Тихонов Александр Александрович. На вечном наречье (Книга стихов, 2020)

Александр Тихонов

НА ВЕЧНОМ НАРЕЧЬЕ

книга стихов

ISBN 978-5-8042-0651-3

(Тихонов А.А. На вечном наречье: книга стихов. - Омск, 2020. - 84 с.)

Вторая книга стихов молодого омского поэта. Автор стремится осмыслить противоречивую действительность, уловить связь между поколениями и эпохами, понять особый "говор" времени, его вечное наречие.

I. ВРЕМЯ СТАНОВИТСЯ МНОЙ

* * *

Время спрессовано. Время становится мной.

Лязгнув засовами, дверь отпирает Всевышний.

Я - настоящее. Холод гудит за спиной.

Холод вселенский, космический. Страшный и лишний.

В будущем тоже сквозят над планетой ветра.

Скрыто грядущее. Мне не добраться до сути.

Время спрессовано. В сердце вжимается страх.

Можно бояться, за это никто не осудит...

"Было иль не было","будет - не будет" - потом

Стану гадать, повзрослев и печалясь всё чаще.

Год девяностый, р.п. Большеречье, роддом.

Мир познаю и живу сам собой - настоящим.

* * *

Сшибаясь, проносятся острые, рваные льдины.

Так дышит Иртыш, пробуждаясь от тяжкого сна.

Мы вовсе не хлебом и даже не солью едины,

Но ветром таёжным, с которым к нам мчится весна.

Из южных широт возвращаются звонкие стаи.

Без них на душе, как в скворечне, сквозил неуют.

Не хлебом единым... Мир гибнет и вновь прорастает.

А птицы о счастье в любую погоду поют.

Но в час расставанья, когда расстоянья и вьюги,

О чём им, пернатым, вещает солёный прибой?

И хлебные нивы о чём тихо шепчут на юге?

Быть может о нас с непонятной, но яркой судьбой.

Не хлебом, не солью... Но радостью вечного чуда!

Хоть мысль на излёте старательно метит в висок

И колются льдины, и бьются, как бьётся посуда.

А в венах блуждает весенний берёзовый сок.

* * *

Нежную мякоть рассвета

Солнце кусает несмело.

Тонкими пальцами веток

Лес шевелит онемелый.

Мир потянулся и ожил

В зябком предчувствии мая.

Клейкие листики тоже

Жизнь понимают.

В НАЧАЛЕ

Играет ветер на одной струне.

Густеют облака на горизонте.

И девушка, спешащая ко мне,

Нарочно

забывает

дома

зонтик.

* * *

Жизнь уходит в драму то и дело.

Дядя Ваня на язык остёр:

Говорит, мол, чайка пролетела

Над вишнёвым садом трёх сестёр.

Промелькнула искоркой надежды,

Сполохами прожитых зарниц,

И остыла словом где-то между

Сжатых губ и сомкнутых страниц.

Никакой заумной подоплёки,

Лишь вопрос, тягучий, как смола:

Отчего наводит грусть далёкий,

Лёгкий росчерк птичьего крыла?..

* * *

Возле трассы, за кладбищем - новенький спальный район.

Чтоб доехать до центра, за час до рассвета встаём.

Дышит гарью завод в слюдяное оконце моё.

Шумный город не спит и окраинам спать не даёт.

И живые завидуют мёртвым, лежащим вблизи.

И в тягучем безверье библейское что-то сквозит.

А у стен новостроек, из грунта пробившись едва,

Рвутся к небу цветы. Почему-то всё время их два...

Нет же, стой! Погоди...Не части, я тебе расскажу,

Как, проснувшись средь ночи, по комнате долго хожу.

Я живу в самом центре, встаю без пятнадцати семь,

И завидовать мёртвым не тянет. Не тянет совсем.

Но порой снится разное. В доме напротив окно

Вдруг зажглось. Может, там также крутят немое кино

И сосед просыпается, щурясь на свет ночника.

А района за кладбищем нет даже в планах пока.

* * *

Кате

По ржавым крышам города идти,

Эмоции листать, как ленту "Твиттера".

Под звёздами, уставшими светить,

Поймать твою ладонь на полпути,

Почувствовать, что холодно без свитера.

Обняться - так теплей тебе и мне -

И ждать, пока рассвет разогревается.

Усталым звёздам в зябкой вышине

Желанье загадать желанья нет.

Всё сбудется без них. Уже сбывается!

* * *

Тише, чем ветер про штиль кораблю поёт,

Тише, чем время

в песочных часах шуршит,

Тише, чем жизнь неуклонно берёт своё -

Шёпот однажды забытой в тебе души.

