THE DEVIL-TREE
OF EL DORADO

FRANK AUBREY

1896

СОДЕРЖАНИЕ

ДОЛЖНА ЛИ РОРАЙМА БЫТЬ ПЕРЕДАНА ВЕНЕСУЭЛЕ?

I. "НЕУЖЕЛИ НИКТО НЕ БУДЕТ ИССЛЕДОВАТЬ РОРАЙМУ?"

II. МОНЕЛЛА

III. ПУТЕШЕСТВИЕ ОТ ПОБЕРЕЖЬЯ

IV. ПЕРВЫЙ ВЗГЛЯД НА РОРАЙМУ

V. В ЛЕСУ ДЕМОНОВ

VI. ТАИНСТВЕННАЯ ПЕЩЕРА

VII. КАНЬОН ВНУТРИ ГОРЫ

VIII. ОДИН НА ВЕРШИНЕ РОРАЙМЫ

IX. МИРАЖ ИЛИ РЕАЛЬНОСТЬ?

X. В ПОЛЕ ЗРЕНИЯ ЭЛЬДОРАДО

XI. УЛАМА, ПРИНЦЕССА МАНОА

XII. СТЫЧКА

XIII. КОРОЛЕВСКОЕ ПРИВЕТСТВИЕ

XIV. ДАКЛА

XV. ЧУДЕСА МАНОА

XVI. ЛЕОНАРД И УЛАМА

XVII. СХВАТКА НА СКЛОНЕ ХОЛМА

XVIII. ЛЕГЕНДА О МЕЛЛЕНДЕ

XIX. НАДЕЖДЫ И СТРАХИ

XX. ПОСЛАНИЕ АПАЛАНО

XXI. ВЕЛИКОЕ ДЬЯВОЛЬСКОЕ ДЕРЕВО

XXII. УЛЫБКИ И СЛЕЗЫ

XXIII. ДЬЯВОЛЬСКОЕ ДЕРЕВО В ЛУННОМ СВЕТЕ

XXIV. В ЛОВУШКЕ!

XXV. В КЛАДОВОЙ ДЬЯВОЛЬСКОГО ДЕРЕВА

XXVI. КОРИОН

XXVII. В КОВШЕ ДЬЯВОЛЬСКОГО ДЕРЕВА

XXVIII. ОТКЛИКАЯСЬ НА ПРИЗЫВ

XXIX. ТЫ МОЙ ЛОРД МЕЛЛЕНДА!

XXX. СТРАШНАЯ МЕСТЬ

XXXI. СЫН АПАЛАНО

XXXII. ПОСЛЕДНЯЯ ТРАПЕЗА ДЕРЕВА

XXXIII. ПОСЛЕДНЕЕ ИЗ ВЕЛИКИХ ДЬЯВОЛЬСКИХ ДЕРЕВЬЕВ

XXXIV. БРАК И РАССТАВАНИЕ

XXXV. КАК РАЗ ВОВРЕМЯ

XXXVI. КОНЕЦ ПРИКЛЮЧЕНИЯМ

ПРЕДИСЛОВИЕ

ДОЛЖНА ЛИ РОРАЙМА БЫТЬ ПЕРЕДАНА ВЕНЕСУЭЛЕ?

Должна ли Рорайма быть передана Венесуэле? Станет ли таинственная гора, давно известная ученым как одно из главных чудес нашей земли, которую многие считают величайшим чудом света, со всей определенностью территорией Венесуэлы?

Это вопрос, который повис в воздухе в то время, когда пишутся эти слова, и который неразрывно связан - хотя многие из общественности этого не знают - со спором, возникшим по поводу границ Британской Гвианы.

С тех пор как сэр Роберт Шомбург впервые исследовал колонию за счет Королевского географического общества около шестидесяти лет назад, Рорайма оставалась нерешенной проблемой, представляющей романтический и завораживающий интереса, столь же привлекательный для обычного человека, как и для человека науки. И теми, кто знаком с удивительными возможностями, лежащими в основе решения проблемы, перспектива передачи ее стране, столь мало заслуживающей доверия, какой является Венесуэла, не может рассматриваться без чувства разочарования и тревоги.

Здесь не место для подробного описания Рораймы. Будет достаточно сказать, что ее вершина представляет собой плоскогорье, которое, как полагают, было изолировано от всего остального мира на протяжении неисчислимых веков; это не ледяная и снежная пустыня, а плодородная страна лесов, ручьев и, вероятно, озер. Следовательно, это дает успешному исследователю шанс - даже вероятность - найти там доселе неизвестных животных, растения, рыб. В этом отношении она превосходит по интересу все другие участки земной поверхности, не исключая полярные области; ибо последние - всего лишь скованные льдом пустоши, в то время как таинственное плоскогорье Рораймы находится в тропиках, всего в нескольких градусах к северу от экватора.

Почему же тогда, позволю себе спросить, наши научные общества не проявили большего рвения в решении проблемы, связанной с этой странной горой? Почему можно собрать неограниченные деньги для экспедиций к полюсам, в то время как не предпринималось никаких попыток исследовать Рорайму? Тем не менее, шестьдесят лет назад Королевское географическое общество смогло найти средства, чтобы отправить сэра Роберта Шомбурга исследовать Британскую Гвиану, - на самом деле, именно этому факту мы обязаны открытием Рораймы, - но с тех пор ничего не было сделано. Если бы начатая таким образом работа была продолжена, сегодня мы смогли бы привести более веские основания для того, чтобы объявить Рорайму британским владением. Но, как говорит автор статьи в "The Spectator", цитируемой далее, "мы оставляем тайну - неразгаданной, чудо - без внимания". Эта статья рекомендуется к прочтению тем, кто интересуется данной темой, как и следующие книги, в которых содержится вся доступная в настоящее время информация, а именно: "Каноэ и походная жизнь в Британской Гвиане" мистера Баррингтона Брауна и "Рорайма и Британская Гвиана" мистера Боддама-Уитема. Следует также упомянуть книгу И. Турна "Среди индейцев Британской Гвианы", поскольку в ней содержатся ссылки на Рорайму, хотя сам автор не посещал гору, в отличие от первого.

В качестве иллюстрации путаницы и неопределенности, царящих в отношении международного статуса этой уникальной горы, можно упомянуть, что на карте Британской Гвианы, которую сэр Роберт Шомбург нарисовал для британского правительства, она расположена в пределах британской границы. Но на карте следующего правительственного исследователя, мистера Баррингтона Брауна, "основанной, - говорит он, - на карте Шомбурга", она расположена непосредственно внутри венесуэльской границы; и не дается никакого объяснения очевидному противоречию. Опять же, другой авторитет, мистер Им Турн (упомянутый выше), куратор музея в Джорджтауне (столице колонии), в своей книге говорит, что Рорайма "находится на самом краю колонии или, возможно, по другую сторону бразильской границы". Эти ссылки показывают, насколько запутан этот вопрос в настоящее время.

Однако, помимо особого интереса, который внушает Рорайма из-за труднодоступности своей вершины, она имеет очень большое географическое значение, поскольку является самой высокой горой во всей этой части Южной Америки, то есть во всех Гвианах, в Венесуэле и в северо-восточной части Бразилии. Действительно, мы должны пересечь Бразилию, эту обширную страну площадью более трех миллионов квадратных миль, чтобы найти ближайшие горы, превышающие по высоте Рорайму. Следовательно, она образует вершину водораздела этой части Южной Америки; и это, по сути, исток нескольких главных притоков великих рек Эссекибо, Ориноко и Амазонки. Указывая на это, Шомбург настойчиво подчеркивал важность горы для Британской Гвианы и настаивал на том, что ее включение в состав британской границы является географической необходимостью.

Наконец, брат сэра Роберта, Ричард Шомбург, известный ботаник, посетивший почти все уголки Азии и Африки в поисках орхидей и других редких ботанических растений, рассказывает нам, что местность вокруг Рораймы, с ботанической точки зрения, одна из самых удивительных в мире. "Не только орхидеи, - говорит он, - но и кустарники и невысокие деревья были мне незнакомы. Каждый кустарник, трава и дерево были для меня новыми, если не как семейство, то как вид. Я стоял на границе неизвестной растительной зоны, полной удивительных форм, которые как по волшебству лежали передо мной... Каждый шаг открывал что-то новое". ("Путешествия по Британской Гвиане", Лейпциг, том II, стр. 216.)

Достаточно ли учитывают эти факты наши правители при рассмотрении этого вопроса? Осознают ли они важность Рораймы так же остро, как венесуэльцы? Если это и так, то какие-либо признаки этого отсутствуют; в то время как в венесуэльских заявлениях есть пространные, решительные и повторяющиеся ссылки на важность Рораймы, с английской стороны - даже в английской прессе - об этом нет почти ни слова.

Из сказанного видно, есть основания опасаться, что мы можем оказаться на грани того, чтобы позволить одному из самых интересных с научной точки зрения и географически важных мест на поверхности земного шара ускользнуть из наших рук в руки такого жалкого маленького государства, как Венесуэла, где гражданская анархия носит хронический характер, и ни жизнь, ни имущество не находятся в безопасности.

Таким образом, одной из главных целей этой книги является стимулирование общественного интереса и привлечение внимания общественности к соображениям, которые на самом деле лежат в основе "венесуэльского вопроса", а также скоротать свободное время любителям романтики.

Было высказано предположение, что, если уже слишком поздно сохранять замечательную Рорайму исключительно британской, - и нам стоило бы потратить время на какую-нибудь другую спорную территорию, - тогда можно было бы договориться о том, чтобы сделать ее нейтральной. Находясь в области, где соприкасаются три страны - Бразилия, Венесуэла и Британская Гвиана, это важно для всех трех, и, без сомнения, в таком начинании мы должны заручиться поддержкой Бразилии в противовес Венесуэле.

* * *

Что касается часто обсуждаемого вопроса о положении города Маноа, или Эльдорадо, как называли его испанцы, большинство авторитетов, включая Гумбольдта и Шомбурга, согласны с тем, что Британская Гвиана является его вероятным местом расположения. Нам говорят, что он стоял на острове посреди большого озера под названием Парима; но сейчас в Южной Америке нигде поблизости от указанной местности такого озера не найти. Однако объяснение этой загадке дает предположение, что такое огромное озеро или внутреннее море почти наверняка существовало когда-то именно в этой части континента; в этом случае то, что сейчас является горами в стране, тогда было островами.

Действительно, большая часть Британской Гвианы расположена низко, и подсчитано, что если бы нагорье опустилось на две тысячи футов, то вся страна оказалась бы под водой - за исключением горных вершин - и тогда между хребтом Рорайма и Андами остался бы только узкий пролив. В этом огромном предполагаемом древнем озере группа островов, ныне представленных горными вершинами, вполне могла быть родиной могущественной расы завоевателей, - как сегодня Япония с ее группой из более чем трех тысяч островов, - и Рорайма, как самая высокая и, следовательно, наиболее легко защищаемая, вполне могла быть выбрана в качестве их крепости и места расположения их столицы.

Шомбург следующим образом излагает свои соображения по этому поводу в своей книге о Британской Гвиане, стр. 6:

"Геологическое строение этого региона не оставляет почти никаких сомнений в том, что когда-то это было дно внутреннего озера, которое в результате одной из тех катастроф, примеры которых дают нам даже более поздние времена, разрушило его барьеры, проложив его водам путь в Атлантику. Не можем ли мы связать с прежним существованием этого внутреннего моря легенду об озере Парима и Эльдорадо? Возможно, прошли тысячи лет; поколения, возможно, были похоронены и превратились в прах; народы, которые когда-то бродили по его берегам, возможно, вымерли и больше не существуют по названию; тем не менее, традиции Паримы и Эльдорадо пережили эти перемены во времени; передаваясь от отца к сыну, их слава перелетела через Атлантику и разожгла романтический огонь рыцарственного Рэли".

* * *

В качестве естественного продолжения вышесказанного возникает вопрос, что за люди были те, кто населял этот островной город, или кто бродил по берегам великого озера? Здесь многое можно почерпнуть из недавних открытий в Соединенных Штатах, правительство которых в последние годы выделило значительные суммы на исследования доисторического периода. Затраченные таким образом деньги позволили обнаружить свидетельства поразительного характера - реликвии прежней цивилизации, существовавшей в Америке за много веков до ее открытия Христофором Колумбом. Испанцы, как мы знаем, обнаружили расы, которые были белыми или почти такими; но эти более поздние открытия показывают, что задолго до них, - фактически, во времена того, что мы называем египетской цивилизацией, - Америка была населена белой расой, столь же культурной, столь же продвинутой в науках и столь же могущественной сама по себе, как древние египтяне; к тому же, столь же красивой внешне - если некоторые головы и лица на образцах керамики можно считать достойными образцами - как древние греки.

Давно известно, что Америка обладает необычайными реликвиями прежней цивилизации в виде так называемых великих земляных сооружений, которые до сих пор можно увидеть во многих частях континента и которые, как обширные инженерные сооружения, бросают вызов самим пирамидам. Но теперь открытия ушли гораздо дальше; были найдены барельефы и керамика, которые с удивительной точностью передают многие мельчайшие детали, касающиеся этого доисторического народа - внешность, украшения и одеяния; стиль прически и бороды; и другие подробности, которые можно оценить только путем осмотра и изучения факсимильных копий, недавно напечатанных и выпущенных правительством Соединенных Штатов.

Многие из них связаны с обычаем человеческих жертвоприношений, который, как, вероятно, известно большинству, в значительной степени преобладал в Америке, когда испанцы впервые высадились там; хотя, возможно, немногие знают, до каких ужасных масштабов он был доведен. Прескотт говорит нам, что немногие авторы отважились оценить ежегодное число жертв менее чем в двадцать тысяч, в то время как многие оценивают его в пятьдесят тысяч только в Мексике! Если учесть, что самая низкая из этих оценок составляет в среднем около четырехсот человек в неделю, или почти шестьдесят в день, то такие цифры ужасают! И теперь мы узнаем, вне всякого сомнения, что те же самые обычаи существовали в Америке во времена за много веков до испанского завоевания, и, судя по частоте изображений подобных вещей на этих старых барельефах, столь же широко. В этих скульптурах мы можем увидеть саму форму используемых ножей; форму тарелок или подносов, на которые клали отрубленные головы жертв, и другие подобные детали; мы можем также отметить тот любопытный момент, что, в то время как священники, совершающие богослужение, всегда носят окладистые бороды, жертвы, по-видимому, обычно не имели волос или были чисто выбриты. Можно добавить, что эти древние белые люди, как кажется, были совершенно иной расой, чем те, которых испанцы нашли на континенте; и что между ними, как полагают, существовал разрыв, длившийся много веков, в течение которых страна была наводнена индейскими или другими варварскими ордами; хотя то, как и почему это произошло, является одной из тех загадок, которые, вероятно, никогда не будут разгаданы.

* * *

В заключение я должен высказать свою признательность писателям, чьи книги о путешествиях назвал, за информацию, которой я воспользовался; а также выразить надежду, что автор рецензии в "The Spectator" снисходительно отнесется к вольностям, которые я позволил себе относительно его замечательной статьи. Однако я достаточно оптимистичен, чтобы верить, я получу сочувствие и добрые пожелания от всех этих людей в предпринимаемых здесь усилиях привлечь внимание общественности к истинному значению и важности "венесуэльского вопроса"; и пополнить число тех, кто испытывает интерес к будущему статусу и исследованию таинственной Рораймы. Я хотел бы также выразить свою благодарность господам Ли Эллис и Фреду Хайланду, художникам, которым были доверены иллюстрации, за то, что они продумали и проявили заботу о работе, а также за успешную реализацию моих концепций.

Что касается остального, - если будут высказаны критические замечания описаний горы и того, что можно найти на ее вершине, данных персонажами моего рассказа, - хочу воспользоваться правом автора романов считать их точными - до тех пор, пока не будет доказано обратное. Если это послужит стимулом к возобновлению усилий по исследованию, тем лучше, и тем самым будет достигнута еще одна из моих целей при написании книги.

ФРЭНК ОБРИ.

I. "НЕУЖЕЛИ НИКТО НЕ БУДЕТ ИССЛЕДОВАТЬ РОРАЙМУ?"

Однажды ранним утром 1890 года на веранде красивого, комфортабельного на вид дома недалеко от Джорджтауна, главного города Британской Гвианы, сидел молодой человек, внимательно изучая книгу, лежавшую открытой на маленьком столике перед ним. Было легко заметить, он читает что-то, представлявшее, по крайней мере для него, более чем обычный интерес, что-то, казалось, уводящее его мысли далеко от происходящего вокруг; потому что, когда он наконец поднял глаза от книги, они смотрели прямо перед собой с выражением, свидетельствовавшим, что молодой человек, очевидно, не видел ничего из того, на чем они покоились.

Это был красивый молодой человек лет двадцати двух, довольно высокий и хорошо сложенный, со светлыми волнистыми волосами и серо-голубыми глазами, в которых присутствовало задумчивое, несколько мечтательное выражение, но которые, тем не менее, могли при случае оживленно вспыхнуть.

Дом стоял на террасе, с которой открывался вид на море; вдалеке виднелись белые паруса, плывущие по голубой воде под легким бризом в ослепительном солнечном свете. Совсем рядом виднелись колышущиеся пальмы, яркие цветы, жужжащие насекомые и пестро раскрашенные бабочки - все красоты тропического сада. По одну сторону от него было открытое окно гостиной, которая, затененная верандой, казалась темной и прохладной по сравнению с палящим солнцем снаружи.

Из этой комнаты доносились звуки рояля и нежный голос девушки, поющей простую и трогательную балладу.

В тот момент, когда песня смолкла, послышались быстрые шаги по дорожке через сад, и симпатичный высокий молодой человек мужественного вида направился туда, где все еще сидел первый, устремив взгляд в пустоту, как человек, который ничего не видит и не слышит из того, что происходит вокруг него.

- Привет, Леонард! - воскликнул новоприбывший с легким смешком. - Опять застал тебя за мечтаниями, так? Погрузившимся в очередную из твоих грез?

Тот, вздрогнув, встрепенулся и посмотрел на посетителя.

- Доброе утро, Джек, - ответил он, слегка покраснев. - Ну, да... полагаю, я, должно быть, немного замечтался, потому что не слышал, как ты подошел.

- Держу пари, я догадываюсь, о чем ты грезил, - сказал тот, кого назвали Джеком. - Рорайма, как обычно, да?

Леонард выглядел немного смущенным.

- Ну... да, - признался он, улыбаясь. - Однако, - серьезно продолжил он, - я только что прочитал нечто, заставившее меня задуматься. Речь идет о Рорайме, и эта вещь старая; то есть она напечатана в старом номере газеты, вложенном в книгу, которую одолжил мне друг. Я хотел бы прочесть ее тебе. Ты не против?

- Хорошо, пока я покурю. Полагаю, можно? - И спрашивавший, не ожидая согласия, вытащил трубку, набил и раскурил ее, а затем, усевшись на стул, закинул одну ногу на другую и добавил: - Итак, я готов. Начинай, старина.

И Леонард Элвуд прочитал следующий отрывок из книги, которую он изучал:

"Неужели никто не исследует Рорайму и не доставит нам вести, о которых мы столько мечтали и которые столько ждали? Одно из величайших чудес и загадок земли находится на окраине одной из наших колоний, и мы оставляем тайну - неразгаданной, а чудо - без внимания. Описание, приведенное (с картой и иллюстрированным наброском) в книге мистера Баррингтона Брауна "Жизнь на каноэ и в лагере в Британской Гвиане" (одной из самых увлекательных книг о путешествиях, которые автор читал в течение длительного времени), - это то, о чем можно мечтать часами. Огромное плато из розового, белого и красного песчаника, "перемежающихся с красным сланцем", возвышается на высоте пяти тысяч ста футов над уровнем моря, отвесно уходя на две тысячи футов в сапфировое тропическое небо. Его венчает лес; самый высокий водопад в мире, - по крайней мере, один из нескольких, - низвергается с вершины на две тысячи футов одним прыжком, еще на три тысячи по склону в сорок пять градусов на дно долины, достаточно широкой, чтобы ее было видно за тридцать миль. Только две группы цивилизованных исследователей достигли основания плато - сэр Роберт Шомбург много лет назад и мистер Браун со спутником в 1869 году - в разных местах. Даже длина массива не была определена - мистер Браун говорит, что она имеет протяженность от восьми до двенадцати миль. И он не может удержаться от предположения: остались ли на вершине следы прежнего творения. Во всяком случае, на его вершине есть лес; из каких деревьев он состоит? Они никак не могут быть такими же, как те, что растут у его основания. На высоте полутора тысяч футов над уровнем моря манговое дерево Вест-Индии, в изобилии плодоносящее внизу, перестает приносить плоды. Изменение растительности должно быть гораздо более заметным там, где разница составляет от пяти до семи тысяч футов. Таким образом, на протяжении тысячелетий этот остров из песчаника на южноамериканском континенте, должно быть, обладал своей собственной особой флорой. Какова может быть его фауна? Очень немногие птицы, вероятно, поднимаются в воздух на высоту двух тысяч футов, за исключением племени стервятников. Почти все его одушевленные обитатели, вероятно, будут такими же особенными, как и его растения.

Населена ли она человеческими существами? Кто может сказать? Почему бы и нет? Климат должен быть умеренным, мягким. Здесь в изобилии вода, очень вероятно, вытекающая из какого-нибудь озера на вершине. Неужели там существуют наши неизвестные братья, отрезанные от всего остального своего рода?

Вершина, - говорит мистер Браун, - недоступна иначе, как с помощью воздушных шаров. Что ж, этот вопрос должен быть решен на месте, инженером и первоклассным альпинистом. (Что такое удовлетворение от того, что ты стоишь на ледяном гребне Маттерхорна или пересекаешь лавовые пустоши Ватна-Йокудля, по сравнению с тем, каково было бы достичь этого воздушного леса и смотреть вниз, на море тропической зелени внизу, в пределах горизонта, границы которого неизвестны абсолютно и их невозможно угадать?)

Но если предположить, что требуется воздушный шар, то, конечно, одному из наших ученых обществ стоило бы организовать экспедицию на воздушном шаре с этой целью. Никто не может сказать, какие проблемы естествознания могут быть прояснены в результате исследования. Здесь мы имеем дело с областью ограниченной протяженности, в пределах которой вековая вариация видов, если таковая вообще существовала, должна была продолжаться беспрепятственно, за ограниченным числом мыслимых исключений, по крайней мере, с самого начала нынешней эпохи в жизни мира. Может ли быть более подходящее поле для проверки тех теорий, которые так сильно занимают умы людей в наши дни? И если на Рорайме есть люди, то какие новые данные дадут их язык и их жизнь филологам, антропологам, социологам?

Остается добавить еще об одном удивительном факте. Путешественник говорит о двух других горах в том же районе, которые имеют то же описание, что и Рорайма, - скалах из песчаника, уходящих прямо в синеву, одна из которых больше (хотя и не такая высокая) самой Рораймы. Только из-за их существования и из-за того, что они могут быть столь же недоступны, как и Рорайма, никто не осмеливается назвать Рорайму величайшим чудом и тайной земли!"

- Откуда это взято? - спросил Джек Темплмор, когда читавший отложил книгу.

- Из "The Spectator". Только подумай, Джек, какой шанс для исследователя! Представь себе людей, тратящих свои деньги и рискующих жизнью, исследуя ледяной, безлюдный регион, подобный Полярному кругу, когда здесь, под голубыми небесами, есть чудесная земля, - а не пустыня изо льда и снега, - ожидающая своего завоевания; и, кажется, никого это не беспокоит! Я бы очень хотел, чтобы ты поступил так, как я тебе часто предлагал, - отправился со мной в экспедицию, посмотреть, не сможем ли мы разгадать тайну этой таинственной горы. Теперь у тебя есть свободное время, а у меня есть деньги. Доктор Лориен и его сын сейчас возвращаются оттуда; если они могли отправиться в это путешествие, то могли бы и мы. Кроме того, мы вовсе не новички в такого рода путешествиях; мы достаточно часто совершали короткие поездки вглубь страны.

На лице Джека Темплмора отразилось сомнение. Это правда, что он привык к суровым условиям жизни в диких уголках Южной Америки. Он получил образование инженера и в течение нескольких лет - сейчас ему было двадцать восемь - занимался геодезией или прокладкой новых железных дорог в различных местах континента. Его отец недавно умер и оставил его и мать в очень бедственном положении, и теперь он с некоторой тревогой искал что-нибудь, что дало бы ему постоянное занятие или шанс заработать немного денег. Он и Леонард Элвуд были большими друзьями; хотя во многих отношениях у них были очень разные характеры. Элвуд, по сути, обладал романтическим, поэтическим темпераментом; в то время как Темплмор всегда придерживался прямого, практичного, прозаичного взгляда на вещи, почему и стал инженером. Он был темноволос, высок и крепко сложен, с проницательными, спокойными серыми глазами и прямолинейными, добродушными манерами. Оба привыкли к охоте, стрельбе и занятиям спортом на открытом воздухе, и, как только что сказал Элвуд, у них было много совместных коротких охотничьих поездок вглубь страны. Но это в предыдущие годы; с тех пор оба они были далеко от Джорджтауна. Темплмор, как говорилось выше, занимался железнодорожными предприятиями, Элвуд уехал в Европу, где после некоторого пребывания в Англии, - в это время умерли его отец и мать, - путешествовал, изучая мир и, наконец, снова приехал в Джорджтаун, чтобы присматривать за кое-каким имуществом, оставленным ему отцом. По прибытии он сначала направился в гостиницу, но некоторые старые друзья его родителей, жившие в поместье, известном как Мелдона, настояли на том, чтобы он пожил некоторое время у них. Здесь он обнаружил, что его старый друг Джек Темплмор был в поместье частым гостем, и ни для кого не было секретом, что Мод Кингсфорд, старшая из двух дочерей хозяина Леонарда, была причиной, заставлявшей его это делать.

Джек Темплмор, как уже было сказано, был более практичен, чем Леонард. Он не гнушался тяготами и лишениями дикой лесной жизни, занимаясь инженерной работой на железной дороге, когда перед ним стояло что-то определенное - деньги, которые нужно было заработать, получить образование или надеяться на продвижение по службе. Но он без энтузиазма отнесся к идее покинуть комфортную обстановку ради неудобств сурового путешествия ради путешествия или ради того, что он считал своего рода погоней за дикими гусями. Он внимательно ознакомился со всей доступной информацией о горе Рорайма и не видел причин сомневаться в выводах, к которым пришли те, кому следовало бы знать, - что она недоступна. Какой тогда смысл тратить время, силы и средства, - возможно, здоровье, - на попытку достичь невозможного?

Так думал Джек Темплмор, но, надо сказать, существовала и другая причина. Почему он должен уезжать и отдалять себя на неопределенный срок от своего единственного оставшегося в живых родителя и девушки, которую он любил больше всего на свете, не имея лучшей цели, чем смутная идея взобраться на гору, которую практичные люди объявили неприступной?

Таким образом, когда Леонард обратился к нему в это конкретное утро просто потому, что наткнулся на что-то, вновь пробудившее его энтузиазм, Джек не ответил на предложение с той сердечностью, которой, очевидно, желал другой.

- Я не против отправиться с тобой в короткую поездку, старина, - сказал Джек через некоторое время, - на небольшую охоту, если ты испытываешь желание отдохнуть после долгих скитаний, - на несколько дней, или неделю, или две, если хочешь, - но длительная экспедиция в условиях полной неизвестности, это кажется мне чем-то вроде безумия летнего солнцестояния.

Леонард отвернулся с разочарованным видом, и как раз в этот момент вышла Мод Кингсфорд, игравшая и певшая в комнате.

Леонард отправился в дом и оставил их вдвоем, а Мод приветствовала Джека предательским румянцем, который придавал ее хорошенькому личику еще больше очарования. Внешне она не была ни блондинкой, ни брюнеткой, ее волосы и брови были каштановыми, а глаза - карими. Она была милой, добросердечной девушкой, возможно, более вдумчивой и серьезной, чем обычно бывают девушки ее возраста, - ей было двадцать, в то время как Стелле, младшей сестре, было восемнадцать, - и продемонстрировала свою способность вести домашнее хозяйство, добившись успеха в этой области в их собственном доме с тех пор, как несколько лет назад умерла ее мать. Практичный Джек, должным образом отметивший это, видел дополнительный повод для восхищения; но, на самом деле, это было лишь естественным результатом ее врожденного здравого смысла. Теперь она спросила, о чем говорили ее возлюбленный и Леонард.

- Обычное дело, - был ответ Джека. - Он сумасшедший, и предлагает отправиться в исследовательскую экспедицию; думает, что мы могли бы преуспеть там, где другие потерпели неудачу. Это маловероятно, вы же знаете. Если бы он только взглянул на это дело практически...

Мод разразилась веселым смехом.

- Вы действительно забавляете меня - вы двое, - воскликнула она, отчего Джек, казалось, немного смутился. - Вы, который всегда настаивает на том, чтобы быть строго практичным, и Леонард с его романтическими фантазиями, мечтами, грезами, и смутными стремлениями к воздушным замкам. Вы всегда давите на него, пытаетесь внушить ему практические идеи с похвальным упорством, хотя знаете, что за все эти годы вы ни разу не произвели на него ни малейшего впечатления. Знаете, ваши идеи и его - как масло и вода. Они никогда не смешаются, как бы вы их ни взбивали вместе.

- Но... вам не кажется, что я прав? Разве это не здравый смысл?

- Совершенно верно, конечно; и вы настойчивы; я скажу это за вас.

- Если уж на то пошло, Леонард тоже, - сказал Джек с добродушным смехом. - Он так же упорен в своей причуде, как и любой другой мужчина, какого я когда-либо встречал в своей жизни. Я действительно верю, что у него есть навязчивая идея, что ему стоит взяться за это предприятие, - и он вернется состоявшимся человеком с несметным богатством, о котором и мечтать не приходилось, и...

- С принцессой в качестве невесты - прекрасной девушкой его мечты, - вставила Мод, все еще смеясь. - Кстати, в последнее время мы не так уж много о ней слышали. Он стесняется этих вещей с тех пор, как вернулся из Европы, и не любит, когда с ним говорят о них. Мы начали думать, что он вырос из своих юношеских фантазий.

Дело в том, что Леонард с детства привык к странным снам и фантазиям. Эти пятеро - Леонард, Темплмор, сын и две дочери мистера Кингсфорда - были вместе с детства, и в те дни Леонард свободно рассказывал своим товарищам обо всех своих видениях; и по мере того, как они становились старше, не сильно менялся в этом отношении. Более того, у Леонарда была няня-индианка по имени Каренна, которая поощряла его в его фантастических мечтах и которая своими рассказами из индейского фольклора рано возбудила его воображение. Ее сын Матава также был постоянным спутником Леонарда почти столько, сколько он себя помнил, сначала во всевозможных мальчишеских играх и забавах, а позже и в его охотничьих экспедициях; и Матава, и Каренна всегда были преданы Леонарду больше, чем даже его отцу с матерью.

Но когда мистер и миссис Элвуд покинули поместье, в котором жили, чтобы отправиться в Англию, Матава и Каренна уехали вглубь страны, чтобы жить в индейском поселении со своим собственным племенем. Однако примерно два раза в год, - или даже чаще, если представлялся случай, - Матава по-прежнему приезжал на побережье в какую-нибудь небольшую торговую экспедицию с другими индейцами; и в такие моменты он никогда не упускал случая навестить Кингсфордов и справиться о Леонарде.

Доктор Лориен, о котором упоминал Леонард, был практикующим врачом на пенсии, ставшим ботаником и коллекционером орхидей. Он был судовым врачом и в этом качестве довольно успешно путешествовал по всему миру. С тех пор как отказался от этого, он отправился еще дальше по суше - в тропические регионы в самом сердце Африки, в Сиам, на Малайский полуостров и, в последнее время, в Южную Америку - в поисках орхидей и других редких цветочных и ботанических образцов. Поскольку окрестности Рораймы являются одними из самых замечательных в мире относительно этого, - хотя и настолько труднодоступными, что белые люди редко посещают их, - неудивительно, что он недавно планировал отправиться туда.

Теперь возвращения доктора и его сына из этого путешествия ожидали со дня на день. Один из индейцев из их отряда уже прибыл, его отправили заранее, за несколько дней, сообщить об их благополучном возвращении.

Таким образом, получилось, что Темплмор и Мод, продолжая беседовать, не очень удивились внезапному появлению Матавы, заявившего, что пришел с группой доктора, которая очень быстро следует за ним.

Мод, хорошо знавшая индейца и его мать, приняла его любезно и, к его великой радости, смогла сообщить ему, что его "молодой хозяин" - как он всегда называл Леонарда Элвуда - вернулся в Джорджтаун и в настоящее время находится с ними.

Матава ожидал этого, поскольку услышал о намерении Леонарда во время его последнего визита на побережье около полугода назад. Он был очень рад обнаружить, что ему не пришлось разочароваться в своих ожиданиях. Более того, индеец заявил, что у него есть для него новости - новости величайшей важности - и попросил разрешить немедленно встретиться с ним. Поэтому Мод отправила его в дом, где он прекрасно ориентировался, искать Леонарда; а затем, повернувшись к Темплмору, сказала, смеясь:

- Интересно, какими могут быть его "важные" новости? Полагаю, это какой-то более глубокий секрет, чем обычно, который его старая няня хотела бы ему рассказать.

- Надеюсь, это не вызовет у него желания немедленно отправиться в эту безумную экспедицию, которую он так долго вынашивал в своих мыслях, - ответил Темплмор, - потому что, - он со вздохом посмотрел на нее, - если он решит отправиться в путь, я, конечно, обещал отправиться с ним, хочу я того или нет.

- А почему вы должны этого ожидать? и почему вы обязаны ехать? - спросила Мод с явным беспокойством.

- Я знаю, что Леонард встречался с доктором Лориеном в Лондоне перед тем, как тот уехал, и имел с ним долгую беседу. Когда он узнал об экспедиции, в которую тогда отправлялся доктор, то был очень раздосадован тем, что не смог присоединиться к нему. Однако он сказал, что сам должен быть в Джорджтауне через несколько месяцев и надеется повидаться с доктором по возвращении; и он особенно просил его постараться собрать для него всю возможную информацию и подробности относительно наилучшего маршрута, по которому можно добраться до Рораймы. Доктор Лориен рассказал мне все это перед тем, как покинуть нас, добавив, что, по его мнению, целью повторного приезда Леонарда в Джорджтаун было скорее организовать экспедицию, чем якобы присмотреть за своей собственностью. И я также знаю, из того, что видел с тех пор, как Леонард вернулся, его мысли полны этой идеей. Вы сказали, что сейчас он мало говорит об этом?

- Да; и мы уже начали думать, что он отказался от своей прежней романтической тяги к приключениям; а когда вы упомянули о ней при нем, я подумала, вы просто немного поддразниваете его воспоминаниями о старых временах.

- О Боже, нет, ни в коем случае. Что бы он ни сказал или оставил недосказанным, в глубине души он так же сильно настроен на это, как и прежде.

- Это странно, - задумчиво заметила Мод, - ведь раньше он так любил рассказывать нам о своих снах и видениях, обо всех воздушных замках и мистических фантазиях, которые он строил на их основе. Но, - продолжала она, - я заметила, что за время своего долгого отсутствия Леонард Элвуд сильно изменился по сравнению с тем, каким я его помню. Временами он кажется таким сдержанным и отстраненным, что мне почти хочется называть его "мистер Элвуд" вместо "Леонард". И он также в некотором роде необщителен. Он всегда так озабочен, так молчалив и так погружен в себя, что вам обычно приходится ждать, если вы заговариваете с ним, пока он соберется с мыслями, - вернет их с далеких небес или куда бы они ни улетели, - прежде чем он ответит вам. Я думаю, это не значит, что он намеренно холоден или отстранен; и я уверена, что он такой же добросердечный, как всегда. И все же какая-то перемена есть. Стелла говорит то же самое. И, знаете ли, иногда у меня возникает такое чувство, будто он вовсе не англичанин, а представитель какой-то другой расы, и что он чувствует себя среди нас наполовину чужим, как рыба, вытащенная из воды. Интересно, влюблен ли он? - И Мод издала звонкий смешок.

Темплмор покачал головой.

- Если бы это было так, то он влюбился бы в какую-нибудь молодую леди по другую сторону Атлантики, - ответил он. - И не пожелал бы продлевать свое пребывание на этой стороне. Нет, я знаю, что с ним происходит. Он достаточно свободно разговаривает со мной. И теперь, когда он ожидает возвращения доктора Лориена, то постепенно приводит себя в состояние возбуждения и ожидания. Он совершенно настроился на какие-то новости или информацию, - одному небу известно почему, - и именно это поочередно делает его беспокойным и озабоченным. Поэтому, если то, что хочет рассказать Матава, имеет какое-то отношение к тому, что, как я знаю, занимает так много места в его мыслях, это может быть средством заставить его уйти; и тогда мне тоже придется уйти.

- Но почему? Я не понимаю, какое это имеет отношение к вам, Джек.

- Это имеет ко мне самое прямое отношение, дорогая Мод, - сказал Темплмор, беря ее за руку. - Леонард некоторое время назад сделал мне очень выгодное, - для меня очень заманчивое, - предложение, если я решусь отправиться с ним в эту неопределенную экспедицию. Он предложил мне 300 фунтов стерлингов наличными, оплатив все расходы и отдав мне, кроме того, половину того, что из этого выйдет. К несчастью для себя, сейчас я не в том положении, чтобы сказать "нет", услышав такое предложение. Вот уже почти год я жду, когда что-нибудь подвернется. Моей матери едва хватает на жизнь, и она зависит от меня в плане обычных удобств, не говоря уже о небольшой роскоши; а того, что я скопил от прежних обязательств, неуклонно становится все меньше и меньше, и скоро совсем исчезнет. Я всем сердцем желаю, чтобы у меня было что-нибудь еще, целиком и полностью практичное, а не эта дурацкая экспедиция с Леонардом. Но пока ничего не предлагалось; так что же мне делать? Ради вас, в надежде, что однажды я смогу обеспечить вас домом...

- Нет, Джек, - вмешалась Мод, густо покраснев, - не говорите, что это ради меня. Я бы не хотела, чтобы вы ради меня пускались в опасное и трудное предприятие. Но я достаточно ясно вижу, что вы должны сделать это, если вам снова предложат, ради своей матери. Да, ради нее вы должны. - Девушка заколебалась, и было легко заметить, что ей трудно произносить эти слова, но она храбро продолжала: - Итак, я повторяю, если это снова будет предложено, вы должны принять это, Джек. И будьте уверены, я присмотрю за вашей матерью и утешу ее, пока вас не будет.

- Благодарю вас от всей души, - с чувством ответил Темплмор. - Да, я не могу отказать; и я знаю, что могу рассчитывать на вас, чтобы утешить мою мать. Вы будете утешать друг друга.

Как раз в этот момент они услышали взволнованный голос Леонарда, зовущий Темплмора. Минуту или две спустя он выбежал из дома.

- Джек, Джек! - закричал он. - Такая странная вещь! Вот она - наша возможность! Матава принес потрясающие новости!

Леонард был настолько бессвязен в своем возбуждении, что прошло некоторое время, прежде чем его слушатели поняли, что он имеет в виду.

Его новость, по сути, сводилась к следующему. Белый человек некоторое время жил неподалеку от индейской деревни, в которой жили Каренна и ее сын Матава; и у него было много бесед с обоими о проекте восхождения на гору Рорайма. Поскольку это было трудное предприятие, он обратился за помощью к одному или двум другим белым мужчинам; и старая няня Леонарда убедила его связаться с ее молодым хозяином, который вскоре прибудет в Джорджтаун, заверив его, что именно он, - судя по интересу и энтузиазму, которые он испытывает, - непременно присоединится к нему и поможет ему добиться успеха, если успех будет возможен. Матава, знавший о присутствии доктора Лориена в округе, предложил незнакомцу навестить его, и таким образом состоялась встреча. Доктор сообщил ему результат; но главное заключалось в том, что незнакомец прислал Леонарду приглашение присоединиться к нему и привести с собой, если ему будет угодно, еще одного белого человека, но не больше. Доктор сейчас находился в Поселении близ устья Эссекибо, перенося на пароход из индейских каноэ, в которых их доставили вниз по реке, свои ботанические сокровища и другие трофеи путешествия. Если Леонард захочет вернуться с каноэ и индейцами, которые были с ними, он должен немедленно сообщить им об этом, и они подождут. В противном случае они отправятся в обратный путь через день или два, что повлекло бы за собой организацию новой экспедиции, - дело весьма хлопотное, - если Леонард решит предпринять ее позже.

Восторженному Леонарду не потребовалось много времени, чтобы принять решение.

- Я поеду, - сказал он. - Если ты тоже поедешь, Джек, буду только рад. Но, если нет, я, возможно, смогу найти кого-нибудь другого; или я поеду один. Поэтому я немедленно пошлю весточку, чтобы лодки и индейцы подождали.

- Но, - возразила Мод Кингсфорд, - подумай сам! Ты ничего не знаешь об этом незнакомце; он может быть контрабандистом, сбежавшим убийцей или головорезом, или кем угодно еще.

- Нет, нет! Каренна знает. Она прислала сообщение, что я могу доверять этому человеку. Она слишком любит меня, чтобы позволить мне связаться с каким-либо сомнительным персонажем. Доктор Лориен тоже; Гарри видел его, и разговаривал с ним, и они оба хорошо о нем думают; так говорит Матава. Я узнаю больше, когда увижу их через день или два. А пока я попрошу каноэ и индейцев остаться и рискну.

Затем он поспешил продолжить разговор с Матавой и, как сказал, позаботиться о том, чтобы раздобыть индейцу немного еды.

Джек и Мод, оставшись одни, в смятении посмотрели друг на друга. Одно дело - туманно говорить о том, что они будут делать в случае, если Леонард предпримет то, что в то время казалось очень маловероятным. И совсем другое - вот так внезапно оказаться с этим лицом к лицу.

Мод сильно побледнела и, казалось, вот-вот упадет в обморок. Она остро ощущала тяжесть того, что ее возлюбленный отправляется в приключение столь неопределенного характера, о конце или продолжительности которого никто не мог даже догадываться. Но она с усилием овладела собой и, пристально глядя на Темплмора, сказала:

- Похоже, то, что, как сказали, вы сделаете ради нас, готово подвергнуться испытанию. Вы... пойдете... с Джеком?

- Да, - твердо ответил он, - поскольку таково ваше желание.

- Вы должны это сделать, - ответила она. - Мне тяжело расставаться с вами; это будет тяжело для нас обоих. Но идите - и идите с добрым сердцем. Будьте уверены, я буду дочерью вашей матери, пока вас не будет.

Он взял ее руку в свою и прижал к губам.

- Ради вас, дорогая Мод, я пойду, - сказал он. - Ради вас и моей матери; в надежде, что это приведет к некоторому успеху; но не - видит Бог - ради жалкой надежды на выгоду.

II. МОНЕЛЛА

Два дня спустя доктор Лориен и его сын прибыли в Джорджтаун и, сняв номера в отеле "Кайетер", сразу же отправились навестить Кингсфордов. На самом деле эта спешка была вызвана Гарри, чьи мысли были сосредоточены на надежде еще раз увидеть хорошенькую Стеллу; но мнимая причина, по которой он настаивал, была несколько иной и имела отношение к посланию, которое они должны были передать от белого незнакомца, встреченного ими в своих путешествиях.

На вечернем ужине этот вопрос обсуждался в присутствии мистера Кингсфорда, его сына Роберта и других гостей.

Двум путешественникам было, что рассказать о своих приключениях, которые были полны как интереса, так и опасностей, если не считать послания незнакомца.

- И все же, я думаю, - задумчиво заметил доктор, - наша встреча с этим человеком и его поведение произвели на меня большее впечатление, чем почти все остальное, что с нами произошло.

- Почему? Каков он? - спросил мистер Кингсфорд.

- По фигуре он очень высок, обладает самым внушительным телосложением и внешностью. Хотя меня нельзя назвать низкорослым.

- Да ведь в тебе больше шести футов! - вставил Гарри.

- И все же я почти думаю, что, если бы он вытянул руку прямо, я мог бы пройти под ней в шляпе и не наклоняясь.

- Я уверен, что смог бы, папа, - подтвердил Гарри.

- Что касается возраста - тут, признаюсь, мне сказать нечего. Как врач, я привык судить о возрасте, и все же он меня совершенно озадачил. Если бы я мог поверить в возможность того, что человеку может быть сто пятьдесят лет, и при этом он остается сильным, бодрым и энергичным, я бы не удивился, если бы он заявил о таком своем возрасте. С другой стороны, если бы кто-то мог поверить в молодого, рослого, мускулистого тридцатилетнего мужчину с лицом и седыми волосами пожилого, но не очень старика, - то я мог бы поверить, если бы мне сказали, что ему не больше тридцати. На самом деле, он был для меня полной загадкой, тайной. Но самым замечательным в нем было выражение его глаз; они были самыми необычными из всех, что я когда-либо видел в своей жизни.

- Дикие... безумные? - спросил Темплмор.

- О нет, ни в коем случае; совсем наоборот. Взгляд прямой и пронзительный, но удивительно завораживающий. Мягкий и добрый, но может быть спокойным, почти суровым, в котором нет ничего от жесткости, или жестокости, или неприятного. На самом деле, я даже не знаю, как описать этот взгляд или передать представление о нем, разве что сказать, это нечто среднее между взглядом льва и ньюфаундленда. В нем присутствует величие, великодушие, сознательная сила одного, а также благожелательность, задумчивая доброта и привязанность другого. Я никогда не видел такого выражения лица. Я даже представить себе не мог, что человеческое лицо способно выражать те смешанные черты, которые, казалось, так ясно читались в нем - все доброе, все благородное, все наводящее на мысль об искренности и цельности.

- Вы полны энтузиазма! - сказал Роберт, смеясь.

Старый доктор слегка покраснел, затем достал носовой платок и вытер лицо.

- Я знаю, звучит странно - слышать, как светский человек, подобный мне, так говорит о внешности мужчины, - ответил он, - но, если это правда, то я не понимаю, почему не должен этого говорить. Спросите Гарри.

- Я не мог оторвать глаз от его лица, - заявил Гарри. - Он меня просто очаровал. Я чувствовал, что должен сделать все, что он мне скажет; даже взять свой пистолет и убить первого встречного. Я действительно считаю, что мне следовало сделать это - или совершить другой необычный поступок. Он заставлял вас почувствовать, что нравится вам, и вы жаждете сделать все, что в ваших силах, чтобы доставить ему удовольствие.

- Как его зовут? - спросил Темплмор.

- Монелла.

- Монелла? И это все? Другого имени нет?

- Насколько я знаю, нет. А что касается его национальности, я не могу даже предположить. Я был в Центральной Африке, в Сиаме, в Индии, в Китае, в России и немного изучил языки этих стран; но этот человек свободно говорил на всех; кроме того, он говорил по-французски, по-немецки, по-испански и по-португальски, помимо английского. Сколько еще языков он знает, я сказать не могу.

- Индейский, - сказал Гарри.

- Ах да, я и забыл об этом. С нами были представители трех разных племен, и он говорил с каждым на его родном языке.

- И с какой целью он отправился на это исследование Рораймы? - спросил мистер Кингсфорд.

- У него есть любопытная теория. Он заявляет, что древний остров-город Эльдорадо - или Маноа - находился не в нижней части гор Пакараима, как предполагали некоторые, а в дальней и самой высокой точке хребта, которой является сама Рорайма. Он считает, что великое озеро или внутреннее море Парима когда-то омывало подножия всех этих гор, образуя острова, которые сейчас являются их вершинами; и что самая высокая и неприступная из всех, Рорайма, была выбрана маноанцами за свою крепость местом их чудесного Золотого Города.

- Но эта теория не поможет ему подняться туда, не так ли? - спросил Джек.

- Ах, но есть кое-что еще. Он утверждает, что его воспитывали какие-то люди, последние представители того, что когда-то было народом, но теперь вымерло. Они жили в уединенной долине высоко на склонах Анд. Он объездил весь мир и вернулся к своим друзьям только для того, чтобы обнаружить, все они мертвы, кроме одного, и он тоже умирает. Этот выживший дал ему древний пергамент с планами, с помощью которых, как было заявлено, можно добраться до вершины горы, где будут найдены следы, которые могли остаться от знаменитого города Маноа или Эльдорадо. У этого человека, Монеллы, есть другие старинные пергаменты, которые он может прочесть, но я не смог, - он показал мне несколько, - и на основании их он заявил о своей вере в то, что те, кто найдет место этого замечательного города, обретут почти неограниченное богатство.

Все это время Леонард слушал с блестящими глазами и раскрасневшимися щеками, хотя и молча. При этих словах он с довольной улыбкой взглянул на Темплмора и сказал:

- Во всем этом есть расчет; во всяком случае, он берется за дело не наобум, а имея что-то, на что можно опереться, это точно.

Джек, однако, не выглядел обнадеженным.

- Все равно, вероятно, это такое же безнадежное приключение, - был его ответ. - Какие указания или планы могут помочь человеку сегодня, по прошествии сотен и сотен лет - даже если прежде они были надежными, и тот, кто передал их, не был сумасшедшим, а он, вероятно, был им?

- Что касается Монеллы, - заметил доктор, - то я не заметил в нем никаких признаков безумия. Он один из самых умных, наиболее эрудированных людей, которых я когда-либо встречал. Конечно, я ничего не могу сказать о его информаторе.

- Как вы думаете, у этого человека есть какие-нибудь деньги? - спросил Роберт.

- Я этого не знаю. Но он хорошо платит индейцам и, похоже, купил все необходимое для экспедиции, что, должно быть, обошлось ему недешево. Все вещи привезли через горы из Бразилии. И он специально сказал, что вам не нужно утруждать себя покупками - достаточно только добраться до него. У вас будет все, что вам понадобится. И он ничего не сказал о том, что ему нужны деньги. Но, - и тут доктор заколебался, - он очень разборчив в характере тех, с кем собирается работать. На самом деле, он подверг меня долгому перекрестному допросу в отношении нашего друга Леонарда. Казалось, он уже получил много информации о нем от старой няни-индианки, и я был удивлен деталями, которые он уловил и запомнил. На самом деле, мастер Леонард, - продолжал доктор, обращаясь к молодому человеку, - он, казалось, знал вас почти так же хорошо, как если бы прожил с вами много лет. И вашего друга, мистера Темплмора, он тоже, казалось, знал, и ожидал, что он присоединится к вам.

- Но как это могло быть? - удивился Джек.

- О, я полагаю, от старой няни и Матавы.

- Сказать вам по правде, - вмешался Гарри, - я полагаю, что с этими двумя связан какой-то фокус-покус. Вы знаете, о ней говорят, будто она ведьма; не плохая ведьма, а хорошая. И я вполне верю, что Монелла - волшебник, к тому же хороший. И если бы эти двое встретились, я подозреваю, что они могли бы многое узнать друг о друге. Я бы нисколько не удивился, если бы он не оказался настолько волшебником, чтобы привести вас к золотому замку, или городу, или что бы это ни было, и найти там спрятанные запасы золота. Жаль, что у меня нет возможности присоединиться к нему. Но папа хочет, чтобы я помог ему в другом месте. Так что я в этом не участвую.

- Да, - заметил его отец. - Нам нужно ехать дальше в Рио, где у меня есть кое-какие юридические дела. Но мы пробудем здесь недолго, а потом вернемся в тот район.

- Вернетесь? - удивленно переспросил Темплмор.

- Да, там еще многое предстоит сделать. Это замечательное место для моей работы, и, в конце концов, мы видели очень мало. Так что мы отправимся снова, когда вернемся из Рио; но я совершенно не могу сказать, когда это может произойти.

Доктор был прекрасным образцом выносливого, загорелого путешественника. Он был, как сказано выше, более шести футов ростом; его волосы и борода были серо-стального цвета, кожа под загаром была слегка розоватой, а выражение лица добродушным и часто веселым. Его сын, Гарри, был худощавого телосложения, но жилистый, и привык сопровождать своего отца. Он был молодым парнем с безграничным живым духом и большим количеством отваги. Его неизменная доброта ко всем сделала его всеобщим любимцем, а живая, очаровательная Стелла и он были особыми друзьями.

Мистер Кингсфорд спросил доктора, было ли установлено время продолжительности экспедиции.

- Это было бы трудно, - ответил доктор Лориен. - Помимо долгого и утомительного путешествия туда, нужно прорубиться через лес, окружающий Рорайму. Мне сказали, что на это могут уйти месяцы.

- Месяцы! - Это восклицание вырвалось у Мод, которая вместе со Стеллой была молчаливой, но благодарной слушательницей.

- Да. Любопытно, но к этому лесу никогда не приближается ни одно из индейских племен. Они смотрят на него с суеверным благоговением. На самом деле, все они испытывают по отношению к Рорайме какой-то ужас. Они заявляют, что на вершине есть озеро, охраняемое демонами и большими белыми орлами, и что его никогда не увидят глаза смертных; что в лесу, который его окружает, обитают чудовищные змеи - они называют их камуди - намного крупнее, чем те, каких можно найти в других местах страны; кроме них, существуют диди, гигантские человекообразные обезьяны, более крупные, свирепые и грозные, чем африканская горилла. В целом, у этого леса очень плохая репутация, и ни один индеец не рискнет приблизиться к нему. Действительно, гора Рорайма и ее окрестности считаются странными и сверхъестественными. Как выразился один бывший путешественник, "само ее название стало окружено ореолом ужаса и не поддающейся пониманию боязни".

- Как же тогда проложить необходимую дорогу через этот участок леса? - спросил Темплмор.

- У Монеллы были трудности, - ответил доктор. - Если бы не это, несомненно, он не стал бы беспокоиться о том, чтобы кто-то еще присоединился к нему. Но, хотя он очень популярен среди индейцев, они не могут преодолеть свой страх перед "лесом демонов", как они его называют. На самом деле они очень преданы ему, потому что он сделал многое, за что его одновременно любят и боятся - таким и нужно быть, чтобы завоевать настоящую преданность этих людей. Мне сказали, что он совершил много чудесных исцелений среди них; более того, он спас жизни двум или трем людям, проявив большое личное мужество. Так что, в конце концов, он даже уговорил их пойти с ним в "лес с привидениями". Но, похоже, добился очень незначительного прогресса; он не может удержать их, они впадают в панику по малейшему поводу и убегают; тогда ему приходится охотиться за ними по всей округе, и требуются дни, чтобы снова собрать их вместе - и так далее. Он надеется, что присутствие и пример других белых мужчин вселят в них больше уверенности и мужества.

- Должен сказать, многообещающая и заманчивая перспектива, - сказал Джек, серьезно глядя на Леонарда.

- Не бери в голову, - с энтузиазмом воскликнул Леонард. - Если он может справиться с этим, то сможем и мы; если он преодолевает такие трудности, то они преодолимы и для нас. Это только показывает, из какого материала он, должно быть, сделан!

При этих словах Джек издал что-то вроде ворчания, явно далекого от согласия с точкой зрения Леонарда на этот вопрос.

Последовал дальнейший разговор, но он мало что добавил к информации, приведенной выше; и, поскольку Леонард уже принял решение, почти заранее, и не нуждался ни в чьем разрешении, кроме своего собственного, он решил немедленно приступить к необходимым приготовлениям; и Джек Темплмор - хотя и с явной неохотой - согласился сопровождать его.

- У меня есть список всех вещей, которые я брал с собой, - заметил доктор Лориен, - и заметки о некоторых из них, которые, как я впоследствии обнаружил, были бы полезны, и я пожалел, что не взял их; а также о некоторых, специально предложенных незнакомцем Монеллой. Вам лучше тщательно скопировать его, поскольку вы обнаружите, что это сэкономит вам много времени и избавит от лишних хлопот.

Таким образом, менее чем за неделю все их приготовления были закончены, и они вдвоем, с Матавой в качестве проводника, были готовы отправиться в путь. С Матавой было четырнадцать или пятнадцать индейцев, которые составляли отряд доктора, и вскоре они, а также каноэ с припасами на борту ожидали в Поселении.

Затем, в один солнечный день в начале сухого сезона, Кингсфорды вместе с миссис Темплмор, доктором и его сыном отправились на пароходе в "Исправительное Поселение" (местечко в нескольких милях от устья реки Эссекибо, откуда начинаются все подобные экспедиции), чтобы проводить молодых людей и пожелать им удачи. Эти проводы были тяжелы для Мод и матери Темплмора, но они держались мужественно - по крайней мере, внешне. Три каноэ отчалили среди множества развевающихся платков, и вскоре все, что можно было разглядеть, - это три маленьких пятнышка, постепенно становившихся все меньше и меньше по мере того, как лодки искателей приключений продвигались вверх по течению великой реки Эссекибо, ширина которой здесь составляла около восьми миль. Их предполагаемое путешествие держалось более или менее в секрете; таково было желание того, к кому они собирались присоединиться. Следовательно, никто из посторонних не сопровождал группу, чтобы проводить. Те, кто знал об отъезде, думали, что они всего лишь собирались отправиться на охоту, которая продлится немного дольше обычного.

Для двух любящих сердец, оставшихся позади, разлука была мучительной. Несколько дней миссис Темплмор оставалась в Мелдоне с Мод, и присутствие доктора Лориена и жизнерадостного Гарри помогло им немного взбодриться; но, когда доктор и его сын отправились в Рио, оставшиеся печально вернулись к рутине своей повседневной жизни, со множеством тревожных размышлений и дурных предчувствий относительно судеб двух исследователей.

III. ПУТЕШЕСТВИЕ ОТ ПОБЕРЕЖЬЯ

Большая часть внутренних районов Британской Гвианы состоит из густых лесов, которые по большей части не исследованы. Через них не проходит ни одной дороги, и мало что было бы известно о саванне или открытых равнинах, а также о горах, которые лежат за ними, - и они действительно были бы недоступны, - если бы не множество широких рек, пересекающих леса. На сегодняшний день они являются единственным средством сообщения между побережьем и внутренними районами страны; и территория, покрытая лесами, настолько обширна, что, вероятно, пройдет много лет, прежде чем будет осуществлено какое-либо дорожное сообщение между морем и открытой местностью, лежащей за лесом.

Об этих обширных лесах мало что известно - или, скорее, практически ничего - за исключением того, что можно увидеть с берегов рек тем, кто путешествует по ним на каноэ. Существует ограниченное количество мест, в которых индейцы саванны приходят на берега, - спустить на воду свои каноэ, направляясь к побережью; и чтобы добраться до этих мест, у них есть так называемые "индейские тропы" через леса. Однако эти тропинки по большей части имеют такой характер, что только привыкшие к ним индейцы могут найти по ним дорогу. Любой белый человек, который рискнул бы довериться им в одиночку, неизбежно быстро и безнадежно заблудился бы. Следовательно, за исключением нескольких миль вдоль береговой линии, в стране пока нет абсолютно никаких дорог.

Естественно, в таких условиях лесные пейзажи носят самый дикий характер, какой только можно вообразить, а флора и фауна беспрепятственно процветают в предельной роскоши тропической дикой жизни; поскольку страна расположена всего в нескольких градусах от экватора и гораздо более малонаселена, чем даже окружающие тропические регионы Бразилии и Венесуэлы.

Однако, к счастью для тех, кому по какой-либо причине приходится пересекать этот дикий край, недостатка в водных путях нет. Несколько больших широких рек отходят от побережья в разных направлениях, большинство из них судоходны (для каноэ и небольших лодок) на большие расстояния, оставляя лишь сравнительно короткие участки лесных угодий, которые должны быть пересечены путешественниками, желающими добраться до открытых равнин и холмов.

Из этих рек Эссекибо - одна из прекраснейших, и именно по этому маршруту два друга, Элвуд и Темплмор, отправились под руководством Матавы к месту назначения. Из этой реки они направились по одному из ее притоков, Потаро, известного своим чудесным водопадом Кайетур, который они посетили по пути. Здесь они оставили свои каноэ и сменили их на более легкие, нанятые у индейцев акавайо, живущих немного поодаль от водопада; их припасы и походное снаряжение перевозились повсюду. До сих пор путешествие проходило без происшествий, если не считать небольшого волнения при прохождении различных порогов; но до сих пор двое молодых людей довольно хорошо знали дорогу, побывав у Кайетура вместе с Матавой несколько лет назад.

