Аннотация: Рассказ из цикла "Евреи города Одессы и другие расскаазы".
Ты, обезьянка бога своего, довольствуешься быть всего лишь обезьянкой?
* * *
Пиня... я хочу сказать, Витя Пинсон, трактирщик, говорит мне:
- Подельники, Бздык, это не сайки воронежские. Сейчас он твой, а через час уже - р-раз, и кроме денег! Я говорил с Рафой, и Рафа даёт Моню-Хлюпика. Ты спросишь мене за Моню, а я знаю?!
- Я знаю за Моню! - говорю я. - Моня мне так нужен, как кипяток в кармане. Он известный грубиян, этот ваш Моня. Он невежа и циник. И руки у него, как ноги гиппопотама. Но я знаю Рафу, и я возьму Моню на один сеанс самогипноза. Мне нужен честный фраер!
Пиня кивает - а что ему прикажете делать? Кивнув, он наливает три кружки пива.
И я пожимаю руку кое-как прикинутой горилле, ради пасхи выпущенной из зверинца. Хорошо, что я не имею склонности держать в квартире домашних животных!
Такую обезьянку даже честным грабежом не прокормишь.
Однако ша - где мой карман, и где Монина диэта!
Пусть Монина мама себе хлопочет, дай Бог им обоим счастья и процветания.
Моня-Хлюпик такой же видный в плечах, как внешний долг шулера Другораки. Хлюпиком Моню прозвали биндюжники, углядев как-то, что Моня входит в двери пивной "У Вити Пинсона" только боком. Не знаю, почему так его прозвали - наверное, из жалости.
Пиня-Пинсон из наших - он бывший жучок, букмекер.
А Бздык - это я. Прозвище мне не нравится, хотя и очень подходит.
Почему Бздык? Я был боксёром в весе пера. Нос у меня, конечно, немножко набок. Зато профиль при ходьбе не парусит. Для связки слов я всегда делаю двойку, раз-два: бздык - и пациент на носилках! А что ещё прикажете делать.
Как говорил холодный сапожник дядя Йося Кырчану: мысель нет - сушите вёсла!
Мы сидим втроём в пивной и наблюдаем, как летний день спускается к вечеру.
Колокольчик над дверью блынькает, затем мы с Моней входим к ювелиру Тартаковеру.
- Бонжур почтеннейшей публике! - говорю я, улыбаясь. На работе я всегда вежлив, как трамвайный заяц. Чистая публика с Ришельевки очень даже ценит к себе хорошее отношение.
Здороваюсь с канарейкой, томящейся в клетке у входа.
Канарейка в ответ что-то чвикает в надежде, не перепадёт ли ей что-нибудь на бедность. Не перепадёт, сегодня не канарейкин день.
О женщины, чьё имя - меркантильность! Так вроде сказано у Гамлета?
Чепуха. Ближе к делу.
Я становлюсь к дверям, превратив белый шарф в намордник, и обнажаю наган.
Моня-Хлюпик достаёт снятый с пьяного маузер.
Я говорю:
- Делайте зиму, мещане, и обратите минуту внимания! Для вашей же пользы, между прочим. Непротивление злу, как говорил граф Толстой - главнейшая добродетель нашего христианства!
Моня в ответном слове откровенно груб и несдержан:
- Спокойно, это налёт. Держите руки вешалкой, не то я тут же стреляю, чтоб ваши дети были здоровы! Господа кассиры, не стройте из себя пугало на солнцепеке! Взяли бегом мешок и гребёте из кассы всю эту резаную бумагу... Бздык, вы постояли на шухере - таки видчиняйте себе витрину! Чего вы стоите, как фофан на раздаче?!
Если бы это помогло, чисто из вежливости, я дал бы Моне двойку.
Но для него моя двойка - всё равно, что кашель.
Кассиры слушают Моню, как предсказание конца света, и шевелят всеми плавниками. Моня говорит мало, но каждое слово у него, как патрон в барабане маузера.
Почему Моня, спросите вы? Я стою в маске, в тени и возле входа. А Моня, с такой напыщенной красной рожей, как будто собирается спортить воздух - весь на виду, как на витрине. Рядом с блискучими цепями и кольцами.
Вы таки следите за моим разговором?
