Остров надвинулся серым пятном. Громадина - по сравнению с небольшим поисковым звездолётом и маленькая точка - в бездонной пустоте. Редкое зрелище. Экипаж собрался в капитанскую рубку.
- Встречается остров не всем, - сказал капитан, уставившись в черноту в иллюминаторе, остров висел в ней огромный и серый. - Плывёт и плывёт сам по себе, как древняя черепаха Тортилла, много веков уже. Кораблей что-то около двух тысяч с жителями поднялись с поверхности исчезнувшей навсегда планеты, сцепились между собой, и так и остались. Мостики-переходы между люками вероятно появились уже потом, по ним ещё некоторое время ходили роботы, а может, и кто-то из людей. Народ там нашли в анабиозных капсулах давно умершим и хорошо сохранившимся в стуже космической. Люди, похожие на растения. Роботы видимо сновали ещё какое-то время, обслуживали. Но питание не вечное, остановились и они. Вся эта древняя мёртвая махина плывёт теперь в никуда. Её бы, наверное, ещё долго не обнаружили, но с восточной стороны острова, через вскрытый пиратами переход проник и обосновался со своей ремонтной мастерской крэтянин Зак. И теперь рассылает позывные.
Тонкий свист этот зазывает посетить остров, побродить по пустым переходам уснувших навсегда кораблей - там гуляет космический ветер, и звёзды светят сквозь прорехи в перекрытиях... Прорех на самом деле не так много. Древнему металлу ничего не делается. Но такой вот рекламный трюк. Все слетаются сюда, поёживаясь от ужаса и любопытства, как на египетские пирамиды, объясняют всё "чёртовым космосом, где вечно что-нибудь отвалится".
И ремонтный док Зака всегда полон кораблей всевозможных мастей. А остров полон железяк, разных синтетических механизмов и прочих штуковин - запчастей на любой спрос. Зак всякую свободную минуту запускает автономную электростанцию, садится на ржавую самоходку и отправляется в нескончаемые переходы механического лабиринта. Остров будто оживает. Включаются маленькие, плывущие впереди машины, светильники. В снопах белого света пляшет вековая пыль. Красиво...
Все слушали, затаив дыхание. Всех было двое. Помощник капитана Крапивин Данил - высокий молчун в сером форменном комбезе, похожий то ли на серба, то ли на болгарина, волосы густые как щётка, черные, а виски седые. Говорит, это у него наследственное, отец в двадцать пять поседел. Но глаза при этом делаются тоскливые, потому что про аварию в космопорте на Лито вспоминать не хочется. Тогда взорвался многотонный заправщик, полыхнуло всё поле, семь звездолетов, два больших лайнера, настоящий ад. Это был самый первый рейс Крапивина. Пламя полыхало стеной, пожирало этаж за этажом здание космопорта. Все, кто могли передвигаться, вытаскивали тех, кого выхватывал взгляд в черноте задымленных переходов. Восторженность перед необъятностью и величием космоса, мечтательная улыбка, вечно блуждающая на лице, остались там, на Лито... Но все-таки Паша Лапин - их бортинженер, называл молчуна Крапивина мечтателем и казался полной противоположностью ему. Невысокий, ухватистый и ладный и к тому же просто удивительный болтун с насмешливым взглядом серо-голубых глаз. Крапивину от Лапина доставалось по полной, но почему-то от него все насмешки отскакивали как горох...
Капитан Отто Карлович Демин рассказывал обстоятельно и с отступлениями:
- В прошлый раз Зак нашёл мне отличный трап, добрую треть старого трапа оторвало при посадке на Бете. Потом были два габаритных огня, дверца люка, её заедало... Теперь, открывая люк, чувствую себя такой же древностью, как этот остров, - усмехнулся кэп. - Но предупреждаю, по одиночке не бродить, к краю не подходить. Край здесь неприметный, раз и ага... И как только скажу возвращаться, сразу назад. Сами знаете, время потратили на ремонт...
'К краю не подходить - легко сказать, - подумал Крапивин. - Нет, с одной стороны, не подойди я тогда, в пятом классе, к краю, то не свалился бы в Огурец чёртов. Жесть водичка, конечно. С другой стороны, если бы Мишка Зыков тогда к краю не подошёл, я бы сейчас остров не разглядывал'.
Карьеры начинались сразу за школой. Огурец был первым, вытянутый и мелкий он почти зарос камышом. В ту весну снег долго не сходил. То дождь ледяной поливал, то снег мокрый валил. Они с Мишкой отправились лёд на реке проверить. Вернее, отправился Мишка, он вообще считал, что в каменном веке люди интереснее жили. До реки надо было пройти три карьера, через Огурец шла тропа, проложенная рыбаками. Говорили, что рыбья мелочь в Огурце ещё водилась, и одиночки чудаки здесь удили по-старинному - на удочку. Идти надо было обязательно пешком, никакие воздушные пилюли, машины не в счёт. Вот и шли. 'Первопроходцы и первооткрыватели также ходили', - бухтел впереди устало Зыков.
Крапивин услышал противный треск под ногой и замер с поднятой ногой. Но уже в следующее мгновение ухнул в ледяную кашу. Как назло, у всегда мелкого Огурца в этом месте дна не оказалось. Крапивин плавать умел, но вдруг понял, что немеют руки и ноги. Он обернулся, и ещё раз, и ещё. Голые ветки вербы с прострелившими уже пушистыми шариками мотались на ветру. Пустынный берег в просевшем ноздреватом снегу, чёрной проталиной тропа, по которой они пришли, таблички 'Купание запрещено'. Крапивин хрипло и нелепо крикнул, уходя под воду и забулькав:
- Ааа!
Куртка тянула на дно, в неё будто сосед Юрка Чиж сложил все свои самонакачивающиеся гантели. Крапивин мотанулся из последних сил, вываливаясь на край льдины, льдина разошлась под ним. Ушёл с головой под воду.
'Ну должно же где-то быть мелко, здесь всегда было мелко', - думал он, барахтаясь из последних сил. Ног не чуял.
Сквозь ледяное крошево, качающееся в серой мути, увидел над собой плюхнувшуюся огромную ветку. Вцепился в неё.
Зыков, распластавшись на льду, тащил его, отползая понемногу. Рыхлый сырой лёд разваливался. Но вскоре колени упёрлись в дно. Выбрался, не помня как...
