Скоро, очень скоро будет весело. ОН вернулся, ОН здесь. Вернулся, как и пообещал. Я вчера видел ЕГО. В позолоченном павшей листвой скверике, что против старого рынка. ОН гулял вдоль залитой осенним светом аллеи -- в длинном черном плаще, с беззаботной улыбкой пожирателя времени на лице, -- созерцая как резвятся дети, осыпающие друг друга охапками серо-желтых умерших листьев.
Я сразу узнал ЕГО, и сердце во мне нежно запело в предвкушении грядущего. Я был так рад ЕМУ, что с трудом удержался от того, чтобы подойти к черной фигуре, возвышавшейся среди желтого скверика, словно обсидиановый монолит. Но не подошел, понимая, что ОН нарочно показался мне именно сейчас, чтобы дать время подготовиться. К чему? Скоро будет весело...
Все эти пятнадцать лет, пролетевших быстро, как утренний сон, я только о НЕМ и думал, и мечтал о том, чтО, наконец, произойдет, когда он вернется за мной.
Да, пятнадцать лет прошло после "зверского", как писали тогда газеты, убийства всей моей родни. Не прошло ни одного дня с тех пор без того, чтобы я не ломал голову над тем, как же так все получилось. То, что ЕГО вызвал именно я, вызвал из какой-то непонятной мне тьмы своим детским страхом, -- в этом я теперь не сомневаюсь ни капли. Почему ОН не тронул меня тогда? Какую игру ОН затеял со мной? Я думаю, что для НЕГО пятнадцать лет -- это так, пустяк, как для нас с вами пятнадцать дней, например. Поначалу я думал, что ОН пожалел меня и откликнулся на мой призыв, но после долгих раздумий о ЕГО хищной, внематериальной природе я убедил себя, что это -- навряд ли. Жалость -- в ее привычном для нас понимании -- ЕМУ, скорее всего, неведома. Эти пятнадцать лет я потратил не зря. Читал особые книги, общался с особыми людьми и, как мне кажется, кое-что наконец прояснил...
Понятно, что я никогда никому не рассказывал о НЕМ. И не только потому, что мне бы не поверили. Ведь большинство людей живет в счастливом ослеплении относительно окружающего их мира -- не видя грозных теней на горизонте, не слыша злобного шепота за своими спинами, не чувствуя холодного дыхания бездны. Мне жаль их временами. В отличие от меня они не готовы к встрече с судьбой... Ну и поделом!
Но в большей степени я никому не говорил о НЕМ потому, что понял: такие, как ОН, жизнь нам, простым смертным, после того, как мы их увидели, не оставляют. И напутствие ЕГО -- тяжелое, как могильный камень, лежит все эти пятнадцать лет в особом, парадном зале моей души.
Взаимопонимание между мной, жалким смертным, и ИМ, существом из другого мира, скрепленное кровью моей семьи пятнадцать лет тому назад, близится к какому-то своему одновременно прекрасному и пугающему завершению. Но что же ОН нашел тогда во мне, десятилетнем неуклюжем толстячке? Сие до сих пр скрыто от моего понимания. Надеюсь, что скоро я об этом узнаю.
События пятнадцатилетней давности я помню ясно и отчетливо -- как иные, за неимением лучшего, помнят посвящение в пионеры. Мы жили тогда на самом верхнем этаже пятиэтажной хрущевки, расположенной в серой глубине безликого коробчатого квартала. Помню, как разносившийся глухим эхом грохот мусороуборочной машины будил меня чуть свет...
В тот теплый, чуть влажный осенний вечер я горько рыдал, и повод для этих слез был серьезным. Отец, этот ублюдочный неудачник, по паскудному своему обыкновению крепко поддал за ужином и в очередной раз избил меня. За что? Право, не помню. Может, за принесеную в тот день двойку, а может, просто оттого, что был я "слишком глупым уродом" и "проку от меня было ни на грош" -- эти слова я слышал едва ли не с рождения.
Сидя за кухонным столом, я тоскливо выл, уткнувшись носом в выцветшую клеенку с похабными бледно-розовыми цветами. Папаша с хлюпом и чавканьем жрал борщ, время от времени мерзко рыгая. Моя мать, как я сейчас вспоминаю -- бледное, невразумительное существо, трусливо суетилась вокруг него с кудахтаньем: "Коленька, возьми колбаски; огурчиком, огурчиком закуси!.. Да заткнись ты, скотина!" (Это уже визгливо -- мне). Мать боялась отца и заискивала перед ним: во хмелю он становился по-настоящему опасен и чуть что -- кидался на всех с кулаками. Моя младшая сестра Ирка -- создание на редкость бестолковое -- размазывала по своему пухлому лицу мешанину из котлеты и каши и хихикала, когда папаша отпускал очередное грязное ругательство.
