Шесть тридцать, время подъёма. Раз в неделю экипаж просыпается и проверяет состояние машины и меня в том числе. А иначе никак, и биомехи требуют технического осмотра. Требуют, но всё-таки мы чуточку, самую малость, люди, и нам тоже хочется поговорить. Но пока экипаж спит, из собеседников у меня только автопилот и Дуся - ИИ, душа и сердце корабля - как её называет Рябцев, наш капитан. И мои воспоминания. Но от них только хуже, я начинаю разговаривать сам с собой, иногда даже плачу. Дуся меня успокаивает, и мне становится стыдно. А Дуся говорит:
- Тебе не может быть стыдно, это атавизм.
Разве может быть у биомеха атавизм? А она трещит дальше:
- Но ты ведь биомех, у тебя нет атавизмов, у тебя фантомные боли.
О как!..
Полёт проходит в штатном режиме, доставить бригаду геофизиков и космобиологов с грузом на Лету, обычное дело. Долгое, нудное, не все выдерживают эти семь месяцев полёта. Вот и в этот раз двое пытаются друг другу морду набить, а трое образовали классический такой треугольник, виновница ни тянет, ни везёт, команда мучается вот уже второй месяц - кого же она выберет или кто плюнет на всё это первым...
Команда сначала, по расписанию, расползается по своим рабочим местам, проверить приборы наскоро, окинуть взглядом, чтобы войти в курс дела, всё ли нормально, и рысью спешит на завтрак.
Кто-то босиком шлёпает по коридору... это Долгаев. Он всегда босиком после сна всё утро бродит.
В умывальнике слышу голос капитана. Та-ак... Тяжело буцкнулись в стенку столовой, затрещало оповещение. Кто-то лупил изо всех сил, кричать перестали, стали хрипеть.
- Ра-азойдись! - командует Рябцев. - Не то спать у меня заляжете до прилёта и сойдёте в первом же порту.
До прилёта нельзя, вредно, атрофируются мышцы, все знают, но попугать не вредно. Каждый раз одно и то же.
Рябцев появляется в дверях, под мышкой зажата голова Пехова. Тот плетётся на цыпочках за капитаном. Оба смеются. Наконец, Рябцев говорит:
- Два придурка. Пехов сегодня будет разбирать кладовку. Чтобы порядок был, а то сейчас зашёл, а на меня рюкзак свалился. Почему не закреплено?! Сизов отправляется на работы в венткамеру. Профилактика по расписанию у тебя в следующий заход, сделаешь сегодня.
Кладовкой он называл самый нижний отсек с грузом.
- Дуся, а ты почему молчишь, что багаж свален по прибытии как попало? - по голосу слышно, что Рябцев уже отошёл, отмяк.
Пехов отпущен и уже крутится с независимым видом на плавающем стуле возле длинного обеденного прилавка, как мы его называем. Дуся монотонно оправдывается:
- Приёмка багажа проводилась согласно установленным нормам, на момент отлёта зафиксирована полная готовность помещений к перегрузкам, что исключает "багаж свален как попало". Пятнадцатого, ноль седьмого, две тысячи пятидесятого отмечена активность в багажном отсеке, К-350 искал одну вещицу.
Это про меня, эх, Дуся, Дуся, с потрохами выдаст, добрая искиновая душа. Ну искал, фотографию одну искал, настроение такое было. Там у меня парк городской, снега в тот год было - горы. А он падал и падал. И там, на фотографии, мы бредём с Ниной друг за другом, по узкой тропинке, и фонарь в шапке снежной. Нас Лёня Маков щёлкнул тогда. Нины нет уж давно. И Лёни... Долго искал фотографию, и нашёл. Не то, что хотел.
- Понятно, один искал вещицу, другому по башке прилетело, а если в рюкзаке кирпич? Сейчас вы скажете, откуда там взяться кирпичу? Жил я однажды в колонии на Прометее, так там до того дальнобойщики обнаглели, что пройти страшно было обычному человеку. Так вот один сторож из оранжерей носил с собой в рюкзаке каменюку увесистую. На всякий случай. Н-да. Может, кто из геологов на память друзу хрусталя местного, например, умыкнул. А что, будет на пенсии смотреть, вспоминать. В голодный год, к тому же, продать можно музею какому-нибудь. Наверное, - добавил он и обвёл хмурым взглядом всех соседей по завтраку, сначала - справа, потом слева.
Видно уже было, что просто спрашивает, чтобы разговор потянулся. Разговоры нужны, без них никак, людям надо разговаривать, даже если им кажется, что это всё ерунда, чёртова психология и всё такое, без людей люди болеют. Даже биомехи.