Потом сушились у костра, чтобы никто не узнал. Мать будет ругаться и плакать... Но даже и не согрелись, стуча зубами, разошлись по домам. Шёл Крапивин к дому, дрожал мелкой дрожью и вдруг подумал: 'Всё-таки летать - это круто'. В то лето в их городе, в парке, установили новый аттракцион - старый списанный звездолёт...
Посадка на крышу огромного, с километр в поперечнике, запорошенного пылью звёздных дорог, древнего эсминца прошла успешно, хоть капитан и заметно нервничал.
Все тут же разбрелись по посадочной площадке, пытаясь посчитать, сколько машин принимала на борт эта махина одновременно. Длинные ряды посадочных шлюзов терялись в чернильной темноте.
Но многорукий Зак уже махал всеми своими верхними конечностями, спеша навстречу. Аморфные крэтяне легко принимали любую удобную им форму, просто втекая в неё всем существом. Почему-то самыми удобными им казались шестирукость и четырёхногость. Или модными? Может, у них мода на форму... Крапивин представил Зака удавом. Потом медузой... 'Мы весёлые медузы... Откуда это? Да, но не функционально. Получается, Зак обречён быть старомодным... Ну что за бред?! - подумал Крапивин. - Это на меня так действует остров'. Вид белых, сверкающих поверхностей умерших кораблей, пустых, ухающих эхом шагов, коридоров давил.
- Чувствую себя лилипутом, - сказал Лапин.
Он вообще непрерывно что-то говорил, когда психовал. Вот и сейчас. То про высокие потолки, то про огромных хозяев, бегая от одной стены к другой, показывая, что его тут войдёт штук пять. Зачем на космическом корабле такая ширина переходов?! Не на бал собрались, реверансы отвешивать, можно и полаконичнее архитектуру обыграть.
- Нет, они просто какие-то верзилы, и тоже в космос! В балет, например, по габаритам жёстко отбирают! - вопил возмущённым шёпотом он.
- Ну тут, говорят, много роботов находят, - ответил Крапивин, пытаясь увидеть хоть одного: или хозяина, или робота.
Но не было никого, пустота космическая, что наверху, что внутри.
В мастерские они попали вдруг, вот просто шли по закручивающемуся спиралью коридору и оказались в полосе яркого света, и сразу же - в огромном помещении. Сверху виднелись туши трёх кораблей, в том числе их звездолёта. Ещё один лежал во весь огромный рост прямо на полу. Тонкая пластина, пятигранник. Дрожала и переливалась всеми цветами радуги. Это с одной стороны, зайдёшь с другой - изъеденный космической пылью борт высился до потолка.
Но тот восторженно трещал будто помехами в радиопередаче:
- Эти появились впервые. Издалека пришли. Горжусь!
И ни слова о самой аварии.
Пока капитан договаривался и торговался о цене ремонта и запчастей, Паша разглядывал схему лабиринтов и вид острова сверху, склонив голову на плечо, как тот кулик на болоте.
- Две тысячи пятьсот три корабля, - бубнил он, обращаясь к Крапивину, не оборачиваясь, плевать он хотел, что тот пытался разобраться в лабиринтах и запомнить, куда двигаться, что посмотреть.
Крапивин искал театр, кино или то, что могли так назвать. Рассказывали про отсек, где вдруг запускалось представление. Представление ли? А Паша тем временем тараторил, тыча в монитор:
- Полный перечень, ты видел? Двухпалубники, крейсеры, эсминцы, дозорный... Да они весь флот подняли на орбиту. Это суметь надо. Видать, не один день готовились. Переходы эти, судя по всему, автоматически выдвинулись и закрылись. А что, на головной корабль ставишь программу, и дело в шляпе. Или нет?
- Или да, - отрезал Крапивин, хоть уже и стоял за его спиной и тоже разглядывал на мониторе, на стене, перечень кораблей острова, потому что театр не нашёл.
И ничего похожего не нашёл. При запросе перевода появлялись обычные обозначения камбузов, кают, госпиталей, мастерских, анабиозных отсеков. Оставалось надеяться, что в восточном секторе (единственные имевшиеся внятные координаты) они на него обязательно набредут. У Зака не было смысла спрашивать, он и языка-то не понимал и думал как-то странно, будто от фонаря. Ты ему: "Как дела, Зак", а он: "Когда идёт дождь, разъедает обшивку". У них на Крэте идут иногда кислотные дожди, когда ветер с моря. Но его никто не спрашивал про погоду на Крэте.
Крапивин не очень представлял, что назвали "похожим на театр", и зачем он здесь, рядом с уснувшими навсегда людьми. Капитан сказал лишь: "Не знаю, тут боишься, как бы Зак что-нибудь с корабля себе на запчасти не увел. В анабиозную загляните, они удивительные, а на большее времени не хватит, да и вряд ли захочется, могила это, огромная могила".
Поэтому они просто сфотографировали схему на всякий случай, чтобы не заблудиться.
В ближайшую анабиозную подались первым делом. Пылили на самоходке Зака по сумрачным переходам. Плывшие впереди два смешных фонарика выхватывали очень высокие потолки, усеянные чёрными бугорками, наверное, местными давно погасшими светильниками. Коридоры закручивались спиралью вокруг капитанской рубки, в которой давным-давно не ступала ни нога, ни какая другая конечность. Только мягкие стрекозиные лопасти самоходок иногда скользили по-над полом, не оставляя следов, еле взлохмачивая за собой пыль.
В анабиозной Крапивина ненадолго хватило, вылетел оттуда пулей. 'Зачем пошёл?! - злился он на себя. Голые тела, спящие люди, не похожие на людей отсутствием голов и шей. - А кто тебе сказал, что все должны быть похожи на тебя?'
Это оказалось похожим на оранжерею. Люди-цветы, люди-деревья? Тонкие и хрупкие, как былинки, мощные и огромного роста будто дубы, высокие и вьющиеся, они стояли в колбах, полных застывшего льда. Колбы кое-где полопались. Лица виднелись на уровне двух третей роста, руки тонкопалы, а ноги длинны. Они были необычны и мертвы.
Уехали оттуда быстро, проскакали наскоро по пяти кораблям, не заглядывая в анабиозные. Непривычный чужой быт уже казался самонадеянно понятным, ведь было представление о том, как выглядит хозяин, и что хозяин по большей части спал, значит, следов его здесь почти и нет. Что он трёхметрового роста, безголов, рукаст и точно не дурак, если сумел создать такую прорву машин и даже попытался перехитрить древнюю несговорчивую каргу-судьбу.
