Старый замок стоял заброшенным уже много лет, он протянулся своими аллеями до берегов Тихоструйки, а это три меры пути, петляющего по оврагам и пустошам. Но Тонконог шёл сюда от Каратоги за розами. Их здесь так много, что у них не хватало сил распуститься полностью. Эти нераспустившиеся бутоны, засохшие и не осыпавшиеся, теперь источали тот самый мягкий аромат, который так любила Саломея.
Тонконог был равнодушен к засохшим цветам. Собрать букет и подарить его завтра на рассвете Саломее вместе с тоненьким колечком из жёлтой дорогущей железяки - это было бы неплохо. Саломея - славная и добрая, покладистая и восторженная, и умеет всё, что положено уметь его кошечке, знает то, что ему знать совсем не обязательно. А уж он постарается, чтобы она не пожалела о том, что согласилась разделить с ним кров.
Но раздумывая о своей Саломее, Тонконог цепким взглядом глубоко посаженных глаз следил за травой. И при малом её шевелении бросался вперёд, тут же увязая в зарослях нивяника. Здесь, под землёй, во множестве водились слепые узкорылы. Тонконог складывал тушки в кожаный мешок, болтавшийся на плече, и вновь рыскал глазами по траве.
Машинально щупал сухие бутоны роз и, если попадалась роза словно завялившаяся, мягкая, сохранившая форму и цвет, Тонконог быстро срезал её ножом. И совал в колчан для стрел.
Река тихо катила свои воды. Тонконог с любопытством посмотрел на утёс, здесь часто видели людей-птиц. Они отдыхали по пути к своему небесному городу. Ло-Текка по каратогски. Птицы рассаживались на камнях, завернувшись в крылья, и дремали. Некоторые, самые выносливые, отдохнув, отправлялись дальше, взмывая вверх и теряясь в туманной дымке. Другие ждали. Ждали, когда опустится небесный паром и заберёт их. Площадка из серого материала опускалась, зависала в воздухе и парила над Тихоструйкой, казавшись самым неподходящим предметом в поросших лесом берегах.
Но вот глаза Тонконога замерли. Нога. Нога тонкая и четырёхпалая. Птица. Что заставило одну из них, а это была, несомненно, женщина - лодыжка тонкая, и ниточка бус блестела на ней - разлечься в траве? Вытянув шею, Тонконог, пытался разглядеть птицу.
А птица не шевелилась. Она лежала на спине, неловко подогнув крыло под себя. Другим же была укрыта почти вся. Крылья у птичьего народа большие, с закруглёнными, загнутыми к телу, длинными перьями.
Тонконог вытянул губы трубочкой и, прищурившись, вдруг пронзительно и длинно свистнул. Глаза птицы открылись. Огромные, с расширившимся чёрным зрачком, они уставились, не мигая. Строгие и беспомощные одновременно.
- Меня зовут И Така. Помоги мне, прошу тебя, - сказала она на наречии каратогов, которое было известно всем, жившим по эту сторону от Большой воды.
Глаза продолжали смотреть. "Почему бы не помочь?" - подумал Тонконог.
- Держись, - он наклонился к девушке-птице.
Поднял её и пошёл. Лёгкая ноша не тяготила Тонконога. До утёса рукой подать.
Вот и утёс, воздушная пристань была пустынна. Надо ждать, но сможет ли дождаться птица помощи, вдруг рана смертельна? Парень наклонился, чтобы посмотреть рану.
Тяжёлый удар сзади обрушился на голову Тонконога.
Повалившись вперёд, парень мешком осел на девушку-птицу. И уже не почуял, как его брезгливо пнули.
- Псыццц... Его тоже заберём, Ла Тук!
Громила оган взвалил на одно плечо И Таку, на другое - Тонконога, расправил чёрные крылья и взлетел быстро и тихо, будто не было двойной ноши на его плечах. Его спутник, престарелый, с поджатыми гневно тонкими губами человек-птица, долго ещё бродил вокруг места, где лежала И Така. Всматривался в очертания предметов, в смятую траву, злился и сёк нивяник коротким мечом. Наконец, и он взлетел и вскоре скрылся из виду.
...Тонконог очнулся. Тянущая боль в затылке заставила сморщиться. Открыв глаза, парень некоторое время оторопело разглядывал серую в разноцветных камешках стену перед собой. Пощупал затылок. Не сказать, что рана глубока. Кровь запеклась. У птицы рана была больше, пальца на три...
Птица...
Он вспомнил и сел.
Мозаика перед глазами не складывалась в картинку. От бело-голубой пестроты рябило в глазах. Тонконог кое-как встал и, держась за стену, поковылял на ватных ногах к узкому стрельчатому окну. Комната с низким потолком была заставлена узкогорлыми кувшинами, приземистыми вазами, прикрытыми деревянными крышками. Каменный пол чисто выметен. "Кладовая?" - подумал Тонконог, добравшись, наконец, к окну, упираясь ладонями в боковые своды проёма.
