Ночь была светла, словно ясный день, а потом как-то вдруг сразу оказалось, что уже наступило утро.
На утро была назначена казнь, а потому еще с ночи народ начал занимать места поближе к месту предстоящей экзекуции.
В начале полярного лета ночь была совершеннейшей условностью - просто временем, когда диск солнца едва заметно спускался к горизонту и немного краснел. "Поближе" означало место в одной из многочисленных лодчонок, баркасов и байдар, которые неровным кольцом окружили остров Алюмка - крошечный бесплодный клочок суши недалеко от берега Анадырского лимана.
Иоганн Дикс наблюдал за этим столпотворением, сидя на корме гребной шлюпки. Четверо дюжих молодцев из его команды размеренными взмахами весел стремительно гнали лодку по свинцовой серости волн. На их лицах навечно застыло выражение туповатой сосредоточенности. Парни делали любое порученное им дело прилежно, исполнительно - и неизменно молча. Подчиненные всегда понимали мастера Дикса с полуслова - и это могло бы стать предметом его тайной гордости, если бы Дикс был в должной мере честолюбив.
Весна прошла стремительно - закончилась, не успев начаться. Лето вступало в свои права. С каждым днем снег все дальше отступал от берега в глубь тундры, а по реке Онандырь плыли последние льдины, неряшливыми грязно-белыми чешуями устилая воды лимана.
На носу лодки, кутаясь в доху, нахохленной клювастой птицей скорчился Елисант Гогоберидзе. Его роскошные усы, даже в самые тяжкие для труппы времена неизменно бросавшие вызов мирозданию нафабренными остриями своих кончиков, сегодня уныло поникли; во взгляде воловьих кавказских глаз читалась смертная тоска. Грузин грыз чубук давно потухшей трубки, с отвращением разглядывая приближающийся берег.
Шлюпка, послушная командам Дикса, не снижая хода прошла сквозь ряды поспешно прыснувших в стороны лодок. Зеваки проводили ее алчными взглядами. Публика жаждала зрелища, и Дикс, снова ощутив прикосновение липких щупалец болезненного возбуждения толпы, собравшейся поглазеть на казнь, снова остро почувствовал себя палачом.
Гнездящиеся на скалах птицы с гомоном взмыли в хмурое небо, когда лодка подошла к берегу. Гребцы синхронно выпрыгнули за борт и по колено в ледяной воде вытащили шлюпку на узкий галечный пляж.
Скрежетнув суставами, Дикс поднялся с банки и ступил на берег. Высокий, едва ли не полуторасаженного роста, очень широкий в плечах, шапитшталмейстер на голову возвышался даже над своими весьма рослыми работниками. Длиннополое кожаное пальто скрывало очертания массивного тела. Двигался Дикс порывисто, обозначая каждый жест четко, словно в пантомиме. У людей, видевших его впервые, невольно складывалось впечатление, что мастеру Диксу пришлось когда-то заново учиться двигаться и ходить, и даются ему теперь эти простые действия очень и очень нелегко, требуя предельной концентрации внимания и сил.
Дикс медленно повел головой из стороны в сторону, оглядывая унылый пейзаж. Камень, камень, камень.... Море, такое же унылое, как камень. Небо, даже более унылое, чем море... Птицы метались над его головой, и он, склонив голову, словно пес, прислушался к их крику.
Под козырьком кожаного кепи поблескивали стекла затемненных очков-консервов - больших, закрывающих едва ли не половину лица. То, что было ниже очков, выглядело полумаской из черно-зеленого металла со сложным гравированным орнаментом на ней. Маска скрывала щеки, рот, нос и подбородок. Сквозь узкие щели на уровне ноздрей и губ со свистом вырывалось дыхание, конденсируясь облачками пара. Когда Дикс двигался, едва заметная пульсация воздуха, которую ощущал каждый, кому доводилось оказаться поблизости, делалась громче - словно внутри его массивного тела размеренно и неторопливо работал мощный мотор.
Длиннопалые кисти были затянуты тонкой лайкой перчаток с металлическими кольцами по суставам. Кольца пощелкивали и позванивали, когда пальцы шапитмейстера, живущие своей жизнью, вдруг как будто вытягивались или укорачивались, подстраиваясь под ту работу, которой был занят их обладатель, и странных очертаний инструменты неуловимо появлялись в них из ниоткуда, словно по мановению волшебной палочки, и столь же бесследно исчезали в неизвестном направлении.
Тяжелые, изобилующие ремнями и пряжками, сапоги Дикса уверенно попирали камни пляжа. Галька явственно хрустела под подошвами великана, и когда его тело, башней замершее на узкой полосе берега между скалами и пляжем, пришло наконец в движение, за ним потянулась двойная цепочка глубоких следов. Гогоберидзе, отнюдь не страдающий худобой, и четверка рабочих сцены, последовавшие за ним к крутой тропе, взбирающейся по скалистому склону, таких следов не оставляли.
С высоты островного плато, лишенного иной растительности, кроме шелушащихся лишайников, открывался вид на акваторию Анадырского лимана. Основную массу льда течения и ветры уже унесли в океан, но залив все еще был полон грязно-белых рыхлых ноздреватых льдин.
Посреди залива стояла на якоре китобойная база компании Кристенсена, источавшая ворванный смрад, который доносило ветром даже сюда - Дикс со своим ущербным обонянием чувствовал эту вонь сквозь фильтр маски. К покосившемуся пирсу у пакгаузов угольного разреза по ту сторону пролива от острова пришвартованы были два китобойца, "Анадырь" и "Селина", ржавые от многолетних скитаний в морях-океанах, китовой крови и скупости владельцев, зажимающих копейку на ремонт. На выходе из лимана маячил силуэт запершего узкий проход между косами сторожевика. Еще дальше, теряясь в дымке, по обрезу вод ходили невидимые уже глазом линкоры - американский и азиатский, обозначая свое местонахождение столбами угольно-черного дыма, которые расстояние и ветра растушевывали в мягкие мазки кисти неведомого каллиграфа по мятой серой бумаге небес. Высоко в небе в направлении Берингова пролива и невидимой отсюда в этот пасмурный день Аляски среди раздерганных ветром высоты облаков едва виднелась черточка далекого цеппелина.
