Аннотация: Колфан-27, финал. Нереальная новелла - 21, 1 место.
Вызов пришёл уже под утро. Замелькал тревожно, запикал. Сквозь помехи Ильин едва разобрал хриплый голос:
- Ты должен приехать сюда. Далеко мне его не увезти. В общем, в деревне есть ребёнок... Не химера.
- Твой?
Голос требовательно перебил:
- Я его поместил в саркофаг, если кто остановит, то быстро не откроют. Приезжай. На границе передам, если ещё не сдохну. Змея сонная меня укусила, ночью добирался с побережья...
Связь оборвалась. А вот это беда. Если ночью, то прошло уже немало времени. Очень быстрая и очень спокойная смерть. Человек просто отключался, и противоядия пока не нашли. Биргиссон сам и искал, и наверное, возвращался с новой партией тварей, и, как всегда, без защиты. От сони она точно спасала.
Ильин собрался быстро. До границы с мёртвой зоной сто пятьдесят километров. Пять точек с деактивацией. Дальше только молельни, в них тоже есть деактиваторы.
Вышел, постоял на крыльце. В радиационной защите на фоне багрового рассвета в этих одуряющих ядовитых пустошах он казался себе невиданным великаном. Потому что видеть некому, а тень его протянулась до самых ворот через весь хлипкий палисадник, оставшийся от хозяина ночного голоса - Леона Биргиссона. Кажется, ирландец, космобиолог, генетик, ещё чёрт знает кто, в космосе у них, у всех, по нескольку профессий. Прилетел лет шесть назад с командой биологов искать живое в мёртвом, но здесь никто не выдерживал долго. Теперь пустой посёлок с отличными домами смотрел выбитыми окнами на отличное дорожное полотно.
Мир этот казался безжизненным. Никто кроме учёных сюда и носа не совал, да и те прибывали и тут же улетали. Огромные древние реакторы полуразвалившихся военных заводов так и продолжали чадить. Но ядерная зима кончилась. И теперь вдруг оказалось, что планета кишит жизнью. Биргиссон их и открыл. Огромные гады, похожие на змей, лягушки монстры. Биргиссон называл их и себя резистентными к радиации и обходился без защиты. Жил тут, посёлок поставил, а потом увидел химер, какое-то время носился с ними по всем видеоконференциям, доказывал, что они существуют. И в конце концов ушёл на болота за ними, перетащив туда же и свою лабораторию.
Теперь вот только иногда выходит на связь и ругается, ругается. На всех: на новаторов, консерваторов, терраформирователей, биологов. Боится. Что если начать консервацию реакторов, то химеры погибнут. Ему никто не верит, смеются и крутят у виска. Ну что за бред, избавиться от радиации - всегда верное решение.
"Это их среда. Изменилась среда - исчезли люди, но появились химеры. Изменится опять среда - исчезнут химеры", - отбивал он сообщение за сообщением со своего старого ноута на солнечных батареях, сидя, наверное, в какой-нибудь из молелен.
Его можно понять. Он боится. Там та, за которой он ушёл. Ильин видел в кабинете Биргиссона карандашный набросок её. Необычная. Их можно увидеть или через специальный фильтр, или ночью, но очень призрачно. Долго химер и считали призраками.
Ильин выехал на вездеходе, едва солнце встало. Пустоши кругом, далеко видно. Часа через три навстречу протопал местный транспорт - двунога. Трёхметровый робот-тяжеловоз на двух ходулях шёл и тащил за собой розвальни - будто истрёпанный кузов от древнего грузовика поставили на колёсную пару. На розвальнях валялась толстенная саба - похожая на удава тварь с двумя плоскими головами, и сидел мужик из химер. Мужик проводил взглядом вездеход. Ильин ехал в защите, поэтому и видел его - сквозь встроенные фильтры. Химеры очень походили на обычных людей, но было в них что-то русалочье, или это из-за их серебристо-голубого цвета кожи и волос?
Дорога, спроектированная и проложенная роботами, заунывно-прямая, ровная, здесь сворачивала. Ильин взглянул в боковое зеркало - точно, розвальни остановились. Мужик ждал, повернёт или не повернёт вездеход.