А Рябцев радостно спросил:
- Чего искал-то?
Я вздохнул:
- Фотографию искал. Да прибрал я! Всё оставил согласно установленным нормам!
- Мало кто теперь фотографии держит, Федя, ишь ты как, - сказал Рябцев, улыбнувшись.
Федя - это я. А Дуся непроницаемо молчала потемневшими экранами. Обиделась. Вообще она общительная особа. Может на все экраны корабля выдать феерию цветущей сакуры, это она про Японию начиталась в чате искинов. Может по сети корабля отправить бегать за тобой кривляющуюся напоминалку. Дуся крутая, она всё может. Даже ведёт корабль, пока капитан спит. Единственное, наша Дуся обычный дешёвый искин, и внешность у неё экранная, не то, что модели с межпланетных лайнеров. Но оттого она только роднее. Однако мне сейчас было не до неё. Мне нужен был Рябцев, и тревожить народ не хотелось. Пока не хотелось. Поэтому я больше ничего не сказал, а просто отвернулся, ушёл к себе и отправил капитану сообщение по аварийному каналу: "Кэп, сегодня в пять тридцать по-местному в багажнике обнаружил труп. Нащупал в куче вещей на общем стеллаже, в самом низу у стены. Доставать не стал. Может, важно место и всё такое. Думаю, он там давно. Здорово снижена температура в багажном отделении. На полу иней".
Я вернулся в столовую. Здесь было всё по-прежнему. Рябцев читал на коммуникаторе пришедшее сообщение. Кивнул сам себе, встал и вышел неспешно, ища что-то в нагрудном кармане форменного комбинезона, застегнул зачем-то аккуратно кнопочку самую верхнюю. Психанул, внутренне собрался, понятное дело. Я сегодня на нервах чуть тревогу по кораблю не объявил, всех не поднял. Так, а какие у тебя, у биомеха, нервы?
Конечно, вначале разобраться надо. Вытаскивать я не стал чёртов спальник. Как я его вытащу из-под груды вещей?! Обычный кстати для партии геофизиков - с утеплением, водоотталкивающий, такие имелись у каждого нормального геофизика. Но они свёрнутые - небольшие тючки, ничего необычного. В этом в полный рост лежал... кто-то очень похожий на человека. Ну в наше время трудно слишком уж быть уверенным, что ты ощупываешь в темноте человека, опознав голову и правую часть туловища.
Сизов язвительно тянул своё обычное:
- Опять обезжиренный омлет, эти обезжиренные рисовые блинчики, видеть их не могу. Отбивную хочу, во всю тарелку.
- Обожрёшься ведь, Сёма, тебе тогда каравеллу заказывать придётся, куда тебе наш кораблик, - посмеивался его сосед по прилавку Пашка Великов.
- А ты, Велик, уже за стойку эту спрятаться можешь, в аккурат. Одни кости.
- Да ладно, я тебе в багажный отсек рисовые блинчики принесу, так и быть. Ты ведь в каюте после стейковой диеты не поместишься, только в багажнике, клянчить будешь, - беззлобно отшучивался Велик.
А вот и сама тайна Бермудского треугольника. Сонная, встрёпанная Кашина. Врач на борту - птица важная, их на "Севере" два. Один, Пыльев, отправляется в спячку, а Кашина заступает на дежурство. Вот и сегодня она заступила на дежурство. Отыскивает взглядом, понятно кого, Метлякова, глаза скользнули по нему. Дежурный кивок, сонная улыбка. Отворачиваются друг от друга, но садятся рядом, все молча подвигаются. Грачевский втискивается между ними.
- Сегодня на Земле-2 на пересылке два кита синих погибло, что-то не то при очистке в воду добавили, - говорит.
Кашина вскидывает на него глаза, сонные-сонные, тревожные.
- Ну как так! - тихо говорит она. - Куда их отправляли, Даня?
- На Медею, в зоопарк, - ответ быстрый, морда у Грачевского довольная. Он уже сидит между Кашиной и Метляковым, обстоятельно рассказывает сводку последних новостей, знает, чем зацепить.
Наконец все усаживаются за стол. Жуют. Поглядывают на мрачного Метлякова. На грустную Кашину. Они сидят рядом, молчат. Всем понятно, что эти двое сейчас будто одни во всей Вселенной. Лукаш, биолог, в этой тишине сказал:
- А у меня опять носки пропали, - и, предупреждая насмешки, торопливо выпалил: - Да, знаю, но я их на место положил.