Что ж, публика в сборе, подумал Дикс. Оглянувшись через плечо, он некоторое время задумчиво разглядывал протянувшуюся по холмам, окаймляющим залив, редкую цепь покосившихся, но от того не менее смертоносных пулеметных вышек, все так же надежно разделяющую мир на две части: "внутри" и "снаружи".
Они были "внутри". Все они. Вся труппа. Вот уже почти год. Дольше так продолжаться не могло, и Дикс с каждым днем понимал это все более отчетливо - а потому некоторое время назад начал действовать, расчетливо и осторожно.
Трубный рев, пронзительный и тоскливый, ворвался в течение мыслей Дикса. Мечущиеся в небе птицы отозвались возмущенным гоготом.
Фобос, цирковой слон, виновник всех злоключений, выпавших на долю труппы за последний год, бросал вызов мирозданию, воинственно задрав хобот к нахмурившимся небесам. Морщинистую кожу исхудавшего гиганта сплошь покрывали струпья едва подживших язв, глаза полыхали болью и безумием. Металлический обруч, соединенный толстыми звеньями короткой цепи с чудовищного вида костылем, забитым в скалу, охватывал правую заднюю ногу, глубоко врезаясь в плоть.
Навстречу прибывшим семенил пухлый человечек, закутанный поверх десятка разномастных одежек в яркую цыганскую шаль. Насдеванные одна на другую телогрейки делали его фигуру почти шарообразной. Зоотехник Анастас Грибов, уроженец теплого Причерноморья, мерз даже сейчас, в относительном тепле северного лета, вступившего наконец в свои права.
- Ну наконец-то! - выпалил он, приблизившись. - Это просто невыносимо, мастер Дикс. Он словно чувствует, словно знает - совершенно взбесился, ничего не ест и цепь рвет безостановочно. Я к нему уже и подходить боюсь - неровен час, зашибет.
Дикс разглядел бурые потеки вокруг оков на ноге слона.
- Что же делать, мастер Дикс? - заглядывая в глаза, спросил Грибов.
- ТО, ЧТО ДОЛЖНЫ, - ответил Дикс.
Грибов явственно вздрогнул, и точно так же вздрогнул Гогоберидзе - Дикс заметил это боковым зрением. Его голос неизменно производил на окружающих неизгладимое впечатление. Низкий басовитый рык, пронизанный свистящими интонациями, который шел из-под безжизненного металла маски, превращал любое распоряжение в безоговорочный приказ, а любую просьбу - в угрозу.
Диксу повиновались с невольным подобострастием. Любое его слово становилось для цирковых законом. Поклонение сродни религиозному, которым одаряли его члены труппы, воспринималось им как должное - не переставая, впрочем, где-то внутри души безмерно его удивлять.
Дикс приблизился к плененному исполину, зайдя с головы. Фобос увидел его и рванулся навстречу, с лязгом натянув цепь, до предела выпростав хобот и разъяренно трубя Диксу в лицо. Тот постоял с минуту, глядя прямо в глаза многотонному воплощению смерти и безумия. Слон вдруг притих и словно обмяк - как если бы вдруг в один миг стержень боли, обиды и гнева, поддерживающий в нем огонь жизни в последние, самые тяжкие месяцы, вдруг сломался, и апатия смогла наконец захватить контроль над огромным телом.
- ПРОСТИ, - сказал Дикс тихо - так, что никто, кроме Фобоса, его не услышал.
Потом сделал знак, и крепыши из его команды сноровисто набросили на слоновью шею арканы, в два удара срубили заклепки с оков и повели понурившего голову Фобоса к берегу, держась по сторонам и управляя его движением. Дрессировщик и зоотехник потянулись следом, то и дело оглядываясь на шапитшталмейстера.
Дикс бросил последний взгляд на унылое место, служившее последним пристанищем для обезумевшего животного почти месяц - с той самой поры, когда стало ясно, что холод зимы, тянувшейся бесконечно, не смог ни справиться с болезнью, ни убить гиганта.
Вот и все, подумал Дикс. Через несколько минут ничто, кроме перепачканного кровью ржавого обруча да нескольких куч навоза не будет напоминать о драме, которая коснулась каждого члена труппы.
Мало кто может представить себе, что это - еще далеко не конец.
Дикс улыбнулся под маской, и привычная боль стянула искалеченное лицо.
Впечатывая подошвы в камень, Дикс зашагал следом за странной процессией - и совсем скоро нагнал их на берегу. Для просушки и распутывания тралов и сетей - многостенок в камень над урезом воды вколочены были швартовочные кольца и кнехты, а над площадкой возвышалась прямоугольная ферма пятисаженной высоты.
Под этой конструкцией процессия и замерла.
С борта ошвартованного у скальной стенки катера санитарной службы на берег по сходням спустился санитарный врач, румяный толстячок в пенсне с золоченой оправой. Следом за ним на берег сошла тройка чекистов в тертых кожанах, крест-накрест стянутых ремнями, и с одинаково бесстрастным выражением бледных лиц.
Старший из чекистов, с льдисто-голубыми глазами и бледным змеящимся через щеку шрамом, направился к Диксу.
- Я вижу, вы приняли решение, товарищ Дикс, - сказал он бесцветным голосом вместо приветствия. - Рад, что вы не стали упорствовать в своих мелкособственнических интересах в ущерб народному делу.
Дикс пожал плечами.
- ВСЕ ДАВНО РЕШЕНО ЗА НАС И БЕЗ НАС, - ответил он. - МЫ ЛИШЬ ПОДЧИНЯЕМСЯ СИЛЕ.
Глаза чекиста чуть заметно расширились при звук его голоса, и Дикс усмехнулся про себя. Местный вершитель человеческих и нечеловеческих судеб никак не мог привыкнуть к этой черточке облика шапитшталмейстера за время их прошлых встреч.