Отсюда был виден двор с садиком из пяти кривых деревцев со знобко трясущимися на ветру листочками и одной кривоствольной сосёнкой в центре.
Тонконог понял вдруг, что вот уже некоторое время рассматривает дерево. И провёл задумчиво пальцем по стеклу. "Хотел бы я знать, где я", - подумал парень и отвернулся от окна, поискав глазами дверь.
Двустворчатая дверь оказалась прямо напротив. Подёргав за рогатую голову ручки, Тонконог прошипел:
- Заперли!
С той стороны послышались шаги. Дверь отворилась, и оган протиснулся в узкий для него проём. Чёрный, с всклокоченной гривой жёстких перьев на голове, он был мрачен как туча.
- Чего уставился, псиц? - проворчал Ла Тук на отвратительном каратогском, смягчая почти все твёрдые звуки. - Хозяин велел привести тебя.
Эти существа редко появлялись в Каратоге. Если людей птиц ещё можно было встретить на ярмарке, на стоянке парома, в портах у Большой воды, то оганы неохотно спускались со своих предгорий на Юге. Лишь тех, которые попали в плен и служили именитым лотеккам, доводилось видеть Тонконогу. Но в них ничто не напоминало о злобных крылатых воинах, о которых ходили легенды.
- Оган... Где я, оган? И что у тебя с крыльями? - спросил Тонконог.
Оган хмуро уставился маленькими чернющими глазами на каратога.
- В Ло Текке, у игмы Кацика... Лотекки хитрые. Узнаешь.
Толкнув пленника в плечо, Ла Тук кивнул на дверь. Тонконог усмехнулся и пошёл. Поёжившись на холодном ветру, он с удивлением обнаружил, что двор совсем не маленький, что перед другими окнами вместо карликовых деревец почему-то торчат камни, а у входа стоит двухколёсный, крытый толстой тканью экипаж. Только лошади не было, а оглобли, отполированные и узорчатые, лежали на земле.
- Забирайся, - буркнул оган и поднял оглобли, подпирая их маленькой подставой, откинувшейся снизу, и наподдал затрещину Тонконогу, увидев, что тот забирается в крытый экипаж: - Да не сюда, псиц, на задки двигай!
Дверь распахнулась. Выбежал каратог, жилистый и длинный, и схватил оглобли. Следом из дома вышел пожилой птах. Его взгляд едва скользнул по стоявшему на задках Тонконогу.
- К драгвакулле, - бросил лотекк каратогу.
Каратог дёрнул оглобли на себя, развернулся. Экипаж лихо вырулил на дорогу, и рикша, присогнувшись, потрусил, шлёпая дырявыми кожаными ботами по светло-серой плитке.
Тонконог крутил головой во все стороны - небольшие каменные дома с непонятными ровными площадками на крышах стояли очень близко друг к другу. Каменные садики, деревца-каракатицы... несколько рикш торопливо протащили свои экипажи мимо. Тонконог пригнул голову - низко пролетел по воздуху лотекк, важный, в кожаном пончо, затянутом на бёдрах широким поясом и перевязью с коротким мечом.
Было очень холодно. И Тонконог передёрнулся всем телом. Лёгкие льняные рубаха и штаны Тонконога не спасали от ледяного ветра. Он, дрожа, с завистью размышлял о том, что не отказался бы от дубленого из тонкой кожи пончо лотекка или, на худой конец, от вязанного из красно-синей шерсти пончо огана. Эти распашни казались тёплыми и уютными, а кожаные сапоги-чулки игмы Ка Цика особенно приглянулись каратогу.
Он уже подумывал, что из чулка длиннохвостки можно попробовать сделать такие же, когда вспомнил, что до длиннохвостки ему ещё не скоро удастся добраться.
"Ну, у огана уфы тоже ничего". Уфами каратоги называли боты, хитро свёрнутые и сшитые жилой из целой шкуры. Такие боты огромного размера были на ногах Ла Тука и дырявые - у рикши...
О дорогах Ло Текки и о непоправимом
Игма Ка Цик, назначенный на место прежнего начальника драгвакуллы, снабжавшей весь город летучей драгвой, был озабочен не на шутку. Место под ним в последние дни основательно зашаталось. К тому же, дочь И Така, тяжело раненая, никак не приходила в себя, да и пленника никто не хотел покупать. А игме частенько удавалось получить неплохой куш за продажу крепкого раба из Каратоги.
Он поднял тонкий хлыст с колючкой на конце и ткнул каратога-рикшу в плечо:
- Иди ровнее, псыц.
Каратог сбавил ход. Надо сказать, что экипаж изготовлялся всё из той же драгвы, и поэтому, когда Ло Текка парила в воздухе, вести его было не сложно - он тоже парил.
"Да, всё рушится, осыпается, разваливается", - раздражённо думал Ка Цик, ероша серые с чёрной рябью крылья.