Однако, когда путешествие возобновилось выше Кайетура, маршрут стал для них новым; и первое, что они заметили, были аллигаторы, которыми изобиловала река. В Эссекибо они никого не видели, да и ниже водопада их было немного; но с этого места, пока поднимались по реке, они видели их постоянно. Однажды им едва удалось спастись. Они готовились разбить лагерь на берегу и приближались в последнем каноэ, когда сильный удар и громкий всплеск перевернули лодку, и они обнаружили себя в реке. Аллигатор нанес каноэ удар хвостом и опрокинул его. Однако, к счастью, это случилось на мелководье, и индейцы, увидев нападение, подняли сильный шум и таким образом спугнули рептилию. Содержимое каноэ было частично извлечено, не без труда, но кое-что пострадало от воды.

По мере того как они поднимались вверх по реке, пороги и водопады встречались все чаще, и преодолевать их становилось все труднее, пока они не достигли места, где дальнейшее плавание было невозможно, и им пришлось уйти в лес, а их припасы и багаж отныне несли индейцы.

Это ознаменовало начало трудной части путешествия. Пока припасы перевозились в лодках, индейцы были веселыми и послушными, и с ними было легко управляться. Но теперь их работа стала тяжелее, а еды стало меньше - ведь в лесу трудно подстрелить дичь. Затем, через два или три дня, сумрак леса начал оказывать очевидное воздействие на их настроение; сначала они впали в депрессию, а затем начали ворчать. Возможно, это не имело бы такого большого значения, если бы Матава не начал опасаться, что они могут дезертировать. Похоже, они не принадлежали к его племени; они приехали с доктором Лориеном из другого района; и когда начали понимать, что конечным пунктом назначения была Рорайма, то впали в еще большую депрессию.

Все индейские племена, которые так или иначе слышали о Рорайме, испытывают одинаковый суеверный страх перед ней; и те, кто сейчас находился с двумя молодыми людьми, очевидно, не были исключительными в этом отношении. Темплмор и Элвуд начали беспокоиться, и, что еще хуже, у индейцев закончилась еда. Последние питаются главным образом местной пищей, разновидностью хлеба, называемого маниокой, и большая часть того, что они привезли с собой, была утеряна или испорчена из-за опрокидывания каноэ.

Вследствие этого Матава посоветовал им прервать свой прямой путь и свернуть в сторону к индейскому поселению, о котором он знал, примерно в дне пути от избранного ими маршрута; там, по его мнению, они смогли бы пополнить свои запасы; и на это было дано неохотное согласие двух друзей.

Однако оказалось, что это больше чем дневной переход, но они добрались до места на второй день. Оно называлось Караланг; там было не более дюжины хижин, и люди сначала говорили, что у них нет лишней еды; но в конце концов пообещали раздобыть немного, если путешественники подождут несколько дней; и это они были волей-неволей вынуждены сделать.

Деревня располагалась на холме, на открытой местности, посреди большого леса; и во время вынужденного отдыха двум друзьям удалось немного поохотиться и увидеть больше дикой жизни лесов, чем они видели раньше.

Первое, что они сделали по прибытии, - это раздобыли пару кур для приготовления пищи, которых в деревне было предостаточно. Но они не годились в пищу индейцам, которые никогда их не едят. По всей стране это происходит повсеместно; индейцы держат домашнюю птицу, но никогда ее не едят; и говорят, что, если бы не летучие мыши-вампиры и тигровые кошки, их количество увеличилось бы сверх всякой разумной меры. Однако, хотя они возражают против употребления в пищу домашней птицы, у них нет неприязни к рыбе, и они не заставили себя долго ждать, обнаружив, что в ручье, протекающем рядом с деревней, есть немного рыбы; достаточный запас был пойман с помощью их метода - отравления рыбы таким образом, что она плавает на поверхности воды, словно мертвая, но, тем не менее, вкусна и полезна в качестве пищи. Яд готовится из корня определенного растения.

Среди разных припасов, которые двое друзей привезли с собой, у них был изрядный запас огнестрельного оружия - пять винтовок Винчестера, полдюжины револьверов и два ружья, каждое с двойными стволами, одно для стрельбы дробью, а другое для пуль. Дополнительное оружие было на случай потери или несчастного случая, а у Темплмора имелся приличный запас табака, потому что он никогда не чувствовал себя счастливым без своей трубки.

По пути наверх они почти не стреляли. Джек убил аллигатора, чтобы успокоить свои чувства после крушения каноэ; но у него было очень мало свободного времени для развлечения. Каждое утро они уходили, как только съедали завтрак, и возвращались в лагерь ночью только для того, чтобы успеть приготовить еду до наступления темноты. Ибо в этой части света ночь наступает примерно в половине седьмого в самые короткие дни в году и чуть раньше семи в самые длинные. Таким образом, смена времен года приводит лишь к незначительной разнице в продолжительности дней. Там нельзя встать в три или четыре часа и хорошо провести долгий день, чтобы вечером было светло до восьми или девяти часов, как летом в Европе. Поэтому дни кажутся короткими для путешествий и охоты, а ночи - очень длинными.

- Я думаю, мы неплохо справились, - заметил Джек вечером, сидя с сигаретой у костра возле их палатки, потому что, хотя день был жарким, вечер был прохладным, - и мы заслужили отдых. Так что это даже к лучшему. У нас будет два или три дня охоты, и мы осмотримся, прежде чем отправимся дальше к старику.

"Старик" был тем, к кому они направлялись, - тем, кого доктор Лориен встретил и с таким энтузиазмом описал. Джек немного скептически отнесся к тому, не пожертвовал ли добродушный доктор строгой аккуратностью ради своего дружеского чувства к незнакомцу. Леонард тоже был полон любопытства по этому поводу.

- Знаешь, я с трудом могу поверить, - продолжал Джек, - что наш друг окажется таким, каким его представил доктор.

- Во всяком случае, буду рад, если мнение доктора подтвердится, - ответил Леонард. - Он стоит того, чтобы прибыть и посмотреть на него самому.

Джек рассмеялся.

- По-моему, ты несколько преувеличиваешь. Тем не менее, я стараюсь относиться к этому непредвзято. У джентльмена будет "честное поле боя и никаких поблажек". Я не позволю себе быть предвзятым заранее, ни в ту, ни в другую сторону.

В последующие дни они пополнили свои трофеи шкурой прекрасного ягуара, подстреленного Темплмором, огромным боа-констриктором, или камуди, длиной в двадцать четыре фута, подстреленным Леонардом, и многими менее ценными. Затем, когда для индейцев была заготовлена свежая партия маниоки, путешествие возобновилось.

Примерно через три недели с момента начала путешествия группа вышла из леса на более открытую местность, где холмистая саванна чередовалась с участками редколесья. Здесь воздух был свежий и бодрящий, так что гнетущее впечатление мрачного леса вскоре рассеялось. По пути они могли подстрелить немного дичи; с вершин хребтов и невысоких холмов, которые они пересекали, открывались великолепные виды. Местность неуклонно поднималась и становилась сначала холмистой, а затем гористой, пока, пересекши широкое неровное плато, они снова не вступили в лес, но на этот раз иного характера. Деревья стояли дальше друг от друга; там были холмы, и скалистые ущелья, и горные потоки, крутые горы и глубокие долины. Путь стал утомительным и трудным; дичи было мало или, по крайней мере, ее было нелегко добыть из-за особенностей местности; маниока закончилась, и снова поднялся ропот, грозивший неприятностями.

Наконец, однажды вечером Матава с недоумением на лице отвел двух молодых людей в сторону, чтобы посовещаться.

- Эти люди, - сказал он на своем родном языке, - говорят, что дальше они не пойдут!

- Как ты думаешь, далеко ли мы сейчас от твоей деревни? - спросил Джек.

- Около четырех дней пути. Если бы мы только убедили их продержаться еще два дня, то могли бы разбить лагерь, и я бы отправился дальше один и привел с собой кого-нибудь из своих людей, чтобы они взяли все заботы на себя.

- Ах! хорошая идея, Матава. Что ж, давайте посмотрим, к чему приведет убеждение. В любом случае, нам лучше заставить их пройти как можно дальше, а затем разбить лагерь на первом же подходящем месте.

В конце концов индейцев уговорили, пообещав дополнительную плату, проделать еще два дня пути. Дальше они не сделают ни шагу.

- Они думают, что вон та гора вдалеке - это Рорайма, - объяснил Матава, - и я не могу заставить их поверить, что это не так. Они напуганы и не хотят приближаться к ней.

Поэтому ничего не оставалось делать, кроме как принять предложение Матавы. Было решено, что двое друзей останутся в лагере и будут охранять свои вещи, в то время как он на следующий день отправится в свою деревню за помощью.

Место было удобным для того, чтобы разбить лагерь на несколько дней, рядом протекал ручей. Таким образом, в тот вечер индейцам заплатили, причем сделали это серебром, которым они знали, как пользоваться. На следующее утро, когда Элвуд и Темплмор вылезли из своих гамаков, то обнаружили, что остались наедине с Матавой. Все остальные исчезли.

- Неблагодарные! - сказал Джек. - Они могли бы, по крайней мере, уйти открыто, а не крадучись, как воры. Будем надеяться, что они не воры.

Экспертиза показала, что ничего украдено не было.

- Бедняги всего лишь напуганы, - заметил Леонард. - Но они честны.

Матава тем временем готовился в одиночку отправиться за носильщиками из своей собственной деревни. Когда он был готов, Темплмор выразил желание немного пройтись с ним по дороге, "чтобы взглянуть вон на тот небольшой гребень"; это обычное желание путешественников в новой для них стране. Но когда они добрались до гребня, там виднелся только еще один короткий участок саванны, после чего Джек решил вернуться, оставив Матаву продолжать свой путь.

Леонард, предоставленный самому себе, закончил свое занятие, - чистку двустволки, - и, зарядив ее, вышел из лагеря в другом направлении, чтобы осмотреться. Он оставил лагерь, не собираясь уходить далеко и ожидая, что его друг вернется примерно через четверть часа. Невдалеке птица-колокольчик издавала свой странный крик, который путешественники сравнивали со звоном монастырского колокола. Он часто слышал этих птиц в лесу с тех пор, как покинул лодки, но из-за густоты леса так и не смог приблизиться ни к одной из них. Здесь, где деревья были более редкими, казалось, имелось больше шансов, и он пошел, как ему казалось, на звук. Но вскоре пришел к выводу, что ошибся или птица перелетела незамеченной, потому что направление звука, казалось, изменилось. Поэтому он повернул туда, где, как ему казалось, сейчас была птица; и так повторялось несколько раз, пока, наконец, он не запутался и не обнаружил, что совершенно сбился с пути. Особенностью птицы-колокольчика, как и многих других лесных птиц, является то, что их голоса часто вводят в заблуждение; это один из тех случаев того, что натуралисты называют "чревовещанием в природе", со многими примерами которого сталкивается путешественник в этих диких краях. Леонард добрался до начала небольшой долины и оказался на поросшем травой берегу небольшого ручья, защищенный от яркого солнца нависшими ветвями. Он положил ружье и напился прозрачной воды, а затем немного посидел на берегу, глядя вниз на живописный овраг. Вокруг было очень тихо и умиротворенно, и он погрузился в одну из своих грез наяву. В такие моменты минуты пролетали незаметно, и он долго сидел, не обращая внимания на то, что происходило вокруг него. Но вскоре сзади к нему подкрался молчаливый, коварный враг, невидимый и неслышимый, пока не приблизился настолько, что можно было прыгнуть; затем раздался громкий рев, и в следующее мгновение Леонард уже лежал на земле, придавленный огромным ягуаром.

Минуту или две зверь стоял над ним, рыча, но не прикасаясь к нему после первого удара, который сбил его с ног; в то время как Леонард лежал ошеломленный и беспомощный, и его сознания хватало ровно настолько, чтобы иметь смутное представление, - лучшее, что он мог сделать в данный момент, - это лежать совершенно неподвижно. Затем, снова взревев, животное схватило его за плечо и потащило вниз по склону к каким-то кустам. В этот момент Леонард, чье лицо было отвернуто от зверя, увидел, словно во сне, как подлесок, через который он пробирался, расступается и появляются три фигуры. Двое из них были Темплмор и Матава, застывшие как вкопанные с искаженными ужасом лицами; третьим был высокий незнакомец, возвышавшийся над двумя другими и тоже секунду или две стоявший неподвижно, наблюдая за происходящим, в то время как ягуар угрожающе рычал.

Затем высокий незнакомец двинулся вперед, и животное ослабило хватку, само было схвачено и оттащено от Леонарда. В следующее мгновение он почувствовал, как его поднимают две гигантские руки, и, подняв глаза, увидел, что незнакомец устремил на него пристальный взгляд, в котором, казалось, был целый мир нежной тревоги и сострадания. Все, казалось, плыло вокруг него; он понял, что сознание покидает его; и все же на какое-то время очарование этого взгляда сковало его.

- Вы... должно быть... Монелла! - тихо сказал он. Потом он потерял сознание.

IV. ПЕРВЫЙ ВЗГЛЯД НА РОРАЙМУ

Когда Леонард пришел в себя настолько, чтобы видеть и понимать, что происходит вокруг него, на мгновение он снова почувствовал себя как в дни своего детства; ибо первое лицо, которое он узнал, было лицо Каренны, его няни-индианки, которая склонилась над ним почти таким же образом и с таким же выражением как в былые времена. Но когда он огляделся, то увидел, что находится в индейской хижине; и постепенно к нему вернулось воспоминание о том, что произошло.

Каренна, увидев, что он пришел в себя, радостно вскрикнула; затем, осознав свою неосмотрительность, приложила палец к губам, давая понять, что он должен сохранять спокойствие. Он не чувствовал никакого желания поступать иначе и вскоре погрузился в освежающий сон, продолжавшийся некоторое время.

Когда он в следующий раз открыл глаза, они остановились на другой паре, больших и неподвижных, и в них, казалось, была удивительная глубина. Затем он увидел, что они принадлежат незнакомцу, который стащил ягуара и теперь сидел рядом с матрасом, на котором он лежал.

- Успокойся, сын мой, - произнес он низким, мелодичным голосом. - Все идет хорошо, и через два-три дня ты снова будешь таким же сильным, как всегда.

Было что-то умиротворяющее в простом взгляде и в самом тоне голоса этого человека; и Леонард, успокоенный ими, некоторое время оставался пассивным, пока снова не появилась Каренна с напитком, приготовленным для него.

Когда позже пришел Джек Темплмор и Леонард смог говорить, он обнаружил, что проболел неделю и что он находится в хижине Каренны в деревне Даранато.

- Я ужасно переживал из-за случившегося, - сказал Джек, - но Монелла, кажется, искусен во врачевании, а Каренна была самой преданной нянькой в своем уходе и внимании и не потерпела бы никакого вмешательства; так что мне пришлось бродить поблизости и коротать время, как только мог.

Когда кризис миновал, как выразился Джек, Леонард быстро поправился и через несколько дней, как и предсказывала Монелла, снова смог передвигаться. И от этого ему ничуть не стало хуже, потому что зубы зверя не раздробили кость.

Когда он хотел выразить свою благодарность Монелле, тот остановил его со спокойной улыбкой.

- Мы не придаем значения подобным мелким происшествиям, сын мой, в такой стране, как эта. Ты должен быть благодарны Богу, который послал меня к тебе в нужный момент, а не мне. Находясь рядом, я просто не мог поступить иначе, чем поступил.

Оказалось, что Монелла вышел из деревни за день или два до этого им навстречу, и встретился с Матавой. Индеец повел его к лагерю, возле которого они встретили Джека, бродившего в поисках Леонарда. Узнав, что тот пропал, Монелла отправился в лагерь и оттуда, - способом, известным только ему самому, - проследил за Леонардом по следам - вещь, на которую, как признался сам Матава, он был неспособен, - и таким образом нашел его как раз вовремя.

- Когда я увидел, как обстоят дела, - сказал Джек, - само мое сердце, казалось, остановилось. Ни я, ни Матава не осмелились рискнуть выстрелить, потому что зверь встал почти лицом к нам и держал тебя в зубах. Но это чудо, Монелла, спокойно отложил винтовку и вытащил нож, все время не сводя глаз со зверя; затем он подошел к нему так хладнокровно, как будто собирался погладить домашнюю кошку, протянул руку и схватил его такой хваткой за горло что тот чуть не задохнулся и был вынужден сразу же отпустить тебя. И - вуаля! Прежде чем он успел перевести дух, Монелла вонзил нож ему в сердце! Он поднял его и отшвырнул подальше от тебя, так же легко, как можно было бы отшвырнуть маленькую собачку. Потом он поднял тебя на руки и отнес в лагерь, словно ты был всего лишь младенцем. Все это заняло всего несколько мгновений и прошло почти как сон. Нам повезло, что он случайно вышел нам навстречу. Откуда он мог знать, что мы придем?

- Я всегда говорил тебе, - мечтательно произнес Леонард, - что между мной и моей старой няней-индианкой, по-видимому, существует странная симпатия. Она сказала мне, что почувствовала, я где-то поблизости, и послала весточку Монелле, который сразу же отправился к ней, а затем дальше, чтобы попытаться перехватить нас. Но ты никогда не верил в эти вещи. И все же, как видишь, Монелла, должно быть, поверил ей, иначе он не был бы так уверен в нашем приезде, чтобы ждать нас, как он это сделал.

- Это очень странно, - признался Джек. - Признаюсь, я не понимаю вас, "мечтателей". Я сам вообще выбыл из игры. Говорят, - продолжал он, - что с вершины вон той невысокой горы перед нами довольно отчетливо видна Рорайма. Но у меня не хватило духу отправиться туда, пока ты был болен, а когда тебе становилось лучше, я предпочел остаться и составить тебе компанию. Но теперь, полагаю, пройдет совсем немного времени, прежде чем мы, наконец, увидим чудесную гору, которая станет нашим Эльдорадо!

Когда Элвуд услышал это, ему не терпелось увидеть цель их путешествия; итак, два дня спустя они с Монеллой еще до рассвета отправились на вершину невысокой горы, на которую указал Джек.

Они достигли вершины хребта как раз в тот момент, когда всходило солнце, и там, словно настоящую сказочную страну, они увидели таинственную Рорайму, ее розово-белые и красные скалы, освещенные утренним солнцем и плавающие в огромном море белого тумана, над которым виднелись, тут и там, вершины других, более низких гор, похожих на острова, которыми они когда-то были, но выглядевших темными и тяжелыми в полутени рядом с великолепной красотой этой королевы всех гор, возвышавшейся над всем окружающим.

Невозможно дать адекватное представление о впечатляющем величии этой горы, которую можно было бы сравнить с гигантским сфинксом, безмятежным и бесстрастным в своей неприступности.

Или ее можно было бы сравнить с колоссальной крепостью, построенной титанами, чтобы охранять вход в волшебную страну за ее пределами; ибо утесы на ее вершине казались причудливо увенчанными башнями, в то время как по углам виднелись огромные округлые массы, которые могли бы сойти за башни и бастионы.

Местами рядом со светлыми утесами виднелись более темные скалы, черные, темно-зеленые и коричневые, как бы обработанные и словно инкрустированные гигантскими руками. И везде стороны были перпендикулярными, гладкими и выглядели как стекло. Едва ли какой-нибудь кустарник или лиана могли найти там надежную опору; но в одном месте с высоты обрушивалась огромная масса воды, - похожая на широкую полосу серебра, сверкающую на солнце, - которая одним безумным прыжком срывалась с вершины и исчезала в облаке брызг и тумана двумя тысячами футов ниже. Дальше виднелись другие, более узкие водопады, похожие на серебряные нити.

Здесь не было ни гребня, ни вершины, как у большинства гор. Вершина представляла собой плоскогорье, за краем которого ничего не было видно. Этот край был окаймлен чем-то похожим на траву, но, если посмотреть в мощный бинокль, оказывалось, что это большие лесные деревья.

Затем, когда солнце поднялось выше и согрело воздух, туман немного рассеялся вокруг нижней части отвесных скал, так что далеко-далеко внизу теперь можно было разглядеть листву, венчавшую огромный первобытный лес, - лес демонов, - опоясывавший основание скал. Постепенно туман рассеялся, и показалась вся масса леса, похожая на титанический зеленый пьедестал, плавающий в дымке, все еще остававшейся внизу.

Мало-помалу туман скатился по склону горы, потому что ниже этого обширного лесного пояса начало медленно проступать настоящее основание и нижние склоны с водопадами, каскадами, стремительными потоками и большими реками, несущимися и пенящимися в своих каменистых руслах. Затем постепенно стали видны другие промежуточные хребты, участки леса и открытой саванны, а также полные очертания окружающих небольших гор, и все это создавало панораму, удивительную по своей протяженности и разнообразию форм и оттенков.

Но едва солнце открыло их изумленным глазам это чудесное зрелище, как на вершину Рораймы опустилось облако.

Почти незаметно стало темнее, затем еще темнее и еще мрачнее, пока бывшая сказочная крепость, казалось, не нахмурилась в мрачном величии. Ее пестрые бока, казавшиеся такими воздушными в своей легкости, стали почти черными и сердито взирали на сверкающий пейзаж. Лес также утратил свой зеленый колорит и выглядел достаточно темным и неприступным, чтобы сойти за заколдованный лес, населенный драконами, демонами и гоблинами, охраняющими мрачный замок в его центре.

Затем облако опустилось еще ниже, и замок и лес с привидениями скрылись из виду так быстро и бесследно, как будто все это было волшебной иллюзией, которая исчезла по мановению волшебной палочки.

Леонард протер глаза и почувствовал, - он почти склонен думать, что ему это приснилось. За все это время они не обменялись ни единым словом. Каждый, казалось, был поглощен странной притягательностью этой сцены; и вновь прибывшие, даже практичный Джек, были поражены, почти ошеломлены видом огромных утесов и башнеобразных скал таинственной горы и ее изменениями от великолепной окраски и неземной красоты к черной непрозрачности и бесформенности.

Вскоре Монелла повернулся и направился обратно в лагерь, остальные последовали за ним, каждый погруженный в свои мысли.

То, чему он только что стал свидетелем, произвело на Темплмора большее впечатление, чем он, возможно, хотел бы признать. Никогда прежде он не видел такой горы, хотя пересек Анды и лицезрел самую высокую и величественную на Американском континенте. Для него в Рорайме присутствовало что-то такое, чего не хватало во всех других горах; намек на невидимое, на скрытые возможности. Теперь он мог понять, почему индейцы относились к ней со страхом и благоговением. Действительно, невозможно было смотреть на нее, не веря, что в ее недосягаемом лоне сокрыта какая-то чудесная история; какая-то непостижимая тайна, которую она ревниво скрывала от остального мира. Возможно, впервые в своей жизни он испытал чувство, граничащее с суеверием. Что, если то, чему они были свидетелями, должно было послужить предупреждением, стать предзнаменованием! Предвещало ли это, что, если они поднимутся на вершину Рораймы, то действительно найдут там что-то вроде земного рая, но что он превратится, - так же внезапно и полностью, как изменился первоначальный сказочный вид тем утром, - в мрачное одиночество склепа?

Но Леонард, со своей стороны, когда заговорил об этом, проявил только больший энтузиазм, чем прежде; и Монелла улыбнулся со снисходительным одобрением, когда он с простодушной импульсивностью юности поделился своими восторгами и ожиданиями.

Когда они вернулись в индейскую деревню, начались приготовления к дальнейшему продвижению к месту, где Монелла устроил свою штаб-квартиру: недалеко от начала таинственного леса, на который индейцы смотрели с таким страхом.

Во время перехода туда они еще много раз видели Рорайму; наконец они поднялись на последний обращенный к ней гребень, с которого открывался полный обзор ее возвышающихся склонов и леса у их подножия.

Между ними располагался глубокий овраг, по которому текла узкая река, усеянная большими валунами. Преодолев его с некоторым трудом и поднявшись на другую сторону, они достигли обширного плато, открытой саванны с растущими кое-где небольшими группками деревьев. Теперь они двигались в тени огромных утесов, а перед ними, в трех или четырех милях, начинался лес.

Обогнув заросли на расстоянии примерно мили от этого леса, они внезапно наткнулись на большую и добротно построенную бревенчатую хижину, которая, как сказал им Монелла, была его временным жилищем. Рядом с ней стояло несколько хижин поменьше, грубо, но искусно сплетенных из веток и деревянных жердей, которые индейцы, работавшие с ним, построили для себя.

Когда они вошли в наиболее просторное, Монелла обратился к ним с такими словами:

- Здесь, друзья мои, нам придется жить до тех пор, пока наша работа в лесу Рораймы не будет завершена. Чувствуйте себя как дома, насколько позволят обстоятельства; мы, вероятно, пробудем здесь некоторое время.

Это был довольно уютный дом; на самом деле гораздо более уютный, чем молодые люди осмеливались ожидать. Здесь стояла грубая мебель, были лампы для освещения по ночам, несколько книг и много других вещей, которые они не ожидали здесь увидеть.

- Должно быть, вам потребовалось много времени, - сказал Джек Темплмор, - чтобы перевезти сюда все эти вещи, построить это место и изготовить мебель.

- У меня на это ушли годы! - был ответ.

Сопровождавшие их индейцы, числом около двадцати, все принадлежали к племени Матавы; совершенно иной народ, чем те, кто сопровождал их почти до Даранато, получили плату и отправились домой. Когда Монелла временно покинул свое жилище по просьбе Каренны, чтобы встретиться с друзьями, все индейцы отправились с ним, возражая против того, чтобы оставаться так близко к лесу демонов без него. Однако теперь они быстро разошлись по хижинам: один исполнял обязанности повара и слуги в доме, а Матава занимался всеми остальными делами в качестве главного надзирателя.

До сих пор молодые люди и их странный хозяин мало что говорили о целях и деталях их предприятия. Обстоятельства их знакомства были настолько необычными, что обсуждение было молчаливо отложено до тех пор, пока Леонард не поправится настолько, чтобы принять в нем участие. И даже тогда, когда Джек затронул эту тему, Монелла заметил:

- Вам лучше подождать, пока вы не побываете в моей хижине близ Рораймы, тогда я смогу лучше объяснить суть этого предприятия. Затем, если вы не захотите присоединиться ко мне в этом или вам покажется, что мы вряд ли поладим, мы расстанемся друзьями, и вы просто совершите интересное путешествие.

Итак, все дальнейшие объяснения были отложены.

- С моей точки зрения, это больше, чем хижина, - сказал Леонард, когда у них было время совершить нечто вроде инспекционной экскурсии. - Я думаю, нам следует дать ему название получше. Предположим, мы назовем его Монелла Лодж.

И с тех пор лагерь назывался Монелла Лодж.

V. В ЛЕСУ ДЕМОНОВ

На следующий день Монелла повел двух друзей к дороге, которую он начал прорубать в лесу Рораймы; но сначала он показал им двух лам, - их держали в грубом загоне для скота недалеко от его жилища.

- Я привез их с другого конца континента, - сказал он. - Вы знаете, что там они - единственные вьючные животные, а в этой стране их нет. Они пригодятся нам позже.

Что же касается так называемой дороги, то на самом деле это была всего лишь тропинка, а местами и что-то вроде туннеля. Огромные деревья первобытного леса были такими высокими и густыми, что на землю под ними проникало очень мало дневного света; а подлесок со всех сторон был таким густым и спутанным, что почти каждый фут приходилось вырубать топором. Кое-где между гигантскими стволами виднелись просветы на несколько ярдов, и в этих местах тропинка была расширена. Джек заметил одну любопытную вещь: тропинка начиналась не из той части леса, которая располагалась напротив Монелла Лодж; и даже не с края самого леса.

На вопрос, почему это так, Монелла ответил:

- Если в наше отсутствие сюда придут другие, они могут долго искать тропинку, прежде чем наткнутся на нее, но, скорее всего, никогда ее не найдут. На этой каменистой почве следы, которые мы оставляем, очень слабые, и их трудно отыскать.

- Но, - сказал Джек, - ваши индейцы знают дорогу.

Монелла улыбнулся.

- Ни один из них никогда не указал бы другому человеку путь, - ответил он, - даже если бы тот предлагал все, что только может.

- Но к чему все эти предосторожности?

- Позже ты поймешь.

Но когда Джек подошел, чтобы осмотреться, у него упало сердце.

- Я бы не хотел прорубаться через такой лес, - сказал он. - Это самое худшее, что я когда-либо видел. Удивляюсь, что вы взялись за эту работу, и еще более удивительно, что вы уговорили индейцев присоединиться к вам, учитывая все обстоятельства.

- Вы правы, - ответил Монелла. - Думаю, многие мужчины пришли бы в отчаяние. У нас тоже возникли проблемы. С двумя индейцами произошли несчастные случаи; они получили тяжелые ранения, но сейчас они выздоравливают. Некоторые из небольших ручьев, сбегающих с горы, один или два раза внезапно вздувались и смывали грубые мосты, которые мы перекинули через них; мы также встретились со многими неожиданными препятствиями, такими как огромные каменные глыбы или упавшее дерево, какой-нибудь лесной великан, оказавшийся настолько большим, что его было легче обогнуть, чем прорубиться сквозь него.

В тот вечер Монелла объяснил свой замысел и показал молодым людям планы, о которых говорил доктор Лориен, а затем продолжил:

- Если вы решите присоединиться ко мне, вам следует кое-что знать о языке, на котором написаны эти старые документы. Я и читаю, и пишу, и говорю на нем. Вам будет интересно их расшифровать, и это станет занятием на вечер.

Джек не пришел в восторг от этого предложения, но Леонард сердечно принял его.

- Изучать язык неизвестного вымершего народа будет любопытно и очень интересно, - заявил он, - и, как вы говорите, поможет скоротать время. Ты тоже можешь этому научиться, Джек. Ты говоришь по-индейски - почему бы не выучить этот? Тогда мы сможем говорить между собой на языке, который никто, кроме нас самих и нашего друга, здесь не поймет.

- И где же обитали эти древние люди? - спросил Джек.

- Вы слышали об озере Титикака и древних руинах великого города Тиауанако; города на этом континенте, который, по мнению археологов, по меньшей мере, такой же древний, как Фивы и пирамиды? - спросил Монелла.

- Да, - ответил Леонард, - хотя я очень мало о них знаю. Но я верю, что был в этой стране совсем молодым, и там мне удалось странным образом спастись от смерти.

Монелла быстро перевел взгляд на молодого человека.

- Расскажи мне об этом. Что ты помнишь? - спросил он.

- О, я ничего не помню, я был слишком мал. Но мне рассказывали, что мой отец отправился куда-то в те края в разведывательную экспедицию и, не желая разлучаться с моей матерью, взял ее с собой, а также мою няню Каренну и меня. Находясь там, они, как я понимаю, наткнулись на небольшое поселение белых людей и оставались с ними некоторое время. Среди этих людей был ребенок моего возраста, настолько похожий на меня, что моя няня полюбила его почти так же, и любила гулять с нами вдвоем. Кажется, однажды мы оба легли спать на траве, и она оставила нас на несколько минут, чтобы собрать фрукты. Когда она вернулась, ядовитая змея с шипением уползла прочь, и она обнаружила, что другой бедный маленький ребенок был укушен и умер. Это все, что я знаю об этом. Кто были эти люди, и где находилось это место, я не могу сказать. Однако я всегда считал, что это было где-то в направлении озера Титикака. Каренна могла бы рассказать вам больше.

- А как насчет этого вашего древнего народа? - спросил Темплмор у Монеллы, который все еще задумчиво и вопросительно смотрел на Леонарда. Темплмор и раньше много раз слышал о ранних приключениях Элвуда.

- Высоко на восточных склонах великих Анд раскинулась обширная равнина, такая же большая, как вся Британская Гвиана, - ответил старик. - Это на двенадцать тысяч футов выше уровня моря, и там, на этой огромной высоте, также находится самое большое озеро Южной Америки, озеро Титикака, площадью более трех тысяч квадратных миль, на берегах которого когда-то стоял могущественный город под названием Тиауанако. Сейчас он в руинах, но даже своими руинами он может похвастаться как одними из старейших и самых замечательных памятников в мире. На высоте двух тысяч футов находится еще одна большая равнина и еще одно озеро, малоизвестное внешнему миру и почти недоступное. Именно там жил мой народ, и предание утверждает, что люди удалились туда, когда были изгнаны из Тиауанако нашествием каких-то орд из других частей континента.

- Как вы думаете, это очень древний язык? - спросил Джек.

- Несомненно, один из старейших в мире; и все же его нетрудно выучить тем, кто знает язык Матавы и его племени.

Что касается языка, на котором говорили индейцы, Леонард в детстве научился ему у Каренны; Темплмор многое почерпнул из того же источника, а также во время своих охотничьих экспедиций с Леонардом и Матавой.

Когда дело дошло до обсуждения условий, Монелла заявил, ему нечего предложить, за исключением того, что ни при каких обстоятельствах не следует приглашать или разрешать присоединиться к ним какому-либо другому белому мужчине. Относительно остального, он просто предположил, что любое богатство, которое они могут приобрести в результате своего предприятия, должно быть разделено между ними поровну.

- Предположим, один из нас умрет, - заметил Джек. - Что тогда? Разве выжившие не могли бы выбрать кого-нибудь другого, кто присоединился бы к ним? Хотя, - задумчиво добавил он, - если бы это были вы, мы вряд ли пошли бы дальше.

- Я не умру, мой друг, пока не выполню свою задачу, - убежденно ответил Монелла.

- Вы не можете это знать, - был ответ Джека.

- Нет, я не говорю, что знаю, но могу сказать, что чувствую это. Ни один человек не умрет, пока не выполнит работу в жизни, отведенную ему Богом, - торжественно закончил Монелла.

К этому времени остальные уже знали его как человека с глубоко укоренившимися религиозными убеждениями, хотя он и не выставлял их напоказ. Казалось, у него была простая, непоколебимая вера во всемогущее Провидение, и он ненавязчиво демонстрировал это многими способами, как в своих поступках, так и в советах, которые при случае давал молодым людям.

В результате сделка - если ее можно так назвать - была заключена. Элвуд и Темплмор официально поступили под руководство Монеллы и отныне выполняли возложенные на них обязанности; среди прочего, почти ежедневно помогали прокладывать тропинку, которая должна была вести их через лес. Когда они не были заняты, то отправлялись с кем-нибудь из индейцев на охоту или рыбалку в поисках пищи.

У Монеллы был с собой, среди прочего, прекрасно отделанный теодолит удивительной точности и изящества; с его помощью он изо дня в день определял направление движения. Часто встречались препятствия, которые не позволяли двигаться прямо; их приходилось обходить и снова выбирать правильное направление с помощью расчетов Монеллы.

Другим обстоятельством, заслуживающим внимания и поначалу вызвавшим у двух молодых людей некоторое удивление, был тот факт, что у Монеллы имелось несколько зеркал, специально подготовленных и закрепленных в прочных футлярах для переноски в трудных путешествиях и предназначенных для гелиографической сигнализации. Они часто доставали их и практиковались с ними, посылая сообщения друг другу с гребней холмов, расположенных далеко друг от друга. Монелла также пытался обучить Матаву и некоторых индейцев этой сигнализации, но безуспешно. Те боялись зеркал и смотрели на них как на какое-то волшебство.

- Не проще ли было бы подняться вверх по руслу этого ручья, по которому вы, кажется, шли более или менее все время, даже если путь окажется длиннее? - заметил однажды Джек.

Монелла покачал головой.

- Бесполезно, друг мой. Он делится на много ответвлений; опять же, в случае подъема уровня его воды, вся наша дорога сразу оказалась бы затопленной.

По воскресеньям они всегда отдыхали. Похоже, это было в обычае Монеллы.

В своих беседах по вечерам и во время их воскресных прогулок он наставлял и развлекал слушателей своими воспоминаниями и рассказами о приключениях во всех уголках мира или своими глубокими познаниями о дикой жизни вокруг них. Из его рассказов следовало, что временами он испытывал ужасные и необычайные трудности и лишения на равнинах и в лесах Индии и Африки; Австралии; в степях Татарии; на нагорьях Тибета; во внутренних районах Китая и Японии; в дебрях Сибири; в Канаде; прериях Северной Америки и пампасах, на равнинах и в скалистых горах Южной Америки - все, как сказал доктор Лориен, казалось, было ему одинаково знакомо. Не был он менее знаком и со странами и городами Европы; и все же он рассказывал о своих путешествиях и впечатлениях в простой манере, в которой не было ничего от хвастовства или бравады, но как будто его единственной целью было развлечь двух своих юных друзей.

По мере того как они углублялись все дальше в лес, их работа становилась все труднее, а продвижение все медленнее. Последнее было неизбежно, так как с каждым днем им приходилось уходить и возвращаться все дальше и дальше. Более того, индейцы, которые проявляли большое мужество, - по словам Монеллы, - даже теперь, когда с ними было еще двое белых мужчин, снова начали выказывать признаки нервного возбуждения и страха.

Несомненно, это было связано с большой разницей во многих отношениях, - некоторые из них были достаточно определенными, другие неопределимыми и расплывчатыми, - между этим лесом и теми, какие обычно встречаются в тропических регионах Южной Америки. Мало того, что деревья стали еще более гигантскими, - отчего мрак сгустился, - а подлесок - более частым и спутанным, но и птицы и животные, судя по их крикам, были им незнакомы. Многие звуки, обычные для лесной жизни в Британской Гвиане, отсутствовали; не было слышно ни постоянного пения птицы-колокольчика, ни даже пугающего рева обезьян. Вместо этого были слышны другие звуки, совершенно новые и своеобразные, неизвестные даже индейцам, которые всю свою жизнь путешествовали по лесам; звуки, которые даже Монелла не мог объяснить, - либо сомневался. Один из них представлял собой ужасную комбинацию шипения, фырканья и свиста, громкого и продолжительного, похожего на хриплое дыхание какого-то чудовищного существа. Некоторые индейцы заявили, что этот звук, как традиционно считается, исходит от великого камуди, чудовищного змея, который, как предполагается, охраняет путь к горе Рорайма; в то время как другие склонялись к мнению, что это не менее страшный диди, гигантский лесной дикарь, у которого, как они утверждали, также были свои особые места обитания в этом конкретном лесу. Временами по лесу разносился пугающий, протяжный крик, настолько человеческий по своим интонациям, что иногда заставлял их бросаться в ту сторону, откуда он, казалось, доносился, полагая, что это крик о помощи от одного из участников группы, оказавшегося в опасности. Этот странный, душераздирающий крик индейцы называли "криком потерянной души"; и их всегда охватывала паника, когда они его слышали.

Были и другие крики и звуки, столь же таинственные и сбивающие с толку; и, как начали заявлять индейцы, странные видения тоже. О них они не могли дать ясного отчета, но утверждали, что в тени, в более темных местах, или непосредственно перед наступлением темноты, возвращаясь со своей работы, они время от времени замечали мимолетные проблески смутных фигур, которые, казалось, вглядывались в них, а затем исчезали в мрачных лесных глубинах. И даже Элвуд и Темплмор время от времени замечали присутствие этих молчаливых незнакомых фигур и иногда стреляли в них, хотя и безрезультатно. Эти факты они не пытались скрывать друг от друга, хотя в своих сношениях с индейцами смотрели на вещи смело и делали вид, что не верят рассказанным им историям.

Один только Монелла был - или казалось, что был - совершенно невозмутимым. Если он и верил в эти вещи, то не подавал виду, а делал все, что должен был делать, словно опасность была ему неведома.

Имелся, однако, один неприятный факт, который нельзя было игнорировать, и это было необычное количество "хозяев кустарника" больших размеров в лесу. Это ядовитая змея очень яркой окраски, укус которой влечет за собой верную смерть. Она не пытается - подобно большинству змей - убраться с пути людей, а, вместо этого, бросается на них с огромной быстротой и свирепостью. Это единственная агрессивная ядовитая змея американского континента. Обычно она достигает в длину пяти-шести футов; но в этом лесу исследователи убили многих восьми-девятифутовых, а две - которые напали одновременно - оказались почти одиннадцати футов длиной, с клыками размером с коготь попугая. Из-за частых нападений этих рептилий, которых так боялись индейцы, да и вообще все путешественники, одному или двум членам рабочей группы, вооруженным дробовиками, приходилось приказать нести вахту; винтовки для этой цели были бесполезны.

Случилось так, что Темплмор в детстве сильно испугался приключения со змеей; и это - как часто бывает - оставило в его памяти на всю оставшуюся жизнь огромный ужас перед змеями. Поэтому он обнаружил, что присутствие этих "повелителей лесов", как следует из их индейского названия, является источником постоянного беспокойства.

Помимо "хозяев леса", там были лабарри - тоже крупные ядовитые змеи, но не агрессивные, как другие, - и гремучие змеи. Были также, без сомнения, боа-констрикторы, или камуди, обычного вида; но до сих пор был замечен только один, и он, хотя и был крупным, не был чем-то необычным с точки зрения размеров для этой страны.

Змеи были не единственными видимыми врагами; были и другие, незнакомые двум молодым людям. Однажды, находясь с рабочей группой на самом дальнем участке дороги, они услышали, как весь лес внезапно огласился совершенным вавилоном разноголосых звуков. Послышались пронзительные крики и визг, хриплый рев и рычание, затем что-то вроде трубного звука. Индейцы отступили, бросив свои топоры, чтобы поднять винтовки. Когда они поспешно удалились, четыре крупных зверя один за другим с громким ревом выскочили им навстречу. Но Монелла, стоявший позади Элвуда, шагнул вперед и уложил двоих из своей автоматической винтовки, а Джек остановил еще одного зверя из своей. Четвертому, очевидно, не понравилось, как развиваются события, он прыгнул в чащу и исчез; хотя, судя по звукам, доносившимся с той стороны, куда он направился, поблизости было гораздо больше его собратьев. Постепенно их крики становились все слабее, пока не затихли вдали.

Тем временем дальнейшие выстрелы прикончили троих оставшихся, и победители подошли, чтобы осмотреть их. Они казались чем-то вроде пантеры или леопарда светло-серого цвета, местами приближающегося к белому, с отметинами более глубокого цвета.

Ни Темплмор, ни Элвуд никогда ранее не видели ни одного животного или его шкуры, похожей на эти. Более того, они отличались формой тела как от ягуара, так и от пантеры: были крупнее последней и более коренастыми, чем первый.

- Это, должно быть, те самые "белые ягуары", которые, по словам индейцев, помогают охранять Рорайму, - заметил Джек, в недоумении глядя на странных существ.

- Да, - сказал подошедший Матава, - и это тигры Варракабы.

- Что это, черт возьми, такое? - спросил Леонард.

- Тигр Варракаба, - сказал Монелла, - это название, данное виду мелких "тигров" (в Америке всех таких животных называют "тиграми"), которые охотятся стаями и считаются необычайно свирепыми. У них своеобразный трубный крик, мало чем отличающийся от звука, издаваемого птицей Варракаба - "птицей-трубачом", отсюда и их название.

- По-моему, они больше похожи на светлых пум, - заметил Джек.

- У пум нет такой расцветки, и они не издают тех звуков, которые мы слышали. Кроме того, вам никогда не нужно бояться пумы и никогда не следует стрелять в нее, если только она не нападает на ваших домашних животных.

И Темплмор, и Элвуд удивленно подняли головы.

- Я всегда думал, - сказал последний, - что пумы кровожадные животные.

- Так оно и есть, по отношению к другим животным - даже к ягуару, на которого они нападают и убивают. Но для людей они безопасны, если их оставить в покое. Я не знаю ни одного подтвержденного случая, когда пума причинила вред какому-либо человеческому существу, мужчине, женщине или ребенку. В Андах и Бразилии, - где я прожил достаточно долго, - гаучо называют пуму "Амиго дель Кристиано" - "друг человека" - и считают, что убивать ее - это зло.

Через несколько дней на них снова напали эти разъяренные существа, и на этот раз все закончилось не так хорошо, так как двое индейцев были сильно покалечены. На самом деле, если бы не хладнокровная храбрость Монеллы, все было бы гораздо хуже, и Темплмор чудом избежал гибели. Затем, день или два спустя, одного из индейцев ужалил скорпион, а Джека чуть не укусила гремучая змея - и это случилось бы, если бы не Монелла, который вовремя схватил рептилию за хвост и, взмахнув ей два или три раза вокруг головы, размозжил ее голову о кусок скалы.

Действительно, во всех случаях, когда возникала какая-либо опасность, готовность и спокойное мужество Монеллы всегда проявлялись таким образом, что вызывали восхищение как у его белых коллег, так и у его последователей-индейцев. Более того, как утверждал доктор Лориен, - и как Леонард убедился на собственном опыте, - он был специалистом в медицине и хирургии. К ранам он прикладывал листья какого-то растения, запасы которого носил с собой в высушенном виде, и целебное действие которого среди индейцев считалось почти чудесным.

Но даже эти инциденты были превзойдены поразительным опытом, который они пережили вскоре. Однажды утром, направляясь на свое рабочее место, два или три индейца, шедшие впереди остальных, увидели поперек тропинки то, что они приняли за ствол дерева, упавшего ночью; они лениво уселись на него, ожидая прихода остальных вверх. Внезапно один из них вскочил, воскликнув: "Оно живое! Я почувствовал, как оно пошевелилось! Оно дышит!" Все остальные также в тревоге вскочили, когда огромная змея - ибо таковой оказался ствол дерева на самом деле - скользнула в лес. Скорее всего, остальные высмеяли бы их историю, но Темплмор случайно появился как раз вовремя, чтобы стать свидетелем произошедшего. К тому же, сквозь подлесок, по обе стороны тропинки, отчетливо виднелось что-то вроде небольшого туннеля, отмечавшего место, где спала змея.

Матава и его товарищи, конечно же, настаивали на том, что это и есть великий камуди, который, как издавна утверждала индийская традиция, существовал в этом лесу - специально поселенный здесь демонами горы, чтобы охранять его от вторжения.

Эти постоянные опасности и приключения вдвойне усложняли задачу удержания индейцев от дезертирства и делали работу изнурительной и утомительной для остальных. Только Монелла не выказывал ни усталости, ни признаков напряжения, с которыми все это было связано; напротив, эти неприятности, казалось, только усилили его бдительность, выносливость и решимость.

И все это время они прокладывали себе путь сквозь растительность, которая поразила бы и восхитила сердце такого коллекционера-ботаника, как доктор Лориен. Не только в лесу, но и по всей округе в изобилии росли неизвестные и удивительные цветы и растения. Но у исследователей не было ни времени, ни желания проявлять к ним тот интерес, которого они заслуживали и который, несомненно, они вызвали бы в любое другое время.

VI. ТАИНСТВЕННАЯ ПЕЩЕРА

Приблизилось время, когда искатели приключений, если расчеты Монеллы оказались верными, должны были достичь подножия высокой скалы, к которой они пробирались с таким трудом, и почти во всей группе стало заметно едва сдерживаемое возбуждение. Оно было ясно заметно у индейцев и в Элвуде; и даже Темплмор проявлял признаки беспокойства. Один только Монелла был невозмутим, как всегда, и, если в его душе и возникало какое-то необычное чувство, в его безмятежных манерах не было заметно и следа этого. Возможно, внимательный наблюдатель мог бы временами заметить чуть больше огня во взгляде его проницательных глаз, но это было почти скрыто от окружающих.

Элвуд не пытался скрыть состояние ожидания, в которое он постепенно погрузился; но, в то время как он, с одной стороны, становился все более возбужденным, Джек Темплмор, с другой, становился все более пессимистичным и угрюмым. После приключения с великим камуди он казался нервным и подавленным и больше не утруждал себя тем, чтобы скрывать недовольство, теперь владевшее им. Длительное пребывание в этом ужасном лесу становилось непосильным для его своеобразного темперамента. Его мрачность с каждым днем угнетала его все больше и больше; он стал молчаливым и необщительным, часто подолгу сидел, флегматично курил, и, если к нему обращались, отвечал односложно. Они уже несколько недель находились в лесу, разбивая там лагерь каждую ночь и возвращаясь в Монелла Лодж только по воскресеньям. Этого правила Монелла неукоснительно придерживался; но поскольку на то, чтобы добраться до опушки леса с того места, которого они сейчас достигли, уходила большая часть дня, по субботам, воскресеньям и понедельникам работы по прокладке дороги было мало. Следовательно, их продвижение замедлилось, а недовольство и нетерпение Темплмора пропорционально возросли.

Однажды утром, после завтрака, Джек сидел на бревне и угрюмо курил, в то время как Элвуд был занят уборкой после недавно закончившейся трапезы. Монелла и все индейцы дошли до конца тропинки и скрылись из виду; но удары их топоров и их переклички время от времени были отчетливо слышны, эхом разносясь по почти безмолвному лесу. Больше почти ничего не нарушало тишину, но раз или два они услышали тот странный звук, наполовину шипение, наполовину свист, который индейцы приписывали чудовищной змее. Вскоре Джек вынул трубку изо рта и обратился к Элвуду:

- Ты слышал, что Монелла сказал вчера вечером? Он надеется, что сегодня или завтра наша работа будет завершена. Предположим, как я ожидаю, мы обнаружим просто неприступный утес, - и я хочу знать, что ты намерен делать. Попытка двигаться вправо или влево вдоль подножия скалы, в надежде найти проход, была бы, - я в этом убежден, - погоней за дикими гусями и только завела бы нас дальше в этот ненавистный лес и бесполезно продлила бы наше пребывание в нем. Итак, Леонард, на этом все закончится? Я спрашивал тебя об этом снова и снова, но ты каждый раз отмалчивался.

- Я откладывал это до тех пор, пока не придет время принять решение; только и всего, старый ворчун. Какой смысл говорить до того, как мы увидим, куда приведут нас расчеты Монеллы?

- Если я ворчу, как ты это называешь, то только потому, что беспокоюсь за других. Перед тем как расстаться со своей бедной старой матерью, я дал торжественное обещание, что не буду подвергать себя какой-либо очевидной и ненужной опасности; любой опасности, выходящей за рамки обычных рисков путешествия в такой стране, как Гвиана. Теперь...

- Ну, и каким опасностям мы подверглись, которые выходят за рамки обычных рисков путешествия, как ты их называешь? - весело спросил Элвуд. - До сих пор мы благополучно пробирались через леса и равнины, а теперь мы в другом лесу...

- Да, но что это за лес! Как ты знаешь, я был первопроходцем в самых отдаленных уголках Бразилии и Перу; я немного знаю - совсем немного, с твоего позволения, - о дикой жизни; но я никогда не видел ничего подобного этому лесу! Неудивительно, что индейцы сторонятся и боятся его; на самом деле, для меня просто чудо, как Монелла вообще уговорил их взяться за эту работу, и еще более удивительно, как ему удалось удержать их от того, чтобы они не сбежали отсюда. Видит Бог, того, что мы узнали об этом месте, достаточно для испытания мужества лучших - самые свирепые "тигры", самые большие змеи, каких только можно себе вообразить, и самые смертоносные и свирепые агрессивные ядовитые твари; странные существа, которых можно увидеть только мельком, но никогда не разглядеть отчетливо. Звучит настолько странно и неестественно, что даже индейцы не могут предложить никакого объяснения. Один только этот великий змей наполняет меня постоянным холодным ужасом. Мы никогда не знаем, где он может скрываться; он может броситься на одного из нас в любой момент, и какие шансы будут у человека? Какое утешение думать, что он, вероятно, получил бы пулю в голову от одного из нас, если бы, тем временем, превратил другого в желе?

- Твой старый ужас и неприязнь к змеям заставляют тебя нервничать, старина. Я бы хотел, чтобы ты смог пережить это. Во всем остальном, знаешь ли, ты такой же смелый, как... как... ну, как сам Монелла; а это о многом говорит, не так ли? Ты должен признать, что, если наше предприятие и сопряжено с опасностями, у нас есть лидер, который знает, что делает.

- Великолепный парень! Но... мечтатель... или... сумасшедший!

- Сумасшедший! Значит, в его безумии есть метод! С каждым днем я восхищаюсь им все больше и больше. Он - человек, способный возглавить армию, вдохновить самых слабых, вселить мужество в самых робких. Я не удивляюсь, что индейцы так преданы ему. Я бы последовал за ним куда угодно, сделал бы все, что он мне скажет! Один его взгляд, кажется, наполняет тебя такой смелостью, что ты готов отважиться на все! Он прирожденный лидер среди людей! В каждом его поступке, в его манерах, в его облике, в его принципах, в его необычайной хладнокровной храбрости и в его мягкой, простой учтивости воплощаются все мои представления о герое романов былых времен - о прекрасном идеале великого короля и благородного рыцаря. Я вижу все это; сам его взгляд, малейшие движения полны странного достоинства; никогда еще я не видел человека, который так возбуждал бы мое восхищение и мою привязанность! И все же я признаю, что он - загадка. Никто ничего не знает...

- Вот именно, - вмешался Джек, прервав, наконец, речь восторженного Леонарда. - В какой-то мере то, что ты говоришь, правда. Кажется, в нем есть все, что нужно для того, чтобы стать таким человеком, каким ты, я вижу, представляешь его себе, - героем, лидером людей. И все же вот он, неизвестный странник по лицу земли, отдающий последние годы своей жизни бессмысленной погоне за Эльдорадо, с несколькими индейцами и парой доверчивых молодых идиотов, присоединившихся к его безумным поискам. Он мне нравится, я восхищаюсь им, я верю в его искренность. Но я все равно говорю, что он сумасшедший, мечтатель; и, если уж на то пошло, ты тоже. Вы двое подходите друг другу. Два фантазера! - Темплмор встал и начал расхаживать взад-вперед, испытывая беспокойство и смятение в душе.

Леонард наблюдал за ним с улыбкой, но Темплмор выглядел серьезным и встревоженным.

- Мы окружены скрытыми врагами - многие из них смертельно опасные существа, - мрачно продолжал он. - Уже трое из нас пали жертвами, и мы не знаем, кто может оказаться следующим. Даже постоянная бдительность не помогает в таком месте, как это; а непрекращающееся беспокойство по этому поводу становится больше, чем я могу вынести. Человеку нужны глаза, как у ястреба, и уши, как у индейца. Ни на минуту нельзя почувствовать себя в безопасности; тебе нужны глаза на затылке...

Леонард подошел и положил руку на плечо друга.

- Все потому, что ты так беспокоишься обо мне и других, старина, - сказал он. - Если бы ты действительно думал только о себе, ты бы никогда не беспокоился; но ты только притворяешься, будто боишься за себя, в то время как все время думаешь обо мне.

Темплмор покачал головой.

- Я не знаю, почему это происходит, - ответил он, - но мысль об огромной змее преследует меня. У меня такое чувство, как будто из-за этого нас ожидают какие-то ужасные неприятности. Своего рода предчувствие; ощущение, какого у меня никогда раньше не было...

Элвуд расхохотался.

- Предчувствие! Великий Боже! Ты признаешься в предчувствии! Ты, который всегда высмеивает мои предчувствия, сны и предзнаменования! Честное слово, это слишком хорошо! И кто же из нас теперь мечтатель, хотел бы я знать?

Как раз в этот момент они услышали зов и, посмотрев вдоль тропинки, увидели на некотором расстоянии Монеллу, манившего их к себе.

- Принесите фонарь, - услышали они, - и пойдемте со мной, вы оба.

- Фонарь! - воскликнул Джек. Он взял один и осмотрел, чтобы убедиться, что масла в нем достаточно. - Зачем, черт возьми, ему понадобился фонарь? Что он собирается искать в этой стране теней?

Когда они подошли к Монелле, то вопросительно посмотрели на него, но, изучив его бесстрастное лицо, ничего не поняли. И все же Джеку показалось, что в его глазах появился более мягкий блеск, когда он встретился с ним взглядом.

- Я думаю, что наша работа подошла к концу, - сказал он молодым людям, - и, - обращаясь к Джеку, - теперь, будем надеяться, твое беспокойство уменьшится.

Затем он повернулся и пошел дальше, жестом пригласив их следовать за ним. Темплмор пребывал в замешательстве, ибо слова, произнесенные Монеллой, прозвучали как ответ на мысли у него в голове; настолько, что он не мог не спросить себя, догадалось ли это странное существо о том, о чем они с Элвудом говорили, а он (Джек) так серьезно размышлял?

Однако эти предположения вскоре были опровергнуты неожиданным изменением характера леса. Деревья росли не так густо, земля становилась более каменистой, подлесок постепенно редел; сверху просачивалось больше дневного света, и вскоре они обнаружили, что могут видеть между стволами деревьев на некоторое расстояние вперед. Впереди становилось все светлее и светлее, и вскоре до их ушей донесся долгожданный звук падающей воды. Они набрели на ручей, - вероятно, тот же самый, по которому они некоторое время шли через лес, - стремительный в каменистом русле, - ибо они поднимались по возвышенности, - и плещущийся и пенящийся, прыгая с камня на камень. Деревья становились все реже, а свет все ярче, пока, наконец, они не вышли на открытое пространство и не увидели поднимающуюся прямо перед ними перпендикулярно плоскую скалу, служившую основанием высокой вершины Рораймы.

Здесь было довольно светло; единственный солнечный луч играл на плещущейся воде маленького ручья, и брызги искрились в его отблесках. Но все равно сюда проникало очень мало солнечного света. Огромная каменная стена, вздымавшаяся отвесной линией на две тысячи футов в небо, полностью заслоняла его с одной стороны; с другой были огромные деревья этого первобытного леса, возвышавшиеся на триста футов или более и простиравшие свои ветви почти до самой скалы, хотя внизу ближайший ствол был примерно в пятидесяти ярдах от нее. На самом деле они стояли на краю полукруглой поляны, простиравшейся примерно на сотню ярдов, а ее радиус составлял около пятидесяти ярдов, если считать от центра открытой части утеса. На обоих концах этого пространства деревья и подлесок снова смыкались над скалой непроницаемой спутанной массой, еще более плотной и темной, чем та, через которую исследователи медленно прокладывали себе путь.

Несколько индейцев столпились вокруг ручья, двое или трое наслаждались роскошью перейти его вброд или сидели на берегу, болтая ногами в прозрачной прохладной воде. Матава и остальные были заняты какой-то грубой плотницкой работой. Темплмор и Элвуд увидели, что ручей вытекает из отверстия в скале на одном конце поляны; и это само по себе было поводом для удивления. Однако они были еще больше удивлены, когда Монелла со странной улыбкой указал на другое отверстие в скале недалеко от центра открытой части утеса. Оно находилось примерно в шестнадцати-восемнадцати футах от земли и мало чем отличалось от окна или амбразуры в каменном здании значительной толщины. Однако внутри - на расстоянии восемнадцати дюймов или около того - оно, казалось, было закрыто твердой скалой.

Оба молча смотрели на это неожиданное зрелище; Элвуд в своей нетерпеливой манере выражал надежды, которые оно пробуждало в нем, а Темплмор в молчаливом изумлении размышлял о том, что все это значит. То, что расчеты Монеллы привели их к самому неожиданному результату на данный момент, - случайно или как-то иначе, - он не мог не признать. В этом факте не могло быть никаких сомнений. Но выход к тому, что выглядело как отверстие в скале или вход в пещеру, был фактом слишком поразительным, чтобы оказаться результатом простого совпадения или счастливой случайности. Он знал, что группа исследователей могла бы потратить годы, - на самом деле столетия, если бы они могли прожить достаточно долго, - на поиски такого места в этом лесу и никогда не найти его, если только не руководствоваться самой точной информацией. Тогда тот факт, что отверстие находилось так близко к центру поляны, имел свое собственное значение; таким образом, ответ на вопрос, было ли это на самом деле входом в пещеру или просто любопытным случайным углублением в скале, был, так сказать, получен заранее. Кроме того, прямо под отверстием вытекал небольшой ручеек и, стекая по скале, прокладывал себе путь среди камней к более крупному водотоку. Здесь, казалось, имелись предполагаемые доказательства того, что пространство в задней части скалы было полым - на самом деле это была пещера. Но в таком случае вход, наверное, был намеренно закрыт человеческими руками. Если да, то кем? когда? и почему?

