Отдуваясь под тяжестью клеёнчатых сумок, поднимаюсь к квартире. Гостеприимство требует жертв. Своя ноша не тянет, но мозолям не объяснишь. Дверь распахнута, из неё чередой идут люди. Братья и сестры. Старики, женщины, мужчины, дети. Кто в чалме, кто в тюбетейке. Сари, джинсы, шаровары, халаты. У каждого в руке банка с крышкой или прикрытая полиэтиленом, обтянутая резинкой, кружка, или упакованный в бумагу стакан.
Я протискиваюсь в коридор и начинаю сложное маневрирование на кухню: время не ждёт. Мне кивают, улыбаются, похлопывают по плечу. Множество рук подхватывают сумки и они движутся впереди меня, будто по конвейеру. Слышно, как на площадке хлопают двери. На лестнице топот множества ног: сегодня день Благодарения.
На кухне шестеро: четверо, сдвинув стулья к столу, звякая ложками торопливо приканчивают борщ; двое под умывальником уминают картошку фри; на выходе - с жёлтыми и зелёными перьями в смоляных волосах, - посапывает на табурете дежурный, прислонившись к холодильнику. Такие же пёрышки я видел у пропавшего соседского попугая, но скорей то глюки неважнецкой памяти. Анорексичный краснокожий отвечает за раздачу пищи. Поэтому с запястья у него свисает чей-то ролекс, а на предплечье повязан мой бирюзовый в белый горошек галстук.
Почти полдень - успел, теперь в туалет.
Растолкав дежурного, вручаю сумки и свою подписанную банку. Разворачиваюсь к гостиной. Как по минному полю, выбирая, куда ставить ногу, пробираюсь между баулами, сланцами, разбросанными одеялами и одеждой, и выхожу на лоджию. Здесь живёт брат, которого знаю с детства.
Вениамин в камуфляже облокотился на перила. Над головой, привинченный здоровенным болтом к кирпичной стене, висит "калаш". Из ствола торчит свежий цветок ромашки.
- Садись, - даже не оборачивается, - Ты вовремя. Хвала Дарителям!
Гляжу вниз. Джихад, беженцы, экономический кризис - изрядно потрепали наш необъятный двор. Земля перед подъездами заставлена палатками, шатрами, юртами. Курятся походные кухни, женщины развешивают бельё, бегают собаки, мычит и блеет неприкаянная скотина. Старики в белых рубищах сидят на корточках в компании ребят в кожанах и рисуют руками в воздухе петли. Бритоголовые внемлют. Арбы и телеги перегородили проулок, но это никого не беспокоит - рядом примостилось мерсы и байки. Высокие чувства не опускаются до мирских неудобств.
Как-будто воронки зияют в асфальте, хоть автобус засовывай. Думали, как вырыть? Оказалось, чуть не каждый третий бывший сапёр, шахтёр или специалист по копанию рвов. Один за другим, прикрывая лица руками, подходят люди, бросают в ямы посуду, и отбегают в сторону. Там растёт, волнуется в ожидании толпа. Вот мелькнул и пропал краснокожий дежурный. Запах, поднимающийся снизу, добирается и до нашей лоджии.
- На лица посмотри, - комментирует Веня, воротя нос. - Типажи! - Подбородок упирается в ладонь, глаза сощурены. В сгорбленной фигуре что-то от роденовского мыслителя. - Знаешь, я вот читаю рекомендованное, представь, каждый день читаю и поражаюсь - отчего раньше меня их культура не торкала? Шумер, Месопотамия, Двуречье... Есть чем заняться.
Почему-то вспоминаются клеёнчатые сумки:
- Да, на глупости времени не остаётся.
В груди сладко щемит. Или не сладко? Будто гложет сомнение. Ну не от того же, что картина мирной жизни под окном навевает воспоминание об Александре Филлипповиче, вставшем лагерем перед походом в Персию.
- Кстати? - оборачивается брат, морща лоб. - Кто такой Фоменко? А Лавкрафт?
- Знаешь, - говорю, - лучше я тебе принесу "Туманность Андромеды".
Контакт свалился на голову полгода назад. Никто и не ждал. Не до того было: резали, вешали, взрывали. Потому-что океаны пошли волной на сушу. Наверное, поэтому Дарители очнулись и предложили спасение:
- Возлюбите мыслящего, - возвестили, - Как самого себя.
Мы жили бок о бок десятки тысяч лет и даже не догадывались. А они спали, набирались ума. Никто не поверил, больше того - не понял, что это тот самый Контакт и всё на полном серьёзе. Решили, будто это компьютерные шутки, воплотившиеся в ожившие голограммы. Только в небесах щёлкнуло и благодать снизошла на человечество.
Из-за угла дома приближаются шкрябающие звуки:
- Дарители, - прыгает-кричит в отдалении детвора. - Дарители идут!
По тротуару, раскачивая ветвями, вышагивают четыре высоченных, заматерелых тополя. Вразвалку, сохраняя дистанцию, с какой были посажены в землю ещё пионерами-мичуринцами.
- Хвала Дарителям! - муэдзином вскрикивает бородач и тут же начинает кашлять, зажимая нос куфией. Никто не расходится. Каждый хочет увидеть их вблизи, а если повезёт - то и потрогать. Толпа расступается, освобождая дорогу.
Дарители приближаются к ямам. Бу́хающие корневища, как сотни извивающихся осьминожьих щупалец, вываленных в земле, неспешно, но неумолимо, перемалывают метр за метром, волоча по асфальту длинные маслянисто-белые нити. Первый плюхается, летят брызги. Второй... и вонь становится непереносимой. Слёзы наворачиваются на глаза.
- Дождались, - шепчет Вениамин, крапчатым беретом размазывая счастье по щекам. - Будут и у нас свои Дарители.
Ладно, думаю, повоняет день, потом развеется. Жизнь забурлит. В соседней Тюмени выращиванием мебели занялись. В Красногорске "Ладу" на поток пустили - из липы. Ну а мы хуже? Переквалифицируюсь обратно в инженера, начнём телескопы ваять, народ к звёздам возвращать. Расчистим пустырь, высадим парк да космический челнок отростим - Марс до сих пор неприкаянный. Опять же, станем теперь по утрам птичьи трели слушать, а не сводки с фронта. Кстати, надо поискать того попугая. Научим хорошему. Пускай трындычит: Миру мир. Глядишь, и поверим.