Тихонов Владислав Георгиевич : другие произведения.

День свиньи

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 5.29*4  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Немного о свиньях и их поклонниках.

ДЕНЬ СВИНЬИ

( И з цикла "Зловещее хихиканье в темноте")

"Один козёл в жертву за грех"

Ветхий Завет гл.7 ст.16

"Не тронь без нужды скота моего, и не служит скот разврату сынов человеческих. Ибо совокупляющийся со скотом крупным и мелким смертию умрёт, и истребится душа его из народа моего".

Откровения Велакееля гл. 45 ст. 102

  
   В этом мире нет ничего лучше доброй резни. Это ещё папаша мой, горись ему хорошенько в аду, говаривал. А уж батя-то понимал толк в настоящей жизни, да. Помню, когда мы кололи свиней, это был целый праздник. Батяня ещё с вечера вострил свой знаменитый "свинорез", а мы, завистливо сверкая глазами, крутились вокруг. Папаша, сощурившись, долго любовался ножом, пробовал на палец "вострость" и в шутку замахивался на нас: "Заколю поросят!". Мы, подыгрывая ему, с дурашливым хрюканьем начинали нападать. Заканчивалась игра "великой резнёй" и все "поросята" отправлялись "на колбасу".
   А на рассвете начиналась настоящая резня. Замахнув стакан первачка, папаша бухал кирзачами по грязи к сараю, где ожидали своего свинорылые. Мастер он был по забою -- его часто приглашали даже в другие деревни. Отец ни разу не отказал: так любо ему было это дело.
   Мы, то есть я и мой младший брательник Лёха, всегда подсобляли папане. Наша задача была в том, чтобы крепко удерживать порося, пока папаня ловко и аккуратно всаживал "свинорез" животине в сердце. Истошный визг тут же обрывался, сменяясь предсмертным хрипением. Лезвие ножа быстро перерезало свинье глотку, чтобы выпустить кровищу. Под густую ароматную струю подставлялся заранее приготовленный стакан. Затем неостывшая ещё кровь разбавлялась самогонкой, и мы по папашиному обычаю пили "за упокой". Вот так, с детских ещё лет мне и полюбились вкус кровищи и добрая резня. И любовь к животным оттуда же.
   Ведь как взглянешь на мёртвого свинёныша, так - господи помилуй! --такая сладость в груди поднимается, аж страшно! Лежит он такой невинный, с горлышком перерезанным -- ну чисто младенец после встречи с царём Иродом. И хочется обнять его, и приласкать. Однажды, когда никого рядом не было, я так и поступил. И стало мне так прекрасно, такое блаженство я испытал -- прямо отпущение грехов.
   Время скачет куда-то к едрене-фене, и вот уже родителя моего давно в живых нет. Как-то на светлый праздник Рождества ему по пьяному делу один мужик из соседней деревни Говнеево вилами брюхо распорол - так что всё нутро наружу и вывалилось. Такие происшествия у нас -- дело обычное. Брат мой, Лёха, срок мотает: училку из нашей школы снасиловал, да потом башку ей поленом растюкал, чтоб не проболталась. Двенадцать лет ему за эту стерву дали. За удовольствие, значит, теперь расплачивается.
   Я же после службы на военно-морском флоте, на славном крейсере "Адмирал Кочерыжкин", домой возвращаться не захотел. Что мне, бравому мариману, в этом рассаднике навоза и бескультурья делать? Посему после дембеля подался я в город Литейск. Думал: поступлю в институт, женюсь на городской, на дочке какого-нибудь начальника. Повышу свой социальный статус, стану большим человеком. Да хрен вышел.
   Перво-наперво обломался я с институтом. В Литейске их два: тяжёлой промышленности и педагогический. Первый я сознательно отринул, а во втором профессорьё очкастое завалило меня на экзаменах. Видно, ждали, когда я им на лапу дам, -- а откуда у меня бабки, я же не новорусская гнида какая, а нормальный деревенский мужик.