Где-то внутри, за сплетеньем тягучих жил,

Там, меж костей

и клокочущих кровью вен,

Вечный ребёнок,

твой ангельский слепок, жил.

Ты и не знаешь, кого поселить взамен.

Он вдруг ушёл... Пустотой захлебнулся лифт.

Кошкою бродит по комнате тишина.

Вечный ребёнок капризен был и тосклив.

Ты повзрослела, но радости лишена.

* * *

Я иду расставаться с тобой.

С неба сыплет противная морось.

Кто сказал, что мы сшиты судьбой

И отныне не выживем порознь?

Кто сказал, мол, уступки нужны,

Чтоб самим не распасться на части?..

Как мы были чисты и нежны,

Как хотелось нам общего счастья!

Кто сказал, что мы сшиты судьбой?

Я сказал. Не боюсь повториться.

Вроде, шел расставаться с тобой.

Оказалось - мириться.

* * *

Мы не искали истину в вине,

В пустых обидах и потухших окнах.

Осенний день заглядывал извне,

Как зонт бездомный: выстыв и промокнув.

Нервически моргали фонари,

Искрили струны и гудели трубы -

Мы слушали дурное попурри

Знакомой по весенним ливням группы.

Сыграй нам, дождь... Как долго я и ты

Стремились прочь из замкнутого круга!

В однушке съёмной, на краю мечты,

Мы истину нашли, поняв друг друга.

А может, растворились в октябре,

В тоске, вдруг ставшей нормой для обоих.

Я помню только: рёбра батарей,

Чудной узор на выцветших обоях...

* * *

Когда дожди слизнули горизонт

И опустели вымокшие дачи,

Меж нами юркнул скользкий чёрный зонт,

Как чёрный кот - предвестник неудачи.

Мы жили наобум, и на авось

Надеялись в привычном неуюте.

Тоскливый дождь пронизывал насквозь,

И ты глядела сквозь меня, а люди

За окнами метались в темноте,

Ловили морось, впитывая жадно

Безвременье, где мы уже не те,

Что были раньше по законам жанра.

Так почему застыли у окна,

Как прежде руки друг о друга грея,

И наглой чёрной кошкой тишина

К остывшим чувствам льнёт и к батареям?

* * *

Заблудились в обманчивой осени, в сумерках ранних,

И уже не понять, где мы встретим грядущую зиму.

Пара слов на экране мобильного лечит и ранит.

Нам тоскливо, конечно, но, в общем, вполне выносимо.

И сквозь рваные сумерки, горечь молчания злого,

Неосознанно рвёмся друг к другу, страдая нелепо.

Телефонная сеть передаст два спасительных слова:

"Купи хлеба".

* * *

Всё можно исправить, вернуться, начать сначала,

Забыть, что кричал я и что ты в ответ кричала,

Придумать предлоги и поводы быть друг с другом,

Чтоб лодочка быта, мелькнувшая у причала,

На окрики с горького берега отвечала,

И чтоб голова, как когда-то, от счастья - кругом.

Придумать предлоги и поводы быть друг с другом.

Но хлюпают вёсла в белёсом густом тумане,

Ключи в ожидании дома звенят в кармане...

От съёмной квартиры, где я никому не нужен,

Квартиры, в которой лишь эхо впустую плещет,

И помнят тебя привезённые в сумках вещи.

А море проблем снова кажется меньше лужи.

Придумать предлоги и поводы. Знать, что нужен.

* * *

Сквозь сырость промозглого дня просочился домой:

Знакомые звуки и запахи, скрип половицы.

В открытую форточку веет грядущей зимой,

И лёгкая штора как лёгкая белая птица

Мне машет крылом.

По лунным дорожкам пройдусь через кухню и зал,

Чтоб вспомнить на ощупь нехитрые грани уюта.

За годы сомнений так много тебе не сказал.

Сквозь штормы и штили мы двигались в разных каютах

Нелепых проблем.

Теперь за окном расплескался октябрьский шум.

Ты знаешь, я с детства над собственной жизнью не плакал.

Я, может, сейчас ожиданием встречи дышу,

И белая штора подобием белого флага

Трепещет в ночи.

Пусть "парус белеет", но бури уже не ищу.

Довольно нам штормов, и ссор, и нелепых истерик.

Прощаю тебя, да вот только себя не прощу.

За окнами ночь всё прозрачней, всё призрачней берег.

Спасительный берег.

* * *

День тусклый и серый, как взгляд старика.

Морщинится небо над городом.