Жуть брала от этого места, что и говорить, но почему-то казалось, что где-то там есть отсек, в котором можно узнать, что случилось со всеми ними. И Крапивин с Лапиным настырно пробирались на восточную окраину безжизненного острова, к странному помещению с непонятным переводом "дорога".
Было уже совсем рукой подать, если судить по схеме. Вымотали эти пустые переходы, коридоры, умершие корабли. И хоть фанат был Лапин по части звездолётов и всяких машин, но не выдержал.
- Хватит, - буркнул он, потоптавшись вяло на капитанском мостике очередного эсминца. - Давай здесь срежем?
- Давай, - согласился Крапивин.
Проскочили по трём эсминцам, по одному дозорному. Миниатюрная машина, тонкая и высокая будто игла. Прошли её в поперечнике и выскочили опять в переход.
- Где-то близко, если верить схеме, - сказал Лапин.
- Н-да. На этой машине.
Кружили ещё минут двадцать. Наконец лабиринт разошёлся вширь и ввысь. Вылетев на середину, притормозили, зависнув в воздухе. Путешествующие светильники мельтешили, старательно разгоняя темноту. Но края помещения терялись во мраке, клубилась в снопах света пыль. Самоходка работала еле слышно. От этого тишина вокруг казалась ещё глуше.
Вдруг словно пролетел шорох.
Лапин чертыхнулся. Слева стена разошлась.
Поплыли фигуры призрачных безголовых людей: высоких, маленьких, коротеньких, разных. Много. Прорисовывались постепенно силуэты кораблей в темноте, сетка, может быть, лётного поля под ногами. Становились видны лица, штрихами, пятнами, может, не хватало энергии машине, выдыхалась она, очертания были смутными, всполохи цвета иногда вспыхивали и тут же гасли. Чёрно-белое кино. Люди и машины. Нескончаемый поток, глаза, глаза, они были какие-то треугольные и светлые. Идущие надвигались, проходили через Крапивина, через Лапина. Люди ушли, поехали тележки, похожие на контейнеры. В тележках сидели роботы, одинаковые, глазастые, похожие на поленца дров, ручки-паучки, сложенные на острых коленках. Вот площадь опустела. Отдалилась. Уменьшилась. Ещё и ещё. Сотни кораблей срывались вверх. Ушли и они. Наступило затишье. Было страшно за них, за всех, хоть и не было никого из них уже в живых. Планета зелёная и обычная плыла над грязным белёсым полом. Но уже в следующее мгновение будто камень бросили в неё. Астероид? Пять неровных обломков закружилось вместо зелёной планеты. Каждый на своей орбите. Это беда, просто такое вот несчастье. А люди смотрели с кораблей, как гибнет их дом. А может, они уже спали, надеясь счастливо пережить ненастье и вернуться...
Свет из стены погас.
Гнетущая темнота опять повисла в углах огромного помещения, в открытых арочных проходах направо и налево.
В арке, второй от них, было какое-то столпотворение роботов. Лучи двух фонариков мельтешили над пыльными серыми головами. Точно - те самые, которые ехали в тележках. Ростом они были по локоть. Ровные как поленца, но у одного руки без пальцев, у другого - сломанные ноги, у третьего - выбитый глаз, вмятины на корпусе. Некоторые входили сюда и не дотягивали, застревали в арке. А иначе бы их и не заметить, темнота непроглядная везде. Светильники выхватывали лишь то, что оказывалось прямо под ними. У одного робота, рядом стоявшего, уставившись в стену, была вывихнута за спину рука. Крапивин машинально взял и вставил её на место, задумчиво погладил робота по голове, поискал управление, попереключал. Такие штуки, рабочие лошадки, не должны быть очень уж сложны. Чем чёрт не шутит... И правда робот вдруг тихо зажужжал. Повернулся и пошёл. Пошёл! Вдоль по коридору. В темноту.
Лапин с Крапивиным сорвались за ним. Их топот дробью катился по непуганой этой тишине. Робот шёл и шёл. Свернул. Остановился перед стеной. Что-то сказал, стена отъехала, и робот вошёл. Стало не по себе - тут были дети. Анабиозные люльки тянулись рядами. Робот пошёл по проходам. И застрял, согнув правую руку в локте, повернув всё туловище градусов на пятьдесят.
- Застрял, бедняга, - пробормотал Лапин.
Крапивин схватил робота и выскочил из помещения. Надо уходить...
Но что-то держало, хотелось хоть что-то сделать, зажечь свет, кому-то помочь, хоть роботов этих включить... И мысль замерзала на этом самом месте от жуткого ощущения, что надо уходить. Однако их будто пригвоздило к кладбищу роботов, эта ожившая машинка, её шаги теперь казались будто вздохом огромного корабля.
Вернувшись, они долго отыскивали у кого руку, у кого ногу, - самое простое, что можно было отремонтировать наскоро. Роботы деловито разворачивались, уходили в темноту, порой в разные стороны, но через несколько шагов останавливались, замирали...
Позвонил кэп.
Крапивин с Лапиным уставились на свой отряд. Целый отряд так и не оживших железных человечков. Может быть, когда-нибудь кто-нибудь найдёт сердце этой махины, запустит его, эти человечки пойдут по своим делам, будут нужными кому-то...
И они улетели. А того, самого первого, робота Крапивин забрал.
Назвал его почему-то Пифагором, похоже из-за его треугольных глаз. Прикрутил к нему на спину аккумулятор миниатюрный. И запускал иногда. Пифагор смотрел некоторое время, что-то говорил, потом ощетинивался удивительной формы скребками и щётками и принимался чистить пол. Опять говорил. Ругался, наверное. Крапивин отвечал ему:
- Я бы тоже ругался. Ты прав, друг, грязно, наверное, а мне кажется, что чисто. Ведь тут только что бортовой робот прошёлся.
Рассмеётся, а Пифагор опять за своё.
А сегодня он притащил канарейку капитана - Жеку. Кто его знает почему, но встал перед клеткой и стоял как вкопанный, глаз не мог отвести. Жека прыгает, чирикает, коленца выводит наскоро да бросает, не хочет петь. Пифагор и про Крапивина, и про грязный, выдраенный им на сто раз, пол забыл. Потащил Жеку из клетки.
Бедная птица чуть инфаркт, похоже, не схватила, когда он взял её в руку. Разинула клюв и замолчала.
Восемь тонких пальцев Пифагора оплели Жеку.
'Всё, конец Жеке, что делать-то?! - подумал Крапивин. - Придавит сейчас'.
Вот кэп тяжело протопал и остановился за спиной. Сопит возмущённо, ждёт. Чертыхается, но ждёт.
