---Паучья любовь

В моем апельсиновом саду появились пауки-каракурты.

В углублении под каменной кладкой стены утром я обнаружила беспорядочно переплетенную паутину, а на ней "черную вдову" с маленьким самцом на ней и по краям еще трех, готовых к спариванию. Черная, как пуговица, с красно-оранжевыми полосками снизу. Брюшко с горошину - значит, голодная. У сытой брюшко с лесной орех. Инфантильные самцы нарядные: все в красных с белым ободком пятнышках. Несчастные жертвы. Даже если она не оторвет им головы, все равно помрут от голода. Самка их вывосет даже дохлых: замотает в коконы и оставит в запас.

На очереди следующий. Черная вдова немного поправилась, съев первого, увеличилась в размерах, успела даже поймать и замотать в кокон мелкую моль. Принимает на себя еще одного ухажера. Это надолго, и я иду распорядиться, чтобы пауков сожгли. Мне жалко любую животинку, но уж очень они ядовитые. К тому же ненавижу все, что напоминает секс.

Хотя к смерти, в принципе, я отношусь неплохо. Только не к своей. Всеобщий проект умирания когда-нибудь и мне придется осуществить, но чем дальше, тем менее он кажется привлекательным.

Нахожу садовника и сообщаю о пауках. Он кивает. Я надеваю широкополую шляпу и подбираю волосы. Начинается жара. Властно смотрю на работника.

- Ромео, надо бы поправить возле калитки садовую арку с клематисами. И ту, подальше, деревянную, с плетистой розой.

Он кивает. Розы пора подрезать.

Безуспешно гоню мысли о пауках, по аналогии - о смерти близких: родня - это сеть, которая оплетает меня с рождения. Не такая сеть, как у благополучных людей - словно гамак, сиренево убаюкивающий в полдень, полный треска цикад и аромата глициний; но другая: паутина, силки, расставленные в направлении самых розовых мест мира: общества друзей, всевозможных чудес света, дельтапланов, круизных дальних плаваний, водных вышек, горных ежевичных зарослей, ледников, живописных восточных базаров... Скучный бег по серому асфальту.

Я никогда никуда не ездила. От всего меня ограждали. Сеть перепутанных родственных линий плотно облегает меня с детства вроде кокона, из которого я раньше безуспешно рвалась, а теперь, высосанная, но живая, пережившая всех, медленно режу по одной ниточке - высвобождаюсь.

- Хозяйка, что сегодня подавать на обед?

Это Вера, моя прислуга.

- Сделай, пожалуй, пасту с креветками, побольше помидоров, и больше ничего не надо. И попить, что-нибудь фруктовое, холодное. Я буду обедать в верхней беседке, над морем, если не будет грозы, - отвечаю я. - Небо сегодня особенно красивое.

Я родилась на юге, где все выращивают в открытом грунте, не имея понятия о парниках, а виноград и розы на зиму не укрывают. Родилась на краю тихой долины, не колеблемой гулкостью очищенного зимнего воздуха, напротив, наполненной гудением насекомых и пением птиц и отделенной от внешнего мира высокими скалами. Воздух здесь плотный из-за сладкого, удушливого запаха южных цветов. Только розы его освежают. Поэтому их у меня много. Расступаясь, розы создают ароматный коридор для каменной дорожки, ведущей к наполовину скрытым под зеленой водой ступеням купальни, скользким из-за тени нависающих над перилами вистерий.

Снег в наших краях - мечта, символ очищения. Он иногда выпадает, как благословение, и лежит на гостеприимных веерах пальм, на шапках гортензий, на зелени сада, не знающей нарядной перемены цвета. Так бывает на Крещение.

Рай этого места полностью соответствует моей тюрьме.

Когда старшие родственники начали умирать, мне стало немного легче. С каждым новым покойником ослаблялись тиски моего кокона. Они умерли почти все сразу. Провидение, ведая о том, что я никогда не любила родственников и тяготилась ими, лишило меня их "в одночасье", в течение полугода. Муж ушел раньше всех: разбился на машине. Мы никогда не были особенно близки. Потом умерли родители один за другим - от рака. Брат с семьей сгорел в своем доме прямо во сне. Но мои взрослые дети... Судя по тому, как я наслаждаюсь их отсутствием, мне не пришлось бы долго грустить, если бы они ушли. Но этого я не знаю. Все же это дети.