- Тогда действуйте, - отрывисто распорядился чекист и, развернувшись на каблуках, вернулся к своим подчиненным. Там он извлек из серебряного портсигара пахитоску, закурил и стал наблюдать.
Дикс помахал рукой, и дочерна закопченный портовой буксир резво пересек акваторию, лихо развернувшись у самого берега. Опустившись на колено, Дикс принял буксирный конец от палубного матроса с азартно горящими глазами.
Зрелище, подумал он. Все здесь жаждут зрелища. И если шапито не в силах удовлетворить их запросов, все с болезненным интересом будут следить за казнью.
По жесту одного из чекистов санитарный врач прочел с листка с гербовой печатью заключение, гласящее, что слон по кличке Фобос, являющийся собственностью кооперативного предприятия "Передвижной цирк" под руководством Вацлава (Василия) Орлика, директора, и Иоганна Дикса, завхоза (Дикс поморщился - ему резал слух этот плебейский термин), признан опасным для общественного здоровья носителем возбудителя слоновьей чумы и подлежит немедленной эрадикации. Число, подпись.
Все.
На шею безучастно замершему Фобосу набросили цепь, к которой Дикс накрепко, тройным узлом-удавкой, привязал перекинутый через поперечину решетчатой конструкции буксирный конец. Чекисты отбросили папиросы. Санитарный врач заинтересованно разглядывал циферблат брегета.
Потом все разом посмотрели на Дикса. Все - даже Фобос, в глазах которого, полыхающих огнем безумия, на мгновение проглянуло осмысленное выражение.
Мольба.
Публика на столпившихся у острова лодках затаила дыхание. В затопившей весь мир ватной тишине Дикс коротко отмахнул затянутой в лайку перчатки рукой.
А потом повернулся и пошел обратно, к лодке. Чтобы не слышать, как одновременно с гудком встрепенувшегося, натягивая крепкий пеньковый конец, буксира протяжно и обреченно затрубил бедолага Фобос. Чтобы не видеть, как месят сгустившийся от чудовищности происходящего воздух толстые ноги с морщинистой, сплошь покрытой коростами серой кожей и короткими желтыми ногтями на плоских ступнях. Чтобы не слышать, как плачет Грибов, и как трещит в пальцах мрачного как туча Гогоберидзе чубук его любимой трубки.
Дикс легко столкнул лодку на воду, прыгнул в нее и мощными гребками погнал суденышко через залив - туда, где на поросшей карликовой березкой и ольховым стлаником холмистой пустоши раскинул шатер, нелепо яркий среди затопившей весь мир серости, его родной цирк-шапито.
***
В последовавшие за умерщвлением Фобоса дни время срывается в стробоскопический галоп. Отчасти в этом виновны препараты, которыми Дикс пытается унять страх, боль и отчаяние. Однако теперь, когда пан Вацлав ушел в добровольное изгнание очередного тяжкого запоя, на широкие плечи шапитшталмейстера ложится тяжкое бремя ответственности за труппу. Он не может показать свою слабость тем, кто видит в нем единственную надежду на спасение из ловушки, в которой цирк оказался прошлой осенью, с ледоставом.
Тогда торговый пароход "Артемьевск", перевозивший труппу во Владивосток после гастроли на Аляске, был остановлен в открытом море сторожевиком молодой Республики, который сопровождало судно санитарного контроля. Взошедшие на борт санинспекторы однозначно и безоговорочно диагностировали у добряка Фобоса, всеобщего любимца цирковых, симптомы слоновьей чумы. "Артемьевск" под прицелом орудий сторожевика был претворен в пестрые от молодого льда воды Анадырского залива, где труппа была высажена на берег. Там, в окрестностях Ново-Мариинска, цирковых разместили в щелястых бараках карантинной зоны.
Жить в продуваемых ветрами бараках цирковые отказались наотрез. Чекисты, ведавшие охраной карантинной зоны, позволили разбить на ее территории шатер шапито.
Прошел месяц, потом другой. Фобос был здоров, случаев заболевания среди комедиантов не случилось. В труппе начались разговоры; стихийные делегации ходоков обивали пороги лагерного начальства с прошениями о пересмотре сроков карантина. Ответы неизменно были категоричны - нет.
Бежать было некуда. На сотни верст во все стороны тянулась безжизненная тундра, в которой встречались лишь редкие поселения кочевников-луораветланов. Дорог не было, но даже если бы они и были, все грузовики труппы ушли во Владивосток вместе с "Артемьевском", спешившим убраться из высоких широт до того, как в Берингии встанет лед.
Комедианты, возмущенные столь безапелляционным с собою обращением, попытались было взбунтоваться - и тогда оказалось, что установленные на дряхлых вышках пулеметы находятся во вполне рабочем состоянии, а дремлющие обычно на посту красноармейцы прекрасно обучены с ними обращаться. Протест стоил труппе жизни пары подсобных рабочих из команды Дикса и одной из Адовых гончих. Рабочих Дикс уложил в ящики - до поры, когда можно будет вплотную заняться их ремонтом. Останки гончей предали земле, выкопав в мерзлой земле неглубокую могилу.
Волнения на какое-то время утихли.
Зима тянулась бесконечно долго. Полная тьма полярной ночи изрядно пошатнула моральный дух труппы. Начались раздоры, дележ имущества и женщин. Несколько раз темпераментные артисты доводили дело до поножовщины - но до смертоубийства так и не дошло.
Видя, что заключение за проволокой не идет на пользу этим странным гражданам молодой Республики, а также не замечая проявлений болезни ни у животных, ни у цирковых, власти дали добро на свободные перемещения в пределах Ново-Мариинска. За неделю веселого кутежа артисты умудрились распрощаться с заработанными за океаном деньгами, и над цирком замаячил призрак скорого голода - запасы кладовых подходили к концу.
Тогда, получив разрешение от властей, шапито дало одно за другим несколько представлений для немногочисленного - всего в полтысячи голов - населения городка. Когда острота первых впечатлений от феерии парада-алле притупилась, и поток охочих до зрелищ горожан подиссяк, зазывалы в сопровождении проводника-луораветлана проехали по кочевьям оленеводов и рыбаков на упряжке из Адовых гончих. В шапито повалил поток закутанных в оленьи малицы и торбаса местных, которые приносили с собой невиданные доселе гостинцы, рассчитываясь ими в неимением денег.