Видно было, что Пифагор держит слегка, совсем чуть сжимая птаху, почти бережно. Что такое бережно для Пифагора?
Крапивин протянул руку, показал на встрёпанную голову Жеки и сказал коротко:
- Отдай.
'Ну должен такой робот слушаться хозяина! А за хозяина он меня посчитал, раз убираться взялся у меня же в каюте. Или нет?'
Все замерли, стоят, ждут.
Треугольные глаза тихо кружат, глядя то на Крапивина, то на Жеку.
Что там у него в железных инопланетных мозгах думается? Да ничего, что хозяин прописал, то и думается. А что этот хозяин прописал, вот в чём вопрос.
Восьмипалая рука с канарейкой протянулась, открылась.
- Да хороший ты мой, - прошептал Крапивин.
Осторожно забрал Жеку, посадил в клетку. Трясущимися руками показал, как сменить воду, насыпал зерно. Кэп сурово на всё это смотрел, потом буркнул:
- Ишь, отдал, железяка бедовая. Ну-у не знаю. А если бы шею Жеке свернул? Не по злобе, а по неумению? Сдам машинку твою в утиль, будешь знать, как тащить всё на борт. Силища у него, похоже, немалая, по башке твоей настучит, когда носки разбросаешь.
Крапивин слушал вполуха, потрясённо разглядывая Пифагора. Как он руку протянул... будто кто-то из тех, на острове, сейчас птаху отдал.
- Жека у нас герой, первопроходец, - сказал Крапивин просто, чтобы хоть что-то сказать.
А первопроходца этого было жаль. Он оглушённо сидел на дне клетки, растопырив крылья, часто-часто дышал.
И тут Пифагор издал трель. Как Жека. Один в один. Выходит, успел записал. Да он, наверное, всё писал себе в память.
Жека встрепенулся и коротко ответил. Пифагор опять выдал одно из Жекиных коленец. И ещё раз.
Жека прямо взвился весь, взлетел на жердь свою, попил водички, почистил клюв, взъерошил перья, отчаянно чвикнул и вдруг завертелся во все стороны, запел.
- Есть контакт, - задумчиво сказал кэп.
- Так Пифагор же нянька! - тихо рассмеялся Лапин, стоявший в дверях. - Вот подожди, он тебе и сказку ещё расскажет, этих... людей-деревьев!
Крапивин тоже растерянно рассмеялся и покосился на кэпа. Ведь Пифагор Жеку-то теперь не отдаст, он ведь глаз своих треугольных с него не сводит. А кэп сказал:
- Н-да. Ведь нет никого уж из тех, кто его сделал, а будто поговорили.
Не оборудование
Взял клетку с Жекой и вышел.
Оно и понятно, как какой-то железяке птицу отдать? Крапивин с Лапиным переглянулись и ничего не сказали. И Пифагор не пикнул. Не шелохнулся. Как стоял возле стола, так и остался стоять. Будто не было смысла ему двигаться, вот он и стоит за ненадобностью.
- Как ты думаешь, какие они, эти деревья, были? - спросил Лапин, протискиваясь между Пифагором и столом, усаживаясь на откидной диван. Открыл банку с орешками, кинул горсть в рот, захрустел.
- Да кто же его знает, - ответил Крапивин. - В колбах я их не рассматривал. А какие они в жизни были, нам уже не узнать.
- Вот и я о том же. Если есть планета, можно следы поискать, раскопки, анализ, то-сё, а тут нет планеты и следов нет. Целый мир исчез бесследно.
- А как же остров?
- Ну да, - кисло кивнул Лапин. - Жуть.
- Есть ещё один след.
- Какой?
- Пифагор.
Лапин покосился на робота. Уставился на него. Вдруг на хитром улыбающемся лице бортмеханика появилось знакомое счастливое выражение. Ну всё, жди беды. В последний раз он такой же счастливый был, когда напарнику в будильник Пятую симфонию поставил.
- А что, брат Пифагор, - сказал Лапин, - принеси ты мне тапки. В отсеке номер пять стоят у левой стенки. Только быстро, одна нога здесь, другая там.
Крапивин перевёл глаза. Внутри Пифагора что-то зажужжало. Переводчик работает - так он себе это обозначил. Всегда, когда Крапивин что-то ему говорил, сначала вот это жужжание раздавалось, а потом вдруг обнаруживалось полное понимание сказанного. И точно. Он повернулся и пошёл.
- Куда ты его послал? Какие тапки, ты их дома оставил. Да и откуда у тебя они, ты дома месяцами не бываешь.
- Пусть ищет, - мечтательно улыбался Лапин. - При нём не поговоришь, он всё пишет.
- Ну да, слушает, запоминает, как все... люди. Почему нет?
- Ну не знаю, - пожал плечами Лапин. - Потому что чужой, не свой. Не знаешь, что думает.
- Так ведь иначе никогда и не поймёшь, что он думает!
Дверь каюты отъехала в сторону. На пороге стоял Пифагор. Он что-то сказал по-своему. Это выглядело, как если бы ты забрался в самую гущу леса и начался ветер. Крапивин подумал, что это было похоже, как один раз они с соседом ушли в посадки - сосняк за городом. Услышали, что там раньше маслята собирали. Маслят они никаких не нашли, конечно, и не заметили, что погода сменилась. Небо посерело, потом почернело. Шандарахнуло громом где-то вдалеке. Лес зашумел. До сих пор помнилось, как испугался. Будто заговорили эти высоченные, гнущиеся под ветром сосны, закряхтели, зашептали. Бежали оттуда, себя не помня. Вот и Пифагор сейчас что-то такое же изобразил.
Помолчал. Крапивин с Лапиным тоже молчали. Так сказать, тактический приём - непонимание. Пусть помучается. С Жекой ведь нашёл общий язык. Сидят, смотрят. Пифагор то жужжит, то молчит, то опять дует и шелестит. Вдруг выдаёт:
- Тапки не обнаруживать. Живать. Жено. Жены. Тапки не обнаружены.
Ударение Пифагор сделал на последний слог. Лапин всхлипнул. Перевёл дыхание и говорит:
- Плохо, друг, жить без тапок. Но что ты понимаешь в тапках. Жены-ы, - протянул бортмеханик и не выдержал, заржал в голос.
Пифагор промаршировал в угол и замер.
По коридору раздался топот. Влетел кэп.
- Где Пифагор?! - рявкнул он. - О! Вот он гад! Жеку куда дел, говори? Нет Жеки! Отключай его!