Такая вот веселая грусть. Теперь кокона нет. Я брожу одна в своем опостылевшем раю, но мне хорошо. С дальней скалы льется поток воды и уловляется в каменную цистерну, откуда течет дальше, в горную речку, через боковое отверстие. Зимой поток полноводный, когда случается сильный дождь, переполняет цистерну и течет поверх ее округлых боков прямо в сад, заливая широкие борозды вокруг оливковых и апельсиновых деревьев, питая их на весь год живительной влагой. Я всегда хотела уехать из дому, а теперь не хочу.

- Хозяйка, я иду на базар, - сообщает кухарка.

Мои слуги получены путем сложнейшего естественного отбора. Они не болтливы, заботливы и многофункциональны. Их двое: садовник Ромео и кухарка Вера, по совместительству - горничная. Это семейная пара, и вполне бездетная. Как и я, не любят детей. Да и вместе-то они проводят немного времени.

Я автоматически иду к калитке, которая закрывается за Верой. Босые ноги покалывает трава, растущая меж плоских камней персикового и голубоватого цвета. Проем калитки светлым сводом венчается в темной стене, с которой свисают заросли плюща. Мои ступни с ярким лаком на ногтях в тени выглядят синими, словно я в воде.

Калитка голубого цвета. Я нажимаю пальцами на медный кружок окошка, поворачиваю его и выглядываю наружу. Вижу, как по улице удаляется толстая Вера с корзиной на локте. Зад ее под светлым платьем работает, словно пароходные поршни. Дорога белая, слепит глаза.

Ромео недалеко от входа мастерит подпорку для садовой арки. С пауками он уже разобрался. Туннель из глициний сменяется виноградными шпалерами. Иду через сад к морю, спускаюсь на лифтовой корзине к воде. Воздух здесь значительно прохладнее, ветерок. Море темно-бирюзовое - к грозе. Иду по теплым мосткам с шершавой занозчатой поверхностью, проверяю, как пришвартована яхта. Перевязываю ее плотнее. В это время года много медуз, но сейчас они попрятались. Значит, будет шторм. На горизонте начинается скопление синих облаков.

Я проверяю мобильник, залезаю в яхту, жду грозы и засыпаю.

---

Проснулась оттого, что стало качать. Яхта от раскачивания накренилась к привязанному борту, я перевернулась и ударилась о стенку. За иллюминатором бушевало море, хлестал дождь. Нечего и думать, чтобы выбраться наверх в корзине. Разве что придется протискиваться в расщелине между скал по неудобной, крутой и скользкой лесенке.

Зазвонил мобильник: Ромео флегматично интересовался моим местонахождением. Я ответила, что все в порядке.

Потом я услышала человеческий вопль.

Крик шел с моря. Он повторился.

Я высунула голову из каюты, вгляделась в водоворот белой пены и увидела голову человека. Эх, угораздило же кого-то делать заплывы перед грозой. Не заметил отсутствия медуз, дурачок. Теперь погибнет, разобьется о скалы. Если повезет, его выбросит на пляж, но нескоро: волны относят обратно.

Я легла на живот и стала наблюдать за пловцом. Я мужчин терпеть не могу. Да и что я могла сделать?..

Человека поднесло к берегу, но он нырнул в последнюю волну и избежал удара о скалы. Надо же, не сдается. Подгреб ближе к моему пляжу и на откате попытался выкарабкаться. Куда там! Следующая волна накрыла и увлекла его обратно. Море играло с человеком, как кот с мышью.

Человек заметил меня и закричал. Потом нашел силы и взмахнул рукой.

Неожиданно мне захотелось ему помочь. Все же я врач. Достала толстый канат и размотала. Когда пловец приблизился на откате волны и мелко погреб к земле, я размахнулась и бросила ему спасательный конец с кругом, за который тот успел ухватиться. Ему повезло со мной. Скоро море вымотало бы его и упокоило в своих объятиях. Может, это была бы хорошая смерть, а к смерти я отношусь неплохо.

Вялыми руками, постоянно погружаясь в пучину, мужчина перебирал канат, пока не добрался до борта яхты. Тут он и завис, не в силах выбраться. Вцепился в борт и закрыл глаза.