"Сообщит своим, что еду к границе. Демонстрацию устроят. Успеть бы", - Ильин чертыхнулся и повернул.
Химеры не любили, когда чужие оказывались на их территории, и обычно выпускали навстречу один за другим отряды из старой военной техники. Гремели эти отряды страшно, но вызывали почему-то жалость, как перепившиеся и подравшиеся накануне парада циклопы. Но такая вот двунога раскроит вездеход пополам, оглянуться не успеешь. Страшная машинка, чего уж там, безжалостная в своей простоте, как всё древнее.
По сообщениям Биргиссона получалось, что химеры живут в деревнях, быт налажен с помощью оставшегося от прошлой цивилизации. Вот только вера другая, прежних богов они сжигают, если находят их следы.
"Старых богов они ненавидят с такой силой, - писал в одном из сообщений Биргиссон, - будто не могут простить. Простить что? Свою оставленность? Их неучастие? И всё-таки они верят, пытаются верить. Пытаются жить. Вера нынешняя их жестока. Они уничтожают всех, кого посчитают мутантами. Да! Химеры отправили своих посланников к нам, хотели просить, чтобы их оставили в покое, а посланников просто не заметили. Тогда они выхлестали окна в посёлке. Однако химеры не дикари, достаточно увидеть их подводные города. Ясно ведь, они выжили в той катастрофе. Просто их никто не видел. Наше вечное - не видел, значит, не существует. А они есть!"
Показался последний деактиватор. Ильин въехал в арку, раствор скрыл его сухой пеной. Долго, как же это всё долго. Но иначе как потом грузить саркофаг с ребёнком. На саркофаге и так будет зашкаливать радиация, химеры живут в самом эпицентре. Как они вообще там выживают...
Вездеход летел по пустынной дороге. Из кювета выползла огромная, размером с танк, местная жаба - слим. За слимом тащился целый выводок. Ильин затормозил изо всех сил и съехал с дороги, погнал по пустоши. Слим, за ним детвора помельче, потом выползли головастики ростом с хорошую овцу и численностью под сотню - все они медленно переползали через дорогу. Не то чтобы слимы эти походили на земных жаб, но они также напоминали глыбу холодной глины, также уходили в спячку, зарываясь брюхом и пятью лапами в этот ядовитый грунт. Пятая лапа, огромная и корявая, напоминала ковш экскаватора.
Вырулил обратно на дорогу и скривился как от зубной боли - на горизонте опять маячила двунога и не одна. Роботы двигались быстро, расстояние сокращалось.
"Три! - мрачно констатировал Ильин. - В мою честь? Зажмут и порежут вездеход на галстуки, обычная их тактика. Химер самих не видно. Но за этими мутными оплавленными стёклами никогда никого не видно..."
Не доехав до первого робота чуть, прямо перед его носом, Ильин резко ушёл вниз с дороги. Вездеход опять запрыгал по бугристой пересохшей земле, как по тёрке. Двуноги принялись спускаться.
"Точно за мной. Окружат, не уйдёшь", - Ильин понял, что всё прибавляет скорость. Но он давно уже шёл на полной. Машину трясло так, что клацали зубы. Дышать нечем. Единственный способ справиться с преследующей двуногой - взорвать её, но тогда общение с химерами надолго заходит в тупик, и Биргиссон перестаёт выходить на связь.
На все возражения он тогда твердит: "Вы на чужой территории, только договариваться. А двунога - она дура железная, заградительный отряд. Увидел двуногу, уйди с дороги".
Одна уже перерезала путь, и будто пьяный ходульщик, самоуверенно покачивалась метрах в пятнадцати прямо по курсу. Вторая мельтешила где-то слева. Сзади тоже путь перекрыт.
Ильин лихорадочно отмечал движение двуног, расстояние ещё пока безопасное до них, багровое рассветное небо над головой, ползущий в клубах пыли от машин выводок слимов. Головастики большие и нелепые, похожие на тюленей. В них была жизнь. Жизнь страшная и непонятно как державшаяся в этих существах под этим жутким небом. И главное, чему все удивлялись, - зачем. Зачем эта нелепая жизнь? Но она есть. Они все тут такие. Другие здесь не выживают.