- Вылетел? - хмуро предположил Крапивин.
Ему было жаль Пифагора, но и злить кэпа не хотелось. Так-то он мужик ничего, но войдёт в раж, не остановишь. К тому же непонятно было, где Жека. Обычно он в свободном полёте порхал где-нибудь за ухом у кэпа.
- Ну чего привязался к железяке, кэп? Дверцу, поди, оставил открытой, - укоризненно смотрел на кэпа Лапин.
- Ага, оставил! А Жека собрал кормушку, поилку и свинтил!
Крапивин потянулся к Пифагору, отключил аккумулятор на спине.
- Прости, друг, - сказал.
В наступившей неловкой тишине Пифагор как-то странно чвикнул. Чвикнул!
- Ну! А я что говорил! - воскликнул кэп. И тут же расстроенно добавил: - Или это опять запись? Или он его что... сожрал?!
- Да какая запись, - пробормотал Крапивин.
Пифагор стоял отключенный, не мог он ничего ни записать, ни воспроизвести. Где-то здесь Жека... Но где? В руках у Пифагора не было ничего.
Крапивин неохотно открыл крышку на его груди. Небольшая такая крышечка, гладенькая, заподлицо. Была там какая-то непонятная каморка-пустота. Каждый раз рассматривая Пифагора, думалось - ну зачем она ему.
И точно.
Жека сидел там, в этой каморке. Перед ним стояла кормушка и поилка.
- Поближе к сердцу, можно сказать. Ну, ты даёшь, Пифагор, - усмехнулся Крапивин.
И включил аккумулятор. Засветился маленький светильник в верхней части каморки и, наверное, заработал где-то кулер, потому что пошёл приток воздуха.
- Оранжерея какая-то. А что? Освещённость, приток воздуха, поди, и влажность можно задать, - сказал Лапин. - Может, он тут какого-нибудь детёныша деревьев сохранял... в случае чего.
А Жека, похоже, чувствовал себя прекрасно, не тушевался, чвикал и лениво поклёвывал свою еду.
В этот день было заключено негласное перемирие между кэпом и Пифагором. Кэп оставил клетку с Жекой в общей каюте. Там же остался и Пифагор. Уже перед отбоем кэп сказал:
- Завтра попробуем твоего подопечного в поисковой операции. Если отработает хорошо, включим в список оборудования.
- Аккумулятор у него слабенький, надолго не хватит, - обрадовался Крапивин и добавил, возмутившись: - Пифагор - не оборудование!
- Поставим новый, на складе есть, - проворчал кэп, взглянув хмуро на стоявшее перед нами 'Не оборудование' и с ехидцей вопросил: - А что он такое, не просветишь?
- Представитель внеземной цивилизации, - вставил Лапин, видя, что напарник тормозит.
- Представитель, ишь, - протянул кэп.
- А кого искать будем? - уточнил Крапивин.
- Тебя, Крапива, кого же ещё, - расцвёл счастливо Лапин...
Прятаться решили на нулевом уровне, в самом низу нашего корабля. Теснота. Кабельные шахты, двигатели, генераторы, подсобки и холодильники, бойлер и запасные шлюзы. Потеряться здесь можно на раз, Крапивин и потерялся. Закрыл дверь в свою каюту, где остался Пифагор, спустился вниз. А Лапин через полчаса выпустил Пифагора. Тот прямиком и пришагал. По самому кратчайшему пути - через подсобку в камбузе, через выход в кладовку. Никакой интриги. Такой вот Шерлок Холмс древовидный оказался.
Лапин вырулил из-за бойлера через минуту.
- Как он тебя обнаружил?! - и возмущённо пожал плечами, прятаться на нулевом уровне предложил он.
- Ну просто человек пошёл по порядку, с нулевого уровня, так сказать, а я вот он, сижу, затаился. Или, может, слух такой? По пульсу, например, - сказал Крапивин, выбравшись наверх.
- По пульсу, да! - подхватил Лапин.
А кэп выслушал доклад об операции, хмыкнул. И вдруг сказал, что не будет возражать, если Пифагор останется на борту, даже и на время отпуска Крапивина.
Но Крапивин его не оставил... И зря.
Звездолёт их только назывался поисковым - ходили на нём раньше геологоразведчики, теперь же они сновали между колониями землян, как те доставщики пиццы. Везли всё: от холодильных установок и строительных материалов до всякой мелочи с надписью: 'Хрупкое' в местные лазареты. Иногда уходили на несколько месяцев, вот и в этот раз кэп высадил отпускника Крапивина на Медее. Дальше - транзитом на Землю, ну или куда душа пожелает, хоть в пояс астероидов на экстремальное выживание на базе космических туристов-любителей. Так и выходило, что до Земли не каждый раз добираешься, потому что на дорогу весь трёхмесячный отпуск ушёл бы. А сейчас, ещё на борту, Крапивин заказал билеты сразу до дома. Потому что отец месяц назад ему хмуро сказал по видео-связи: 'К деду на день рождения хоть бы явился, бродяга'. Надо бы слетать, к тому же всё складывалось удачно. Только обидно стало почему-то, что и сам собирался, а отец взял и напомнил. Ну зачем?! Теперь получалось, что ничего он не помнит, и на деда ему наплевать. Но сначала Крапивин хотел одно дедово поручение выполнить, а то обидится старик.
Дело в том, что Николай Фёдорович бизнесмен, так он себя называет. Мастерит безделицы всякие, но особенно музыку ветра в разных вариациях любит собирать. Просит, чтобы внук ему вёз всё, что на глаза попадётся, а он уж дома, говорит, к делу это приспособит. Из ракушек, из камушков, из бусинок, из кусочков деревьев со всей Галактики, из железяк. Потом дует вентилятором на собранную конструкцию, записывает это позвякивание-постукивание и выкладывает в сеть. Там их много таких бизнесменов сидит - на сайте фэншуя космического. А недавно выяснилось, что у деда и слава прямо космическая. Посылочку от него Крапивин вёз аж на Медею. Должны были с ним там встретиться и посылку забрать.
- Как хоть выглядит этот... любитель фэншуя? Кто заберёт? - растерянно спросил Крапивин, уставившись на раскачивающуюся в руках довольного деда пятиярусную конструкцию на этот раз из глиняных миниатюрных колокольчиков.
Самый обычный вариант из дедовых и самый любимый внуком. Ещё ему нравились деревянные. Звук ветра получался тогда тихий и какой-то настоящий, земной.