- Эй, чудо, лезь скорей, а то утонешь, - неприязненно сказала я ему.

Но человек терял сознание и начинал ослаблять пальцы. Я быстро наклонилась и обвязала его веревкой по талии. Пришлось тащить его самой, что было непросто: это оказался большой и грузный мужчина. Втянув тело на плоскую корму почти по пояс, я примотала канат к швартовым, боясь потерять хорошую веревку, потому что человека могло снести обратно вместе с ней.

- Ты чучело, - заявила я, пользуясь нечувствительностью к словам неудавшегося утопленника, - почему все мужики идиоты? Какая баба поплыла бы в такую погоду?

Ноги мужчины бились о дно лодки, так что вскоре от боли он пришел в себя.

- Вы извините, не могу больше тащить, - сказала я, - выбирайтесь сами, если хотите. Влезете - я осмотрю вас, хотя я не врач, а только психиатр.

Мужчина рывком, кряхтя, выбрался на корму и почти скатился ко входу в каюту.

- Ползите, ползите, - сказала я, - вперед. Здесь сухо.

Он переполз на ступеньки и снова потерял сознание. Я повернула его голову и дала понюхать нашатырь. Чужак очнулся, пополз и свалился в каюту. Тут его вырвало.

- Молодец, - сказала я то ли с иронией, то ли с сочувствием.

Мужчина тяжело приподнялся и привалился спиной к борту, подтянул колени. Теперь я его как следует рассмотрела.

Он был ничего себе. Впрочем, я не из тех женщин с ястребиным взглядом, могущих сразу оценить спасенного: стоит принимать его благодарность, или нет.

Я взяла ветошь и тщательно вытерла следы рвоты. Потом я исследовала лицо и грудь спасенного. Руки-ноги. Переломов не было, одни синяки. Человек сидел с закрытыми глазами и тяжело дышал. На вид лет сорок, помоложе меня, с бородой. Лицо большое, нос крупный, носогубные складки, рот - с тонкой верхней и толстой нижней губой. Волосы длинные, темно-русые. На шее - веревочка с крестом. Квадратные колени торчат прямо на меня из-под цветных шортов, ноги большие, гладкие, загорелые. Ладони и ступни крупные, разлапистые, а щиколотки и запястья тонкие. Ничего... особенного.

Мужчина наконец открыл глаза и уставился на меня. Сказал:

- Спасибо.

Глаза у него оказались просто чудо: большие и синие. Он разглядывал меня вполне доброжелательно, я не заметила ни тени смущения или страха, ни, тем более, брезгливости. Если бы я это заметила, то выкинула бы его обратно, честное слово. Не люблю мужиков. Но чужак смотрел просто и ясно, с одобрением. Как горшечник на удачно слепленный им горшок.

- Вы помогли мне, благодарю вас, - повторил спасенный с заметным акцентом, - позвольте представиться: меня зовут Владимир.

"Русский!" - подумала я и назвала себя.

- Да, я помогла вам и теперь прошу, - чванно сказала я, - составьте компанию и отобедайте со мной. Только сейчас нельзя будет воспользоваться подъемником. Если вы уже отдохнули, Владимир, предлагаю попробовать протиснуться по лестнице в скальной щели.

Мы кое-как выбрались под брызги дождя на деревянный пирс, я накинула на русского кусок полиэтиленовой пленки, который нашла в багажнике, и мы побрели к скалам. Поднявшись не без застреваний и соскальзываний наверх, я и спасенный мною прошли в дом, где расторопный Ромео успел зажечь камин, а вернувшаяся с базара еще до дождя Вера приготовила пасту с креветками, а также специально для изможденного пловца согрела вина.

Никто ни о чем не спрашивал. Такие уж у меня слуги.

Я сама поставила на плиту чайник и отпустила их.

---

- Как мне вас благодарить, уважаемая?..

Владимир смотрел преданно и отважно. Он был готов на все. Но была ли готова я?

Незнакомец сидел после легкого обеда на мягкой софе перед столиком красного дерева, завернутый в покрывало и разомлевший от каминного жара. Волосы и борода его совсем высохли и напоминали цветом старую солому, а лицо раскраснелось. Он мне нравился. Чистый и благородный.