Ровная дорожка сворачивала здесь вправо, ещё некоторое время вела себя прилично, но уже через несколько шагов рикши, принялась трескаться и проваливаться под ногами. Под разломившимися плитками зияли ямы, и колёса едва успевали миновать одну, как открывалась следующая.
- Вези ровнее, подлый псыц! - тыкал колючкой в спину рикши разозлившийся Ка Цик.
Оган поддерживал повозку сзади и забегал сбоку, пока она, наконец, не заскочила колесом в щель и опасно не захрустела в руках вцепившегося в неё из добрых побуждений Ла Тука. Тут игма Ка Цик от злости принялся долбить колючкой по всему, что только попадалось ему под руку.
- Э, так не пойдёт! - воскликнул Тонконог, протянул руку и перехватил мелькавший перед его носом хлыст.
Не обращая внимания на повисшую тишину, сломал о колено хлыст и спрыгнул с подножки. Пользуясь замешательством огана - тот не мог решить, что ему делать, ведь впервые в его жизни защитили его, - прихватил под мышки запутавшегося с мечом и перевязью игму и вытащил из повозки. Осторожно поставил его на обочину дорожки. Выдернул колесо и похлопал рикшу по плечу:
- Давай!
Ка Цик в этот момент отцепил перевязь от рукояти меча и с перекошенным от злости лицом занёс меч над головой Тонконога. Тем временем экипаж дёрнулся и выкатился на ровное место. И тут меч тяжело просвистел в воздухе. Но чёрная рука огана перехватила его.
Всё это произошло быстро. Мгновения. И теперь трое смотрели на одного. Ждали. Все почувствовали, что то, что произошло, остаться без последствий не может. И молчали.
А игма знал, что они почувствовали, что ждут, затаив дыхание... но Ка Цик не желал, чтобы им стало легче. К тому же, он не уверен был, что справится сейчас с этими тремя обозлёнными рабами, и испугался, что обозлит их ещё больше. И поэтому, зло прищурившись, деревянно прошагал и сел в повозку. Каратог-рикша молча взялся за оглобли. Оган в готовности замер справа. И все трое посмотрели на Тонконога. Запрыгнув на подножку, Тонконог переглянулся с Ла Туком. Тот отвёл взгляд.
- Домой, - проскрипел игма так тихо, что каратог-рикша не услышал его.
- Пошёл, Худобей! - рявкнул Ла Тук на рикшу...
О том, почему иногда плюются старики и почему Тонконог вспомнил о Саломее
Дорога назад проходила в молчании. Тонконог видел, как оган мрачнел всё больше, рикша нервничал и дёргал повозку, крючконосый вредный птах, казалось, скрючился от злости ещё больше, рябые перья его воинственно топорщились перед носом Тонконога и без конца ерошились, встряхивались - птиц явно был в гневе.
Тонконог скептически усмехнулся, но червяк сомнения противно свербил в мозгу: "С чего бы этому здоровенному огану так нервничать? Ну, каратога ещё можно понять - сам он отсюда вряд ли мог бы сбежать, всё-таки Ло Текка висит высоко. А огану стоит только расправить крылья?"
Тонконог вздрогнул - тень мелькнула над головой. Лотекк. Ещё один. И ещё... Тонконог задрал голову. Ничего не понимая, он провожал глазами целые стаи "птиц". Ка Цик ткнул колючкой Худобея, и тот остановился посреди дороги.
- Что происходит? - игма крутился то вправо, то влево.
Лотекки перемещались над дорогой, над домами. Приземлялись на крыши и скрывались внутри. Выбегали, держа в руках детей, и поднимались вверх, за ними бежали и взмывали в небо женщины. На одной из крыш двое лотекков пытались унести в широком покрывале старика.
- Что происходит, спрашиваю я вас?! - кричал уже, встав в полный рост в экипаже Ка Цик.
И что самое неприятное было во всём этом, это то, что летели все в обратную сторону, туда, откуда ехали они.
Никто не отвечал Ка Цику на его вопросы. Наконец, старик, которого проносили в покрывале над остановившимся на дороге экипажем, свесился вниз и что-то прокричал, грозя кулаком в их сторону. Ка Цик побагровел. А старик не унимался. Кричал что-то тем, кто его пытался унести подальше от этого места. Тонконог подумал, что это его сыновья - так почтительны они были с ним.
Будто вняв требованиям старика, они зашли ещё на один круг. Приблизились. И старик плюнул в игму. Не попал и разозлился ещё больше. Тонконог видел, как оган, встретив злобный взгляд игмы, выдохнул, подавляя гнев, отвернулся и в тяжёлом разбеге взмыл в небо. Его чёрные крылья заслонили старика в покрывале и его сыновей. А в следующий миг каратог увидел их уже удирающими, лишь визгливый голос старого птаха доносился издалека да его кулак мелькал из покрывала...