"Но я-то тоже живой, и я здесь... и я вас не трогаю. Мне бы ребёнка забрать, черти, и всё..."
Ильин некоторое время всматривался в искорёженное стекло кабины двуноги, пуста ли, крутанул башню на крыше вездехода и шарахнул боевым. От машины остались только два дымящихся обрубка.
Вывернул на дорогу. И зло выдохнул. Впереди маячила ещё одна двунога с розвальнями. Робот замер на обочине.
Ильин шёл на полной скорости. Уже почти проскочил мимо... и вдруг резко дал по тормозам. Съехал на обочину, ругая себя, что чуть не пропустил. Отметил, что преследовавшие его машины замерли почему-то, остановились. Но Ильин уже и не замечал их, впился глазами в розвальни, потому что в них стоял саркофаг. Обычный лабораторный, такой увёз с собой Биргиссон. Ничего особенного, что тут такого... но нет самого Биргиссона.
"Та самая, с рисунка. Если русалки существуют на самом деле, то это она", - думал Ильин, глядя на девушку, машинально открывая люк на крыше, выпуская захваты и забирая саркофаг на борт. Химера не шелохнулась, лишь никак не отпускала взглядом саркофаг.
Ильин спрыгнул с подножки, тяжело прошагал в своей защите, свистя, как перегревшийся двигатель.
Химера была в обычной их кроке - одежде из кожи водных зверюг, таких же невидимых. Поэтому, едва отключаешь очки на защите, сразу исчезает из поля зрения и объект. Высокая, худая, голубые волосы прямые и тонкие падали тощими паклями, светлые глаза без ресниц, будто голые, смотрели изучающе сквозь них. На голубоватой коже следы от порезов и тонкие веточки сосудов, похожие на татуировку, на шее жабры и, наверное, амулет - что-то похожее на засушенного морского конька. Ильин пытался вспомнить, как её зовут и не мог.
Химера стала говорить, глядя в сторону, на машины, на вездеход, в котором скрылся саркофаг. Голос был тихим, звуки сыпались, кажется, не собираясь в слова, их заглушил бы шорох ветра, но шуршать в пустошах нечем, ни травы, ни деревьев. Холод и пыль. Ветер здесь завывал тоскливо.
Переводчик подбирал слова, заменял чужие и непонятные, трещал слишком высоко, равнодушно и монотонно:
- Леон умер, Ильин. Он очень боялся за Мака. Я уговорила деревню отдать Мака тебе, - химера повернулась, теперь она разглядывала в упор видневшегося за толстым стеклом толстого защитного комбинезона незнакомого человека и его лицо, казавшееся странным. Этот человек улыбался. Видно было, что расстроен, но улыбался. Биргиссон смеялся редко. Химеры - никогда. Она повторила: - Мне казалось, что уговорила, но они отправили машины. Леон надеялся на тебя, Ильин... Уезжай.
Ильин слушал, подавшись вперёд. Мотнул устало головой. Так бывает, знаешь, что надежды нет, и надеешься. "Всё-таки умер... носился мужик со своими химерами, что-то доказывал, и всё... нет человека", - растерянно подумал он. А вслух сказал:
- Отдай мне его тело, надо похоронить.
Химера не шелохнулась. Сказала всё так же, будто рассыпав горсть сухих горошинок по деревянному столу:
- Он просил похоронить здесь. Назвал себя ненужным никому куском радиации и попросил похоронить у моря. Леон называл побережье "красивым местом". Он войдёт в последний край в красивом месте, Ильин. Я буду ухаживать за дверью.
Ильин вздохнул. Дверь... вот так. Могила у химер считалась входом в иной мир. А там они все-все встретятся, независимо от почитаемых богов, далёких миров и воюющих сторон. Все-все. А могила лишь дверь, вход. Красиво. И что теперь сражаться с этой девчонкой? Нет уж, они любили друг друга, Биргиссон - точно, пусть всё будет, как он решил. Или это она решила. А какая разница, он бежал к ней хоть днём, хоть ночью, лишь она выходила на связь, и в потрескивающем эфире слышался вот этот тихий голос.
- Покажи мне хоть его, - сказал Ильин, грустно улыбнувшись.