Я не ответила, презрительно поморщилась.

Владимир прикрыл глаза и отпил глоток горячего вина. Он покосился на стул, где висела любезно оставленная Ромео для него рубашка. Садовник поделился ею из своих запасов. Мужчине явно хотелось поскорее уйти. Ему было не по себе. Он был испуган!

"Двусмысленная ситуация", - подумала я. Воздух кричит о сексе! Я его спасительница, и за это он обязан показать ко мне влечение, а он...

Я встала и прошлась к стойке бара, премерзко виляя бедрами. Все же я еще не совсем старуха. Фигура у меня хорошая, не оплывшая, как у Веры, халат атласный, белый, волосы густые, черные, длинные, без седины. Немного бледная и ненакрашенная, но лучше уж пусть сразу увидит, какая я на самом деле. Кошмар. Неужели я ему не нравлюсь?..

С другой стороны, он не одевается, не уходит. Слишком вежлив? Можно использовать его вежливость и завлечь в постель, а потом пусть убирается... И что я несу после пяти лет воздержания?

- Давайте еще вашего русского чаю попьем, - предложила я, а потом пойдете.

Мы выпили чаю, и Владимир стал сконфуженно одеваться.

"Вот черт, - подумала я, - красивый мужчина. Сейчас уйдет".

- Вы позволите, мне надо идти? - спросил Владимир. - У меня на пляже остались документы в брюках. Не хотелось бы их утратить.

- А вы вернетесь? - брякнула я.

- А вы этого хотите?

- Конечно!

- О, синьора! Я польщен! - красавец вдруг расплылся в улыбке. - Я уж подумал, что вам неприятно мое присутствие!

- Не синьора, а мадам. У меня муж был французом. Он умер. Давно.

- Тем более! Проводите меня! Я мигом - одна нога здесь, другая - там!

- Странное что-то вы сказали о своих ногах. Ну, да ладно. Приходите, мсье, расскажете о себе. Вы мне интересны!..

Пришел он скоро. Я дала ему зонт, но обуви его размера в доме не нашлось, поэтому он побежал босиком и вернулся босиком, держа в руках пакет с одеждой и огромные разношенные старые ботинки.

- Я, видите ли, странствующий актер, - начал Владимир свой рассказ, - набрал немного денег по разным труппам - вы не подумайте, что я неуживчив, нет, это специально - и решил под конец бытия посмотреть красоты Средиземноморья. Здесь подлинно земной рай!

- Только когда проживешь в земном раю всю жизнь, узнаешь, какой это ад, - едко заметила я, чтобы сразу снизить тон повествования.

- Вот поэтому я и не собирался здесь задерживаться, - продолжал русский, - зачем портить впечатление. Хотел поплавать в море, побродить по горам и, когда кончатся денежки, уехать обратно в холодные равнины России, оставив прекрасные воспоминания о поездке. Ночевал в горах, чтобы сэкономить на гостинице и продлить свой отпуск, питался собственноручно выловленной рыбой и морепродуктами, что находил на берегу. Так что мне приходилось покупать только хлеб и фрукты. Я был вполне счастлив до того момента, как меня схватила полиция и пригрозила посадить за бродяжничество. Впечатление испорчено. А ведь я не бродяжничал! У меня водительские права, нанимался возить пьяных из баров. Я человек рослый и плотного телосложения, поэтому меня долго не принимали за бомжа. Но в полиции привыкли к незваным гостям, любителям моря и странствий. Начальник, видимо, даже придумал способ избавления от нашего брата. Это я понял только на вашей яхте, когда чудом избежал смерти.

Владимир занимал пол-дивана. Он покрутил тазом, устраиваясь поудобнее и рассказал, как на пятый день отсидки в местной тюрьме капитан полиции пришел к нему. Предложил возможность безоговорочно находиться в стране и к тому же посулил деньги, но только за то, чтобы он на спор проплыл в море до стоящего на рейде корабля и обратно. К чему это, Владимир не задавался вопросом. Но начальник знал, что будет шторм, а он, по неопытности, не мог знать этого. Очевидно, полиция таким мерзким образом избавляется от излишней волокиты и возни с бродягами. После всего Владимир должен был предположительно убраться в другую часть побережья. Теперь у него в кармане документ, обеспечивающий свободу.