Эти мысли быстро пронеслись в голове Темплмора, пока он стоял и смотрел на скалу. Он оглянулся на гигантские деревья, подумал о почти непроходимом лесе, через который они проделали дорогу, и почувствовал, что, если идеи, пришедшие ему в голову, были верны, невозможно было предположить, что такая пещера могла представлять собой убежище, скажем, каких-либо неизвестных индейцев, живущих здесь в настоящее время. Поэтому загадка казалась еще более сложной. Кто мог побывать здесь - и как давно?

Матава приблизился к утесу, неся что-то вроде грубой лестницы, которую он соорудил по указанию Монеллы; он прислонил ее к скале прямо под отверстием, прочно воткнув концы в землю. Он срубил два молодых деревца и, частично сделав надрезы, а частично скрутив несколько прочных волокон, чтобы удержать их, прикрепил поперечины через короткие промежутки и таким образом соорудил из всего этого очень удобную лестницу.

Монелла знаком велел ему крепко держать ее и принялся проверять на прочность. Затем, удовлетворенный, спокойно поднялся, пока не смог просунуть руку в отверстие. Через минуту или две он позвал Элвуда и Темплмора помочь закрепить лестницу; и когда они пришли на помощь Матаве и еще одному индейцу, который был с ним, Монелла наклонился к отверстию и, собрав всю свою огромную силу, отодвинул камень, закрывавший его, открыв вид на пещеру. После краткого осмотра пещеры он попросил зажженный фонарь и длинную палку; пока их принесли, ожидания и любопытство его спутников возросли до предела. Индейцы, развлекавшиеся у ручья, столпились вокруг, наполовину довольные, наполовину испуганные таким неожиданным развитием событий.

- Вы ведь не станете рисковать, проникнув в это место? - спросил Темплмор. - Там может быть полно смертоносных змей. Ради всего святого, не будьте настолько опрометчивы, чтобы рисковать. Пошлите одного из индейцев...

Монелла ответил взглядом - взглядом, который Джек помнил еще много дней после этого. Его глаза просто вспыхнули, а затем он быстро сказал:

- Ты когда-нибудь видел, чтобы я предлагал другому пойти туда, куда не рискнул бы пойти сам?

Затем он взял зажженный фонарь, просунул его в пещеру на конце палки и, убедившись, что воздух внутри не был зловонным, бросил сначала палку, и сам последовал за ней в полумрак.

Минуту спустя его голова и плечи появились снова, как раз, когда Джек был на половине лестницы, чтобы последовать за ним.

- Подожди несколько минут, прежде чем подниматься, - попросил он его. - Я просто хочу осмотреться, а здесь всего один фонарь. Или - скажем - предположим, ты поднимешься и подождешь внутри. Но скажи остальным, чтобы держались у подножия лестницы и были готовы удерживать ее на случай, если нам понадобится поспешно отступить.

Это показалось разумным советом, и он был приведен в исполнение. Когда Джек поднялся по лестнице к отверстию, ему было сказано спрыгнуть внутрь; он обнаружил там ровный каменистый пол примерно в трех футах ниже отверстия, которое, таким образом, имело сходство с настоящим окном. В тусклом свете, который оно давало, он мог видеть, что находится в пещере значительной высоты и протяженности, а Монелла со своим фонарем исчезает в арочном отверстии на некотором расстоянии; оно, казалось, вело в другую внутреннюю пещеру. Он захватил с собой двустволку, один ствол которой был заряжен мелкой дробью, а другой - крупной, и, стоя в ожидании у входа и с любопытством оглядываясь по сторонам. Он увидел, что по одной стороне пещеры бежит небольшой ручеек; на самом деле их было два, потому что один бежал по выступу на некотором расстоянии от земли; но когда он добрался до отверстия, через которое они вошли, то падал на пол и соединялся с другим потоком, выходившим наружу через трещину в скале и стекавшим, как было описано ранее. Теперь каменная плита, закрывавшая окно, как Джек называл проем, покоилась на продолжении того, что можно назвать подоконником, и, когда ее толкнули, откатилась в сторону. Это была тонкая плита, почти круглой формы; мало чем отличающаяся от того, что можно было бы принять за грубый жернов. Джек рассматривал его с пристальным вниманием, почти с благоговением; это ясно говорило о том, что это место населяли люди или, по крайней мере, о том, что они изобрели такой способ закрывать вход в пещеру. Как давно они были здесь? И когда уходили, почему так тщательно закрыли вход?

Монелла, казалось, отсутствовал очень долго; так долго, что Джек наконец начал подумывать о том, чтобы отправиться на его поиски, - они уже послали за другим фонарем на случай, если он понадобится, - когда услышал вдалеке его шаги, а вскоре после этого увидел отблеск его фонаря. Когда он подошел ближе, Джек внимательно вгляделся в его лицо, но, как обычно, ничего на нем не прочел.

- Ты можешь позвать Элвуда, - сказал Монелла, - и я отведу вас туда, где был. Вам не нужно бояться; в этом месте совершенно нет рептилий.

Однако, когда позвали Леонарда, возникла трудность; Матава и его товарищи очень сильно возражали против того, чтобы их оставили одних снаружи; оказалось также, что еще сильнее они возражали против того, чтобы войти в пещеру. Ни за что на свете они не вошли бы в логово демонов, как они его назвали. Но, поскольку им нужно было сделать выбор, они, в конце концов, решили остаться снаружи и ждать.

Когда Элвуд оказался внутри, и у него было несколько мгновений, чтобы привыкнуть к полумраку и с удивлением оглядеться по сторонам, Монелла указал на то, как было закрыто отверстие.

- Я хочу, чтобы вы обратили внимание, - заметил он, - этот камень был зацементирован, и эта маленькая струйка воды, случайно попавшая сюда, со временем разрыхлила цемент; иначе я не смог бы отодвинуть его. Нам пришлось бы взрывать его.

- Да, - сказал Джек, - и это также показывает, что пещера была закрыта изнутри. Тот, кто закрывал ее в последний раз, больше никогда не выходил - по крайней мере, этим путем. Куда же тогда они подевались?

- Это то, на что мы должны обратить внимание, - ответил Монелла. - А теперь следуйте за мной, и я покажу вам кое-что, что вас удивит.

VII. КАНЬОН ВНУТРИ ГОРЫ

Монелла с фонарем в руке провел двух своих спутников через арочный проем во вторую пещеру, казавшуюся больше первой; та, в свою очередь, вела в третью, в один конец которой, как они могли видеть, проникал дневной свет. Здесь Монелла остановился и, высоко подняв фонарь одной рукой, другой указал на боковые отверстия в скале.

- Это, так сказать, боковые галереи, - сказал он, - но, по-видимому, они не имеют большой протяженности. Я дошел до конца двух или трех. Все они тоже кажутся совершенно пустыми; я не увидел ни малейшего следа чего-либо, кроме разбросанных тут и там кусков камня, которые, без сомнения, упали с потолка. Теперь мы пойдем к входу с этой стороны.

И он повернулся и пошел дальше, к тому месту, где они могли видеть мерцание дневного света.

Завернув за угол, они совершенно неожиданно увидели перед собой высокую арку, ведущую на открытый воздух; и, прежде чем двое молодых людей успели выразить удивление, они вышли из мрачной пещеры в долину, где остановились и в изумлении уставились на сцену, столь же прекрасную и чарующую, сколь и совершенно неожиданную.

Они увидели перед собой дно долины, или каньона, около полумили в длину и почти четверть мили в ширину; его дно, если можно так выразиться, состояло главным образом из мелкого песка теплого коричневатого оттенка; его склоны - из скал белого или розовато-белого мелкозернистого песчаника, с прожилками кое-где какой-то металлической руды шириной в два-три фута, блестевшими на солнце, словно россыпи золота и серебра. В других местах виднелись прожилки яшмы, порфира или какой-то аналогичной породы, искрившиеся и сверкавшие так, словно в них были вставлены алмазы; другие были темного цвета, подобные черному мрамору, на фоне которых резко выделялись папоротники и цветы, росшие перед ними.

В дальнем конце долины журчал и пенился водопад в лучах солнца, которое, находясь теперь почти над головой, отбрасывало свои лучи по всей длине каньона. Ручей, протекавший ниже водопада, расширялся, образуя тут и там прозрачные заводи, окаймленные полосами бархатистой травы ярко-зеленого цвета. Вода в этом ручье была чудесного бирюзово-голубого оттенка, непохожего, по мнению Темплмора, ни на что из того, что он когда-либо видел прежде; они с Элвудом с восхищением смотрели на эти его манящие прозрачные заводи. Но самым необычным из всего были цветы, росшие почти повсюду. По форме, яркости окраски и во многих других отношениях они полностью отличались даже от редких и чудесных орхидей и других цветов, которые они встречали в окрестностях Рораймы. Деревьев было немного, несколько росли по берегу реки; местами изящные пальмы выдавались из скалистых склонов по бокам и склонялись над ними, чем-то напоминая гигантские папоротники. Хотя долина была замкнутой, а солнце палило очень сильно, все же обилие зеленой растительности со всех сторон, голубая вода и светлые, прохладные на вид скалы создавали картину, приятно освежавшую после мрачных лесных пейзажей, к которым исследователи так давно привыкли. Более того, вернувшись в прохладный воздух пещеры, они могли любоваться всем этим, не подвергая себя воздействию сильной жары.

Элвуд пришел в восторг. В его глазах горел торжествующий огонек, когда он обернулся и посмотрел на своего друга.

- Ты, жалкий старый ворчун, - воскликнул он, - что ты скажешь теперь? Разве ради этого не стоило рисковать? Или даже это тебя не устраивает? Возможно, все это слишком красивое, вода слишком голубая, цветы слишком ярко окрашены или, - от некоторых цветов донесся восхитительный аромат, - они слишком сильно пахнут, чтобы доставить тебе удовольствие? Ты еще ни к чему не придрался, а мы здесь уже почти пять минут!

Джек рассмеялся, и Леонард заметил, что это больше похоже на его прежний, легкий, добродушный смех.

- Я думаю, ты слишком суров ко мне, Леонард, - ответил он. - Вы так не считаете, Монелла?

Монелла все это время стоял и смотрел на происходящее, как во сне. Несколько раз он растерянно проводил рукой по глазам, словно желая убедиться, что не спит. Однако, когда к нему обратились таким образом, он, казалось, пришел в себя и, не обратив внимания на шутливый вопрос, адресованный ему, медленно протянув руку в сторону лежащей перед ними долины, сказал:

- Я восхваляю Небеса за то, что спустя много дней они привели меня в страну, которую я видел в своих видениях. Как мне понять, зачем они были дарованы мне? И у тебя тоже, сын мой, - добавил он, глядя на Леонарда, - у тебя тоже были видения и грезы. Скажи мне, разве это не напоминает тебе о них?

- Действительно, так и есть, - серьезно ответил Леонард. - Хотя, пока вы не заговорили об этом, я об этом не думал. Я был так рад тому, что до сих пор мы добивались успеха и что ваши ожидания оправдывались. Все это очень странно.

- Я остался в стороне, - заметил Джек с комичной смесью оскорбленного достоинства и добродушной снисходительности. - Вы, мечтатели, лучше таких существ, как я. Вы руководствуетесь видениями о том, что вас ожидает, как это может показаться, в то время как мне приходится работать в темноте и слепо следовать за другими, и...

- И не думать ни о чем, кроме как лучше всего служить своим друзьям и защищать их, - сказал Монелла, глядя на него с доброй улыбкой. - Мы не одинаковы, мой друг. Не всем дано "видеть сны", так же как не всем дано обладать истинно мужским мужеством в сочетании с почти женской привязанностью к тем, кого они называют своими друзьями. Мне кажется, нам троим нечем похвастаться друг перед другом. Но давайте подумаем о том, что нужно сделать дальше. Мне кажется, для наших будущих исследований не может быть лучшей штаб-квартиры, чем эта пещера. Здесь у нас есть все, что нам нужно: укрытие от дождя и солнца, вода - практически все, о чем мы могли бы мечтать. Мы должны позаботиться о том, чтобы перевезти сюда наши вещи. - Он помолчал мгновение, а затем продолжил. - Поразмыслив, я не вижу причин, почему бы вам не остаться здесь. Багажа не больше, чем могут унести с собой индейцы, а это все, о чем нам нужно беспокоиться. Я вернусь, а вы двое оставайтесь здесь.

- Это едва ли справедливо, - запротестовал Джек. - Я был ленив все утро. Я предлагаю уйти и оставить вас здесь.

Монелла покачал головой.

- Ты не сможешь управлять индейцами так, как я, - ответил он. - На самом деле, это одна из причин, по которой, я думаю, вам лучше остаться здесь. Когда они обнаружат, что вы остались, и что им придется подчиниться мне или остаться в лесу одним, они, скорее всего, сделают то, что мы требуем. Но я попрошу вас не отходить далеко и не стрелять из пистолета или чего-либо еще, за исключением случаев реальной опасности и необходимости.

- Вы думаете, что это место обитаемо? - удивленно воскликнул Джек.

- Кто может сказать наверняка? - был единственный ответ, когда Монелла взял фонарь и отвернулся.

Предоставленный самому себе, Джек достал свою неизменную трубку, в то время как Элвуд разыскал и принес пару коротких поленьев от упавшего дерева, чтобы они служили сиденьями; затем они вдвоем уселись в тени у входа в пещеру.

Джек был очень задумчив, но его задумчивость сейчас была иного рода, чем его недавнее угрюмое молчание. Он размышлял о Монелле, который с каждым днем - почти с каждым часом - становился для него все большей загадкой. Его особенно поразили манеры и выражение лица Монеллы, когда они стояли рядом, наблюдая за этой любопытной сценой. В словах Монеллы, возможно, было не так уж много, но в остальном он странным образом произвел впечатление на обычно невпечатлительного Темплмора. В чертах его лица была какая-то экзальтация, свет и огонь, как у человека, движимого великой и возвышенной целью, настолько противоречащей идее о том, что она связана с поиском золота, что Джек Темплмор признался, он озадачен им больше, чем когда-либо прежде. Слишком часто, размышлял он, когда человек решает заняться поисками золота в том возрасте, которого, как можно было бы предположить, достиг Монелла, им движет чистая жадность. Но ни единым взглядом или действием Монелла никогда не давал понять, что в его груди живет жажда золота. Но если это было так, то какова была его цель? Искал ли он славы - славы великого первооткрывателя? Едва ли. Снова и снова он заявлял, с одной стороны, о своем презрении к миру в целом и об усталости от него, а с другой - о своем твердом намерении никогда не возвращаться к цивилизованной жизни. Джек начал подозревать, что все его разговоры о богатстве, которое можно получить от их предприятия, были главным образом направлены на то, чтобы заручиться их помощью, и что для него самого это не имело никакого значения - не давало никакого стимула. В чем же тогда заключалась тайная цель или объект устремлений Монеллы? Что это было за скрытое ожидание, или надежда, или вера, или что бы это ни было, которое привело его к предприятию, казавшемуся почти химерой; которое настолько овладело его разумом, что стало для него почти религией; оно позволяло ему переносить усталость и физические нагрузки, лишения, голод и жажду, как, вероятно, могли немногие другие люди на земле; и это стало таким символом веры - сделало его настолько твердо верящим в свою судьбу, что никакая опасность, казалось, не имела для него никакого значения? Ни шторм, ни наводнение, ни молния, ни буря, ни дикие звери, ни смертоносные змеи - ни одна из опасностей, которые признавали самые храбрые люди, даже если они сталкивались с ними лицом к лицу, казалось, не существовала до тех пор, пока этот странный человек не проявлял хоть какое-то ее осознание. Они никогда не видели, чтобы он отступил на шаг в сторону, остановился или заколебался на мгновение, чтобы избежать встречи с какой-либо из них. Он просто шел своей дорогой, в высшей степени презирая их все; и до недавнего времени - почти до того самого часа - Джек приписывал все это либо безумию, либо чрезмерной жажде богатства ради богатства, что, как он размышлял, само по себе было бы своего рода безумием. Однако теперь его мнение изменилось. Симпатия, которую он все это время испытывал, сменилась удивленным восхищением. Он помнил спокойную, непоколебимую уверенность, с которой Монелла провел их через все кажущиеся бесконечными трудности и разочарования к их нынешнему успеху - ибо он чувствовал, что это был успех в одном смысле, если не в другом. Только в странных цветах и растениях перед ними таились слава и богатство, но чего еще можно было ожидать впереди теперь, когда они действительно проникли в эту таинственную гору, которая так долго бросала вызов и ставила в тупик всех потенциальных исследователей? Монелла, как он все еще чувствовал, мог быть немного сумасшедшим, - мечтателем или мистиком, - но, очевидно, он был человеком больших и странных способностей. Немногие инженеры, как знал сам Джек, смогли бы привести их таким образом прямо к цели, опираясь на данные, с которыми ему пришлось иметь дело. Однако сейчас он не выказывал ни восторга, ни удивления и, в частности, как Джек признался себе довольно смущенно, не был расположен напоминать ему о его многочисленных проявлениях презрительного неверия. С этими мыслями в голове и воспоминанием о неизменной доброте Монеллы, - не говоря уже о том, как он подвергал себя опасности ради него, - Темплмор начал лучше, чем когда-либо прежде, понимать привязанность, которую добросердечный Леонард питал к их странному другу, и осознал, что похожее чувство быстро укореняется в его собственном сердце. На самом деле Монелла теперь, наконец, повлиял на практичного Темплмора тем таинственным обаянием и магической притягательностью, которые сделали индейцев его преданными рабами, а Леонарда - его беспрекословным поклонником и учеником.

Вскоре Леонард, погрузившийся в одну из своих грез наяву, очнулся, слегка вздрогнув, и воскликнул:

- Мы в раю!

Джек улыбнулся и сказал:

- Интересно, такой рай ли это без змея, равно как без Евы? Но твои сны, Леонард, насколько я помню, были связаны с хорошенькой девушкой, а здесь ее нет. Боюсь, нам придется относиться к ней как к настоящей фантазии.

Леонард пристально посмотрел на него, и в его взгляде и тоне было явное разочарование, когда он спросил:

- Значит, ты думаешь, что это место необитаемо?

- Я это знаю, - был ответ. - И я скажу тебе почему. Тот камень, который закрывал вход со стороны леса, был, без сомнения, кем-то положен туда, и этот кто-то находился внутри. Да, но как давно это было? Очень давно! Я бы сказал, сотни лет. Именно столько времени потребовалось потоку воды, чтобы пробить маленький канал в скалистой стене пещеры и воздействовать на цемент до тех пор, пока он не расшатался. Лес снаружи рассказывает ту же историю. Должно быть, прошли сотни лет с тех пор, как какие-либо человеческие существа пробирались через него туда и обратно, в это место или из него. Когда-то здесь жило много людей; и они тоже не были обычными людьми, могу тебе сказать. Я имею в виду - не индейцы. Они были искусными каменотесами. Это окно, как я его называю, через которое мы вошли, искусственное.

Элвуд издал возглас удивления.

- Да, я заметил это, хотя ты и не заметил. Я почти не сомневаюсь, что Монелла тоже это заметил. Раньше пещера была полностью открыта, или, по крайней мере, в ней имелось большое отверстие, и я почти уверен, что изначально ее пол был на одном уровне с землей снаружи. Если это так, то нынешний пол искусственный, и под ним, вероятно, есть своды. Снаружи каменная кладка выполнена так искусно, что от нее не осталось и следа; кажется, что это сплошная скала; но внутри я отчетливо увидел следы стыков. Тогда взгляни на эти арки, на ту, под которой мы сейчас сидим! Над ними тоже поработали - вероятно, чтобы увеличить их; чтобы дать больше пространства, когда пол был поднят. Смотри! вот следы от долота!

Темплмор встал и указал на множество мест, где были отчетливо видны следы, оставленные инструментом.

- Что ж, - сказал Элвуд, - я полагаю, мы решим проблему и развеем все сомнения еще до того, как пройдет много дней. Что касается меня, то я нахожусь в странном состоянии по этому поводу - наполовину нетерпеливом, наполовину наоборот. Если все так, как ты говоришь, пусть пока эта неопределенность останется. Это странное место; тот факт, что мы действительно, наконец, внутри волшебной горы - все это открывает такую перспективу чудесных возможностей, что я... мне кажется... я бы предпочел, знаешь ли...

- О, да, я знаю, ты старый мечтатель, - воскликнул Джек, смеясь. - Ты предпочел бы подождать и помечтать еще, чем допустить, чтобы твои мечты были грубо развеяны неопровержимыми фактами. А теперь, пойдем и осмотримся вон там, в тени. Нам не нужно терять из виду этот вход, так что Монелла найдет нас сразу же, как только вернется.

Солнце уже опустилось так низко, что одна сторона долины лежала в тени, и они вышли, чтобы повнимательнее рассмотреть новые цветы и растения, которые до сих пор видели только издали.

VIII. ОДИН НА ВЕРШИНЕ РОРАЙМЫ

Когда Монелла вернулся примерно через два часа, двум молодым людям было что рассказать ему о чудесных цветах и растениях, которые они нашли, о странных рыбах в воде и любопытных ароматных бабочках, которых они приняли за цветы.

Вокруг летало множество этих необычных насекомых. По окраске и форме они напоминали некоторые цветы; когда они сидели на ветке или веточке, то выглядели точь-в-точь как распустившиеся цветы, а приблизившись к ним, можно было ощутить самый изысканный аромат. Но едва кто-нибудь из них наклонялся немного ближе, чтобы ощутить аромат предполагаемого цветка, насекомое быстро улетало прочь. Многие цветы, разбросанные по скалам, были похожи на изящно отлитые из воска колокольчики всевозможных расцветок и узоров: белые, красные, желтые, синие и т.д., полосатые, пятнистые, крапчатые. Они настолько отличались от всего, что исследователи видели раньше, что они сорвали несколько штук и принесли их в пещеру, чтобы показать Монелле; но он не мог дать им названия.

Они обнаружили, что поток от водопада исчезал в земле перед тем, как достичь пещеры. Без сомнения, это был тот самый ручей, который они видели вытекающим из скалы на другой стороне.

В дальнем конце долина поднималась, следуя за ручьем, низвергавшимся серией небольших водопадов или порогов. В этой части они нашли еще несколько пещер, но не входили в них.

- И самое замечательное, - сказал Темплмор, - мы не видели ни одной змеи, ящерицы или рептилии любого вида. И все же это именно то место, где можно было бы ожидать их изобилия. А еще мы не видели ни животных, ни птиц.

Монелла сказал им, что индейцы по-прежнему отказываются входить в пещеру. Поэтому они все трое подошли к окну и помогли затащить внутрь их походное снаряжение; индейцы подняли вещи на вершину лестницы и передали их через отверстие. Сами они предпочли разбить лагерь снаружи и уже развели костер, чтобы приготовить несколько обезьян, которых они добыли с помощью луков и стрел.

Когда все их вещи оказались в безопасности внутри, Леонард и Джек взяли несколько рыболовных сетей и вскоре наловили немного рыбы в заводях ручья в каньоне. Затем они развели костер прямо у входа в пещеру и приготовили ужин. Рыба, по-видимому, была разновидностью форели, но такого вида, какого они никогда раньше не видели.

Монелла выразил сожаление по поводу того, что все попытки убедить индейцев избавиться от их страха перед горой, населенной демонами, провалились.

- Они не войдут внутрь и не останутся снаружи; то есть, если мы уйдем отсюда, чтобы исследовать каньон дальше. Поэтому мне кажется, нам следует перевезти сюда все наши припасы до того, как мы отправимся в путь, а затем позволить индейцам возвратиться. Мы можем пробыть здесь несколько месяцев, так что лучше попросить их принести все, что нам может понадобиться, из Монелла Лодж.

Таков был совет Монеллы.

- Потребуется по меньшей мере два или три дня, а возможно, и больше, - продолжил он, - чтобы перенести сюда все наши запасы. На это время мы должны отложить любое дальнейшее исследование горы. Потому что, когда мы это начнем, никто не может сказать, как далеко это нас заведет. Лучше сначала обустроить и обезопасить нашу оперативную базу. Как далеко находятся другие пещеры, которые вы видели?

- Примерно в четверти мили, - ответил Джек.

- Мы посмотрим на них утром, - задумчиво сказал Монелла. - Возможно, было бы разумнее спрятать некоторые из наших запасов и пожитков в разных местах, чтобы, если с одной партией что-нибудь случится, с остальными все было в порядке. А, Темплмор?

- Именно такая идея пришла мне в голову, когда я говорил с вами о тех, других пещерах, - отозвался Джек. - Мы можем потратить полчаса или около того, чтобы осмотреть их утром.

- Лучше потратить на это больше времени, - заметил Монелла, - и сделать это основательно. В дальнейшем от этого может многое зависеть. Поэтому предположим, ты останешься здесь, пока мы с Элвудом вернемся в Монелла Лодж и позаботимся о том, чтобы упаковать и принести кое-какие пожитки? Тогда, если мы сочтем необходимым еще одно путешествие, ты сможешь отправиться в следующий раз, а мы с Элвудом останемся здесь на страже. Но мы не сможем вернуться завтра вечером. Ты не против остаться здесь один?

- Только не я! - сказал Джек, смеясь.

- Очень хорошо, мы так и устроим. Мы нагрузим наших двух животных, и, возможно, в конце концов, одного раза будет достаточно. В любом случае, ты ищешь самые лучшие и секретные укрытия, которые только сможешь найти. Проследи, чтобы они были сухими. Там есть три бочонка с порохом...

- Что?! Их вы тоже принесете?

- Конечно. Возможно, нам придется провести взрывные работы. Лишнее оружие мы тоже разделим и спрячем в разных местах.

- Я понимаю, - согласился Джек. - Положитесь на меня, я сделаю все, что в моих силах.

После трапезы все трое вернулись туда, где индейцы разбили лагерь прямо за окном. Матава выглядел серьезным и с сомнением покачал головой, когда Леонард рассказал ему о принятых мерах.

- У меня тяжело на сердце, мой господин, - сказал он на своем родном языке, - при мысли о том, что я оставляю тебя сражаться с демонами горы. Нехорошо то, за что вы собираетесь взяться. Несомненно, демоны оставили это место открытым как ловушку, чтобы заманить вас в свою страну. Когда вы окажетесь внутри, они закроют ее, надежно схватят вас, и мы никогда вас больше не увидим. Увы! что такого сказала моя мать, что подтолкнуло тебя к этому ужасному предприятию. Лучше бы она умерла. Я уверен, что если ты зайдешь туда, мы тебя больше никогда не увидим!

Элвуд улыбнулся и пожелал ему хорошего настроения.

- Мы вернемся, - ответил он, - и, я надеюсь, не с пустыми руками. И если это так, то вы с моей старой няней разделите мою удачу. Но, если вы считаете, что существует опасность, почему вы не идете с нами? Это не похоже на храброго индейца - бояться!

Индеец покачал головой и вздохнул.

- Матава не трус, - ответил он. - Его хозяин хорошо это знает. Против всех земных опасностей Матава будет помогать ему до последнего вздоха, но сражаться с демонами Рораймы - это безумие, и оно бесполезно. Ни один смертный не может бросить им вызов и остаться в живых. Кто-то должен донести эту историю до тех, кто остался позади. Нехорошо, если они ничего не узнают.

- Это хороший повод не ходить туда, Матава, - сказал Темплмор, который только что подошел и услышал последнюю фразу. - Но, пожалуйста, никому ничего не говорите о нашей судьбе, пока не будете полностью уверены. Прежде всего, - серьезно продолжил он, - не пугайте наших друзей в Джорджтауне никакими дикими, нелепыми...

- О, не беспокойся об этом, - прервал его Элвуд. - Наши друзья слишком хорошо знают Матаву и его суеверия относительно горы. Кроме того, мы оставим ему письма для доставки на случай, если он уйдет до нашего возвращения.

Уже темнело, и трое белых мужчин вернулись в пещеру, чтобы приготовить себе ночлег. Во-первых, было решено провести более тщательное обследование боковых галерей, и вскоре это было сделано, поскольку выяснилось, что они имеют ограниченную протяженность. Однако, проходя мимо арки, ведущей в каньон, Леонард случайно выглянул наружу и издал восклицание, которое привлекло остальных. Они тоже посмотрели на долину и были так же поражены, как и при первом взгляде на нее в то утро. Казалось, она была освещена!

Со всех сторон, высоко и низко, виднелись маленькие огоньки. Они были разных цветов и висели, некоторые поодиночке, некоторые группами или гроздьями. Многие падали в воду и отражались в заводях внизу. Эффект был необычайный. Это место казалось настоящей сказочной страной, и возгласы удивления и восхищения вырвались у каждого из них, пока они стояли и смотрели на эту сцену.

Затем они вышли к ближайшим фонарикам, и чудо объяснилось. Колокольчатые цветы, возбуждавшие их любопытство днем, сияли. Внутри каждого был небольшой выступ, по-видимому, грибовидного характера, который фосфоресцировал. Он испускал свет, почти такой же яркий, как у светлячка; и это освещало цветок в форме колокольчика, который приобретал различные оттенки в зависимости от его окраски при дневном свете. Даже те, что Элвуд сорвал и бросил у входа в пещеру, светились заметным мерцанием.

- Я слышал о том, что некоторые виды животных и грибов фосфоресцируют, - заметил Темплмор, - но никогда не слышал о подобном у цветов.

- И все же, - заметил Монелла, - если вдуматься в суть, то в одном случае нет ничего более примечательного, чем в другом.

Ночь прошла без происшествий, и все поднялись еще до рассвета, готовясь к дневной работе. После легкого завтрака все, кроме Темплмора, отправились в Монелла Лодж, в то время как Джек пошел в каньон на поиски пещер и вероятных укрытий для их припасов, а также вообще осмотреться. Он взял с собой свое двуствольное ружье, запас патронов, немного печенья и другой провизии. Он знал, что воды у него будет предостаточно. Он также прихватил фонарь, чтобы иметь возможность исследовать пещеры. Прежде чем покинуть окно, как он теперь всегда называл вход, через который они попали в первую пещеру, он подтянул лестницу, а затем с некоторым трудом откатил камень, закрывавший ее, на прежнее место. Скорее всего, он не смог бы объяснить никаких причин этого поступка, если бы его спросили; но, вероятно, смутная ненависть к мрачному лесу и удовлетворение от того, что он скрылся из виду, были главным побудительным мотивом.

- Я возьму с собой все, что захочу, - сказал он себе. - Эта сторона мне нравится больше. Она внушает более оптимистичный взгляд на вещи.

Он тщательно исследовал пещеры и решил, что те вполне подходят для той цели, которую они преследовали. Затем, совершенно случайно, он наткнулся на другую, настолько скрытую спутанной массой лиан, что о ее существовании никто бы никогда не заподозрил. Ему показалось, будто маленькое животное скрылось за кустом, и, попытавшись с помощью палки посмотреть, сможет ли вытащить его, он обнаружил то, что сначала показалось ему большой норой; но, раздвинув лианы, которые свисали над ней, подобно занавесу, он увидел большое отверстие около восьми или девяти футов диаметром. Внутри оказалась просторная пещера с множеством углублений тут и там, похожих на высокие полки в скале, и множеством коротких боковых галерей. Как раз то самое место, которое им было нужно, решил он. Ни здесь, ни где-либо еще он не встречал никаких признаков своего заклятого врага - змеиного племени.

Он начал подъем по каньону, всегда следуя течению ручья. В некоторых местах путь был легким и прямым; он не мог не отметить, - все указывало на то, что когда-то здесь существовала четко очерченная широкая тропинка со ступеньками. Но местами она была разрушена; ступени, вырубленные в скале, осыпались, или деревья, растущие в расщелинах, разорвали их на части. В других местах дорогу преграждали каменные глыбы, сорвавшиеся с высоты, а иногда и ствол упавшего дерева. Затем он зашел в грот и был рад отдохнуть в его тени от солнечного жара, обрушившегося на каньон с невыносимой яростью. Он продвинулся так далеко, что ему показалось, будто он оказался на полпути к вершине; и он с любопытством посмотрел на каньон, все еще простиравшийся перед ним, и на нависающие скалы, задаваясь вопросом, сколько еще ему придется пройти, чтобы достичь его высшей точки, и что он увидит, когда доберется туда.

Пока он сидел, спокойно обдумывая этот вопрос и наслаждаясь трубкой после легкого ленча, у него возникла идея завершить восхождение во второй половине дня. Он знал, что, если сделает это, вернуться в ту ночь будет невозможно, а это означало провести ее под открытым небом. Но это его нисколько не смущало; он привык к этому; и, поскольку нигде не видел никаких признаков змей, отсутствовало единственное, что беспокоило его. Монелла и остальные вернутся только на следующий вечер; у него было достаточно времени, чтобы завершить восхождение и вернуться, и больше ему нечем было заняться.

Но понравится ли это Монелле? Впрочем, почему он должен возражать? Кому будет хуже от того, что он поднимется на вершину и вернется обратно? Было не похоже на то, чтобы это место было обитаемо, и он мог ввязаться в какие-либо приключения с туземцами.

Чем больше он думал об этом, тем сильнее в нем росло желание отважиться на это предприятие. Правда, у него было с собой немного провизии, но на ужин и завтрак ему хватит, если он ограничит себя в еде. В конце концов, он решил рискнуть.

Соответственно, как только солнце поднялось достаточно высоко, чтобы затенить тропинку, он снова двинулся в путь и продолжал подниматься все выше. Он столкнулся со многими препятствиями, задержавшими его путешествие, но, в конце концов, когда наступила ночь, он достиг того, что, по его расчетам, должно было быть вершиной подъема. Это было травянистое плато протяженностью в несколько сотен ярдов, обращенное к утесам, поднимавшимся еще выше, закрывавшим обзор и недоступным. Здесь все еще тек ручей, хотя и гораздо меньший по объему, чем это было внизу. Что, однако, привело его в смятение, - он обнаружил, с другой стороны его окружает полоса леса, казавшаяся почти такой же густой и непроходимой, как ненавистный лес внизу. Было слишком поздно думать о возвращении; он должен был остаться и провести здесь ночь. Наверху, однако, было холодно, а у него не было пледа, в который можно было бы завернуться. На самом деле, ему захотелось вернуться в пещеру, где он мог бы приготовить себе хороший ужин, а затем с комфортом отдохнуть. Он надеялся, что перед ним откроется великолепная перспектива, и, захватив с собой бинокль, он рассчитывал взглянуть на лес и саванну и разглядеть Монелла Лодж; возможно, увидеть своих друзей, которые сейчас приближались бы к нему. Вместо этого он оказался заперт на узком выступе рядом с неизвестным лесом, возможно, полным опасных диких животных.

Джек чувствовал, что поступил неразумно. Он немного углубился в лес, но, обнаружив, что тот очень густой, и опасаясь заблудиться темноте, вскоре вернулся на поляну. Наконец, когда совсем стемнело, уставший и испытывающий сонливость после напряженного восхождения по каньону, он заснул.

IX. МИРАЖ ИЛИ РЕАЛЬНОСТЬ?

На следующий день после полудня длинная вереница индейцев во главе с Монеллой и Элвудом медленно продвигалась по похожей на туннель дороге, прорубленной в самом сердце леса Рораймы. Все они несли грузы, и, кроме того, с ними были две ламы Монеллы, которые также были нагружены - столько, сколько могли унести. Все выглядели более или менее утомленными долгим переходом и бросали тревожные взгляды вперед, приближаясь к концу своего путешествия. Когда они добрались до того места, где тропинка открывалась, а деревья росли реже, Матава произвел два выстрела - условленный сигнал Темплмору; тот сразу же ответил одним выстрелом, и вскоре после этого они увидели его, направлявшегося к ним. Он освободил Элвуда от нескольких вещей, которые тот нес, и поинтересовался, есть ли какие-нибудь новости.

- Никаких, - сказал Элвуд. - А у тебя?

- Прежде всего, - ответил Джек, - вот очень любопытная и невероятная вещь. Я наткнулся на большую пуму, которая мне очень понравилась и стала чем-то вроде "белого слона". В настоящий момент она выглядывает из окна, с нетерпением ожидая моего возвращения; и, хотя она еще не научилась карабкаться вниз по лестнице, я вовсе не уверен, что в скором времени она не овладеет этим умением - или даже рискнет прыгнуть вниз. Я имею в виду животных, которые у вас с собой, - они могут соблазнить ее; в остальном она кажется достаточно ручной и добродушной, и я не думаю, что она причинит вред вам или индейцам.

- Значит, она похожа на животное, которое было приручено? - спросил Монелла. - И где же ты на него наткнулся? Полагаю, внутри?

- Да. Но я расскажу вам позже. А пока, не могли бы мы остановить животных здесь и какое-то время не выпускать их из виду? Моя новая подруга крупная, как львица, и того же пола - и уложила бы любое из них в мгновение ока, если бы ей захотелось. Вы не сможете связать ее, надев ошейник и посадив на цепь, даже если бы кто-то захотел сделать такую попытку. Я пытался отогнать ее, но это было бесполезно; и я сидел, ломая голову над тем, что же мне, черт возьми, делать, когда вы придете, и вопреки всему надеялся, что чудовище само уберется восвояси.

Джек являл собой картину комичного замешательства и растерянности.

Тем временем маленький караван остановился, и Матава с другими индейцами столпились вокруг Темплмора, разглядывая его с большим любопытством и вниманием. Было много незнакомых индейцев, которых за вознаграждение уговорили сопровождать группу, и они были столь же любопытны. Некоторые подходили и прикасались к нему, словно желая убедиться, что он настоящий, из плоти и крови. Поскольку Джек, казалось, был склонен возмутиться этим, Леонард со смехом объяснил.

- Они с трудом могут поверить, что какой-то человек мог провести ночь в горах и остаться в живых, чтобы рассказать об этом, - сказал Элвуд Темплмору. - Их идея заключается в том, что ты был съеден или захвачен в плен демонами, которые прислали призрак своей жертвы, чтобы обмануть и заманить остальных. Поэтому им не терпится узнать, действительно ли это ты сам или привидение. Ты также можешь быть уверен, что твоя львица станет для них предметом серьезных размышлений. Несомненно, на нее будут смотреть как на духа.

Монелла почти ничего не сказал, но предложил сразу же отправиться в пещеру с Джеком и Элвудом, чтобы посмотреть, как обстоят дела, оставив остальных ждать их возвращения.

Приблизившись к окну, они, конечно же, увидели голову и лапы огромного животного рыжевато-коричневого цвета, которое издало крик - что-то вроде полувизга, полурыка - узнав Джека. Лестница лежала снаружи на земле.

- Вот ты где, - заметил он со смесью притворной серьезности и неподдельной тревоги и махнул рукой в сторону животного. - Позвольте мне представить вам Владычицу горы. Надеюсь, она будет хорошо себя вести и примет вас по-дружески, потому что, если нет, я не имею над ней власти. Я снимаю с себя всякую ответственность.

Монелла и Элвуд с любопытством посмотрели на то, что они могли разглядеть в животном. Как и говорил Джек, она казалась почти такой же большой, как львица.

- Это пума, - решительно заявил Монелла, - хотя и очень крупная. Я никогда не видел ничего подобного по размеру. Однако бояться ее не нужно; вы слышали, как я говорил, что вам никогда не нужно бояться пумы.

- Да, - ответил Джек, - и вот вам возможность проверить вашу веру в вашу собственную теорию. Признаюсь, если бы я уже не знал, что она расположена ко мне, я бы дважды подумал, прежде чем отважиться приблизиться к ней.

- Чепуха! - сказал Монелла, поднимая лестницу и приставляя ее к отверстию. - Я покажу вам, что это существо ручное и достаточно дружелюбное. Я понял это с первого взгляда.

Он поднялся по лестнице и вошел в пещеру, отодвинув пуму в сторону так хладнокровно, словно это была домашняя собачка. Затем он повернулся и позвал Элвуда следовать за ним.

Джек тоже поднялся за ними и обнаружил, что пума уже в дружеских отношениях с обоими, к большому своему облегчению, поскольку у него были дурные предчувствия.

- Вопрос в том, что делать с ламами? - сказал он затем. - Как вы думаете, ей можно доверять? Я имею в виду индейцев?

- В отношении индейцев - да, хотя они, вероятно, стали бы возражать, - ответил Монелла, - но с ламами это сомнительно. Так что нам лучше перестраховаться и держать их, по возможности, подальше от ее глаз.

- Она удивительно игрива, - заметил Джек, - прямо как большой котенок. Я играл с ней своим лассо, и она будет бегать за ним целый час, просто ради своего удовольствия. Если вы хотите уберечь ее от опасности на другой стороне, все, что нужно сделать, это чтобы один из нас остался там и поиграл с ней.

- Тогда пусть это сделает Элвуд, - решил Монелла. - Он устал, и ты можешь помочь разгрузить лам.

На самом деле животное уже начало проявлять симпатию к Леонарду, и, когда он направился к каньону, оно сразу же последовало за ним. Джек наблюдал за этим с некоторым удивлением и изобразил сильное отвращение.

- Точно так же, как большинство женщин, - заметил он, - непостоянны и изменчивы. Я с таким трудом поймал это чудовище и беспокоился о нем весь день только для того, чтобы увидеть, как она при первой же возможности обращает свою привязанность и преданность на кого-то другого!

Затем была продолжена разгрузка, и до наступления темноты все привезенное было временно помещено в пещеру, чтобы быть перемещенным в другие места, определенные впоследствии.

Когда все было принесено, индейцы принялись за приготовление пищи, в то время как Джек делал то же самое у входа в каньон. Охотники подстрелили антилопу, и из этого мяса и рыбы получился сытный ужин; пума лежала и наблюдала за происходящим с явным любопытством, но попыток вмешаться или украсть было не больше, чем в случае с хорошо выдрессированной собакой. Излишне говорить, что она была вознаграждена за свое терпение.

Когда с едой было покончено, и Джек с Леонардом достали свои трубки, Монелла, взглянув на первого, сказал:

- Ты хочешь сообщить нам что-то важное. Что ты видел?

При этих словах Элвуд повернулся и с удивлением посмотрел на Джека.

- Как? - воскликнул он. - Ты все это время молчал!

Джек выглядел немного смущенным. Он был несколько озадачен прямым вопросом Монеллы. Это вызвало у него в голове вопрос, который часто возникал раньше: могло ли это странное существо читать его мысли?

- Я едва ли знаю, видел ли я что-то или это мне только приснилось, - нерешительно начал он; и, увидев, что Леонард при этих словах открыл глаза, Джек в отчаянии продолжил: - Ну да! Мне лучше покончить с этим и признаться во всем начистоту! Мне нужно вам кое-что сказать, и, хоть убей, я не могу решить, видел ли я это на самом деле или мне это приснилось - короче говоря, было ли это реальностью или только видением!

Леонард протяжно присвистнул; его глаза широко раскрылись.

- У тебя бывают видения! - воскликнул он в безграничном изумлении. - Ты, насмешник, твердолобый, прозаически мыслящий высмеиватель снов и видений! Великий Боже! Значит ли это, что миру приходит конец? Или демоны горы и в самом деле околдовали тебя, как утверждал Матава?

- Ах! Конечно, я знал, что ты будешь смеяться надо мной. И я чувствую, что заслуживаю этого. Однако, если ты хочешь услышать то, что я хочу сказать, тебе придется немного помолчать. Ты же знаешь, я не смогу ничего объяснить, пока ты говоришь.

- Я больше не скажу ни слова; я молчу, но поражен! - ответил Элвуд. - А теперь продолжай.

- Ну, вчера, после того как ты ушел, я поднял лестницу и аккуратно закрыл окно, закатив камень обратно на то место, где мы его нашли. Я подумал про себя, что лучше бы мне отгородиться от этого мрачного леса. Затем я поднялся вверх по каньону, чтобы исследовать пещеры, о которых мы говорили, и вскоре, случайно, нашел новую, так странно скрытую от посторонних глаз, что, казалось, это именно то, что нам было нужно; поэтому искать дальше не было необходимости. Потом я решил немного прогуляться вверх по каньону и произвести разведку; примерно на полпути я нашел еще одну пещеру и, обнаружив, что солнце пригревает, вошел в нее отдохнуть. Когда снова стало темно, я подумал, что вместо того, чтобы возвращаться, было бы неплохо подняться на вершину, чтобы полюбоваться видом.

Монелла издал восклицание.

- Да, я понимаю, вы имеете в виду, что мне следовало оставаться внизу. Однако это не могло принести никакого вреда, и я не видел причин, мешающих мне подняться наверх и взглянуть сверху. У меня был с собой бинокль, и я подумал, что смогу хотя бы мельком увидеть вас по дороге в Монелла Лодж. Однако к тому времени, когда я добрался до вершины, уже смеркалось, и, в конце концов, я обнаружил, что с одной стороны меня окружают еще более высокие скалы, на которые я не мог взобраться, а с другой - густой лес. Там был поросший травой холм площадью в несколько сотен квадратных ярдов, и я принял решение провести там ночь. Я был измотан до предела; и вскоре после того, как стемнело, я заснул.

Темплмор замолчал и с сомнением взглянул на Монеллу, словно ожидая, что тот что-то скажет; но тот молчал, и Джек продолжил.

- Мне показалось, что я проснулся после того, как проспал час или два. Я говорю, что, казалось, проснулся, - я не могу сказать наверняка, - но либо это так, либо мне все это приснилось. Ну, я, кажется, проснулся, и мне показалось, будто я слышу отдаленные крики. Я сонно огляделся и был удивлен и встревожен, увидев в небе сквозь деревья ни с чем несравнимое свечение. Мне сразу пришло в голову, что лес, должно быть, в огне, и если это так, подумал я, то мое положение может оказаться опасным. Если бы деревья горели и огонь распространялся в том направлении, где я находился, отступать вниз по каньону в темноте было бы неудобно. После некоторого раздумья я решил рискнуть немного углубиться в лес и взобраться на дерево в надежде увидеть, что происходит. Вряд ли, размышлял я, я мог заблудиться, потому что, когда я захочу вернуться, мне нужно будет всего лишь повернуться спиной к направлению, в котором находился огонь, и идти прямо назад. Соответственно, я направился в лес; сначала он был очень густой, но вскоре стал редеть, и, ободренный этим, я пошел прямо вперед и вышел на высокое плато, где мне предстало необычайное зрелище. Мне казалось, что я нахожусь на краю обширного водоема; я мог видеть на многие мили вокруг; а в центре, как оказалось, было широкое озеро, а рядом с озером возвышались здания, освещенные со всех сторон, и огни отражались в воде. Мне показалось, что это большой город; там были здания, похожие на величественные дворцы; там были широкие, благородного вида набережные, променады и мосты, все хорошо освещенные; а по озеру туда-сюда сновали лодки, тоже освещенные, заполненные людьми. Я слышал крики и вопли, хотя невозможно было сказать, какой природы они были; через свой бинокль я мог ясно различить множество движущихся людей. Это было похоже на какой-то праздник. Большие здания вздымались в воздух, их купола и башенки блестели так, словно были сделаны из золота и серебра. В сущности, это было чудесное зрелище, и я не могу сказать, как долго стоял, наблюдая за ним; но через некоторое время свет погас, и все погрузилось в тишину и мрак. Мне удалось найти дорогу обратно к своему лагерю, и, обдумывая все это в изумлении, я, полагаю, снова заснул. Во всяком случае, когда я, наконец, проснулся, светило солнце, а это животное лежало на траве рядом со мной.

- Что?! пума? - спросил Леонард.

- Да. Можете быть уверены, я был довольно взволнован, увидев ее. Могу вас заверить, проснуться и обнаружить себя в диком месте, отданным на милость такого огромного животного, как это, - потрясающее зрелище для чьих угодно нервов. Особенно когда нет возможности воспользоваться своей винтовкой или чем-то еще. Однако пока я лежал очень тихо и наблюдал за ней, не зная, что делать, я увидел, что это, должно быть, пума, хотя и необычно крупная. Потом я подумал о том, что вы, Монелла, сказали нам - никогда не нужно бояться пумы. А потом зверь повернулся и начал лизать мою руку! Он встал, замурлыкал и поднял хвост, совсем как ручная кошка; так что я подружился с ним и обнаружил, что он вполне расположен к хорошим отношениям. Через некоторое время я вспомнил свой сон и на некоторое расстояние углубился в лес, но ничего не смог разглядеть. Лес казался ужасно густым и с каждым шагом становился все гуще; так что я, наконец, выбрался из него, полагая, что у меня, наверное, был удивительно яркий сон или видение, или, что я действительно стал забавой каких-то горных демонов, в которых так искренне верят Матава и его друзья-индейцы. - Джек замолчал и посмотрел на двух своих спутников со странной смесью сомнения и замешательства.

Лицо Элвуда, пока он слушал, выражало сочувствие. Оно немного потускнело в конце рассказа, когда Джек высказал предположение о демонах.

- Конечно, - сказал он, - это звучит как колдовство - слышать, как ты, наш прозаичный Джек, которому никогда ничего не снится, делаешь такие предположения. Но, так или иначе, это доказывает, что в этой горе есть что-то очень необычное.

Элвуд посмотрел на Монеллу.

- Что вы обо всем этом думаете? - спросил он.

- Я думаю, - ответил он, - что в будущем нашему другу следует быть менее готовым высмеивать тех, кто, возможно, станет рассказывать о странных вещах, будь то сны и видения или необычные переживания.

- Признаю, что это справедливый упрек, - ответил Джек с добродушным смехом, - но это все равно не говорит нам, каково может быть ваше истинное мнение.

Но Монелла уже поднялся с того места, где сидел, и отошел, чтобы поговорить с индейцами.

- Послушай, Джек, - сказал Леонард, - неужели ты действительно не можешь прямо сказать, видел ты это или тебе это только приснилось?

- Право же, старина, это казалось таким естественным, что я должен был бы сказать, - это было реально, только из-за присущей этому невероятности. К тому же, знаешь ли, сегодня утром я не увидел ничего, что могло бы это подтвердить.

- Конечно, - мечтательно произнес Элвуд, - индийские сказки о демонах, которые могут околдовать тебя, не могут иметь под собой никакого основания? Не может быть такого бесплотного города демонов, который можно увидеть ночью, который исчезает и становится всего лишь обычным лесом днем? Это возвращает нас к "Тысяче и одной ночи", не так ли?

Джек покачал головой.

- Я сбит с толку больше, чем могу об этом сказать, - ответил он. - Все это выше моего понимания; зрелище, которое я видел или которое мне приснилось; и затем, опять же, поведение этого животного.

- Ах, - сказал Элвуд, - эта пума! Разве она не ведет себя так, как если бы была ручным животным, привыкшим к обществу людей?

- Должен сказать, что эта идея приходила мне в голову сегодня не раз; но чем больше я думаю над ней, тем более безнадежно запутанным становится все это дело.

И Темплмор на какое-то время постарался забыть об этом.

X. В ПОЛЕ ЗРЕНИЯ ЭЛЬДОРАДО

На следующее утро Темплмор, отведя Монеллу и Элвуда в обнаруженную им скрытую пещеру, рано утром отправился с индейцами в Монелла Лодж, чтобы принести оставшиеся припасы; и, находясь там, вечером написал длинные письма своим друзьям, чтобы Матава передал их в Джорджтаун. Среди них, мы можем быть уверены, имелось одно, посвященное прекрасной Мод, которая, несмотря на все волнения приключений, никогда надолго не покидала его мыслей. Его письмо к ней было серьезным, почти печальным по тону. Он знал, что вот-вот отправится в опасное предприятие, конца которого никто не мог предвидеть, и предупредил ее, чтобы она не удивлялась, если о них долгое время ничего не будет слышно.

Когда на следующий день после полудня он и его спутники снова направились обратно через лес к тому месту, где оставили Монеллу и Элвуда, и остановились так, чтобы их не было видно, эти двое вскоре вышли им навстречу в ответ на сигнальные выстрелы. Первый взгляд на лицо Элвуда сказал Джеку, что у того есть для него какие-то важные новости. Пока Монелла здоровался с индейцами и давал указания по разгрузке и разбивке лагеря, Леонард прошептал Джеку:

- Мы были на вершине и видели все, что видел ты. Это был не сон, старина, а реальность. Но не позволяй индейцам ничего услышать об этом, иначе они сразу же обратятся в паническое бегство.

Джек уставился на него в немом удивлении, не зная, что и думать; то ли радоваться, что он не "мечтатель", то ли удивляться почти невероятному факту, - вершина горы была обитаема.

- А пума? - спросил он.

- Она все еще с нами. Тебе лучше пойти в пещеру, отдохнуть и позаботиться о ней, пока мы займемся разгрузкой.

Джек был рад это сделать, и когда он поднялся, животное приветствовало его всеми возможными проявлениями радости по поводу его возвращения.

- Ах! значит, ты не забыла меня, старушка, - сказал он и похлопал животное по спине. - Значит, в конце концов, ты не такая уж непостоянная. А теперь пойдем со мной ненадолго - я собираюсь умыться.

Когда все свежие припасы были занесены внутрь, и индейцы приступили к вечерней трапезе, а Монелла и двое молодых людей уселись за свои столы, Джек попросил подробнее рассказать о замечательной новости, о которой вкратце поведал Леонард.

- Это, по сути, повторение того, что рассказал нам ты, - сказал Элвуд, - разве что мы справились немного лучше. То есть мы не пошли в лес тем путем, каким, полагаю, шел ты; и таким образом, на рассвете, мы увидели чудесный город, который, по словам Монеллы, не может быть ничем иным, как Маноа - или, как называли его испанцы, Эльдорадо! Мы увидели его дворцы, башни и шпили, сверкающие на солнце - чудесное зрелище! Так что, Джек, старина, можешь быть спокоен; ты еще не "мечтатель".

- Тем не менее, ваш интеллект заставляет меня чувствовать себя совершенно ошеломленным, - ответил Джек. - Ты действительно уверен в этом? Ты уверен... ты чувствуешь уверенность в том, что... э-э... ну, что все это не растает в воздухе к тому времени, как мы доберемся туда?

- Едва ли.

- Тогда это означает вот что - что гора все-таки обитаема, - сказал озадаченный Джек. - А если так, то какой прием они, скорее всего, нам окажут?

- Ну, это еще предстоит выяснить. Тем не менее, совершенно очевидно, все твои умные теории о том, что это место не было заселено сотни лет, ошибочны.

Вскоре Джек спросил Монеллу, что он намерен делать дальше.

- Мы должны спрятать наши припасы, - был ответ, - а затем составить план, как сообщить о нашем присутствии обитателям горы, кем бы они ни были.

- Да, и потом, если они будут говорить на том же языке, которому вы меня учили, - вставил Леонард, - думаю, у Джека будет повод пожалеть, что он не последовал моему примеру.

В последнее время Джек практически прекратил все усилия в этом направлении, особенно в последние две недели; в то время как Элвуд не упускал ни одной возможности использовать его в разговоре с Монеллой. В результате Элвуд дошел до того, что мог довольно хорошо говорить на нем, но Джек сильно отставал от него.

- Клянусь Юпитером! Но я начинаю думать, в том, что ты говоришь, присутствует мудрость, - таков был ответ Джека. - Я должен сделать все возможное, чтобы наверстать упущенное время.

Ночь прошла без происшествий. Индейцы продержались весь следующий день, а Матава даже вошел в страшную пещеру и заглянул в каньон. Элвуду удалось убедить его сделать это, чтобы он мог передать своим друзьям в Джорджтауне описание этого места. Матава немного побаивался пумы, но животное было вполне дружелюбным. Индеец, очевидно, верил, что Элвуд и его друзья идут навстречу своей гибели и никогда больше не попадутся на глаза смертным. Однако, по предложению Монеллы, он в течение дня смастерил для них более прочную лестницу, которую ему легко удалось сделать с помощью гвоздей и инструментов, принесенных с собой. Он также сделал несколько шестов или распорок в виде решеток, закрывающих камень изнутри, и с большим упорством вырезал пазы в скале и в камне для их размещения. Когда все было закончено и распорки установлены на свои места, камень был прочно закреплен и не мог быть сдвинут снаружи.

Затем Монелла внес еще одно предложение. Он договорился с Матавой о нескольких простых сигналах, которые можно было подавать с вершины горы, зажигая ночью небольшое количество пороха, и на которые Матава, в свою очередь, мог ответить с равнины за лесом или из Монелла Лодж. Эти сигналы были простыми - "Все хорошо", "Спускаюсь", "Не спускаюсь". Было сочтено, что лучше не рисковать больше, чем этим, поскольку интеллект Матавы в таких областях был ограничен; а поскольку он не умел читать, записывать их было бы бесполезно.

Когда наступило утро прощания, сцена была впечатляющей. Индейцы были очень довольны вознаграждением, полученным ими за их услуги; но все они, как один, испытывали неподдельное горе при мысли о том, что им придется оставить трех искателей приключений на произвол судьбы, которая, по их глубокому убеждению, была ужасной. Они даже умоляли их передумать и убраться из этого проклятого места; само собой разумеется, напрасно.

Матава, сдерживая слезы, взял сообщения тем, кто находился в Джорджтауне, на случай, если он вернется до того, как снова увидит путешественников; если он обнаружит, что они не вернулись в течение короткого времени, это означало, что они задержатся на неопределенный срок; в этом случае он должен был оставить Монелла Лодж и вернуться в Джорджтаун.

Наконец индейцы двинулись в путь и исчезли в лесу, а Монелла и двое его спутников принялись за работу по распределению своих припасов и вещей. После некоторого обсуждения было решено поместить большую часть в потайную пещеру; оставив лишь сравнительно немного в пещере, в которой они находились, поскольку было очевидно, что последняя, скорее всего, подвергнется обыску в первую очередь, если таковой вообще будет.

В соответствии с планом, разработанным Монеллой, все запасы были разделены примерно на две части; две трети, включая все запасное оружие, боеприпасы и порох, были спрятаны в секретной пещере; оставшаяся треть, включая большую часть их походного снаряжения, фонари, запас масла и т.д., но без оружия, - было спрятано в различных отдаленных частях пещеры, через которую они вошли из внешнего леса. Это соответствовало определенным ожиданиям и возможностям, которые он тщательно продумал. Таким образом, если жители этого места проявят недружелюбие, и они будут вынуждены немедленно отступить ко входной пещере, у них под рукой окажется все необходимое либо для временного пребывания, либо для возвращения в Монелла Лодж. С другой стороны, если жители окажутся гостеприимными и пригласят путешественников погостить у них, может пройти некоторое время, прежде чем они вернутся в пещеру у входа; тем временем в нее могли проникнуть и обыскать другие люди, способные унести то, что там было оставлено. Но в этом случае потеря не была бы серьезной для исследователей, и воры не нашли бы ни оружия, ни пороха.

Ранним утром следующего дня Элвуд отправился в лес, чтобы вырубить несколько коротких шестов, которые ему понадобились, когда пума, очевидно, найдя новую лестницу более удобной, чем старая, спустилась вслед за ним и исчезла в лесу.

- Нам лучше оставить лестницу и продолжить нашу работу, - заметил Монелла, когда ему сказали, что она ушла и не вернулась. - Без сомнения, она скоро найдет дорогу обратно.

Но они не видели ее до полудня, когда она пришла, неся в зубах дикого поросенка приличных размеров, которого спокойно положила к ногам своих изумленных друзей.

- Браво, Киска! - воскликнул Джек - в последнее время он настаивал на том, чтобы дать ей это имя. - Оказывается, ты можешь отправиться на охоту, и сама позаботиться о своем ужине, а также и о нашем? Что ж, после этого нам, по-видимому, не нужно будет заботиться о свежем мясе, пока мы остаемся здесь.

Мясо было не только желанным дополнением к их рациону, насколько это касалось их самих, но и решило проблему, которая начала их озадачивать, а именно, как найти пищу для такого крупного животного. До сих пор хватало того, что индейцы захватили и принесли с собой; но с тех пор, как они ушли, свежего мяса становилось все меньше, и о том, чтобы кормить Киску из их ограниченного запаса мясных консервов, конечно, не могло быть и речи.

- Тебе придется покинуть нас и вернуться к своим друзьям, кем бы они ни были, Киска, - сказал Джек тем утром. - Мы ценим твое общество и все такое прочее, и нам будет жаль выставлять тебя за дверь; но, если ты не умеешь хрустеть мясными консервами и воображать, будто это мозговые косточки, я совершенно не вижу, откуда для тебя взять другое блюдо.

Поняла пума эту речь или нет, но она определенно решила вопрос по-своему, и очень быстро.