Лицо химеры было спокойно, лишь взгляд все время возвращался к саркофагу. Она некоторое время молчала, и Ильин понял, что ни вести к Биргиссону, ни отдавать его тело она не собирается. А химера наконец сказала:
- Леон передал тебе вот это, - и протянула руку.
На узкой ладони её лежал контейнер. Обычный, пластиковый, голубой, засаленный от времени. Такие часто таскаешь с собой в рюкзаке. Вот и Биргиссон...
- Забирай и уходи, ты теряешь время. Машины будут идти, пока не уйдёшь от границы. Не знаю, получится ли их заставить уйти.
В контейнере лежал большой голубоватый кусок оплавленного стекла, а в нём смятая, скрученная местная муха-химера. Может, и бабочка, поймать её пока не удавалось. Серо-голубая, с ладонь, а крыльев у неё пять. Живёт она, похоже, пока цветёт похожий на вереск зеленовато-жёлтый улий. Ильин дважды видел её через фильтры и с тех пор искал. Муха, влипшая в ту страшную катастрофу в остывающее стекло, тоже была с пятью крыльями. Перехватило горло какой-то дурацкой тоской. Остро почуялся край. Край света, мира...
Ильин кивнул.
- Спасибо.
Забрал контейнер и заторопился. Пора уходить, разговор и так затянулся.
Значит, мальчика звать Мак. Или Макс? Не ясно было, то ли она неправильно произносит, то ли он неправильно понимает, но переспрашивать нет времени.
Ильин нелепо взмахнул руками. Кивнул, пошёл, устало волоча на себе комбез, тяжеленые боты. Ещё раз оглянулся. Химера отцепила розвальни и забралась в двуногу. Робот дёрнулся, качнулся и зашагал в сторону собратьев. Дошёл. И ничего не произошло. Все три машины замерли друг возле друга.
Ильин покачал головой. Совещание устроили.
Завёл вездеход. Уже набирал скорость по направлению к посёлку и оглянулся опять. Раздражённо рассмеялся. Все двуноги уходили к горизонту, оставив дымиться в поле обломки разбитой машины. Двигались друг за другом, как те слимы, марширующие через дорогу. Гуськом, на фоне багрового неба, чёрно-зелёных пустошей. Поговорили, плюнули, слава всем богам, на него и отправились восвояси. Они тут все свои, местные, дышат этим воздухом, идут по этой земле, которая убивает его, Ильина. Вот и Биргиссон умер.
"Как же так, Леон... Чёрт тебя дёрнул заняться этими змеями, нет, чтобы, как я, мух всяких собирать, - думал он, пока гнал по дороге, уставившись в мелькающее полотно перед собой. - Ни ты, ни она так ничего толком и не сказали. Что мне-то делать? Что ты хотел? Отправить Мака на Землю? Не дадут ему житья, а то и вовсе запрут в бокс, будут изучать, если решат, что химера мать. Но ты вроде бы сказал, что он не химера. Никогда не слышал о нём. Но я и прилетел сюда гораздо позже, в посёлке уже были одни пустые дома. Ладно, всё это неважно. Знаешь, лучше мы с ним так и будем жить здесь... хотя бы пока мой контракт не кончится. А дальше... дальше видно будет".
В посёлок Ильин приехал через пару часов. Утро по здешним меркам только начиналось. Вездеход выгрузил саркофаг, домашний робот отвёз огромный ящик в деактиватор, потом в подвал. Там было оборудовано человеческое жильё.
- Ну, с прибытием, - сказал Ильин, улыбнувшись.
Мальчик лет пяти открыл глаза. Очень похож на Биргиссона - черноволосый, синеглазый, с тонкими чертами лица, с отцовским упрямым подбородком. Он спал на спине, вольно раскинувшись на жёстком пластиковом покрытии.
Сначала Мак расплакался, потом долго, на английском языке, звал папу, иногда переходил на бессвязное бормотание на химерийском, водил руками перед собой, будто хотел обнять кого-то. Потом замолчал, а Ильин подумал - а видел ли он мать вообще. Мать ли она...