Игма Ка Цик в оцепенении смотрел им в след. Потом взлетел и стал быстро набирать высоту. Тонконог ещё видел, как они встретились в небе с Ла Туком, как Ла Тук, пропустив вперёд хозяина, последовал за ним на почтительном расстоянии, а потом потерял их во множестве "птиц", наводнивших небо. И растерянно посмотрел на рикшу.
- Похоже, вся Ло Текка поднялась в воздух, - сказал он, надеясь, что хоть Худобей объяснит ему, что происходит.
Но тот, казалось, не слышал его слов. И смотрел в ту сторону, откуда так торопливо улетали "птицы". Там поднялись клубы пыли. Чёрно-серые они ползли, подгоняемые ветром, широкой непроницаемой полосой охватывая небосвод. Дышать становилось всё труднее. Каменная крошка забивалась в глаза, рот, нос...
Отчаянные крики лотекков в небе слились с нарастающим гулом. И земля небесного города накренилась.
- Ло-Текка всё-таки обрушилась! - крикнул рикша и бросился бежать в ту сторону, куда бежали все.
Тонконог, не понимая сказанного, побежал за ним, оглядываясь и спотыкаясь.
Трещины зазмеились по дороге. Скрежет и грохот неслись отовсюду. Земля дрожала. И оглянувшись, Тонконог ахнул - на его глазах целый квартал города, как глиняный черепок от старой посуды, отломился и полетел вниз.
Повернувшись, он больше не увидел рикшу. Продолжая очумело бежать, Тонконог вдруг почувствовал, как кто-то подхватил его подмышки и крепко дёрнул вверх. Земля стала быстро удаляться.
- Не дёргайся, каратог, это Ла Тук.
Но тут же большой булыжник просвистел в двух мерах от них, и благодушие огана испарилось:
- Псиц! Псиц! Псиц! - заревел оган, уворачиваясь от града камней, обрушившихся на них.
- Да что это такое?! Оган, что происходит?! - хрипел придавленный огромными ручищами взбешённого огана Тонконог, болтаясь из стороны в сторону.
Вокруг потемнело от крыльев. Лотекки окружили и кричали, в ярости потрясая мечами.
- Что они все кричат?!
- Требуют выдать им игму Ка Цика.
- Так выдай им его!
Ла Тук молчал и летел, набычившись, на ближайшего лотекка. Тот отступал, не выдерживая безжалостного взгляда чёрного огана - сомнёт тушей, не заметит.
- Отдай им Ка Цика, Ла Тук, и ты будешь свободен! - орал Тонконог, пытаясь увернуться от камней, летевших снизу в него, как в щит, благодаря Небо, что натянувшие луки, там, внизу, медлят - им нужен Ла Тук живой, и даже Ла Тук им не нужен, им нужен его хозяин.
Смяв птаха, Ла Тук вырвался из круга. Лотекки не стали преследовать его, ещё долго кружили на одном месте, галдя в сером от пыли небе, как разгневанные галки.
А Тонконог, слыша, как натужно хрипит дыхалка летуна с ношей, кричал ему в ярости:
- Ты, слепой узкорыл! Землегрыз! Зачем, скажи, зачем Небо дало тебе крылья?! - и хохотал: - О, Небо, я всегда сомневался в твоей справедливости! - и закашлялся, засипев, воздух будто размешали в пустоте, его стало не хватать.
Земля удалялась. Ло Текка лежала как на ладони. В клубах пыли открывалась щербатая окраина летучего города. Ещё погромыхивало вдалеке. Стало тихо и пасмурно. Солнце потускнело за серой взвесью. Нестерпимый кашель душил.
- Где Ка Цик? - крикнул Тонконог, пытаясь взглянуть огану в лицо, но видел лишь сине-красное пончо и вздёрнутый, в щетине, подбородок.
- У драгвакуллы, - был короткий ответ, - проводит молебен.
"Драгвакулла - это лотеккский храм", - подумал Тонконог.
И замолчал надолго, решив, что молиться - теперь самое время для лотекков, их город рушится.
Пыль медленно оседала на землю. Оган уносил Тонконога всё дальше от края города, словно обглоданного гигантским землегрызами. Стаи перепуганных лотекков носились в воздухе, некоторые, устав метаться, садились на крыши зданий и, нахохлившись, замирали, ждали, сами не зная чего. Потом ложились, завернувшись в пончо, укрывшись крылом. Лежали, уставившись своим круглыми глазами перед собой. Им некуда было лететь - дома разрушены. Кричали дети, мелькали разноцветные лоскуты одеял и покрывал. Пахло пылью, горячей едой, дымом костров. Город стал похож на разворошенный муравейник.
- Ла Тук?
- Что?
- Отпусти меня, друг.
Оган ничего не ответил.
Темнело. Уже пролетели весь город. Встречались редкие заброшенные строения. Дорога едва угадывалась в темноте по серым плитам. Холодный ветер мёл тучи пыли в лицо.