- Но денег вы так и не получили, - заметила я.

- Да Бог с ними, с деньгами! Просто теперь я смогу хотя бы уехать отсюда достойно. Вот немного заработаю на билет и - домой!

- Дудки, - сказала я, - он отдаст вам деньги. Уж я об этом позабочусь. Доставлю вас к вашей жене с деньгами.

- Какой жене? Я же странствующий актер! У меня нет жены. Я бы не смог прокормить семью. Зачем же было и пытаться.

Я ободрилась и тут же прыгнула к Владимиру на колени.

- А, вот оно что! Тогда вы можете отблагодарить меня за свое спасение! - сказала я.

---

Мы лежали в постели и ждали ужина. Ждали потому, что ближе к вечеру буря утихла, пришла Вера и принялась бряцать кастрюлями. Она и понятия не имела, что я способна оставить у себя мужчину.

Мы с Владимиром притихли и в который уже раз совокуплялись, не выдавая своего присутствия. Вера была приучена не тревожить мой сон, и если я к ужину не выходила, она оставляла все в духовке и убиралась восвояси.

Русский вцепился в мои длинные волосы и тянул их на себя, словно лошадиную гриву. Мое гибкое тело выдавало чудеса проворства и находчивости. Я не имела никаких контактов с мужчинами после смерти мужа, пять лет назад упокоившегося на горной трассе. Живя с жесткими и религиозными родителями, я никогда не могла пуститься в разнос, даже на светских раутах. Они сватали мне богатых стариков, у которых слюни текли, но я не нуждалась ни в каком замужестве. Дети выросли и разлетелись. Я состарилась и даже не мечтала, что когда-нибудь снова окажусь сладко раздавленной грузным телом мужчины, почувствую в себе его мощный движущийся член, не ослабляющий своего дерзкого напора даже при содроганиях женской плоти, принадлежавшей новой мне, ненасытной и жаждущей.

Я была вполне довольна тем, как Владимир меня отблагодарил и тут же предложила ему жениться на мне.

- Ты не пожалеешь, - уговаривала я его.

- Это слишком прекрасно, чтобы поверить, потому что ты мне очень нравишься, - говорил он, целуя меня, - но нет ли в этом предложении скрытого подвоха судьбы?

- Не существует судьбы, любимый, - бормотала я в его губы, - есть только наше произволение и Божья воля. У меня отличная интуиция. А если не веришь, то мы завтра же составим брачный договор, где будет оговорена полнейшая твоя свобода.

- И содержание?.. - усмехнулся он. - Нет.

- Как пожелаешь. Можно - без всякого содержания. Я вызову юриста, он нам поможет, как лучше составить договор. Ты останешься нищим, если хочешь.

- Не будем об этом сейчас. Пойдем ужинать, - властно сказал мой мужчина и поднял меня с постели.

- Да ты красотка, - оглядел он меня при свете лампы, - ты просто совершенство, любовь моя! Вначале мне показалось, что тебе лет сорок, такая была... уставшая. Тебе, небось, тридцатник?

Это было приятно. Ведь мне сорок четыре. Я промолчала и рассмеялась. Потом надела свой соблазнительный атласный халат, а Владимиру дала темно-синий, со стегаными отворотами и обшлагами, большой. Я купила его в подарок отцу, а он так и не успел обновить столь красивую вещь.

На ужин была приготовлена холодная телятина, суп таратор из козьей простокваши и кусок вкуснейшего местного сыра. Владимир ел с большим аппетитом. Потом мы пили чай с лимоном, как он любил, по-русски, и ели пирожные. Мы хохотали, измазались пирожными, и скоро возле растерзанного стола снова стало пусто. Халаты валялись на полу, в раскрытое окно зигзагами, но вполне целеустремленно, сбивая собственную тень влетали ночные бабочки и бесстрастно исполняли ритуальный танец у шара лампы. Потом они падали и умирали.

Из окна тянуло успокоившемся морем.

---

Через два дня я вышла на утреннюю пробежку. Владимир спал, измученный моими жаркими объятиями и успокоенный вчерашним разговором с нотариусом, которого я вызвала для составления брачного контракта. Я настояла на скорейшем оформлении бумаг и в тот же день стала русской женой. Оставалось только совершить обряд венчания.