Как всегда, отец обтер пустую тарелку хлебной коркой и, вылив в желтую пластмассовую кружку остатки водки, начал рассуждать о том, как ему плохо живется, как мы, то есть его семья, "пьем его кровь". Проклинал несправедливое начальство, которое "само хапает, а на рабочего человека срет"... Постепенно его голос становился все громче и пронзительней, слова все бессвязнее. Он опять начинал про то же самое, видимо, забыв, что говорил об этом только что. В конце концов ход его мыслей опять перестроился на меня. В воспаленном алкоголем мозгу я, очевидно, представлялся как источник всех бед и неприятностей. Отец уставил на меня свои покрасневшие бледно-водянистые гляделки. Прядь грязных светлых волос свисала между ними, задевая некогда перебитый, распухший, весь в черных точках застарелых угрей нос.
"Ах ты, выродок!" -- зашипел отец. Затем заорал: "Эй, мать, ну-ка принеси мой ремень, щас я этого п..дёныша вразумлять буду!" "Может, не надо, Коленька? -- заюлила мать, -- он свое на сегодня уже получил, пойдем лучше в постельку, а?" Но папашу, видно, на сей раз здорово разобрало. "Ты ччо-о, овца, не поняла, что ли?! -- завопил он на весь дом, -- неси ремень, я ска-ал, а то и тебя прибью!!"
В ужасе заревела сестра. Я сжался в маленький потный комок, меня трясло. Отец в припадке пьяного бешенства швырнул об стену кружку и стал медленно подниматься из-за стола, не сводя с меня безумного злобного взгляда. "Щас ты мне за все ответишь," -- бормотал он сквозь зубы. Вне себя от охватившей меня паники, я в тот момент истово, изо всех сил своей хилой детской душонки молил сам не знаю кого о Чуде, которое спасло бы меня от разъяренного алкоголика. Как он был страшен! Я нутром чувствовал, что на сей раз просто побоями дело не ограничится...
И Чудо произошло. В ту секунду, когда отец, встав, уже полностью возвышался над столом, послышался тот поначалу слабый звук. Он был похож на комариный зуд, только как-то резче. Странно, но было похоже, что ни папаша, ни мать, ни сестра его не слышали. Мать все так же перепуганно жалась к кухонному шкафу, таращилась на отца; сестра все так же выла, заливаясь слезами.
Звук быстро усиливался, как будто приближался откуда-то, и уже заглушал собой и папашины угрозы, и вой сестры, а они, похоже, так его и не услышали. Вдруг звук резко оборвался, и как-будто что-то лопнуло у меня в голове. И отец тоже умолк. И это не удивительно: кто же может орать и материться с перерезанным горлом. Папашино небритое горло перерезал ОН. ОН стоял за спиной отца, на губах которого весело запузырилась вдруг красная пена. Папашины глаза смотрели теперь недоуменно и жалобно. Смешная арбузная улыбка от уха до уха пересекла его кадык, и шустрые тоненькие ручейки уже резво побежали по его морщинистой шее. Отец попытался что-то произнести, но только забулькал и захрипел. Арбузная улыбка вздулась алыми пузырями, и папаша рухнул прямо на стол, нелепо суча руками и ногами под вопли и визги матери и Иринки . А ОН неторопливо и как бы с удивлением оглядел наш большой нож для мяса, молча обернулся к матери и вогнал ей его в живот по самую рукоять.Странно, но в тот момент страх у меня полностью исчез. Пропал, будто его и не было. Было даже интересно наблюдать за НИМ и за ЕГО действиями -- как за фокусником в цирке. Но, в отличие от пошлого фокусника, ОН творил не банальные "чудеса" с вытаскиванием ленточек, голубей и кроликов, нет! ОН творил непоправимые вещи, ОН творил ужас рода людского -- насильственную смерть.
Мне трудно описать вам, как именно ОН выглядел. Что-то очень большое, мощное, тёмное. Казалось, что его фигура, возникшая из необъяснимого запределья, поглощала свет и звук, но, тем не менее, весь вид ЕГО вселял в меня какую-то спокойную уверенность. Конечно, он творил зло, но был при этом так прекрасен, излучал такую спасительную энергию, что ему можно было простить всё, что угодно. Глядя, как хрипящая мать дёргается на полу, пытаясь извлечь из себя нож, ОН произнёс, обращаясь ко мне: "Смотри, мальчик, как грязь порождает грязь и от грязи гибнет". Затем, подойдя к визжавшей в истерике Иринке, ОН со словами: "Не печалься, наивное дитя, я исцелю тебя от безумия людской суеты", взял её на руки и поцеловал в лоб. Сестра тут же затихла. ОН аккуратно усадил её на табуретку. Иринкино лицо, секунду назад искажённое гримасой отчаянного страха, приобрело умиротворённо-счастливый вид. Она больше не визжала, а с кроткой улыбкой смотрела куда-то, где летают розовые слоны.