Обычно дед всё делал своими руками, а керамику обжигал в печи, которую специально и заказал. Иначе, говорит, температуры не стабильные, тепло неравномерное, звук не тот. Сейчас колокольчики издавали тихий уютный перестук-перезвон. Как глина редкого сорта поёт? Ну вот так это примерно и было, только ещё лучше. Потому что глину дед выбирал самую уникальную.
- А кто его знает? - философски покрутил пальцами в воздухе дед. Высокий, сутулый, он снял фартук, перепачканный в глине и красках, зацепился за очки, чертыхнулся. Его цепкие серые глаза насмешливо впились во внука: - Да! Сказали, как объявишься на Медее, позвонить из космопорта вот по этому номеру, сказать, что привёз песню ветра. Есть, говорят, там местная связь, ты, говорят, поймёшь. Вот и прикидывай, Даня. А мне привези глины той, поющей. Попросили у меня флейту, окарину, давно не делал. Из той глины, наверное, хорошо получится, колокольчики из неё хорошо поют.
- Понял, - сказал Крапивин и рассмеялся: - Ну ты, дед, даёшь, на Медею забрался. Или ещё дальше посылку повезут?
- А не знаю, это всё наш менеджер трещит 'расширять сеть надо, расширять, прогорим'. Ну что я человека подводить буду. Да я бы их лепил и лепил, и слушал. Опять же, куда их девать? Вот в чём вопрос. Я ведь завалю вас ими. В общем, сошлись наши с ним интересы, всё по фэншую, гармония сплошная...
Про Медею и леммингов
Кэп высадил отпускника в космопорте в Галаге, на Медее, заправился и уже через пару часов Крапивин плёлся в очереди на выход. Плёлся потому, что тянул за собой тележку с Пифагором, посылкой и своим рюкзаком, а впереди двигалась какая-то то ли труппа, то ли группа. Музыканты или циркачи, кто их разберёт. Ещё сложнее было назвать их людьми. Это был народ с Оломеи. Похожие на слизняков, они шли-не шли, ползли-не ползли, перебиваясь какими-то рывками. То взбрасываясь, то опадая и прилепляясь к полу, к стенам студенистыми тушами, затянутыми в литые тянущиеся как резина комбезы. Цвета комбезов были, как сказал бы Лапин 'пастельными', он так называл всё мутноватое и непонятное.
Один из слизняков нёс шест. На шесте была натянута струна. На струне крутился второй. Он походил на кулак, вцепившийся в струну. Кулак этот ничего, казалось, не делал, но струна тоненько выла. Тоскливо так выла. Или это он подвывал?! Тут Крапивин чуть не рассмеялся, но сдержался, так и до скандала межпланетного недалеко. Обидятся ещё. Потом пожалел, что никогда не разговаривал ни с одним человеком-слизняком, никогда не слышал их голос. О чём думает человек-слизняк? Кроме того, он никак не мог решить, за кого их принять: за артистов с репризой или за певца с песней и музыкальным инструментом.
Он обернулся. Почему обернулся, сам не знал. Почему не сделал этого раньше?! Любовался поющими оломейцами!.. Пифагора на тележке не было. Его не было нигде...
Стоять здесь и озираться можно долго, толку от этого никакого. Такое уж место, просматривается на раз. На Медее в Галаге космопорт древний, огромный и пустынный. Рассказывают, что таких космопортов несколько и никто не знает, сколько их на самом деле.
Все эти глыбы-строения одинаковы: просты и монументальны. Каменное невероятно-ровное поле, стены из великанских блоков и огромный, давно вышедший из строя маяк в скале. Сама Галага с новеньким маяком ютилась возле космопорта. Небольшой стандартный жилой объект для токсичных сред, принадлежавший Оломее, разворачивался он со всеми жилыми помещениями и хозблоками в течении нашей земной недели. Здесь обычно обитал малочисленный обслуживающий персонал, туристы, разного рода-племени учёные, аферисты-неудачники, тёмные личности, иногда и временные поселенцы в надежде обрести землю обетованную. Но Медея-то больше походила на Нифльхейм. Минус сто пятьдесят за бортом, а, как говорили - неразумные, аборигены жили только в подземных озёрах, в пещерах. Безглазыми драконами называли их одни, посмеивались и поправляли - 'протей гигантский всего лишь' - другие.
Ядовитые туманы клубились за стенами двух улиц герметично упакованного посёлка. Огромного роста шестигранные роботы иногда виднелись в белых клоках метанового тумана и походили на ледяных гигантов. Они иногда ремонтировали купол, иногда - дорогу. Ровное полотно дороги, выложенное чьими-то неизвестными конечностями неизвестно когда, уходило за стылый мертвенный горизонт. Может, там был раньше город? Может, ещё что. Может, эти огромные ровные поля вовсе и не были космопортами для их создателей. Никто не знал и знать не хотел, во всяком случае хозяйка Оломея - точно. Встречались они в космосе по странной задумке кого-то давно канувшего в Лету в самых нужных местах и были как колодцы в пустыне. К ним так и относились - берегли, и встретить здесь можно было кого угодно.
Сейчас на пустынном поле космопорта находились только две машины - небольшой транспортник, прибывший недавно с Оломеи, и лежавший в дальнем углу на брюхе звездолёт без опознавательных знаков.
Огромное поле было пустым, серое каменное - оно матово блестело в свете трёх прожекторов, начищенное роботами-уборщиками, у стены справа неподвижно застыли манипуляторы кранов, ручеёк живых существ тянулся сквозь узкий огороженный прозрачными щитами перешеек к выходу в Галагу. Прозрачный купол уже закрылся, выпустив наш корабль. Пар клубился, исчезая, под потоками тёплого воздуха, подкачиваемого при открытии крыши из пещеры с тёплыми источниками.
Бежать спрашивать, просить помощи было не у кого. Кругом одни машины и роботы, оломейцы не поймут. Да Крапивин и ушей, глаз-то у них не видел. Как к ним обращаться?
Оставалось связаться с посёлком, найти того, кто заказал деду посылку, и надеяться, что тебе захотят помочь в поисках робота.
Крапивин опять встал в очередь, уставился в огромные стены-окна. Надо ждать. В таких местах не получается спешить. Здесь будто останавливается время. Потому что никто ничего не знает о твоём времени, оно у каждого своё.
Там дальше по переходу, в каменном лабиринте за полем, есть терминал для связи. Попробовать выйти на заказчика музыки ветра. Почему-то казалось, что это должен быть землянин, ну кому ещё она нужна?