- Завтра ты снова отправишься в такого рода экспедицию, Киска, - заметил Джек. Она так и сделала, и принесла маленькую антилопу.

Это привело к дискуссии и множеству предположений о том, кому на самом деле может принадлежать Киска.

- Интересно, кому она принадлежит и хватились ли они ее? - сказал Джек. - И мне также интересно, много ли еще таких, как она, на горе? Если так, то почему мы не видели ни одну из остальных?

Однако, поскольку на эти вопросы нельзя было дать никакого ответа, не имело никакого смысла заниматься спекуляциями.

После того, как все запасы были распределены в соответствии с его планом, Монелла решил задержаться еще на один день, прежде чем отважиться показаться местным жителям; отчасти это было сделано для того, чтобы отдохнуть, а отчасти - чтобы дать им возможность изучить растения и скалы в каньоне. Большую часть дня он провел в охоте за диковинными травами и растениями; в то время как Джек и Элвуд, после того как прошло первое чувство удивления и удовольствия от разглядывания цветов, больше заинтересовались поисками признаков золота среди скал. Они обнаружили несомненные следы как золота, так и серебра, но в каком количестве те могли залегать, в то время невозможно было составить какое-либо представление.

Каждую ночь каньон освещался так же волшебно, как и в первый вечер; днем две птицы-арфистки посетили долину и оживили ее своей мечтательной музыкой. Путешественники также заметили двух или трех маленьких животных, но им не удалось хорошенько разглядеть их; Монелла особенно настаивал, чтобы они ни во что не стреляли.

Рыбы там было предостаточно, а купание в прохладных, прозрачных заводях Голубой реки, как назвал ручей Джек, было желанной роскошью.

Наконец, завершив все свои приготовления, все трое утром на третий день после отъезда индейцев отправились знакомиться с таинственными обитателями Золотого города.

Они отправились в путь на рассвете, взяв с собой ровно столько вещей, сколько было необходимо, тяжело нагруженные запасными боеприпасами, а также винчестерами и револьверами и взяв одно дополнительное ружье - охотничью двустволку. После полуденного отдыха в пещере, находившейся примерно на полпути вверх, они, как и прежде, достигли вершины с наступлением темноты.

Они убедили себя, что странный город все еще находится на том же месте - не растворился в воздухе, словно призрачное творение демонов горы. Затем они улеглись спать, и всю ночь их никто не беспокоил.

Когда они проснулись на рассвете, то обнаружили, что пума исчезла.

- Киска нас бросила, - сказал Джек. - Она знала, что дом близко, и, как я подозреваю, предпочла провести ночь на кухне у камина, как респектабельная полосатая кошка, а не здесь; и винить ее в этом не стоит. Я не удивлюсь, если мы случайно столкнемся с ней, когда она будет в компании своих друзей, и увидим, как она проходит мимо нас, задрав нос, будто совсем не знает. Вот увидите, она нас не узнает! Я полагаю, ее изгнали бы ее сородичи, если бы им стало известно, что она отсутствовала целую неделю, развлекаясь с компанией бездомных бродяг вроде нас.

XI. УЛАМА, ПРИНЦЕССА МАНОА

Утро выдалось погожим, солнце взошло с таким великолепием, какое не часто увидишь даже в этой стране чудесных восходов. Когда Леонард посмотрел на небо над головой, с его глубоким сапфирово-голубым оттенком, испещренным хлопьями облаков, окрашенными в золотой, розовый и малиновый цвета, он подумал, что никогда не видел подобного эффекта. Но когда они тихо миновали узкую полосу леса и остановились под ее прикрытием, глядя вниз на чудесный золотой город, спящий у их ног, трое друзей хранили молчание и были почти околдованы. Сцена действительно была из тех, каким никакое описание не может воздать должного. Солнце стояло достаточно высоко, чтобы осветить сверкающие башни и купола; и они, и усыпанное блестками небо над головой отражались в зеркальных водах озера. За пределами и вокруг всего этого была дымка розовато-золотистого оттенка, придававшая центральной картине эффект виньетки. Начиная с верхних частей, наиболее отчетливо видимых на фоне розового тумана, различные здания становились менее материальными по мере того, как глаз следовал за их линиями вниз, пока мосты и набережные не стали казаться почти призрачными и нереальными, но странно прекрасными в своей воздушной легкости. Картина была так точно повторена в озере, что линию, отделяющую реальность от отражения, едва можно было бы различить; в то же время все казалось словно бы застывшим в красновато-золотистой дымке, подобно миражу. Прямо под ними скалистый отрог четко выделялся на фоне центральной сцены; пальмы и другие деревья, которыми он был увенчан, являли собой кружевной узор из перистой листвы, сквозь которую не было видно ничего, кроме золотистого тумана. Только эта часть казалась реальной; город с его башнями, высокими зданиями, мостами и озером казался слишком сказочным творением, чтобы действительно быть земной реальностью.

Было бы трудно определить, кто из троих, созерцавших это великолепное зрелище, больше всего испытал на себе его неуловимое влияние. Темплмор, несмотря на свою манеру брать с собой бинокль, через который можно все рассматривать и анализировать, на самом деле обладал, - как это нередко бывает с подобными персонажами, - глубоким скрытым чувством прекрасного, проявляющегося как в природе, так и в произведениях человека. Как инженер, он мог оценить редкое изящество и изысканные пропорции зданий, мостов, виадуков и других подобных сооружений гораздо лучше, чем менее тренированный ум Элвуда; и потом, у него была от природы щедрая и бескорыстная натура, и - он был влюблен. Человек с таким темпераментом не может смотреть на все, что очаровывает, что удовлетворяет чувства, не желая, чтобы любимый человек присутствовал при этом, чтобы разделить испытываемое удовольствие. И отсутствие этого дружеского общения обязательно должно вызывать грусть и тоску. В глубине души он был человеком, глубоко чувствующим эти эмоции; на самом деле, настолько чувствительным, что избегал демонстрировать их посторонним; таким образом, он наполовину неосознанно скрывал их под маской обыденности.

С другой стороны, юношеские порывы Элвуда во всех случаях проявлялись неконтролируемо. Он обладал в высшей степени богатым воображением и поэтическим складом ума; он не был влюблен, и, следовательно, смутным стремлениям его привязанностей пока не на что было опереться или, так сказать, сосредоточиться. Он был полон несформировавшихся надежд и бесформенных ожиданий. Прекрасное само по себе не приносило удовлетворения; оно было всего лишь ступенькой, заманчивым указанием на нечто еще более приятное, с чем еще предстоит встретиться за пределами, в неопределенном будущем. Таким образом, он всегда смотрел вперед, на горизонт, лежащий за пределами его понимания; в то время как надежды и стремления Темплмора, хотя они также были обращены к будущему, обрели в существе, завоевавшем его любовь, устойчивую, определенную цель в жизни. Нельзя сказать, что на последнего совершенно не повлиял тот дух авантюризма, который всегда в большей или меньшей степени движет молодыми людьми его возраста и характера; хотя в этом отношении на него могли повлиять несколько более практические соображения, чем на восторженного Элвуда. В сердцах этих двоих едва ли могло не зародиться какое-то чувство ликования и гордости от сознания того, что то, чего они достигли, скорее всего, принесет им достойную награду прямо или косвенно, - в виде славы, или богатства, или и того, и другого, - даже если к ним не примешивалась грязная, алчная жадность, или великодушные порывы, присущие молодости.

А Монелла? Какие чувства обуревали его, когда он молча обозревал прекрасный город, воплощавший в себе осуществление того, к чему он стремился столько лет? Он был стар, у него не было детей или других родственников (как он заявил), которыми он мог бы интересоваться. Славу, власть, богатство он презирал - так он дал понять двум своим спутникам. Ни один из мотивов, побуждавших двух молодых людей, казалось, не был применим в его случае; и все же для них был очевиден факт - был очевиден всегда, с тех пор, как они впервые встретились с ним, - что он был вдохновлен какой-то всепоглощающей идеей, ставшей, как выразился Темплмор, для него чем-то вроде религии; которая неустанно подталкивала его туда, где успех казался недостижимым, а трудности его предприятия непреодолимыми. Темплмор, стоявший рядом с Монеллой, не мог не задуматься об этом сейчас; точно так же он размышлял об этом, когда они впервые оказались, так сказать, внутри доселе недоступной горы. Но теперь, смешавшись с восхищенной оценкой Темплмором всех этих вещей, в его чувствах к Монелле появился новый элемент, который он мог определить для себя как благоговение. Ему захотелось чуть ли не снять шляпу и почтительно отдать честь неукротимому, высокому духу, который привел их к успеху там, где успех казался всего лишь ложной, неосуществимой, бессмысленной мечтой.

Но Монелла, казалось, не замечал всех этих мыслей. Он взирал на открывшуюся перед ним сцену с выражением глубокой и простой радости на лице. Его высокая, властная фигура никогда прежде не казалась двум его спутникам такой исполненной достоинства и скрытой силы, как в этот момент; а в его глазах, когда он с улыбкой встретился с ними взглядом, были доброта, благожелательность, даже великодушие, которые, казалось, наполняли их чувством уважения, которое росло в них, заставляло их удивляться, что они когда-либо осмеливались относиться к такому человеку как к одному из них. Это странное чувство овладело ими обоими; они оба испытывали его, хотя каждый думал, что ощущает его только он один. Впоследствии они выяснили это, сравнив записи; и все же, в дальнейшем, они дожили до понимания того, что эта смутная идея была чем-то большим, чем фантазия; это был инстинкт, выросший из основательной, хотя и неизвестной тогда причины. Это означало, что их пути разошлись, поскольку между ними и тем, кто до сих пор был их товарищем слишком сильно начало сказываться различие.

Некоторое время они продолжали с нарастающей силой эмоций смотреть на чудесный город. Залитый светом восходящего солнца, он постепенно становился все более осязаемым, а его величественные здания постепенно приобретали все большую солидность и реальность. Их изящные очертания и пропорции, их удивительная архитектура и смелое исполнение, новизна и оригинальность, очевидные повсюду, поразили Темплмора точно так же, как они восхитили и удовлетворили поэтический пыл Элвуда. Вскоре Темплмор повернулся к Монелле.

- Никогда не видел ничего подобного этим сооружениям, - воскликнул он, - ни в тех местах, которые я посетил, ни на изображениях самых знаменитых городов мира. Несомненно, этот народ должен быть нацией архитекторов!

- Ты говоришь правду, мой друг, - ответил Монелла. - Я объездил весь мир и нигде не видел ничего подобного. Но, как я уже говорил вам раньше - как я предупреждал вас, я ожидал, что так и будет, - мы видим перед собой главный город древнего народа; расы настолько древней, что древнейшие египетские летописи, о которых известно миру, относятся к народам, временам и вещам, которые являются всего лишь вчерашним днем по сравнению с тем отдаленным периодом, к которому эти люди могут отнести свою историю. Так написано в моих пергаментах.

- Действительно ли то, что мы видим блестящим повсюду, золото - даже на шпилях и крышах? - спросил Элвуд.

- Не могу сказать; но это вполне может быть так, ибо мои пергаменты утверждают, что золото - самый распространенный металл в этих горах. Они говорят, что жители использовали его для обычных целей, как другие народы используют железо; и что на самом деле железо и сталь гораздо менее распространены, чем золото и серебро. Но я думаю, нам пора начать спускаться по склону, чтобы провести разведку.

План, составленный Монеллой, состоял в том, чтобы, спрятав в лесу на вершине несколько походных принадлежностей, которые принесли с собой, спуститься к городу через заросли деревьев, держась в пределах их укрытия, пока не дойдут до места, где деревья заканчивались; таким образом, они могли оставаться некоторое время скрытыми и посмотреть, что за люди здесь живут, выйдя и заявив о своем присутствии только тогда, когда увидят кого-нибудь, кого можно было бы принять за человека с положением или авторитетом.

Следуя этому плану, все трое двинулись дальше через рощи и плантации деревьев, приносящих сочные, соблазнительные плоды совершенно неизвестного им вида. Везде они видели также чудесные цветы и множество странных и любопытных птиц; среди них была птица-арфа, чье чарующее пение время от времени долетало до их ушей. В должное время они добрались до самой дальней и нижней группы деревьев и здесь были вынуждены остановиться. До сих пор они никого не видели, но было еще раннее утро.

Заросли, в укрытии которых они сейчас стояли, находились на холме, недалеко от озера. Глядя на его бирюзово-голубые воды, они теперь разглядели то, что так озадачивало их раньше. По его поверхности двигалось множество белых лебедей гигантских размеров; и именно они, как они впоследствии установили, тянули лодки, скользившие здесь и там без парусов и весел. Они видели этих огромных лебедей в свои бинокли, но приняли их за фигуры, выполненные в такой форме, посчитав их слишком большими, чтобы быть живыми существами.

Внезапно Элвуд схватил Темплмора за руку и указал на кого-то, - по-видимому, юную девушку, - идущую вдоль берега озера в их направлении. Она прошла несколько сотен ярдов, а затем остановилась, мечтательно глядя поверх озера на возвышающиеся роскошные здания на противоположном берегу.

- Великие небеса! - шепотом воскликнул Элвуд. - Лицо, фигура, то самое платье, которые я так часто видел в своих снах! Возможно ли это? Я не сплю, или это тоже всего лишь видение, от которого я мало-помалу проснусь?

Монелла положил руку ему на плечо в знак того, чтобы он замолчал, и указал на другие фигуры, приближающиеся с той же стороны. Все они, казалось, вышли из огромного нагромождения зданий у кромки воды примерно в полумиле отсюда. Они были частично скрыты группами колышущихся пальм и других деревьев, скрывавших от посторонних глаз входы в город.

Вновь прибывшими были высокий красивый мужчина с темной кожей, богато одетый, и примерно два десятка человек, по-видимому, охрана или эскорт. Они несли копья, сверкавшие на солнце, как и их начищенные щиты и шлемы. Все это, казалось, было сделано из золота; они были одеты в короткие черные туники и сандалии. Все остановились, - по знаку того, кто, по-видимому, был их господином, - в то время как сам он направился к девушке. Как раз в этот момент она обернулась и заметила его. Издав резкий крик, выражавший удивление и страх, она быстро зашагала вверх по склону к тому месту, где прятались трое путешественников.

Мужчина последовал за ней и настиг ее, когда она была примерно в ста пятидесяти ярдах от опушки леса. Он схватил ее за запястье; но она, вырвавшись, повернулась к нему лицом, глядя на него с гордым презрением, в котором, однако, был ясно - слишком ясно - написан страх.

Теперь, когда они были ближе, скрытые свидетели могли довольно отчетливо различать через свои бинокли черты лиц этих двоих, которые стояли лицом друг к другу, не произнося ни слова в течение целой минуты.

Что касается девушки, то она и в самом деле была воплощением красоты. С кожей, такой же белой и светлой, как у самой утонченной англичанки, блестящими золотистыми волосами, большими серо-голубыми глазами чарующей красоты, совершенным овалом лица и фигурой, воплощающей грацию, она больше походила на создание из видения, чем на земное существо из плоти и крови. Она была не совсем высокой, но все же довольно высокого роста для женщины. Ее платье, казалось, было сшито из шелка; оно было роскошным на вид, но спокойного цвета и струящегося покроя. На ней были золотые украшения, украшенные сверкающими драгоценными камнями, а ее волосы, свободно ниспадающие на плечи, были перехвачены широким золотым обручем на голове и коротко подстрижены надо лбом. На ее лице было выражение изысканной нежности - хотя теперь к нему примешивались иные эмоции. Четко очерченные, полные губы презрительно скривились, хотя в то же время в глазах читался страх, как у загнанного зайца. Она робко огляделась по сторонам, словно ища помощи; но не было видно ни души, кроме тех, кто сопровождал человека, которого она боялась, но от них, очевидно, она не могла ожидать никакой помощи.

Что касается самого этого человека, то он, как уже сказано, был высокого роста и красив; но красота его не отличалась располагающим характером. Его смуглое лицо выражало высокомерие и жестокость; в его улыбке была холодная, смертельная угроза; его надменные черты были нахмурены, а темные глаза буквально пылали страстью. На голове у него была корона необычного вида вместо шлема или другого убора. Его туника была из черного материала - по-видимому, шелка - с большой звездой, вышитой золотом на груди. Талию его охватывал золотой пояс, а на боку висели короткий меч и кинжал. Его волосы, окладистая борода и кустистые брови были черными как смоль; насколько можно было судить, на вид ему было около тридцати пяти лет. Туника имела короткие рукава и низкий вырез, открывавший его шею, на которой висело что-то вроде ожерелья; на его обнаженных руках были браслеты, и во всех этих украшениях вспыхивали, когда он двигался, сверкающие драгоценные камни большого размера и удивительного блеска.

Между ними завязалась жаркая дискуссия или спор, хотя те, кто находился в лесу, были слишком далеко, чтобы понять его смысл. Мужчина снова и снова угрожающе надвигался на девушку, которая отступала вверх по склону, каждый раз поворачиваясь лицом к своему противнику.

Внезапно мужчина, казалось, поддался приступу ярости; жестом, убийственный смысл которого невозможно было не понять, он выхватил из ножен свой кинжал и попытался схватить девушку; но она, ускользнув от него, повернулась и побежала дальше вверх по склону. Мужчина последовал за ней и, поравнявшись с ней, схватил ее за запястье и поднял руку, в которой был кинжал.

В этот момент Монелла вышел из леса и громко окликнул нападавшего, одновременно предупреждающе подняв руку; но Элвуд с револьвером в руке бросился вперед и поднял оружие в тот момент, когда лезвие было занесено в воздух и готово опуститься в грудь девушки, которая упала на колени. Он подоспел как раз вовремя, потому что оружие уже начало свое роковое движение вниз, когда раздался выстрел; рука убийцы дернулась, отбросив кинжал на расстояние нескольких ярдов, а сам мужчина упал навзничь с пулей в сердце.

Элвуд поспешил на помощь девушке, которая покачнулась, словно собираясь упасть в обморок; но вид незнакомцев, казалось, привел ее в чувство, потому что она поднялась на ноги и стояла, глядя на них с удивлением и явным сомнением. Затем она перевела взгляд на мертвеца и содрогнулась при мысли о смерти, которой она чудом избежала. Взглянув еще раз на троих, теперь стоявших группой на небольшом расстоянии от нее, - поскольку Элвуд отступил назад, увидев, что она поднимается на ноги, - она выпрямилась с очаровательным достоинством и грацией и, к удивлению двух молодых людей, спросила на языке, которому Монелла. учил их:

- Кто вы такие?

Слова были достаточно разборчивы. Интонация, акцент или точное произношение, возможно, немного отличались от тех, что были у Монеллы, но слова звучали достаточно отчетливо.

- Кто вы такие?

Монелла сделал шаг или два в ее сторону. Его величественная фигура, казалось, обретала достоинство по мере того, как он устремлял на нее свой пристальный взгляд; и, взглянув ему в лицо, она едва ли могла не прочесть истинного значения взгляда, который встретила. Она почувствовала его необычайное очарование и поддалась его влиянию, как и многие другие до этого. Ее уверенность сразу передалась ему, и ее взгляд, который в этот момент был гордым и недоверчивым, смягчился, превратившись в выражение дружеского интереса. Она склонила голову, словно в невольном уважении, - уважении, которое послушный ребенок мог бы проявить к родителям, - и заговорила снова; на этот раз изменив форму своего вопроса:

- Отец мой, откуда вы пришли?

- Мы чужестранцы, дочь моя, - ответил Монелла. - Мы прибыли сюда с мирными и дружественными намерениями, но судьба распорядилась так, что наше прибытие ознаменовалось пролитием крови. И все же, хотя в некотором смысле глубоко сожалею об этом, я не могу притворяться, что сожалею, если, как я вижу основания полагать, это спасло вашу молодую жизнь.

- Воистину так, и я благодарю вас; и король, мой отец, тоже поблагодарит вас; хотя я не знаю, каким чудом это было совершено, и каким чудом вы оказались здесь, вы, владеющий молнией и громом, кто хранит жизни людей в пустотах своих рук, и все же говорите на нашем языке.

- У нас будет достаточно времени, чтобы объяснить это, дитя мое, - таков был ответ Монеллы. - На данный момент мы хотим знать, что собираются делать те люди. Их намерения вряд ли можно назвать дружественными.

Это относилось к небольшой группе охранников или солдат, к которым обращался с речью тот, кто, по-видимому, был их офицером, и который, закончив свою речь, выстроил их в шеренгу, как для нападения на незнакомцев.

Девушка обернулась и посмотрела на них, и при этом ее лицо побледнело.

- Увы! - воскликнула она. - Я совсем забыла о них. Это особые солдаты Зелуса, которого вы убили; и их офицер постарается доставить вас всех к отцу Зелуса, ужасному первосвященнику. Его месть будет жестокой и ужасной, если вы попадете в его власть; но, если бы мы только могли вернуться во дворец моего отца, вы были бы в безопасности; ибо он защитил бы вас ради меня - ради того, что вы сделали сегодня для меня. Но увы! Как такое может быть? Их много, а вас всего трое. У вас нет даже мечей или копий - если, конечно, вы не сможете справиться с ними так, как справились с этим человеком.

- Не бойся за нас, дочь моя. Мы действительно можем справиться с ними таким же образом, если, к сожалению, возникнет такая необходимость. Но мы не стремимся к этому; мы пришли сюда, как я уже говорил, с мирными намерениями, и у нас нет желания оповещать о нашем прибытии дальнейшим кровопролитием. Не можешь ли ты сама поговорить с этими глупыми людьми и предупредить их, чтобы они не бросались навстречу смерти? Скажи им, что мы могущественны и что, по твоим собственным словам, их жизни находятся в наших руках. Если они захотят уйти с миром, то смогут сделать это и унести с собой тело своего господина; но, если они осмелятся приблизиться с враждебными намерениями, тогда они падут перед нами, не успев сделать и дюжины шагов, пораженные подобно тому, как людей поражает молния. Скажи им это и убеди их быть дружелюбными, ибо мы не из тех, кто получает удовольствие от убийства. Для нас убивать легко, но отвратительно.

Девушка слушала это с возрастающим удивлением. Она рассматривала винтовки (теперь их держали в руках все трое) с любопытством, которое и не пыталась скрыть. Она приняла их за какие-то волшебные палочки.

- Я исполню ваше желание, - сказала она, - но сомневаюсь, что в моих силах остановить их, потому что они - люди, привыкшие действовать по собственной воле, и теперь они хотят лишить вас жизни в отместку за смерть этого человека. На самом деле, они хорошо знают, что пойдут навстречу собственной смерти, если вернутся к Кориону, верховному жрецу, и не приведут с собой тех, кто убил его сына.

Она повернулась, собираясь идти к солдатам, которые теперь стояли в две шеренги, держа копья наготове, ожидая команды.

- Подожди, - сказал Монелла. - Если они прислушаются к твоим словам, то захотят прийти сюда, чтобы забрать тело своего господина. Мы хотим, чтобы они это сделали; но было бы лучше, если бы мы не встречались, потому что я им не доверяю, а они могли бы замыслить предательство. Смотри!

Он снял свое лассо со своего пояса, и положил его по прямой линии на землю примерно в двадцати футах от мертвого тела.

- Мы отойдем к лесу, и пусть они знают, что не должны пересекать эту линию или прикасаться к этому шнуру. Если кто-нибудь сделает это, то непременно умрет здесь и сейчас. Однако пусть они не думают, что мы отступаем от страха из-за их численности. Берегись, дочь моя, как бы они не схватили тебя. Держись достаточно близко, чтобы воспользоваться нашей защитой; но не становись между нами и ими, чтобы молния не поразила тебя. Однажды запущенная, она направляется прямо к своей цели и уничтожает всех, кого встречает на своем пути.

- Я понимаю, - ответила она. - Но вам не нужно бояться за меня. Их господин осмелился сегодня на большее, чем когда-либо прежде; но никто из них не поднял бы руку на Уламу, дочь их короля.

- Тогда, - сказал Монелла, - если ты в этом уверена, не приближайся к ним, а отойди на тридцать-сорок ярдов вправо и попроси их подойти достаточно близко, чтобы ты могла обратиться к ним оттуда. В остальном - положись на нас.

И, сделав знак своим спутникам, он медленно пошел вверх по склону к лесу, который они покинули всего несколько минут назад.

XII. СТЫЧКА

Слова, произнесенные обеими сторонами в этом разговоре, двое молодых людей восприняли спокойно, слушая молча и не предпринимая попыток присоединиться к дискуссии. На обратном пути к лесу Элвуд сначала был очень задумчив; затем он повернулся к Монелле и взволнованно сказал:

- Откуда мы знаем, что она в безопасности? И что скажет нам ее отец, король, если с ней что-нибудь случится? Мне кажется, мы поступаем странно, оставляя ее в таком положении.

- Терпение, сын мой, - спокойно ответил Монелла. - Мы должны избежать пролития крови, если это возможно. Мы пришли сюда, как я уже сказал, с мирными намерениями. Если нам навязывают насильственные действия в целях самообороны, давайте сохраним, по крайней мере, нашу совесть чистой; давайте будем в состоянии доказать, что они были нам навязаны. Пусть о нас не говорят, что мы пришли в чужую страну для того, чтобы сеять раздор, рознь и устроить в ней войну; и все это не по какой-либо иной причине, кроме удовлетворения собственного духа авантюризма.

- Но, - сказал Элвуд, - мы не вносили раздоров и розни. Достаточно ясно, что свершилось бы ужасное убийство, если бы мы не оказались здесь, чтобы предотвратить его. Конечно, никто не может обвинить нас в развязывании кровопролития; а что касается остального, то чего стоят жизни двух или трех таких негодяев, как эти, печально известные мирмидонцы, - если мы можем верить тому, что слышали, - кровожадного жреца; чего стоят жизни двух или трех таких ничтожеств по сравнению с безопасностью этой нежной, доверчивой девушки, которую мы сейчас оставляем почти на их милость? На мой взгляд, это один из тех случаев, когда нападение является лучшей защитой. Они довольно ясно демонстрируют свои намерения; давайте предвосхитим их, выстрелив в одного или двух. Это напугает остальных и остановит дальнейшие враждебные действия; более того, помешает им приблизиться к этой юной леди, или принцессе, как я полагаю, какова она есть на самом деле.

- Должен сказать, что скорее согласен с Леонардом, - произнес Темплмор. - Я достаточно ясно вижу, что нам предстоит драка, и нам придется убить двоих или троих. Почему бы не сделать это прямо сейчас? Если, как она говорит, они привыкли делать все, что им заблагорассудится, и если увиденное нами только что является образцом их поведения, то следует забыть о жалости к ним. И, кроме того, разве это хорошая тактика, Монелла? Атаковать первыми - значит, несомненно, напугать их; но если они бросятся в атаку, совершенно не зная о мощи наших винтовок, не могут ли они, некоторые из них, добраться до нас? Тогда нам предстоял бы рукопашный бой, где их было бы четверо или пятеро против одного.

Монелла провел рукой по лицу и ответил почти печально.

- Есть время для того, чтобы идти в атаку, и время для того, чтобы подождать. Если случится первое, ни один мужчина никогда не увидит, как я уклоняюсь от этого. Но вы знаете, было сказано, что пролитие крови подобно пролитию воды, и что тот, кто начнет это, проклят. Если эти люди начнут это, мы не отступим; но, по крайней мере, у нас будет чистая совесть. А теперь послушайте мой план. Мы не должны заходить в лес, иначе они подумают, будто мы сбежали. Если они пересекут линию, которую я обозначил, пусть каждый возьмет человека, стоящего напротив него в ряду, и уложит его. Затем, если они все еще будут двигаться дальше, стреляйте еще раз и отступайте в укрытие леса. Если они последуют за нами, вы знаете, что делать; ваших револьверов будет достаточно.

Тем временем Улама, как она себя назвала, обратилась к солдатам. Их старший подошел, чтобы поговорить с ней, и они обменялись сердитыми репликами, которых те, кто стоял на опушке леса с винтовками наизготовку, слышать не могли. Но когда, наконец, она многозначительно покачала головой и направилась к ним, Джек Темплмор стиснул зубы и сказал:

- Я же вам говорил! Я знал, что дело закончится дракой! С таким же успехом мы могли бы начать ее сами, а не позволять им думать, будто мы боимся.

- Еще есть шанс, - ответил Монелла. - Они могут колебаться, переходить ли черту, которую я установил. В любом случае, все, что мы сейчас можем сделать, - это подождать и посмотреть.

Когда Улама подошла к ним, он сделал ей знак отойти в сторону, с линии огня.

Старший вернулся к своим людям, и после короткого совещания с тем, кто, по-видимому, был следующим по старшинству, две шеренги двинулись медленной, размеренной поступью хорошо дисциплинированного войска вверх по склону. Добравшись до мертвого тела, они остановились, пока два офицера осматривали его. Они не поняли, как был убит их предводитель; не понимали они этого и сейчас. Они слышали выстрел из пистолета и видели, как упал их господин, но выстрел не был громким; и поскольку Элвуд в это время выбежал вперед, насколько они могли видеть (Улама находилась между ними), он мог метнуть копье в Зелуса. Однако звук выстрела озадачил их и удержал от того, чтобы немедленно броситься на помощь своему предводителю. В целом они не понимали, что произошло. Одежда их противников свидетельствовала о том, что они были чужестранцами. Они казались безоружными, но все же убили их страшного хозяина на глазах у его охраны. Это доказывало сознательную силу; и им не следовало совершать поспешных поступков. Примерно таким образом, вероятно, рассуждали оба офицера.

Если это было так, то осмотр мертвого тела мог только усилить их неуверенность, поскольку они обнаружили рану, причину которой совершенно не могли объяснить. Это не был удар копьем, это не была рана от меча или кинжала. Тщательный осмотр, в сущности, не принес им никакого просветления; но вид мертвого тела их господина и крови привел в ярость как офицеров, так и солдат, послышался ропот и крики о мести. Они, вероятно, тоже подумали о том, что сказала Улама - если они вернутся с мертвым телом своего господина и без убийцы, то им придется расстаться со своими собственными жизнями. И все это время незнакомцы спокойно стояли, наблюдая за ними, следя за их движениями, но не предполагая ни отступить, ни напасть на них.

После некоторого дальнейшего совещания тот, кто, по-видимому, командовал, повернулся туда, где стояли трое незнакомцев; бросив меч, он шагнул вперед и вытянул обе руки в знак того, что желает переговоров.

Вслед за этим Монелла тоже сделал несколько шагов вперед, затем остановился, ожидая, пока тот обратится к нему.

- Кто ты такой? Откуда ты? Почему вы вторгаетесь на нашу землю таким образом, убив одного из величайших людей в стране? - спросил начальник стражи.

- Ответы на твои первые вопросы предназначены только для ушей вашего короля, - ответил Монелла. - Что касается последнего, то мы пришли с миром, но вмешались, чтобы спасти девушку от смерти.

Лицо собеседника выразило злобную усмешку, и он ответил:

- У нас не принято, чтобы мужчины жертвовали своей жизнью ради женщин. За то, что вы сделали, вы можете поплатиться вашими жизнями. И все же, - дипломатично добавил он, - я не судья и не палач - если только вы не будете оказывать сопротивление. Поэтому, если вы сдадитесь как мирные люди, - как вы и сами утверждаете, - и пойдете со мной, чтобы рассказать свою историю моему хозяину, я обещаю вам хорошее обращение, пока вы будете находиться под моей охраной.

Монелла покачал головой.

- Ты слышал мой ответ, - сказал он. - Мы ищем вашего короля. Мы не нуждаемся ни в чьей охране. И, - продолжил он более громким голосом, - поскольку ты, мой друг, смеешь высмеивать нас за то, что мы принимаем сторону женщин, знай, что в стране, откуда мы родом, не привыкли стоять спокойно и смотреть, как убивают женщин. Что вы за люди, осмеливающиеся открыто провозглашать столь гнусное учение? Солдаты Верховного жреца? Хранители религии, которая учит подобным вещам? Срок, который должен быть отпущен такому существу, которому вы служите, становится все короче. Его могущество ослабевает, его дни уже сочтены. - Он поднял руку и протянул ее к тому, к кому обращался; затем с нарастающей силой и даже страстью, пока не стал похож на вдохновенного пророка древности, громогласно обличающего злодеев, продолжил. - Мы пришли сюда по доброй воле и с миром; мы можем остаться иссушающим бичом для вас и для того, кого ты зовешь своим хозяином. Внемли моим словам и прими их как предупреждение! Должен быть - и будет - положен конец таким деяниям, которые, как мы видели сегодня, пытался совершить - в чем вам не стыдно признаться - любимый сын вашего первосвященника. Прочь с глаз моих, пока презрение и гнев не одолели меня! Мне стоит только пошевелить пальцем, и ты упадешь замертво у меня на глазах!

Впервые за все время, что они его знали, Темплмор и Элвуд увидели, что их лидер, обычно такой спокойный и уравновешенный, охвачен страстью, почти неконтролируемой. Они удивленно посмотрели друг на друга; ибо если поначалу испытывали почти неприятие его невозмутимости и опасались, что ему не хватает суровости, чтобы обращаться с теми, против кого они выступали, то теперь думали только о том, как обуздать его внезапную и неожиданную страсть, чтобы она не разгорелась еще больше, чем это было необходимо.

Но огонь гнева Монеллы угас так же внезапно, как и разгорелся.

- Ты слышал, - продолжал он холодно и презрительно, обращаясь к командиру враждебной группы. - Я предупредил тебя. Я сохраняю тебе жизнь, чтобы дать время исправиться.

Но это презрительное обращение, вместо желаемого эффекта, казалось, вызвало ярость собеседника.

- Не думай напугать меня пустыми угрозами и тщеславным хвастовством, - ответил он. - Я призываю вас сдаться и пойти со мной. Если нет, и нам придется убить вас, стремясь принудить к повиновению, в этом будете повинны только вы сами.

- А я говорю, что предупредил тебя, - спокойно ответил Монелла. Он наклонился и поднял камень, затем бросил его на расстояние трех или четырех футов от веревки, которая лежала между ними.

- Если, - сказал он, - ты пересечешь эту веревку хотя бы только до того камня, ты умрешь.

Тот мгновенно принял вызов. Он отступил назад за своим мечом, затем смело двинулся вперед, а Монелла тем временем вернулся к своим товарищам; но в тот момент, когда начальник стражи пересек веревку, раздался выстрел из винтовки Монеллы, и глупый солдат упал ничком на траву.

Затем из рядов вырвался высокий воин и, размахивая копьем, бросился к роковому шнуру; за ним последовал отважный товарищ; но, как только они переступили черту, оба упали на землю. Остальные повернулись и убежали; все, кроме второго офицера, который остался, не наступая и не отступая. Он по очереди посмотрел сначала на своих убегающих людей, затем на мертвые тела, лежащие вокруг него, и, наконец, на Монеллу и его спутников.

Монелла выступил вперед и обратился к нему.

- Почему ты стоишь в нерешительности, друг? Ты колеблешься, сражаться тебе или бежать?

Второй офицер был симпатичным молодым человеком с приятными чертами лица. Твердым взглядом он посмотрел Монелле в лицо и ответил:

- Я не трус, чтобы убегать, и не дурак, чтобы бросаться навстречу удару молнии. Кем бы вы ни были, совершенно очевидно, что мы бессильны против вас. Но на самом деле, - продолжал он с чем-то похожим на вздох, - когда я услышал твои слова, у меня не хватило духу вступить в схватку с тобой, это правда.

- Мне очень приятно слышать это от тебя, друг, - сказал Монелла, кладя руку ему на плечо. - Ты видел, что в наших силах сделать. Я призываю тебя быть свидетелем в присутствии вашего короля, - всего вашего народа, - что мы не прибегали к силе до тех пор, пока все другие средства не потерпели неудачу.

- Я с радостью это сделаю, - ответил офицер, склонив голову в вежливом приветствии. - Немногие были бы столь настойчивы в своем милосердном намерении. Что касается меня, то я знаю свою судьбу, если вернусь к своему господину; поэтому, если вы примете мою службу, я с радостью присоединюсь к вам. Если нужно сражаться и умереть, то лучше сделать это на службе у такого вождя, как ты, чем у того, кому я недавно служил, - и он, казалось, содрогнулся, сказав это.

Как раз в этот момент к ним присоединилась девушка, и он почтительно приветствовал ее. Она посмотрела на него печальными глазами.

- И это Эргалон, - сказала она, - мог сегодня стоять в стороне и смотреть, как негодяй поднимает руку, чтобы убить дочь своего короля, и не сделать ни шага, чтобы помешать ему? Неужели Эргалон действительно пал так низко?

Слова были произнесены скорее с болезненным удивлением, чем с гневом, и в нежном взгляде, который она обратила на него, не было ничего, кроме мягкого упрека. Но это, казалось, ранило его в самое сердце, в то время как никакие слова обвинения, возможно, не смогли бы тронуть его. Он опустился на одно колено и склонил голову.

- Увы! Принцесса, - воскликнул он, - я вполне заслуживаю вашего презрения, но разве вы не знаете, что против моей воли меня заставили поступить на эту службу. Хорошо знаю, что просить прощения было бы бесполезно - король никогда не простит меня, если это дойдет до его ушей; Корион и подавно. И все же мне все равно, лишь бы вы даровали мне свое прощение. Если эти чужеземцы - ваши друзья, позвольте мне служить вам, служа им; и, если это служение продлится даже до смерти, мне будет приятно, если вы скажете обо мне, что Эргалон выполнил свой долг и искупил свою вину в ваших глазах.

- Да будет так, Эргалон, - ответила Улама; ее голос и манеры были наполнены милой грацией, совершенно покорившей троих чужеземцев. Затем, повернувшись к Монелле, она продолжила. - Отец мой, я многим обязана вам за то, что вы сделали сегодня. В будущем я постараюсь в какой-то мере отплатить вам тем же. Вам понадобятся друзья - примите от Эргалона эту предлагаемую услугу. Я уверена, после того, что произошло, вы можете доверять ему - даже до самой смерти. Я не знаю, кто вы, бессмертные ли, или существа, подобные мне по природе, столь своевременно посланные Великим Духом мне на помощь. Но я знаю одно, что могу доверять вам; что вы стали моими друзьями, и отныне вы ими будете.

Было бы трудно передать представление о той удивительной смеси простой мягкости и королевского достоинства, с которой были произнесены эти слова. Кроме того, было бы трудно сказать, кто из ее слушателей был впечатлен больше всего. Она владела искусством завоевывать сердца, не намереваясь и не желая этого; и мало кто мог долго сопротивляться очарованию ее присутствия. Неудивительно, что Леонард Элвуд уже успел безудержно, беспомощно, безвозвратно влюбиться.

- А теперь, - закончила она, - я приглашаю вас в свой дом, где мой отец окажет вам радушный прием.

- А эти? - спросил Монелла, указывая на мертвые тела.

- Эргалон знает, что делать, - ответила она.

Но к этому времени небольшая толпа уже направлялась им навстречу. Те, кто составлял ее, были, как оказалось, главным образом ее служанками и прислужницами, а также шеренгой солдат - ее охраной. Они с любопытством посмотрели на незнакомцев, но по ее знаку почтительно пристроились позади маленькой компании.

- Несомненно, вы удивляетесь, - заметила она Элвуду и Монелле, между которыми шла, - как получилось, что со всеми этими людьми, которые должны были сопровождать и охранять меня, я оказалась этим утром одна. Если бы не этот шанс, мертвый Зелус так и не нашел бы возможности сделать то, что он сделал. Он, должно быть, следил за мной; возможно, слышал, что я иногда люблю улизнуть одна, чтобы немного прогуляться. Человек так устает от того, что его всегда окружают люди, - добавила она с почти детским своенравием. - Но это послужит мне уроком. В будущем я буду более осторожна.

Темплмор тем временем, идя позади остальных, каким-то образом оказался между Эргалоном и изящной маленькой девушкой, которую, как он впоследствии узнал, звали Зонелла. Она была близкой подругой Уламы и засыпала Эргалона вопросами о том, что произошло. Услышав шум стрельбы, они в тревоге выбежали из дворца; затем, не найдя принцессу, отправились на ее поиски. В ответ на ее расспросы Эргалон мрачно отослал ее к Темплмору, и после краткого знакомства между ними вскоре завязалась дружеская беседа, отчего Эргалон стал еще более мрачен.

В тот день Темплмору повезло, что у него уже была избранница прекрасного пола; иначе он неизбежно потерял бы свое сердце либо из-за прекрасной Уламы, либо из-за темноглазой, пленительной Зонеллы. Как бы то ни было, он был вынужден признать, что никогда не видел двух более очаровательных девушек - за исключением, конечно, Мод Кингсфорд. В этой оговорке - и только в ней - заключалось спасение его сердца. Но Эргалон этого не знал; и поскольку он долгое время страстно - но тщетно - добивался благосклонности Зонеллы, ему было не слишком приятно видеть, что она так быстро установила дружеские отношения с совершенно незнакомым человеком.

Но знакомство Темплмора с языком было настолько ограниченным, что его участие в разговоре состояло скорее в том, чтобы слушать, чем говорить; и его внимание было больше занято наблюдением за всем, что происходило вокруг него, чем изучением самой Зонеллы.

XIII. КОРОЛЕВСКОЕ ПРИВЕТСТВИЕ

Во время прогулки, которая теперь больше напоминала процессию, поскольку к ним присоединилось множество жителей, услышавших винтовочные выстрелы и вышедших из любопытства или тревоги, чтобы выяснить причину, Джек Темплмор заметил множество пум, которые, подобно собакам, сопровождали толпившихся вокруг них людей. В основном они были меньше той, которая следовала за ними с вершины горы вниз по каньону, хотя некоторые из них были равны ей по размеру. Но он тщетно искал хоть какой-нибудь признак узнавания со стороны какой-либо из них; и это действительно выглядело так, будто его собственное шутливое пророчество сбывалось.

Они подошли к огромному зданию, вздымавшему свои парящие стены и башни высоко в небо. Они прошли в его открытые ворота, казалось, сделанные из золота и железа, под аркой, высоко над их головами охватывавшей пространство между двумя высокими башнями из розовато-белого камня. Во внутреннем дворе было много солдат. Когда группа вошла, они, казалось, столпились в некотором замешательстве; но при виде Уламы и ее сопровождающих они быстро построились в шеренги, повинуясь хриплым командам, выкрикиваемым офицерами в великолепной синей форме и с развевающимися белыми плюмажами на шлемах.

Внутренний двор был достаточно велик, чтобы две или три сотни человек могли проводить учения и маршировать. В центре находился фонтан, выбрасывавший в воздух струю воды, которая, освежая прохладой, падала обратно в мраморный бассейн, из которого поднимались зеленые растения причудливой формы, приятно контрастировавшие с изысканной белизной каменной кладки. Тут и там стояли мраморные статуи, а между ними - большие вазы, наполненные цветущими растениями. Наверху, вокруг ограды, тянулась широкая галерея, и с нее несколько богато одетых людей смотрели вниз на незнакомцев, когда они вошли вместе с Уламой. Последняя, сделав знаки Монелле и двум его друзьям следовать за ней, проследовала сквозь ряды солдат и слуг, которые почтительно расступались перед ней, в помещение, снаружи которого остались все, кроме двух или трех человек, которых она специально пригласила сопровождать ее. Вокруг стояли скамьи, или диваны, и кушетки, покрытые богато расшитыми тканями; на них она велела сесть своим гостям, умоляя их подождать ее, пока она разыщет короля и попросит аудиенции.

Когда она ушла, внезапная тишина окутала тех, кого она оставила; тишина, которая была тем более заметной, что наступила после беспорядочного гомона и бряцания оружия, наполнивших двор при появлении незнакомцев.

Сцена, безусловно, была любопытной. Невзрачное, заляпанное дорожными пятнами платье новоприбывших странным образом контрастировало в своей простоте девятнадцатого века с тщательно продуманными, ярко раскрашенными одеждами Зонеллы и полудюжины членов свиты принцессы, вошедшими вместе с ней; с роскошными коврами и подушками повсюду вокруг; с великолепием окружения это больше напоминало пышную роскошь и тщательно продуманное убранство мавританской Альгамбры, чем то, чего можно было ожидать в этом изолированном городе облаков.

Монелла стоял, погруженный в свои мысли, склонив голову и скрестив руки на груди, его винтовка, которая в тот день принесла трем людям смерть, была прислонена к стене рядом с ним. Элвуд, чьи глаза следили за Уламой до тех пор, пока она не скрылась за внутренней дверью, тоже стоял, погруженный в задумчивость, не замечая ничего вокруг. Из всех троих только Джек Темплмор, казалось, живо реагировал на странность этой сцены. Его проницательные, пристальные глаза мысленно отмечали каждую линию архитектурных замыслов, как будто с целью впоследствии построить подобное сооружение по памяти; от здания они перешли к его мебели и украшениям, а оттуда, наконец, к одежде и внешнему виду свиты принцессы, которая стояла или сидела вокруг. Эргалон остался снаружи со многими другими.

Вскоре Темплмор тихо спросил Зонеллу, несколько удивив ее:

- Как называется этот город?

- Что? - воскликнула она. - Неужели ты не знаешь, что находишься в Маноа? Где еще, по-твоему, ты можешь находиться?

- Маноа! Хм. Полагаю, то же самое, что Эльдорадо, как его называли испанцы?

- Я ничего не знаю ни об этом, ни о том, кого ты подразумеваешь под "испанцами", - ответила она. - Подумать только, ты приходишь сюда и не знаешь названия этого места! Откуда ты взялся? Я жажду услышать об этом все. Все ли люди там белые, как ты и те, кто с тобой? Наши здешние учителя всегда учили нас, что в мире за пределами нашего острова, - по крайней мере, мы все еще так его называем, - живут только черные демоны; хотя, конечно, это больше не остров; он перестал быть таким много-много веков назад.

Но когда Джек попытался объяснить, то вскоре обнаружил, что слишком плохо знает язык. Он безнадежно запутался, его описания были совершенно невозможны, и, в конце концов, ему пришлось отказаться от этой попытки как безнадежной.

- Ты должна подождать, пока я получше выучу ваш язык, - сказал он со вздохом, - или же расспросить моих друзей, которые знают его гораздо лучше.

- Я буду ждать так терпеливо, как только смогу, пока ты сам мне не расскажешь, - ответила она, бросая на него лукавый взгляд. - Мне бы больше хотелось услышать это от вас. Я немного побаиваюсь твоего друга - старшего из них двоих. Он кажется таким гордым и исполненным достоинства.

Джек рассмеялся.

- Он каков угодно, только не таков. Он самый добросердечный и добродушный человек, какого я когда-либо знал. Сегодня он выглядит, пожалуй, серьезнее, чем обычно. Видишь ли, у нас было неприятное приключение, и мы еще не знаем, каковы могут быть его последствия.

- Я все равно думаю, что он гордый человек, обладающий достоинством, - повторила Зонелла. - Он мог бы быть великим вождем - королем, насколько можно судить по тому, что видишь. Он не принадлежит к той же расе, что и ты, - решительно продолжила она. - Он больше похож на одного из моих соплеменников. Твой младший друг тоже мало чем отличается от одного из наших людей, хотя я не вижу в нем такого сильного сходства, как в случае с первым.

Это странное предположение поразило Темплмора. Любопытно, что за последние полчаса ему несколько раз приходила в голову та же мысль, поскольку, по сути, представилась возможность сравнить лицо и фигуру Монеллы с теми, кого он видел. За исключением того, что он был выше всех остальных, во многих отношениях имелось очевидное сходство; и Джек начал размышлять об этом как о странном совпадении.

Он также был удивлен уверенностью, с какой молодая девушка заявила, что Монелла принадлежит к другой расе, отличной от его.

- Ты, должно быть, обладаешь необычайной проницательностью, - сказал он вскоре, - если так легко различаешь эти вещи. В моей стране юные леди не слишком утруждают себя...

Внезапно Зонелла положила руку ему на плечо и наклонилась вперед с серьезным выражением на лице.

- Кто этот человек? - спросила она. - Как его зовут и что привело его сюда, да еще в такое время? - Последнее, казалось, было сказано скорее самой себе, чем собеседнику.

- Его зовут Монелла, - ответил Джек. - Я не знаю другого имени; а что касается того, почему он здесь, то могу сказать тебе об этом не больше, чем о том, почему вы сами здесь находитесь. В некоторых вещах он придерживается только своего мнения и совершенно непостижим.

- Ах! - Зонелла произнесла это с глубоким вздохом. - Значит, хотя он твой друг и вы здесь вместе, ты на самом деле ничего о нем не знаешь. Ты это имеешь в виду?

- Ну, - медленно ответил Джек, - это довольно резкая формулировка, но... ну, я никогда раньше не думал об этом в таком свете... но... я действительно думаю, что ты почти попала в точку.

- Да! Вы с ним случайно встретились и договорились какое-то время путешествовать вместе. И ты, я полагаю, позволил ему привести тебя сюда, не потрудившись поинтересоваться его целями? - продолжала Зонелла, по-прежнему не сводя взгляда с Монеллы.

Джек широко открыл глаза.

- Должен сказать, у тебя очень прямолинейная манера излагать свои мысли, - рассмеялся он. - Но опять же, вынужден признать, что ты недалека от истины.

- А другой твой друг - что ты о нем знаешь?

- О, я знаю его с тех пор, как он был еще ребенком.

- И все же, - настаивала девушка, - он очень отличается от тебя. Ты уверен, что он принадлежит к той же расе, что и ты?

- Вполне, - смеясь, ответил Темплмор. - Мы оба принадлежим к нации, о которой, я полагаю, ты никогда не слышала, но могу тебя заверить, что она производит немалый шум во внешнем мире. Мы оба англичане.

Как раз в этот момент тяжелый занавес отдернулся, и вошла Улама, а с ней огромная пума, крупнее даже их подруги из каньона, а за ней и сама Киска!

- Ого! - воскликнула Зонелла. - Это же Неа, которая пропала несколько дней назад, - и она подозвала животное к себе. Велико же было ее удивление, когда она увидела, как та, коротко ответив на ее приветствие, повернулась к Джеку и двум его друзьям со всеми признаками узнавания и восторга.

- Да это же Киска, клянусь всем, что есть чудесного! - воскликнул Джек. - По крайней мере, это имя, которое ей дал я, - добавил он в качестве объяснения Зонелле.

- Значит, ты ее знаешь? Но как это может быть?

- Она жила с нами последнюю неделю, но прошлой ночью покинула нас, и мы недоумевали, куда она подевалась.

- Тогда это все объясняет. Мы и подумать не могли, что с ней стало.

И она начала упрекать животное за то, что оно покинуло свой дом и пару.

- Если бы Туо знал, что ты бродишь с незнакомыми людьми, Неа, я думаю, он бы пришел за тобой и увел обратно. - Затем, обращаясь к Темплмору. - Но как странно, что она так привязалась к тебе; должно быть, у тебя было какое-то сильное влечение к ней.

- Возможно, это был голод, - сказал Джек. - На самом деле, боюсь, она умирала с голоду. Но в конце концов ей стало противно то, что, я полагаю, она сочла нашей скупостью; она отправилась на охоту по собственному желанию; и тем, что она поймала, она предложила, с великолепным отсутствием эгоизма, поделиться с нами.

И он продолжил рассказывать, как впервые встретил животное; Элвуд, тем временем, рассказывал ту же историю Уламе; они узнали, что двух пум звали Туо и Неа.

Вскоре принцесса подала знак своим приближенным, и все они последовали за ней из покоев, оставив трех незнакомцев одних.

Первым заговорил Элвуд.

- Мы должны подождать, пока король не будет готов принять нас, - сказал он. - Интересно, какой он из себя и какой прием он нам окажет? Что скажете, Монелла?

Последний медленно повернулся и, казалось, очнулся от глубокой задумчивости.

- Я не знаю, что сказать, сын мой, но я полон боли из-за всего, что произошло сегодня. Мой разум подсказывает мне, что это станет причиной гражданской войны; и все же мы можем только попытаться сделать все, что в наших силах, а остальное предоставить силе высшей.

Прошло совсем немного времени, прежде чем занавес снова отдернулся, и вошел человек, который, по-видимому, был придворным сановником.

- Я пришел, - сказал он, - чтобы проводить вас к королю Драноа.

И, церемонно поклонившись, он жестом пригласил их следовать за ним.

Они прошли по множеству переходов, через галереи и большие залы, поднялись по широким лестницам, покрытым толстым мягким ковром, приглушавшим звук их шагов.

По пути они встретили множество людей в самых разных одеждах и самой разной внешности, рассматривавших новоприбывших с любопытством, но не вызывающе. Вскоре они подошли к тяжелой портьере перед дверным проемом, где стояло еще больше солдат и офицеров в блестящих доспехах. Занавес был отдернут, и они вошли в огромный зал, по бокам которого толпились люди, но вся центральная часть была пуста. Их провели по этому коридору и оставили стоять, а их проводник отошел в сторону.

Они оказались перед высоким балдахином, под которым на возвышении сидел мужчина, по-видимому, немного старше средних лет; у них почти не было сомнений, что это король. Это был человек приятной наружности; он казался крепким и энергичным, хотя в его темных волосах и бороде виднелись седые пряди. Черты его лица были правильными, взгляд твердым и внимательным; выражение его лица не было недобрым, но подбородок свидетельствовал о слабости, колеблющемся и непоследовательном характере. Он был одет в длинную развевающуюся мантию, крупные драгоценные камни сверкали на его груди и плечах, на поясе, опоясывавшем его талию, и на рукояти его короткого меча. На голове у него был простой обруч, который едва ли можно было назвать короной; это была золотая лента с драгоценными камнями в виде звезд. Улама сидела рядом с ним; на ней тоже был золотой обруч, в котором мягким сиянием поблескивала гроздь крупного жемчуга. Она сменила простое платье, в которое была одета, когда они впервые увидели ее, и теперь появилась в наряде, ослеплявшем своим богатством, но в то же время отличался изысканным вкусом и был хорошо подобран, чтобы выгодно подчеркнуть ее изящную фигуру.

У ее ног сидела Зонелла, вернее, полулежала, а вокруг столпились другие члены ее свиты. По другую сторону от короля стояли его министры и государственные служащие, а также его личная гвардия; по всему залу расположилось множество других лиц обоего пола, с любопытством и молча взиравших на незнакомцев.

Над балдахином красовалась огромная звезда, выкованная из чистого золота. Через равные промежутки можно было видеть статуи на пьедесталах, и, что самое любопытное, стены были украшены хорошо выполненными цветными фресками, изображающими батальные сцены.

Король встал и обратился к ним.

- Друзья, я не знаю, откуда вы пришли, что привело вас сюда и как вам удалось миновать лес черных демонов и попасть в нашу землю. При обычных обстоятельствах моим долгом было бы немедленно отослать вас прочь или даже заключить в тюрьму - возможно, случилось бы еще худшее. Но моя дочь сказала мне, что вы спасли ей жизнь - жизнь, которая вдвойне, втройне дорога мне, потому что она мой единственный ребенок. Если бы вы так вовремя не появились на сцене, та, кто является гордостью моего сердца, сейчас лежала бы в холодных объятиях смерти.

Он замолчал, охваченный эмоциями.

- Итак, - продолжил он вскоре, - мне это рассказали. Я также понимаю, что по какой-то странной случайности вы говорите на нашем языке и понимаете то, что я хотел бы сказать. Мы не знали, что за пределами нашей страны есть люди, такие же белые, как мы, и, самое главное, могут говорить на нашем языке. Но эти чудеса вы объясните потом, на досуге. Сейчас меня вдохновляет не любопытство, а благодарность за то, что вы вернули мне моего ребенка. Здесь нет никого, - его глаза обвели собравшихся, - кто не присоединится ко мне и не поблагодарит вас за то, что вы сделали. Что скажете, друзья? - обратился он к своему народу. - Вы слышали, в какой страшной опасности была моя дочь сегодня. Разве мы не должны оказать тем, кто спас ее, достойный прием?

При этих словах доселе молчавшая толпа разразилась одобрительными возгласами. Они приветствовали, они хлопали в ладоши; они размахивали знаменами, они поднимали свои копья и мечи ввысь; снова и снова раздавались крики, пока, казалось, и в самом деле не задрожали стены.

Когда движением руки тишина была восстановлена, король продолжил.

- Вы слышите! Все приветствуют вас, и я благодарю вас. Будьте уверены в моей защите, ведь вы пришли с миром. Но увы! Мне грустно говорить, что я не всемогущ. Есть причины предписывать вам быть осмотрительными в ваших передвижениях туда и обратно, всегда иметь при себе сопровождение, которое я вам предоставлю, и посещать только те места, которые они укажут. Сейчас не время и не место для дальнейших объяснений, да и не подобает мне сейчас слышать те удивительные вещи, которые, я не сомневаюсь, вы можете мне рассказать. Я только хочу, чтобы вы поняли, хотя я и обеспечу вам свою защиту и защиту тех, кто предан мне, вы не должны слишком на это надеяться; это может подвести вас, если вы не будете соблюдать условия и ограничения, которые я изложил; причину этого я объясню позже.

- Хотя мы и выражаем тебе нашу благодарность, о король, - ответил Монелла, - со своей стороны, можем заверить тебя, что мы способны защитить себя сами. Трусливые нападавшие на принцессу, твою дочь, пали перед нами, как мякина перед огнем. Мы могли бы, если бы захотели, уничтожить их всех, до последнего; но мы пощадили некоторых, чтобы они могли разнести эту историю по всему миру и предупредить других себе подобных, чтобы они не поднимали на нас руки. И все же я сожалею, что пришлось кого-то убить. Мы пришли с миром и доброй волей, а не для того, чтобы калечить и убивать или сеять тревогу и опустошение в твоей земле. И все же это было навязано нам.

- Так мне было сказано. Возможно, как вы говорите, вы сможете защитить себя; и далее мне было рассказано, что вы владеете молнией и громом и поражаете своих врагов, повергая их на землю прежде, чем они смогут добраться до вас. Несмотря на все это, если вы хотите жить с миром и избежать необходимости в дальнейшем применении ваших смертоносных способностей, примите охрану, которую я предлагаю. Если случится так, что они подведут вас, но вы сможете помочь себе сами - что ж, тем лучше.

- Ты хорошо сказал, о король. Пусть будет так, как ты сказал, - ответил Монелла.

На протяжении всей беседы король не сводил глаз с властной фигуры стоявшего перед ним человека не только с большим вниманием, но даже с тревогой. Действительно, Монелла, с его высоким ростом и прямой осанкой, благородно очерченными чертами лица, смелым, непоколебимым взглядом, был бы вполне подходящим претендентом на трон. И, возможно, эта мысль поразила короля, который снова заговорил.

- А теперь я хотел бы узнать твое имя и что привело тебя сюда.

- Меня зовут Монелла.

- Монелла! По звучанию это похоже на наш родной язык, - ответил король. - И какова цель твоего путешествия сюда?

- Это только для тебя, о король, - решительно ответил Монелла, вызвав тем самым удивление всех, включая короля. Затем, достав из-за пазухи запечатанный свиток пергамента, который принес с собой, он добавил. - Вот то, что частично все объяснит. - И он вручил документ королю.

Король развернул пергамент, но, едва прочитав первые слова, вздрогнул; затем, сосредоточившись, стал читать дальше. Вскоре, в явном волнении, он сошел с возвышения, положил руку на плечо собеседника и сказал дрожащим от волнения голосом:

- Я хочу поговорить с тобой наедине. Следуй за мной в мои личные покои.

И, не глядя ни направо, ни налево, он прошел по коридору, Монелла последовал за ним, толпа расступилась, давая им выход.

Не успели они уйти, как со всех сторон донесся сбивчивый ропот удивления и любопытства. Элвуд и Темплмор, застигнутые врасплох не меньше остальных, вопросительно посмотрели друг другу в лицо, но Зонелла скользнула в их сторону и тихо сказала Темплмору:

- Разве я не говорила, что твой друг необычный человек? Монелла! Разве это не похоже на мое имя, Зонелла? В тот момент, когда мой взгляд остановился на нем, я подумала: "Этот человек - великий человек, удивительный человек, и он один из нашего народа!"

XIV. ДАКЛА

Улама тоже встала со своего места и подошла к двум молодым людям.