Шатер шапито несколько осунулся и схуднул за зиму - малочисленность населения Чукотки не позволяла кормить полуживое тело шапито привычным образом. Прежде Шатер попросту тихонько заманивал одного из тыщонки-другой зрителей в укромные, полные зубов и алчных глоток уголки своего тела, где тот бесследно пропадал, присоединяя кожу свою к тысячам кож, слагающих полог Шатра. На безрыбье шапито питалось улыбками и аплодисментами благодарной публики - а луораветланы были в этом смысле сущими детьми, открытыми, искренними и бесхитростными.
Жизнь, казалось, начинала налаживаться - но так лишь казалось.
К весне казавшийся совершенно здоровм Фобос внезапно явил развернутую картину слоновьей чумы, обезумев, покрывшись язвами и едва не затоптав Гогоберидзе. По ноздреватому льду слона спровадили подальше от греха на остров Алюмку в сопровождении героического Грибова. Зоотехник, души не чаявший в слоне, не пожелал оставлять питомца одного и закрыл его грудью, когда санитарный врач предложил расстрелять Фобоса из пулеметов, чтобы несчастное животное не мучилось.
"Слон - сердце каждого цирка", - любил приговаривать Анастас, похлопывая Фобоса по хоботу и подкармливая яблоками и мармеладом. - "Цирк кончается, когда умирает слон".
Заболели в легкой форме несколько членов труппы. Они быстро пошли на поправку - а вот среди луораветланов, имевших неосторожность посетить зимой и весной представления труппы, разразилась настоящая эпидемия. Слона решили в конце концов умертвить.
Какое-то время после этого убийства Дикс чувствует себя так, словно это его позвонки с хрустом переломились под весом необъятного тела, словно это его удушила ржавая цепь, словно это он умер вместо слона.
Он понимает, что его цирк как никогда близок к смерти.
Дикс понимает, что пришло время действовать.
Мимо летят дни - один за другим.
***
В один из этих дней Дикс обнаруживает себя сидящим на крайне неудобном, прикрученном к полу табурете в тесном кабинете, наполненном табачным дымом. Свет направленной в лицо шапитшталмейстера лампы, проходя сквозь клубы табачного тумана, не слепит глаз, а лишь приятно нагревает металл маски.
Человек, отделенный от Дикса широкой столешницей, кажется призрачным силуэтом на фоне сгустившейся в углах мглы. Портрет вождя на стене позади стола нависает темной иконой. Огонек папиросы разгорается и пригасает тусклым маяком среди пластов дыма.
- Имя? - спрашивает силуэт, и Дикс отвечает:
- ДИКС. ИОГАНН ДИКС.
- Происхождение?
Дикс пожимает плечами.
- "ИЗ ЦИРКОВЫХ" ПОДОЙДЕТ?
Скребущее бумагу перо продолжает свой бег по линованным строчкам допросного бланка.
- Год рождения?
- ОДНА ТЫСЯЧА ВОСЕМЬСОТ ВОСЕМДЕСЯТ...
- Образование?
- СПЕЦИАЛЬНОЕ. ВЕСЬМА.
Пауза. Пометки.
- Партийная принадлежность?
Пожатие плечами.
- Запишем - беспартийный. Так?
- ЗАПИШИТЕ. ТАК.
- Политические взгляды?
- НЕ ИНТЕРЕСУЮСЬ.
- Ну-ну... Служба в царской армии?
- ПРИЗЫВАЛСЯ. ВОЕВАЛ НА ФРОНТАХ МИРОВОЙ. КОМИССОВАН ПО УВЕЧЬЮ В ТЫСЯЧА ДЕВЯТЬСОТ ЧЕТЫРНАДЦАТОМ.
- Ну и каково было воевать против соотечественников, мастер Дикс?
Пожатие плечами.
- ОНИ БЫЛИ МНЕ СООТЕЧЕСТВЕННИКАМИ В ТОЙ ЖЕ МЕРЕ, ЧТО И ВАМ. МОИ ПРЕДКИ ЖИВУТ В РОССИИ ДВА СТОЛЕТИЯ. МОЙ ДОМ ЗДЕСЬ, И МОИМ ДОЛГОМ БЫЛО ЗАЩИЩАТЬ ЕГО.
- Род ваших занятий в настоящее время?
- ВЫ ЗНАЕТЕ И САМИ, ГРАЖДАНИН КОМИССАР.
- Отвечайте на вопрос.
- ШАПИТШТАЛМЕЙСТЕР. ОТВЕЧАЮ ЗА УСТАНОВКУ ШАПИТО, РУКОВОЖУ РАБОТОЙ КОМАНДЫ ГРУЗЧИКОВ И УНИФОРМИСТОВ.
- В каких отношениях состоите с прочими членами труппы?
- В САМЫХ РАЗНЫХ. ВСЯ ПАЛИТРА ЧУВСТВ - ОТ ПРЕЗРЕНИЯ И НЕНАВИСТИ ДО ЛЮБВИ.
Скрип пера замедляется. Потом перо останавливается совсем.
- Да, - отвечает чекист. - Иначе в чем был бы смысл всего вашего нелепого сидения здесь, в Заполярье? И конкретно в этом кабинете?
- ИМЯ? - спрашивает Дикс.
Когда чекист отвечает на его вопрос, Диксу наконец все становится ясным.
Теперь он знает, как действовать дальше.
***
В последующие несколько дней Дикс разворачивает бурную деятельность. Он знает, что за ним постоянно следят - однако и сам он начинает свежим взглядом присматриваться к окружающему.
Он подмечает определенную систему в ежедневных выездах в тундру - за пределы обнесенного колючей проволокой периметра на холмах - товарищей в кожанах и портупеях. На паре нещадно тарахтящих моноциклетов те переваливают через гряду холмов поутру и к вечеру возвращаются обратно.