Ла Тук стал снижаться. Ткнувшись ватными ногами в землю, Тонконог едва удержался, чтобы не упасть. Попытался бежать - не вышло. Пошёл. Медленно. Прочь. Оган в два счета догнал и навис тёмной грозной горой над каратогом. Тот всё равно шёл, споткнулся, упал. Оган поднял его за шкирку, поставил на ноги.
- Справился? - прохрипел Тонконог. - Сам на цепи и меня тащишь. Чем же он тебя так запугал-то? Ты ведь этого Ка Цика в два счета прихлопнуть можешь и улететь!
Оган схватил каратога за руку и тянул его за собой. Дорога становилась всё пустынней. Теперь даже дома больше не попадались. Огонёк забрезжил впереди. Бездорожье, ухабы и кочки, камни и пыль, летевшая в глаза.
Свет приближался. Вскоре показался в темноте дом. Даже не дом - сарай. Вокруг сарая много каких-то непонятных предметов - кучи хлама и камней, как казалось Тонконогу.
Ла Тук неожиданно остановился, и Тонконог в темноте налетел на него. Демонстративно отодвинулся. А Ла Тук тихо заговорил:
- У Ка Цика мой младший брат. Я не знаю, где он его прячет. Если я сбегу, он погибнет. Если ты сбежишь, он погибнет. Лотекки никогда не привязывают рабов, рабы лотекков никогда не сбегают. Может быть, и для каратога нашлась уже верёвка...
На этих словах Тонконог дёрнулся было, прошипев "Саломея", но оган уже тащил его в открытую дверь. Свет полосой протянулся по земле, выхватывая кучи камней и песка. И оборвался. Стало вновь темно.
О пользе поста и медитаций или о верёвке для Тонконога
Драгвакулла, вытянутая вверх огромная бочка, стояла разряженная словно невеста. В цветах, в лентах и пёстрых покрывалах. Скорчившись перед ней на корточках, вот уже который час не разгибаясь, торчал на четырёх костях игма Ка Цик. Он, то бормотал, то вдруг голос его возвышался, и тогда в маленьком помещении сарая становилось будто тесно от его перепуганного ора. На семи языках народов, живших по эту сторону Большой воды, он повторял и повторял свои слова, и когда услышал вдруг родную речь, Тонконог с удивлением понял, что лотекк не прочь принять помощь и от его каратогских богов:
- О, великий Добрый Бог! Смилуйся над нами несчастными, дозволь проникнуть в тайны божественных замыслов! Вложи разум в скромное вместилище моих мыслей! Освети пути свои для нас простых смертных! - здесь Тонконог уже отчаялся понять, чего просит чуть не плачущий Ка Цик, а на следующей фразе запутался ещё больше, потому что игма закричал, воздев руки к потолку сарая: - О, Добрый каратогский Бог, вдохни свет жизни в божественную драгвакуллу! О Великий Злой Бог! Смилуйся над нами несчастными, не чини препоны, дозволь, о Великий и Злой, оживить божественную драгвакуллу!..
Тонконог покачал головой. Он сидел у стены со связанными руками и ногами.
- Кто такая эта божественная драгвакулла? - тихо спросил он у Ла Тука, замершего неподвижно рядом.
- Драгвакулла - это вон та высоченная штуковина за его спиной, - проговорил оган, ревностно следя за каждым движением хозяина.
Сарай, узкий и высокий, построенный для защиты древней машины от постоянной промозглой влажности, теперь больше походил на молельню.
Игма Ка Цик, приняв почётный пост, три весны просто гордился им. Приходил в строительный сарай, поглаживал молчавшую, как рыба, драгвакуллу, прикладывал ухо к её боку и перепачканный известью и пылью уходил.
На четвёртое лето поднявшаяся с зимовья Ло Текка потеряла три меры площади. Горожане испугались и долго и церемонно выспрашивали игму Ка Цика о том, как далеко продвинулись работы по возвращению к жизни древней машины. Игма их заверил, что длительные медитации в горах дали свои плоды, и драгвакулла уже дважды чихнула, но успех был непродолжительным.
С тех пор каждую весну, поднимаясь с зимовья, Ло Текка оставляла куски городской площади в Великих горах. Игма Ка Цик избегал появляться на людях, но если ему задавали вопрос о драгвакулле, он самоуверенно отвечал:
- Наши предки веками создавали Летающую страну! Сотни лет по крупицам собирали знания! Другие наши предки, - тут он многозначительно задирал к небу крючковатый палец, - их безмозгло растеряли!!! И вы хотите за пять лет постигнуть всё былое величие?! Медитации и пост! Пост и медитации! И ждать! О Небо, научитесь вы, люди, когда-нибудь ждать?!
И удалялся в сарай. Сюда он никого не пускал, кроме троих своих помощников.