- Ваш друг, - сказала она, - застал моего отца врасплох; иначе он велел бы вам сесть. Я также не знала, что он не мог принять вас раньше, иначе я послала бы к вам своих служанок с угощением. А теперь подойдите и сядьте рядом с нами, и я представлю вам своих друзей, которые могут стать вашими друзьями; тем временем Зонелла закажет фрукты и вино для вашего подкрепления. Скоро вас пригласят к нашему столу, но пока вам кое-что понадобится. Мы все так делаем, - добавила она, когда они попытались отказаться, - так что вы не будете бросаться в глаза, принимая здесь то, что мы вам предлагаем.

Затем вошли слуги, неся сочные фрукты и соблазнительно выглядящие пенящиеся напитки; первые на массивных подносах из чистого золота, вторые - в золотых и серебряных чашах, украшенных драгоценными камнями. Все фрукты были для них в новинку, как и напитки; но, попробовав их, они обнаружили, что те такие чудесные на вкус, какими казались на первый взгляд.

Фрукты действительно были вкусными и освежающими, напитки - охлаждающими и бодрящими: для Элвуда и Темплмора они были как нектар и амброзия; они сказали это и задали много вопросов о них. Но единственной информацией, которую они получили, были названия, не имевшие для них никакого смысла, так что они ничего не добавили к своему запасу знаний.

Они свободно разговаривали с окружающими, но обнаружили, что вопросов, сыпавшихся на них со всех сторон, несколько больше, чем они могли ответить, так что Темплмор, наконец, обратился к своему другу:

- Вот что я тебе скажу, Леонард: нам придется прочитать публичную лекцию - или, возможно, серию лекций - и пригласить одновременно столько людей, сколько поместится в городской ратуше этого места. Жаль, что мы не захватили с собой волшебных фонарей и пластинок, чтобы проиллюстрировать то, что мы должны им сказать. Я бы так и сделал, если бы только знал.

Они, в свою очередь, были не менее полны любопытства и интереса ко всему, что видели вокруг себя. Скульптуры и, прежде всего, картины поразили их.

- Это переворачивает все представления об истории, - тихо сказал Джек Леонарду, - находить подобные вещи в так называемом "новом" мире. Мы словно вернулись в Древнюю Грецию.

- Или Вавилон, или Ниневию, - ответил Элвуд. - Это похоже на сон - и, как ни странно, мне многое из этого снилось раньше. Я продолжаю думать, что скоро проснусь и обнаружу, что этот город со всем, что в нем есть, исчез.

- Надеюсь, этого не случится, - с улыбкой сказала Улама, которой была адресована последняя часть предложения. - Мне не хотелось бы думать, что я сама - всего лишь сон. Но, поскольку вы говорите, вам снятся сны о том, что вы находите здесь, знайте, мне тоже снятся странные сны. Так было со мной всю мою жизнь. В последнее время они случались реже, и память о них смутна и расплывчата; но я знаю, что в них я видела - да, и не раз - твое лицо и лицо того, кого ты называешь Монеллой.

Элвуд удивленно посмотрел на девушку, и она продолжила:

- Да, это правда. Скажи мне, Зонелла, разве я часто не описывала тебе тех, кого видела в своих снах, и разве некоторые из них не были похожи на тех, кого мы сейчас видим? Что касается лиц, ты знать не можешь, но что касается одежды и других деталей?

- Это правда, - серьезно ответила Зонелла.

Но трезвомыслящему Темплмору было трудно поверить в это.

- Вы серьезно? - спросил он.

- Вполне, - сказали обе.

- И... я... это... я... сам, я имею в виду; я тоже был там?

Тон Темплмора, когда он задавал этот вопрос, был таким шутливо-озабоченным, что Улама рассмеялась - радостным, звенящим смехом, признаком души невинной и свободной от забот.

- Нет, конечно, - ответила она. - Ты мне никогда не снился.

- А тебе? - спросил он, поворачиваясь к Зонелле.

- Нет, никогда, - и она тоже весело рассмеялась.

- Это кажется несправедливым, - сказал Джек с обиженным видом. - Наяву или во сне, мой друг всю свою жизнь был мечтателем; когда мы встретились с Монеллой, то обнаружили, что он был одним из таких же; так что эти двое сразу же поладили; но я... я вне всего этого. В моей жизни никогда не было сна, который стоило бы запомнить. И не только это, но - как теперь кажется - я даже не могу проникнуть в сны других людей. Я спрашиваю вас, принцесса, не слишком ли судьба жестока ко мне?

Так они смеялись и болтали, время шло, а Монелла и король все еще оставались наедине. Прошло больше часа, - почти два, - прежде чем король вернулся, и притом один.

- Друзья мои, - сказал он, - аудиенция подошла к концу. Государственные дела требуют моего серьезного обдумывания, и теперь я должен вас отпустить. Но, - он подозвал к себе двух молодых людей и взял каждого за руку, - позвольте мне еще раз поручить этих незнакомцев вашей заботе и дружбе. Сегодня они оказали мне услугу, которой нет цены, и, оказав ее мне, они оказали ее всем нам. Больше мне ничего не нужно говорить, кроме как поручить вам сделать их пребывание у нас приятным.

Он удалился, с его отсутствием толпа начала редеть; остались только те, кто принадлежал ко двору.

- Я передам вас своим здешним добрым друзьям, - сказала Улама. - Несомненно, вы захотите сменить свой наряд и...

- К сожалению, мы не привезли с собой другого, - сказал Джек.

- Вам принесут одежду на выбор, - ответила она, смеясь. - Вы наверняка найдете что-нибудь на свой вкус.

Учтиво поклонившись, она вышла, сопровождаемая Зонеллой и ее слугами.

Теперь за них отвечал верховный камергер, которого они уже знали по имени - Коленна. Он, в свою очередь, поручил их своему сыну Калаиме, ясноглазому, светловолосому, разговорчивому молодому человеку, с которым у них быстро установились приятные отношения. Он провел их в апартаменты, которые, по его словам, отведены только для них. Они нашли там различные костюмы, которые он предложил их выбору, с большим добродушием объясняя им, как их следует носить. Это были, как он сказал им, отличительные одежды знатных особ высокого ранга; и это были подарки от короля в знак его особой благосклонности.

Элвуд рассмеялся, видя выражение лица Джека, когда тот перебирал различные предметы после того, как Калаима оставил их, рассматривая по очереди белую тунику из тончайшего шелка, расшитую странными узорами, берет с украшенным драгоценными камнями плюмажем, тяжелый пояс из чистого золота и короткие меч и кинжал; все украшено драгоценными камнями большей ценности, чем они могли себе представить.

- Ты действительно собираешься нарядиться во все это, Леонард? - спросил он с печальным видом. - Ожидается ли, что я тоже так поступлю? Великие Небеса! Что сказали бы наши друзья в Джорджтауне, если бы увидели, как мы переодеваемся в эту одежду?

- Если ты в Риме, полагаю, ты должен поступать так, как поступает Рим, - беспечно ответил Элвуд. - В конце концов, не думаю, что здешним добрым людям это покажется и вполовину таким странным, как то, что мы продолжаем носить наше нынешнее платье.

- Без сомнения, многое можно сказать в пользу этой точки зрения, - признал Джек со смирением. - И, поскольку это задумано как знак уважения, полагаю, мы должны принять это как таковой. Я только надеюсь, что смогу сохранить самообладание, когда буду смотреть на тебя - то есть перед королем и другими. В настоящее время я очень боюсь, что это может оказаться выше моих сил.

В их покоях имелась ванна, достаточно глубокая и широкая, чтобы в ней можно было плавать. Освежающее погружение, переодевание в незнакомые одежды, - и они вышли из своих покоев, одетые как знатные люди страны. Попытки Темплмора, честные, но слишком часто тщетные, сохранить свою серьезность, порой причиняли ему больше личного дискомфорта, чем даже странная одежда, но, поскольку использование приучает нас практически ко всему, требуемых усилий постепенно становилось все меньше и меньше.

Но что отрезвило его, так сказать, больше всего, так это встреча с Монеллой, который теперь был одет так же, как и они сами. Эта перемена, казалось, произвела необычайную перемену в этом человеке. Он выглядел выше и внушительнее, чем когда-либо, а в его походке и манерах появилось больше грации и достоинства. Теперь стало видно, что его фигура была гибкой и мускулистой, как у молодого человека, грациозной в движениях и в каждой позе. Его глаза сохраняли свое неповторимое выражение, которое, казалось, притягивало тех, на кого они обращались; но его лицо было серьезнее, чем когда-либо, и в нем было что-то от величия, что привело Темплмора в трепет, когда он заметил это.

- По правде говоря, - сказал он Элвуду, - этот человек, кажется, меняется изо дня в день, даже из часа в час. Он такой же добрый, учтивый и деликатный, такой же вдумчивый - и все же я почему-то чувствую, как между нами углубляется пропасть и как она расширяется - медленно, но верно. Но это вовсе не потому, чтобы он нравился мне меньше, - просто кажется, что он мне нравится, и я восхищаюсь им все больше и больше, - но чувствую, что делаю это издалека - с постепенно увеличивающегося расстояния.

И когда позже в тот же день они сели за королевский стол и увидели Монеллу рядом с королем, занявшего почетное место и принимающего его с непринужденным достоинством человека, привыкшего к этому, не только наблюдательный Джек, но и менее серьезно настроенный Леонард испытывал, со все возрастающей силой, то чувство, которое описал первый.

Во время этой трапезы они узнали, что маноанцы были вегетарианцами; хотя их кулинария была настолько искусной, что те блюда, которые попробовали чужестранцы, показались им одновременно аппетитными и сытными. И не только это, но, как они вскоре обнаружили, эти блюда были такими же бодрящими и питательными, как мясная диета. Это было связано с присутствием какого-то странного овоща или травы почти в каждом блюде; но что это было, они тогда не смогли определить.

В сумерках их ожидал новый сюрприз, потому что не только дворец, но и весь город был освещен тем, что они быстро распознали как электрический свет. Теперь они могли оценить великолепие города, впервые увиденного ими ночью с вершины каньона.

После трапезы Темплмор и Элвуд вместе со многими другими вышли на террасу, омываемую водами озера, где теперь плавали лодки, - одни приводились в движение веслами, другие влекли большие белые лебеди. Но что поначалу озадачило новичков, так это причуды некоторых, бросавшихся в воду со значительной высоты. Вместо того, чтобы падать почти вертикально, как это сделал бы ныряльщик, они плавно опускались вниз, ударяясь о воду почти горизонтально, затем подпрыгивали и пролетали по воздуху короткое расстояние, пока снова не касались воды и снова не подпрыгивали вверх. Наконец, когда импульс заканчивался, они плыли обратно к берегу или были доставляемы туда на лодке. Конечно, такой стиль купания нельзя было практиковать в puris naturalibus или в обычном купальном костюме; поэтому они были снабжены чем-то вроде разделенного парашюта или сдвоенных парашютов, похожих на искусственные крылья; с ними они могли спускаться с башен и больших высот подобно ласточкам, достигая воды и отскакивая от ее поверхности снова и снова. Практикуясь, некоторые из них приобрели удивительную ловкость в этом развлечении, и их умение могло бы ввести в заблуждение незнакомца, наблюдающего за ними издалека, заставив того поверить, будто они умеют летать. Некоторые из детей, которые в основном получали удовольствие от этого времяпрепровождения, были в нем очень искусны.

Пока они наблюдали за происходящей перед ними веселой сценой, - повторением того, чему были свидетелями издалека, - Калаима пришел сказать, что король просит их присутствовать в зале его совета. Следуя за молодым человеком, они вошли в зал, меньший, чем тот, в котором их впервые приняли, и обнаружили короля, по-прежнему восседающего на троне под балдахином, и Монеллу, сидящего рядом с ним. По всему залу расположились десять или двенадцать главных министров и должностных лиц, каждый из которых сидел перед маленьким столиком, на котором лежали чернильницы, перья и листы пергамента.

В центре зала стоял мужчина со смуглой кожей, на его лице отчетливо читались жестокость и лживость. На нем была черная туника, с вышитой большой золотой звездой, подобная той, которая была на злополучном Зелусе. На почтительном расстоянии позади этого человека стояли еще двое, одетые примерно так же.

Мужчина только что закончил говорить, когда вошли Темплмор и Элвуд, и он бросил на них хмурый взгляд, который был почти ужасающим в своей злобности.

Король знаком велел молодым людям сесть рядом с Монеллой; затем, повернувшись к только что говорившему мужчине, сказал:

- Тебе нет никакой пользы, Дакла, приходить к нам с посланиями об этом намерении и с изложениями, лишенными правды, о том, что произошло сегодня. Вот три незнакомца, которые, как ты говоришь, противопоставили себя Зелусу, сыну Кориона. Они убили его, это правда, и некоторых из тех, кто последовал за ним, но это было сделано для того, чтобы спасти мою дочь от насилия.

- Это ложь, о король! Они лгут, если так говорят! Ибо наш повелитель Зелус и не помышлял о насилии! - сказал Дакла.

- Если твое поручение здесь состоит всего лишь в том, чтобы обвинить во лжи этих трех человек, я больше не буду давать тебе аудиенции.

Голос короля был суров, а глаза гневно сверкали, так что Дакла задрожал, и в его тоне звучало меньше уверенности, когда он ответил:

- Но они чужеземцы, которых король не знает; почему он верит их словам, а не словам его доверенных слуг?

- Потому что это подтверждает моя собственная дочь! И если ты осмелишься еще раз сказать, что это неправда, будто Зелус поднял руку, чтобы лишить ее жизни, ты не останешься безнаказанным, каковы бы ни были последствия!

Внушительные манеры короля, но еще больше произнесенная им угроза, казалось, обескуражили Даклу. Он поколебался, затем сказал более мягким тоном:

- Но даже в этом случае они не должны были лишать жизни нашего лорда Зелуса, а должны были привести его к тебе.

- Как они могли это сделать, когда с ним было больше двадцати человек, а их было всего трое? Более того, времени на переговоры не было. Моя дочь говорит, что еще мгновение колебания, и было бы слишком поздно.

Дакла задумался; затем он внес новое предложение.

- Мы будем довольны, если король передаст нам для суда того, кто собственноручно убил нашего господина. Если при должном расследовании будет установлено, что все именно так, как сказал король, тогда он будет возвращен целым и невредимым.

Лицо короля омрачилось, и его губы презрительно скривились, когда он ответил:

- Оставь своим уловки и хитроумные силки! Неужели ты думаешь, что мы до сих пор не узнали твоего господина? Эти незнакомцы - мои гости, они под моей защитой! Внемли: под моей защитой! Если с ними что-нибудь случится, я схвачу тебя самого, когда ты снова окажешься в пределах моей досягаемости, или любого другого из приспешников твоего господина, на кого я смогу наложить руки, и их жизни будут отмщены.

- Твои слова огорчат моего господина, король Драноа, - сказал Дакла с едва скрываемой насмешкой. - Он заботится только о благополучии короля и его народа. Но как можно обеспечить безопасность жителям этой земли, если такие, как они, могут приходить из-за пределов страны, убивать по своему желанию и быть под защитой короля?

- О какой безопасности может идти речь сейчас, когда даже дочь короля не может выйти из моего собственного дворца, не подвергшись нападению? - гневно спросил король. - Помолчи! и исчезни с глаз моих, пока с тобой не случилось худшего!

При этих словах Монелла встал и, наклонившись к королю, что-то тихо сказал ему; король кивнул в знак согласия, Монелла медленно перевел взгляд на приспешника верховного жреца и обратился к нему таким образом:

- У меня есть разрешение короля отправить собственное послание Кориону, поскольку сейчас представилась такая возможность. Я отправил то же самое сообщение с командой убийц, которая следовала по пятам за твоим покойным позорным лордом - как ты его называешь - Зелусом. Оно заключается в следующем: то, что он предпринял, обрушит месть и возмездие на всех вас. Передай Кориону, чтобы он прислушался и исправился; если нет, его судьба предрешена. Нас всего трое; и все же, если бы мы захотели, и на то была воля короля, мы могли бы стереть тебя, твоего господина и его выводок с этой земли - прежде чем взойдет и зайдет еще одно солнце. И скажи Кориону вот что: с разрешения короля мы здесь и, как ты слышал, под его защитой. Мы благодарны за эту защиту, но мы в ней не нуждаемся. Если ты или кто-либо из твоего змеиного выводка причинит нам вред, мы подвергнем вас всех такой мести, которая отплатит за зло другим и избавит землю от вас. Я отправил это сообщение трусливым гончим Зелуса, но у меня есть опасения, что в своем бегстве они вряд ли вспомнили об этом; или, может быть, они боялись передать его. Не хочешь ли ты сам передать это своему господину?

- Кто ты такой, что осмеливаешься посылать послание с вызовом великому Кориону? - спросил Дакла.

- Тот, кто может сдержать свое слово; тот, кто, как союзник короля, обрушит на ваши головы то, чего вы так долго заслуживали. Тот, кто, хотя и пощадил твоих мирмидонцев сегодня, больше не станет этого делать. Берегись! Нападите на нас, и мы не проявим милосердия!

С каждой последующей фразой он казался выше, внушительнее и все более грозным - до тех пор, пока последние слова не прозвучали подобно грому, и в его глазах не вспыхнул огонь.

Он смотрел прямо в лицо Даклы; тот заколебался, тяжело дыша, повернулся, чтобы уйти, затем снова развернулся и, наконец, как человек, говоривший против своей воли, произнес, не выказывая прежней насмешливой дерзости:

- Я передам ваше послание.

Затем, поклонившись королю, он и его приближенные покинули зал совета.

- Я бы многое отдал, чтобы узнать, о чем так долго говорили сегодня король и Монелла, - сказал Элвуд Темплмору в тот вечер, когда они остались наедине.

- Насколько я могу судить, - ответил Джек, - здесь разгорается великая старая вражда между этими негодяями, - старыми жрецами, - с одной стороны, и королем и его последователями - с другой; и Монелла, я подозреваю, узнал об этом достаточно, чтобы заставить короля его поддержать. Ну что ж! Что касается меня, я тоже готов поддержать его в борьбе с такими убийцами, какими они кажутся. Что скажешь ты?

- Тебе не нужно спрашивать меня, - ответил Элвуд с некоторым удивлением. - Но я думал, что ты... ну... то есть...

- Проявляю недостаточно энтузиазма? - со смехом прервал его Джек. - Вовсе нет. Валять дурака в темном, мрачном лесу - это одно; принять участие в приключении такого рода, чтобы помочь множеству людей, принявших нас по-доброму, - совсем другое; не говоря уже о помощи нерешительному королю и его дочери, которая...

- Ангел! - вставил Леонард.

Джек снова рассмеялся, но одобрительно, и пожелал ему спокойной ночи.

XV. ЧУДЕСА МАНОА

В течение последующих дней Элвуд и Темплмор многое узнали о странной стране, в которой оказались, о ее жителях, об их положении и других деталях. Но, поскольку приводить каждый отдельный разговор или описывать другие способы, с помощью которых они получили свою информацию, было бы утомительно, достаточно привести несколько выдержек из дневника Темплмора, суммирующие знания, полученные тогда и впоследствии.

* * *

Теперь я могу сделать кое-какие записи об этом странном месте и его обитателях, по крайней мере, насколько позволяют мои ограниченные знания его языка и другие источники информации.

Люди кажутся дружелюбными, довольно умными - учитывая, конечно, что они ничего не знают о большом внешнем мире - и в целом доброжелательными. Хотя они содержат небольшой отряд солдат или охранников и муштруют и дисциплинируют их с таким усердием, как если бы их могли призвать к участию в военных действиях, все же, как само собой разумеющееся, нет людей, с которыми они могли бы воевать; да и вообще нет никакой вероятность того, что им придется сражаться, кроме как между собой. И это, к сожалению, не было неизвестным прежде; более того, в воздухе витают признаки того, что это может случиться снова.

Неожиданное открытие, которое мы сделали, заключается в том, что эта гора связана с другой, расположенной рядом с ней, называемой Мирланда. Туннели находятся под землей, и первоначально были проложены в ходе горных работ.

Несомненно, когда-то эти люди были великой нацией. Их искусства и науки, их инженерные сооружения, их знания в области механики - все свидетельствует об этом; но поскольку нация, такая изолированная, какой она была на протяжении веков, неизбежно должна либо прогрессировать, либо регрессировать, маноанцы медленно, постепенно, но верно делали последнее. У них есть многочисленные музеи, полные всевозможных чудес, указывающих на утраченные искусства, утраченные науки, утраченные изобретения, утраченные знания всех видов. Тот факт, что спрос на них упал с уменьшением численности населения, привел к прекращению производства, хотя в музеях есть свидетельства того, что оно когда-то существовало.

Это относится и к хронометрическим приборам. Поскольку их занятия разрозненны, им почти не нужно знать время суток; поэтому использование часов вышло из моды, и теперь на двух островах - как они до сих пор называют эти две неприступные горы - нет человека, который мог бы сделать часы. Тем не менее, в их музеях хранится множество старинных образцов напольных и наручных часов различных видов.

Подобные замечания применимы ко многим другим искусствам, наукам и производствам. Причина, вероятно, кроется в том факте, что они не общаются с другими народами.

Но самое замечательное из всего, что есть в этой стране чудес, - это растение или трава, которую они называют Растением жизни. Уверяют (хотя это и кажется маловероятным), что если принимать его время от времени в определенных дозах в сочетании с другими растениями, произрастающими здесь, то это способствует долголетию принимающего. Королю, например, который выглядит на пятьдесят-шестьдесят лет, как мне серьезно сказали, триста сорок! Но даже в этом здесь нет ничего необычного; ибо - если предположить, что они говорят правду - среди жрецов есть несколько человек, которые прожили на этой земле тысячу, полторы тысячи, две тысячи лет и более! Я вряд ли взял бы на себя труд записать это, если бы не обнаружил, это настолько распространенное мнение, что невозможно не отнестись к нему серьезно. Когда мне впервые были сделаны эти заявления, я разыскал Монеллу и рассказал ему о том, что мне было сказано, отметив, что, по моему мнению, со стороны моих информаторов было несколько дурным вкусом объединяться - как мне казалось, они должны были это сделать - и обманывать подобными историями чужестранца. К моему крайнему изумлению, он ответил, у него есть основания полагать, - в том, что мне сказали, есть доля правды! Он, несомненно, слышал то же самое - а он так быстро докапывается до сути всего, что вызывает его интерес, его так трудно обмануть, что, получив его торжественное заверение (я попросил его об этом), что он не шутит, я счел своим долгом внимательно отнестись к этому вопросу. Поэтому я принялся за дело, чтобы как можно лучше разобраться во всех фактах и своими глазами увидеть и изучить это замечательное растение. Таким образом, я получил следующие данные:

Растение, которое на языке страны называется карина, имеет любопытный нежный, прозрачный голубой оттенок - на вид почти прозрачный, а листья по текстуре гладкие и стекловидные. Оно достигает в высоту двух-трех футов и отличается сочностью; при отжиме из него обильно выделяется сок, обладающий очень сильным горько-сладким вкусом. Его готовят несколькими способами - считается, что многие имеют секретные рецепты, которые передавались от отца к сыну из поколения в поколение; но все они в большей или меньшей степени относятся к чаю или настою из листьев, с примесью других трав или лекарств или без нее. Чтобы добиться полного эффекта, его нужно принимать регулярно, почти с младенчества; оно настолько сильно, что те, кто не привык к нему, должны сначала принимать очень слабые дозы в течение длительного времени, пока организм не научится его усваивать; в противном случае оно может действовать как яд. Однако, принимаемое регулярно с детства, оно поддерживает идеальное здоровье, бросая вызов всем тем обычным лихорадкам и болезням, которые поражают человечество в других частях света, и сохраняя организм без нарушений во всех его функциях, - за исключением несчастных случаев, конечно, - до глубокой старости, без потери жизненных сил.

Однако люди не живут вечно; есть одна болезнь, и только одна, которую карина не может вылечить. Она называется фаллоа; есть также другое название для этого заболевания, означающее болезнь безразличия. Те, на кого она воздействует, постепенно угасают и умирают безболезненно и легко. Эта болезнь, без сомнения, рано или поздно должна настигнуть всех; но обычно считается, что жрецы - и только они - знают о каком-то способе приготовления карины таким образом, что они могут либо вылечить фаллоа, либо продлить жизнь заболевшего гораздо дольше, чем в этом преуспели другие люди.

Безусловно, примечательным фактом является то, что по всей стране болезнь, в том смысле, в каком мы ее понимаем, неизвестна. Следовательно, физическая боль практически отсутствует, за исключением случаев физической травмы. Также нет необходимости постоянно принимать карину. Когда организм как бы привит ею, впоследствии достаточно повторять дозы через длительные промежутки времени; и путешественник, как я понимаю, может взять с собой в путешествие достаточное количество высушенного растения, чтобы сохранить отличное здоровье на долгие годы в любой части мира.

И когда, наконец, фаллоа поражает свою жертву, она не причиняет ни боли, ни каких-либо страданий; только меланхолию и отвращение к жизни в целом; в то время как ее приближение настолько постепенное, что часто остается незамеченным.

Нет никаких сомнений в том, что отсутствие обычных болезней оказывает соответствующее влияние на физическое развитие; одного этого достаточно, чтобы объяснить факт, который здесь очень заметен, а именно красоту жителей. И женщины, и мужчины замечательны в этом отношении; и, вероятно, во всем остальном мире, вместе взятом, нельзя было бы найти столько красивых женщин и красивых мужчин, сколько можно увидеть в этой маленькой, но странной стране; и это в какой-то мере относится как к старикам, так и к молодежи в целом. Относится ли это также к старикам среди жрецов, сказать невозможно, поскольку они, похоже, полностью замкнуты в себе.

Что касается этих жрецов, то в стране существуют две секты, называемые соответственно Темными, или Черными, и Белыми.

Религия Белых жрецов, или Братства, во многих отношениях напоминает религию евреев, за исключением того, что для обозначения Бога они используют термин Великий дух, или Благой, или Всемогущий Дух. Однако сейчас они не имеют никакого влияния в стране и сосланы в Мирланду, где живут ограниченно, имеют мало последователей и очень мало общаются с обычными жителями. Главного из них зовут Санаима.

Главу Темного братства - как они себя называют, и, судя по всему, что я слышал, они вполне заслуживают своего названия, - зовут Корион; и ему, и Санаиме, как считается, более двух тысяч лет! Но поскольку оба этих джентльмена-долгожителя держатся замкнуто среди своих непосредственных приверженцев и редко показываются людям, было бы не слишком трудно поддерживать традицию такого рода, не подкрепляя ее ни словом правды. Однако в подтверждение этого можно привести тот факт, что мы видим многих людей, которым, как нас уверяют, триста, четыреста или пятьсот лет; и они утверждают, что не владеют истинным секретом приготовления карины; это известно только жрецам.

Но какова бы ни была правда относительно их долговечности, Темное братство, похоже, представляет собой сборище кровожадных, распущенных тиранов, управляющих народом железным жезлом, ибо король, хотя и номинально автократ, обладает лишь небольшой реальной властью; но он правит, насколько она простирается, мягко, а его подданные кажутся лояльными и хорошо расположенными к нему.

Настоящим правителем страны является Корион, верховный жрец Темного братства; человек, которого, хотя никогда не видели за пределами его собственных владений, дает почувствовать свою власть повсюду. То, что я слышал о нем и избранной им группе, звучит слишком чудовищно, чтобы быть правдой; и все же я уверен, что слышал только часть; вся правда такова, что люди избегают говорить об этом даже друг с другом.

Говорят, что у них много жен, которых они выбирают по своему желанию из числа дочерей народа; но что с ними случается потом, никто не знает, ибо их больше никогда не видят после того, как однажды они исчезают за воротами, закрывающими владения, священные для Братства. Далее, они облагают население налогом крови за религиозные жертвоприношения; через определенные промежутки времени жертвы отбираются, как говорят, своего рода голосованием, и с этого момента исчезают, как и другие, и их судьба никогда не бывает известна; или, по крайней мере, никто не заявляет об этом знании. Намекают, что она слишком ужасна, чтобы стать известной. Утверждается, что один или двое из тех, кому удалось сбежать обратно в свои дома, умерли, сходя с ума в бреду; их бред был настолько ужасающего характера, что невозможно было определить, относился ли он к сценам, свидетелями которых они были на самом деле, или стал результатом их безумия. Что становится с детьми этих жрецов - или, по крайней мере, со значительной их частью - также остается предметом догадок. Они не могут жить все вместе, иначе, вероятно, наводнили бы землю. Ходят мрачные слухи, что в жертву приносится все, в определенной пропорции. Во всяком случае, о них редко кто слышит. Зелус, которого убил Элвуд, по-видимому, был исключением. О нем говорят, как об единственном оставшемся сыне Кориона; но что стало с другими его детьми, если таковые имелись, неизвестно. Зелус решил забрать Уламу у ее отца, чтобы сделать, против ее воли, своей женой - или одной из них. Общепризнано, что король, его семья и члены семей его домочадцев находятся в безопасности от посягательств со стороны Братства. Следовательно, стремясь принудить Уламу, Зелус нарушал строгий закон; и все же его наглое презрение ко всем законам, кроме собственной воли, было настолько велико, что он не только намеревался похитить ее, но и в ярости от ее сопротивления и едкого презрения, которое она проявила в своем отказе, он убил бы ее. И совершенно очевидно, если бы ему это удалось, он был бы защищен своим отцом, так что на него не обрушилось бы никакое наказание.

Однако, если, как следует из этого, даже единственный ребенок короля не застрахован от жестоких негодяев, то каково должно быть положение простых людей? На самом деле, хотя они по натуре жизнерадостны, довольны и бескорыстны, все же над всеми, кажется, нависает тень вездесущего страха, всепоглощающего, постоянного страха, что завтра или послезавтра - даже сегодня - они или кто-то из тех, кого они любят, без малейшего предупреждения - могут быть схвачены и увлечены навстречу неизвестной судьбе. Вся информация, которой удостаиваются в таком случае, заключается в том, что жертва была выбрана так называемым голосованием; но намекают и, без сомнения, верят, что, если одному из жрецов или одному из их любимых приверженцев случится бросить одобрительный взгляд на дочь народа - будь она девственницей или женой - избирательный бюллетень наверняка попадет к ней в самое ближайшее время.

Таков ужасный деспотизм, которым пользуются эти жрецы во имя религии. Излишне говорить, что он не ограничивается изложенными подробностями. Если самих жрецов редко можно увидеть на публике, то некоторые из их эмиссаров и последователей постоянно находятся поблизости, они властвуют над людьми и совершают множество постыдных актов жестокости и несправедливости, почти по отношению ко всем, поскольку их защищают те, кому они служат. Ибо, хотя эти негодяи номинально подпадают под действие гражданского закона и должны предстать перед королем, немногие, даже самые смелые из их жертв, хотят рисковать последующей местью, которая, как они знают, неминуемо их настигнет.

Именно этих негодяев имел в виду король, когда настаивал на том, чтобы предоставить нам сопровождение во время нашего пребывания здесь. И, хотя наше огнестрельное оружие, несомненно, является нашей лучшей защитой, тем не менее, как нам было указано, мы нажили врагов, коварных и безжалостных, с фанатичными приверженцами, могут смешаться с людьми и нанести удар в спину одному из нас без предупреждения, если бы им была предоставлена возможность приблизиться к нам под видом обычных доброжелательных или любопытных граждан. Поэтому мы сочли разумным принять предложенную охрану.

О Белом братстве мало что слышно. Санаима, их вождь, слывет честным, доброжелательным человеком, который, будь на то его воля, помог бы королю положить конец господству другой секты, ее человеческим жертвоприношениям и другим порокам и мерзостям; но у них, похоже, нет такой власти, или же им не хватает решимости предпринять какие-либо практические шаги, чтобы избавиться от тирании Кориона. Это также невозможно было бы сделать, не ввергнув страну в гражданский конфликт, который мог бы длиться бесконечно и привести к почти бесконечным страданиям; и король, как добросердечный человек, воздерживается от того, чтобы спровоцировать такое бедствие. Итак, Санаима заперся в своих собственных владениях и, понятно, предается ученым занятиям.

Переходя к другой примечательной и удивительной вещи, - тому факту, что эти люди знакомы с электричеством и электрическим светом, - кажется, они собирают и хранят его под землей каким-то способом, которого я пока не понимаю. Но на всех высоких скалах установлены металлические стержни - фактически громоотводы - и утверждается, что в любое время, днем и ночью, но особенно когда вокруг горы облака, постоянный поток электричества проходит по стержням и удерживается в изолированных емкостях, сконструированных для размещения под землей. Эффект такого расположения заключается в том, что грозы здесь неизвестны. Арматура громоотводов забирает электричество из окружающей атмосферы; и, хотя грозы часто наблюдаются на расстоянии, - например, в других горах, - они никогда не разражаются над Маноа или Мирландой.

На этой горе, - Рорайма, как мы ее называем, - название, кстати, совершенно неизвестное местным жителям, - город Маноа и его озеро располагаются на одном конце огромной котловины, которая находится внутри вершины. Повсюду возвышаются скальные террасы, одна над другой, пока они не заканчиваются высокими, покрытыми лесом, утесами, которые, по сути, образуют край вершины, если смотреть снаружи. Вниз по этим утесам стекают многочисленные каскады, которые в конце концов попадают в озеро; откуда они снова выходят в виде огромных водопадов, низвергающихся с вершины - или вблизи нее - к подножию горы. Ибо, хотя издалека кажется, что эти водопады начинаются почти с самой вершины, на самом деле они низвергаются с уровня озера, более чем на сто футов ниже самых высоких скал на вершине горы.

Остальная часть вершины - за исключением озера и города - представляет собой страну холмов и долин, скал и лесов, очень живописных и образующих местами небольшие котловины, или долины, значительной протяженности и красоты, совершенно изолированные друг от друга. Я оцениваю общую площадь примерно в сто квадратных миль, но я полагаю, что Мирланда занимает площадь около двухсот.

Ни один участок земли в Маноа не используется для возделывания, за исключением огородов и рощ плодоносящих деревьев. Нижние скалистые террасы вокруг озера красиво обустроены таким образом. Здесь выращиваются фрукты всех видов. Деревья посажены таким образом, чтобы образовывать тенистые дорожки и места для отдыха; под ними расположены скамейки и постоянно бьющие фонтаны, питаемые ручьями, которые через определенные промежутки времени стекают к озеру. Через эти ручьи перекинуты многочисленные мосты; некоторые из них при приближении к озеру имеют значительную ширину; те, что расположены на террасах выше, представляют собой небольшие строения в деревенском стиле, но все они украшены орнаментом, а некоторые - изысканной резьбой. Вокруг террас в изобилии растут цветы, частично дикие, частично культивируемые. Чудесные орхидеи, глоксинии, бегонии; апельсиновые рощи, покрытые цветами и фруктами; гардении с их восхитительно пахнущими соцветиями; и многие другие, которых я никогда раньше не видел и еще не выучил названий.

Зерновые и другие необходимые культуры выращиваются в Мирланде, которая в основном занимается сельским хозяйством; там также есть множество коз, разновидность овец и большое количество домашней птицы. Пумы, которых держат в качестве домашних животных в Маноа, не допускаются в Мирланду, поскольку они нанесли бы серьезный ущерб стадам и домашней птице; хотя, вероятно, они все равно питаются ими, поскольку маноанцы, будучи вегетарианцами, никогда не едят мяса, но отдают мясо своих животных своим питомцам. К последним относятся кошки, которых здесь очень много; некоторые самых любопытных видов. Говорят, что эти два животных - пума и кошка - очистили землю от всех диких животных, включая змей; ибо нет более смертельного врага змей - даже ядовитых - чем кошка; пума же нападет на более крупных неядовитых змей и одолевает их.

Никто, увидев, как эти последние огромные животные постоянно играют с детьми своих хозяев, - что можно наблюдать здесь в течение всего дня, - не подумал бы, что им от природы присущи такие кровожадные инстинкты. О пумах говорят, что, за возможным исключением некоторых видов обезьян, они являются самыми игривыми животными из существующих. Несомненно, можно увидеть множество свидетельств этого в Маноа, поскольку существа, большие или маленькие, старые или молодые, кажется, всегда готовы затеять игру с кем угодно, кого они могут заставить играть с ними - будь то младшие или их взрослые родственники.

Большие лебеди, плавающие по озеру, хотя и ручные, вряд ли могут считаться домашними животными, хотя их часто можно увидеть, послушно влекущими за собой маленькую лодку; их упряжка может двигать судно большего размера. Они сами добывают себе пропитание среди рыб в озере и, похоже, способны постоять за себя в общении с пумами. Мне сказали, это происходит из-за того факта, что молодые пумы, часто достаточно глупые, чтобы напасть на них в воде, получают такой отпор, что - если им удается избежать утопления - они впоследствии навсегда оставляют птиц в покое. Эти лебеди вьют гнезда и воспитывают своих птенцов на некоторых островах, расположенных недалеко от центра озера. Часто ближе к ночи, когда солнце почти село, этих птиц можно увидеть кружащимися в воздухе небольшими стайками над озером и окружающей его местностью и представляющими собой очень красивое зрелище, когда они поднимаются из тени в лучи заходящего солнца, освещающие их оперение. Это, несомненно, белые орлы, которые, по утверждению индейцев, являются стражами озера на вершине Рораймы.

Мирланда буквально усеяна шахтами, но в настоящее время почти ни одна из них не эксплуатируется, спрос на их продукцию практически прекратился; в бывших выработках накопились такие большие запасы, что, как мне сказали, они вряд ли будут вновь открыты в течение многих лет. Пока что я лишь частично осмотрел музеи. Они более удивительны, чем даже сами люди, поскольку ясно говорят о замечательной прошлой истории. Здесь много странных изобретений и машин, само значение и использование которых в настоящее время являются лишь предметом догадок. Они также содержат оружие - копья, дротики, мечи, кинжалы, щиты, луки и стрелы и т.д., а также кольчуги прекрасной ковки, которых достаточно, чтобы снарядить небольшую армию. Большинство из них инкрустированы золотом, а многие украшены драгоценными камнями. Все они ярко начищены и содержатся в достойном восхищения порядке.

Статуи являются удивительными образцами искусства, как и барельефы, которыми украшено большинство зданий. Однако сейчас здесь нет ни скульпторов, ни художников. Есть гончары, но их работы уступают образцам, хранящимся в музеях. Во многих других отраслях промышленности сегодняшние ремесленники также явно неквалифицированны по сравнению с мастерами прежних времен.

В музеях также сохранились рукописи глубокой древности, интересные тем, что проливают свет на прошлую историю нации. Многие из знати и высокопоставленных людей умеют писать и читать; но поскольку книгопечатание неизвестно, их возможности поддерживать уровень знаний неизбежно очень ограничены. Материалы, используемые для изготовления одежды, в основном шелк, получаемый от тутового шелкопряда, шерсть и лен; последний получают из волокна, напоминающего лен. В изготовлении тканей из этих материалов маноанцы особенно искусны; особенно при вышивании на них всевозможных новых и причудливых узоров. Их лодки, которые плавают по озеру, также являются изысканными, и вполне можно поверить, что когда-то нация была, как они заявляют, морским народом, с флотилиями кораблей или, по крайней мере, какими-то большими судами. В музеях, в качестве подтверждения, есть картины - очень искусно выполненные - о морских сражениях; и на них представлены большие суда с двумя и тремя мачтами.

Стоит отметить, что на всех этих картинах, изображающих боевые действия, - а их много, - изображены только белые люди. То, что разные расы смешались в сражении, несомненно; но разница заключается в одежде и других деталях, а не в цвете их кожи.

Согласно традиции маноанцев, раньше они правили всем миром. Это может подразумевать либо весь Американский континент, либо большую его часть; но раньше они ничего не знали ни о черной, ни о краснокожей расах; их архивы подтверждают это - их рисунки, возможно, более убедительно, чем что-либо другое.

Что касается зданий, то их архитектурное великолепие неоспоримо - почти не поддается описанию. Во многих конструкциях золото широко использовалось для кровли и для других целей, где мы использовали бы свинец или железо. Они говорят, что золото поступало главным образом из Мирланды и некоторых соседних островов, - то есть гор, - от которых они сейчас изолированы. Золотые карнизы и украшения всех мыслимых форм обычно используются для наружного декора; сами трубопроводы для отвода воды часто изготавливаются из золота или амальгамы, состоящей в основном из этого металла, и выполнены в виде замысловатых узоров. Действительно, и железо, и олово, а также свинец, по-видимому, использовались гораздо более экономно, чем золото и серебро. Железо, по-видимому, использовалось только там, где требовались дополнительная прочность и вес, и в виде стали - для изготовления оружия или обычной посуды, инструментов и т.д.; а меди почти нигде не видно. Даже серебро реже используется в тяжелых декоративных изделиях из металла, чем чистое золото.

Таким образом, рассказы, которые слышал сэр Уолтер Рэли о великолепии древнего города Маноа - или Эльдорадо - и которые с тех пор на протяжении многих сотен лет считались баснями, в конце концов, по-видимому, были основаны на реальных фактах.

XVI. ЛЕОНАРД И УЛАМА

- Как бы я хотела увидеть этот удивительный внешний мир, из которого ты родом! - мечтательно сказала Улама. - Чем больше ты рассказываешь мне о нем, тем больше разжигаешь мое любопытство, и тем больше я жажду увидеть его чудеса своими глазами.

- И все же, - был ответ Элвуда, - вы нигде не найдете столь изумительно красивой сцены, как та, что сейчас окружает нас. Я сам много путешествовал, мой друг Джек - гораздо больше меня, а Монелла, - где он только не бывал? Кажется, он побывал во всех уголках мира! И все же не далее, как вчера, он сказал мне, что, по его мнению, это самое прекрасное место на земле; и в этом Джек согласен, насколько позволяет его опыт.

С тех пор как попал сюда, я смотрел на это со многих точек зрения: с воды, когда лодка дрейфует от одного берега к другому; из разных мест на берегу; с разных точек на скалистых террасах наверху; и эти разные виды я видел при различных меняющихся эффектах - в солнечном свете, лунном сиянии и горном тумане. И все же я никак не могу решить, что мне нравится больше. Что бы я ни делал, где бы ни оказался, я постоянно вижу какое-то свежее очарование, какой-то новый шарм, какой-то эффект, одновременно неожиданный и восхитительный; пока я тщетно пытаюсь решить, чем восхищаюсь больше всего.

Прошло около недели после прибытия в город трех путешественников, и Улама с Леонардом сидели в любимой лодке, в которой принцесса обычно проводила большую часть своего времени. На самом деле это была небольшая барка любопытной, но изящной формы и тщательно продуманного убранства. Над кормовой частью был натянут бело-голубой тент; носовая часть была выполнена в форме птицы с распростертыми крыльями, выполненными из золота и серебра, а корма была выполнена в виде рыбы с голубой и золотой чешуей, ее хвост был подвижным и опускался ниже ватерлинии, чтобы служить рулем. По бортам было предусмотрено несколько весел; но этим утром Улама и Элвуд отчалили одни, довольствуясь тем, что лодка будет дрейфовать туда, куда направит слабый ветер или течение.

Воистину, Леонард не переоценил красоту окружающей их сцены; вряд ли это действительно было возможно. Вода была ослепительно голубой, но такой прозрачной, что казалась скорее пленкой подкрашенного воздуха, чем водой; глаз мог проникнуть на большие глубины, где можно было увидеть множество странных существ. Солнце, стоявшее высоко в небе, проливало свои лучи на здания и деревья, в некоторых местах освещая только верхушки и отбрасывая фиолетовые тени на остальное; в других местах оттенки яркой зелени контрастировали с розовато-белыми оттенками фасадов зданий; все это дрожит в мерцающей дымке, которая передает идею несущественности того, что человек видит, - предположение, что это может быть всего лишь мираж, который может рассеять мимолетный ветерок.

Улама перегнулась через борт лодки, ее рука лениво играла в воде. На изящной руке, обнаженной до локтя, было простое золотое кольцо с единственным бриллиантом, которому могли бы позавидовать даже коронованные особы. Он вспыхивал и искрился на солнце ослепительным огнем. Золотая заколка, украшенная еще одним несравненным бриллиантом, удерживала ее волосы, которые свободно ниспадали волнистыми локонами на плечи. Ее платье было тончайшей работы, его текстура была тонкой, как паутинка; чисто-белое, кое-где с голубыми шелковыми узелками. Оно было собрано на талии золотым поясом, застежка которого была скрыта другим, еще более крупным бриллиантом. Никакой другой фасон платья не смог бы так хорошо подчеркнуть идеальную симметрию и красоту ее фигуры. Таким образом, в бессознательной непринужденности перегнувшись через борт лодки, молодая девушка являла собой один из редчайших образцов девичьей грации и красоты, какие в то утро можно было встретить среди дочерей Евы.

И все же, вероятно, большинству наблюдателей чистота и нежность, которые исходили из ее мягких, задумчивых глаз, показались бы главным в притягательном обаянии этой лучезарной девушки из города облаков. А ее нежные, блестящие глаза были показателем чистой и любящей души внутри.

Поэтому неудивительно, что она была, вне всякого сравнения, самым любимым, самым почитаемым человеком в стране.

Она была главной, почти единственной радостью своего отца. Кроме нее, он почти ничего не находил, что давало бы ему ощущение счастья. В то же время он любил свой народ и искренне желал сделать для него все, что в его силах; и с радостью пошел бы на большие жертвы, чтобы добиться его освобождения от тирании жрецов, угнетавшей их. Но он воздерживался от крайнего шага - спровоцировать гражданскую войну; и все же, альтернатива - позволить событиям идти своим чередом и продолжать в прежнем русле - глубоко огорчала его; настолько сильно, что его горе начало принимать форму устойчивой меланхолии. Его придворные, которые были ему преданы, заметив это, сами стали жертвой тревожных предчувствий, опасаясь в этом первых симптомов единственной известной им неизлечимой болезни - той, которую они называли фаллоа.

Последние слова Леонарда вызвали новый ход мыслей в голове молодой девушки, и вскоре она заговорила снова.

- Значит ли это, что ты хотел бы провести свою жизнь с нами? Ты, кому известен великий внешний мир со всем его бесконечным интересом? Это кажется странным! Мне кажется, будь я на твоем месте, я бы сочла здешнюю жизнь бесцветной и примитивной. Для меня, конечно, этого достаточно. У меня есть отец, который нежно любит меня - души во мне не чает; свою мать я никогда не знала. Она умерла, когда я была совсем маленькой. Вокруг меня есть добрые друзья, которых я люблю, и которые любят меня, и которые, кажется, думают обо мне гораздо больше, чем я заслуживаю. Думаю, я должна быть очень счастлива; конечно, я должна быть довольна. И все же, теперь, когда ты рассказал мне о великом внешнем мире, полном всевозможных тайн и неслыханных чудес, признаюсь, я хотела бы увидеть что-нибудь из этого.

- Это не принесло бы тебе длительного удовольствия, - ответил Леонард. - Если мы - если я - тот, кто видел эти вещи, вырос среди них, если я устал от них и больше не хочу видеть их, и готов провести здесь остаток своей жизни, для тебя они не имели бы никакой привлекательности.

Улама застенчиво взглянула на него из-под своих длинных ресниц.

- Ты... ты готов остаться здесь? - спросила она, слегка покраснев. - Ты действительно хотел бы остаться здесь на всю жизнь и никогда не возвращаться на свою землю?

- Да! Я имею в виду именно это! - На лице Леонарда появился пылкий румянец. - Всю свою жизнь я испытывал беспокойство, побуждавшее меня искать - не знаю, чего - в далеких странах. Всю жизнь у меня были странные сны и видения; не только в ночной тишине, но и среди оживленного гула дня, и во всем этом всегда присутствовало одно; оно витало вокруг меня так, что я почти мог увидеть и ощутить это. Но - и это самое странное - в тот первый день, когда я увидел тебя, в тот момент, когда ты приблизилась, я увидел в тебе живой образ той, кто была центральной фигурой моих видений наяву и мило беседовала со мной, пока я спал. Потом - когда мои глаза встретились с твоими - я все понял! Я понял, что привело меня сюда; чего я бессознательно искал и почему чувствовал дома беспокойство и неудовлетворенность. Я знал, что открыл в тебе все, чего жаждал, - сладкое исполнение желаний моей души. А потом - потом - я увидел тебя в объятиях того, кто хотел убить тебя! И мое сердце замерло, ибо я знал, что, если моя рука не будет тверда, а глаз верен, - стремясь спасти твою жизнь, я могу разрушить ее. О, подумай, подумай, какими были мои мучения! Подумай, как... Ах! ты никогда не узнаешь и десятой доли того, что я выстрадал за это короткое время; или моего облегчения и благодарности, когда я увидел, что он упал, а ты стоишь невредимая!

Молодая девушка застенчиво посмотрела на него; затем, когда она заметила огонек любви в его глазах и пылающий румянец на щеках, в то время как он изливал ей чувства, которые испытывал к ней, ответный румянец залил ее собственные щеки; в то время как застенчивая, изящная улыбка образовывала маленькие ямочки в уголках губ; подобно тому, как луч света, отраженный от зеркала, кокетливо танцует взад и вперед, повинуясь руке, которая двигает его.

На какое-то время воцарилось молчание, она смотрела вниз, на воду, но время от времени украдкой бросала застенчивый взгляд на своего спутника.

Затем другая мысль промелькнула у нее в голове и на мгновение омрачила ее лицо.

- Интересно, - произнесла она с трогательной невинностью, - что люди находят во мне такого, что им так нравится? Я боюсь, что это не всегда хорошо, что так не должно быть. Это было то, что заставило Зелуса, - она вздрогнула при упоминании этого имени, - наброситься на меня и угрожать мне, и подвергло тебя опасности за то, что ты убил его. Это очень странно! Нравиться, любить - это не должно означать ничего, кроме счастья, доброты и невинного восторга; однако здесь это привело человека к попытке ужасного преступления и подвергло других большой опасности.

- Со стороны этого человека это была не любовь, - мрачно процедил Леонард сквозь зубы. - По крайней мере, не та любовь, которая побуждала меня, которая вела меня - подобно тому, как карта ведет путешественника по лабиринту - к той, которую я любил и которой поклонялся в своих видениях. Моя любовь - это не та любовь, которая когда-либо могла бы причинить боль своему объекту; которая когда-либо могла бы...

Он резко замолчал, увидев, что она подняла на него взгляд с выражением удивления на лице.

- Ты любишь меня? - воскликнула она. - Но в это невозможно поверить! Прошло всего несколько дней с тех пор, как ты впервые увидел меня. Ты не можешь знать, какая я на самом деле! Как же тогда ты можешь любить меня? Я люблю своего отца, потому что он заботился обо мне и любил меня всю мою жизнь; я люблю Зонеллу и других друзей, потому что знаю их так долго, и они были добры ко мне. Как же ты можешь говорить, что любишь меня? Возможно, когда ты узнаешь меня лучше, то возненавидишь меня.

- Ах! Улама! Что такое ты говоришь? - порывисто спросил он. - Ты ведь не имеешь этого в виду? Ты играешь со мной! Но это жестокая игра! Любовь, которую я имею в виду, не похожа на медленный рост привязанности ребенка к родителю или подруге. Это стремительная, не поддающаяся сопротивлению страсть, которая сосредотачивается на одном существе, стоящем выше всех остальных в мире, и говорит: "Я люблю только его; ему единственному принадлежат мое сердце и душа! Я никогда не смогу от этого избавиться - моя любовь закончится только тогда, когда мое сердце перестанет биться; я не могу жить без нее". Такая любовь спонтанно вырывается из сердца, как крошечный ручеек из недр земли, и когда однажды она находит выход, то навсегда становится свежей, прозрачной и непорочной и, начавшись маленьким ручейком, превращается в поток, который ничто не может остановить. Вот какую любовь я имею в виду; и именно такую любовь я испытываю к тебе, Улама. Неужели ты ничего не можешь понять из всего этого?

- Я не знаю, - ответила девушка тихим голосом и робко взглянула на него. - Ты меня немного пугаешь... но ты мне слишком нравишься, чтобы бояться тебя... и... я ничего не знаю о такой любви, какую ты описываешь.

- Но ты слышала о любви, которая намного превосходит простую дружбу, намного сильнее привязанности?

- Да. Я слышала об этом и смеялась, как над вымыслом. И все же - если ты подтверждаешь ее истинность и лично испытал ее - я охотно поверю тебе, ибо знаю, что ты не сказал бы того, что не является правдой. Но, - тут она глубокомысленно покачала головой, - хотя мои уши воспринимают твои слова, еще не пришло время, когда они достигнут моего сердца.

Леонард схватил ее за руку.

- Но, тем не менее, я не обидел тебя, Улама? - умоляюще спросил он. - Ты позволишь мне любить тебя? Действительно, я бессилен что-либо с этим поделать. И ты постараешься... Ах, ты уже сказала, что я тебе нравлюсь. Неужели ты не попытаешься хоть немного полюбить меня?

- Нет, - откровенно ответила она, - ты же не хочешь, чтобы я попыталась? Что это была бы за любовь, которую мы должны были бы попытаться воплотить в жизнь - навязать безответному сердцу? Ты сказал, что это должно проявиться спонтанно. Я с трудом понимаю, когда ты так говоришь.

Леонард вздохнул.

- Ты права, Улама, как всегда; а я ошибаюсь; но моя любовь делает меня нетерпеливым. Я не буду ожидать от тебя слишком многого. Я буду ждать с таким терпением, какое только есть во мне, пока твое нежное сердце не забьется в унисон с моим; и что-то во мне подсказывает мне, что однажды это произойдет.

Как раз в этот момент они услышали чей-то зовущий их голос и, оглянувшись, увидели Джека Темплмора и Зонеллу с несколькими другими, приближавшихся к ним на другой лодке.

Когда они оказались на расстоянии вытянутой руки, Джек сказал, Монелла послал его передать Леонарду, что он хочет поговорить с ним; Леонард взялся за весла и медленно повел лодку к берегу. Там он оставил Уламу с отрядом и отправился на поиски Монеллы, который, как ему сказали, ожидал его на террасе, выходившей на озеро.

Здесь Леонард застал его сидящим с полевым биноклем в руке. Монелла повернулся и испытующе посмотрел на молодого человека, который почувствовал, что краснеет под взглядом собеседника.

- Мне бы не хотелось, чтобы казалось, будто я подглядываю за тобой, сын мой, - серьезно начал Монелла, - но, когда я увидел тебя вон в той лодке, держащим за руку принцессу, дочь короля, который является нашим добрым и любезным хозяином, я не мог поступить иначе, как позвать тебя и поговорить с тобой. Боюсь, ты недостаточно хорошо обдумал то, что делаешь.

Услышав этот упрек, Леонард покраснел еще больше, хотя слова были произнесены с очевидной добротой. Вероятно, именно по этой причине они так сильно задели его. Это был первый раз, когда с губ Монеллы сорвалось что-то похожее на упрек в его адрес; до этого момента возможность этого казалась маловероятной; и теперь молодой человек глубоко переживал тот факт, что другой посчитал это необходимым.

- Мне кажется, я знаю, что вы хотите сказать, - тихо ответил он. - Я чувствую, что был неправ - виновен в легкомыслии, самонадеянности и, по-видимому, в злоупотреблении доверием. Я понимаю, что у вас на уме. И все же позвольте мне сказать, что сказано было мало - практически ничего, и больше ничего не будет - если только вы не скажете мне, что я смею надеяться. Но, о, мой добрый друг, вы, который всегда относился ко мне как к сыну и проявлял такое сочувствие и доброту по отношению ко мне, - знали о моих наполовину сформировавшихся стремлениях и идеях, которые вели меня вперед и стали причиной моего прихода сюда, и поощряли меня в этих идеях, - кто увидел, что в дочери короля я нашел живое воплощение центральной фигуры всех моих видений - вы, конечно, не станете сейчас набрасываться на меня и говорить, что я должен подавить все свои чувства и отказаться от надежд, которые зародились в моем сердце?

И Леонард устало опустился в кресло.

Затем, впервые осознав свое действительное положение, - насколько невозможно, чтобы король благосклонно отнесся к его притязаниям, он закрыл лицо руками и громко застонал.

Монелла встал и, подойдя к нему, ласково положил руку ему на плечо.

- Я мог бы привести тебе все аргументы и банальности умудренных жизнью, - сказал он, - но воздержусь; я знаю, что они не будут иметь для тебя значения. Более того, нельзя отрицать, что обстоятельства необычны и непредвиденны. Но они не оправдывают тебя, ибо ты забываешь о том, чем ты обязан царственному хозяину и - могу добавить - другим; нам, твоим друзьям, например. Ты также знаешь, что наше положение здесь критическое; в стране назревают неприятности. Если у короля будут основания полагать, что кто-то из нас злоупотребил его доверием в одном вопросе, он может потерять его доверие во всем, что касается других, гораздо более важных вопросов - вопросов, которые могут повлиять даже на его личную безопасность, не говоря уже о наших собственных жизнях и жизнях многих из его подданных. Следовательно...

Леонард вскочил и умоляюще посмотрел на него.

- Ради всего святого, не говорите больше ничего, - сказал он, - или я начну ненавидеть себя. Я понимаю - даже слишком хорошо. Доверьтесь мне - если хотите; если чувствуете, что можете; если вы не утратили уверенности во мне. У вас больше не будет причин для жалоб.

Монелла взял Леонарда за руку и нежно пожал ее.

- Все хорошо, сын мой, - сказал он. - Я полностью доверяю и буду доверять тебе. И ты, со своей стороны, должен доверять мне. Возможно, у меня будет возможность поговорить с королем, и, если это случится, ты можешь рассчитывать, я скажу и сделаю все, что может диктовать моя дружба, - и это будет немало.

Леонард пожал собеседнику руку и попытался поблагодарить его, но взрыв эмоций оказался слишком сильным, и он отвернулся. А когда снова повернулся, то был уже один.

XVII. СХВАТКА НА СКЛОНЕ ХОЛМА

У двух молодых людей вошло в обычай каждое утро, когда погода была ясной, подниматься на возвышенность в том конце долины, откуда открывался вид на местность, окружающую этот край Рораймы. Это место представляло собой ровный каменный стол под живописной группой елей, - ибо на верхних утесах елей было много, - и с него, если смотреть в направлении, наиболее удаленном от горы, открывался чрезвычайно величественный вид; в то время как по другую сторону от них раскинулась великая долина или котловина, в которой находились озеро и город Маноа.

Было бы напрасным трудом пытаться дать адекватное представление о перспективе, которая открывалась взгляду в ясный день, если стоять на этой головокружительной высоте. Она простиралась почти на безграничное расстояние, ибо, когда смотришь за окружающие горы хребта Рорайма, больше не видно холмов, которые могли бы нарушить обзор до далеких Анд, если бы они были видны. Говорили, что они были видны несколько дней в году; но если это было так, то, возможно, это было скорее эффектом, похожим на мираж, чем тем, что обычно понимается под реальным видом далеких гор. Но ближе, в других направлениях, виднелись горные хребты и вершины, казавшиеся бесконечной чередой, нагроможденные в необычайном беспорядке. С Рораймы, как с самой высокой из всех, можно было в какой-то степени видеть остальные. Мирланда находилась на другой стороне, но Марима и другие представители странной группы лежали прямо перед глазами, и можно было видеть леса и озера на их вершинах; но не было видно достаточно, чтобы наблюдатель мог решить, обитаемы они или нет.

Красота просторов тропической растительности, раскинувшихся непосредственно внизу, была поистине изумительной. Здесь исследователи видели внизу верхушки деревьев мрачного леса, опоясывающего гору (хотя и не ту часть, через которую они пробирались с таким утомительным упорством), и о чудо! это был настоящий сад цветов яркого оттенка! Ибо деревья, под которыми они прятались, как муравьи среди стеблей клевера, были великолепны сверху в своем буйстве цветов, в то же время закрывая свет тем, кто шел внизу.

То тут, то там, среди зелени, с горных склонов стремительно срывались огромные каскады и бурные потоки; ручьи, которые на самом деле были одними из истоков величайшей из всех рек, могучей Амазонки; этой реки удивительных тайн, которая течет на протяжении четырех тысяч миль через равнины Бразилии и, наконец, находит свой путь в Атлантический океан, чтобы там с такой силой сбросить в море весь объем своих вод, что даже океанские воды отодвигаются в сторону, освобождая им путь на сотни миль от суши!