Проскользнув дождливым утром сквозь редкое оцепление красноармейцев, Дикс следует за прущими напролом сквозь заросли стланика одноколесными машинами, не отставая от них на своих длинных неутомимых ногах. На гребне следующей цепи холмов он останавливается в изумлении.
От подножия холма под его ногами отверзается гигантская старая воронка с оплывшими пологими склонами, поросшими карликовыми березками, талиной и ольхой. Поперечником воронка не меньше, чем в полверсты. На ее краях выстроены приземистые корпуса с ажурными мачтами над ними - такие Дикс видел в Москве, нужны они были для радиотелеграфии и назывались башнями Попова.
В центре воронки косо смотрит в небо продолговатый цилиндр зеленоватого металла, оперенный понизу короткими крыльями. Вершина цилиндра заострена наподобие носа цеппелина. Размером цилиндр больше любого из виденных прежде Диксом дирижаблей.
Дикс кое-что смыслит в механике. Дикс понимает, что такая машина не может быть построена ни одним из существующих ныне режимов. Дикс умеет сопоставлять факты и делать из них верные выводы.
Он вспоминает старые бараки в карантинной зоне и тяжелые пулеметы на вышках - такие, что и впрямь могут запросто уложить существо размером со слона. На покрытой тускло отблескивающей окалиной стене цилиндра он видит распахнутую дверь с поднимающейся к ней аппарелью. И дверь, и аппарель позволяют пользоваться ими существу как раз такого размера.
Он вспоминает рассказы луораветланов про войну белых бородачей и многоруких небесных людей, случившуюся давным-давно. Он помнит рисунок слоноголового бога Ганеши, который с удивлением обнаружил в жилище Теневиля - шамана-оленевода, неожиданно смышленого и любознательного для обитателя тундры, с которым общался во время своей экспедиции сам Тан-Богораз, подаривший ему этот рисунок. Теневиль, умница, самородок, Леонардо Заполярья, был совершенно убежден в существовании слоноголовых богов. Об этом он много раз рассказывал Диксу, который стал желанным гостем в его чуме после того, как отведал копальхен - смертельное для чужаков блюдо из гнилого моржовьего мяса - и остался живым и здоровым.
"Такие же, только длинных носов у них больше, и растут они у них вместо рук!" - в лицах показывал небесных людей Теневиль, а его дети, юный богатырь Умкы и хрупкая Гитиннэвыт, которую Дикс никак не мог назвать иначе как Ниу, весело хохотали.
Сейчас Умкэ, сваленный слоновьим энцефалитом, лежит в коме, а красавица Ниу повредилась умом от горя. Теневиль безутешен и денно и нощно просит у богов здоровья или быстрой смерти для своих детей.
Все это проносится сейчас в голове у Дикса, и он сам явственно слышит, как щелкают шестеренки и гудит магнето под крышкой его черепа.
Он понимает наконец, почему его цирковой народ, его племя шапито ...его дети вынуждены были провести безрадостную зиму среди снега, льда и тьмы.
Он понимает, откуда взялась смертельная болезнь у привитого слона - и почему проявилась она только теперь, когда тем, кому было нужно что-то странное от циркачей, надоело ждать, и они решили действовать, используя в качестве орудия его, Иоганна Дикса, шапитшталмейстера, полубога в цирковой иерархии.
Он понимает, почему маячат на горизонте в территориальных водах Республики азиатский и американский линкоры, а в небе висит дирижабль европейской постройки без опознавательных знаков.
Стервятники пожаловали на раздел добычи. Все просто. Кусок пирога получит тот, кто окажется смышленее и сильнее. Все очевидно.
Так же, как очевидно и то, что горстка кочующих цирковых окажется ненужной помехой и лишним свидетелем для победителя.
Но Дикс тоже смышлен и силен. Он умеет выживать.
За его спиной хрустит ветка.
Обернувшись, Дикс видит нацеленное ему в лицо дуло маузера, бесконечно длинное и глубокое. Поверх вороненой стали на него холодно смотрят безжалостные голубые глаза.
- Мы рассчитывали на ваше сотрудничество, мастер Дикс, - говорит чекист, прежде чем спустить курок. - Но не на ваше любопытство.
Иоганн Дикс умеет двигаться быстро. Он пропускает пулю мимо щеки и отнимает у чекиста пистолет быстрее, чем тот успевает моргнуть.
- Я ТОЖЕ РАССЧИТЫВАЛ НА СОТРУДНИЧЕСТВО, НО ВИЖУ ЛИШЬ ОБМАН, - шепчет он в ухо человеку в кожанке.
Трое красноармейцев, которые стоят позади чекиста и держат Дикса на прицеле, одновременно стреляют из винтовок. Дикс легко уклоняется от их выстрелов и швыряет солдат вместе с ружьями далеко в тундру.
Лицо чекиста перекошено страхом и бешенством. Он начинает было что-то говорить, а потом, увидев что-то за спиной шапитшталмейстера, валится ничком в кустарник. Гром выстрелов заглушает шум двигателя ползущего по противоположному склону воронки броневика на гусеничном ходу. Спаренные стволы пулемета в низкой башенке выцеливают Дикса. Свинец выкашивает стланик на вершине холма, но Дикса уже нет там.
Зажав подмышкой рослого чекиста, Дикс огромными прыжками мчится вниз по склону, напролом через кусты, мечась из стороны в сторону на случай, если вдруг броневик сможет подняться на вершину холма. Выстрелов не следует. Дикс останавливается в неглубокой ложбинке. Дыхание его совершенно ровно.
Чекист смотрит на него со смесью ужаса и восторга.
- Вы чудовище, Дикс, - выдыхает он наконец.
Дикс пожимает плечами.
- Я ЗНАЮ, - только и говорит он. Потом добавляет: - Я НУЖЕН ВАМ, ГРАЖДАНИН КОМИССАР. А ВЫ МНЕ ТЕПЕРЬ ДОЛЖНЫ.
- Чего ты хочешь? - спрашивает чекист.
- СВОБОДЫ ДЛЯ МОИХ ЛЮДЕЙ, - отвечает Дикс.
- Это невозможно, - говорит чекист, и Дикс видит, что сейчас он не лукавит.