   Но, поскольку возвращаться в родимое убожество у меня никакой охоты не было, я решил -- как угодно, хоть соплёй размазаться, -- а остаться в Литейске. К счастью, разыскал я земляка -- корешка своего бывшего, Петро. Он старше меня на пять лет был и в город перекатился ещё до того, как я служить родине ухерачил. В привокзальной тошниловке "Каспийское море", куда мы с ним перекусить забурились и потрепаться за жизнь, я поведал старому корефану свои беды. Петро обещался подсобить. Он, как выяснилось, шоферил на местном мясокомбинате и там у него имелись кое-какие связи.
   Так я очутился на Литейском мясокомбинате имени Надежды Константиновны Крупской, названном так потому, что в каком-то то там древнем году революционная бабка присутствовала при его закладке. В народе это заведение величали просто "мясорубкой". И на этой-то "мясорубке" я очутился в нехилой должности - боец скота. Вот тут-то мне и пригодились полученные в детстве навыки.
   Работу я полюбил, быстро вошёл во вкус и сам удивлялся: как это мне хотелось раньше чего-то другого в жизни? Мечты об институте утонули в лужах крови на бойне. Оклад мне определили подходящий. Жильё дали в общежитии: комнату на пару с одним мужичком, Василием Ивановичем Травкиным. Он работал электриком на этом же мясокомбинате. Мужичок был тихий, покладистый. Напивался только на выходные, да и то без буйства.
   Меня по моей просьбе поставили на свиней. Очень нравится мне это животное. Наш "дорогой россиянин" дюже любит жрать шпик, сосиски, пельмени и другой укрепляющий здоровье продукт из его нежной плоти. Свинья потому такая вкусная, что очень она умная. Да, да, умная. Что бы там ни брехали учёные шибздики, а умнее свиньи твари нет. Это вам любой колхозник подтвердит. Ведь от свиньи и мясо, и сало, и поросята. А от ихней научной обезьяны что? Ничего, кроме дерьма. Свинья спокойно принимает своё божье назначение, а обезьяна - бестолковая, голожопая тварь. В жизни не смыслит ни хрена, скачет всё по своим лианам, а пользы не приносит, помирать на благо человечества не желает. Так кто же после этого умнее? Конечно, свинья. От кого польза, тот и умнее - я так себе это дело понимаю. И вот, свиньи дохли от моих рук людям и мне на радость.
   Убойный цех представлял собой небольшой дворик, куда скотину гнали из цеха предубойного содержания. Свиней, чтобы не трепыхались, сначала глушили током. Затем подвешивали за задние лапы к специальным крюкам, приваренным к перекинутым над двориком рельсам, и перерезали глотки. И --хотите верьте, хотите нет, -- но глядя, как дёргаются в агонии висящие туши, как хлещет в выложенный кафелем жёлоб кровь, я почуствовал, что... В общем, на женщин я теперь и глядеть не мог. Постоянно стала преследовать меня одна и та же фантазия: привожу я домой поросёнка - маленького, нежного, с блестящей розовой кожей, с умными лукавыми глазками, с умилительным пятачком, смешным хвостиком и звонкими копытцами. И вот я начинаю его ласкать, гладить, а он нежно похрюкивает от счастья, прижимаясь ко мне. Я беру большой острый нож. Его яростный блеск тревожит и смущает меня. Мне не хочется делать ЭТОГО, но я должен. ЭТО - мой долг. Поросёнок грустно, с пониманием смотрит на меня, из глаз его текут слёзы. Я тоже плачу. Плача, я всаживаю нож прямо в сердечко крошечного существа. Взвизгнув и печально дёргнув лапками, оно издыхает. Я перерезаю ему горло от уха до уха. Припадаю к разрезу ртом и целую его, поглощая густую, красную жидкость. А затем я люблю его, моего поросёнка, просто и бесхитростно, как любят женщин. И это всё. Идея эта постоянно донимала меня, не давала покоя и во сне. Желание нарастало, и противиться ему не имело смысла. Наконец, я решился.