Здесь, на скальном выступе, на виду у одной из самых величественных и красноречивых природных панорам, какие только может представить человеческий разум, Леонард и Темплмор стояли на следующее утро после разговора первого с Монеллой, любуясь пейзажем. Сильный ветер бодрящей свежести дул им в лицо, с ревом проносился по ветвям над ними, раскачивая огромные деревья взад и вперед, а затем, казалось, одним прыжком перелетев через долину, продолжал свой бешеный бег среди деревьев на высотах, окаймлявших дальнюю сторону долины. Леонард, обернувшись, чтобы посмотреть на другой берег озера, увидел Эргалона, поднимающегося по склону и делающего ему знаки. Он привлек внимание Джека к сигналам, и они оба спустились по каменным террасам вниз, чтобы встретиться с ним. Здесь все было тихо; они были защищены от порывов ветра; рев шторма больше не достигал их ушей.

Все время, пока они были в городе, у них была охрана. Она состояла из солдат с офицером, и они следовали за двумя молодыми людьми во всех их прогулках, передвижениях, путешествиях, никогда не привлекая к себе их внимания, но всегда готовые помочь и защитить их, если возникнет такая необходимость. У Монеллы тоже был сопровождающий, когда бы он ни выходил на улицу. Он очень строго наказал двум друзьям никогда не выходить за пределы дома без своих винтовок, и это предписание, хотя и не понимали его необходимость, они беспрекословно выполняли.

В последнее время они нечасто видели Эргалона; он особенно привязался к Монелле и, по сути, стал его личным слугой. Монелла доверял ему настолько, что объяснил кое-что из секретов огнестрельного оружия и проинструктировал о том, как заряжать его на случай, если возникнут обстоятельства, когда может потребоваться его применение. Соответственно, когда Леонард увидел, что он поднимается по склону холма и дает понять, что хочет поговорить с ними, он сразу же позвал Темплмора и покинул выступ, на котором они стояли.

Вскоре они увидели приближающегося стражника, впереди которого шел Эргалон, а за ними Монелла, неторопливо переходивший с уступа на уступ, время от времени оглядываясь назад.

Склон холма был расчерчен скальными террасами, большинство из которых были покрыты зеленью и окаймлены по бокам поясами деревьев. Эргалон, занявший свою позицию внизу, сделал им знак спуститься к нему, и, когда они оказались в пределах слышимости, обратился к ним.

- Лорд Монелла послал меня предупредить вас, чтобы вы ждали его здесь и были готовы к схватке. Назревают неприятности.

- Но зачем ждать здесь? - спросил Джек. - Мы немедленно спустимся к нему.

Эргалон покачал головой.

- Нет, - сказал он. - Он особенно хотел, чтобы вы подождали его здесь.

- Да будет так, если ты уверен, что правильно понял его. Но скажи нам, друг Эргалон, что все это значит?

Эргалон объяснил, что Корион неожиданно отправил большой отряд своих солдат, чтобы захватить трех чужеземцев. Они надеялись застать их врасплох, не дав времени солдатам короля прийти на помощь. Но он (Эргалон) через бывшего товарища, который все еще был одним из людей Кориона, получил информацию о предполагаемом нападении и, таким образом, смог предупредить Монеллу.

- Итак, лорд Монелла, - объяснил он, - заранее послал за вами охрану, а затем сам поднялся к вам на холм, чтобы они могли его увидеть. Таким образом, он надеялся отвлечь людей Кориона от дворца и домов в это место, где, по его словам, будет лучше занять позицию и сразиться с ними, поскольку таким образом никто другой не пострадает в столкновении.

Это было странно, но все, кто говорил о Монелле или обращался к нему, давали ему какой-нибудь почетный титул. Эргалон называл его лорд. Даже Дакла на встрече в зале королевского совета - несмотря на его наглое чванство по отношению к королю - был поражен взглядом этого человека и обратился к нему с эквивалентом слова "сэр" на своем языке.

- Сколько их? - спросил Джек.

- О, сотня, а может, и больше. Но лорд Монелла сказал, что их количество не имеет значения, и послал меня к королю просить, чтобы никто из его солдат не вмешивался. "Они бы только помешали", - сказал он. Он прислал эти дополнительные вещи для вас. Смотрите. - И он показал сверток с патронами, который принес с собой.

- Хорошо, - сказал Джек. - Он совершенно прав. Это все, что нам нужно. Некоторые из солдат наверняка были бы ранены, если не убиты - и все впустую. Мне кажется, я понимаю идею Монеллы. Нам нужно, - поворачиваясь к Элвуду, продолжил он, - занять позицию здесь и сбить их, когда они будут пересекать эту широкую террасу прямо под нами. Ни один из них никогда не пересечет этот участок живым.

- Вот ваши охранники, - заметил Эргалон. - Лорд Монелла пожелал, чтобы вы разместили их где-нибудь, где они были бы в стороне, но в пределах досягаемости.

- Тогда пусть они поднимутся на следующий выступ, сразу за нами. Там у них будет прекрасный обзор всего происходящего. Как ты думаешь, друг Эргалон, эти люди думали застать нас врасплох?

- Без сомнения. Я подозреваю, что ваша привычка приходить сюда по утрам была замечена, и, как я полагаю, они намеревались подкрасться незаметно и пробраться через лес. Но лорд Монелла, будучи предупрежден мной, поднялся на высокую скалу, откуда он мог видеть их издалека; когда они увидели, что он наблюдает за ними, то отказались от этого плана и пошли прямо вперед.

- Понимаю. Что ж, мы в долгу перед тобой за то, что ты предупредил нас, друг.

- Это пустяки, - просто ответил Эргалон. - В тот день я мог быть лишен жизни, но вы пощадили меня; через лорда Монеллу и принцессу я добился королевского прощения. Это я обязан вам.

К этому времени прибыли стражники и их офицер, и Эргалон разместил их на террасе над и позади той, на которой стояли двое друзей.

- Нам не нравится эта ваша тактика - отодвигать нас на задний план, подальше от опасности, в то время как вы стоите впереди, - заметил офицер. - Мы соглашаемся только потому, что так желает лорд Монелла. Их много, но мы не должны отступать; и другие из королевского дворца скоро придут нам на помощь.

- Да, да, добрый Абла. У нас нет никаких сомнений в вашем мужестве. Но вы ничего не добьетесь с таким малым количеством людей - я слышал, их больше десяти к одному, - и ваши люди только помешают нам. Кроме того, это послужит им уроком на будущее, если мы разберемся с ними сами, без посторонней помощи.

Абла поклонился и неохотно ушел, как человек, который обязан подчиняться приказам, но делает это против своей воли.

В поле их зрения появился Монелла и вскоре подошел к ним. После нескольких слов объяснения он серьезно сказал:

- Они думали, что застали нас всех троих врасплох здесь, наверху; но, когда они увидели, что им это не удалось, то двинулись прямо вперед. Это, по сути, означает открытый вызов королю и, - продолжал он с возросшей серьезностью, - возможность гражданской войны. В стране разразится гражданская война - если мы не пресечем ее в зародыше, здесь и сейчас, насколько это в наших силах. Эти люди - негодяи из змеиного отродья; жестокие, кровожадные орудия извергов, стоящих за ними. Они не заслуживают пощады. Мой план состоит в том, чтобы отбросить их в тот момент, когда они появятся на выступе под нами. Они должны карабкаться вперед; нет ни обходного пути, ни каких-либо средств подняться на высоту над нами. Следовательно, они должны пересечь этот участок открытой местности. И еще одно. Их возглавляет Дакла. Не стреляйте в него. Я хочу взять его живым, если это возможно; в будущем он станет нашим послом.

В таких условиях сражение не могло быть долгим. Монелла умело выбрал позицию, чтобы максимально использовать преимущество, которое давало ему огнестрельное оружие. Одетые в черное мирмидонцы Кориона взобрались на роковую террасу только для того, чтобы быть застреленными в тот момент, когда появлялись в поле зрения. Было всего четыре или пять мест, куда они могли взобраться, и в них могли пройти рядом не более двух человек. Те, кто добрался до вершины и избежал пули, повернули назад, когда услышали выстрелы огнестрельного оружия, увидели вспышки и дым, а также как падают их товарищи. Другие, из тех, кто был внизу, кто ничего не мог видеть из происходящего, поднимались только для того, чтобы тут же упасть или повернуть назад; пока, спустя короткое время, все мужчины не поднялись и не увидели ужасное зрелище лежащих мертвых и раненых и не поняли, никто не сможет пересечь этот ровный кусок скалы, чтобы приблизиться к своим врагам. Наконец, всех выживших охватила паника, когда один из последних, кто высунул голову из-за гребня, вернулся с криком, что белые демоны спускаются за ними. При этих словах все, кто остался невредим, повернулись и убежали. Но многие упали, убитые или раненые, и лежали у подножия скалы, на которую взобрались, только для того, чтобы быть убитыми. Наверху, на самой террасе, с одной стороны, стояли Дакла и один из его подчиненных. Они были одними из первых, кто появился над выступом, и отошли в сторону, чтобы дать людям построиться в линию на скале; но теперь они остались одни, и, когда Монелла тихо спустился со скалы наверху, они испытали унижение, увидев всех своих людей, которые были способны бежать, исчезнувшими, охваченными безумным ужасом, внизу по склону холма.

Затем тот, кто стоял рядом с Даклой, бросился на Монеллу с поднятым мечом, думая, что, поскольку тот, казалось, был безоружен, он станет легкой добычей; но человек упал с пистолетной пулей в груди прежде, чем прошел половину пути навстречу Монелле.

- Сдавайся, Дакла, - крикнул Монелла. - Бесполезно и сражаться, и убегать.

- Я это проверю, - яростно воскликнул Дакла. - Если ты человек, а не демон, этот меч найдет твое сердце.

И он тоже бросился вперед. Но не успел пройти и трех ярдов, как меч вылетел у него из руки, а сама рука безвольно повисла вдоль тела. Монелла прострелил ему руку.

- Ты видишь, - холодно сказал он, подходя к удрученному командиру, - как опрометчиво с твоей стороны было не прислушаться ко всем моим предупреждениям. Я мог бы убить тебя раньше в бою; я мог бы убить тебя сейчас, как убил твоего друга там; но я сохранил тебе жизнь. Это не ради тебя самого, но, чтобы ты мог передать послание своему господину и засвидетельствовать ему то, что ты видел, и еще раз предупредить его о тщетности войны против нас, союзников короля. Ты понимаешь?

Тот бросил на Монеллу убийственный взгляд, и с минуту ничего не отвечал. Затем, поразмыслив, он произнес упрямым, угрюмым тоном:

- Да будет так. Но ты должен быстро передать свое послание и отпустить меня, ибо ты причинил мне сильную боль, и кровь течет быстро...

- Мы позаботимся о твоей ране, - спокойно ответил Монелла. - Позволь мне перевязать ее, пока мы не доберемся до королевского дворца; там ее осмотрят врачи.

Дакла неохотно согласился, чтобы враг перевязал его рану, который, прежде чем начать, отобрал у него кинжал.

- Я не могу доверить тебе эти игрушки, - заметил он. - Ты из племени волка, Дакла.

Тем временем офицер и люди из их охраны спустились на нижнюю террасу вместе с Темплмором и Элвудом и с благоговением и ужасом наблюдали за исходом схватки. На Монеллу и двух молодых людей они смотрели с удивлением; постепенно они в страхе отодвинулись от них, с этого момента относясь к ним с еще большим почтением, чем раньше.

Монелла отправил Аблу вызвать еще солдат из королевского дворца, чтобы унести убитых и раненых, а сам занялся последними, сначала передав Даклу Темплмору.

- Послушай! - сказал Джек своему пленнику. - Если ты попытаешься сбежать, я не убью тебя, но покалечу твою вторую руку; если и это тебя не остановит, я покалечу твою ногу. Ты меня понимаешь?

Дакла кисло кивнул в знак согласия; затем встал, с явным удивлением глядя на помощь, которую Монелла теперь оказывал некоторым из своих недавних врагов. Такого странного поведения он не понимал и презрительно пожал плечами.

Когда через некоторое время на место происшествия прибыло еще больше солдат с несколькими офицерами, они сразу же приступили к работе по переносу убитых и раненых вниз по склону. Монелла последовал за ним со своими друзьями и Даклой. На шум стрельбы сбежались огромные толпы людей, которые теперь столпились вокруг дворца, ожидая их прихода. Они наблюдали за стремительным бегством оставшихся в живых солдат Кориона и очень радовались их поражению. Но когда увидели убитых и раненых, а также то, что Дакла сам был пленником, и услышали, что с другой стороны никто не пострадал, их изумление не знало границ.

Сам король вместе с некоторыми из своих министров и чиновников вышел встречать победителей; его благодарность и эмоции, когда он поприветствовал Монеллу и его друзей, были обильными и сердечными.

- Вы действительно оказали нам услугу, - воскликнул он, - и преподали Кориону урок, который ему не мешало бы усвоить. Я очень боялся, что с вами случится несчастье и что за этим последует война в стране.

- Нет, я надеюсь, мы уложили псов войны, во всяком случае, на данный момент, - ответил Монелла с серьезной улыбкой. - Полагаю, они больше не будут нападать на нас и в будущем не станут бросать тебе вызов таким мятежным способом.

Затем они вошли во дворец, и Улама вышла вперед, чтобы поприветствовать их, вместе с Зонеллой и многими другими.

- У нас были неприятности из-за вас, - сказала она, и в ее нежных глазах стояли слезы, - с тех пор, как нам сказали, что более сотни людей Кориона поднялись на скалы, чтобы забрать вас. Мы услышали шум громовых жезлов и были в великом страхе, пока нам не сказали, что ваши враги бегут. Мы посмотрели и увидели, как они бешено несутся вниз по склону, отбрасывая свои копья и шлемы и даже отталкивая друг друга в спешке, чтобы спуститься по скалам. Потом пришел Абла и сказал нам, что вы все в безопасности, а потом...

- Потом, - сказала Зонелла, - ты села и заплакала.

Улама рассмеялась.

- Боюсь, это правда, - сказала она.

XVIII. ЛЕГЕНДА О МЕЛЛЕНДЕ

Предположения Монеллы о том, что последует за суровым уроком, который они преподали последователям Кориона, оказались вполне обоснованными. Ибо, когда Дакла, с рукой на перевязи, вернулся к своему господину, неся послание от короля, предложенные условия были приняты.

Дакле было прямо заявлено, что этим условиям придется подчиниться; в противном случае его господина и всех его последователей заставят подчиниться голодом. Они будут заперты в своей собственной колонии, им будет отказано в поставках продовольствия, и любой из них, покинувший свое убежище, будет убит на месте.

Выдвинутые условия заключались в том, что не только трое чужаков, но и все мирские жители должны были быть свободны от притеснений со стороны людей Кориона; и что больше не должен был взиматься налог на кровь.

После многих поездок туда и обратно и долгих проволочек Дакла наконец объявил, что Корион согласился на эти условия на некоторое время - на четыре месяца. После этого начнется их великий фестиваль, и... что ж, время покажет.

- Это всего лишь перемирие, - со вздохом сказал Монелла двум своим юным друзьям. - Я бы хотел, чтобы это было навсегда; но это даст нам время и возможность выработать наш курс. Люди получат передышку от ужасного страха, который сейчас всегда с ними; и, если не считать вовлечения в затяжной гражданский конфликт, к которому люди еще не готовы, я не вижу, как можно было бы устроить лучше.

Таким образом, теперь они могли передвигаться более свободно и без охраны; их винтовки тоже можно было оставить, когда они выходили за пределы города; хотя Монелла советовал им всегда носить с собой револьверы, поскольку опасался, что они не совсем застрахованы от предательства или какой-нибудь вспышки фанатизма со стороны части приверженцев Кориона.

Таким образом, Темплмор и Элвуд теперь могли более свободно общаться с населением и больше видеть их общественную жизнь. Куда бы они ни пошли, их хорошо принимали и относились к ним с доверием и уважением. Они посещали дома людей всех сословий, от дворцов знати до жилищ крестьян, если так можно было назвать низшие классы. Однако в стране не было бедных в обычном смысле этого слова. Выращенный урожай доставлялся всем одинаково; у каждого было вдоволь еды, вдоволь одежды и хорошо построенные дома, в которых можно было жить. И, помимо этих необходимых условий, в стране было не о чем печалиться. Там были леса, и все могли свободно рубить дрова на топливо; электрическое освещение было доступно всем одинаково. Воду, в которой нуждались, они добывали сами из озера или из ручьев, повсюду вытекавших из скал наверху. Лавки отсутствовали, но была рыночная площадь, и раз в неделю там устраивалось что-то вроде базара или биржи. Однако даже это выходило из употребления. Существовали деньги, и существовало много видов монет, но они редко использовались. Они были древнего изготовления и, по-видимому, хранились скорее как раритеты, чем для использования. Люди хотели купить или продать так мало, что простой системы обмена хватало практически для всех их потребностей.

Элвуд и Темплмор, узнав все это и на собственном опыте убедившись в добродушии людей, почувствовали растущее негодование и неприязнь к жрецам. Они увидели, что ужасная тирания этих людей превратила страну, которая могла бы быть царством совершенного мира и доброй воли, в страну, где постоянный страх, постоянные страдания стали настолько обычными, что все, казалось, смирились с этим.

Однажды, когда они вдвоем плыли в лодке с Уламой и Зонеллой, Калаимой и другими, Темплмор, который говорил об этих вещах, спросил, долго ли продолжалось то, что они видели.

Ответила Зонелла.

- Еще со времен великого Мелленды. Так нам говорят. Это наказание, ниспосланное Великим Духом людям за их неблагодарность к нему.

- А кем был Мелленда? - спросил Элвуд.

- Что?! Ты спрашиваешь, кем был Мелленда? Но я забыла; конечно, вы пробыли здесь не так уж долго и не можете знать нашу историю и легенды.

- Я разузнал в ваших музеях больше, чем мой друг, - заметил Джек, - и кое-что узнал о Мелленде. Но я ничего не знаю ни о какой легенде. Пожалуйста, дайте нам ее услышать.

- Да, расскажите нам об этом, - настаивал Леонард. - Мне нравятся прекрасные старые легенды и рассказы о чудесах.

- Попроси принцессу рассказать тебе.

- Нет, нет, Зонелла, - вмешалась Улама. - Ты начала это, ты и заканчивай. Кроме того, ты более сведуща в таких вещах, чем я.

- Очень хорошо, - покорно сказала Зонелла. - Я могу рассказать об этом только так, как я это знаю. Если вам нужны более подробные сведения, вы должны пойти в музей или спросить Колонну, верховного камергера, очень ученого человека. Только я не хочу, чтобы вы насмехались над этим, - обратилась она к двум молодым людям, - потому что, хотя я и называю это легендой, все же это история; и весь наш народ безоговорочно верит в это. Вы не могли бы оскорбить их сильнее, чем отнесясь к этому легкомысленно или сделав вид, что не верите в это. Я говорю тебе это в качестве особого предостережения, - добавила она, лукаво взглянув на Джека, - поскольку знаю, что ты склонен к скептицизму в таких вещах.

- Я обещаю быть очень хорошим и не делать никаких легкомысленных замечаний, - был ответ Джека.

- Тогда вы должны знать, - начала Зонелла, - что мы считаем Мелленду величайшим из наших королей, то есть из наших более поздних королей. Наш древний род королей до него сделал Маноа величайшей, могущественнейшей и богатейшей страной мира. Все эти горы, которые вы видели вокруг нас, были островами в огромном озере - озере Парима. Его воды простирались до огромных гор, которые мы иногда можем видеть с самых высоких точек Маноа - далеко-далеко отсюда. Но над ними, как и над землями во всех направлениях, властвовала наша нация. Эти острова были нашими главными оплотами, и этот, Маноа, будучи самым высоким и, естественно, наиболее благоприятным из них всех, был резиденцией правительства, а его город - столицей, куда свозились все богатства и наиболее ценная продукция других стран, входивших в состав его империи.

- Но после того, как многие могущественные короли жили и умирали, на народ, казалось, снизошла слабость. Они потерпели поражение в битве; провинции восстали, и многие отдаленные части империи были потеряны, перейдя под власть других королей. Говорят, что в то время наши короли, знать и вожди нации были слишком преданы пирам и наслаждениям; и, как утверждается, они начали жестоко притеснять более слабых из народа. В религии также произошли перемены. До тех пор все поклонялись только одному Великому Духу, который, как говорили, был добрым Духом - на самом деле великим правителем всех духов, а его жрецов называли Детьми Света. Их правление, - то, чему они учили, - было мягким; записано, что они были людьми мира и великой - очень, очень великой - мудрости. Но была введена другая религия, пришедшая, как полагают, из некоторых завоеванных земель; и она была полной противоположностью старой. Ее приверженцы и верховные жрецы называли себя Детьми ночи; они поклонялись не одному Богу, а многим странным и ужасным богам; считалось, что их жрецы также обладают великой мудростью, но злого толка. Они учили, есть только один способ избежать власти Духов Тьмы, и это - умилостивлять их постоянными жертвоприношениями; и они убивали много людей на своих праздниках, принося их в жертву своим богам.

- Затем на трон взошел Мелленда. Он был единственным сыном последнего из древнего рода королей. В молодости он много путешествовал и приобрел много знаний в незнакомых странах; он, будучи начальником некоторых армий своего отца, победил врагов страны и вернул себе некоторые из утраченных провинций. Его отец был убит в бою, и Мелленда немедленно приступил к осуществлению планов по возрождению старой власти и восстановлению бывшей империи. Он также учил, что религия белых была истинной религией, и предпринимал попытки подавить другую. Но иногда он подолгу отсутствовал, отправляясь в дальние походы, из которых, правда, всегда возвращался победителем; но пока он был в отъезде, устанавливая мир и порядок в какой-нибудь отдаленной провинции, Темные жрецы коварно подрывали его авторитет дома. Однако долгое время из их заговоров ничего не выходило, и Мелленда правил несколько сотен лет...

- Это долгий срок, - прервал Джек, несмотря на свое обещание.

- В течение нескольких сотен лет, - повторила Зонелла, бросив укоризненный взгляд на перебившего ее, - что было не очень долго, учитывая, что его отец правил полторы тысячи лет, а затем был свергнут в расцвете сил в результате несчастного случая в битве. Он (Мелленда) наконец восстановил мир во всей империи; изменил стиль жизни, сам подавая пример великой простоты; его мудрость, справедливость и доброта сердца сделали его почитаемым и любимым везде, где было известно имя Маноа. Затем, наконец, он женился на принцессе, которую страстно любил, по имени Эльмонта, и у них родилось четверо детей, которым, говорят, он расточал самую нежную любовь. Но у него появился какой-то повод еще раз покинуть Маноа, чтобы посетить отдаленную часть своей великой империи. Нужно было заключить союзный договор с другим монархом или что-то не менее важное. Он уплыл и вернулся после долгого отсутствия, чтобы найти этого Кориона...

- Корион! - воскликнул Джек, снова забыв о своих обещаниях.

- Да, Корион, тот самый Корион, который, как считается, есть у нас здесь, сейчас. Он захватил власть в правительстве и привлек на свою сторону огромное количество самых распущенных и недовольных людей. Тогда, как и сейчас, он был главой Темного Братства, или Детей Ночи. Вся толпа праздных, потакающих своим желаниям дворян и богатых, но ведущих разгульный образ жизни людей из народа, которых Мелленда упрекал и обуздывал, вырвалась и присоединилась к восстанию Кориона; они схватили Эльмонту, королеву Мелленды, и его детей и принесли в жертву их богу. Корион назначил короля по своему собственному выбору; и когда Мелленда вернулся, то обнаружил, что его жена и дети мертвы, а правительство находится в руках марионеточного короля, контролируемого Корионом, который угрожал ему смертью, если он вернется и попадет в его руки. Таково было послание, отправленное Мелленде, когда он появился в поле зрения нашего острова по возвращении, успешно выполнив миссию, заставившую его уехать, и с нетерпением ожидая возвращения к жене и детям. С ним был огромный флот; и хотя восстание распространилось на другие острова, он, возможно, смог бы найти достаточно последователей в других частях империи, чтобы вернуть себе трон, если бы захотел. Но у него было разбито сердце, и он сказал, что, поскольку его жены и детей больше нет в живых, ему не за что сражаться, и он не хотел участвовать в гражданской войне со своим собственным народом. Вместо этого он постановил, что их наказанием должно быть то, что он (Мелленда) уйдет и оставит их на долгие века страдать под ударами плети грязной религии, которую они поддерживали; пока все, кто согрешил против него, не увидят свою злую ошибку, и тогда он вернется, чтобы окончательно наказать Темных жрецов и тех, кто все еще сознательно поддерживал их. Тогда и навсегда после этого на всей земле воцарятся мир, счастье и справедливость для всего его народа.

- Итак, Мелленда уплыл, и больше его никто не видел и не слышал о нем. Вскоре после его ухода произошло великое понижение уровня воды, и озеро Парима исчезло. Это оставшиеся здесь благожелательно настроенные жители расценили как особое наказание за то, что они позволили Кориону узурпировать власть и прогнать великого, доброго и мудрого Мелленду. Они восстали против Кориона и короля, которого он поставил. Но хитрый жрец занял слишком прочное положение, чтобы движение могло преуспеть. Более того, ему странным образом удалось утихомирить часть своих оппонентов. Он заявил, что не убивал всех детей Мелленды, и оставил в живых мальчика, который, как говорят, был признан теми, кому следовало бы знать, одним из детей Мелленды. Этого ребенка он обещал посадить на трон, и впоследствии он это сделал.

- Нация, отрезанная от всего мира, значительно уменьшилась в численности, и теперь неизвестно, что она когда-то была всемогущей. Говорят, на протяжении веков окружающая местность представляла собой сплошной хаос болот и грязи. Постепенно она зарастала и, наконец, деревья со временем превратились в густые, запутанные леса, в которые невозможно было проникнуть. Таким образом, на протяжении долгих веков мы были отрезаны от всех других народов мира. Сотни лет назад некоторые отряды были отправлены исследовать окружающую страну; но некоторые так и не вернулись, а те, кто вернулся, так рассказывали об ужасных лесах, населенных страшными существами, и о пустынях за ними, населенных только черными демонами, что было сочтено лучшим остаться здесь. Поэтому я полагаю, что единственный известный путь, который вел в лес, был запечатан навсегда; таким образом закончилась последняя попытка связаться с внешним миром.

- Многие из Белых жрецов бежали на корабли Мелленды и уплыли с ним, когда он отбыл; но остальные, включая их вождя Санаиму, удалились в Мирландию, где с тех пор и живут.

- Такова история Мелленды, о том, как он покинул нас, и о том, что случилось с гордым городом Маноа после его отъезда. Когда он вернется, мы не знаем; но среди людей распространяются некоторые старые пророчества, согласно которым время его возвращения очень близко, если оно уже не прошло.

- Его возвращение! - воскликнул Джек. - Вы, конечно, не хотите, чтобы мы поверили, будто вы ожидаете, что это почтенное старое ископаемое вернется во плоти, чтобы обеспокоиться нынешним состоянием потомков своего неблагодарного народа?

Зонелла вздрогнула.

- Ну, конечно, хотим! - ответила она. - Нет ни одного мужчины или женщины - едва ли не ребенка нескольких лет от роду, - которого не научили бы верить в это.

- Я тоже так думаю, - воскликнула Улама почти с негодованием. - Мы все знаем, что так и будет; мы все в это верим.

- Но, - сказал Джек, - как давно, по-твоему, все это произошло?

- Около двух тысяч лет назад, - ответила Зонелла после краткого, но, по-видимому, тщательного подсчета, загибая пальцы.

- Две тысячи лет! И вы - вы, двое разумных молодых людей, - говорите нам, что ожидаете увидеть, как этот подвергшийся дурному обращению, но респектабельный пожилой джентльмен снова появится, как ни в чем не бывало, спустя две тысячи лет!

- Почему нет? - спросила Улама. - У нас есть Корион и Санаима, оба, как говорят, старше этого возраста.

- Да, но, - глядя на Леонарда, сказал Джек, - мне кажется, это похоже на фараонов древности, знаете ли, когда на троне всегда был фараон, хотя они рождались и умирали. Было бы легко поддерживать фарс такого рода, когда, как здесь, первосвященника, черного или белого, видели так редко - всегда на заднем плане.

- Но если королю триста сорок, разве невозможно дожить до двух тысяч или дольше? Я могу указать многих мужчин, чей возраст превышает пятьсот лет, в королевском дворце, - заметила Зонелла.

Даже кроткая Улама выглядела несколько оскорбленной.

- Мы не подвергаем сомнению те замечательные вещи, которые вы рассказываете нам о внешнем мире, - сказала она. - Почему вы должны подвергать сомнению то, что, как мы знаем, является правдой?

- Мне кажется, - сказал Леонард, - все зависит от достоинств растения жизни. Если эта трава, или растение, или что бы это ни было, действительно обладает приписываемыми ей качествами, что ж, остальное достаточно просто.

- Я признаю это, - сказал Джек, смеясь. - Если однажды признать это, человек с таким же успехом может прожить до пяти тысяч лет. Только даже в этом случае я вижу трудность. Как Мелленда мог увезти отсюда необходимое растение жизни?

- Белые жрецы, которые ушли с ним, вряд ли оставили бы свою тайну, - объяснила Зонелла. - Кроме того, в наших исторических рукописях специально указано, - так мне сказал Коленна, - что те, кто уезжал с острова на длительное время, - губернаторы отдаленных провинций и тому подобное, - брали с собой не только большой запас сушеного растения, но и семена, чтобы его вырастить; в некоторых местах они обнаружили, что растение хорошо прижилось, хотя и держали его свойства в секрете от народов, среди которых пребывали. Все это было известно Мелленде и Белым жрецам, которые ушли с ним; вероятно, они поселились в месте, где, как им было известно, выращивали это растение.

- Если бы это было так, это объяснило бы кое-что из былой славы и могущества такой маленькой нации островитян, как эта, - сказал Леонард. - Секрет такого растения - быстрый рост населения при незначительном количестве смертей - конечно, дал бы ей значительное преимущество перед другими нациями.

- Что касается вопроса, всерьез ли мы ожидаем, что Мелленда вернется к нам, - продолжила Зонелла, - то в большом музее вы увидите одни из его доспехов, его знамя и его знаменитый меч, все это блестит, готово к использованию и хорошо сохранилось. Их держат там в ожидании его.

- Я их видел, - заметил Джек. - Должно быть, он был крупным красивым мужчиной, если этот костюм был ему впору. Но вернемся к сыну этого великого короля, который, как говорят, в конце концов, был спасен, а затем посажен на трон; были ли у него какие-нибудь потомки?

Зонелла кивнула.

- С тех пор по прямой линии сменилось пять королей.

- Понимаю. Так что нынешний король - это...

- Пра-пра-правнук великого Мелленды, - вставила Улама.

- Я думаю, вам повезло, когда вы прибыли сюда, - сказала Зонелла после паузы. - Потому что, если бы Корион первым узнал о том, что вы, чужаки, находитесь в стране, он бы всеми силами постарался убить или захватить вас в плен. Говорят, он твердо верит в скорое пришествие Мелленды и пребывает в смертельном ужасе по этому поводу.

Джек некоторое время молчал, а затем сухо заметил:

- Все, что я могу сказать, мне бы очень хотелось увидеть этого доброго джентльмена, если он еще жив; я только надеюсь и желаю, чтобы он прибыл, пока мы здесь. Если он путешествовал все эти годы, то к этому времени должен был кое-что узнать! Интересно, прилетит ли он на воздушном шаре?

XIX. НАДЕЖДЫ И СТРАХИ

Среди прочих достоинств мира или перемирия, заключенного с таинственным Корионом, было то, что Элвуд и Темплмор могли свободно посещать каньон и пещеры, где находились их запасы, и убедиться, что все они в безопасности. Для этого им пришлось договориться о том, чтобы отлучиться на одну ночь, так как это отнимало день пути в одну сторону. Ту ночь они провели в пещере, которую назвали Пещера Монеллы в честь своего друга; сам каньон они назвали Долиной фей - и поскольку все их походное снаряжение было найдено нетронутым там, где они его спрятали, у них было под рукой все, чтобы чувствовать себя комфортно. При осмотре они обнаружили, что камень, закрывавший вход, находился в том же положении, в каком они его оставили. Сняв деревянные жерди, они откатили его в сторону и посмотрели в мрачные глубины леса Рораймы.

Темплмор отвернулся, содрогнувшись от отвращения.

- Как я ненавижу этот лес! - воскликнул он. - Каким ужасным кажется все снаружи! Воистину, чудесно, если вдуматься, что у нас хватило терпения и настойчивости пробиться к этому месту.

- Мы никогда бы этого не сделали, если бы не влияние Монеллы, - заметил Леонард. - Каким странным все это кажется, не правда ли? Теперь, вернувшись сюда, мы могли бы подумать, - все, что мы пережили, было сном. Одно можно сказать наверняка: ни одна другая группа исследователей никогда не пробралась бы через этот лес так, как это сделали мы; они впали бы в уныние еще до окончания первой недели. И они вряд ли смогли бы добиться чего-то хорошего, даже проявляя настойчивость, если бы у них не было такого руководителя, как Монелла. Что это белое вон там?

И Леонард указал белое пятно на стволе дерева на краю поляны.

Темплмор достал бинокль и посмотрел.

- Это листок бумаги, - взволнованно воскликнул он. - Здесь кто-то был! Мы должны выйти!

Быстро опустив лестницу, они поспешили спуститься по ней и пересечь поляну к дереву, на котором увидели неожиданную записку. Но, хотя бумага была намеренно приколота гвоздями, она была чистой; развернув ее, они обнаружили несколько прямых линий, которые обнаруживали смутное сходство с буквой М.

- Матава был здесь! - воскликнул Леонард. - Все, что он может сделать в письме, - это несколько пометок, которые означают "М" - его собственный инициал. Бедняга! Представляю, какое мужество он должен был проявить, чтобы прийти сюда!

Сложенная несколько раз бумага, содержавшая внутри букву "М", была прибита гвоздями прямо под нависающим куском коры, чтобы защитить от непогоды.

- Должно быть, он нарисовал ее Монелла Лодж, - сказал Джек, - и захватил с собой на случай, если его путешествие сюда окажется напрасным. Он хороший парень! Зная, как он и все его племя ненавидят этот лес и горы, мы должны по достоинству оценить преданность, которая привела его сюда. И потом, прийти безрезультатно! Это очень плохо для бедняги! Как жаль, что мы не могли прийти сюда и увидеть его! Очевидно, у него была надежда, что мы вернемся, иначе он не оставил бы нам этого простого, но гениально придуманного послания!

- Его надежда была в лучшем случае слабой, - серьезно ответил Леонард. - Побывав здесь и обнаружив, что вход закрыт, после того, как мы не смогли подать никаких условленных сигналов, боюсь, он привезет тревожные новости в Джорджтаун.

- Я тоже этого боюсь, Леонард, - согласился Джек. - Они будут ужасно встревожены из-за нас; хуже, чем если бы он сразу вернулся, не приходя сюда.

В тот вечер, приготовив ужин, они сидели у тлеющего костра, молчаливые и задумчивые. Джек угрюмо курил свою трубку; Леонард был абсолютно празден, за исключением того, что переводил взгляд то на отблески угасающего дневного света над головой, то вниз, на сцену вокруг него.

Каждый знал, что было на уме у другого, но ни один из них не хотел говорить об этом первым. Но, наконец, Джек заговорил.

- Нет смысла закрывать глаза на тот факт, Леонард, - начал он, - что этот визит Матавы сюда и отчет, который он, несомненно, привезет в Джорджтаун, - дело серьезное. Наши друзья будут более чем встревожены; возможно, они сочтут нас мертвыми. Это снова поднимает вопрос: что мы собираемся здесь делать, как долго мы собираемся здесь оставаться и как насчет возвращения? Мы не можем оставаться здесь вечно - по крайней мере, я определенно не собираюсь этого делать. Но мне не нравится идея уйти и оставить тебя здесь. Что скажешь?

Леонард был мрачен. Он был таким более или менее с момента того самого разговора с Монеллой об Уламе. Несколько минут он ничего не отвечал; затем сказал с оттенком горечи в голосе:

- Ты должен немного подождать, Джек. Я пока не готов сказать, но... возможно, я скоро буду готов уехать вместе с тобой.

Джек приподнял брови и бросил короткий, но проницательный взгляд на своего друга. Затем он некоторое время невозмутимо курил и размышлял.

- Есть один человек, который не вернется с нами, - продолжил он наконец, - и это Монелла. Он был прав, когда сказал, что ему не следует возвращаться к цивилизации. Похоже, он решил поселиться здесь. Теперь он правая рука короля - его проводник, советник и друг, постоянно с ним, за исключением тех случаев, когда уходит в место, которое они называют Мирландия, по каким-то таинственным делам. И, пожалуй, самое странное из всего этого то, что он самый популярный человек при дворе - даже среди тех, кого он, в некотором смысле, потеснил. Можно было бы подумать, что ему придется испытать все виды зависти, и ненависти, и ревности, и заговоров, и всеобщего недовольства, - когда чужеземец, внезапно появившийся Бог знает откуда, вышел на сцену и сразу же стал любимцем, доверенным лицом и советником короля! И все же, чем больше он принимает на себя, тем больше он им всем нравится!

- Кто может не любить его? - Леонард вздохнул. - Кто может не любить его? Даже упрекая, он делает это так нежно, что ты только еще больше любишь его за это. Как кто-то может испытывать ревность, или гнев, или зависть к человеку, который ведет себя со всеми так, как он? Что касается меня, то я не удивляюсь; он рожден, чтобы стать лидером людей, как я уже давно говорил; он обладает той магнетической притягательностью, которая делает великого полководца - полководца, который внушает такую преданность, что тысячи и сотни тысяч готовы отдать свои жизни всего за один одобрительный взгляд или слово похвалы. В данный момент в мире не может быть много таких людей; их не могло быть много с тех пор, как был сотворен мир. Но когда появляется такой человек, он быстро распространяет свое влияние вокруг себя.

Джек слегка рассмеялся, но не злорадно.

- Ты, как всегда, полон энтузиазма по отношению к своему герою, - заметил он, - хотя в последнее время он был для тебя чем-то вроде холодного душа, а?

Леонард покраснел и беспокойно заерзал на стуле.

- Откуда ты это знаешь? - спросил он.

- Я догадался, старина. На самом деле, я видел холодный душ в его глазах в тот день - ты понимаешь.

- Да, возможно, ты недалек от истины, Джек. Однако я пообещал оставить все в его руках, и пусть все так и остается в настоящее время. Я нисколько не сомневаюсь в его отношении ко мне - или к нам обоим. Если он не сможет сделать почти невозможное, я приму свою судьбу и постараюсь сделать это достойно. Давай больше не будем говорить об этом сейчас.

Джек, - который, несмотря на всю свою обычную привычку казаться ненаблюдательным, мог видеть большинство вещей, - подумал, что мог бы рассказать своему другу о ком-то еще, кто проявлял признаки недовольства после холодного душа Монеллы, а именно об Уламе. В последнее время она стала очень тихой и серьезной; и действительно, та свежая, детская веселость, которую она проявляла в первые несколько дней после их приезда, исчезла. Но Джек благоразумно решил оставить эти мысли при себе и позволить событиям идти своим чередом. Он знал, что ими руководит голова более мудрая и дальновидная, чем его собственная, - голова Монеллы. В последнее время они видели его сравнительно редко; большую часть времени он проводил либо наедине с королем, либо, как говорили, отправлялся в Мирландию навестить Санаиму, главу Белых жрецов. В таких случаях он исчезал на два-три дня. И все же всякий раз, когда кому-либо из молодых людей случалось столкнуться с ним, - или если они встречались за королевским столом, - они не замечали никаких изменений в его поведении. Он даже проявлял, если уж на то пошло, повышенную доброту как в своих словах, так и в поступках, часто делал какую-нибудь мелочь, совершенно по-своему, чтобы показать кому бы то ни было из присутствующих свои сердечные чувства к ним. В остальном у него был вид человека, чей разум переполнен тревожными и тяжкими мыслями; и Темплмор, и Элвуд скорее чувствовали, чем знали, что он озабочен опасениями неприятностей в будущем.

Однажды утром, через несколько дней после посещения каньона, Монелла пригласил Леонарда прогуляться с ним, и они вместе отправились к месту, которое назвали Высота Монеллы.

День был ясный и погожий, легкий ветерок пробегал по верхушкам деревьев. Пейзаж вокруг был полон мягкого покоя, успокаивающего и странно умиротворяющего разум. Но сегодня Леонард этого не замечал; его сердце учащенно билось, а румянец то появлялся, то исчезал, поскольку что-то в поведении Монеллы подсказало ему, - он вот-вот услышит важное заявление на тему, всегда занимавшую его мысли. Он попытался собраться с духом, чтобы вынести худшее, если ему суждено было это услышать, но его усилия оказались не слишком успешными.

- Сын мой, - вскоре начал Монелла, - я обещал поговорить с тобой, когда смогу, по вопросу, о котором мы говорили прежде. Твое отношение к нему все еще остается прежним?

Остается ли оно прежним? Нужно ли ему было спрашивать? Леонард импульсивно ответил; он разразился речью, которую здесь нет необходимости приводить подробно. Монелла молча слушал, пока молодой человек не закончил, а затем продолжил:

- Задумывался ли ты о том, является ли твое желание мудрым - и окончательным? Что, если бы ему было разрешено исполниться, и ты должен был бы остаться здесь навсегда? Никогда не возвращаться к своему народу?

- Почему, никогда? - спросил Леонард. - В будущем... возможно, однажды...

Монелла покачал головой.

- Ты должен ясно понимать, - сказал он, - что этого не может быть. Я всегда говорил тебе, что никогда не собирался вернуться из своего путешествия; и теперь я знаю, что никогда не покину это место. И тебе, и твоему другу - вам скоро придется решить, либо остаться здесь навсегда, либо навсегда уйти. Если вы решите уйти, король отпустит вас богатыми - настолько богатыми, что вам больше не нужно будет стремиться к богатству; если вы останетесь, он назначит вас на почетные посты, где вы сможете с пользой для себя трудиться, помогая мне в великой задаче, которую я поставил перед собой, - учить мой народ истинной религии единого великого Бога, ибо, - продолжил он, когда Леонард удивленно посмотрел на него, - это правда, что я принадлежу к этой нации по происхождению, и что поэтому я, спустя много дней, всего лишь вернулся к своему собственному народу. Но я слишком много повидал во внешнем мире, чтобы любить его; мой народ хочет держаться особняком, и я могу только, исходя из того, что видел и пережил, утвердить его в этом желании. Я не могу найти в себе силы поступить иначе. Поэтому мы твердо решили, что между нами и великим миром за нашими пределами не будет никаких сношений. Бесполезно далее говорить на эту тему; она исчерпана, и не требует никаких споров или дискуссий. Следовательно, и тебе, и твоему другу необходимо будет решить, остаться ли вам и связать свою судьбу с нами на всю вашу будущую жизнь, или попрощаться и вернуться - не с пустыми руками - к своему собственному народу. Это серьезный и трудный вопрос, который вам предстоит решить, поэтому его не следует решать поспешно. И нет никакой необходимости в спешке; потратьте столько времени, сколько вам заблагорассудится, чтобы обдумать это. Подождите немного, пока вы лучше не узнаете это место и людей, его населяющих. Или подождите до тех пор, - тут голос говорившего стал внушительным, почти суровым, - пока я не уничтожу змеиное отродье, слишком долго державшее эту прекрасную землю в своих отвратительных кольцах. Тогда вы станете свидетелями наступления новой эры - эры мира, жизнерадостности и благочестия - и увидите, как хорошо жить в такой стране.

- Я не верю, чтобы какие-либо размышления могли изменить мое отношение к этому вопросу, - искренне ответил Леонард. - Как ни мучительна была бы мысль о том, что я никогда больше не увижу своих друзей, еще тяжелее было бы уйти отсюда и никогда больше не видеть ту, кого мое сердце выбрало своей королевой - за много лет до того, как я увидел ее воочию. Нет! Теперь, когда судьба привела меня к ней, ничто в этом мире не разлучит нас - если решение останется за мной.

Монелла пристально посмотрел на молодого человека; в его взгляде были и привязанность, и восхищение. Леонард выглядел очень красивым, с блеском в его открытых честных глазах и румянцем на щеках. Затем взгляд Монеллы затуманился, как от промелькнувшей тени, и он со вздохом ответил:

- На молодость с ее надеждами и устремлениями, когда они исходят из честных побуждений, всегда приятно смотреть; жаль только, что все эти устремления ведут только к одному концу - печали, разочарованию и усталости. Воистину, все суета, тщета! Мы идем разными дорогами, но все мы приходим к одному и тому же концу. - Он мечтательно посмотрел вдаль, на далекий горизонт; затем продолжил, словно разговаривая сам с собой: - И все же молодость радует, потому что она желает жить в любви, а любовь - это Бог и Небеса в одном лице. Это главная из двух вещей - она и память - которые мы несем с собой, переходя из этой жизни в следующую. Любовь и память - два великих неразрушимых свойства человеческой души. Мы берем с собой еще наш характер, как его называют, но это мало что значит, если только он не основан на любви. А память - это вечно живой свидетель, показывающий, повлияли ли на нашу жизнь здесь главным образом эгоизм, или честолюбие, или ненависть, или жестокость, или - любовь. Ибо только любовь будет жить и расцветать снова; все остальное увянет и умрет. Вы слышите о неумирающей ненависти, но такого понятия не существует. Даже всякая ненависть в конце концов угасает; только любовь живет вечно и никогда не может умереть.

Он замолчал и какое-то время стоял, глядя вдаль. Наконец он снова повернулся к Леонарду.

- Пойдем со мной и разыщем твоего друга; я хочу показать вам кое-что, о чем я хочу, чтобы вы серьезно подумали.

Они вместе спустились с холма. Тем временем он продолжал.

- Ты говоришь, что принял решение, если решение остается за тобой. Формально, конечно, это зависит от короля, но на самом деле, я подозреваю, в данном случае от самой девушки. Король слишком любит ее, слишком беспокоится о ее счастье, чтобы мешать ее желаниям. В последнее время он заметил, что она уже не такая, как раньше; что у нее бывают приступы грусти и меланхолии. Ее состояние настораживает его. Я думаю, возможно, он опасается, это может быть первым признаком того, что здесь называется фаллоа. Но, - он посмотрел на Леонарда с улыбкой, - подозреваю, что от ее болезни есть лекарство, в то время как от фаллоа оно не известно.

Когда Леонард услышал эти слова, его сердце учащенно забилось, и он почувствовал себя так, словно шел по воздуху. Не забыл он и о том, чем был обязан в этом деле своему другу. Его грудь наполнилась благодарностью, и он излил ее потоком слов, прекратившимся только тогда, когда он увидел идущего к ним Темплмора.

Леонард выбежал ему навстречу и немного бессвязно объяснил, что говорил Монелла, в то время как Монелла повел их в свои собственные апартаменты во дворце.

Когда они уселись, он еще раз повторил большую часть того, что ему удалось донести до Леонарда - поскольку Джек мало что понял из пылкой речи Элвуда - и добавил:

- Теперь я хочу, чтобы ты дал совет своему другу не принимать слишком поспешного решения; этого не должно быть. Я также должен еще раз поговорить с королем. Видите ли, - продолжал он серьезно, - это серьезная вещь. Королевский зять будет с нетерпением ждать того дня, когда станет королем; поэтому его выбор не может быть легким. Опять же, выбрать представителя иной расы - дело непростое. Что касается меня, то я свободен от любых мирских предрассудков относительно происхождения, семьи, королевской крови и всего этого тщеславного, глупого ханжества. Король придерживается того же мнения и хочет только выбрать для своего ребенка того, кто ей понравится, при условии, что он достоин этого. В этом я дал ему свое слово. Я долго жил на земле и общался со многими людьми; таким образом, я научился судить о характере и расположении духа. И я не встречал никого, кому я скорее доверил бы свою собственную дочь, чем нашему другу. Таким образом, в этом вопросе я смог удовлетворить короля, а судьба, по-видимому, заранее уладила все остальное. Ибо, каким бы невероятным это ни показалось скептику, эти двое встречались в видениях задолго до того, как встретились друг с другом во плоти. Таким образом, в настоящем, как и в прошлом, судьба указывает путь, и так будет в будущем. Ибо никто не может избежать своей судьбы. Хорошо это или плохо, но каждому уготована своя судьба, и этой судьбе он должен волей-неволей следовать.

XX. ПОСЛАНИЕ АПАЛАНО

Мебель, используемая в городе Маноа, по материалу и стилю мало чем отличалась от той, что встречается в Японии. Все, что было во дворце, отличалось изысканным дизайном и отделкой, большая часть была инкрустирована золотом и серебром. Именно такой шкафчик Монелла сейчас отпер: он достал из него пергаментный свиток.

- Это, - сказал он, - документ, который я вручил королю в первый день, когда он принял нас. Теперь, конечно, он принадлежит ему, но я одолжил его на время, чтобы показать вам. Он был написан Апалано, последним потомком тех белых жрецов, которые много веков назад бежали из этой страны вместе с королем Меллендой. В некоторых старых пергаментах, находящихся в моем распоряжении, описано, как те, кто ушли, обнаружили, что империя повсюду разваливается и становится жертвой варварских орд черных, красных или жестоких белых рас; и как они в конце концов нашли убежище в уединенной долине высоко среди вершин Анд, о которой я уже говорил вам, и жили там на протяжении многих столетий. Они привезли с собой и преуспели в выращивании Растения жизни, или карины; но, несмотря на это, - хотя это сделало их всех долгожителями, - смертельная болезнь фаллоа уносила их одного за другим, пока не остались только мы с Апалано. Затем фаллоа наложили свою иссушающую руку и на Апалано; он потерял своего последнего ребенка, и это очень глубоко его затронуло; ибо перед смертью он написал это странное письмо, в котором рассказывает обо мне все, что я знаю наверняка; и в то же время намекает, как вы увидите, на большее, что предстоит узнать в будущем. Я прочту это вам.

"САНАИМЕ, ГЛАВНОМУ БЕЛОМУ ЖРЕЦУ МАНОА,

ИЛИ, ЕСЛИ ОН МЕРТВ, ЕГО ПОТОМКУ ИЛИ ПРЕЕМНИКУ,

ИЛИ К ПРАВЯЩЕМУ КОРОЛЮ МАНОА С

ПРИВЕТСТВИЕМ.

Я, Апалано, последний из потомков Белых жрецов, бежавших с великим королем Меллендой, поручаю вашему попечению подателя этого письма, того, кого ты будешь знать под именем Монелла. Он, после меня, единственный выживший из нашей расы за пределами земли Маноа. Относись к нему со всей учтивостью, уважением и доверием, ибо он королевского происхождения, и в его жилах течет незамутненная кровь древнего рода королей. Хорошо запоминай его советы, прислушивайся к его предостережениям и соблюдай его постановления; ибо он придет, чтобы восстановить истинную религию Великого Духа и принести мир и счастье на нашу землю. Много лет назад он получил тяжелое ранение в голову в бою с жестоким врагом. Это отбрасывает тень на его память о прошлом, так что он ничего не знает о том, что было раньше, и его прежняя жизнь пуста, за исключением некоторых смутных мимолетных проблесков, которые в редкие моменты возвращаются к нему в облике снов и видений. Мы могли бы многое рассказать ему обо всем, что было раньше, но воздержались; во-первых, из-за того, что он, возможно, неправильно понял бы то, что мы должны были сказать, а во-вторых, из милосердия, ибо он много страдал. Было сочтено лучшим, чтобы воспоминания о его страданиях спали до тех пор, пока не настанет время пробуждения, когда труд, для которого Великий Дух назначил его, предстанет перед ним и станет противоядием от его печали и утешением.

Память, которая была преждевременно прервана, - ибо мы знаем, что она не уничтожена, - возможно, может восстановиться в полную силу таким же случаем, какой разрушил ее; в противном случае, есть только одно верное средство, а именно - пить настой травы под названием тренима, которая растет в Мирланде и нигде больше. Пусть незнакомец Монелла, который принесет это тебе, выпьет трениму в соответствии с правилами, которые я изложил в другом свитке; пусть он в течение нескольких недель употребляет ее умеренно, как я написал; затем чаще, и о чудо! вся его прошлая жизнь, ныне скрытая, откроется ему, солнце осветит тайники его памяти, и он узнает себя и то, что его окружает.

Мои умирающие глаза, хотя еще и не способны проникнуть в будущее, все же могут видеть, что его приход к вам сам по себе будет знаком истинности этих моих слов. Когда он явится вам, я не знаю; знаю только, что это произойдет в назначенное Великим Духом время - ни часом раньше, ни часом позже этого времени - да, ни одной минутой. Здесь ты прочтешь послание от Всемогущего Духа, и узнаешь, что приход Монеллы в это особое время был предначертан рукой Судьбы. И ты найдешь на его теле знаки, значение которых будет известно Санаиме или тому, кому перешла его мантия.

С моим приветствием я теперь прощаюсь с тобой - с тем, кому будет передан этот свиток, - с моим первым и последним посланием к земле моих предков и к тем, кто сейчас правит там. На протяжении многих веков мы, горстка верных, хранили память о вас и нашу любовь к вам в наших сердцах; и я, и те, кто был со мной, надеялись, что по мере приближения назначенного времени Великий Дух соблаговолит даровать нам возможность увидеть наш древний город и нашу родную землю. Но этому не суждено было сбыться; все ушли, кроме меня и того, кто принес тебе это; но в нем я посылаю благословение, которое мы сохраняли и лелеяли для вас в течение долгих лет преследований и отчаяния.

Если вы ответите на нашу любовь и заботу о вас, я молю тебя показать это тому, кого мы посылаем. Я знаю, что он достоин этого; более того, в своей груди он хранит для вас всю любовь, которую мы сами проявили бы, если бы нам было позволено поприветствовать вас - мне и тем, кто предшествовал мне в стране Великого Духа.

Прощай!

АПАЛАНО".

Когда Монелла закончил читать это странное письмо, он подпер рукой подбородок и погрузился в задумчивость, а Леонард и Темплмор тем временем молча наблюдали за ним. Вскоре Монелла пришел в себя и, глубоко вздохнув, с выражением боли на лице провел рукой по лбу. Его действия были такими, как будто он наполовину уловил какую-то мимолетную мысль или воспоминание, которые, в конце концов, ускользнули от него; и что усилие удержать их стоило ему душевной боли. После короткой паузы он сказал с одной из своих редких улыбок, мягким голосом, который покорял всех, настолько он был полон доброты:

- Теперь вы знаете обо мне столько же, сколько я сам знаю о себе. Я не показывал вам этого раньше, потому что мне было поручено вручить послание только тем, кому оно было адресовано; и это первая возможность, которая у меня с тех пор появилась, потому что король отправил его Санаиме, а он вернул его всего день или два назад. Но, поскольку теперь вы должны серьезно обдумать вопрос о том, уходите вы или остаетесь, будет правильно, если вы узнаете все, что я могу рассказать вам о себе. Это очень мало, но все же достаточно, чтобы объяснить мои теперешние чувства. Теперь, когда вы услышали это послание, вы можете понять, что теперь я всем своим сердцем и душой един с этими людьми. Я смотрю на все с их точки зрения; я учитываю только их интересы, их благополучие, их безопасность, их преимущество. Если вы решите остаться с нами, - стать одними из нас, - вы всегда найдете во мне верного друга, который сделает все, что в его силах, чтобы вы чувствовали себя среди нас как дома, и поставит вас на почетные посты. Если, с другой стороны, вы предпочтете покинуть нас, вы не уйдете без таких знаков королевской благосклонности, о которых, возможно, вы и не мечтали. Таковы альтернативы, которые лежат перед вами. Найдите время, чтобы обдумать их; как я уже говорил вам, нет необходимости в немедленном принятии решения.

Когда, покинув Монеллу, они снова остались наедине, Леонард сказал:

- Я едва ли знаю, как выразить свои чувства. Я полон печали и в то же время радости, и я не знаю, что преобладает.

- Я знаю, что будет, - мрачно отозвался Джек. - Ты останешься, а мне придется возвращаться одному. Как мне оправдаться перед людьми за то, что оставил тебя здесь, - мертвым для них и для всего мира навсегда, - и буду ли я когда-нибудь прощен за то, что бросил тебя, одному Богу известно. Я бы хотел, чтобы ты немного поразмыслил над этим. В остальном я поздравляю тебя от всего сердца. Быть будущим королем столь древней и замечательной нации - это удача, которая выпадает не каждому. Клянусь Юпитером! - воскликнул он со все возрастающей серьезностью. - Честное слово, я не удивлен, что для тебя все сложилось именно так. В самом деле, если бы... то есть... ну, если бы я уже не настроился на что-то другое, я бы оставил мир, связал свою судьбу с твоей и стал твоим... твоим премьер-министром... или государственным инженером... или каким-нибудь другим высокопоставленным чиновником. - И он добродушно рассмеялся над высказанной им идеей.

- Не дай нам Бог встретить беду на полпути, - с надеждой сказал Леонард. - Время расставания еще не пришло; кто знает, что может случиться? Монелла может пойти на какую-нибудь уступку, которая будет соответствовать обстоятельствам. А теперь взгляни сюда. Я тут подумал о плане отправки сообщения домой.

Джек вздрогнул.

- Каким образом, ради всего святого? - спросил он.

- Это будет не очень важное сообщение, и, возможно, оно никогда не дойдет; но мы можем попытаться. Давай найдем место, откуда нам будет открываться вид в направлении Монелла Лодж, и понаблюдаем ночью за кострами в далекой саванне. Мы должны найти место, скрытое от наблюдения с этой стороны. Затем мы принесем немного пороха из наших запасов и подадим несколько сигналов, как договорился Монелла.

- Но что это даст? Даже если их увидят, то только индейцы, которые их не поймут.

- Не бери в голову. Если их увидят какие-нибудь индейцы, они обязательно разнесут новость; и, вероятно, первым местом, где об этом услышат, будет Даранато, индейская деревня, в которой живет моя старая няня Каренна. Возможно, Матава, или другие индейцы, расскажут ей о сигналах. В любом случае, она наверняка услышит о них и даст знать Матаве, когда он вернется; или, возможно, отправит сообщение с кем-нибудь, кто отправится на побережье, чтобы сообщить: замечены сигналы, свидетельствующие о том, что мы живы на вершине Рораймы.

Джек задумался.

- Да! - медленно произнес он наконец. - Да. В этой идее что-то есть. Мы попробуем этот способ; это не причинит вреда. Но, чтобы от нас был какой-то толк, нам придется часто подавать сигналы; от одного или двух раз было бы мало толку.

- Вот именно. Скоро Матава вернется с побережья, услышит о них и выйдет ночью в саванну, чтобы увидеть их своими глазами. И он будет наблюдать ночь за ночью с терпением индейца, пока не увидит их.

- Полагаю, Монелла не будет возражать? Мы не должны делать этого без его согласия. Если бы не этот ужасный лес, мы могли бы пойти еще дальше; мы могли бы отправиться в экспедицию на неделю или две, добраться до Монелла Лодж и оставить там письмо; или даже до Даранато и оставить письма, чтобы первые индейцы, идущие этим путем, доставили их на побережье.

- Нет, мы не можем этого сделать, да и Монелла не хотел бы, чтобы мы отсутствовали так долго. Никогда не знаешь, какие неприятности могут возникнуть здесь с этими жрецами и их мерзкой командой. И это напоминает мне о том послании, которое Монелла прочитал сегодня. Что ты об этом думаешь?

- Необыкновенное письмо! На самом деле, я почти склонен вернуться к своей прежней идее о том, что Монелла и его друзья были сумасшедшими!

Леонард в ужасе уставился на него.

- Как?! Ты снова говоришь об этом? - воскликнул он с неподдельным негодованием в голосе. - После того, как все обернулось... после всей доброты Монеллы...

Джек остановил его улыбкой и прикосновением ладони к плечу.