Моя плоть бушевала и торжествовала. От счастья я не знала, куда себя деть. Наконец, я вспомнила о пробежке.

У нас на Ривьере с ранней осени бегают все отдыхающие: сначала по дорожке возле берега, потом, огибая деревню, поднимаются на верхнюю дорогу, которая проходит мимо полицейского участка и упирается в мой каменный забор. Круг получается достаточно большой.

Туристов тут хватает. Они живут в гостинице или снимают частное жилье. Во время пробежки я здороваюсь с постоянными жильцами. Они зовут меня "Хозяйка горы". Я таинственная личность, потому что никогда не сдала ни единой комнаты; заглянуть за забор мечтает всякий. Бывало, пробирались даже с моря, но Ромео на такой случай держит в прихожей ружье, стреляющее вонючей краской. Собак у нас нет.

Я свернула растрепавшиеся волосы, засунула под тонкую шапочку и мелкой трусцой подбежала к полицейскому управлению. Дверь была открыта. Я вошла.

- Здравствуйте, сеньор Ринальдо. Вы рання пташка.

Больше пока никого в конторе не было.

- О, синьора, Хозяйка горы! Какими судьбами! Этим чудесным утром! - капитан рассыпался в любезностях.

- Пришла забрать ту сотню долларов, которую вы задолжали бедному русскому бродяге, отправив его на верную смерть.

Я не стала тянуть кота за хвост. Пусть выложит все карты. Неожиданность - хорошая стратегия.

- Так этот жиголо не сгинул в той проклятой грозе? Что же, я очень рад.

Синьор Ринальдо, начальник полиции и местной тюрьмы, был небольшого роста старый солдат с белыми усами и слишком честными сверлящими глазками. Он почесал лысый затылок и с интересом взглянул на меня:

- Уж не вы ли, синьора, спасли этого бродягу?

- Да. На свою голову. Я заявляю, что теперь нахожусь в его заложниках до тех пор, пока не будет выплачена обещанная сотня.

- Вы шутите, сударыня. Нет? Мы можем вызвать подкрепление из города. Штурмовая группа освободит ваш дом.

- Не нужно, я шучу. Просто отдайте.

- Но как же помочь вам?

- Заплатить. Иначе получится, что вы обокрали иностранца. Синьор Ринальдо, у меня прекрасные адвокаты. Ненавижу несправедливость.

- Успокойтесь, синьора, - капитан расплылся в улыбке, - вот вы уже и сочувствуете этому разбойнику. Того и гляди, он очарует вас по уши. Такие случаи в нашей практике бывали.

Я рассердилась.

- Не смейте чернить мое имя, капитан! Я честная вдова. Если я и очаруюсь кем-то, то тут же выйду замуж и не дам языкам повода для болтовни!

Капитан неожиданно перепугался. Он схватился за голову и крикнул:

- О боже! Пророчество, кажется, сбывается!

Я нисколько не удивилась. Ринальдо славился своей мистичностью и верой во всякие пустяки. Он возбужденно увлек меня в свой кабинет.

- Вы не знаете, с кем связались, синьора! - вытаращив глаза у моего лица, горячился он. - На него указала наша пляжная гадалка, местная, так сказать, пифия! Она прорекла, что этот человек, русский, будет пожран знатной синьорой, как паук паучихой: она откусит ему голову, что бы это ни значило!..

Я громко фыркнула, но он и ухом не повел.

- Мне надо было срочно избавиться от русского. Я посчитал более гуманным устроить так, что пусть этот мужчина лучше сгинет в пучине, чем будет мучительно истязаем черной вдовой!

- А вам что за дело?

- Дело чести! Я - мужчина! - Ринальдо выпятил грудь и снова вытаращил глаза.

- Уж не намекаете ли вы на то, что эта женщина - я? - догадалась я.

- Милая синьора, вы мне не верите? Пойдемте же на берег, я покажу вам пифию!..

Мы направились к пляжу. В маленьком соломенном домике перед накатывающим прибоем сидела и дремала старуха. Увидев меня, она молча указала пальцем и сонно произнесла:

- Это она.

Начальник полиции с допотопным ужасом уставился на меня.

- Это вы!..

- Сто долларов, - сурово сказала я, беря быка за рога. В пифий я не верила.