На сообщение о смерти Биргиссона в сети откликнулись трое - бот сгенерировал соболезнование от научного центра, где работал Биргиссон, один из знакомых прислал пару добрых строк, где посетовал, что так и не съездили с Лео на рыбалку, на дальние скалы, и первая жена, которая написала короткое "люблю, помню". Ильин подумал, что наверное это и хорошо, длинные вереницы соболезнований всегда вызывали ощущение боязливого заглядывания живых в отходящий последний вагон. Тягостное чувство, что короткие, обычные в этом случае слова тяжелы для близких как камни своей обыденностью, но и отсутствие их на страничке дорогого человека тоже обидно, чего уж там. И написал "помню, пусть тебе там будет светло".
Про Мака Ильин так никому и не доложил, не сообщил, да никто и не интересовался, что осталось после Биргиссона.
Дни потянулись за днями. Работы хватало. Мак больше молчал, но дети есть дети, и он иногда играл. Игра была странной. Мальчишка садился на стул, стоявший напротив окна. Садился задом наперёд, обхватив ногами спинку, смотрел вдаль... и принимался раскачиваться. Ильин не сразу понял, а потом рассмеялся, - мальчишка представлял, что едет на двуноге.
Безопасный бункер находился на треть под землёй, верхние две трети состояли из смотровой башни со стенами двухметровой толщины на входе и тусклым стеклянным колпаком. В башне на полу стояли рядком пластиковые блюдечки с остатками яблок, булочек, контейнеры из-под йогурта, везде были рассыпаны кедровые орехи. Мак очень полюбил их. Он пропадал в башне целыми днями. Смотрел в окна, ехал на двуноге, таскал еду из холодильника в цокольном этаже или спал здесь же на диванчике.
"Мать ждёт", - думал Ильин, вспоминая, как Мак ощупывал вокруг себя пространство.
Возвращаясь с работы, находя мальчишку в башне, он принимался штудировать сайты магазинов детской еды и одежды. Потом спохватился и отправился на сайты игрушек. Потому что из игрушек у Мака только шахматные фигурки и этот старый разбитый стул.
- Что вы мне прислали?! - ругался Ильин на рассылку с Земли, сброшенную с последнего звездолёта. - Йогурты просрочены, а в игре нет половины игрового поля! Теперь два месяца ждать!
Посылки шли с базы почтового альянса на соседней безжизненной Медее. С Земли бы их пришлось ждать три года. Они с Биргиссоном и раньше требовали, чтобы присылали молоко, фрукты, овощи, детские пюре и йогурты, соки, птицу и рыбу, всё только самое свежее, игрушки и книжки - поинтереснее и необычнее. Оставляли еду и игрушки на границе с химерами и радовались, когда видели, что коробки исчезали. А потом Ильин заметил и розвальни вдалеке - подарков ждали.
Ильин по-прежнему возился со своими измерениями и статистикой, пытался адаптировать на клочке земли в оранжерее дички груши и яблони, уезжал надолго в отдалённые районы, сообщал, что этот мир оживал всё больше и больше, что появились птицы. Они не летали, ползали в грязи болот, у них отсутствовали лапы, но имелись крылья.
Контракт у Ильина был на пять лет. "И хорошо его бы продлить, - мечтал он, - через пару лет закажем бота учителя. А потом можно отправить Мака учиться на Землю".
Мак часто сидел на огромной террасе, забранной толстым стеклом. Однажды он повернулся к Ильину и спросил, почему слимам можно гулять без комбеза, а ему нельзя.
- Ну вот смотри, - сказал Ильин, беря иглу и яблоко, поискав глазами, он выудил со дна посылочного ящика ещё и кокосовый орех. - Пусть игла - это плохой воздух этой планеты. А яблоко - это мы с тобой. Игла легко проникает сквозь кожуру яблока. А вот кожа слима - броня! Слим - крутой. Игла не может причинить вред.
Мальчишка слушал.
- Человек по сравнению со слимом точно дохляк, - улыбался, глядя на него, Ильин, подумав, что Мак слишком мал и вряд ли понял, но тот смешно морщил нос и очень серьёзно смотрел неулыбчивыми синющими глазами. И Ильин говорил: - Просто на Земле климат мягкий, воздух чистый, можно немного побыть дохляком, барахтаться в море тёплом, а потом зарываться в песок, белый и горячий. Когда-нибудь мы улетим с тобой туда.