- Притормози, старина, - сказал он. - Я не имею в виду ничего неуважительного. Но если Монелла, который, кажется, уже объездил весь мир и повидал столько же, сколько трое обычных людей в возрасте трех десятков лет, если точка, до которой доходит его память, - это только часть его жизни, почему, видите ли, он должен быть Мафусаилом, или Вечным Жидом, или каким-либо другим мифическим существом. Он уже не раз озадачивал меня своими необычными рассказами; в то же время ты не можешь сомневаться в его абсолютной искренности.

После недолгого молчания Леонард заговорил.

- Но если у них было с собой это Растение жизни, - у тех, с кем он был, - разве это частично не объясняет случившееся?

- Возможно, но это предъявляет большие требования к чьей-либо доверчивости. Но на самом деле я имею в виду вот что. Временами я склонен думать, что Монелла немного сумасшедший. У него религиозная мания; он убедил себя, - и, очевидно, из этого послания следует, что другие поощряли его верить в это, - что у него есть религиозная миссия перед этими людьми. Что ж, в этом нет ничего плохого, скажешь ты. Нет; и в том, что он благороден, прямодушен, искренен, я совершенно уверен. И все же он может обманывать себя. Он кажется мне одним из тех пылких религиозных мистиков, которые могут убедить себя почти во всем.

- И все же он не фанатик. Взгляни, каким мягким и обходительным он может быть; каким суровым в гневе, каким справедливым в своем различении добра и зла!

- Я признаю все это. И все же, повторяю, он легко может обманывать сам себя.

В тот же день Леонард разыскал Уламу и попросил разрешения покатать ее на лодке по озеру; она радостно улыбнулась в знак согласия. Отплыв на веслах на большое расстояние от берега, он положил весла и позволил лодке плыть по течению. Дул легкий ветерок, и это умеряло пыл заходящего солнца.

- Ты помнишь, Улама, когда мы в последний раз были наедине? - спросил он ее.

- Конечно, помню, - ответила она, и ее щеки, которые в последнее время были очень бледными, теперь покрылись розовым румянцем. - Но я начала думать, что ты об этом забыл и больше никогда не пригласишь меня куда-нибудь.

- Ах! Это была не моя вина, Улама.

- Чья же? - спросила она.

- Ну... я не могу сказать тебе сейчас. Но, если ты помнишь тот случай, помнишь ли ты также, о чем мы говорили?

Румянец на лице девушки стал еще гуще. Она склонила голову и мечтательно устремила взгляд на воду, а одна рука свесилась с борта лодки, как в тот день, о котором он напомнил ей.

- Тогда я сказал, - продолжал он, - что горячо люблю тебя, и спросил, можешь ли ты полюбить меня в ответ. И ты сказала, что не понимаешь такой любви, какую я тебе описал. Ты помнишь?

- Да, я помню, - тихо сказала она. - Но потом я сказала, что с трудом могу поверить в такую внезапную любовь ко мне и что ты можешь измениться. И, похоже, так оно и есть, потому что с тех пор ты ни разу не сказал мне, что любишь меня.

Он схватил ее за руку.

- Нет, Улама, - страстно воскликнул он, - это не так. Я не изменился. Но я боялся... что... ну, что твой отец может рассердиться. Именно по этой причине я больше не говорил с тобой о любви.

- Ты поступил неправильно по отношению к моему отцу, - откровенно ответила она. - Мой отец слишком сильно любит меня, чтобы причинять мне боль и...

- Ах! Тогда... тебе было бы больно, если бы я ушел отсюда и никогда больше тебя не увидел?

Она вздрогнула, и в ее глазах появилось смешанное выражение страха и горя.

- Ты... не... уходишь? - взволнованно пролепетала она.

- Нет, если ты прикажешь мне остаться, Улама. Если ты только шепнешь мне, что, возможно, полюбишь меня, - хотя бы немного, - тогда я останусь - останусь навсегда - забуду свою страну, свой народ, своих друзей; откажусь от всего и буду жить для тебя - только для тебя, моя милая, моя нежная Улама; моя возлюбленная Улама!

Постепенно ее голова опустилась, пока не оперлась на руку; ее румянец стал еще гуще, она ничего не ответила, но все еще задумчиво смотрела в воду.

- Скажи мне, Улама, мне остаться или уйти? О, скажи, что ты постараешься полюбить меня!

Он все еще держал ее за руку и теперь нежно провел по ней своей, а она не сделала ни малейшей попытки отнять ее. Получив такой ответ, он прижался к ней губами, и на это она тоже не выказала никакого негодования.

- Я бы хотела, чтобы ты остался, - тихо прошептала она, - но, боюсь, мне уже слишком поздно пытаться полюбить тебя, потому что мое сердце подсказывает мне, что ты уже завоевал мою любовь.

Лодка дрейфовала в вечернем свете. Солнце село, и луна, свидетельница стольких любовных клятв, - как истинных, так и ложных, - осветила своим серебристым светом окружающие скалы; а они все еще сидели и почти не разговаривали, но в безмолвном красноречии пересказывали друг другу старую-престарую историю.

Когда милая Улама сошла с лодки, ее сердце едва могло вместить переполнявшую его радость; в ее глазах появился свет, которого раньше в них не было, так что король, ее отец, нежно привлек ее к себе и спросил, что вызвало эту чудесную перемену.

Она застенчиво склонила голову и ответила ему:

- Завтра ты это узнаешь, отец мой. - Затем она спрятала свое покрасневшее лицо у него на плече. - Я хочу попросить тебя об одолжении, но... мне бы не хотелось говорить об этом сегодня вечером.

Затем, словно опасаясь, что он вырвет у нее тайну ее радости, она быстро прокралась в свою комнату и из окна посмотрела на озеро, мерцавшее в серебряных лучах луны.

Долго она сидела там неподвижно, предаваясь мечтам; с любовной нежностью вспоминая каждое слово и взгляд Леонарда, в то время как лодка дрейфовала, и плеск, плеск, плеск ряби о борта служили мягким музыкальным сопровождением для ритма сердцебиения любви.

XXI. ВЕЛИКОЕ ДЬЯВОЛЬСКОЕ ДЕРЕВО

Следуя своему замыслу подавать сигналы с вершины Рораймы, двое друзей продолжили исследование северной стороны. И однажды это привело их к приключению, едва не оказавшемуся роковым для них обоих.

Когда Леонард упомянул об их намерении Монелле, тот сначала возражал; но после того, как Леонард напомнил ему о тревоге и огорчении, в которых, возможно, пребывали мать и невеста Темплмора, он неохотно согласился.

- Ваши друзья, доктор Лориен и его сын, говорили о том, чтобы вернуться снова, - заметил он. - Как ты думаешь, они, вероятно, отправятся в путешествие вместе с Матавой и придут искать тебя?

- Конечно, они придут в этот район за орхидеями, - ответил Леонард. - И теперь, когда вы заговорили об этом - хотя я не думал об этом в последнее время - новости, которые Матава, вероятно, доставил туда, могут вызвать такое беспокойство, что они поспешат добраться сюда раньше, чем это было бы возможно в противном случае для того, чтобы навести о нас справки на месте.

- Матава мог бы привести их к пещере, если бы они пришли в Даранато, - задумчиво произнес Монелла.

- Да, конечно, это возможно.

- И совсем немного изобретательности или небольшой заряд пороха могли бы пробить брешь, и тогда им было бы легко подняться сюда?

- Конечно.

Лицо Монеллы омрачилось.

- Этого не должно случиться; вам следует ясно понимать, что вы должны вовремя сообщить мне, если возникнет хоть какая-то вероятность этого. Я не хочу показаться недружелюбным по отношению к вашим друзьям, - лично мне они понравились, - но позволить им войти сюда было бы равносильно началу наводнения. Этого не может, не должно быть.

- Ну, в конце концов, это всего лишь предположение, - заметил Джек. - Времени достаточно, чтобы с этим разобраться, если действительно представится случай. Они направлялись в Рио по какому-то юридическому делу, которое, вероятно, займет у них некоторое время; по их словам, они могли задержаться там на неопределенный срок.

- Совершенно верно, - решительно ответил Монелла. - Только помните, я рассчитываю на то, что вы своевременно сообщите мне об этом. И будьте очень осторожны и бдительны в этой части страны, ибо, как вы знаете, именно в том направлении находится жилище Кориона и его народа.

На прогулках их часто сопровождала одна или обе пумы Уламы, и в тот день самец, Туо, как его называли, последовал за ними, когда они отошли немного и, как оказалось, спас им жизни.

Они набрели на место, которого раньше не видели. Двое огромных железных ворот превосходной работы, отделанных золотом, закрывали узкое отверстие в высокой скале. Они были такими, какими могли бы быть при входе в общественный сад. Широкая дорога подходила к воротам изнутри; но снаружи, там, где находились Темплмор и Элвуд, скалы вздымались по обе стороны на пятьдесят-шестьдесят футов, а то и больше; и, хотя они прошли за ними значительное расстояние по обе стороны ворот, скалы по-прежнему вздымались отвесно, насколько они могли видеть.

- Вряд ли это может быть входом во владения Кориона, - сказал Джек, - иначе там были бы какие-нибудь люди на страже. Должно быть, это какое-то общественное место.

- Может быть, кладбище, - предположил Леонард.

- Я думаю, ты попал в точку. Что ж, ворота открыты, так что, полагаю, нет ничего плохого в том, чтобы заглянуть внутрь.

- Но что, если кто-нибудь следит за нами? Он может закрыть и запреть ворота, когда мы окажемся внутри, - подозрительно сказал Леонард. - Монелла предупредил нас, чтобы мы были осторожны и подозревали ловушки.

- У нас есть револьверы, и, если дело дойдет до худшего, мы могли бы поискать обратный путь через эти скалы.

Они вошли внутрь, затем направились к широкой террасе, занимавшей обширную территорию в форме подковы, наполовину естественную, наполовину искусственную, как они рассудили. Эта терраса простиралась на несколько сотен ярдов в обе стороны от того места, где они стояли; но с одной стороны подковы она значительно сужалась. Над ней и за ней, вырубленные в скале, были другие террасы, похожие на ступени или ряды сидений, широкие внизу и сужающиеся по мере подъема. Они тянулись по кругу, почти до самых вершин скал. По сути, это был огромный амфитеатр, где могли стоять или сидеть многие тысячи людей. В дальнем конце он был открыт, а в центре располагалась большая арена, примерно на пятнадцать футов ниже главной террасы, на которой они стояли.

Эта арена выходила на глубокое ущелье за ее пределами, со скалистых высот которого срывался стремительный поток воды, стекавший в большой, темный бассейн внизу.

Но что сразу же привлекло их внимание, почти до степени зачарованности, так это необыкновенного вида дерево, росшее на арене. У этого дерева не было листьев, только ветви. По цвету оно было темно-фиолетово-голубым, местами с красноватым оттенком. Ствол был около тридцати футов в высоту и восьми или девяти футов в диаметре. Ветви, которых было много, - вероятно, сотня или больше, - свисали с того места, где заканчивался ствол, до самой земли. Но что было самым удивительным, все эти ветви находились в движении. Хотя ветер отсутствовал, они раскачивались взад-вперед, беспокойно шарили по земле, словно гибкие змеи, и переплетались друг с другом, издавая при этом резкий, шелестящий звук.

Прямо перед тем местом, где они стояли, имелся длинный каменный выступ, тянувшийся к дереву, находившийся не в центре арены, а ближе к той части террасы, где та сужалась. Чтобы лучше рассмотреть предмет, так возбудивший их любопытство, двое молодых людей пересекли террасу и прошли некоторое расстояние вдоль арены; и когда они прошли чуть больше половины ее длины, одна из длинных свисающих ветвей, - некоторые из них, казалось, достигали двухсот или трехсот футов в длину, - с шорохом быстро направилась к ним. Она была в двух-трех футах от того места, где они стояли, глядя на него, когда пума с громким рычанием прыгнула вперед и укусила ее. Ветвь тут же обвилась вокруг тела животного и потащила его по выступу к стволу. Затем две или три другие ветви вытянулись вперед и пришли на помощь первой, - обвились вокруг бедной пумы и потащили ее дальше, несмотря на ее зубы, когти и отчаянное сопротивление. Одна за другой другие ветви поползли по краю каменной кладки, когда Джек схватил Леонарда и оттащил его назад.

- Ради всего святого, отойди, парень! - воскликнул он в ужасе. - Это дерево живое, и оно утащит нас, если хоть одна из этих веток нас коснется!

Они едва успели отступить назад, когда свисающая ветка пронеслась над тем самым местом, на котором они остановились. Убедившись, что недосягаемы, они стояли очарованные, но исполненные ужаса, наблюдая за тщетной борьбой бедного животного, которое спасло им жизнь. На помощь остальным пришло еще больше ветвей; они обвились вокруг его пасти и закрыли ее; вокруг его лап и связали их; вскоре, беспомощная пума, - просто сверток в извивающихся ветвях, - была спущена с выступа на землю внизу. Затем ее покатили все дальше и дальше, пока она почти добралось до ствола дерева, где его ждали более короткие, но толстые и крепкие ветви. Они, в свою очередь, обвились вокруг нее; затем медленно поднялись вверх, неся бедное животное в своих безжалостных объятиях, и опустили его в углубление в центре верхушки ствола, где оно почти скрылось из виду. Затем все более толстые ветви обвились вокруг него и полностью скрыли из виду, образовав что-то вроде огромного узла вокруг вершины дерева и оставаясь неподвижными, в то время как более длинные и тонкие ветви продолжали беспокойно метаться в поисках новой добычи. Не говоря ни слова, двое друзей повернулись и пошли, не проронив ни слова, пока не оказались в безопасности за большими воротами. Затем они в ужасе посмотрели друг на друга.

Джек первым нарушил молчание.

- Великие небеса! - воскликнул он. - Что за дерево! Какое ужасное чудовище! Какая ужасная смерть! И это бедное животное - оно спасло нас обоих! Что мы скажем принцессе? Кстати, о ловушках! Если эти ворота были оставлены открытыми как ловушка, - а мне кажется именно так, - у нас действительно есть основания быть благодарными Туо!

- Что это? - наконец спросил Леонард.

- Дьявольское дерево. Это плотоядное дерево. Я уже видел такое раньше; в лесу в Бразилии, через который мы проходили. Одна из собак запуталась в нем и чуть не погибла, пока мы освобождали ее нашими топорами. Она была сильно ранена, и я тоже; ветка зацепилась за мою руку и оторвала с нее часть плоти. И там, где мы срезали эту ветку, она кровоточила! Оттуда сочилась темно-малиново-синяя жидкость, которая воняла! О, я не могу тебе передать, на что был похож этот смрад! В свое время я ощущал несколько неприятных запахов, но это превосходило все, с чем я когда-либо сталкивался! И это был всего лишь маленький кустик. Я понятия не имел, что они могут вырасти в таких огромных плотоядных монстров, как этот! Да ведь эта штука, должно быть, росла тысячу... э-э-э... две тысячи лет, я бы сказал.

- Но, - сказал Леонард, - почему его сохраняют здесь? Кто его кормит и чем оно питается?

Он задал этот последний вопрос и посмотрел на собеседника полными ужаса глазами.

- Оно не может жить без пищи, - продолжал он. - И ему, должно быть, нужно ее много. Кто может взять на себя труд раздобыть для него пищу единственного вида, - как я полагаю, - которая ему нравится? И почему оно растет там, в центре этого странного места? Можно было бы подумать, что его хранят там как своего рода курьез; и все же - мы никогда не слышали о нем за все то время, пока были здесь! И оно там, за открытыми воротами, без забора, чтобы охранять людей, или уведомления, чтобы предупредить их. Для меня это загадка!

Но если они были поражены и охвачены ужасом от того, что увидели, то еще больше они были озадачены и расстроены поведением Уламы, когда рассказали ей о своем приключении; потому что она сразу упала в обморок, а когда пришла в себя, казалось, была настолько охвачена ужасом, что не могла вымолвить ни слова. Она не давала никаких объяснений; за исключением того, что время от времени бормотала, почти со стоном, как бы про себя:

- Значит, это правда! А я не знала! Это ужасно - слишком ужасно!

Когда Леонард выразил свое сожаление по поводу пумы, она, казалось, едва ли заметила это.

- Ах, да! - сказала она. - Бедный Туо! Я буду скучать по нему - и к тому же, такая смерть!.. Но, о, он спас тебя и твоего друга! И потом, он был всего лишь животным - но остальные!

Исполняя ее желание, они пообещали больше никому об этом не говорить.

- Я скажу вам почему - или вы узнаете почему - позже, - добавила она. - Но вы можете поговорить об этом наедине с Монеллой, но больше ни с кем!

Когда они нашли возможность поговорить с ним об этом, он выглядел очень серьезным.

- Вы едва спаслись, - сказал он. - Слава небесам, что вы все-таки сбежали. Я не могу сейчас объяснить вам больше, но, возможно, смогу сделать это в ближайшее время. А пока, пожалуйста, делайте, как говорит принцесса, и держите свое знание при себе.

Все это время отношения Леонарда с Уламой оставались неизменными; они не были поставлены на какую-либо прочную основу. Монелла попросил его уделить время принятию решения и намекнул, что пока ничего не будет сказано или сделано. Леонард, однако, был слишком нетерпелив, чтобы подвергнуть свою судьбу испытанию, чтобы ждать после того, как Монелла подбодрил его. Но говорила ли Улама на эту тему со своим отцом, он не знал, потому что случилось так, что он не видел ее наедине со времени их любовной сцены в лодке.

И теперь она, очевидно, была сильно расстроена их приключением с дьявольским деревом, хотя больше об этом не упоминала.

Естественно также, что воспоминание об этом было очень живо в умах двух молодых людей. Однажды Леонард спросил Темплмора, на что были похожи ветви того дерева, которое он видел.

- Они были покрыты маленькими наростами, - ответил он, - которые являются присосками и клювами одновременно. Они прокалывают плоть, а затем высасывают кровь. Этот монстр представляет собой нечто вроде гигантского растительного осьминога, или рыбы-дьявола, только у него сотня или более рук или ответвлений вместо восьми, как у осьминога. Я слышал, что на побережье Ньюфаундленда была поймана рыба-дьявол, достигавшая восьмидесяти футов в длину. Но я никогда не слышал, чтобы его растительный прототип вырос до таких размеров.

- Конечно, я видел рыб-дьяволов, - задумчиво сказал Леонард, - но у них есть рот - большой клюв, - к которому их щупальца подносят пищу. Как ты думаешь, здесь то же самое? Ты видел, как ветви подняли бедную пуму в дупло в верхней части ствола. Как ты думаешь, у этой штуки там что-то вроде рта?

- Одному Богу известно! Должно быть, это ужасно, если это так. Все это чудовищно и сверхъестественно. Не будем говорить об этом!

В результате, они стали искать в другом направлении вероятное место, откуда можно было бы подавать предполагаемые сигналы; и, наконец, нашли одно, удобное для их цели. Затем они совершили две или три поездки в каньон, чтобы достать необходимый порох. Они также привезли из тайной пещеры несколько вещей, которые понадобились Монелле. С самого начала, по его предложению, они никому, кроме короля, Уламы и Зонеллы, не рассказывали, как получили доступ к горе; и те пообещали сохранить это знание при себе.

- Очевидно, это место долго никто не посещал, - заметил Монелла, - а большинство из тех, кто когда-то знал, совершенно забыли о нем. Нет необходимости напоминать им об этом прямо сейчас. Много лет назад, как мне сообщили, был начат проект по его изоляции.

- Его изоляции!

- Да, и если вы отправитесь на другой конец каньона - тот, через который мы вошли, - вы даже сейчас обнаружите в густом лесу, который повсюду окружает вершину каньона, огромное количество огромных валунов, которые были добыты с окружающих скал и подтащены к краю в готовности быть сброшенным вниз. На самом деле они лежат как раз над пещерой, через которую мы вошли. Похоже, они лежат там очень долго. Если бы это намерение было осуществлено, вся наша работа по прорубанию леса и поиску входа в пещеру, как вы можете видеть, была бы напрасной.

- И почему же эта работа не была завершена?

- Говорят, народ угрожал восстанием. Вера в возможное возвращение Мелленды, о которой вы слышали, глубоко укоренилась; и, хотя здешние люди достаточно озабочены тем, чтобы держаться особняком, они не согласились бы безвозвратно закрыть единственное средство, с помощью которого их герой мог бы войти, если бы он когда-нибудь вернулся.

- Ожидают ли они, что он придет с множеством последователей - армией завоевателей - или они ожидают, что великое озеро вернется, и что он прибудет с огромным флотом кораблей? - спросил Темплмор с несколько саркастической улыбкой.

Монелла провел рукой по лбу в той полусонной манере, которая была свойственна ему временами, словно пытаясь собраться с мыслями или остановить и придать форму какой-то наполовину оформившейся концепции, промелькнувшей в его сознании и ускользнувшей от его понимания. С минуту он рассеянно смотрел куда-то вдаль и молчал. Затем, с таким выражением, словно ему было больно оттого, что не смог уловить мимолетный образ, он отвернулся, просто сказав:

- Я не знаю.

В последующие дни Темплмор проводил большую часть своего времени в музеях; время, которое Элвуд провел в мечтах влюбленного о счастье с Уламой. К реликвиям прежней истории этого странного народа Темплмор проявил глубокий интерес; а в архивах и древних рукописях нашел множество свидетельств существования прежних научных и инженерных знаний, которые удивили и озадачили его. Чтобы разобраться в истинном значении и важности некоторых из них, он обратился за помощью к Монелле, который часто сопровождал его в этих походах и, благодаря своему лучшему знанию языка, смог помочь ему понять их любопытное содержание.

- Эти люди, должно быть, когда-то были великими инженерами и архитекторами! - воскликнул он в удивленном восхищении в одно из таких посещений.

Монелла улыбнулся и ответил:

- В этом нет ничего удивительного, если ты понимаешь истинное значение гигантских земляных сооружений, до сих пор сохранившихся во многих местах на этом континенте. Ты видели какие-нибудь из них?

- Нет, но я и слышал, и читал о них.

- Я видел их; и говорю тебе, что твой разум не сможет составить ни малейшего представления об их масштабах, о научных знаниях и огромном количестве времени и труда, которые были затрачены на них, пока ты их не увидишь сам. Они имеют различные формы, в основном геометрические фигуры огромного масштаба - протяженностью в мили. Самое замечательное, что определенная фигура в точности повторяется в разных местах, расположенных на расстоянии сотен миль друг от друга. Тем не менее, ты должен будешь взять самых умных инженеров современности, дать им преимущества - или предполагаемые преимущества - всех ваших современных открытий, машин и научных инструментов и, скажем, неограниченное количество рабочих для их строительства, и тогда потребуется все их мастерство, чтобы построить точно такую же как одна из этих великих фигур. И все же сейчас на некоторых из них растут деревья, которым, должно быть, больше тысячи лет!

- И для чего они были нужны, какова была их цель? - спросил Темплмор.

На лице собеседника снова появилось любопытное выражение, как у человека, ищущего утраченное воспоминание; но оно, казалось, ускользнуло от него, и он ответил примерно так же, как и прежде:

- Я думаю, что должен был бы сказать, - ответил он, - но сейчас, кажется, не могу вспомнить.

Однажды, когда они были вместе, Темплмор попросил его поподробнее рассказать о Растении жизни.

- Вы говорили мне, - сказал он, - что у вашего народа, с которым вы жили в той уединенной долине высоко в Андах, была карина, и они культивировали ее. Следовательно, полагаю, вы тоже принимали его?

- Всегда. И во время моих путешествий по миру у меня всегда был с собой хороший запас сушеной травы. Я привык оставлять запасы ее в определенных городах, так что, если бы я случайно потерял то, что у меня было с собой, в пределах легкой досягаемости было бы еще больше.

- Понимаю. Но вот что меня озадачивает: почему, если достоинства растения так велики, люди вообще когда-нибудь умирают? И почему одни живут дольше других?

- Что касается первого вопроса, - ответил Монелла, - то человеку никогда не предназначалось жить на этой земле вечно. Человеческий организм рано или поздно должен изнашиваться. Что касается второго вопроса, то некоторые конституции от природы крепче других, и они сохраняются дольше, точно так же, как это происходит во внешнем мире, где это растение неизвестно. Действие растения заключается просто в том, чтобы сохранить кровь чистой, если она изначально была чистой. Однако если есть унаследованный порок, то рано или поздно этот порок даст о себе знать и подорвет жизнеспособность системы. В этом случае система обеспечит лишь несколько более длительный срок службы, чем это было бы в противном случае. Рано или поздно жизненная сила истощится, и начнется постепенный распад, хотя (поскольку кровь все еще остается чистой) обычные болезни не страшны. Наконец, остается вопрос о наследственности.

- Наследственности?

- Да, она оказывает самое сильное влияние. Если человек унаследовал абсолютно здоровое телосложение от предков, которые обладали им на протяжении многих поколений, и, если у него, кроме того, сильная воля, превосходящая среднюю, он может прожить дольше - если он так настроен.

- Я... не понимаю вас, - сказал Темплмор, несколько озадаченный.

Монелла смотрел на него с улыбкой, полной печали.

- Ты бы сам пожелал умереть, - ответил он, - если бы был стар; если бы ты пережил все, ради чего стоит жить, - свою жену и других, кого ты любишь, свои амбиции, свои надежды. Тогда душа становится усталой, а также беспокойной; она подобна птице, запертой в клетке, для которой пришло время перелета. Она будет либо волноваться, либо изнывать от тоски до смерти, либо биться до смерти о прутья своей клетки. Тогда только две вещи могут удержать душу от полета: воля к жизни, чтобы завершить какую-то незаконченную работу, или наслаждение мирской, порочной жизнью. Природа в высшей степени злая, как у Кориона, может позволить своему обладателю жить бесконечно долго; в то время как лучшие люди призывают фаллоа и умирают. Или человек, который сам не в восторге от жизни на этой земле, может напрячь свою волю, чтобы довести до конца какую-нибудь великую работу на благо своих собратьев, он тоже может держать фаллоа на расстоянии вытянутой руки в течение необычно долгого периода. Другими словами, фаллоа - это форма меланхолии, усталости от мира, внутреннего ощущения, что дело жизни завершено. Это результат того чувства, которое, как нам говорят, в конце концов овладело даже тем, кого называли Мудрецом Мира, - царем Соломоном, - чья мудрость, богатство и могущество привели его только к той точке, на которую я указал, - к той точке, в которой душа заявляет, что все земное - это тщеславие.

В другой раз Темплмора сопровождали Зонелла и Коленна, и последний отвел его в галерею, которую он раньше не видел, поскольку дверь обычно оставалась запертой.

В ней, к его удивлению, были расставлены сотни стендов с оружием и военной формой, шлемами, копьями, щитами, мечами, кинжалами и красными туниками, и все это содержалось в великолепном состоянии, словно для немедленного использования. У всех шлемов по бокам имелись маленькие серебряные крылышки, а в центре щитов были выгравированы странные иероглифы, такие же, какие он заметил высеченными на фасадах многих главных зданий.

- Вот, - сказал Коленна, - оружие и форма солдат Мелленды. В Мирланде, в великом храме Белых жрецов, есть еще сотни таких же; все они хранятся готовыми к использованию, как вы видите здесь. Вы видите серебряные крылья на шлемах, похожие на те, что на шлеме Мелленды, который стоит в другой галерее. И эта фигура на щитах - священный знак, который был выгравирован на его перстне-печатке. Это означает его печать. Где бы вы ни увидели этот знак, он относится к нему; на здании это означает, что он спроектировал или построил его. Его королевским цветом был красный, как у короля сегодня синий; и эти красные туники для его солдат.

- Когда они придут, - сказал Джек, благоразумно подавляя недоверчивую улыбку, готовую появиться на его губах.

- Когда он придет, - сказал Коленна, почтительно приподнимая шляпу. - Да, когда он вернется к нам.

- Я знаю, ты в это не веришь, - вмешалась Зонелла, - но мы все верим; и, я думаю, это хорошо, что мы верим, потому что, боюсь, многие в стране сошли бы с ума от страха перед Корионом, если бы не верили в счастливое будущее для страны. Но, - печально добавила она, - для тебя это не имеет значения. Тебя не интересует, что может произойти здесь в будущем. Ты намерен вернуться в свою страну, и тебя мало заботят горести или судьба тех, кого ты оставляешь здесь.

Коленна отошел на некоторое расстояние, чтобы осмотреть щит, который, по его мнению, был не таким ярким, каким должен был быть.

- Мне все равно! - импульсивно воскликнул Джек. - Как ты можешь так говорить? Именно эта мысль печалит меня все время, пока я здесь; это заставляет меня сомневаться в том, что я когда-нибудь смогу решиться уйти. Оставить позади самое дорогое...

Зонелла быстро повернулась к нему, раскрасневшаяся, с сияющим взглядом. Это было так неожиданно, что он замолчал в нерешительности.

- Ну? - спросила она. - Ты сказал, самое дорогое...

- Моего самого дорогого друга Леонарда, конечно, - ответил он, глядя на нее с некоторым удивлением.

Лицо Зонеллы побледнело, и она отвернулась.

- Пойдем, - сказала она, вздрогнув, как будто на нее подул холодный ветер. - Эту старую галерею так часто держат взаперти, что от нее начинает пахнуть плесенью, и человек начинает чувствовать слабость.

XXII. УЛЫБКИ И СЛЕЗЫ

Однажды утром Монелла разыскал Леонарда и вернулся к их прежнему разговору об Уламе.

- Ты хорошо обдумал те слова, которые я тебе сказал, сын мой? - сказал он. - Ты все еще придерживаешься того же мнения?

- Я надеялся, вы знаете меня слишком хорошо, чтобы посчитать необходимым задавать этот вопрос, - искренне ответил Леонард. - С тех пор, как я впервые увидел Уламу, моя любовь к ней заставила меня забыть о возвращении. Я никогда не колебался в своем решении остаться здесь ради нее, если я могу надеяться получить согласие короля.

- Тогда, - ответила Монелла, - король хотел бы поговорить с тобой об этом. Пойдем к нему.

И, без дальнейших слов, он повел молодого человека в личные покои короля Драноа, где и оставил его.

Король, подумал Леонард, выглядел больным и измученным заботами; но он принял его с большой добротой и в манере, которая быстро успокоила встревоженного влюбленного.

- Для меня уже давно не было секретом, - сказал Драноа, - что ты с любовью смотришь на моего ребенка. Она также говорила со мной; я вижу, что она всей душой стремится к тебе, и я слишком сильно люблю ее, чтобы противиться ее желаниям, разве что по какой-нибудь веской причине. Здесь я не вижу такой причины, ибо, хотя ты и чужестранец, все же тебя достойно рекомендовал тот, на чье суждение я научился полагаться. Тот, кто привел тебя сюда, не такой человек, чтобы действовать легкомысленно или без должного обдумывания в деле такой первостепенной важности; если ты завоевал его доверие и уважение, я не сомневаюсь, что для этого есть веские причины. У него безошибочный взгляд, который проникает в самое сердце, и его не может обмануть никакое лицемерие, никакая хитрость. Если бы мои владения сегодня были великой империей, над которой властвовали мои предки, я бы обратился за советом к такому человеку при назначении моих генералов, моих министров, моих губернаторов в отдаленные районы. Поэтому я чувствую, что могу положиться на его суждение даже в таком важном вопросе, как выбор того, кто станет мужем моего ребенка и моим преемником на троне. И зная, что я прекрасно понимаю, - фаллоа наложили на меня свою лапу и мои дни на этой моей земле сочтены, - мое сердце с благодарностью чувствует, что моя дочь будет утешена, когда меня не станет, тем, чья привязанность к ней чиста и всецело принадлежит ей, и рядом с которым будет друг и советчик, который направит его юношеские шаги по тому пути, по которому я хотел бы, чтобы он шел. Это убеждение изгнало из моего сердца тяжкую тревогу и позволило мне без печали и сожаления перенести осознание того, что мной овладела смертельная болезнь. Сам по себе тот факт, что я скоро покину эту земную жизнь, меня нисколько не волнует; именно страх перед тем, что тогда произойдет, наполнил меня дурными предчувствиями и страхом. Но если я увижу - а я надеюсь увидеть - что власть Черного Кориона сломлена и уничтожена навсегда; мое дитя выйдет замуж за того, кто достоин ее любви и почестей моего народа; моему преемнику будет помогать и давать советы такой компетентный руководитель, как твой друг, тогда я действительно почувствую, что могу сложить с себя полномочия, бремя жизни, с благодарностью и отправлюсь в великую неизвестность загробной жизни без страха, без сожаления, без вздоха; но, вместо этого, с огромным удовлетворением человека, который чувствует, что ему больше нечего желать или на что надеяться на земле. Ибо знай, сын мой, - продолжал Драноа с серьезным нажимом, - ни один человек не желает продлевать свою жизнь ради того, что она дала, скорее ради того, что, как он надеется, она может дать. Доказать это легко; ни один человек не желает прожить свою жизнь заново; следовательно, в глубине души и исходя из реального опыта, он недоволен и утомлен жизнью; она его не очаровывает. И все же многие цепляются за нее, глупо веря, несмотря на весь свой собственный реальный опыт, что в будущем это все же принесет им радости и удовлетворение, которых они никогда не находили в прошлом. Это, сын мой, слова того, кто прожил достаточно долго, чтобы обрести мудрость, которая учит, как отделять зерна от плевел.

Драноа сделал паузу и некоторое время молчал. Затем он продолжил, изменив тон.

- Но я не хочу отягощать твое юное воображение трезвым знанием, которое принадлежит не твоим годам, но моим. Этого будет достаточно, чтобы дать тебе совет, который больше соответствует обстоятельствам. Поэтому я говорю тебе вот что: у тебя доброе сердце, ты обладаешь интуицией - доверяй им, честно им следуй; а остальное предоставь Великому Духу, который правит всем. А теперь я хочу сказать еще кое-что; в настоящее время было бы лучше, если бы то, что я сказал тебе, пока осталось неизвестным. Лично тебя это касаться не будет. Когда придет время, я сам объявлю об этом своему народу. Тем временем твой разум будет спокоен, зная, что я одобряю твое решение.

Леонард с благодарностью излил свою благодарность добросердечному королю, а затем отправился на поиски Уламы.

Он застал ее сидящей в одиночестве в комнате с видом на озеро, настолько погруженной в свои мысли, что она не услышала его приближения. Она сидела, облокотившись на подоконник, задумчиво глядя на красоту открывшегося перед ней пейзажа.

Но Леонард подумал, когда увидел ее и остановился на пороге, что она была прекраснейшим созданием на свете, приняв такую позу, с той неосознанной грацией и очарованием, которые казались врожденными. Целую минуту он стоял молча; затем, по-прежнему оставаясь на месте, тихо позвал ее по имени, как будто боясь приблизиться к ней, пока не получит разрешения.

Она повернула к нему голову без всякого удивления, но с выражением сладчайшего удовольствия в своих нежных глазах.

- Я не слышала тебя, - мечтательно произнесла она, - и все же - сама не знаю почему - ждала твоего прихода.

- И о чем же ты так глубоко задумалась, милая Улама?

- Я думала, - ответила она, - насколько красивее кажутся мне в последнее время наше озеро и его окрестности. Раньше я их почти не замечала; наверное, потому, что знала их всю свою жизнь. Тем не менее, теперь, когда ты указал на некоторые из их красот, я не только чувствую и ценю их, но и замечаю множество других, каких я никогда раньше не видела. Это очень странно! Интересно, почему это так?

- Это любовь, Улама, - сказал Леонард, тихо подойдя к ней и легонько положив руку ей на плечо. - Любовь может сделать прекрасными самые простые творения природы; неудивительно, что она заставляет те, которые действительно таковы, демонстрировать новые и неожиданные прелести. Именно потому, что любовь поселилась в твоем сердце, ты теперь видишь новую красоту в этих знакомых сценах.

Но Улама глубокомысленно покачала головой и с улыбкой ответила:

- Помнишь, ты говорил мне, что, когда впервые увидел наше озеро, тебе показалось, будто это самое прекрасное место на всей земле. Но ты тогда не знал меня, поэтому не мог полюбить. Как же тогда то, что ты говоришь, может объяснить это?

Леонард рассмеялся и взял ее за руку.

- Ты забываешь, что я видел тебя в своих снах и любил задолго до этого, - сказал он. - Возможно, какой-то инстинкт подсказал мне, что здесь я найду пристанище той, кто уже завладел моим сердцем. Или, если это объяснение тебе не нравится, вот другое. Любовь и сочувствие неразделимы; сейчас ты восхищаешься вещами, о которых раньше мало думала, потому что видишь, что я восхищаюсь ими.

- Да, возможно, - признала Улама с задумчивым видом. - Но это не объясняет, почему ты должен видеть красоту там, где ее не видела я. Я думаю, ты, должно быть, быстрее оцениваешь прекрасное в природе, чем это дано мне.

- Может быть, и так; и это, в свою очередь, объясняет, как получилось, что я так быстро осознал красоту прекраснейшей дочери Маноа! - Взгляд Леонарда был таким нежным, полным любовного восхищения, что на щеках Уламы появился румянец. - И это также напоминает мне о том, что я искал тебя здесь, чтобы сказать что-то важное, что-то, что принесло радость в мое сердце. Я только что говорил о тебе с королем.

Румянец на щеках девушки стал еще гуще, и теперь она снова обратила свой взгляд на пейзаж, спавший в лучах утреннего солнца.

- Любовь моя, - продолжал Леонард, - подумай, что это значит для меня, - надеюсь, для нас обоих, - когда я говорю тебе, что король разрешил мне просить твоей руки! Ах! Он не только сделал это, но и сделал это определенным образом - сопроводил добрыми словами доверия, которые наполнили мое сердце благодарностью. Он говорил так, словно я уже доказал то, что могу только надеяться доказать в будущем, - мое истинное желание стать достойным твоей любви. Его доброта и многочисленные проявления дружбы по отношению к тому, кто здесь всего лишь чужеземец, ошеломили меня. Я чувствую, что вся преданность моей жизни тебе и ему едва ли сможет отплатить за такие щедрые доказательства его доверия и благосклонности.

- Ты нашел в Монелле хорошего друга, - тихо сказала Улама. - Он никогда не забывает хорошо отзываться о тебе при удобном случае. Он принадлежит к нашей расе, и у него большой опыт общения с внешним миром, о котором мы ничего не знаем; мой отец знает, что он может положиться на его мнение.

- Да, это правда, любовь моя, и мое сердце тоже горит благодарностью к нему. А теперь, любимая, - он обнял ее и притянул к себе, - разве я не могу думать о тебе как о моей? Позволь мне услышать, как ты говоришь этими дорогими устами, теперь ты знаешь, что такое любовь, что она невольно зародилась в твоем чистом сердце; позволь мне услышать, как ты говоришь: "Леонард, я люблю тебя!"

И когда он притянул ее ближе к себе, ее голова опустилась на его плечо, шепот, казавшийся всего лишь слабым вздохом, мягко произнес слова, которые так приятно впервые услышать из уст любимого человека: "Я люблю тебя!"

Позже в тот же день Леонард рассказал Темплмору о своей беседе с королем; и когда он это сделал, на его лице появилось выражение, которое, как выразился про себя его друг, "было приятно видеть, пусть даже раз в жизни!"

- Видя тебя счастливым, я тоже чувствую себя таковым, старина, - сказал он. - И на данный момент меня бы это мало беспокоило, если бы только те, кто остался дома, знали, что мы живы и здоровы. Как бы то ни было, мысль об их беспокойстве не дает мне покоя.

- Будем надеяться, что наши сигналы были замечены и о них будет сообщено, - ответил Леонард. - Я думаю, их, должно быть, видели; и, если это так, Каренна наверняка услышит об этом и найдет какой-нибудь способ сообщить.

Это относилось к тому, что они сделали, чтобы выполнить предложение Леонарда. После нескольких наблюдений с выбранного ими места однажды вечером они увидели далеко в саванне лагерные костры. Они сразу же подали свои сигналы небольшими кучками пороха, и это повторилось несколько раз. Никакого ответа не последовало, да они его и не ожидали. Ничего не оставалось, как терпеливо ждать в надежде, что их сигналы были замечены.

Затем последовало время, длившееся много недель, которое прошло почти без происшествий. Для Леонарда и Уламы это был один непрерывный сон о блаженном счастье. Темплмор не скучал, поскольку находил, чем занять свой ум. Он изучал проекты главных зданий, мостов, перекинутых через ручьи, питающие озеро. В арках и общей конструкции этих зданий он искал новые для себя инженерные идеи. Он часто посещал огромный водопад, образующий выход из озера, и заявил, что вид огромного водоема, выбрасывающего свои воды на высоту двух тысяч футов, его громоподобный рев и игра красок, когда солнце освещает туман и брызги, оставляют позади саму Ниагару.

Однажды, когда Улама и Зонелла остались наедине, первая обратилась к своей подруге таким образом:

- В последнее время мне иногда кажется, что между тобой и другом Леонарда произошел какой-то неприятный инцидент. Мне самой так повезло, я так счастлива, что мне не нравится видеть окружающих иначе. Я хотела бы, чтобы все мои друзья были так же счастливы, как я сама. - Она взяла Зонеллу за руку и нежно приложила ее к своей щеке. - Скажи мне, Зонелла, вы поссорились?

На мгновение лицо Зонеллы, обычно такое приятное на вид, стало жестким и почти свирепым. Затем оно смягчилось, и она с громким вскриком обняла Уламу; спрятала лицо на ее груди и разразилась потоком страстных слез.

Прошло некоторое время, прежде чем Улама, сильно удивленная, а также огорченная и озадаченная, смогла понять смысл этой вспышки; но вскоре Зонелла, несколько успокоившись, всхлипнула:

- Ах! Ты... ты мало знаешь, мало думаешь о том, что я выстрадала. Он заботится обо мне не больше, чем о тебе, а может быть, и меньше. Его сердце где-то в другом месте; он намерен покинуть нашу землю, и только забота о своем друге задерживает его.

Прекрасное лицо Уламы склонилось над Зонеллой, и ее слезы упали на щеку подруги, когда она с любовью прижала ее к своей груди.

- Увы! Увы! Моя бедная Зонелла! Возможно ли, что любовь, которая так мила для меня, приносит тебе только боль и страдание? Я почти боюсь за свое собственное счастье; что мой эгоизм, когда я поддалась ему, ослепил меня и не позволяет видеть то, что происходит с другими. Но мне никогда не приходило в голову, что любовь, которая для меня так прекрасна в своей радости и наслаждении, даруемыми ею, также может быть причиной страданий и печали. И все же, - задумчиво добавила она, - у тебя есть тот, кто любит тебя. Бедный Эргалон долгое время верен своей любви к тебе. О, каким странным и противоречивым все это кажется! Бедняга! Возможно, ты заставляешь его страдать так же, как страдаешь сама. Неужели его любовь не может утешить тебя? Я сама знаю так мало, и сказанное мною может быть всего лишь глупостью, но все же...

Зонелла слабо улыбнулась и покачала головой. Затем она нежно поцеловала принцессу.

- Давай больше не будем говорить об этом, - сказала она. - Мне жаль, что я так повела себя, но ты застала меня врасплох. Возможно, твой подразумеваемый совет тоже мудр. Возможно, было бы лучше попытаться полюбить того, кто, как ты знаешь, действительно любит тебя, чем изводить свое сердце из-за того, кто тебя не любит, и кто находится вне твоей досягаемости. По крайней мере, как ты говоришь, в мире есть тот, кто любит меня.

Таким образом, время шло незаметно. Монелла часто уходил, иногда на целую неделю, так что молодые люди видели его сравнительно редко. Темплмор однажды выразил желание посетить Мирланду вместе с ним, но Монелла сказал, что есть трудности.

- Будет лучше, если вы двое пока останетесь здесь, - заявил он. - Давайте надеяться, что в будущем все будет по-другому.

Но однажды Монелла подошел к нему с серьезным видом.

- Пришло время, - сказал он, - сказать тебе кое-что, чтобы ты мог понять, какая задача стоит перед нами. Сможешь ли ты набраться мужества и выдержки, чтобы выдержать суровое испытание?

Темплмор изумленно раскрыл глаза.

- Вы еще спрашиваете? - ответил он. - Разве вы видели когда-нибудь, чтобы мне не хватало смелости?

- Нет. Но то, о чем я говорю, требует мужества иного рода. И все же с этим нужно смириться. Но я предупреждаю, это будет шок. Тебе предстоит очень серьезное испытание.

- И Леонарду тоже? - спросил Джек, удивляясь.

- Нет. Ничего ему не говори. Пусть его грезы будут счастливыми, пока это возможно. Будь готов пойти со мной сегодня вечером, когда Эргалон отыщет тебя. И захвати свою винтовку.

XXIII. ДЬЯВОЛЬСКОЕ ДЕРЕВО В ЛУННОМ СВЕТЕ

Было около десяти часов, когда Темплмор с Эргалоном в качестве проводника вышел из королевского дворца через боковой вход, которым почти не пользовались и дверь которого последний открыл ключом. Снаружи, на небольшом расстоянии, они обнаружили Монеллу, расхаживающего взад и вперед.

Перед уходом Темплмор рассказал Леонарду лишь немногое, что могло бы объяснить его отсутствие; затем ему удалось ускользнуть незамеченным их друзьями из королевского двора.

Ночь была прекрасная, но прохладная, и все трое были тепло одеты. В небе над головой сияла спокойная и ясная луна, освещая долину так, что все было видно очень четко; но по небу неслись всклокоченные облака, показывая, что наверху дул сильный ветер, хотя внизу он почти не ощущался. Лишь время от времени порыв ветра проносился вниз по склону холма и тревожил деревья вокруг них, а затем затихал с шелестящим вздохом или тихим стоном.

Эргалон шел впереди; обогнув город, он свернул на окольную дорогу, которая, как вскоре увидел Темплмор, вела к месту их приключения с дьявольским деревом, хотя они приближались к нему с другой стороны. Наконец они вошли в густой лес, покрывавший крутой холм; спутники Темплмора дали ему знак соблюдать строгую тишину и двигаться как можно осторожнее. Когда они достигли вершины склона и остановились на гребне в тени деревьев, которая здесь резко обрывалась, Темплмор издал легкое восклицание. В тот же миг он почувствовал тяжелую руку Монеллы на своем плече, сжимающую его железной хваткой, и это напомнило ему о полученном предостережении.

- Что бы ты ни увидел или услышал, - предупредил Монелла, - ты должен сохранять абсолютную тишину и не издавать ни звука; не делай ничего, что могло бы выдать наше присутствие.

Что вызвало удивление Темплмора, так это тот факт, что он смотрел вниз, на огромный амфитеатр, в котором росло хорошо знакомое дерево. Его длинные свисающие ветви все еще быстро двигались в своей странной, беспокойной манере; но большинство более коротких и толстых ветвей были свернуты на верхушке ствола в такой же узел, какой они образовали после того, как перенесли туда тело пумы. В ярком лунном свете дерево представляло собой отвратительное чудовище, обладавшее, тем не менее, неким ужасным очарованием, притягивавшим и удерживавшим взгляд, но, в то же время, возмущавшим и отталкивавшим разум. Свернувшиеся кольцами ветви на вершине напоминали змей на голове Медузы; они образовывали нечто вроде короны, так подходившей ужасному чудовищу, чью бесформенную голову, если можно так выразиться, они обвивали. Вид у всего этого был отталкивающий, жуткий, омерзительный. В простой форме и очертаниях этого ужасного чуда растительного мира было что-то такое, что инстинктивно вызывало отвращение. Его голые ветви, которые при обычных обстоятельствах могли бы принадлежать только мертвому дереву; его цвет - наполовину траурный, наполовину глубокого кровавого оттенка, почти неизвестного среди растений; его непрекращающееся движение, наводящее на мысль о вечной охоте за добычей, о ненасытной тяге к ненавистной диете из плоти и крови, бессонный голод, неутолимая алчность и неумолимая жестокость - все это составляло неестественное творение, приводившее в ужас инстинкты и леденившее кровь у тех, кто смотрел на него. Это было то чувство или комбинация чувств, которые возникли в сознании Темплмора, когда он впервые увидел это зрелище днем; теперь, когда он увидел дерево в холодном лунном свете, оно воздействовало гораздо сильнее - то выделяясь ясно и четко очерченно, то погружаясь в полумрак, когда спешащие облака гнались друг за другом по небу вверху и отбрасывали свои мимолетные тени внизу.

С того места, где стояли трое мужчин, открывался ясный вид на противоположную сторону ограды, то есть на сторону, ближайшую к дереву, находившемуся достаточно близко к главной террасе, чтобы его ветви касались ее; но терраса здесь была защищена крытым переходом из металлических решеток, щели в которых были достаточно малы, чтобы ужасные извивающиеся змееподобные ветви не могли протиснуться сквозь них. Когда Темплмор видел это место раньше, эта часть террасы была открыта; ибо металлические экраны, или решетки, на самом деле являли собой раздвижные ставни, которые можно было убрать в пазы в скале за ними. Здесь, в конце крытого пути, имелись ворота, образовывавшие вход в лабиринт пещер и галерей в скале, в которой жили Корион и его приверженцы.

Эти раздвижные экраны перемещались по желанию тех, кто находился внутри. Их можно было либо передвинуть в пазах и таким образом защитить тех, кто проходит по крытому пути, либо убрать, так что ветви рокового дерева в этом случае охраняли вход наиболее эффективно; ибо тогда ни один человек не рискнул бы приблизиться к воротам и остаться в живых.

Внизу, на террасе, также в пределах досягаемости дерева, находились камеры, отгороженные таким же образом раздвижными решетчатыми дверями. Сквозь эти решетки пробивались слабые лучи света.

Темплмор замечал все это; и все же дерево снова и снова притягивало его взгляд и, казалось, околдовывало; и он ждал - ждал, едва осмеливаясь дышать; ждал, сам не зная, чего; ждал, как человек, ожидающий и угнетенный смутным бесформенным предзнаменованием какого-то нового и безымянного ужаса.

И это было неспроста, потому что медленно свернутая "корона" развернулась, и мало-помалу что-то стало видно. Постепенно что-то поднялось из дупла в стволе, было вынесено из него, а затем опущено через бортик на землю. По форме это было цилиндрическим, и такого цвета, что его невозможно было разглядеть в прерывистом лунном свете. Вскоре это было опущено на землю; ветви, которые опускали это, ослабили свою хватку, и некоторое время это оставалось нетронутым. Затем другие ветви, извиваясь, подползли к этому и, обвившись вокруг него, подняли и раскачали его взад-вперед, а затем быстро опустили. Вскоре другие ветви сделали то же самое и передали другим. Так это передавали по кругу; то поднимали высоко в воздух за один конец, то за другой, и вскоре это горизонтально повисло в воздухе. Со временем это обогнуло дерево по кругу; но каждая ветвь или группа ветвей, которые хватались за это, в конце концов, отвергали его, как будто, повинуясь какому-то низменному, но безошибочному инстинкту, знали, что в нем не осталось ничего, что могло бы удовлетворить их ненавистный аппетит. И все это время по небу неслись облака, а луна выглядывала между ними и освещала отвратительную сцену.

Тем временем из темной и грязной воды и густой слизи большого бассейна в нескольких сотнях ярдов от них выползали странные чудовища, подобных которым Темплмор никогда не видел, за исключением, возможно, некоторых причудливых изображений существ, якобы существовавших в доисторические времена. Эти неправильной формы рептилии достигали от десяти до двенадцати футов в длину. У них были головы и хвосты, как у крокодилов, и во многих других отношениях они также напоминали их; но вместо обычной чешуи они были покрыты большими роговыми пластинами диаметром в несколько дюймов; и в центре каждой пластины имелся крепкий отросток или шип, толстый у основания, но острый на конце, и длиной в четыре-пять дюймов.

Эти существа подползли к роковому дереву; быстро стало очевидно, что они пришли за своей долей в отвратительной трапезе - сухой оболочкой и костями, из которых дерево высосало все остальное. Их доспехи защищали их от дерева, потому что ветви едва касались их тел, как сразу же отскакивали, уколовшись об острые шипы. Две или три из этих ужасных рептилий начали подтаскивать мертвое тело к своему логову и, наконец, утащили его, но не без нескольких схваток с извивающимися ветвями, которые, казалось, не желали расставаться со своей добычей; или, возможно, хотел поиграть с ней еще немного, как кошка с мышью.

Монелла передал свой бинокль Темплмору, все еще держа руку на его плече. Молодой человек поднес его к глазам и в то же мгновение выдохнул:

- Великие небеса! Это человеческое тело!

Да! - если можно было так назвать изуродованную оболочку того, что когда-то было живым, дышащим человеческим существом!

Темплмора затошнило, и он почти пошатнулся; но хватка Монеллы поддержала его и стала молчаливым напоминанием о том, что от него ожидают умения владеть своими эмоциями, какими бы сильными и болезненными они ни были.

- Сейчас не время отступать, - прошептал Монелла ему на ухо. - Жди и наблюдай!

Однако это было едва ли не больше, чем мог выдержать Темплмор. Он чувствовал себя Данте, ведомым своим проводником, чтобы стать свидетелем пыток проклятых. Но здесь, как ему казалось, разворачивалась сцена, соперничавшая по ужасу даже со сценами из "Ада". Он стиснул зубы и сжал кулаки; дыхание его было затруднено, а сердце почти остановилось. Если бы Монелла не держал его за плечо, он, наверное, упал бы.

Из крытого прохода вышли две фигуры; они стояли на террасе, устремив свои взоры на арену, молчаливые и неподвижные. Они были одеты в ниспадающие одежды черного или какого-то другого темного цвета, украшенные на груди золотой звездой.

Мрачными, причудливыми фигурами были они; их темные очертания резко выделялись на фоне светлых скал позади них, в то время как они с жестоким хладнокровием наблюдали за ужасной схваткой между отвратительными рептилиями и деревом.

Когда все закончилось, и звери исчезли со своей добычей в темных водах бассейна, одна из фигур на террасе поднесла ко рту свисток, и низкий звук достиг ушей затаившихся наблюдателей.

Тотчас же послышался грохот, и одна из раздвижных решеток под террасой откатилась в сторону, открывая похожую на пещеру камеру, в которой на грубом столе стояла зажженная лампа. Затем фигура, сидевшая рядом с ним, закрыв лицо руками, вскочила с громким криком и скрылась в густом мраке. Но ужасные свисающие ветви устремились за ней, обвились вокруг ее ног и повалили, а затем быстро вытащили ногами вперед. Тщетно человек кричал и хватался то за одно, то за другое: за стол, за край раздвижной двери; безжалостно, неумолимо его продолжали тащить, - лампа опрокинулась, - пока он не оказался снаружи. Другие ветви обрушились на него, обвиваясь вокруг и заглушая крики; затем медленно, с ужасающей неторопливостью и отсутствием спешки или даже видимости усилия, он был поднят высоко в воздух и исчез в дупле рокового дерева. Огромные ветви бесшумно сплелись в похожий на узел круг; при очередном звуке негромкого свистка раздвижная дверь с грохотом вернулась на свое место, двое зрителей в темных одеждах развернулись и покинули арену.

Монелла и Эргалон тоже ушли; и не будет принижением мужества Темплмора утверждать, что им пришлось почти нести его на руках. Когда они отошли на безопасное расстояние, Монелла усадил его на валун и поднес к его губам фляжку с укрепляющим напитком. Темплмор, который находился на грани обморока, сразу почувствовал прилив сил; жидкость, казалось, быстро потекла по его венам, и ощущение смертельной тошноты через некоторое время прошло.

Монелла тем временем смотрел на него с состраданием и заботой, но не произнес ни слова. Вскоре Темплмор выдохнул:

- Какой ужас! Какое ужасное, хладнокровное злодеяние! Что за раса мерзких извергов! Великие небеса! Подумать только, какие вещи происходят на этой прекрасной земле - земле, которая кажется такой мирной, такой счастливой, такой свободной от обычной боли и страданий!

- Ах, сын мой, - ответил Монелла, и в его голосе прозвучала неописуемая печаль, - теперь ты можешь понять великий ужас этой страны; то, что угнетало ее долгие века; что омрачает жизнь людей; что превращает в желчь и горечь то, что, при отсутствии этого, было бы жизнью, полной невинных удовольствий.

- Но почему?.. - воскликнул Темплмор почти яростно, но Монелла остановил его.

- Мне кажется, я знаю, что ты хотел сказать, - продолжал он. - Я думаю, ты должен узнать две или три вещи. На первый вопросу (как я его понял) я отвечаю, что причина, по которой ты не слышал об этом от других людей, заключается в давней привычке никогда не упоминать об этом, даже в разговорах друг с другом. Почти невероятно? Не больше, чем многое другое, что происходит в твоей собственной жизни, в твоей собственной стране. Я мог бы назвать многое, известное всем, но о чем никто не говорит - часто ошибочно, как я считаю. Тем не менее, факт остается фактом. Здесь - то же самое. Этот ужас в стране навевает тоску, приводит людей в уныние; и все же, поскольку они так боятся его, то притворяются, будто не знают о его существовании; возможно, из ложно понятого милосердия к своим детям.

- Далее, тебя удивляет, что я не сказал тебе этого раньше. Ответ прост. Ты не похож на меня; я - один из этого народа; ты - всего лишь временный житель этой страны - гость. У меня было желание сделать твое пребывание здесь настолько приятным, насколько это возможно; чтобы твой интерес ко многим любопытным вещам, которые ты видишь вокруг себя, не уменьшился, а твое пребывание здесь не стало несчастным из-за знания того, что ты увидел сегодня вечером; раннее знание об этом не принесло бы никакой пользы.

- И наконец, ты, естественно, хочешь знать, почему, в таком случае, я решил просветить тебя именно сейчас. Причина этого такова: приближается время, когда определенные планы, - мои и короля, - будут составлены, и когда я искренне надеюсь, что мы сможем, с Божьей помощью, покончить с этим навсегда. В этом я попрошу твоей помощи - и надеюсь, ты поможешь нам всем, чем сможешь.

- Я сделаю это, - порывисто ответил Темплмор. - Против такой адской команды, как эта, я с вами - сердцем и душой. Мне кажется, я начинаю понимать...

- Я никогда не сомневался в твоей готовности принять участие в благом деле. Но было необходимо представить тебе абсолютное доказательство того, что происходит, чтобы ты мог понять, с кем нам приходится иметь дело. Теперь ты сам убедился...

- Да, я видел все собственными глазами! - Джек вздрогнул.

- И теперь понимаешь, что, когда придет время истребить это змеиное отродье, не должно быть никаких колебаний, никакой слабости, никаких полумер, никакой пощады. Было бы бесполезно убить старых змей и оставить выводок вырасти. Ты понимаешь, что я имею в виду?

- Да, и думаю, что вы будете правы и вполне оправданы.

- Хорошо. Если ты удивляешься, почему, зная все это, я до сих пор ничего не предпринял, то это потому, что планы короля не могли созреть раньше. Но нам на некоторое время удалось приостановить этот ужас.

Джек издал нетерпеливое восклицание.

- О да, - заявил Монелла, - мы это сделали, и ты помог это сделать. Эти несчастные существа, которых ты видел принесенными в жертву их ужасному дереву-фетишу, являются их собственными солдатами - теми, кто спасся от нас бегством. Они не заслуживают жалости. Они сами отдали много невинных жертв - даже женщин и детей - этому дереву...

- Я знаю, что это правда, - вмешался Эргалон.

- Перемирие, которое мы навязали Кориону, - продолжил Монелла, - возымело, по крайней мере, эффект - оно спасло жизни множеству бедных существ, которые были бы схвачены и принесены в жертву за то время, пока мы были здесь. Однако вместо этого архидемону Кориону пришлось довольствоваться тем, что он сделал жертвами своих собственных несчастных мирмидонцев в качестве наказания за то, что они сбежали от нас. Они такие же плохие, как и он, - почти такие же. Во всяком случае, они не стоят твоей жалости.

- Что ж, по крайней мере, я рад это слышать, - сказал Темплмор. - Это немного снимает груз ужаса, от которого меня затошнило. Воистину, из всех дьявольских злодеяний, которые когда-либо мог вообразить человеческий разум в своих глубинах жестокости и порочности...

Теперь, в свою очередь, вздрогнул Эргалон.

- Я могу смотреть на таких жертв, как эти, - серьезно сказал он, - потому что знаю, каждый из них заслужил свою участь актами жестокости; но когда речь идет, как это было в прошлом, о женщинах, молодых девушках и бедных маленьких детях...