Подёрнулась рябью седая река.

Век осени беден и короток.

Собака бездомная резво трусит

По первому снегу, по холоду.

Дворняге зима лютой смертью грозит,

А если и выживет - голодом.

След пёсий ложится поверх белизны,

Вокруг теплотрассы подтаявшей.

Когда ещё будет цветенье весны,

И солнце проглянет когда ещё?..

* * *

Берег кисельный: тепло и топко,

Сладко от молока.

Лебеди-гуси над узкой тропкой

Тянутся в облака.

Буду бежать сквозь лесное диво,

Сквозь записной лубок.

Буду катиться в овраг с крапивой -

Сам себе колобок.

Друг позвонил: "Может, водки бахнем?

Дома сейчас раздрай...".

Речка молочная детством пахнет.

Сказка, не умирай!

* * *

Вырвав из горла города лязг и скрип,

Поезд сорвался с места, беря разгон.

В городе N ипотека у всех и грипп.

В городе N прицепили пустой вагон.

Хочется в тамбуре хлипкую дверь отжать.

Там, за последней преградой - закат поспел.

Кто-то пытался на поезде убежать,

Скрыться от города. Видимо, не успел.

Словно пути для него поросли быльём,

Не помогла ни одна из дорожных карт.

Лишь проводница кому-то несёт бельё.

Ей-то известно,

что вся наша жизнь - плацкарт.

II. ХИТРЫЙ РЫНОК

* * *

Высоко-высоко, где небесная синь так густа,

Что в ней вязнут кометы, планеты и прочие тверди,

Одинокая звёздочка, нам семафорить устав,

Сорвалась с небосвода и тут же скользнула в бессмертье.

В ледяной тишине наблюдала веками она,

Как в запретную высь мы стремились, надежды лелея.

Златокудрый парнишка увидел её из окна

И звезда засияла, в ребёнке признав Галилея.

Может, звёздочка знала, о чём нам неведомо, но

Мы глаза поднимали так редко к далёким светилам.

А теперь поглядели, но пусто вверху и темно.

Показалось, та звёздочка нам никогда не светила.

Показалось...

* * *

Казалось, юность поросла быльём,

Но жажда чуда всё куда-то манит.

С утра соседка вешает бельё

И простыни - как паруса в тумане...

Не хочется быть нудным ворчуном,

Размениваясь на дела и вещи.

Я распахнул рассветное окно,

А там, в тумане - паруса трепещут!

* * *

Чьей-то улыбкой становится дождь грибной,

Чьим-то подарком - цветы полевые, но...

Время вернулось к началу, угрюмый Ной

Строит ковчег и настырно твердит одно:

"Хляби разверзнутся, будет шуметь вода.

Много её утекло с допотопных пор.

Смоет поток все деревни и города".

Ной говорит:

"Хочешь выжить? Бери топор.

Будем рубить этот древний, замшелый бор,

Строить ковчег и спасаться от смертных кар.

Будет стихия стучаться в смолистый борт.

Душу свою береги, позабыв про скарб.

Выпустим голубя, скажем: скорей взлетай,

Чтоб отыскать новый берег и шанс на жизнь...".

Ной, извини, весь наш лес увезли в Китай.

Все топоры растащили и все ножи.

Горько вздохну и себе прикажу: "Не ной!

Есть ведь на свете спасительный плот любви:

Чьей-то улыбкой становится дождь грибной,

Чьим-то подарком - цветы... Так плыви, плыви!".

* * *

"Небольшой островок Отечества

Между церковью и мечетью..."

Ирина Шевелева

Из густого тумана мечеть поднялась в полный рост,

В полумесяце шпиля затеплились блики рассвета.

Эти первые всполохи, словно ответ на вопрос,

Долго ль ночь коротать, долго ль слушать стенания ветра?

Вдалеке на холме белокаменный высится храм,

Устремивший кресты в небеса золотыми ключами.

Это он отмыкает над нами зарю по утрам.

Это в нём одиноко окошко мерцает ночами.

Сколько вер и культур. Каждый житель находит своё

В этом малом мирке, что бывает то буен, то кроток.

Одинаково тёплое к каждому солнце встаёт

Над густым пестротравьем из разных, но дружных народов.

* * *

Снова ива растрепала космы

Над стремниной суетной реки.

Выйду в отпуск, как в открытый космос,

И - на дачу, жарить шашлыки!

Говорят, раз я родился в мае,

Значит, буду маяться всю жизнь.

Сущность поговорки понимая,

Сам себе командую: "Держись!

Выйдешь в отпуск. Будешь слушать рощу

И встречать у костерка закат".