- Мы с папой ездили на море, - вдруг сказал Мак по-английски.
"Да, в той стороне есть море, но это земли химер. И похоже, в море тоже полно неведомых живых существ", - подумал Ильин, а вслух сказал:
- А ещё в море здорово нырять и видеть на дне звёзды. Эти звёзды живые, они присасываются щупальцами к камням и лежат, красивые.
- Мы ловили найю. Сеть большая, и вошло три найи.
- А на удочку вы ловили?
Ильин на планшете изобразил удочку с рыбой на крючке. Не мог заядлый рыбак Биргиссон не попробовать половить рыбу даже в этом ядовитом море. А что если это море уже не так ядовито, никто ведь ещё не добирался туда с тех пор, как почти сто двадцать лет назад открыли эту планету. И тут же закрыли под грифом "Токсичная".
- На удочку мы ловили плюков, - сказал Мак.
Ильин рассмеялся, стал расспрашивать, кто такие плюки, но так и не понял, а потом подумал, что, может быть, Мак их не видел, ловил, держал в руках, ел, но не видел. Потому что он сказал про них лишь "скользкие" и "большие", и развёл руки, растопырив пальцы.
Птицы здесь такие, каких не ожидаешь увидеть. Голые, без лап, но с крыльями. Они довольно быстро ползали, ловили местных червей, похожих на пиявок, и насекомых, напоминавших блох. С удовольствием барахтались в пыли, а попав в воду, ловко плыли и даже строили гнёзда. Гнездо местная птица устраивала обычно под каким-нибудь из камней, в сырой глиняной впадине. Камень она долго и настырно подкапывала, выталкивала. Сырой он обычно быстро поддавался. Если ничего не выходило, птаха принималась толкать другой. Так бывало и толчётся меж двух-трёх булыганов, пока какой-нибудь не стронется. Отложит яйца величиной с боб и потом на них спит, сунув голову под крыло.
Ильин мотался на своём вездеходе и всегда спешил назад, боясь, что Мак вдруг выберется из дома без защиты. Сегодня как обычно возвращался от границы, оставив там в трёх точках посылки с игрушками. Минут через двадцать увидел, как одна из камер-наблюдателей, оставленных им, барражировала над берегом небольшого болотца. Камера дёргалась и циркулировала по странной траектории, похоже, пытаясь ухватить всех действующих лиц в кадр. И точно. Когда Ильин подъехал ближе, стало ясно, что их трое. Птица, саба и гнездо с двумя птенцами.
Все действующие лица очень медленно двигались. Как в замедленной съёмке. Птица привычно ползла на крыльях. Саба висела над ней, разинув обе пасти на обеих головах. Птенцы слепо покачивали головами на тощих шеях. Птица, ничего не замечая, собирала пиявок из лужи, уносила в гнездо, возвращалась к луже. Очень медленно. Наконец саба только что за спиной птицы бросила тушу вперёд, и два голых молчаливых птенца исчезли в одной из глоток. Тварь повернулась. Птица как раз двинулась домой с охапкой пиявок в клюве, а дома уже никого не было. Птица дёрнулась нелепо назад, ткнулась клювом и ненужными теперь пиявками в жирную тушу сабы. Та не могла быстро развернуться, и птица тыкалась и тыкалась. Потом замерла, проглотила, давясь, пиявок и поползла прочь. Саба тянулась за ней.
- Сожрёт ведь, - сказал Ильин.
И забрал птицу прямо из-под носа у сабы.
"Из-под двух носов. Получи, тварь", - подумал он и увернулся от медленного захода сабы на раздражённый бросок. Промазала. И опять тяжело метнула две свои башки в него, и опять промазала.
Птица даже не барахталась в руках. Лежала и смотрела мимо Ильина в небо.
Вернувшись в бункер, переодевшись, он поднялся в башню, прошагал тяжело, будто забыл снять защиту, и сел на диванчике в ногах спавшего Мака. На полу стоял рюкзак и открытый контейнер с птицей. Птица теперь спала, завернув голову под серое кожаное крыло. Пульс медленно, очень медленно бился на её тощей, лысой шее. В среднем ударов двадцать в минуту.