Сейчас все трое были здесь. Ла Тук, рикша Худобей, уже бывший здесь, когда появились оган с каратогом, и престарелый лотекк-баг Ту Гак, которого Тонконог мог бы узнать, если бы не отключился так быстро тогда, в Каратоге, в Заброшенном саду.
- Ту Гак, друг мой, - сладким голосом позвал, не оборачиваясь, Ка Цик.
- Я здесь, хозяин, - согнулся пополам баг.
- А этого на какой верёвке Ка Цик держит? - прошептал Тонконог.
Хлыст, которым поигрывал Худобей, стоя в дверях, оттягливо прошёлся по плечам Тонконога.
- Молчать, когда хозяин говорит, - процедил он, оскалясь.
- А ты чего гавкаешь, узкорыл вонючий?! - обозлился Тонконог, ведь свой же, а туда же.
Ла Тук ткнул его в бок. Тонконог замолчал, откинув голову на стену, и закрыл глаза.
- Ту Гак, - продолжил Ка Цик, по-прежнему не оборачиваясь, - ты доставил то, о чём я просил?
- Да, хозяин, ваша дочь в безопасности.
- А вторую девушку?
Тонконог открыл глаза.
- Да, хозяин, она тоже здесь.
- Ла Тук, приведи ту, вторую.
Ла Тук послушно зашёл за груду мешков и вытащил оттуда тяжёлый куль. Куль шевелился. Вспоров мешковину, оган покосился на Тонконога. Босоногая и встрёпанная, перепуганная и с кляпом во рту, она показалась Тонконогу солнечным лучиком среди этой чернокрылой птичьей стаи. "Саломея..."
Игма Ка Цик подошёл к Тонконогу. И слащаво улыбнулся:
- Я вижу, ты узнал её, каратог. Это меня радует. Я также знаю, что она дорога тебе. И это тоже меня радует.
- Я не знаю эту девицу, - медленно ответил Тонконог, - и с чего ты взял, лотекк, что она мне дорога? Хорошему охотнику дорога шкура кистеухой кошки, и хорошо бы в придачу вязку шкур узкорылов...
- Так вот, каратог, - перебил его Ка Цик, - ты можешь ступать на все четыре стороны, а твоя Са Ломея останется у меня. Ла Тук отведи его к парому.
Повисла тишина. Ла Тук развязал руки и ноги парню, угрюмо поглядывая на него. Ему было непонятно, почему тот не кричит, чтобы отпустили его девушку, почему не рвётся ей на помощь, почему сидит с сжатыми губами и молчит. А тот, диким глазами глянув на огана, проговорил ещё медленнее:
- Чего ты хочешь от меня... Ка Цик?
Игма усмехнулся. И, переглянувшись с Ту Гаком, ответил:
- Я хочу, чтобы ты принёс мне то, что я тебе скажу.
Тонконог помрачнел ещё больше.
- То, что нужно мне, и я теперь об этом знаю, слава богам, имеется у вашего Доброго Злого Бога.
- Ты предлагаешь мне отправиться... к моему богу? - в изумлении теперь смотрел на него Тонконог.
- Не перебивай меня, каратог! - от злости морщинистое лицо лотекка мелким морщинами будто собралось в щепоть. - Ты отправишься на ваше капище, подойдёшь к Доброму Злому Богу и отнимешь у него то, что торчит в левой длани.
"Меня четвертуют за это", - мысль вяло стукнулась в мозгу. Но даже нечего было думать о том, чтобы раздумывать.
- Я согласен. Но как я доберусь сюда?
- С тобой пойдёт Ла Тук.
На Ла Тука обратился один из самых гаденьких взглядов хозяина, напоминая ему о том, о чём тот не мог забыть даже во сне.
- Поднимай же свою жирную тушу, и отправляйтесь на землю! - завизжал вдруг Ка Цик и застучал ногами в земляной пол.
Ждать он больше не мог - его пристанищем стал этот сарай, здесь же на старом тюфяке лежала без сознания его дочь. Отправилась вчера тайком, никому не сказав, добывать то, не знаю что у Доброго Злого Бога. Даже до храма не дошла. Чуть в рабство бродяги не увели, едва улетела от них. Жену разбил паралич, и её забрала к себе сестра. А его самого того и гляди растерзают обозлённые горожане. И всё из-за драгвакуллы. У которой пятнадцать лет назад что-то хрястнуло и отвалилось. И не куда-нибудь, а на землю. Это что-то случайно один из дураков-каратогов принёс в дар Доброму Злому Богу. А вчера ещё один дурак-каратог, глядя на драгвакуллу, сказал, что видел длинную завитушку из такого же странного железа в руке у своего Доброго Злого Бога. Тогда Ка Цик долго выспрашивал у Худобея, а это был он, как выглядела эта длинная завитушка. Худобей описывал её невнятно, а потом подошёл к драгвакулле и ткнул пальцем в основание, где торчала ручка, за которую надо было дёрнуть, чтобы машина закрыла сопло и начала пережёвывать новую порцию...