Ничего нет радостней и проще,

Чем такие строки невпопад.

Словно космос, тих июньский воздух,

Одуревший от дневной жары.

Слышно, как гудят над речкой звёзды...

Вслушаешься - просто комары.

* * *

В воду - ладонь, будто щупаю пульс реки.

Где-то в верховьях сердце Алтая бьётся.

Это - Катунь, что шлифует материки.

Только голыш от Пангеи нам остаётся.

Древний, безжалостный холод идёт со дна,

Тянется сквозь времена к моим тёплым пальцам.

Будто река говорит:

"Только я одна

Вижу в тебе неприкаянного скитальца.

Вижу насквозь, словно тысячи лет назад.

Острую палку смартфон заменил, но - полно...

Вижу, во мне отразились твои глаза.

Что ты здесь ищешь так робко, но так упорно?

Скоро, скиталец, в душе ты зажжёшь огонь

И для познания миру откроешь разум...".

Я вытираю о шорты свою ладонь,

Делаю селфи и ухожу на базу.

* * *

В детстве каждый первый был заводилой.

А копнёшь - сидел себе, ныл в кулак...

Потому не ври! Знать, ума хватило

Ободрать мне с памяти лоск и лак.

Чтоб без многочисленных оборотов,

Всё как есть, по правде, "по чесноку".

"Эй, короче, толстого на ворота!".

Толстый - это я. Я уже бегу.

Правда, ровно в семь я бываю занят -

Телевизор крутит мне сериал.

И друзья кричат: "Ты там резче, Саня,

Без тебя Ванька не возьмут в "Реал".

Я спешу домой, всех бросая нагло.

Телевизор "Радуга": рябь и свист.

На экране скачет с катаной наголо

Бородатый (значит, крутой) артист.

Нынче вижу редко друзей дворовых.

Разбросала жизнь, поменяла суть.

Но при встрече громко кричу: "Здорово!".

Остальным - срифмую и донесу.

Навалилось дел, что не сделать за ночь.

Утром на работу - касанье, пас -

Закричит бухгалтер: "Живей, Сан Саныч!

А не то отчёт сам себя не сдаст.

У тебя экскурсия в десять-тридцать!

Тридцать человек". Аж в глазах темно.

Я давным-давно зарекаюсь бриться

И похож на чудика из кино.

Ровно в семь отпустит меня работа...

"Саня, на ворота - ты жиробас!", -

Мне кричит из детства с издёвкой кто-то.

Нет, ребята, поздно. Теперь я пас.

ОСТАНОВКА

Никакой патетики, слёзных строчек.

Просто город, вечер, кривые тени.

Возле остановки народ хохочет

И старушка жалобно просит денег.

От такой картины мороз по коже.

Пять рублей - в ладонь, больше нет в карманах.

А она кивнёт, скажет: "Дай вам Боже...".

Нет уж, лучше ей, чтобы без обмана.

Или лучше - мне, чтоб исчезли беды?

Каждый эгоист мнит себя мессией.

Так и тянет пафосно всем поведать,

Дескать, той старушкой была Россия.

ДРУЗЬЯМ

Рыхлое небо сочится осенним дождём,

В лужах дрожат отраженья домов и прохожих.

В гости поэтов из города юности ждём,

Холод беззвёздных небес ощущая всей кожей.

Будем на кухне под утро читать по ролям

Строки Кутилова. Дело не в творческом зуде.

Дело в желанье сквозь дождь (справедливости для)

Всё же коснуться пером ускользающей сути.

Рыхлое небо сочится холодным дождём.

Нет расстояний - лишь влагой пропитанный воздух.

Возле подъезда гостей припозднившихся ждём.

Где же вы, звёзды? Чужие, но жгучие звёзды.

* * *

Аист устал.... Не буди его, пусть поспит.

Он прошлой ночью сквозь ливень, под всплески грома,

Нёс трёх детей алкашам, что глушили спирт,

А для молящих о чуде - дитя с синдромом.

Аист кружился над городом в поздний час,

В окна заглядывал, горько вздыхал на крыше.

Может быть, всё перепутали и сейчас

Новую разнарядку отправят свыше?

Кто просчитал адресатов в конце пути,

Сколько им радости выпадет, сколько боли?..

Чудо сопит в колыбельке, так не буди.

Пусть отдыхает, ведь это лишь сон, не более.

* * *

За плечом у ангела-хранителя -

Белый свет. Храни его, храни.

Пусть он знает, в мире не одни

Он и я. Тем жизнь и удивительна,

Что не ясно, то ли вечный бой

За меня ведёт броня живая,

То ли я от мрака закрываю

Ангела-хранителя собой.