Тоненькая блондинка, вся в кружевах, с зонтом, супругом и в шляпке, похожей на шлюпку, принимается ворковать над моим ухом, словно завершая медовый месяц:
- Мосье Бздык! Я умоляю, не поймите меня превратно. Эту витрину не сдвигают, а поднимают сзади вверх - да не толкайте вы меня в бок, мещанская рожа! Это я не вам... И брать надо не ту, а соседнюю витрину, с изумрудами! Причём быстро... или вам хочется видеть фараонов и весь этот фейерверк со стрельбой?
Умная речь - не повод для дискуссий. Я в темпе оформляю витрину и скидаю брюлики в саквояж. Теперь мне тоже хочется диалога о прекрасном:
- Извините за склероз, мадам, но я что-то не припоминаю иметь с вами честь... Если вы в доле, что это прилипло к вашему рукаву? Кто он, этот плешивый субъект?
В беседу встревает Моня:
- Интересуюсь спросить: мы работаем, мосье Бздык, или будем таки глазки строить?
Я только фыркаю в ответ, как душ Шарко
Мадам улыбается нашему куражу и шевелит пальчиками в кружевной перчатке.
Где вы теперь, кто вам целует па-альцы...
Свеженький такой у этой крошки взгляд на вещи.
Сверху и снизу.
Тут в беседу встревает Тартаковер:
- Уходите, или я зову городового Твердыщенко! Чего вы торчите? Мало, что зарезали без ножа, разнесли магазин вдребезги... Таки покиньте помещение без стрельбы!
- Закройте лучше варежку, Тартаковер! - говорит блондинка. - Я с вас угораю, как с деревенской печки. Или ваши брюлики не застрахованы от угона? Чего вы раскудахтались, как персонаж картины "Сусанна и старцы"?
Блондинка выхватывает у меня саквояж. Добавляет в него пяток самых блискучих колец с оконной витрины, колье с изумрудами и пару ниток розового жемчуга.
Теперь мы все, откланявшись по-английски, идём на выход. Перед дверями Моня вырывает у блондинки саквояж, вскидывает на плечи мешок, набитый разномастными бумажными деньгами, и мы выходим, провожаемые стонами Тартаковера.
К ювелирной лавке подлетает пролётка, и в ней щеглами посвистывают городовые.
Но нам некогда. Мы спешим, как отстающие от поезда пассажиры
Вижу, что блондинка тоже не отстаёт от нас, сжимая в руках барежевый зонтик.
- Чего вы прётесь следом, как сельдевоз на буксире? - кричит ей Моня вполоборота. - Ещё шаг, и я тебе все мозги вышибу!
Кто-то ловит меня за локоть, и мы упираемся в пышную, как хлебная квашня к полуночи, фигуру городового Твердыщенко.
Моня открывает рот, чтобы начать торги или благородно сдаться.
С Твердыщенко в нашей округе никто не шутит. Даже всерьёз.
Но тут блондинка выхватывает из Мониных рук саквояж и достаёт, не глядя, одно из бриллиантовых колец:
- Федул Евграфович, это для Симочки! Скажите, как себя чувствует младшенькая? Зубик уже прорезался?
- Всё слава Богу, мадам Гражина... - растерянно тянет Твердыщенко, в то время как сосисочно-толстые его пальцы с необыкновенным проворством запихивают колечко в рукав мундира. Затем городовой пыхтит и демонстративно отворачивается в другую сторону.
Мы бежим через проходной двор к заранее намеченному подъезду и поднимаемся по широкой мраморной лестнице.
Моня закидывает вещи на подоконник, и мы держим небольшой военный совет. Затем Моня через окно закрепляет мешок и саквояж между наружной стенкой и водопроводной трубой. И мы, назначив время для повторного визита за добычей, по одному выходим на улицу
Тем же вечером я слышу, как Моня, забирая вещи на полчаса раньше оговоренного срока, говорит блондинке:
- Что-то мне, Гражина, даже жаль нашего боксёра! Он так распускал перед тобой пёрушки...
- Я пришлю ему открытку с видом Монтевидео! - хохочет блондинка.
Скорым шагом парочка выходит на улицу.
Вскакивает в ожидающую их пролётку и исчезает во мраке.
Проводив их взглядом, я делаю ручкой: не поминайте лихом!
Час назад я поменял наши дивиденды с полных на порожние, добавив в мешок резаных газет и цветного стекляруса.
Для чего нужна честность в нашем ремесле?
Только для работы с честным партнером!
_____________________