- Чёрт! - выдохнул Крапивин, по-прежнему пялясь в огромное каменное окно, похожее на иллюминатор.
По дороге в белом туманном мареве шагал Пифагор. Он отчётливо виднелся и также отчётливо удалялся! Куда?! И главное, как? Не мог он идти сам...
Вдруг переводчик выдал на всегалактическом коде:
- Они все туда идут, но лучше его остановить, разобьётся.
Крапивин обернулся. Мысли галопом пронеслись в голове: 'Всё-таки землянин?! Ну кто?! Кто ко мне мог обратиться здесь, только землянин!!! Тот самый, заказчик...'
Они уставились друг на друга. Бесформенное существо в местном дутом бесцветном морозоустойчивом комбезе подняло правую верхнюю конечность.
- Леся, - представилось существо. - Этой шкурки вам хватит ненадолго. Минус сто пятьдесят два сегодня. Это если выйти за купол. Как он.
Значит, девушка. А шкурка - крутой комбинезон, который он приобрёл только после трёх вахт, стоил как самолёт.
- Я вас жду. Папа просил встретить, - опять сказало существо.
Понятно, что тут непонятного. Но вместо того, чтобы представиться, Крапивин первым делом выдал:
- Так и подумалось, Леся, только ради бога простите, это всё потом, хорошо? Куда шагает Пифагор?! Да... Здравствуйте! Данил. - Выпалил он, лихорадочно представившись в конце, отвернулся и отыскал взглядом маленькую фигурку Пифагора в клубах тумана.
Девушка повернулась и пошла через узкий перешеек между выходом и полем. Крапивин за ней. Они протискивались мимо толстых как воздушные шары оломейцев, мимо трёх допускающих роботов. Роботы деловито опутывали сотней манипуляторов, свисавших с потолка. Это нельзя было ускорить, просто надо было ждать, ждать. Один робот сканировал, сверял, пропускал или не пропускал. Лесю пропустили, Крапивина нет. Другие проверяли багаж: опять сканировали, крутили, просвечивали, сверлили лазером или что там они делали. Висящие с потолка пиявки-манипуляторы держали крепко. Как однажды в сердцах сказал кэп: 'Допотопный терминал, убил бы!'
Наконец Крапивин вырвался к выходу в Галагу. Длинный переход-лабиринт, каменные вековые стены, к ним невозможно привыкнуть.
В остальном всё уже было знакомо, гостиница забронирована. Поэтому Крапивин понёсся к вездеходу, стоявшему у обочины неширокого шоссе - эта самая Леся махала с водительского места. Вездеход был обычный, местный, похожий на грушу. Крапивин взобрался на высокое сиденье, Леся что-то там задала на малюсеньком сенсорном экране, и машина... поползла. Поползла, иначе не скажешь. Крапивин выдохнул. Леся, глядя вперёд, сложила руки на коленях. Дутые перчатки торчали в разные стороны, как самые обычные великанские варежки на резинках.
- По Галаге иначе нельзя, - сказала она по-русски.
Вот так. Можно сказать, на краю мира встретились земляки. С одной стороны, это могло случиться и в другом месте, окажись она там, и люби её отец музыку ветра. С другой стороны, странное это дело слышать здесь родную речь, когда её совсем не ждёшь. Будто оказался ты в декорациях, заблудился между фанерными крашенными щитами. А всё настоящее, то самое с детством велосипедно-блинным маминым-бабушкиным, оно где-то далеко, тут лишь эхо его откликнулось, докатилось. Надо бы что-то ответить, да разве сразу сообразишь.
- Знаю, - буркнул растерянно Крапивин.
Две улицы в десять одноэтажных домов, красивеньких, неровных, похожих на груши, как и всё на Оломее. Но тепло и уютно, понемногу унифицировано сразу под всех прибывающих, как всегалактический код. А что ещё надо, если о доме не приходится думать порой месяцами. Ну и что, что в постель приходилось забираться как в нору.
Машина продолжала ползти, но вдруг свернула. Показался шлюз.
Белый густой туман охватил машину и, казалось, понёс. Скорость заметно прибавилась. Дороги не было видно, лишь двойное стекло вдруг пошло мелкими звёздочками. Но сильнее загудели обогреватели, и звёздочки вскоре исчезли.
Ненадолго стала видна дорога. Каменистая и пустынная. Крапивин дёрнулся на сиденье, оглядываясь, пытаясь охватить огромное, открывающееся в иллюминатор пространство, надеясь отыскать Пифагора. Нет. Скалы, клочья густого тумана, дорога и каменистые россыпи.
- Быстро шагает ваш Пифагор. Но далеко он уйти не мог. А у нас, между прочим, не больше двух часов в распоряжении, машина начнёт остывать. Кислорода хватит подольше, - сказала Леся. - А если высадите меня, то продержитесь ещё дольше.
- И искать буду дольше, - сказал Крапивин. Повернулся, попытавшись разглядеть в этом огромном комбезе попутчицу. Но разглядеть не удавалось, оставался голос как ориентир. Негромкий, небыстрый такой голос. - Вы извините меня. Растерялся, честно говоря. Спасибо вам, что вообще встретили! Сейчас бы я бегал по Галаге в поисках помощи. А Пифагор удивительный. И вот ведь - не мог он пойти. У него аккумулятор отключен! Ну как?! И куда он мог рвануть?
- Только я видела таких, как ваш Пифагор, четверых. Все шли туда. Отец рассказывает ещё о троих. Вот так же как Пифагор, отправляются в путь. Каким образом они проходят этого Цербера на входе - непонятно. Скоро сами всё увидите. Давно он у вас?
- Около трёх месяцев. Только-только кэп к нему привык, чуть на довольствие не поставил, - невесело усмехнулся Крапивин. - Да. Но дикое место совсем, эти оломейцы, ни глаз, ни ушей... Как вы тут живёте?
Леся помолчала. Потом сказала:
- Отец здесь работает. Мама с ним, обычное дело. А я с ними. Привыкла. А оломейцы... Знаете, у них есть и уши, и глаза, и они как-то настраиваются на твою волну. Папа биолог, он может про них рассказывать бесконечно. Он говорит, что они пытаются настроиться на одну волну со всеми, кого встречают, даже вооружаются какими-то устройствами, антеннами... но не всегда выходит.
- Получается, эти в очереди... кто они? Вы ведь тоже видели их?
- О, это и есть те самые, из чудаков. Они хотят услышать весь мир.