- ПРОСТО НЕ МЕШАЙТЕ МНЕ, КОМИССАР, - говорит он наконец.
Потом поворачивается и мчится сквозь тундру в направлении залива.
Теперь он знает, что делать.
***
В тот же день в Ново-Мариинске шапитшталмейстер Дикс разворачивает бурную деятельность.
Сделав рейд по злачным местам Ново-Мариинска, он обзаводится несколькими сомнительными, но несомненно полезными знакомствами. Заручившись поддержкой находящегося в подпитии начальника радиотелеграфной службы, Дикс отправляет несколько радиограмм. Потом долго наблюдает в бинокль за морем и небом. Удовлетворившись увиденным, отправляется на заброшенный угольный карьер, где производит обмен с полупьяным начкаром. В результате из рук в руки переходят некий увесистый сундучок и тонна динамита в деревянных ящиках. Динамит уезжает в шапито на подводе, запряженной десятком Адовых гончих. На складе местного рыбзавода Диксом некоторое время назад откуплено место на леднике, откуда Адовы же гончие перетаскивают на волокуше в неизвестном направлении закутанный в мешковину бесформенный сверток поистине необъятного размера. В кузнице по сходной цене шапитшталмейстер приобретает гору всевозможных блоков, шкивов и рычажных передач от сломанных механизмов.
Мастер Дикс не теряет ни минуты. Ему предстоит еще несколько важных встреч.
***
С вершины доминирующего над Ново-Мариинском холма открывается вид на безрадостно-серую гладь Анадырского лимана, но Дикса сейчас интересует отнюдь не приевшийся за долгие месяцы зимовки пейзаж.
До стойбища луораветланов еще полдня ходу. Весь путь Дикс рассчитывает пройти за пару часов. Адовы гончие, рассыпавшись полукругом, сопровождают его. Они нужны Диксу вовсе не для собственной безопасности - со всем, что только можно встретить в тундре, включая чекистов, Дикс способен справиться и сам. У него иные планы в отношении этих похожих на обтянутые пергаментом скелеты псов.
Жилище Теневиля напоминает шапито. Это шатер из множества оленьих шкур на каркасе из дерева, китовой кости и бивней давно вымерших волосатых слонов, которые попадаются в мерзлоте. Ездовые собаки луораветланского шамана-пастуха бросаются врассыпную, едва завидя Адовых гончих.
Хозяин выходит наружу. Он крепок, но черты его лица изборождены морщинами горя. Тяжкий дух болезни вырывается из-под полога шатра.
- Однако, здравствуй, железный человек, - говорит Теневиль.
Дикс осторожно обнимает сухопарого луораветлана.
- ЗДРАВСТВУЙ, ТЕНЕВИЛЬ, - говорит он. - КАК ДЕТИ?
Теневиль плачет без слов.
- Я испробовал все средства и молитвы, - отвечает он. - Боги не слышат меня. Я подумываю о милосердной смерти для сына. Дочь сошла с ума, но может быть, кто-нибудь возьмет ее, и дети ее будут людьми.
- Я ПРИШЕЛ, ЧТОБЫ ПОМОЧЬ ТЕБЕ, ТЕНЕВИЛЬ, - говорит Дикс. - НО МНЕ ПРИДЕТСЯ ЗАБРАТЬ ТВОИХ СЫНА И ДОЧЬ.
Когда по щекам шамана начинают течь слезы радости, Дикс остро ощущает себя подлецом.
- СЫН ВЕРНЕТСЯ К ТЕБЕ, НО НИКОГДА УЖЕ ОН НЕ БУДЕТ ТАКИМ, КАК ПРЕЖДЕ, - говорит Дикс. - НО У ТВОЕГО НАРОДА БУДЕТ СВОЙ СЛОНОГОЛОВЫЙ БОГ. ДОЧЬ Я УВЕЗУ С СОБОЙ. НЕГОЖЕ ПОЗВОЛЯТЬ КОМУ-ТО НАДРУГАТЬСЯ НАД НЕЙ, ИСПОЛЬЗОВАВ НЕРАЗУМНОЕ ДИТЯ, КАК ВЗРОСЛУЮ ЖЕНЩИНУ.
- Гитиннэвыт родит тебе хороших детей, - говорит Теневиль.
Дикс только и может, что кивнуть. В горле стоит горький ком.
- Помоги им, - просит шаман.
Потом спрашивает:
- Что ты хочешь взамен, бог из цветного чума?
Дикс объясняет ему.
Некоторое время спустя он размашисто шагает обратно к ненавистному морю. Адовы гончие резво тащат волокушу, на которой, укутанный в шкуры, мечется в горячечном бреду богатырь Умкэ. Рядом, разговаривая и смеясь сама с собою, поспешает хрупкая, как былинка, красавица Ниу в расшитой бисером меховой рубахе. Дикс украдкой любуется ею, сжимая в руке две свернутых в трубку полоски пергамента, которые Теневиль покрыл символами изобретенного им же самим письма. В них заключена магия сурового края и моря, большую часть года спящего подо льдом.
Дикс спешит домой.
Теперь ему позарез нужен кит.
На все про все у него неделя.
***
Китобойцем "Анадырь" командует наемник-американец по фамилии Койнс.
Дикс покупает у него кашалота, платя золотом и вдвойне. Кашалот нужен ему живым. Койнс качает седой патлатой головой.
- Ты гребаный псих, Железная Морда, - только и говорит он. - Я тебе что - капитан, мать его, Ахав?! Как ты это себе представляешь? Это же сраный Моби, мать его, Дик.
- ПОТОМУ Я И ПЛАЧУ ТЕБЕ СТОЛЬКО, - невозмутимо отвечает Дикс. - А ВОТ СНАДОБЬЕ, КОТОРЫМ ТЫ НАЧИНИШЬ НАКОНЕЧНИК ГАРПУНА. КИТ УСНЕТ, И ТЫ ДОСТАВИШЬ ЕГО МНЕ.