Ильин открыл нотбук и написал:
"Когда видишь этот мир, становится не по себе. Будто есть в нём какая-то память. Словно птица прожила уже не одну жизнь..."
Проснулся Мак. Потянулся, сел и вдруг сказал:
- Она умерла?
Пульс на шее птицы не бился. Ильин вскочил, схватил контейнер. Рванул к выходу, задраил дверь, на ходу натягивая комбинезон, пропрыгал на одной ноге, по очереди натягивая защитные бахилы, с грохотом пересёк тамбур, открыл тяжёлую входную дверь, выставил вперёд руки с контейнером. Шагнул и так и застыл с вытянутыми руками. Уставился вдаль.
Глаза отмечали привычное. Сломанный декоративный заборчик, огромную пустынь за ним. Зелёные клочки на чёрной поверхности. Думали, что это трава, а оказалось, окаменевший, умерший давно лишайник. Сегодня ветер принёс зелёные облака, и рассеянный свет сочился сквозь них зелёными полосами на землю.
Ильин перевёл взгляд на птицу в контейнере. Жила на шее её дёрнулась. И ещё раз. И ещё.
Ильин потащился устало в бункер. Отнёс птицу в лабораторию. Поместил в бокс. Некоторое время смотрел на неё. Птица спала. Почему бы и нет? Пережила смерть своих птенцов, собственную смерть. Её стошнило, но глаза так и не открылись, даже когда лабораторный робот чистил клетку, поднимал, вернул на место. Но жилка билась, и бокс подтверждал, что объект жив.
"Зачем я её забрал? Может, сгинет она, а может, сотая или двухсотая, или тысячная такая птица доберётся до воды и станет летучей рыбой. Может, это будет местный дельфин или тюлень! Ладно, пора спать, завтра к Южным датчикам надо съездить, давно там не был. Второй раз отчёт запрашивают. Но кажется, их больше граница с химерами интересует, что им датчики, зачем им мои нелетающие птицы и химеры Биргиссона... Но записывается-то всё подряд".
Возвращаться пришлось кружным путём, хотелось проверить замолчавший дрон в паре километров от моря. Небольшой залив сильно вдавался на территорию, не охраняемую двуногами. Дрон нашёлся, валялся сбитым на берегу. Последнее, что зарегистрировано в сумерках, вечером накануне, - морда неизвестной твари. Вымахнула из тяжёлой серо-зелёной волны, поднявшейся метра на три. Ильин вновь и вновь просматривал запись, сидя уже в вездеходе. Такое существо он здесь ещё не видел. Размеры животного дрон выдавал приблизительно, как у земного кита.
Ильин, продолжая мысленно прокручивать увиденное, торопливо вывернул на дорогу, поехал к дому. Или к тому, что привык называть домом. Пусть временное жильё, но куда возвращаешься раз за разом, где ты всё перевернул по-своему, принял как своё, придёшь ночью, в темноте наощупь найдёшь койку, упадёшь спать, соскочишь, прошлёпаешь босо до Мака, проведёшь по вихрастой голове. Пиканье биокамеры, остывший чай в стеклянном бокале, на столе, в свете мигающего таймера, в боксе во сне ворохнулась птица. Всё как обычно, и можно спать...
Подъезжая уже к своей башне, Ильин помрачнел. Понял, что видит головы двуног в аккурат возле своего дома. Три? Или четыре? Шесть! Роботы кружили в каком-то странном танце, как заведённые.
Ильин выбрался из вездехода, и, дёрнувшись вперёд, остановился. Невероятно, слим, огромный и неповоротливый слим сидел в палисаднике. Хлипкий заборчик разнесён в щепки. На слиме, держась за скользкие отростки-уши твари, сидел Мак. Без защиты, в джинсах, толстовке и носках. Пацан точно был счастлив. Он улыбался, оглядывался сверху на двуноги, всматривался жадно в стёкла машин.
"Думает, что там мать? Совсем как Биргиссон: бесстрашен и неуязвим. Да и почему он должен бояться? Двуноги, слимы... он вырос среди них. И привык быть без защиты, это точно".
Мальчишка пришпоривал, неповоротливая зверюга медленно двигалась, её толстое бугристое туловище распрямлялось и опять складывалось. Двуноги перемещались, круг сужался.