Мне стало не по себе. Сидят чирикают, пургу несут, мирно так, не знают, что кто-то из нас труп упаковал в спальник. Или из геофизиков?
В этот момент Сизова осенило, и он зачем-то отправился из столовой. Толкнул дверь. А дверь оказалась закрытой! Получается, капитан заблокировал, чтобы не расходились.
- Заклинило, - говорю участливо. И добавляю: - Уже не первый раз кстати.
Вру. Вру самым честным образом. Дуся так не сможет, искину соврать не по силам. Н-да, и, кажется, гордиться особенно нечем, кретин.
И тут Дуся говорит:
- Просьба всем оставаться на местах. К-350, капитан ждёт вас в багажном отсеке. Подойдите к двери.
Я подошёл. Дверь отъехала в сторону и сразу закрылась, едва я оказался в коридоре. Так быстро закрылась, что, казалось, Дуся пинка поддаст, если я вздумаю замешкаться. Не знаю уж чем, она придумает. Однажды включила рядом стоявшего робота-уборщика и огрела меня его щёткой.
Уже из коридора, обернувшись, вижу удивлённые вытянутые лица. Кашина встала, шагнула к двери. На помощь бежать собралась, медицина ведь. Я спешил. Скатился на нижнюю палубу в два счёта. Докатился на своих траках до багажного отделения.
- Фёдор, сюда иди, мы здесь, - раздался голос капитана из правого ряда стеллажей.
Кто это "мы", "мы с трупом", что ли, - буркнул я про себя. Но вот стал слышен звук. Как если бы сверчок пилил. Но в космосе нет сверчков, так разговаривают гонзы. Или люди стрекозы. Слишком уж они похожи на нас, только глазищи в пол лица и крылышки атрофированные, прозрачные, горбиком за плечами.
- Слушай. Я переводить буду, - кивнул мне Рябцев на место рядом с собой. - Нас он понимает, а сказать по-нашему не может.
На полу сидел на одной ноге Ли Шут, из геофизиков. Тощий, жилистый, с огромными телескопическими глазами, обычный гонза. Они всегда так сидят, поджав одну ногу. Капитан, получается, вывел его из анабиоза. После анабиоза все немного странные, вот и этот - сидит на полу.
Рядом лежал вскрытый спальник. В нём никого не было. Где-то в углу стрекотал сверчок.
- Заяц у нас на борту, Фёдор. В геофизические партии набирают на три наших года, вот они и везут с собой... кто что придумает! Эти разлучиться не могут, такой обычай, говорит, одно целое они, что-то про пустыню без звёзд, такие дела, - в сердцах сказал Рябцев. - Ты понимаешь, Ли, что я должен доложить и ссадить вас в первом же порту? Я бы не хотел.
Ли Шут не шелохнулся, лишь издал это самое стрекотание.
- Говорит, "не надо, Рябца", - усмехнулся капитан, посмотрев на меня. - Эх. А мне что делать?
Застрекотали из угла.
- Что она говорит, Ли? - спросил Рябцев.
Ли Шут отрывисто прострекотал в угол, будто выдал пулемётную очередь. В ответ донеслось короткое "фиу".
Мы переглянулись.
- Просит оставить? - сказал я.
Ли тоже что-то сказал.
- Она говорит, что я красивый, - перевёл Рябцев, покраснел. И пояснил зачем-то мне: - Э-э... там у них матриархат. Ну что ты, Ли, это такой дипломатический ход.
Ли что-то гневно свистнул в ответ. В углу нежно стрекотал сверчок. Лицо гонзы с глазами-блюдцами горестно исказилось.
Рябцев вздохнул, встал. Потоптался.
- Что с ними делать, ума не приложу, - развёл он руками, посмотрев на меня, - высаживать - душа не лежит, и меня ссадить со звездолёта навсегда могут. Ты как думаешь, Фёдор?
Понятное дело, не захотел бы Рябцев везти, и спрашивать не стал бы. Чего тут спрашивать. А может, спросил сейчас меня, чтобы и я молчал. Нашёл-то ведь её я. А я был как дурак рад, что все живы, и тоже развёл своими манипуляторами.
- Думаю, везти.
Рябцев кивнул.
- Вот и я думаю, везти. Упаковывайтесь! Люлек анабиозных свободных нет, снижай температуру, Федя.
Природа у них такая, при низких температурах впадают в спячку. Все мы разные. Я вот теперь почти не сплю. С Дусей разговариваю и вспоминаю, вспоминаю. Кажется, это всё, что осталось от меня. Теперь вот эти двое, разве их забудешь? В углу стрекотал сверчок, ему вторил другой.