные скитания, точно тень мертвеца. Но Он всемогущ и может даровать смерть даже бессмертному, как дарует жизнь умершим.
  - Нет, Господь милосерд и благ. Он не обрекает на страдания невинных. Разве что для очищения.
  - Что ты такое говоришь, белая птица. Он слишком далек. Он слишком высок. Мне не докричаться до Него, не вознестись на такую выстоту, не погрузиться в столь великую глубину. Мы знали о Нём и благоговели. И боги, и люди. Но жили сами по себе. У каждого было своё место и во всём было устроение. Затем пришли проповедники и потребовали чтить Его по христианскому закону. Мой народ не противился. И в священной роще на дубе висел крест. Только отречься от своих богов люди не могли, как не может сын отречься от отца и матери. Потом пришли другие проповедники и потребовали чтить Его по закону ислама. Мой народ и этому не противился. Но оставил кресты в священных рощах и не отрекся от богов своих предков. Люди не могли отречься от своих богов. И боги не могли отречься от своих людей. У каждого племени были свои боги. У каждого бога свое племя. Такая была жизнь. Так было правильно. А что теперь? Люди остались без богов, боги покинули людей. Все скитаются, все неприкаяны. Люди не могут Ему служить, ибо Он слишком высок в помыслах Своих. И нам они более не служат, ибо мы лишены силы и изгнаны. Рыщут боги по небу, скрываются в пустынных местах земли, прозябают в недрах. Разве это жизнь? Скажи, белая птица. Разве это жизнь? Нет, это не жизнь. Это свалка. Боги, люди, звери, деревья, камни - всё смешалось. Свалка. Почему так, белая птица? Молчишь. И ты молчишь. Также молчат и Его бессмертные. Целую ночь вопрошала я Симона и Фаддея у их каменного святилища в стране Апсны. Молчат бессмертные. Только водопад шумит. Вот и ты молчишь...
  - Не спрашивай святых, помолись Самому Христу! Обратись к Нему всем сердцем своим!
  - Э-э-э, белая птица.... Опять не знаешь, что говоришь. Может ли дерево летать или лед греть? Можешь ли пить камень и есть солнце? Можно ли плавать по небу и ходить по воде?
  - Святой Пётр ходил по воде.
  - Он ходил по воде лишь однажды. Но если люди все начнут ходить по воде, то им придется плавать по земле. Нет, не могу я молиться. У каждого свое место. Или никакого места. Он один может всё. Он может дать место богу. И человеку. И птице. И рыбе. И траве. Так попроси же Его об этом! Пусть подарит богам смерть или вернет им жизнь.
  - Я... попрошу. Попрошу.
  
  Священник повернулся и, не вымолвив ни слова, побрел к машине. Туман рассеивался, багровый закат расползался по небу, морю и горам. Над миром звучало
  
  Dies irae, dies illa
  Solvet saeclum in favilla,
  Teste David cum Sibylla.
  
  Quantus tremor est futurus,
  Quando judex est venturus,
  Cuncta stricte discussurus.
  
  День гнева, тот день
  Превратит мир в пепел,
  По свидетельству Давида и Сивиллы.
  
  Сколь великий ужас настанет,
  Когда придет Судия,
  Который сурово всё рассудит.
  
  Сочи, 24 марта 2015 г.
  
  ПОСЛЕСЛОВИЕ
  
  Тут молодежь в приспущенных штанах,
  там - хищных небоскрёбов саркофаги.
  Я чтил бы вас, и билль ваш о правах,
  и сор на улицах, и оптимизм, и флаги.
  Но некий архетип мне говорит:
  "Взгляни на эволюции вершину!
  Отсюда два пути: в энеолит,
  иль в биосоциальную машину".
  29 июня 2012 г., Нью-Йорк
  
  Все-таки десять лет - это немалый срок в жизни человека. Редактируя тексты, записанные с 2005 по 2015 гг., я невольно обратил внимание на два аспекта, которые, при всей текучести настроения, мировоззрения и восприятия событий, остались неизменными.
  
  Во-первых, это ощущение стыда. За себя самого и за людей меня окружающих: близких, далеких, единомышленников и оппонентов, друзей и врагов. Жгучий стыд за то, как мы живем. Да, пожалуй, и за то, как мы умираем.
  
  Во-вторых, это ощущение надвигающейся войны. Уже в "Коте Дивуаре", состряпанном в 2005 г., чувствуется приближение войны, которое с каждым последующим опусом лишь нарастает. Оно и понятно. Социально-психическая помойка, которую мы устроили, выделяет опасные горючие испарения. Рано или поздно этот метан должен рвануть - достаточно случайной искры, не говоря уже о злонамеренных поджигателях, в которых недостатка нет. Не стоит надеяться, будто война сама по себе способно принести некое очищение. В такие времена разница между миром и войной такая же, как между помойкой до и помойкой во время пожара. После пожара останется ядовитая зола всеобщего одичания и нравственной деградации. Тем более, что начинающаяся война не похожа ни на первую, ни на вторую мировую. Она скорее напоминает Тридцатилетнюю войну в Германии 1618 - 1648 гг., которая представляла собой периодическое и локальное, но тем более беспощадное и изнурительное убийство и разграбление.
  
  В заключение хочу обратиться кем немногим, кто не только прочитал этот сборник, но и понял, о чем идет речь:
  
  Господа, товарищи, друзья, братья и сестры! Дела наши обстоят настолько плохо, что впервые за долгое время появилась не просто необходимость, а но возможность Чуда.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"