   После нескольких месяцев работы на "мясорубке" я скопил достаточную сумму и достаточно хорошо обжился на новом месте. Поэтому особых препятствий для осуществления своих замыслов я не увидел. Поросёнка я запросто приобрету на рынке - думал я. Сосед мой, Травкин, с недавних пор на выходные стал исчезать из общаги. Он, по его словам, познакомился с одной скучающей вдовушкой, и с субботы на воскресенье зависает у неё. Так что, на целую ночь наша комнатёнка оставалась исключительно в моём владении.
   В осеннее тёплое субботнее утро, пока я лениво курил в постели, Травкин собирался к своей подруге и рассуждал о последних городских происшествиях. Я по жизни не любитель чтения - не читаю даже газет. А чего там читать: одни олухи пишут для других, чтобы те читали и верили.
   А Василь Иваныч не из таких. Попадётся, бывает, ему газетёнка какая- нибудь стрёмная, так он всю её изучит от корки до корки, а потом весь вечер пересказывает. И кайфует, гад, так, что тошно делается. Сколько раз мне хотелось за это в немытое его ухо заехать. Вот и на сей раз он затянул эту же канитель. Напустив на себя зловещий, как ему казалось вид, Травкин сообщил, что во вчерашней газете написали про маньяка, который ловит, насилует и душит баб. После с их трупами проделывает разные гнусности. Уже, мол, трёх бабёнок отоварил таким манером. Мне на всё это было насрать - подумаешь, маньяк, у нас в деревне и не то ещё творилось. Кроме того, мне не терпелось побыстрее спровадить болтливого электрика.
  -- Ладно, Василий Иваныч, мне тоже собираться надо.
   -- А что такое, надумал гульнуть хорошенько?
   -- Да решил вот скататься в родные края, своих навестить. А то давно уже у них не был.
   Травкин уставился на меня своими фиолетовыми глазами и какая-то довольная усмешка изобразилась на бледненьких его губах.
   -- Своих проведать? Стоящая затея. Своих нельзя забывать. Я вот один на свете, мне и проведать некого... А вернёшься когда?
   -- Завтра вечером вернусь, с последней электричкой. Колбаски домашней привезу, -- ты здесь никогда такой не попробуешь.
   Когда Василь Иваныч наконец ушёл, я стал обдумывать предстоящее дело с поросёнком. Соседи ничего не должны пронюхать: большая часть из них по выходным дома не ночует, а оставшиеся, как правило пьянствуют, и им будет не до меня. Да и я малый не промах - сделаю всё так быстро, что порося и хрюкнуть не успеет. Сложнее всего представилось мне протащить поросёнка на вахте, но и тут я нашёл выход: накачаю хрюшку слегка водкой с димедрольчиком - и порядок. Резать буду в ванне: грязи меньше - во-первых. Во-вторых, холодная вода протрезвит кайфующего поросёнка и он будет вести себя бодрей, так что сильнее возбужусь. И в-третьих, я надеялся, что шум воды заглушит звуки убиения. Да и вообще, если меня застанут за резнёй -- прикинусь шлангом, скажу: родичи, мол, прислали поросёнка, отбивнушками меня свеженькими полакомить захотели. А что в ванне общажной забиваю, так я же деревенщина необразованная -- откуда мне знать, что в городе можно, а что нет. Главное, чтобы никто не догадался, зачем мне этот поросёнок на самом деле нужен.