Ка Цик никогда не видел драгвакуллу в действии, и ему пришлось всю прошлую ночь искать рисунки драгвакулл, найти единственный из сохранившихся - ну кому, в самом деле, нужны рисунки какой-то драгвакуллы - и дотошно изучать его. Оказалось, что рукояти должно быть две.
О подлости и равновесии
Ночь в мухоморе тёмная и холодная. Роса на траве. Дорога пахнет сыростью и пылью. В Каратоге горит лишь один огонёк - на капище Доброго Злого Бога. Это близко, на правом берегу. Здесь же и дом Тонконога, вон там, в оружейной слободе.
Всё, как раньше. Только не идёт он по дороге, а крадётся как вор. За ним огромной тенью следует чернокрылый оган. Чужак здесь оган. И ведь тёмен как ночь. Почему? Не понятно. Не любят здесь непонятное. Вот и оганов не любят. Не пройти ему одному через городскую заставу. Не подойти, не подняв шума, к дому, где от праздника до праздника, от церемонии до церемонии хоронится жрецами от пустых взглядов Добрый Злой Бог. Это с руки только каратогу. Значит, ему, Тонконогу, особая подлость выпала - отобрать игрушку у собственного бога.
Тонконог не чуял в себе особенных трепетаний, когда произносил это имя, не отличался усидчивостью в молении, и за ним водилось много больших и малых грешков, о которых он, пожалуй, постарался бы умолчать, если довелось бы предстать.
Но... Оказавшись за десять мер пути до заставы, в перелеске, у Гремучего Брызгальника, он остановился и сел на сырую от ночной росы землю.
- Не пойду, - буркнул он, скрестив руки и опершись о согнутые колени.
Оган шумно выдохнул, сгрёб его за шкирку, поставил на ноги:
- Иди.
Тонконог сел.
- Не пойду.
Толстый чёрный кулак надвинулся из темноты. Каратог не увидел его, почуял, как к носу прилепился волосатый кулак.
Тонконог не отшатнулся, а упрямо процедил:
- Не пойду.
Ла Тук сипло всосал целую меру воздуха, опять шумно выдохнул. И сел рядом.
- Ты не пойдёшь.
- Нет.
- Саломея погибнет.
Тонконог промолчал. В ответ на эти слова внутри него открывалась леденящая пустота. Он лихорадочно искал путь из неё и не находил. А Ла Тук продолжал:
- Мой брат погибнет.
Тонконог упрямо молчал.
- Ка Цик погибнет.
Каратог даже ухом не повёл.
- Ло Текка упадёт.
Тонконог повернулся лицом к огану, которого не было видно совсем.
- Ло Текка... упадёт?! - каратог привстал и, вытянув шею, пытался увидеть выражение лица огана.
- А ты будешь чист перед своим богом.
Тонконог сел. Смысл сказанного оганом не нравился ему. Всё, что он считал правильным, перевернулось и встало на голову. Он пытался вернуть себе то равновесие, которое наступило после принятого решения не идти, и не мог.
- Да что вам в этой железяке?!
- Драгвакулла.
- О, Небо! При чём здесь эта старая колымага?! - Тонконог опять развернулся к огану и даже вцепился в него обеими руками, ему отчего-то надо было видеть его, но видеть он в темноте не мог, поэтому хотел хотя бы чуять этого огромного непонятного человека-птицу.
- Драгвакулла делает камни.
- Камни?!
- Камни драгвакуллы поднимают Ло Текку в небо. Пятнадцать вёсен лотекки не обновляли камни Летучего Города. Ты видел.
Тонконог отпустил Ла Тука. И затих. Потом задрал голову и долго смотрел в небо.
- Где сейчас Ло Текка?
- Там. - Ла Тук махнул рукой вправо, на макушку старой сосны.
- Я приду. Жди меня здесь.
Ла Тук ухватил его за руку. Потом хватка ослабела, и оган отпустил каратога, больше не сказав ни слова.
О запростотак-отдам и Рукосуе
Пройти тёмной слободой оружейников по берегу - дело нехитрое. В Узком переулке, в пятом доме от сосны, жил меняла и ростовщик Рукосуй. К нему сейчас направлялся Тонконог, то и дело взглядывая на небо, - не видать ли в нём Ло Текку.
Стукнуть два раза и поскрести ногтем по двери. Вот так. Шаги в доме.
- Кому опять не спится? Ходят и ходят... Кто, спрашиваю?!
- Тонконог, - коротко бросил каратог в темноту.
Дверь открылась, и Рукосуй в серой тунике, с торчавшими из-под неё голыми тощими ногами показался на пороге.
- Ну? - уставился он рыбьими глазами на Тонконога. - Кольцо Саломее не пришлось?
Тонконог вспыхнул - здесь в слободе все всё знали. Каждый шаг становился известен тут же.