Ринальдо автоматически вытащил из кармана и подал мне деньги.

- Я надеюсь, русский их заработал и теперь может спокойно уехать? - иронично протянула я и усмехнулась. - Я спасла человека от верной гибели, на которую его обрекли вы, капитан, и если расскажете хоть одному человеку об этой истории, я засужу вас, поверьте!

- Но, синьора... Впору мне просить вас об этом. Однако, я хотел предупредить об опасности... Избавьтесь от него немедленно.

- Напрасно беспокоитесь. Вы темный, мистически настроенный человек, Ринальдо, верите кому попало. Придумали: я, маленькая хрупкая женщина, откручу голову огромному русскому. Скорее уж он - мне... Не скрою, великан мне нравится. Я испытываю к нему симпатию. Но уверяю вас, я не желаю и не сделаю иностранцу ничего плохого. В отличие от вас, жестокий вы человек. Я дам русскому денег и отправлю на родину. Спите спокойно.

- Дай-то Бог, дай Бог... - бормотал капитан, прощаясь.

---

Я брела по направлению к спасательной станции. Пляж еще не успели убрать. После шторма море изрыгнуло навязанный ему людьми мусор: кроме ракушек, на песке валялись жестянки, сливовые косточки, пластиковые ломаные бутылки, презервативы, прелая дохлая рыба, шприцы, подметки от тапок и - о ужас! - новенький труп, стыдливо спрятанный от глаз купальщиков за перегородку станции. Труп загорелый, сизый с чернотой, похожий на манекен неудачного цвета и тоже почти без головы. Труп большого мускулистого человека: лежит на спине с поднятыми по-боксерски и застывшими в позе - одна выше другой - руками. Сжатыми в кулаки ладонями до сих пор обороняется от сил зла, превративших его в мусор, прокативших по дну и сбросивших на помойку побережья.

Я содрогнулась: представила на его месте возлюбленного мною чудесного Владимира, который вместо того, чтоб стать отбросами моря, стал моим вторым мужем. Но море все-таки взяло свою жатву. Не одна душа, так другая. Природе необходимо равновесие.

Я позвонила инспектору Ринальдо.

- На станции выловили труп, можете выдать его за русского, если хотите. По росту труп подходит, а лица у него просто нет. Не стоит афишировать отъезд Владимира, Ринальдо. Я отправлю его инкогнито. А если я его съем, никто не узнает, - поддразнила я.

Капитан на том конце явно напрягся и сказал что-то невразумительное, но - согласное. Я подумала: не стоит так пугать его. Мужчины не любят бояться. Добавила:

- Это шутка.

Я вернулась на виллу и застала Владимира в патио. Вера принесла ему завтрак. Он был одет в широкие белые индийские дхоти, которые Вера купила ему на базаре. Он выспался и был изумительно красив. Внизу живота у меня тут же затрепетало.

- Долго же ты бегала, - заметил он, - красавица моя, садись завтракать.

После завтрака я принялась рисовать его портрет. Мне так нравилось лицо Владимира, что все время, которое оставалось у нас от сна, еды и обмена телесными жидкостями, я посвящала рисованию этого лица, чем придется: карандашом, углем, пастельными мелками, маслом и даже акварелью - синие глаза на фоне синего моря.

Так прошла зима. Я любила своего чудесного безотказного мужа безумно. Весь нерастраченный жар моей плоти обрушился на его могучее, стойкое тело. Не было в саду ни одного уголка, который не слыхал бы нас и не впитал совместных, произведенных сладострастием, пота и слез. Не было ни одной комнаты, ни одного чулана, который не был бы посвящен в тайны наших совокуплений. Разумеется, мы старались не шокировать прислугу, которая, впрочем, скоро ко всему привыкла, особенно после прибавки жалованья.

Владимир часто говорил, что он со мной совсем потерял голову, и однажды сказал что-то о пляжной пифии.

- Что ты об этом знаешь, и откуда? - спросила я.

- Перед тем, как отправить меня в "последнее" плавание, синьор Ринальдо водил меня к той гадалке, узнать некое пророчество, - сообщил он, - но я не верю в это. Он сказал, что даст мне денег, чтобы я поскорее убрался отсюда, иначе мне грозит опасность. Ты знаешь эту историю?