* * *

Хитрый рынок ощупает и просеет.

Будут пахнуть безвременьем и музеем

Пожилые торговцы под зноем летним,

Каждый день для которых давно последний.

Подойди к ним поближе, шепни на ушко,

Что часы с безголосой, слепой кукушкой

Ты готов обменять лишь на прах эпохи...

И послушай их громкое "ку" на вдохе.

Бесприютная вечность течёт меж пальцев,

Из игральных костей вымывая кальций,

С лиц прохожих стирая остатки грима...

Здесь тебя за одну из безделиц примут.

* * *

Ключ на старт!

Эпоха сплошного сюра.

Бытонавты

новых миров не ищут.

Прилетели. Сели.

Прости нас, Юра,

Но забыты звёзды.

Займёшь мне тыщу?

* * *

Пальцы - по клавишам. Галочка в нужной графе.

Пара хэштегов: #зажгли_офигительно #дико.

Селфи с концерта запостил в "Фейсбуке" Орфей.

Через секунду их лайкнуть должна Эвридика.

Город кипит: беспокойный, безумный, чумной.

Поезд метро заливает волной человечьей.

Втиснувшись боком, сквозь зубы ругается Ной.

Что-то про тварей и этот безрадостный вечер.

Мчатся маршрутки. Устал молчаливый Харон

В душный салон за оплатой протягивать руку.

- На остановке, пожалуйста.

Спальный район

Сонно плывёт за окошком под музыку Круга.

Пять пропитых мужичков олимпийских кровей

Глушат из пластика. Нет смысла в лучшей посуде.

Зевс-громовержец им всем разливает портвейн.

- Вздрогнем, ребята! Ведь мы же вершители судеб.

* * *

Родион Раскольников, ушлый блогер,

Проживает в съёмной своей берлоге,

А хозяйка злится и "водит жалом",

Говорит парнишке, что задолжал он.

Потому он гуглит в кафешке рядом:

"Как свалить старушку крысиным ядом?",

"Где купить травмат?",

"Как собрать глушитель?",

"Тварь ли я? Хоть лайками поддержите!".

Всё.

* * *

По центру сцены, на стене - ружьё,

Нелепое в трагедии Шекспира.

Дотошный зритель думал: "Ё-моё,

Ну почему не шпага, не рапира?!".

Другой смекнул:

"Ружьё - как тяжкий рок,

Нависший над страной, где Клавдий правил!".

Вот только Гамлет не спустил курок,

Хоть дядя был совсем не честных правил.

"Какой глубокий, тонкий смысл сквозит!",-

Шептались люди, выходя из зала.

"Вчера убрать забыли реквизит", -

Уборщица уборщице сказала.

* * *

Ермак доплывёт. И Чапаев тоже.

"Титаник" дойдёт до Нью-Йорка, но

Как только фантазия крылья сложит,

Ермак и Чапаев пойдут на дно.

Поднимется айсберг над чёрной гладью,

Холодный и острый, как взгляд врага.

А девушка в лёгком вечернем платье

Руками взмахнёт и нырнёт... в Вагай.

Урал колыхнётся, качнётся Лета.

Потом застучит по воде весло.

Все вынырнут разом в цветное лето,

Не в силах понять, что им жизнь спасло.

И, будто окутаны светом горним,

Пойдут по воде сквозь густую тьму.

Их всех поведёт безголосый дворник,

Который ещё не забыл Му-му.

* * *

Мы уйдём вслед за летом

В печальную, влажную высь.

Без вещей, без билетов.

До смертного вздоха - сбылись.

Снег завертится колко,

Часы застучат о былом.

Станем книгой на полке,

Бездомным душевным теплом.

Станем запахом пыли,

Врачующим словом... И пусть!

Это значит, мы были.

А строки - наш пульс.

* * *

На влажных рельсах - брызги тишины

И отсветы от фонарей окрестных.

Здесь свет земной вбирает свет небесный

И делает земное неземным.

Сквозь сумрак утекают поезда,

Становятся такой же серой дымкой.

Висит над миром блёклой невидимкой

Пронзительно-последняя звезда.

Её едва возможно разглядеть

В космическом пространстве надо мною.

А ей ещё лететь-лететь-лететь...

Из горних высей. Становясь земною.

III. МЕЖ ТОПЕЙ БРУСНИЧНЫХ

* * *

Придорожный "Рай" предлагает плов,

Шаурму на вынос и крепкий чай.

За одним из выщербленных столов

Распивают горькую два бича.