Внезапно ОН повернулся ко мне и наклонился надо мной так, что ЕГО переливающиеся всеми цветами солнечного спектра глаза оказались в нескольких сантиметрах от моих. На секунду ясно мелькнуло что-то, напоминающее большие острые уши какого-нибудь животного. Потянуло страшным холодом, и в ушах моих зазвенели слова: "Ты позвал меня, и я пришёл. Я спас тебя и помог твоим близким. Жди меня через пятнадцать лет-я приду посмотреть. И горе тебе, если не оправдаешь моих ожиданий. Смотри же, не подведи меня." После этого ОН шагнул в темноту коридора и растворился в ней. ЕГО просто не стало.
Что было потом, я вспоминаю смутно. Помню только, что на третий день я, наконец, вышел из квартиры. И меня подобрали соседи, перепуганные моим видом. Меня после долго лечили, я скитался по разным учреждениям. Как я позже узнал, следствие сошлось на версии, что допившийся до белой горячки отец убил мать, а после зарезал себя на глазах у своих детей. Там были, правда, кое-какие мелочи, указывающие на иной ход событий, но менты то ли не обратили на них внимания, то ли просто махнули рукой: мало ли подобных происшествий случается в семьях люмпенов. Есть удобное объяснение, так почему бы не остановиться на нём.
Моя сестра, как мне объяснила добрая тётенька в белом халате, от пережитого шока замкнулась в себе и перестала реагировать на окружающее, впав в своеобразный психический столбняк. Что с ней стало-не знаю, да никогда и не пытался узнать. И не навещал её -- а зачем? Ведь ОН просто сделал её счастливой, исцелил её, а значит, я ей больше не нужен. Тем более, мне предстояло готовиться к новой встрече с НИМ.
И я готовился. Готовился со всей тщательностью человека, твёрдо решившего или погибнуть, или добиться своего. Я перечитал тысячи книг, авторы которых, как мне казалось, могли хоть что-то знать о моей проблеме. Я пытался развить в себе оккультные, мистические умения и парапсихологические способности. Я совершил путешествия в места, где могли иметься следы неведомого. Я исходил сотни путей, недоступных простым людям, узнал сотни зловещих тайн, и сотни тёмных тварей стучались по ночам в моё окно. Я открыл дверь в безумие, и безумие открыло дверь в меня. Но иного выбора у меня не было: я должен был разрешить загадку своего детства, пусть хотя бы и неподъёмной, гибельной ценой.
* * *
Сегодня дождливое осеннее утро. Я угрюмо сижу на своей кухне за кружкой крепкого чая и вспоминаю вчерашнюю встречу в скверике. Тело приятно ноет после утренней пробежки и занятий с гирями: тренирующий свой дух не должен забывать и о бренной плоти. Определённые физические нагрузки помогают раскрыть некоторые участки мозга, где сконцентрирована особая энергия и... Впрочем, непосвящённым этого лучше не знать. Все не могут быть магами и сверхчеловеками.
Чай остыл, я хочу встать с табуретки и плеснуть в кружку кипяточу, но застываю на месте: я слышу знакомый звук. Тот самый, что я слышал пятнадцать лет тому назад. Но я теперь совсем не беспомощный малец! Я концентрируюсь предельно и усмехаюсь про себя:конечно, явление божества всегда должно быть неожиданно, всегда в самый неподходящий момент. Я слышу шёпот в своей голове: "Здравствуй, мальчик, соскучился? А у меня хорошие новости для тебя: ты справился, и тебе даруется моя милость и избранничество".
Вся моя скромненькая кухонька исчезает измоих глаз. Я вижу большую сиреневую массу, похожую на желе, которая окружает меня со всех сторон. Время от времени по ней пробегают тонкие струйки голубых молний. Восторг и радостная первородная сила переполняют меня так, что мне кажется: сейчас я не выдержу и упаду замертво. Слышен чей-то грохочущий смех -- да это же я сам и смеюсь! Все теперь в моей власти: повелевать стихиями, проникать в тайны мёртвых, сметать с пути моего врагов, овладевать сокровищами земными и небесными, делать своими рабынями прекраснейших женщин -- не только нашего, земного мира. Всё для меня, всё моё!
Яркая вспышка ослепила вдруг меня, и дикая, неописуемая боль вцепилась в мой ликующий мозг. Сквозь собственный крик я услышал ЕГО шипение: "Ус-сни..."
Очнулся я глубокой ночью, лёжа на полу своей кухни. Голова слегка ккружилась и немного побаливала у правого виска. Я чувствовал себя странно -- пожалуй, даже слишком хорошо и комфортно, Зайдя в ванную, я как следует намочил голову под краном. Мыслей никаких нет. Я слишком устал, чтобы думать. Вытершись пушистым полотенцем, смотрюсь в зеркало: лицо довольно свежее, если не считать теней под глазами. Но что же, что же это? Мои глаза, что это с моими глазами?! Они стали ярко-зелёного цвета, и зрачок... Зрачок превратился в узкую вертикальную полоску! А волосы? Они стали гуще и чёрного, цвета тьмы, окраса...
И тогда я всё понял. Я понял, что я -- это не я. И мой звонкий смех ветерком унёсся куда-то вглубь моей, или, правильнее сказать, ЕГО квартиры...