   Литейский рынок -- место по выходным дням оживлённое не в меру. Окрестные селяне съезжаются сюда продавать городским плоды трудов своих по "разумной цене". Картошка, огурцы, яйца, молоко и сметана меня не интересовали. Я направился прямиком туда, где у подножия памятника Социалистическому труду торговали живностью: рыбой, курами, цыплятами, гусями и поросятами маленькими. Найти то, что мне было нужно, великого труда не составило. У хитроватого полупьяненького мужичка я сторговал очень миленького поросёнка, весом килограммов в пять, только-только разлучённого с маткой. Он смешно похрюкивал и дрыгал ножками, когда я запихивал его в большую дорожную сумку.
   Неподалёку от общаги я, зайдя в тихий безлюдный дворик, из бутылочки с соской напоил свою покупку загодя приготовленным "лекарством". Впрочем, предосторожности не особенно и нужны были. Старуха-вахтёрша пьяно клевала носом за своей стойкой и лишь глухо икнула в ответ на моё приветствие. Где-то на первом этаже голосил чей-то магнитофон, неслись по коридорам песенки Филиппа Киркорова. Напевая : "нее-баи-и-земля-ааа...", я поднялся к себе. Мне нужно было переодеться в рванину, которую после я выброшу, и, самое главное, взять -- большой охотничий нож. Проверив поросёнка, который теперь мирно сопел в сумке, я напялил старые, заляпанные краской джинсы и сильно заношенную футболку с какой-то ненашенской надписью. Выглянув в коридор и убедившись, что там никого нет, я подхватил сумку с поросёнком и захлопнул дверь. И быстро зашагал в ванную. На каждом этаже -- по две ванные комнаты: мужская и женская. Горячей воды у нас почти никогда не было, и пользовались ими поэтому редко. Купаться общажный люд топал в баню или к знакомым. Мне вполне хватало душевой на работе. Но сейчас эти ванны были мне вот уж действительно ПОЗАРЕЗ нужны.
   И вот, долгожданная мечта моя близка к исполнению. Трясущимися от вожделения руками я извлёк сомлевшего хрюшу из сумки и с трепетом поместил его в побуревшую, с побитой эмалью ванную. Поросёнок, недоумённо похрюкивая, завертел башкой. В его чёрных глазках не было того, что я ожидал увидеть: ни умиления, ни понимания, ни сострадания. Вообще ни черта в них не было. Это сильно огорчило меня. Я открыл воду. Тугая холодная струя произвела на свинёныша очень сильное впечатление...
   Пронзительно визжа, он предпринимал отчаянные попытки выбраться из ванной. Это было далеко не то, что мне бы хотелось, но медлить было нельзя: визг этого маленького труса мог навлечь на меня неприятности. Схватив вопящего малютку за передние лапы одной рукой, другой я вогнал в вырывающееся тельце клинок. К несчастью, я просчитался: поросёнок в этот момент дёргнулся как-то особенно резко, и нож -- вместо того, чтобы попасть ему в сердце, -- скользнул по рёбрам и распорол брюшко. Ванная, моё лицо и футболка вмиг окрасились красным. От хриплого предсмертного визга чуть не заложило уши. Закативший глаза поросёнок рвался из моей руки, топча задними копытцами свои внутренности. В этот момент я вспомнил трагический конец отца -- тот ведь тоже погиб при схожих обстоятельствах. Испытывая невероятной силы возбуждение, вторым ударом я докончил злополучное существо. Дело было сделано.
   Бросив нож, я схватил моего поросёночка и стал жадно облизывать бедное тельце. Сладкий вкус его невинной крови вознёс меня прямо на небеса... Неудержимая страсть овладела мной. На свете не найти существа чище, благородней, прелестней и желанней, чем поросёнок. Что человеческие отродья по сравнению с ним! Задыхаясь от вожделения, чувствуя, что сердце разорвётся, если немедленно не удовлетворить своё желание, я, извиваясь, стянул с себя штаны. Мой пылающий факел стоял твёрдо, как часовой у Мавзолея. Всё в мире утратило смысл... Не было больше мира. Было лишь это прекрасное дитя свинячей расы и моя любовь к нему! Опустившись на колени перед трогательным трупиком, я стал макать член в тёплую ещё кровь. Как же это было приятно!