- Что вам всем надо? Уходите! - крикнул Ильин, обращаясь к двуноге, той, что была ближе всех к Маку.
Двуноге-то плевать на него. Может, услышат те, кто отправил, связь у них была. А может, всё-таки кто-то есть в кабинах? Ничего не видно за этими проклятыми оплавленными стёклами.
Ильин стоял между машиной и слимом.
Время будто остановилось.
Мак там, наверху, кажется, понял, что что-то идёт не так, пытался слезть, но слим опять шагнул, тело его колыхнулось. Мак соскользнул, но успел обхватить руками тушу твари.
- Стоять, мой хороший, стоя-ять, - сказал Ильин, он, задрав голову, стал медленно обходить слима.
Если Мак свалится, то хотя бы оказаться там вовремя, поймать, ухватить.
"Как взобрался, взлетел что ли?! Хотя... Сколько мне тогда было? Семь лет? Восемь? Взлетел на тополь, не знаю как, играли в догоняшки. Оказался на таких тонких ветках... до сих пор помню хруст. Хорошо, ещё в развилку скатился, пробороздил с треском. Мама рассказывала, когда зашивали скулу, даже не пикнул, твердил, что не больно ни капельки, ни капельки, ни капельки, прямо застрял, - улыбалась грустно всегда она".
Двунога придвинулась, тормознув в полушаге от Ильина. Тяжёлый дух машины, спёртый и масляный. Железяка, изъеденная ржавчиной, натужно гудела.
Ильин дёрнулся опять в вездеход, мысленно готовясь, что называется, в последний бой. Чертыхнулся. "По ногам бить, только по ногам, - твердил он. Навёл башню на крыше вездехода, включил переводчик с русского на химерийский на полную громкость.
- Отошли от мальчишки! - заорал во всю глотку и пальнул в воздух.
Тут одна из двуног развернулась и пошла, побежала на него, грохоча и ухая ногами-ступами.
А в кабине кто-то был. Сквозь оплавленное стекло точно кто-то виднелся.
Из машины на ходу спрыгнула химера. Высокая и худая, в рыбьей своей кроке. Облако голубых волос. Как же её звал Биргиссон?
Химера подняла руки, узкие тонкопалые ладони развернув к Ильину, пошла на вездеход, заговорила очень тихо. Зато переводчик этим её прерывающимся шёпотом заорал на всю громкость:
- Не стреляй. Мы уйдём. Я испугалась за него. Он как Леон... ты ведь видишь... отчаянный...
Ильин сполз устало на сидение, понял, что улыбается как идиот. Идиот в комбезе, ботах и с пушкой. Ноги как ватные. Он видел, как за спиной химеры Мак уже скатился на землю, в носках проскакал по земле. Он хватал руками пространство и шептал "мама". Услышал голос. Вот химера подхватила мальчика и закружила вокруг себя. Гладила и гладила Мака по голове.
"Ведь сейчас всё взлетело бы на воздух. Как я мог её не увидеть?! Проклятая война. Оплавленные стёкла, железные истуканы, обожжённые люди. Испугалась за него. Получается, она постоянно тут поблизости. Красивая... какая-то светящаяся. Ни разу не видел, чтобы она улыбалась". А вслух сказал:
- Ты приходи, а Мак у вас замечательный.
Переводчик изобразил щёлкающие звуки, обозначающие перевод на язык химер. Ильин поморщился и выключил громкость.
Они уходили вереницей. Машины шли друг за другом, покачивающиеся колымаги на фоне чернеющего неба, по чёрному, с клочками зелёного, полю. Начиналась гроза. Молнии били непрерывно в землю по всему горизонту. Слим, огромный, бугристый, холодная глыба, так и уснул в палисаднике.
А утром пришло сообщение с почты Леона. Обычное, обработанное переводчиком, но будто горошины рассыпались вдруг, покатились тихо и задумчиво.
"Ильин, ты сказал, что Мак у нас замечательный. Мак не мой сын. Он родился в посёлке, мать его улетела на Землю. Я очень скучаю по нему и буду писать иногда. А ты мне будешь рассказывать про Мака. Про звёзды и планеты. Нам очень нужны лекарства, Леон помогал нам с ними. Прошу тебя, помоги".