- Такое дело, Рукосуй, проигрался я. Ссуди запростотак-отдам.
Расчёт запростотак-отдам был выгоден для обеих сторон: для Тонконога - быстро и без процентов, для Рукосуя - срок полагающейся отдачи долга так короток, до захода солнца, что отдать чаще не успевали и платили проказу до захода солнца следующего дня в два долга, потом в три долга...
Но Рукосуй для вида помешкал, помялся:
- Не отдашь ведь, а кишка тонка две проказы платить... Что хочешь-то?
- Рубины. Или сапфиры.
- У-у, не расплатишься, - покачал головой Рукосуй, уходя в темноту дома, - назначаю тебе сразу кольчужку серебряную, в волос конский толщиной кольца. Сделаешь?
Старик оглянулся и посветил свечой в лицо ночному гостю.
- И не спрашиваю тогда, зачем тебе такие камни понадобились.
Тонконог кивнул.
- Не боишься почему меня, Рукосуй?
Старик дробненько рассмеялся, доставая мешочек с камешками.
- И-и! Ну, стукнешь ты меня... а Пошёл Вон тебе глотку перегрызёт.
Пошёл Вон - зверюга ростом вполовину Тонконога, пёс, щенком с сапфировых рудников доставленный Рукосую, - сверкнул глазищами из-за спины и шумно сглотнул слюну. Пёс неслышно следовал за гостем.
- Перегрызёт. Так ведь и тебя не станет. Не боишься? - Тонконог с интересом следил за морщинистым лицом менялы.
- Боюсь. Не дурак, поди. Только вот тебя не боюсь, глаз у тебя не тот. Ну да хватит болтать! Выбирай, да уходи.
Необработанные камешки лежали на холстине. Покатав пальцем один, другой, Тонконог насобирал шесть камней покрупнее.
- Эти.
- Дорого тебе они обойдутся, - покачал головой Рукосуй, - чую, не отдашь до вечера. А кольчужкой одной не отделаешься тогда. Шлем в придачу сделаешь да с забралом, только лёгкий, как для девицы.
Пошёл Вон зевнул громко, клацнув челюстями.
- Ещё увидим, может, отдам, - быстро ответил Тонконог, - я тороплюсь.
Рукосуй поставил закорючку на стене. Каждый год стены дома белились, а эта стояла закопчённая, испещрённая знаками, понятными только самому хозяину.
Пошёл Вон поплёлся провожать Тонконога. И когда тот вышел, пёс рухнул всей тяжестью тела, привалившись к двери.
О Нетрудии и Покладии или о том, как Тонконог за железякой ходил
На капище Доброго Злого Бога темно. Голая шишка холма сейчас безмолвно торчала под луной и над городом. Это в праздники здесь не протолкнуться от люда. Шумит толпа, наплывает грудью на подножие деревянного идола. Но "эдак, вы за хлебом пойдёте в лавку, а бога просить будете, чтобы лавка ещё не закрылась', говорил Главный жрец Нетрудий. И бога уносили в дом.
Дом стоял тут же, на холме. Вросший от старости в землю по самые окна, мшистый и сырой, он был под стать своему хозяину и его служителям - жрецам Нетрудию и Покладию. Эти оба по должности жили и спали здесь же, в комнатушке перед дверью в молельню. Маленькая молельня без окон, но с одной горевшей всегда свечой, была пуста. Лишь в центре её стоял идол Доброго Злого Бога, приваленный спереди и сзади двумя каменюками.
Сегодня был долг не спать Нетрудию. Он и не спал. До полуночи. А потом потихоньку прошёл мимо храпевшего тоненько Покладия и притулился на своей лавке возле стены напротив.
Когда Тонконог стукнул в дверь жрецам, проснулись они оба.
- Кто?
- Ты?!
- Я!
- Почто спишь, Нетрудий?! Ох, нехорошо.
- А и не сплю вовсе, Покладий. Присел вот только на минуту, а Злой Бог мне и говорит - поспи, Нетрудий, устал ты.
- Сам открой. Твой долг сегодня, - прошептал Покладий.
Нетрудий заохал, забубнил молитву, тяжело поднялся и пошёл в темноте к двери, открыл. Тонконог, наклонившись под низкую притолоку, вошёл.
- Ночи доброй, службы лёгкой, - сказал он, щурясь на свет зажжённой Покладием свечи.
Нетрудий и Покладий на него угрюмо смотрели. В слабом свете свечи их лысины - голая, как яйцо, у Покладия и в венчике седых волос - у Нетрудия - казались обнесёнными призрачными ореолами. И Тонконог проникся вдруг священным трепетом.
- Смутно у меня на душе, слуги божии, - заговорил нерешительно он, а на душе и впрямь было нехорошо от затеянного. - Дозвольте совета просить у Доброго Бога, а Злого Бога молить, чтоб не чинил козни, зла не строил.