   -- Е... тебя клюшкой! Ты что же тут вытворяешь?!
   Проклятье! Я забыл запереться, и вот к чему это привело: в дверях стоит, раскачиваясь маятником, пьянющий хмырь Абрашечка, пузатый лысый приёмщик скота. Какого беса понадобилось ему в ванной? С туалетом перепутал? Или услышал шум? На опухшей роже этого чувырлы ужас и отвращение. Он сам не рад, что застукал меня, и теперь соображает, что делать. Я медленно поднялся с колен. Алые капельки падают с моего стоящего члена. Абрашечка уставился на него, как на диво-дивное. Растерянность его пьяной рожи сменилась похотливенькой улыбочкой. Закрыв дверь, Абрашечка вразвалку подошёл ко мне и, оперевшись на кафельную стенку, вкрадчиво так произнёс:
   -- Ну? Что делать с тобой будем, сынок? Маньячок ты наш.
   Смысл снова вернулся в мир, вернулся в лице пьяного ублюдка Абрашечки. О, как невыносимо, больно и тоскливо стало мне!
   -- Да, нехорошими делами, мальчик, занимаешься, очень нехорошими. А вдруг узнает кто? Хорошо, что я тебя застукал, я человек неболтливый. Я и сам люблю всякие игры. Например, я очень хорошо играю на трубе.
   Гаденько хихикнув, Абрашечка осторожно дотронулся до моего члена.
   -- А тех трёх дур случайно не ты грохнул? А? Впрочем, никто и не узнает, дай только на трубе разик поиграть.
   Я загорелся чёрной злобой к этому похотливому старому козлу. Он осмелился встрять между мной и поросёнком! Он плюнул грязной слюной своей в чистое озеро Любви! Такое не прощается... Уж лучше бы он по-честному настучал на меня!
   ...С каким наслаждением я убивал Абрашечку! Словно безжалостный ангел возмездия, колбасил я ножом это жирное брюхо, эту подлую физиономию! Его поганую пасть я заткнул своими трусами. В конце ему удалось выплюнуть их, но кричать у него уже не было сил. Захлёбываясь кровавой пеной, Абрашечка просипел: "Мама, мамочка моя..." и отдал концы.
   Судьба благоволила ко мне: общага нынче, можно сказать, пустовала. Быстро как мог, я утащил поросёнка и Абрашечку в свою комнату. Так. Только бы Травкину не взбрело в ум вернуться сегодня! Ванную комнату и коридор я тщательно вымыл: и пятнышка кровавого не осталось... Грязную одежду сунул в пакет: завтра утром выкину вместе с Абрашечкой. Поросёнка я разделал на аккуратные аппетитные куски и, упаковав в целлофан, снёс вниз, к комменданту тёте Маше -- у неё был холодильник. Тётя Маша уже лыка не вязала, но что от неё хотят -- сообразила. Наверняка килограммчик украдёт, ну да чёрт с ним.
   Теперь предстояло самое сложное и противное. В моей каморке находился Абрашечка -- дохлый и жирный кайфолом. Его предстояло также разрезать на кусочки, упаковать в сумки и, снабдив несколькими кирпичами, завтрашним ранним утром зашвырнуть в местную речушку Яицкую.
   Ох, и намаялся же я с этим прохвостом! Пилы у меня не было, а пилить кости обычной ножовкой тяжело даже такому здоровяку, как я. Только поздним вечером, а точнее, уже ночью, работа с Абрашечкой была закончена. Две большие дорожные сумки с ним стояли на полу. Устал я очень. Выпив полбутылки "Рябины на коньяке" и скурив целую пачку сигарет, упал прямо в одежде на кровать и тут же заснул. Снился мне покойник батя. Он скакал верхом на свинье, грозно потрясая вилами, и кричал: "Заколю поросят!". Мы с поросёнком убегали и прятались от него по всему мясокомбинату. Нам мешала Крупская, -- она со злорадным смехом палила в нас из карикатурно большого, мультяшного дробовика. Где-то рядом выл Абрашечка: "Мама, мамочка, убей их пожалуйста! Они сделали мне нехорошее!"