У того, что справа - помятый нимб.

У того, что слева - одно крыло.

Он совсем не ангел, и чёрт бы с ним,

Горестно вздыхающим о былом.

Дело не в эпохе и взглядах на

Неуёмность духа и бренность тел.

Но висит в вагончике тишина,

Будто ангел только что пролетел.

* * *

Дичают, "волчают" домашние псы на цепи.

Мы в собственной жизни не часто встречаем иное....

В сердцах чертыхнётся спасатель, багром подцепив

Измятого смертью, безвестного сельского Ноя.

Соседи руками всплеснут, дескать, жаль алкаша.

Чуть вскрылась река, стал чинить самодельную лодку.

Хоть пил беспробудно, а всё же - живая душа,

И знатный рыбак был на зависть всему околотку.

Его пронесут через сени в неприбранный дом,

До бывшей жены в сотый раз дозвониться не смогут.

Примчится дворняга, начнёт барабанить хвостом.

Она опоздала, но всё же пришла на подмогу.

* * *

Сибирские реки на север текут.

Об этом с рождения знают

Татарин и русский, остяк и якут

И каждая птица лесная,

И сумрачный лес, перешедший в тайгу,

Сплетение веток упругих.

Сибирские реки на север влекут

То утлые лодки, то струги.

Меж топей брусничных, в таёжной глуши

Любая тропа - словно речка.

Теряется в сумраке хвойном, шуршит

И шепчет на вечном наречье.

КУЛАЙ

Снега скрип,

ветра вой,

ветра лай.

И деревья, нависшие грозно.

В этих дебрях затерян Кулай,

От которого веет морозно.

Здесь меж сосен седых, в полусне,

С ветром истина бродит простая:

Снег, конечно, сойдёт по весне,

Но уже никогда не растает.

...А зима в этот год оказалась буранная, злая.

И земля - будто камень, и воздух холодный, как лёд.

Двое рыли могилу в таёжной глуши, у Кулая,

И ругались: "Кайло этот смёрзшийся грунт не берёт!"

И земля не брала небольшое, иссохшее тельце,

Что лежало поодаль, а сверху накинут мешок.

Двое рыли могилу (а в прошлом они - земледельцы),

И лопата вгрызалась в холодную твердь на вершок.

Что бы ни было сказано - всё будет блёкло и косно.

Наших слов тем, кто сгинул, услышать уже не дано.

Лишь в апреле земля отошла от мороза, но - поздно.

Заровняло могилу, истлели и плоть, и сукно.

У таёжной реки буйноцветие трав - можно в рамку

Этот дикий пейзаж и на стену, чтоб радовал глаз.

Где те двое страдальцев, в слезах положившие мамку

Под промёрзшей земли неумело приподнятый пласт?

Их уже не найдут. В документах останется крестик.

Васюганская топь не проклюнется новой тропой.

Пойте, ветры, о том, что Небесное Царствие есть, и

О невинно погибших, таёжная птица, пропой.

* * *

Проносятся тучи над Ошею.

Провинция в самом соку.

"Провинция" - слово хорошее,

Когда не уходят в загул

Обычные сельские жители,

Не тащат на сдачу цветмет,

В соседстве живут уважительно

И Ганс, и Иван, и Ахмед.

Когда, словно в тексте у классика,

Словечко к словечку - строка:

То луг со стогами, то пасека,

То в диком разливе река.

...Пейзаж перешел в наваждение.

Провинции тихой исток

Всё чахнет, но избы с рождения

На запад глядят и восток.

Им в пасмурных сумерках грезится,

Что время повёрнуто вспять.

Река с отраженным в ней месяцем

Сроднит и напоит опять.

* * *

"Здравствуй, мама! Пишу на привале, мечтая о том..."

Фронтовой треугольник летит через Одер и Вислу.

Где-то тихая Родина, ветхий родительский дом,

И высокое, мирное небо висит над прудом.

Но над кратким письмом фронтовая цензура нависла.

Нет меж строк ничего, что могло бы нарушить устав,

Ничего, что могло бы сорвать наступленье, и всё же

Задержалось письмо. Плачет мать, от безвестья устав,

И в неясной тревоге найти себе места не может.

"Здравствуй, мама! Пишу на привале, мечтая о том,

Чтоб вернуться скорее. Я верю, победа за нами!.."

А высокое, чёрное небо висит над прудом,

И усталые звёзды глядятся в родительский дом,

В дом с тревожными снами.

* * *

От озера дорога повела

Вдоль фермы, где от фермы - только остов.

Всё меньше население села,

Всё больше население погоста.