- Ты проверял его, это снадобье? - негодует Койнс, но видно, что он близок к тому, чтобы согласиться. Больно увесист мешочек в стальной лапище шапитшталмейстера, больно заманчиво его предложение.
- ПРОВЕРЯЛ, - отвечает Дикс. - НА СОБАКАХ.
Койнс косится на рыскающих по причалу, у которого ошвартован "АНАДЫРЬ", Адовых гончих.
- Ууу, дьяволовы отродья, - бормочет он себе под нос и запускает пятерню в гриву на затылке. - Эх, была не была! По рукам!
И едва успевает поймать приятно звякнувший мешочек, пущенный ему в лицо.
- А что я скажу начальству? - бросает он в спину уходящему Диксу.
- ТЕПЕРЬ ТЫ САМ СЕБЕ НАЧАЛЬСТВО, - не оборачиваясь, отвечает тот, и Койнс знает, что он прав, потому что на золото, которое он только что получил, можно купить и "Анадырь", и "Селину", и китобазу вместе взятые. Его подмывает отдать концы и сей же час махнуть на Аляску, но он помнит о том, что Дикс - дьявол в человеческом обличье.
Назавтра он добывает Диксу кашалота. Живого кашалота, как тот и просил.
Никто не отказывает Диксу.
В заброшенном доке распят на канатах погруженный в наркотическую дрему кашалот. Койнс отослал команду в кабак. Проклятые остолопы, ясное дело, растреплют все кому ни попадя, стоит им принять на грудь, но раз Дикс сказал, что это уже не важно, значит, так тому и быть.
На причале только они вдвоем. Не видно даже чертовых псов, которые в последние дни и на шаг не отходят от железного истукана. В руках у Койнса пальма - широкое длинное лезвие с бритвенно-острой заточкой, насаженное на копейное древко.
- СПЕРМАЦЕТ, - говорит Дикс. - ВЫКАЧИВАЙ СПЕРМАЦЕТ. НА НЕГО ВСЕГДА НАЙДЕТСЯ ПОКУПАТЕЛЬ. ЛИШНЯЯ КОПЕЙКА ВСЕГДА ПРИГОДИТСЯ, А ТУТ СКОРО СТАНЕТ ЖАРКОВАТО, И ПРИДЕТСЯ ИСКАТЬ МЕСТЕЧКО ПОСПОКОЙНЕЕ.
- Ладно, как скажешь, - пожимает плечами Койнс.
В пару взмахов своей пальмой он отваливает здоровенный лоскут китовой плоти и втыкает заостренный наконечник шланга в обнажившуюся серовато-белую, пряно пахнущую массу. Стучит насос, бочки начинают наполняться, а голова исполина спустя несколько минут явственно изменяет очертания - словно проваливается внутрь самой себя.
- ПОЖАЛУЙСТА, ОСТОРОЖНЕЕ С ГОЛОВОЙ, - попросил Дикс. - ПУСТЬ РАЗРЕЗ ОСТАНЕТСЯ ЕДИНСТВЕННЫМ. ТАК НАДО.
- Но так не слишком удобно, - пытается возразить Койнс, но Дикс поворачивается к нему, пронзая тяжким взглядом невидимых за гоглами глаз. Койнс спешит сказать: - Конечно, раз ты просишь, какой разговор?..
Дикс коротко кивает, хлопает его по плечу и вкладывает ему в кулак пару тускло взблеснувших червоным золотом монет.
- ЗА НЕУДОБСТВА, - говорит Дикс. - НО ТЫ УЖ ПОСТАРАЙСЯ, ЛАДНО?
Потом он говорит Койнсу, что делать дальше. Неодобрительно посматривая на груду ржавого железа, которое Дикс невесть зачем притащил в док явно со свалки, капитан принимается за грязную работу.
Диксу не задают вопросов.
Ему просто подчиняются, а потом живут дальше.
Долго и счастливо.
***
В лабиринте бесчисленных подсобных помещений шапито, окружающих манеж, Дикс ориентируется с легкостью, приобретенной долгими годами работы шапитшталмейстером.
В одном из темных закутков он отыскивает альбиноса. Москитус Альбино-Либидо занимается самосозерцанием у огромного зеркала. Мышцы бугрятся и выпирают из-под белоснежного трико. По лишенной пигмента коже в чарующем танце ползут узоры татуировок. Им вторят неясные узоры, переползающие с места на место по нависающим складкам кожи, из которой сшит шатер.
- ТЫ МНЕ НУЖЕН, - говорит Дикс, и Альбино тут же прекращает играть в Нарцисса.
- Кого надо убить? - с усмешкой на бескровных губах спрашивает он.
- МЕНЯ СЕЙЧАС ИНТЕРЕСУЕТ ТВОЙ ТАЛАНТ ТАКСИДЕРМИСТА, - отвечает Дикс. Украдкой бросив взгляд на складки плоти Шатра - дело рук своих - Альбино коротко кивает шапитшталмейстеру.
- Конечно, Иоганн. Кого будем шкурить?
Все тем же лабиринтом проходов Дикс выводит альбиноса наружу. Бок о бок они идут к одному из лагерных бараков.
- ВОТ, - говорит Дикс, когда они оказываются внутри.
- Матерь божья?! - кричит альбинос, когда его взору открывается лежащая на дощатом настиле безжизненная туша. - Это же бедняга Фобос! Эгей, да ведь он мертвый!
- МНЕ ЛИ НЕ ЗНАТЬ, - с горечью отвечает Дикс, глядя в пол.
Альбино обходит гору мертвой плоти кругом.
- Ну и вонища, - морщит он нос. Потом его глаза округляются.
- А это еще кто? - кричит он снова. - Какого дьявола ты притащил сюда туземного пацана? Эгей, да он ведь еще живой, хоть ему и недолго оставалось уже!
Альбино разворачивается к Диксу всем корпусом. Дикс видит, как мечутся в лихорадочном возбуждении татуировки на его снежно-белой коже.
- Ты что же, мастер, хочешь, чтобы я занялся на старости лет вивисекцией?! - спрашивает альбинос, заранее зная, что ответ ему не понравится.
- ИМЕННО, - отвечает Дикс.