- С ума сойти, - пробормотал Крапивин. - Чудак человек-слизняк, выходит. Простите, это я их так за способ передвижения прозвал про себя. Нехорошо, конечно.
Его это прямо потрясло - по жизни он любил чудаков, когда шуруют своим путём, странным на чей-то взгляд. Идёт вот такой человек-слизняк, прилипает ко всему подряд, тащится со своим непонятным скарбом. Ты сторонишься, растерянно подпихиваешь его, помогая пройти, внутренне сочувствуешь, что у него вот так трудно протекает жизнь. А теперь он даже позавидовал.
Машина быстро летела по-над землёй. Каменистые плешины выныривали изредка из густого тумана. Глаза лихорадочно искали в этих обрывках пейзажа то, что могло походить на Пифагора.
- Да мне-то что? - усмехнулась Леся. - Но на самом деле, без своей защитной скорлупы они выглядят как те самые наши инопланетяне со старых-старых картинок. Тощие, глазастые, головастые человечки. Вес у них небольшой, кожа очень тонкая, они очень восприимчивы к окружающей среде. И лёгкие. Вот и перемещаются таким странным образом в своих скафандрах.
- Ничего себе. Каждый раз говорю себе, а почему ты решил, что все должны быть похожи на тебя, - рассмеялся Крапивин.
- Вот да, - сказала Леся и наверное тоже рассмеялась - в наушниках послышалось тихое 'хмык-хмык'.
- Но когда же мы приедем? - опять вырвался вопрос.
А машина остановилась. Туман был такой плотный, что казалось - это снег, горы снега, и можно его брать руками.
Они пошагали куда-то вперёд. Дорога гладкая, рыжая, будто проржавевшая давно-давно от этой вечной стужи. Чувствовался подъём в гору. Леся, похожая на большую серую гусеницу в своём толстом комбинезоне с баллоном-рюкзаком за плечами, шла впереди. Вдруг она оглянулась, махнула руками...
Но он уже и сам увидел. Впереди опять было ровное полотно дороги. Так бывает, едешь на подъёмнике, уже надоест, вот уже и горушка вроде бы кончается, приехали... но нет, за горушкой следующая горушка, опять тащится старенький трамвайчик в небе. Вот и здесь оказалось, что дорога уходит дальше, вокруг густой туманище, всё смешалось, земля и небо, и Пифагор его марширует среди облаков.
В наушниках раздался голос Леси, почему-то она сказала шёпотом:
- Сделайте же что-нибудь, пока он не шагнул. Там трещина в скале, дорога давно разрушена. Я думала, что он уже упал... а он ещё не упал...
Чёрт... Будто он волшебник Изумрудного Города!.. Что, что сделать?!
И он отключил обогрев на своём комбезе. Система противно и пронзительно свистнула, оглушив его самого, и принялась наращивать обороты. Ещё через секунду его комбез уже оглушительно призывал спасти своего недалёкого хозяина, ткнувшего с какого-то перепуга не в ту кнопку.
Леся, прижав огромные варежки к груди, посмотрела на Крапивина. Посмотрела на Пифагора. Крапивин молчал. Время пошло. Теперь они оба молчали. А что он должен был сделать?! Ну Пифагор же помощник или кто?
А помощник этот удалялся. И ушёл в туман!
- Нет. Не реагирует. Осталось совсем немного, - проговорила Леся и опять шёпотом, - метра два, он у края. А у вас ещё меньше... времени. Ну что за безответственность?! - выпалила она возмущённо ему в ухо. - Я что делать с вами буду... просто в голове не укладывается, как так можно. Если всё закончится благополучно... я с вами... я с вами... разговаривать не буду! Ой...
Пифагор появился из тумана. Сначала макушкой и ногой этой его, корявой и похожей на сук. Крапивин много раз думал - зачем она такая, наверное, функционально. Он по-прежнему верещал на всю округу своей аварийной системой. Запотело стекло, или застыло? Ничего не было видно. Леся сквозь верещание аварийки вдруг скомандовала:
- Держу его. Включайте тепло!
Крапивин молчал, чувствуя, как уже окончательно высвистело тепло из комбеза, перехватило-обожгло дыхание, заныли руки, и думал: 'Нет. Подожду ещё. А вдруг уйдёт назад? Он сильный, вырвется на раз-два. Ещё чуть-чуть... Ещё есть секунд десять... не надо включать тепло. Ну зачем, Леся? Чтобы Пифагор почувствовал себя ненужным? И говорить ничего не надо, вдруг услышит... до сих пор не понимаю, как он слышит. Вот и ты, Леся, шепчешь, значит, у тебя тоже есть подозрение, что Пифагор может услышать... Прости, Леся, что на 'ты', но зачем мне, в самом деле, думать на 'вы', думать я вообще могу, как захочу...' В голову лезла всякая ерунда, секунды показались вечностью.
Где-то в рыжем тумане шептала лихорадочно в ухо Леся:
- Вы включили тепло? Включили? Вы слышите меня? - тут она закричала в полный голос: - Он не слышит! Пифагор, сделай же что-нибудь!
'Кричи, Леся, кричи, я упрямый придурок, и кажется, не могу пошевелиться, где эта кнопка...'
Как Пифагор оказался рядом, он уже не видел. Но включился обогрев! Накрыл дикий кашель.
Его потащили как бревно, затолкнули в вездеход. Леся что-то говорила, что-то про безответственность.
'Терпеть не могу безответственных... - думал Крапивин, пытаясь уже помочь тащившим его, заходился в сухом кашле, и вскоре сидел на заднем сиденье. Или лежал? - А Пифагор-то, получается, спас меня. Шёл, шёл, как лемминг какой-нибудь непонятно почему, непонятно куда, плюнул на свою великую непонятную цель и спас меня...'
А лемминг этот задвинул дверь вездехода, развернулся и пошёл обратно.
Он двигался механически, ему был нипочём холод... Почему он ему нипочем?! Древний металл... которому всё нипочём... Как тот остров.
Они с Лесей как два зомби, вымотанные нелепой и оказавшейся такой бесполезной борьбой со стужей, смотрели Пифагору вслед.
- Непостижимо, - прошептала Леся, принимаясь лихорадочно выбираться из машины. - Это всё. Ну я не могу, больше не могу. Просто нет сил. И не успеть. У нас на исходе время...
- Сядьте же, не успеем! - рявкнул хрипло Крапивин и опять закашлялся. - Да почему пешком-то, Леся, заводите машину, догоним в два счёта!
Пифагор исчез в тумане. Гудели обогреватели, стены вездехода покрывались куржаком.