   Проснулся я от какого-то шороха. Полная луна освещала комнатушку не хуже светильника. Я навострил уши. Шорох послышался вновь -- это шуршал ключ в замочной скважине. Дверь с негромким скрипом приоткрылась и в комнату прошмыгнула тень. Вытащив из-под подушки нож, я быстро встал и зажёг свет. Василий Иванович Травкин довольно жмурился, добродушно глядя на меня. Весь с ног до головы в крови, он держал в руке окровавленный топор. Усмехаясь в усы, электрик вдруг в несвойственной ему задорной манере спросил:
  -- Ну что, привёз от родичей колбаски домашней? Жрать очень хочется.
  -- Василь Иваныч! Что с тобой? В чём это ты?
  -- Это? -- Оглядев себя, Травкин брезгливо поморщился. -- Да шушеру эту внизу на вахте проучить пришлось. Пускать падла, не хотела.
  -- Вот, -- он поднял к потолку пожарный топор, -- ещё Достоевский рекомендовал как лучшее средство борьбы с вредными старушками.
   Перешагнув через сумки, Василий Иваныч плюхнулся на свою кровать.
  -- Вот, сегодня снова троих оприходовал. Идём на мировой рекорд. Куда их Джеку-потрошителю до нашего Василя Иваныча! Догоним и перегоним! Вот отдохну малость и пойду дальше план перевыполнять.
  -- А тут у тебя чего? -- Травкин пнул сумку. -- Жрачки из деревни понавёз? Молодец!
   Он открыл сумку и извлёк из неё Абрашечкину руку .
  -- Это что? Колбаса? Сосиськи в тесте? Ха-ха-ха! Что-то больно волосатая твоя жратва! Читай завтрашние газеты -- я стану знаменит, как Чикатило! Что молчишь, деревенщина? Давай поедим.
   Абрашечкина рука, видно, не отличалась хорошим вкусом: пожевав её, Травкин сплюнул и отшвырнул мясопродукт в сторону.
   -- Дрянь у тебя колбаса! И родичи твои дрянь! И сам ты тоже не лучше! К концу готовься, пацан!..
   Вязкая, зеленовато-жёлтушная слюна словно паутина свисала из его рта. Остекленевшие глаза излучали смерть. Всё случилось предельно быстро: топор взбесившегося маньяка-электрика вместо моей головы врубился в дверь и застрял в ней. А вот охотничий нож -- тот с хрустом вонзился в травкинское горло по самую рукоять. И никаких рекордов после этого Василь Иванычу побить не удалось.
   С тех пор прошло почти полгода. Я вернулся в свою деревню совсем недавно: пока тянулось следствие, надо мной тяготела подписка о невыезде. Василий Иванович Травкин оказался тем ещё типом: ухайдакал кучу народу -- то ли десять, то ли пятнадцать человек. Абрашечку тоже списали на него. Нашли у Травкина в вещах дневник, в котором он подробно всё описывал: где, кого, как и зачем. Он мнил себя величайшим убийцей всех времён и народов или что-то в таком духе. Совсем тронутый мужичок был. А с виду так вполне нормальный, приличный человек. Под меня мусора тоже поначалу копали: хотели привлечь за превышение самообороны. Но ни хрена у них не вышло. Адвокат доказал им, дуракам, что я защищал свою драгоценную жизнь, и мне ещё орден нужно дать за уничтожение особо опасного злодея.
   Нет, жить в деревне всё же лучше. В городе атмосфера нездоровая: того и гляди в тюрьму загремишь или палёной водкой траванёшся. А здесь, в деревне, благодать: воздух свежий, самогонка ядрёная, да и свиньи, опять же, всегда под рукой. Вон, у меня их полон двор бегает...-
  

Май 2001.

  
  
   . .
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
Оценка: 5.29*4  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"