- А ты помнишь, о чем там была речь, в пророчестве?

- Помню, дорогая. О том, что некая богатая женщина-вамп откусит мне голову, словно паучиха. Это правда! Ты совсем снесла мне крышу! - засмеялся Владимир, нервно обнимая меня, и смех его прозвучал глухо и печально.

---

Прошла зима, весна, и настало жаркое лето. Владимир совсем освоился. Я никуда его не выпускала из поместья, день и ночь рисовала его лицо и занималась с ним любовью, изобретая все новые способы соблазна. Мы знали друг друга вдоль и поперек. Я завалила рисунками все столы, завесила все стены. Я была бодра и весела, смогла переделать кучу зависших из-за прежней депрессии дел, произвела ремонт и при этом не уставала ласкать своего мужа.

А он, наверное, устал от меня. Но держался. Я лезла на него по нескольку раз на дню, а он только мужественно повторял: "Красавица моя, любимая, сладкая, золотая!"

Вскоре он уже больше ничего, кроме этого, не мог говорить. Не успевал. Стал вялый и медлительный. Без конца мерз и заворачивал голову в хлопчатобумажный платок. Я падала на него, смеясь, снимала силой тряпку с головы, сажала позировать.

В самую жару он обнаружил в кладовке шерстяную детскую шапочку с ушами.

Часто я находила его на берегу моря, у яхты, на которой мы раньше часто совершали путешествия по побережью, в поисках уголка для разнообразных утех. Теперь он сидел и молча, угрюмо смотрел на волны. В такой момент лучше было к нему не подходить.

Но я понимала. Я же все-таки психиатр.

Я проводила с мужем профилактические беседы и потихоньку кормила его таблетками. Я лечила его по всем правилам. Мне нравилось его лечить почти так же, как рисовать и ублажать в постели. Владимир оказался ипохондриком. Он все время боялся простудиться и попасть под ветер, дождь. Он почти перестал разговаривать, обматывал голову тряпкой и натягивал сверху капюшон или свою шапочку. Голос его стал садиться и терять тембр. В довершение у него начало портиться зрение.

Не знаю, насколько глаза его испортились, только очки он заказал через Ромео сам. Ему принесли очки с такими выпуклыми стеклами, словно вставили их, разорив телескоп. А когда я попыталась их у него отнять, мой богатырь тонким голоском раскапризничался и вырвал их у меня.

Я его жалела. Потому что я продолжала любить его все больше и больше и знала, что он тоже любит меня. Но если я от любви становилась крепче, активнее, муж мой постепенно терял силы и разум. Я не переставала рисовать его милое лицо. Несмотря на это, Владимир уже почти совсем не разговаривал. Изредка у него хрипло прорывалось: "Любимая!", как атавизм, а потом он снова надолго замолкал, уходил в себя. Походка его изменилась, сделалась, как у психически больного; передвигался он теперь дергано, мелкими шажками, щупая перед собой дорогу.

После появления очков рисовать его стало очень трудно. Заниматься теперь было нечем, да и баловались мы все реже. Я решила показать мужа врачу.

В тот день, когда мы должны были плыть на прием, Владимир почти не спал, всю ночь возился с какими-то пакетами и шуршаньем не давал мне спать.

Утром я обнаружила его в двух свитерах, калошах и с целиком замотанной головой. Оттуда раздавались нечленораздельные звуки. Я сняла с него фетровую шляпу, шерстяную шапочку с ушками, трикотажный капор и осторожно размотала тонкий платок.

Лица не было.

Владимир окончательно потерял свое лицо и всю голову. Пророчество сбылось.

О поездке пока не могло быть и речи. Я аккуратно замотала платок обратно, надела сверху очки, шапочку и фетровую шляпу и повела беднягу на берег моря. Только там он успокаивался и переставал дико подвывать.

Я осознавала свою вину.

Мне пришлось нанять для мужа няньку. Мое шаткое финансовое положение за год сильно покачнулось, и в итоге пришлось идти работать по специальности в местную больницу.

Я хороший специалист, родственники больных нарадоваться на меня не могут, заваливают подарками. Я выпускаю хороших, здоровых людей. Но я сапожник без сапог.

Моего мужа может вылечить только случай.