Иваны, не забывшие родство,

Стоявшие от века друг за друга,

Лежат теперь так близко для того,

Чтоб, в Рай шагнув, подать соседу руку.

* * *

Разъятая на органы страна:

На лес, на нефть, на золотые жилы.

В глубинке, где пригрелась тишина,

Ждут городских поэтов старожилы.

Неужто, я так беспросветно глуп,

Что вижу немощь в этой древней силе?

Шесть лавок, восемь стульев - сельский клуб,

Куда нас со стихами пригласили.

Здесь пели ветры испокон веков.

Теперь тайга всё реже и плешивей.

И страшно в этом царстве стариков

Сфальшивить.

* * *

Цепью прикованный, мель сторожил весной,

Летом и осенью верный теченью бакен.

С первой зарницей блестел над речной волной.

Свежая краска лоснилась, как шерсть собаки.

Но не бросался на баржи, скрипя им вслед.

Лишь наблюдал очертанья случайных судеб.

А за молочной рекой в небольшом селе

Жил мужичок: весь в сомнениях и мазуте.

Он искалеченный бакен весной латал,

Сызнова красил. Но вдруг... мужичка не стало.

Шли корабли и паромы, и снег слетал

В сонную воду, где бакен скрипел устало.

Долго ли, коротко, снова придёт тепло.

Лёд захрустит и пойдёт, обнажая мели,

Вниз по теченью. Наш бакен туда снесло.

Там его острыми кромками перемелет.

* * *

В заснеженном доме, у русской печки,

Сплетаются сказки, мечты и были.

От речки Вагая до Чёрной речки -

Полметра и горстка архивной пыли.

Вагай с цепенеющей Чёрной речкой

Текут подо льдом мимо дома. Мимо.

В заснеженном прошлом, у русской печки

Все беды вселенские поправимы.

Меж стылой землёй и бессмертным небом

Года и столетья легко пружинят.

А где-то идёт секундант по снегу...

А где-то кровавит клинки дружина...

Но снова течёт пред глазами морок

И пятятся воды реки забвенья,

Как будто десантники Черномора

Пришли кирзачами месить теченье.

И космос трещит, будто мозг похмельный,

И могут герои спасти друг друга.

Вот взял бы Ермак пистолет дуэльный,

А Пушкин царёву надел кольчугу.

В заснеженном доме, у русской печки,

Все беды истории повторимы,

Ведь в выстывшем прошлом у Чёрной речки

Ермак раз за разом стреляет мимо.

* * *

Машет вьюга белым помелом -

Стылая, бездушная транжира!

Замело дорогу. Замело.

И в глуши, у "свёртка" на село,

ПАЗик выгружает пассажиров.

Километры снежной целины

Где ещё вчера вилась дорога.

Были огоньки вдали видны.

Нынче не узнать былой страны -

Только вьюга меж людьми и Богом.

У него за пазухой, в глуши,

Машет вьюга, белая на белом.

Не глуши автобус, не глуши.

Зябко здесь и рядом ни души.

Где душа? И что теперь нам делать?

* * *

Цвела Атлантида. И шли по реке корабли.

И с музыкой тёплой ложились ветра на причалы.

Жила Атлантида. Великая. В центре земли.

И гостя любого как старого друга встречала.

Теперь говорят, что всё было иначе, но я

По лицам чинуш, по их едкому, сальному тону,

Всё понял - скрывают. Была Атлантида моя!

Сидят и боятся пускать на руины Платона.

Вывозят леса. Драгоценные. Красных пород.

Пылят большегрузы, сминая асфальт по дорогам.

Была Атлантида. Её многоликий народ

Теперь забывает, но всё ещё помнит о многом.

Её захлестнуло. И смыло. И будто бы нет.

Руины заводов как древние склепы вдоль трассы.

Лишь память о прошлом сменяется звоном монет,

Становится байкой для сытого "среднего" класса.

Прощай, Атлантида... Один у обрыва стою.

Крикливая чайка кружит над волной одичало.

Я слушаю ветры. Лишь ветры правдиво поют

О том, что история всё возвращает к началу.

Была Атлантида. Не помнить об этом нельзя,

Иначе к чему все старанья и чаянья предков?

Горячие ветры, над гладью речною скользя,

Поют нам о прошлом. Свежо. Неразборчиво. Редко.

2016 г.

ЛЕОНИД

Памяти поэта Леонида Чашечникова

Закрыта книга, а строка звенит.

Так меч простора просит, в ножнах лёжа.

Не древний царь, спартанец Леонид,

Владел клинком,

но сельский мальчик "Лёша".