В его пальцах словно из ниоткуда появляется веер очень острых блестящих предметов.
Вздохнув, Альбино берется за работу.
- И какого хрена ты наволок сюда всю эту кучу ржавых железяк, - раздраженно ворчит он, делая первый разрез, но Дикс молчит, разводя края раны крючьями.
Молодой луораветлан стонет и мечется в бреду.
***
Еще одна встреча в темном подбрющье шапито.
Человек-спрут сидит на краю бочки, в которой он проводит на потеху публике ярмарочные дни. Сейчас бочка пуста, и уродец то и дело опускает в нее одно из щупалец, каждый раз ухая с явственным облегчением.
- Я НИКОГДА НЕ СПРАШИВАЛ У ТЕБЯ, КТО ТЫ И ЧТО ТЫ, - говорит ему Дикс. - Я НЕ СПРАШИВАЛ ТЕБЯ, ОТКУДА ТЫ ВЗЯЛСЯ, ПОЧЕМУ НЕНАВИДИШЬ ВОДУ, ХОТЯ ВЫНУЖДЕН В НЕЙ ПОСТОЯННО СИДЕТЬ, И ЗАЧЕМ НАНЕС СЕБЕ ВСЕ ЭТИ УВЕЧЬЯ, СТРЕМЯСЬ УМЕНЬШИТЬ СВОЕ УРОДСТВО И СТАТЬ ПОХОЖИМ НА ЧЕЛОВЕКА. НЕ СПРОШУ И ТЕПЕРЬ.
- Спасибо, - отвечает Человек-спрут.
Его щупальца теперь связываются в сложные узлы, и Диксу все время кажется, что он вот-вот сам же себя ими и удушит. Голос Человека-спрута, когда его слышат только цирковые, звучит совсем не похоже на то утробное уханье, которым он пугает публику. Он стрекочет, словно кузнечик, присвистывает и пришептывает - как если бы у него были повреждены голосовые связки. Его толстую шею пересекает белесый шрам.
- Я СПРОШУ ТЕБЯ ВОТ О ЧЕМ, - продолжает Дикс. - ЗАЧЕМ ТЫ НУЖЕН ИМ?
Он не уточняет, кому именно. Но Человек-спрут понимает его.
- Им нужен не я, - говорит он, помедлив. - Им нужно то...
- ...ЧТО ЛЕЖИТ ЗА ХОЛМАМИ В ТУНДРЕ?
Дикс не спрашивает сейчас. Просто уточняет.
- Да, - отвечает Человек-спрут. В его огромных глазах застыла печаль.
- ТЫ УЖЕ БЫЛ ЗДЕСЬ КОГДА-ТО. КОГДА-ТО ДАВНО, - продолжает утверждать Дикс.
- Да, - выдыхает Человек-спрут. - И теперь они заставили меня вернуться сюда.
- ЗАТАЩИВ СЮДА ВСЕХ НАС, - кивает Дикс. - НО ПОЧЕМУ ОНИ НЕ ЗАБРАЛИ ТЕБЯ СРАЗУ?
- Я выгляжу теперь совсем не так, как прежде, - с горькой усмешкой в голосе говорит Человек-спрут. - Я и впрямь похож на циркового уродца. Должно быть, они не были уверены до конца. И они очень боятся тебя, мастер Дикс.
Из-под маски донесся смешок.
- ДОЛЖНО БЫТЬ. НО Я ВСЕ РАВНО НЕ МОГУ ПОНЯТЬ, К ЧЕМУ ВСЕ ТАК УСЛОЖНЯТЬ. ВСЕ ФАКТЫ ГОВОРЯТ О ТОМ, ЧТО ИМ НУЖЕН ТЫ. НО МНЕ НЕЯСНО, ПОЧЕМУ. ГОРАЗДО ПРОЩЕ ПРЕДПОЛОЖИТЬ, ЧТО ИМ ЧТО-ТО НУЖНО ОТ НАС, НЕ ТЫ, ЧТОТО ИНОЕ, - размышляет вслух Дикс. - ЧТО-ТО ВАЖНОЕ, ЧТО-ТО, ЧТО У НАС ЕСТЬ, ПУСТЬ ДАЖЕ МЫ ОБ ЭТОМ НЕ ЗНАЕМ. ИНАЧЕ КАКОЙ СМЫСЛ ДЕРЖАТЬ НАС ЗДЕСЬ. КАКОЙ СМЫСЛ ВО ВСЕЙ ЭТОЙ МИСТИФИКАЦИИ С БОЛЕЗНЬЮ?
- Им нужен я, - упрямо говорит Человек-спрут.
- ГЛУПОСТИ, - сказал Дикс. - С ЧЕГО ТЫ ВЗЯЛ? ТЫ НЕ УНИКАЛЕН. В ЕВРОПЕ ПОЛНО ВАШЕГО БРАТА, И В АМЕРИКЕ ТОЖЕ. ДАЖЕ ЗДЕСЬ БЫЛО ПОЛНЫМ-ПОЛНО ВАШИХ...
- Но все они здесь умерли, - возражает Человек-спрут. - И в карантинной зоне на Тунгуске тоже. Русские очень жестко взялись за нас при посадке. Исследовать нас у них получилось на славу. Но все равно ничего у них не вышло. И поэтому им нужен я.
- НО ПОЧЕМУ? - спрашивает Дикс. - ПОЧЕМУ - ТЫ?
- Я - пилот, - отвечает Человек-спрут. - Кто владеет небом, владеет миром. Молодой Республике в окружении врагов это жизненно необходимо. Поэтому нас никогда не выпустят отсюда - красные ли, империалисты ли. Весь мир против нас, Дикс.
- И ВСЕ ЭТО ИЗ-ЗА ТЕБЯ, - медленно говорит Дикс.
- Что ты будешь делать, Иоганн? - спрашивает его Человек-спрут, помолчав. - Отдашь меня им?
- НЕТ, - отвечает Дикс. - ПОТОМУ ЧТО ЭТО ПОГУБИТ ТЕБЯ И НЕ СПАСЕТ НАС. Я НЕ ИУДА.