А путь его был долог и тернист:

Сквозь сумерки времён, навстречу свету

Шёл молодой, весёлый баянист,

Наш Лёнька -

выпускник из "культпросвета".

Судьба его мотала по стране.

То в Астрахань влекла, то в Подмосковье.

Пыталась выжечь, утопить в вине,

Лишала близких, времени, здоровья.

Но строчке нет покоя. Всё звенит.

Всё требует, чтоб я прочёл и понял.

Как будто ждёт почивший Леонид

Того, кто вложит меч в свои ладони,

Чтоб слово обожгло живым огнём

И в ясности звенящей укрепило...

А русские поэты день за днём

Подмоги ждут. И гибнут в Фермопилах.

* * *

Беспросветное времечко

Да сосед-хитрован...

Зацелованный в темечко

Шёл по жизни Иван.

Обобрали наивного.

Был раздет и избит.

Сколько видывал дивного?

Сколько было обид?

Горе жгло и корёжило

На потеху врагам.

Меж похмельными рожами

Вёл Господь дурака.

Раны прежние зажили,

Поутихло в душе.

Кто там плёткой охаживал?

Он не помнит уже.

Доверяясь Учителю

В сложный жизненный миг,

Улыбнулся мучительно...

И опять напрямик.

* * *

Лишь позовут свергать царя,

Поманят троном,

И вновь кровавая заря

Над тихим Доном.

Хоть нет от правды ни следа

В заморской мантре,

Уйдёт на киевский майдан

Безусый Андрий.

Потом: нацгвардия, Донбасс

И встреча с батей.

А дальше: "Сынку!", - хриплый бас.

А дальше... Хватит!

Но сквозь года и города:

"Я слышу, сынку!",

И не ответит никогда

Остап из цинка.

Вот только кровь на всех одна

И горечь дыма.

На тех и этих тишина

Неразделима.

Смешает повести финал

И быль и небыль.

Ждёт тех и этих тишина,

Земля и небо.

* * *

Люди без Родины. Куртки - с чужого плеча.

Преданы, проданы. Впору рыдать и кричать.

Можете тешиться мыслью, мол, "нам не грозит".

Тысячи беженцев молча идут по Руси.

Скрыться стараются от накрывающей тьмы.

Вздрогни же, знающи: это могли быть и мы.

Тяжко и горестно песни казачьи поют.

Где с нашей гордостью нам бы нашёлся приют?

К детскому лагерю где-то в Сибирской глуши

ПАЗик залатанный узкой грунтовкой шуршит.

Плещет за окнами ясная звёздная высь.

Все разом вздрогнули...

- Здравствуйте! Как добрались?

* * *

Я верой и правдой служил королям.

Я книгу предательств читал по ролям.

Меня не коснулись ни яд, ни кинжал.

Я Пушкину пулю в "Ле Паж" заряжал.

Я вслед за Багровым входил в бельэтаж,

Строгал Командору его карандаш.

Во всём я виновен до Судного дня,

И каждый готов указать на меня

Своей театрально дрожащей рукой.

Я тот, кто виновен, - я кто-то другой.

* * *

...Но, отказавшись верить наотрез,

Беззубый рот в усмешке злой ощерив,

Шёл римский стражник медленно к пещере,

А вслед ему неслось: "Христос воскрес!".

Вёл стражника неясный интерес.

Он замер в кротком сумраке гробницы,

И, дрогнув, поднял с пола плащаницу.

И прошептал: "Воистину воскрес...".

* * *

Я всё мягче иду по земле,

Но всё так же не знаю, куда.

За десятки истоптанных лет

Поменялись мои города.

А безвременье дико гудит,

Дует в медные трубы беда.

Что ещё мне осталось пройти,

Знают только огонь да вода.

Что ещё? По полям и лесам,

Где стрекочет наивный сверчок...

То ли жизнь такова, то ли сам -

Дурачок?

Оставить комментарий © Copyright Тихонов Александр Александрович (tihonovboss@mail.ru) Размещен: 29/03/2022, изменен: 29/03/2022. 46k. Статистика. Сборник стихов: Поэзия Поэзия Иллюстрации/приложения: 2 шт. Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Вторая книга стихов молодого омского поэта. Автор стремится осмыслить противоречивую действительность, уловить связь между поколениями и эпохами, понять особый говор времени, его вечное наречие. Омск, Золотой тираж, 2020 год. [Международная литератуная премия "Буламаргъ" 2021 года]

Тихонов Александр Александрович : другие произведения.

На вечном наречье (Книга стихов, 2020)