- Ради Бога, не говорите больше ничего, - взмолился Джек. - Меня снова начинает тошнить от таких слов! Я буду сражаться насмерть с этими негодяями. Но всю оставшуюся жизнь я буду видеть перед собой в своих снах то, что видел сегодня ночью. Конечно, ни одна более дикая фантазия, ни один более возмутительный, леденящий кровь кошмар никогда не приходили даже в самый расстроенный мозг. И теперь это будет преследовать меня до конца моей жизни!

XXIV. В ЛОВУШКЕ!

Однажды король объявил о своем намерении назначить день официальной помолвки Леонарда с Уламой в соответствии с обычаями страны. Народ немедленно начал приготовления, чтобы оказать честь этому событию, и все те, кто был хорошо расположен к королю, осыпали молодую пару поздравлениями и выказывали знаки дружбы и доброжелательности.

Однако в противоположном лагере, как и следовало ожидать, это заявление было воспринято по-другому; хитрый Корион воспользовался этим, чтобы посеять раздор и предложить выступить против такого намерения. У его приверженцев имелись сторонники; люди, которые купили себе безопасность, тайно помогая Кориону в борьбе со своими соседями. Вот почему король воздержался от того, чтобы доводить дело до крайности в отношении Верховного жреца. Он знал, что эти нерешительные или сомневающиеся с такой же вероятностью в последний момент встанут на сторону Кориона, как и на его сторону, и что таким образом начнется гражданская война.

Монелла, с тех пор как прибыл в страну и встал на сторону короля, вложил в это дело больше энергии, чем было вложено в него ранее. Через Братство Белых жрецов и их тайных друзей и сочувствующих, а также через Эргалона, который тайно привлек на свою сторону некоторых людей Кориона, была проведена активная работа среди всех классов, и с удовлетворительными результатами. Корион, со своей стороны, тоже был занят, хотя до сих пор с меньшим успехом. Однако теперь он нашел полезную помощь в том, что многие возражали против того, чтобы единственная дочь короля вышла замуж за человека, который - как им хитро намекнули - был чужаком, авантюристом, пришедшим неизвестно откуда и неспособным предъявить доказательства происхождения и других качеств, дававших ему право искать союза с дочерью их короля.

Эмиссары Кориона действовали осторожно; внешне ничто не указывало на то, что два подводных течения постепенно набирали силу и приближались к той точке, где малейшая случайность могла привести их к активному противостоянию.

Действительно, объявив о предполагаемой помолвке, король в кои-то веки поступил вопреки совету Монеллы. Последний посоветовал держать это дело в секрете до тех пор, пока не будет окончательно решен вопрос с Корионом; поскольку он предвидел, как Верховный жрец воспользуется этим.

Леонард и Улама были слишком поглощены друг другом и собственным счастьем, чтобы беспокоиться о "за" и "против", которые взвешивались в умах Монеллы и тех, кто думал вместе с ним. Того, что результатом этого объявления будет ускорение его женитьбы, - единственное, что занимало Леонарда, - все остальное он предоставил другим.

Темплмор недостаточно знал о том, что происходило вокруг него, чтобы иметь какое-либо мнение по этому поводу. С той ночи, когда ему открылось истинное назначение великого дьявольского дерева, он был очень несчастлив. Он чувствовал себя так, как мог бы чувствовать человек, мирно дремавший перед лицом ужасной опасности, существование которой было внезапно открыто ему. Не то чтобы он испытывал какой-либо страх за свою собственную безопасность, но все же его переполняло невнятное опасение, смутное чувство ужаса и недоверия, нереальности окружающей его жизни. Он не мог не понимать, что не будет ни настоящего мира, ни безопасной жизни до тех пор, пока Кориона и его жестоких последователей не постигнет заслуженная кара, и их отвратительное дерево-фетиш не будет уничтожено. Но когда это произойдет? Его чувство беспокойства усиливалось из-за необходимости скрывать от Леонарда полученные им знания и, таким образом, быть отстраненным от обсуждения с ним этих вопросов. Однако (как он признавался самому себе) это не принесло бы большой пользы; ибо Леонард был слишком поглощен грезами любви, чтобы хладнокровно обсуждать подобные вещи.

За три дня до назначенной церемонии обручения, которая должна была ознаменоваться еще более грандиозным развлечением, король устроил предварительный праздник. Были устроены пиршества для всех и каждого; лодки, украшенные цветами, знаменами и цветными лентами, скользили взад и вперед по озеру; молодые люди, искусные в прыжках с большой высоты в воду со своими парашютными приспособлениями, боролись за призы, и было много других форм веселья и празднеств.

Леонард и Улама, сидевшие на террасе, наблюдали за происходящим и часто махали руками, узнавая знакомые лица. Прекрасное лицо Уламы сияло, мягкий свет в ее нежных глазах, знаки привязанности и добрые пожелания, которые она получала со всех сторон, и ее благодарные улыбки всем были очаровательны. Ее удивительная грация и красота, казалось, усиливались, - если такое было возможно, - ее наполовину застенчивыми, наполовину гордыми взглядами и румянцем, появлявшимся на ее щеках, когда она с любовью обращала свой взор на Леонарда. Никогда прежде, даже в той стране, где очарование дочерей земли превосходит среднестатистическое, не было такого видения прекрасной невинности и столь редкой красоты. И всё же все те, кто знал ее, любили ее так же сильно за невинность и нежность, всегда сиявшие на ее лице и руководившие всеми ее мыслями, словами и поступками, как и за физическое совершенство, вызывавшее их восхищение.

Она вложила свою маленькую ручку в руку своего возлюбленного и тихо вздохнула.

- Я так счастлива, и все же мои глаза полны слез. И я также чувствую себя наполовину испуганной; боюсь, мое счастье слишком велико, чтобы длиться вечно. Значит, быть счастливым - это неправильно, как ты думаешь? Особенно, когда я знаю, что так много других людей несчастны.

Леонард нежно пожал ей руку и пристально посмотрел в глубину ее глаз.

- Если ты чувствуешь себя счастливой в своей любви, дорогая, - ответил он, - это потому, что ты сильно любишь; и, конечно, любить не может быть неправильно. Кроме того, тем, что ты так много думаешь о других, ты всего лишь демонстрируешь свою заботу о них. Поэтому не беспокойся сожалениями о других. Ибо, если сегодня они скорбят, значит, у них были счастливые времена в прошлом или, возможно, они будут в будущем.

- Может быть, и так, - ответила Улама. - Я сомневаюсь, существует ли во всем мире другая девушка, которая любит так, как я, и, следовательно, которая могла бы познать тот ужас, который давит на меня. Но - ах, я трепещу от своей собственной великой радости и боюсь, что она слишком велика, чтобы длиться вечно. И все так добры ко мне и, кажется, так рады видеть меня счастливой, что... что я едва могу удержаться от слез.

На короткие мгновения добросердечная девушка закрыла лицо руками, чтобы скрыть слезы - слезы, вызванные великой радостью ее любви и нежным сочувствием к другим.

Итак, для этих двоих день прошел, как и многие предшествовавшие ему, в блаженном сне; но это был сон, от которого их вскоре грубо разбудили к мрачному знанию того, на что способно зло.

Ибо среди пирующих и веселящихся присутствовали злые существа, которые в своих черных сердцах замышляли убить радость самой добросердечной девушки, которая когда-либо своей нежностью озаряла эту скорбящую землю; негодяи, которые уже тогда плели вокруг нее коварную паутину, созданную Корионом, чтобы положить конец ее мечтам о вечном счастье.

* * *

Проснувшись на следующее утро, Темплмор с удивлением огляделся по сторонам. Он находился не в своей обычной спальне, а в какой-то комнате, ему незнакомой. Она была маленькой, грязной и плохо освещенной, а кушетка, на которой лежал, была не той, на которой он недавно спал. Он вскочил и в смутной тревоге огляделся в поисках своей одежды и оружия; одежда была на месте, но револьвер отсутствовал, и винтовки тоже нигде не было видно. Исчезли даже его меч и кинжал, которые являлись частью его обычной одежды. Поспешно одевшись, он бросился к двери, но та была заперта.

- Великие небеса! - воскликнул он. - Я пленник; у меня отобрали винтовку и пистолет, пока я спал. Но что случилось с Леонардом? Что все это может означать?

Он забарабанил в дверь, но ответа не последовало. Затем он попытался выглянуть в окно, но оно располагалось слишком высоко, чтобы он мог разглядеть сквозь него что-либо, кроме неба. Ничего не оставалось делать, как ждать; поэтому он сел на кровать, являя собой воплощение страдания и растерянности, и немедленно начал выдвигать всевозможные теории и идеи, объясняющие то, что с ним произошло.

Когда после долгого перерыва дверь открылась, вошел человек, по черной тунике которого было видно, что это один из солдат Кориона. Он принес немного еды, кувшин и кружку, поставил их на маленький столик и уже повернулся, чтобы уйти, когда Темплмор вскочил и обратился к нему. Он пришел в такую ярость при виде этого эмиссара Кориона, что едва удержался от того, чтобы не наброситься на него, несмотря на то, что солдат был вооружен. Но сразу за дверью, насколько он мог видеть, стояли другие солдаты; он также слышал лязг их оружия, поэтому знал, что нападать на того, кто был перед ним, было бы бесполезно.

- Что все это значит? - спросил он.

Солдат, который как раз собирался выйти, вернулся на шаг или два, а затем тихо сказал:

- Ты пленник верховного жреца Кориона.

- Но как, почему и где?..

Солдат покачал головой. Он не был неприятным человеком и относился к своему пленнику почти дружелюбно, подумал Темплмор.

- Ты все еще находишься во дворце короля, - продолжил он, - но твоего друга и принцессу увезли в обитель Кориона.

- Увезли к нему? Великий Боже, помоги им и помоги всем нам! - Джек застонал, когда перед его мысленным взором встала картина того, что он увидел там в ту хорошо запомнившуюся ночь. - И как же все это произошло? И где Монелла, и где король?

- Я не могу с тобой разговаривать, - ответил солдат. - Я нарушил приказ, рассказав тебе так много. Но Эргалон был моим другом, и я знаю, что он твой друг. - И солдат вышел, закрыв за собой дверь на засов.

Это была ужасная новость! Леонард и Улама - узники Кориона; возможно, замурованные в одной из тех ужасных темниц в пределах досягаемости ужасного дерева, где одного вида того, что происходило за этими запертыми и решетчатыми дверями, было достаточно, чтобы свести с ума самого храброго; и где в любой момент мог раздаться этот свист... дверь открыться... и тогда...

- Это ужасно; кошмар даже думать об этом! - воскликнул Темплмор. Он вскочил и принялся беспокойно расхаживать взад-вперед. - Я сойду с ума, если буду постоянно думать об этом.

Медленно тянулись часы до вечера, когда, едва стало темнеть, дверь снова отворилась, вошел тот же самый солдат и, взглянув на Темплмора, сделал знак молчать. Затем он вернулся к двери, ввел закутанную фигуру и, не сказав ни слова, удалился. Фигура откинула капюшон, закрывавший голову, и Темплмор с радостным удивлением увидел Зонеллу.

Он подбежал к ней и взял ее за руку.

- Зонелла! - воскликнул он. - Это удивительно и в то же время радует. Приятно видеть твое лицо после всего, что я себе представлял. Скажи мне, что все это значит?

Она приложила палец к губам и сказала приглушенным голосом:

- Это значит, что хитрый, вероломный Корион сыграл со всеми нами злую шутку и сделал вас пленниками. Твоего друга и нашу любимую принцессу похитили, самого короля держат пленником в его комнате, как и многих его министров.

- А Монелла и Эргалон?

- Монелла, как ты знаешь, находится в Мирланде; а Эргалон, который тоже на свободе, но скрывается, послал надежного гонца предупредить его.

- А ты?

- Я тоже фактически заключенная. То есть мне запрещено покидать дворец. Но я вольна передвигаться в его пределах. Все это место полно солдат Кориона.

- Не могла бы ты рассказать мне, как это случилось?

- "Чаша любви" содержала снотворное. Все, кто принимал ее, погружались в неестественно тяжелый сон. Ты помнишь, что почти все во дворце выпили немного в честь твоего друга и нашей бедной принцессы. Увы! увы! Моя дорогая, моя любимая Улама!

Она горько зарыдала, в то время как Джек взволнованно расхаживал взад-вперед по комнате.

- Неужели нет никакой надежды - ничего нельзя сделать? - воскликнул он в отчаянии.

- Есть только одно. - Ответ был дан тихим, нерешительным тоном.

- Что? - нетерпеливо спросил он.

- Я пришла, чтобы попытаться помочь. Если ты завернешься в этот плащ и тихо выйдешь сейчас, пока еще не стемнело, ты сможешь выбраться из дворца незамеченным. Одна из моих служанок ждет меня снаружи и покажет дорогу. Я предупредила ее о своем плане, и ей можно доверять.

- Что?! И оставить тебя здесь, вместо меня, страдать от мести Кориона? Зонелла, дорогая, добрая подруга, что ты должна будешь подумать обо мне?

- Я не могу думать ни о чем другом, - просто ответила она. - А что касается меня - мне все равно. Что бы ни случилось со мной, ты сможешь уйти; возможно, даже послужить своему другу.

Джек взял ее за руку, не замечая, что она, казалось, вздрогнула от этого прикосновения.

- Такое предложение слишком любезно, мой дорогой, хороший друг, - сказал он. - Этого не может быть; мы должны попытаться...

- Тогда ради меня, - импульсивно воскликнула она. - Я скорее умру, чем увижу, как тебя унесут в эти страшные камеры. Или... - Она смущенно замолчала, а затем продолжила: - Ради твоего друга. Подумай, что ты мог бы сделать для других - для своего друга, для Уламы!

Темплмор провел рукой по лицу; слезы навернулись ему на глаза. Когда он снова попытался заговорить, то почувствовал, что задыхается.

- Ты благородная девушка, Зонелла, - ответил он с чувством, - и когда ты обращаешься ко мне от их имени, то не представляешь, как тяжело мне оставаться здесь, зная, что у меня есть шанс - всего лишь шанс - спасти их. Но этого не может быть, дорогой друг, этого не может быть; но - я благодарю тебя. Я от всего сердца благодарю тебя. - Он пожал ей руку и печально отвернулся.

Вскоре она заговорила снова, на этот раз другим тоном; ее голос звучал жестко и напряженно.

- Тогда Эргалон рискнет своей жизнью ради тебя, - сказала она. - Я знаю, что побудит его предпринять то, что, по его словам, сделать невозможно. Я немедленно разыщу его. А пока прощай; не ложись спать, но будь готов, если услышишь кого-нибудь за окном. Ты можешь дотянуться до него, если встанешь на стол. - И, без дальнейших объяснений, она ушла.

Темплмор долго сидел, размышляя об этом странном свидании и гадая, что она задумала; время, казалось, тянулось бесконечно, пока он ждал сигнала у окна.

Было около полуночи, когда снаружи послышалось постукивание. Он вскочил на стол; затем в тусклом свете, проникавшем через окно, смог разглядеть верхнюю часть тела мужчины, раскачивающегося на веревке.

- Это ты, Эргалон? - прошептал он.

- Да, - последовал ответ. - Если я кину вам короткую веревку, и вы подождете, пока я спущусь, вы сможете затем подтянуть веревку, на которой я нахожусь, забраться на нее и спуститься сами. Вы осмелитесь на это?

- Да.

- Тогда вот она. Теперь подождите, пока не поймете, что можете подтянуть мою.

Темплмор пошарил вокруг и ухватился за маленький шнурок, свисавший внутрь открытого окна, и слегка потянул за него, пока не почувствовал, что натяжение веревки, к которой он был прикреплен, ослабло. Затем он потянул сильнее, и внутрь втянулся кусок более толстой веревки. С ее помощью он смог вскарабкаться на подоконник. С некоторым трудом он выбрался наружу и вскоре уже скользил вниз по веревке, которую Эргалон поддерживал снизу. Было очень темно; он спустился среди деревьев, где было еще темнее. Когда он коснулся земли, то сначала ничего не увидел; но Эргалон включил фонарь. Это был один из тех, которые Монелла привез с собой и одолжил Эргалону.

Голос, который, как он знал, принадлежал Зонелле, прошептал:

- Пока все идет хорошо. Но что ты предполагаешь делать теперь?

- Я должен спуститься в каньон, по которому мы поднялись в гору. Там мы оставили запасное оружие. Но я не могу спуститься в темноте; боюсь, даже с фонарем.

- Позже взойдет луна; возможно, это поможет. Давайте пойдем туда.

- Что?! ты тоже? - удивленно спросил Джек.

- Почему бы и нет? С вами я буду в такой же безопасности, как и среди ненавистных приспешников Кориона, и я могу быть полезна.

- Ты не смогла бы спуститься отсюда и снова подняться, - напомнил ей Джек.

- Тогда я могу подождать наверху, а Эргалон пойдет с тобой, чтобы помочь тебе донести то, что ты хочешь.

- Но мы задержимся надолго, на весь день.

- Не важно, я справлюсь.

Затем все трое с большим трудом, из-за темноты, поднялись на вершину каньона. Здесь они сидели и тихо разговаривали, пока луна не поднялась достаточно высоко, чтобы осветить опасный спуск.

Темплмор узнал, как были осуществлены планы Кориона; как побег Эргалона оказался возможен из-за его отсутствия во дворце в ожидании возвращения гонца от Монеллы. В поздний час, на обратном пути во дворец, его предупредил друг из числа людей Кориона. После этого он отправил гонца к Монелле, чтобы сообщить ему обо всем, что произошло. Этот человек успел как раз вовремя, чтобы пройти по подземной дороге, прежде чем солдаты Кориона захватили ее и перекрыли.

Побег Темплмора был спланирован Зонеллой. Она тайно провела Эргалона во дворец и поднялась на крышу, переодевшись одной из своих служанок; и в этом ей помог один из его друзей среди солдат жреца. Эргалон сначала решительно возражал, понимая, что попытка была безрассудной и не могла увенчаться успехом; что он только потеряет свою свободу и, возможно, жизнь, и что Монелла может быть недоволен. Короче говоря, он считал себя обязанным не делать ничего, что было бы хоть в какой-то степени рискованным, пока Монелла не связался с ним. Но Зонелла каким-то образом ухитрилась убедить его; она сама выбралась наружу и закрепила веревку для Эргалона для его опасного спуска.

От своего друга из противоположного лагеря Эргалон узнал одну очень важную вещь - что Леонарду или Уламе, скорее всего, ничего не будет сделано до того дня, который был назначен для их помолвки. Этот день Корион с жестокой иронией назначил для проведения своего рода судебного разбирательства, результат которого был предрешен заранее.

- Следовательно, - сказал Эргалон, - если вы сможете вернуться к завтрашнему утру (было уже утро), вы успеете вовремя; хотя, боюсь, вам будет трудно добиться многого в одиночку, а я пока не могу сказать, когда лорд Монелла сможет пройти через подземный ход, чтобы прийти к вам на помощь.

- Во всяком случае, мы попытаемся, - сказал Джек, стиснув зубы с мрачной решимостью. - И, если я потерплю неудачу, мы умрем вместе. Человек может умереть только один раз. Думаю, к утру я вернусь с парой винтовок и пистолетов и необходимыми боеприпасами. Если это возможно, это будет сделано; тогда я смогу вложить пистолет и в твои руки, мой добрый друг.

XXV. В КЛАДОВОЙ ДЬЯВОЛЬСКОГО ДЕРЕВА

Леонард пробудился от глубокого сна на следующее утро после "чаши любви" и обнаружил, что, как и Темплмор, находится в незнакомом ему месте.

Сон, вызванный наркотиком, подмешанным в напиток, был настолько глубоким, что всю дорогу до убежища Кориона его несли в абсолютно бессознательном состоянии. Когда он, наконец, очнулся, то обнаружил, что находится в одной из камер под террасой, в пределах досягаемости огромного плотоядного дерева.

Никакими словами нельзя описать ужас и муку, наполнившие его грудь, когда мало-помалу он осознал ужасную правду. Он не только содрогался при мысли о своей собственной слишком вероятной участи, но и страх, что его милая Улама может разделить ту же ужасную участь, доводил его почти до грани безумия. Он проклинал ложное чувство безопасности, которое привело к этому ужасному результату. Несколько простых мер предосторожности предотвратили бы это предательство! Но было уже слишком поздно!

Сквозь решетчатую дверь он мог видеть огромное дьявольское дерево, слышать шелест его длинных, свисающих ветвей, наблюдать, как они подбираются к решетке и обшаривают ее поверхность в поисках какого-нибудь отверстия, достаточно большого, чтобы проникнуть внутрь, пытаясь протиснуться сквозь ее маленькие щели и клетки. В центре камеры был воткнут в землю деревянный брусок, служивший столом. Небольшая струйка воды стекала из трубы наверху и падала в канал в полу, а рядом с ней стоял кувшин. Вместо стула лежало полено поменьше; кровать, на которой он очутился, представляла собой просто мешок с соломой, на который были постелены два или три коврика. Железная дверь отделяла заднюю часть камеры от внутренней галереи; камера была отгорожена от других с каждой стороны решетчатыми ширмами, такими же, как спереди. Таким образом, обитатели соседних камер могли видеть друг друга.

Когда Леонард огляделся в изумлении и тревоге и невольно воскликнул: "Где я?" - из камеры справа от него раздался раскат издевательского смеха.

- Где он?! Он даже не знает, где находится! - раздался резкий голос. - Он - один из богов, владевших молнией и громом! В конце концов, Корион поймал его и поместил сюда, как и всех нас! Ха! ха! ха!

Леонард, потрясенный и изумленный, пошел в ту сторону, откуда доносились звуки, и там увидел выглядывающее сквозь решетку ужасное лицо с дикими глазами, отвратительно ухмылявшееся. Волосы и борода были спутаны и растрепаны; лицо и фигура, насколько он мог их разглядеть, выглядели изможденными и худыми. Он был одет в черную тунику с золотой звездой, которая выдавала в нем одного из солдат Кориона.

- Ха! ха! ха! - снова рассмеялся он. - Ты не знаешь, где находишься, а? Я скажу тебе, мой господин, сын богов, который может убивать нас, солдат, волшебной палочкой-молнией, но не может уберечь себя от когтей Кориона - ты в "кладовой дьявольского дерева"!

- Кладовая дьявольского дерева!

- Да, милорд, кладовая дьявольского дерева. Это означает, что они поместили вас сюда, чтобы вы оставались в прохладе и хорошем состоянии, прежде чем они отдадут вас на съедение своему питомцу.

И он указал на дерево.

Леонард вздрогнул; ужасная правда слов этого человека всплыла в его сознании, несмотря на его желание поверить, что это слишком чудовищно, чтобы быть возможным. Он подошел к входной двери и осмотрел ее. Он увидел, что она проходит по канавкам сверху и снизу.

- А, - произнес насмешливый голос у него за спиной, - верно. Вы видите, как это делается. Она открывается внезапно, когда вы этого не ожидаете; появляются извивающиеся ветви, которые цепляются за вас, и вы превращаетесь в лакомое блюдо. Ха! ха! ха!

Леонард обернулся и уставился на него в беспомощном ужасе. Возможно ли, чтобы в мире существовала такая хладнокровная, дьявольская жестокость? И все же - он помнил о судьбе бедной пумы. Он задрожал, его затошнило, и он едва не потерял сознание, в то время как тот, кто находился в соседней камере, продолжал насмехаться над ним.

- Где ваш жезл-молния, милорд? Почему вы не принесли его, чтобы справиться с деревом? Вам удалось сделать так, чтобы меня бросили сюда, но теперь оказались здесь сами!

- Из-за меня вас бросили сюда? Что же тогда вы здесь делаете? - спросил Леонард, его удивление пересилило отвращение.

- Что я здесь делаю? То же самое, что и вы - жду в кладовой дьявольского дерева, пока меня не отдадут ему на съедение, - как и вас. И все это из-за вас; потому что вы убили некоторых из нас, а мы, оставшиеся в живых, сбежали; вот что они сделали с нами.

Леонард снова вздрогнул, в то время как мужчина подошел к струе воды, которая, как и в камере Леонарда, лилась из трубы наверху, и, наполнив кувшин, сделал большой глоток.

- От всего этого хочется пить, - сказал он с очередным издевательским смешком. - Вы найдете воду очень кстати, если вам позволят пробыть здесь достаточно долго. Ха! ха! ха!

Мужчину, очевидно, сильно лихорадило. Помещение было наполнено зловонными запахами, исходящими от плотоядного дерева; кроме того, недостаток сна мог вызвать лихорадку, если, конечно, несчастные прежде не сходили с ума; ибо кто мог спать в такой камере, где в любой момент дверь может распахнуться, и несчастного узника предадут роковым ветвям? Именно этот постоянный, вездесущий страх прогонял сон и неизбежно должен был закончиться безумием для жертв, при условии, что их продержат там достаточно долго.

Затем у него мелькнула мысль, что Улама тоже может находиться в одной из этих ужасных камер; при этом его охватил такой прилив горя и страха за нее, что он закрыл лицо руками и громко застонал.

- Ну-ну, не сдавайтесь вот так, милорд. Быть здесь не так уж плохо, когда привыкаешь к этому! Посмотрите на меня! Вы же видите, я не волнуюсь и не плачу, как маленькая девочка. Я отношусь к этому спокойно; я привык видеть здесь других. Много раз мне приходилось отодвигать эти двери, и я видел, как мужчину или женщину вытаскивали наружу, визжащих и брыкающихся, как животное, которое собираются убить; я смеялся над ними. Я думал, это так весело! А теперь те, кто раньше помогал мне и смеялся вместе со мной, ждут, чтобы увидеть, как мне это понравится; и они тоже будут смеяться надо мной, точно так же. Но мне все равно. Какое это имеет значение? Это пустяки, говорю я вам, когда вы привыкнете к этому так же, как я.

Несчастное существо, пытающееся таким образом ввести себя в заблуждение хвастливыми речами и насмехающееся над своим товарищем по плену, само, как было легко заметить, было доведено до наивысшего состояния страха. Малейший звук заставлял его вздрагивать и напрягать зрение в том направлении, откуда он доносился. Он то и дело подходил к кувшину за водой и ни на мгновение не оставался неподвижным. Если он ненадолго присаживался, подергивание ступни, или ноги, или руки говорило о внутреннем волнении, не поддававшемся контролю.

Леонард отвернулся от этого зрелища со смешанным чувством брезгливости и отвращения и, перейдя на другую сторону, заглянул сквозь решетку соседней камеры, чтобы посмотреть, занята ли она. Его сердце, казалось, попыталось выпрыгнуть из груди, когда он увидел молчаливую женскую фигуру, сидящую к нему спиной. Вырвавшееся у него восклицание заставило фигуру повернуться, и тогда он увидел, что женщина была незнакомой. Черты ее лица были приятны и привлекательны, но в выражении его было столько невыразимого ужаса и отчаяния, что он вздрогнул, встретившись с ней взглядом. Почти забыв о своих собственных страданиях, он мягко спросил:

- А кто же тогда ты?

Несколько секунд ответа не было; затем голос, в котором слышались нотки былой нежности, хотя теперь он был натянутым и неестественным, произнес:

- Я едва ли знаю. Когда-то я была счастливой молодой девушкой; потом всеми любимой и любящей женой и матерью; теперь я всего лишь то, чем можно накормить это чудовище. Да, - мечтательно продолжала женщина, - когда-то я была хороша собой, говорили они. Конечно, мой муж думал так, и мне этого было достаточно. Но это было моим проклятием, увы! ибо Скальда, глава жрецов рядом с Корионом, тоже так думал. Он украл меня из моего дома и заставил стать одной из его так называемых жен. И теперь, из-за того, что мои огорчения и тоска опалили и изуродовали мою привлекательную внешность, когда они въелись в мое сердце, я ему надоела, и он послал меня навстречу судьбе, к которой рано или поздно приходим мы все - по крайней мере, представители моего пола, как и многие другие среди тех, кто не является жрецами. И все же, - добавила она, - прошло всего пять лет с тех пор, как они привели меня сюда. Теперь ты можешь сам увидеть, как я выгляжу!

Леонард посмотрел на нее с жалостью, и ему вспомнились слова Уламы, сказанные накануне: "Кажется почти неправильным быть счастливой, когда я знаю, что так много других несчастны", - и его собственный легкомысленный ответ. Он упрекнул себя в том, что довольствовался своей любовью, в то время как рядом происходили такие надругательства, такие ужасные страдания. Правда, на самом деле он не знал всей их природы и масштабов; но он знал о так называемом "налоге на кровь"; и услышал достаточно, чтобы убедиться, - если бы он должным образом обдумал этот вопрос, - что в стране присутствует зло, требующее искоренения.

Затем его мысли вернулись к Уламе, и он спросил:

- Знаешь ли ты что-нибудь о принцессе Уламе?

- Я знаю, что ее должны были доставить в это место, и что ее должны были поместить в камеру, которую я занимала до того, как меня привели сюда вчера. Она находится под землей, далеко от этой части города.

По крайней мере, бедного ребенка, с благодарностью подумал Леонард, не было ни в одной из камер в поле зрения страшного дерева.

Вскоре он спросил женщину, знала ли она Зелуса, сына Кориона.

- Ах, да! Кто не знал его на этой земле? - последовал ответ. - Чудовище! Огромное облегчение и радость охватили всех нас, - я имею в виду всех женщин, - когда мы услышали о его смерти. Он был худшим из них всех, потому что был одним из самых молодых. Никто не мог считать себя в безопасности от него. Даже принцессу, которую он хотел привести сюда, чтобы поступить с ней так же, как он поступил со многими другими!

- Я знаю. Я убил его, когда он как раз собирался поднять свою трусливую руку на дочь короля, - тихо сказал Леонард.

Женщина повернулась и посмотрела на него с большим интересом, чем до сих пор проявляла.

- Тогда, - сказала она, - ты, должно быть, один из тех незнакомцев, о которых мы слышали. Но ты молод и, как мне сказали, не принадлежишь к нашей расе. Мы слышали об одном, старшем, о том, кто, как говорили, принадлежит к нашему народу. И когда мы услышали это, то возрадовались; ибо, воистину, сказали мы, он приносит нам весть о том, чего все ожидали. Поэтому мы, те, кого держали здесь в рабстве, которое является ежедневной, ежечасной пыткой, непрекращающейся деградацией, мы приветствовали ваш приход как знак того, что Великий Дух наконец-то положил конец нашему долгому наказанию. Я, даже я, осмеливалась надеяться избежать участи, постигшей всех остальных, и дожить до того, чтобы снова увидеть своего мужа и детей, прежде чем умру. Но, увы! это был всего лишь сон - обманчивая, мимолетная надежда, нечто слишком хорошее, чтобы сбыться. Прошло четыре месяца, и ничего не произошло, хотя вы быстро наказали ненавистного Зелуса; даже Корион был преисполнен страха. Почему вы не смогли сделать больше и вместо этого сами пали жертвой Кориона?

Почему? Это был вопрос, глубоко запавший Леонарду в душу и мучивший его напрасными сожалениями и самобичеванием. Ибо у него было сердце, преисполненное доброты к своим собратьям, и чуткая совесть; и чем больше он обдумывал происходящее, тем труднее ему было чувствовать, что он ни в чем не виноват. Он признавал, что был эгоистично поглощен своими личными переживаниями; слишком мало интересовался теми самыми вопросами, которые, как будущий зять короля, должны были занять если не первое, то, по крайней мере, видное место в его сознании. Чтобы потом оказаться позорно пойманными в ловушку в то время, когда в их головах не было ничего, кроме пиршества и развлечений! У них отняли оружие, - у тех, кто мог бы держать в страхе всех солдат Кориона и рассеять их, - у них, которые должны были быть бдительны и бодрствовать! Это была жестокая, унизительная мысль - усугублявшаяся тем, что добросердечная, невинная Улама, имевшая право рассчитывать на его защиту, также стала жертвой его самоуспокоения и недостатка бдительности.

Так рассуждал Леонард теперь, когда оказался в положении узника. Он не знал, каково было истинное объяснение этому положению; но в его сознание закралась смутная, полуоформившаяся мысль, Корион вряд ли отважился бы на такой смелый шаг, если бы не чувствовал, что может рассчитывать на поддержку или, по крайней мере, на равнодушный нейтралитет, определенной части населения. И если бы он, Леонард, проявлял больше интереса к делам народа, над которым ему однажды предстояло стать королем, он мог бы настолько прочно завоевать их доверие и привязанность, что с самого начала сделал бы планы Кориона безнадежными.

Но такие мысли, обоснованные или нет, пришли слишком поздно. И вот он здесь, в клетке, во власти Кориона. Его безжалостному врагу стоило только подать сигнал, и он был бы обречен на ужасную смерть.

Он еще немного поговорил с женщиной, рассказавшей ему ужасные истории о неописуемых варварствах и беззакониях, совершаемых жрецами-тиранами под прикрытием их религии; истории, от которых у него закипала кровь и душа наполнялась диким, хотя и беспомощным негодованием. Затем он спросил, как зовут женщину, и она ответила, что ее зовут Фернина.

Наконец он задал вопрос, который, хотя и вертелся у него на языке, он остерегался озвучить.

- И что, по-твоему, произойдет... здесь?

Она вздохнула и покачала головой, безнадежно, с отчаянием.

- То, что происходит всегда, - ответила она скучным, апатичным тоном. - Никто из тех, кого однажды поместили сюда, не избежит рокового дерева; за исключением того, что иногда их относят наверх и кладут на то, что они называют ковшом дьявольского дерева.

- Ковш дьявольского дерева?

- Да, это приспособление на колесах; что-то вроде длинной доски, имеющей с одного конца форму большой ложки. Тех, кого собираются отдать дереву, кладут на него, связывают так, чтобы они не могли пошевелиться, а затем выталкивают вдоль каменной кладки, пока они не окажутся в пределах досягаемости ветвей; те, кто толкает доску с другого конца, находятся достаточно далеко для их собственной безопасности. Это часть здешней системы ужаса и пыток, - добавила Фернина, - время от времени помещать некоторых из нас в комнаты, которые находятся в скале наверху и из которых открывается вид на это место, и держать нас взаперти там дни и ночи, чтобы мы были запуганы сценами, здесь разыгрывающимися. Часто ненавистное очарование вынуждает вас стать невольным свидетелем; но в любом случае, вы не можете не слышать воплей и стонов; воображение дополняет остальное.

Леонард отвернулся, не желая больше ничего слышать, и погрузился в размышления, терзая свое сердце острыми сожалениями, теперь напрасными. Насмешки полубезумного негодяя в другой камере прекратились; он впал в своего рода задумчивую летаргию и поэтому был тих; но постоянное постукивание, постукивание, постукивание ноги по каменному полу говорило о том, что он не спит. Таким образом, часы тянулись в тишине, если не считать прерывистого, крадущегося шелеста ветвей снаружи, когда они ощупывали поверхности решеток в своих беспрерывных поисках добычи, которую, казалось, чуяли внутри.

Однажды маленькая решетка в нижней части двери каждой камеры была открыта, и внутрь просунули блюдо с грубой пищей; затем пространство снова закрылось. Эти звуки заставили их всех на мгновение вздрогнуть; затем они снова впали в оцепенение отчаяния. Никто не притронулся к еде и даже не заметил ее. Но человек в дальней камере теперь сидел у маленького ручейка воды и время от времени вставал, чтобы сделать большой глоток.

Когда стемнело, под дверь каждой камеры просунули зажженный фонарь, как и в случае с едой. Леонард чувствовал сонливость и жаждал отдыха, но боялся лечь или закрыть глаза. Время от времени они закрывались против его воли во время короткой дремоты; но это никогда не было продолжительным, и каждый раз, когда он просыпался, у него появлялось новое ощущение ужаса своего положения.

Он только что очнулся от одного из таких кратких обрывков сна и успел еще раз вспомнить, где находится, когда грохот заставил его вскочить и оглядеться. Затем человек в соседней камере издал ужасный крик, - крик, который еще много дней звенел в ушах Леонарда, - и в тот же миг решетчатая дверь его тюрьмы медленно начала открываться. В своем безумном ужасе он метнулся к перегородке между двумя камерами, попытался просунуть пальцы в щели, чтобы уцепиться за нее; затем вскарабкался на деревянный брус в середине камеры. Но шелестящие ветви приближались к нему, искали его со всех сторон и вскоре взобрались на бревно и заключили его в свои смертельные объятия. Медленно, но неудержимо, в то время как он не прекращал ни своих криков, ни тщетной борьбы, кольца вокруг него сжимались и тащили его в темноту, где его крики постепенно становились слабее и, наконец, перестали быть слышны; и когда они прекратились, Леонард услышал, как дверь с глухим стуком закрылась. Леонард доковылял до груды ковриков в углу своей камеры и упал на них, лишившись чувств.

Когда он пришел в сознание, сквозь решетчатую дверь лился яркий свет. Он встал и, подобно беспомощному наблюдателю в лихорадочном сне, подошел к решетке и выглянул наружу. Снаружи был яркий лунный свет, и там он увидел повторение той же ужасной сцены, свидетелем которой Темплмор был незадолго до этого. Он увидел мертвое тело последней жертвы ненасытной жажды крови дерева, болтающееся среди ветвей; его подхватывали то за шею, то за ноги и передавали с ветки на ветку в том, что казалось танцем или забавой смерти; и, наконец, оно было унесено огромными рептилиями, выползшими, чтобы потребовать свою долю в трапезе.

Пока длилась эта сцена, Леонард, казалось, был неспособен пошевелиться; его конечности отказывались повиноваться приказам мозга и уносить его прочь от этого зрелища. Но когда существа исчезли, он повернулся и снова направился к низкой кровати, где оставался в состоянии оцепенения до самого рассвета.

После того, что показалось ему долгим промежутком времени, он сел и протер глаза, как человек, только что пробудившийся от ужасного ночного кошмара. Затем он увидел женщину в соседней камере, стоящую, не сводя с него глаз; и когда она обнаружила, что он проснулся и находится в сознании, то обратилась к нему.

- Мне жаль тебя, - сказала она. - Даже в своем собственном страдании я не настолько ослеплена, чтобы не видеть, как тяжело твое бремя печали - больше, чем ты можешь вынести. И все же, мне кажется, будь я мужчиной, я бы не поддавалась этому. Я всего лишь женщина, но мое самое большое желание - поскольку мне ничего другого не остается - это еще раз увидеть Кориона - встретиться с ним лицом к лицу - и показать ему, что вся его расчетливая жестокость и изощренная изобретательность пыток не сломили мой дух, равно как и то презрение, которое испытывает тот, кто не сделал ничего плохого, может чувствовать по отношению к такому, как он. Я бы ответила ему взглядом на взгляд, ненавистью на ненависть, как делала это до сегодняшнего дня; и заставила бы его злые глаза дрогнуть перед моими от сознания того, что дух той, кого он несправедливо угнетал, может явить себя сильнее, чем его собственный. Но ты... он только посмеется над тобой, потому что я чувствую, тебя заберут отсюда, чтобы ты встретился с ним. Я подозреваю, что он отправил тебя сюда в первую очередь для того, чтобы сокрушить твой дух зрелищем ужасов, которые здесь творятся. Он... ты когда-нибудь видел его?

- Нет, - ответил Леонард, изумленно глядя на нее.

- Ах! тогда ты не знаешь, на что он похож. Говорю тебе, - продолжала странная женщина, и глаза ее загорелись неожиданным огнем, - это человек, один взгляд которого вселяет ужас в души обычных людей. В нем есть что-то такое, что заставляет тебя отшатываться, как от некоего неземного воплощения всех сил зла; и этим он наслаждается, даже больше, чем пытками своих жертв.

Она резко прервалась, затем продолжила в другой манере.

- Мне интересно, не ты ли тот, кто должен был жениться на принцессе?

- Увы, да. Ты верно угадала, - печально ответил Леонард.

- Тогда, - сказала женщина с возрастающей теплотой, которая по мере того, как она продолжала, приобретала все большую энергию, - тогда тем больше причин, по которым ты должен отбросить слабость и собраться с силами, чтобы встретиться с надменным тираном и показать ему, что твой дух равен его собственному. За все его дурно проведенное время на этой земле, - говорят, оно было очень долгим, - он хвастается и гордится тем, что едва ли кто-нибудь может, не дрогнув, встретиться с ним взглядом. Подумай, как он восторжествует над тобой - как он с презрением укажет на тебя пальцем - обратит взгляд холодного презрения на того, кто стремился стать будущим королем этой страны - а это значит быть равным самому себе - и все же, как он заявит, всего лишь слабый человек, обычный смертный. Ах, если бы я была на твоем месте! Ты можешь только умереть. Но я бы заставила его почувствовать, что у меня есть сердце, дух, более бесстрашный, более непобедимый, чем у него самого. Да! Я бы умерла, зная, что еще много-много лет воспоминание о том, что он встретил дух, который не смог запугать или подчинить, будет для него орудием поражения и позора, разъедающим его гордое сердце, точно так же, как страдания, которые он причинил мне, разъедали мое собственное сердце.

Женщина говорила с такой силой, что она словно бы передавалась слушавшему ее. Леонард почувствовал возбуждение, которого, возможно, никогда прежде не испытывал.

- Ты права, мой друг! - воскликнул он. - И я благодарю тебя. Как ты верно говоришь, тот, кто стремится к высоким целям, должен показать себя достойным их достижения, и даже тень ужасной смерти и жестоких страданий не должна подавить его дух в присутствии этого самого хладнокровного и отвратительного тирана. Если я и проявил слабость, то не из-за личного страха, а из-за мыслей о страданиях тех, кого я очень люблю, и моего самобичевания из-за того, что я стал непреднамеренной причиной этого. Хорошо, что я встретил тебя, ибо ты научила, как мне следует держаться с этим Корионом!

- И, - сказала женщина, - если ты хочешь метнуть в него стрелу, - такую, которая пробьет броню его гордости и доведет его до грани безумия, - скажи ему, что ты знаешь женщину, чей дух тверже его; скажи ему, что ее зовут Фернина.

XXVI. КОРИОН

На рассвете того дня, когда должна была состояться помолвка Леонарда, он сидел, мрачно уставившись сквозь решетку своей камеры на никогда не отдыхающие ветви снаружи; внезапно до его слуха донеслись звуки барабанов, отбивавших длинную дробь. Звуки доносились как издалека, так и вблизи, некоторые были наполовину приглушены галереями и пещерами утеса, другие эхом отдавались от одной стороны скалы к другой, пока не затихали вдали.

Со вчерашнего утра больше ничего не произошло; женщина все еще находилась в камере по одну сторону от него; никакой новой жертвы, чтобы занять другую, не приводили.

Грохот барабанов заставил Леонарда вздрогнуть и оглядеться по сторонам. Он был изможден и измучен недосыпанием, но его походка была твердой, а на лице застыло выражение спокойной решимости, свидетельствовавшее о том, что он принял близко к сердцу совет своего товарища по заключению. Когда он поднялся, она заговорила.

- Все так, как я и думала, - сказала она. - Сегодня у них должно состояться одно из их собраний, когда дереву будет подано угощение на виду у всех, кто приглашен присутствовать. Вот почему, без сомнения, никто из нас не стал его пищей прошлой ночью. - И она издала короткий, жесткий смешок, который было неприятно слышать. - Без сомнения, наступила твоя очередь, - продолжила она более мягким тоном. - Ты должен собрать всю свою силу духа. Будь храбрым! Если кому-то суждено умереть, не нужно выказывать такого малодушного страха, какой проявил тот полубезумный негодяй прошлой ночью.

- Ты хорошо говоришь, мой добрый друг, и то, что ты мне сказала, придало мне сил. Хотел бы я, прежде чем мы расстанемся, сказать или сделать что-нибудь, чтобы услужить тебе или утешить.

- Этого не может быть; помни только, что я тебе сказала - ты должен обрушить насмешку на голову тирана, насмешку, которая пронзит его самолюбование. Скоро они придут сюда за тобой. Ах! - Она замолчала, словно ей пришла в голову новая мысль. - В эти дни они все собираются снаружи - все мужчины. Только женщины и дети остались в своих логовах. О, если бы я только могла освободиться, хотя бы на полчаса! Я знаю некоторые из их секретов и могла бы подшутить над ними, что помогло бы свести счеты между нами. Но, конечно, - печально добавила она, - глупо даже думать об этом.

Над головой послышалось шарканье множества шагов, вскоре снова раздался бой барабанов, сопровождаемый звуками рожков и труб. Затем донеслись крики и одобрительные возгласы, за которыми последовало что-то похожее на чью-то речь; но слова двум встревоженным слушателям были непонятны.

В какой-то момент этот шум зародил в сознании Леонарда слабую надежду, что он может предвещать приближение друзей; но слова, только что произнесенные Ферниной, быстро рассеяли всякую подобную мысль.

Вскоре на галерее снаружи послышались шаги, в замок вставили ключ, и вошли двое солдат Кориона в черных туниках. Они оба были вооружены обнаженными мечами, и один из них, обращаясь к Леонарду с грубым акцентом, сказал:

- Ты пойдешь с нами. - Затем, повернувшись к своему товарищу, он спросил: - У тебя есть веревка?

- Нет, - был ответ, - я думал, она есть у тебя.

- А я думал, ее принесешь ты. Сходи за ней.

Солдат вышел.

Оставшийся, предостерегающе подняв руку, обратился к Леонарду тихим, осторожным тоном.

- Лорд Монелла, - сказал он, - спешит к тебе на помощь со многими вооруженными последователями; но его задержали в подземном переходе. Прибудет ли он вовремя, я не знаю; если нет, и тебе причинят вред, ты будешь отомщен.

- Кто ты? - спросил Леонард.

- Друг лорда Монеллы.

- А другой мой друг - что с ним?

- Он был пленником, но сбежал и исчез - я не знаю куда.

- Хвала небесам за это! Я могу догадаться, куда он исчез! - Внезапно в голову Леонарду пришла мысль. - Послушай, друг, - сказал он серьезно, - не можешь ли ты повернуть ключ в замке соседней камеры и дать бедному существу, страдающему там, один маленький шанс на свободу?

- Я не знаю, но посмотрю. Если ключ подойдет, я могу это сделать.

- Тогда действуй быстрее, пока твой приятель не вернулся.

Солдат поспешно достал ключ и попробовал вставить его в замок камеры женщины; ключ подошел, и он отпер дверь; затем, вынув ключ, он вставил его на место в дверь камеры Леонарда.

- Подкатите бревно к двери и держите ее закрытой, пока не решите, что выходить безопасно, - посоветовал Леонард женщине. Она едва успела сделать это, когда раздались шаги другого солдата на галерее.

- Как тебя зовут, друг? - шепотом спросил Леонард.

- Мелта, - ответил солдат; затем, когда появился другой с какой-то веревкой, он начал ругать его за то, что тот так долго отсутствовал.

Леонарда связали; неплотно, ровно настолько, чтобы он не мог свободно пользоваться ни руками, ни ногами, и увели. Уходя, он сказал Фернине несколько ласковых слов.

- Да поможет тебе Великий Дух, - был ответ. - Теперь я за тебя не боюсь; ты умрешь мужественно, если так будет суждено. Сердце, способное чувствовать и думать за другого в таком бедствии, какое постигло тебя сегодня, - это сердце храброго человека. Но мы еще можем встретиться снова.

Леонард печально покачал головой.

- У меня нет ложных надежд, - ответил он. - Я не ожидаю, что помощь может прийти вовремя. Возможно, я буду отомщен; это самое большее, на что я могу надеяться.

- Да! - многозначительно сказала женщина. - Ты будешь отомщен, и я тоже.

Солдат, которого послали за веревкой, издевательски рассмеялся над женщиной, когда она сказала это, и больше не обращал на нее внимания; все трое пошли по галерее, пока не подошли к нескольким ступенькам в ее конце. Поднявшись по ним, они попали в более широкую галерею или коридор наверху; затем, повернув назад, они прошли через ворота и по крытому переходу, наконец, вышли на главную террасу большого амфитеатра.

По бокам ограждения собралось большое количество людей. Среди них были солдаты в черных туниках числом, возможно, человек двести; остальные, которых было от четырехсот до пятисот, также имели при себе какое-то оружие, копья или мечи. Когда Леонард огляделся и заметил их, сердце у него упало, поскольку он увидел, насколько трудным будет спасение, даже с вооруженными последователями, которые, по словам Мелты, сопровождали Монеллу.

В центре огромной террасы, на высоком троне, украшенном резьбой и гербами, с развевающимся над головой огромным знаменем, восседал ужасный Корион. Вокруг него стояли девять его жрецов в черных одеждах, Дакла и другие его главные офицеры; затем стояли ряды солдат и, среди них, несколько королевских министров и знатных людей, все связанные, как и Леонард. Но самого короля среди них не было, как и Уламы, и Леонард, убедившись в этом, обратил свой взор на Кориона.

Он был предупрежден: ему понадобится все его мужество, чтобы непоколебимо смотреть на этого человека. Но даже подготовленный таким образом, он с трудом сдерживал эмоции, которые это зрелище вызвало в его груди.

Он увидел перед собой человека огромного роста и могучего сложения, одетого в черную мантию со звездой на груди, выполненной из чистого золота и украшенной драгоценными камнями. Его седые волосы и борода были неухоженными и длинными, кожа темно-смуглого оттенка, лоб, хотя и широкий, был с залысиной и покрыт морщинами, складывавшимися в зловещую гримасу, а губы приоткрыты или сжаты в оскале, обнажавшем зубы, больше похожие на клыки дикого зверя, чем на зубы человеческого существа. Когда Леонард увидел его, тот стоял, вытянув одну руку, как будто только что закончил какую-то речь; но, когда ему сказали о Леонарде, Корион сел. Затем медленно перевел взгляд на пленника.

И под этим взглядом чувство холодного ужаса закралось в грудь Леонарда; ему показалось, будто ледяная рука вот-вот схватит его за самое сердце и сожмет его железными тисками. Это был безымянный ужас, который человек может испытывать в присутствии чего-то, что, как подсказывают ему инстинкты, является смертельной опасностью, но форму, размер или природу чего он не может определить, будь то земное или сверхъестественное. В данном случае, внешний облик был человеческим, но в глазах присутствовало что-то, наводившее на мысль, что их обладатель вовсе не человек, а живое воплощение порочности - демон с глазами неподвижными, как у холодной змеи, сверкающими смертельной злобой, готовыми вспыхнуть с ужасной, безжалостной, всепоглощающей энергией. Смешиваясь со змееподобным блеском недоброжелательности, постоянно вспыхивали зловещие вспышки, заставляя смотревшего в них отшатываться, как от настоящих стрел. При виде него возникала мысль о каком-то безымянном чудовище, свернувшемся кольцом и готовящемся прыгнуть на свою жертву; чудовище, которое было непримиримым врагом всей человеческой расы, воплощавшее в человеческом облике всю мощь, атрибуты и жестокость архидемона из другого мира.

При виде подобного существа душа сжимается от ужаса, являющегося не столько земным страхом, сколько естественным отвращением к злым существам, которое заложено в груди всех, наделенных чистыми и святыми инстинктами; и именно это почувствовал Леонард, когда стоял, наполовину ослабевший, выдерживая и отвечая на пристальный взгляд Кориона.

Но как раз в тот момент, когда до него дошло, что он должен либо отвести взгляд, либо беспомощно упасть на землю, мысль о том, как по-детски невинная Улама, должно быть, пострадала из-за бесстыдного предательства этого дьявола в человеческом обличье, пришла ему в голову; и вместе с этой мыслью кровь вырвалась из его сердца сквозь ледяную хватку, почти сомкнувшуюся на нем, и побежала по его венам стремительным потоком, подобно одной из тех огромных волн пламенного негодования, которые иногда, на какое-то время, придают одному человеку силу десятерых. Повинуясь внезапному порыву, забыв обо всем, кроме своего праведного гнева, он приложил такое усилие, что разорвал связывавшие его веревки; затем, стремительно бросившись на Кориона, прежде чем кто-либо успел вмешаться, он схватил его за горло так, что, несмотря на гигантскую силу противника, покончил бы с его мерзкой жизнью, если бы нападавшего оставили в покое еще на несколько секунд. Но дюжина рук схватила его и потащила обратно, избитого и задыхающегося, под опеку людей, от которых он сбежал. И хотя он был избит и ранен в схватке, в его глазах светился почти триумф, когда он повернулся и снова встретился лицом к лицу со своим врагом.

- Ага! - крикнул он. - Трус! Ненавистный убийца женщин, детей и безоружных мужчин! Ты не смеешь спуститься и встретиться со мной как мужчина с мужчиной! Хотя ты почти вдвое больше меня, я бы исторг из тебя мерзкую жизнь, если бы никто из твоих слуг не вмешивался!

Сначала Корион ничего не ответил, только свирепо посмотрел на своего недавнего противника злыми глазами; но они потухли под бесстрашным взглядом другого, и он прижал руки к горлу, как будто от боли.

- Это дорого тебе обойдется, - сказал он, наконец, резким, каркающим голосом; но Леонард ответил с холодной улыбкой:

- Все, что ты можешь, это убить меня, а я не стал бы просить пощады у такого, как ты. Почему ты отводишь глаза, трус Корион? Чувствуешь ли ты, наконец, что мерзкий негодяй не может выдержать взгляда честного человека?

Корион вскочил и мгновение стоял, протянув руки к своему пленнику, его пальцы конвульсивно сжимались и разжимались, как будто он намеревался принять вызов, заключенный в словах и взгляде собеседника. Затем ему удалось совладать со своей страстью, и он снова сел, тихо сказав несколько слов жрецу, стоявшему рядом с ним.

XXVII. В КОВШЕ ДЬЯВОЛЬСКОГО ДЕРЕВА

Когда Корион сел, со всех сторон послышалось что-то вроде жужжания, гудения или негромких разговоров. Послышались восклицания и выражения изумления, ибо никогда еще не было известно случаев такой дерзости со стороны заключенного, стоящего на самом краю смерти и почти в пределах досягаемости ветвей рокового дерева.

Леонард снова был связан, и Дакла послал двух или трех своих подчиненных офицеров встать рядом с ним. Но даже связывая его, стражники, как он не мог не заметить, относились к нему с некоторой долей невольного уважения; и вполне возможно, так оно и было, потому что среди них не было ни одного, кто осмелился бы взглянуть злому Кориону в лицо.

Затем было извлечено приспособление, получившее название ковш дьявольского дерева; это была просто длинная доска, расширенная с одного конца и установленная на колеса. Неудержимая дрожь пробежала по телу Леонарда, когда он увидел это мрачное устройство. Но внешне он почти не проявлял своих эмоций, и вскоре его взгляд снова был прикован к Кориону, который поднялся и обратился к присутствующим.

- Друзья, все вы видите здесь подтверждение того, что я уже объяснял вам сегодня утром. Вон там стоит один из чужеземцев, которого король одарил своей дружбой; человек, которого он собирался почтить союзом со своим королевским домом. Вы сами можете видеть, какими необузданными страстями охвачен этот юноша, который должен был стать вашим будущим королем, и его неподобающее поведение в присутствии такого человека, как я, который столько лет занимал высокое положение в стране. Я вмешался, друзья мои, - как раз вовремя. Я, с помощью тех могущественных богов, которым мы все здесь служим, смог победить даже магию, которой были вооружены эти люди. Вы все знаете или слышали, что некоторые враги нашего народа за пределами страны снабдили их волшебными палочками, которые обрушивали молнии, гром и смерть на тех, кто противостоял им; перед их кажущейся мощью король проявил слабость, уступил и позволил этим чужеземцам занять высокое положение в королевстве. Зелус, мой горячо любимый сын, пал жертвой их беззаконного вторжения в наши владения, как и многие из моих людей, которых я послал захватить их. Но, в конце концов, я одержал над ними верх; я отнял у них их волшебные палочки, и теперь они, как вы все можете видеть, всего лишь обычные люди. На короля, однако, пало наказание, ибо он смертельно болен, и именно поэтому его сегодня здесь нет. Ему недолго осталось жить, и скоро страна останется без короля. Теперь мне кажется несомненным, что народ не желает принимать этого молодого чужеземца в качестве преемника своего умирающего правителя и что люди желают видеть королем представителя своей собственной расы. Это стало причиной многих тревожных размышлений, но я, наконец, нашел решение этой трудной задачи. Я женюсь на принцессе Уламе и стану зятем короля, так что пусть беспокойство оставит вас; ибо вы знаете, что всякий раз, когда король умирает, ему наследует правитель, который не только принадлежит к вашей расе, но и служил своей стране достаточно долго, чтобы удовлетворить всех возражающих относительно его опыта, или его способностей, или его заботы о благополучии своей родной земли.

Произнося эти слова, Корион с едва скрываемой злобной улыбкой посмотрел на Леонарда, который, выслушав гнусное предложение, завернутое в столь неприкрытое лицемерие, вздрогнул, будто хотел снова броситься на говорившего; но его слишком крепко держали те, кто теперь окружал его. Он едва удержался, чтобы не застонать вслух от услышанного.

Корион с явным удовлетворением отметив эффект, произведенный его заявлением, продолжил елейным голосом с наигранной покорностью судьбе.

- Поступая так, мои добрые друзья, я, уверяю вас, не думаю ни о чем, кроме благополучия моей страны. Я никогда не думал о том, чтобы взять себе другую жену, хотя благосклонно отнесся к желанию моего сына Зелуса вступить в союз с дочерью нашего короля. Но поскольку этот молодой незнакомец сделал это невозможным, вероломно убив моего единственного сына, я приму необходимость сложившейся ситуации и пожертвую своими собственными чувствами ради общего блага. Возможно, в конце концов, это и к лучшему, ибо во мне вы будете иметь, как вы все хорошо знаете, того, кто всегда думает только о благе своего народа. Долгие века я охранял эту землю от внешних врагов, подружившись с силами тьмы. Это, и только это защитило нас от вторжения орд диких людей, которые, как мы знаем, существуют за пределами наших границ. Силы, чьим Верховным жрецом я являюсь, охраняли нас на протяжении многих столетий и насадили вокруг границ нашего острова непроходимый лес, наполненный ужасными существами, для нашей защиты. Правда, они пропускают этих чужаков, но только в качестве предупреждения о том, что может случиться, если мы забудем, хотя бы на мгновение, нашу религию или восстанем против жертв, которых она требует, которых наши боги ожидают от нас и настаивают на них. Правда, нам приходится приносить в жертву нашему священному дереву некоторых из тех, кого мы любим, но что это по сравнению с теми благами и преимуществами, которые получают остальные? У нас есть мир, процветание, удовлетворенность, свобода от вторжений, от войн, от врагов и опасностей всех видов; и по сравнению с этим цена, которую приходится платить, в конце концов, невелика. Отныне также будет более прочная гарантия мира на всей земле, поскольку ваш король и глава вашей религии будут едины. И вам, мои верные последователи, которые хорошо служили мне, - продолжал главный лицемер, обводя взглядом присутствующих, - больше не придется жить в скалистой твердыне, так долго бывшей нашим домом; ибо я поселюсь во дворце короля, и вы все последуете за мной. - При этих словах раздались громкие крики одобрения. - А теперь перейдем к более насущным обязанностям. Я приговорил этого убийцу моего сына к смерти; он закончит свою жизнь подобающим образом, как жертва богам, чьей силе он бросил вызов, придя сюда, - только для того, чтобы встретить свою собственную судьбу. Так погибнут все, кто осмелится бросить мне вызов; так погибнут друзья этого человека, его пособники-убийцы, которые тоже находятся в моей власти. А теперь, чужеземец, если ты хочешь что-то сказать, у тебя есть всего минута. Если ты хочешь о чем-то спросить меня, то сейчас у тебя есть последняя возможность.

Замолчав, Корион сел, бросив на Леонарда отвратительный торжествующий взгляд. Леонард увидел насмешку и понял, желанием врага было спровоцировать его на дальнейшее проявление бесполезного гнева; но это знание только успокоило его, и когда он заговорил, в голосе его не было ни горечи, ни страсти, а только великая печаль. Он не хотел доставлять удовольствие Кориону, выказывая гнев, и поэтому заговорил:

- Это правда, у меня есть кое-что, что я хотел бы сказать, но не тебе, о Корион, а тем, кто не является униженными слугами Кориона, но свободными людьми, которых ввели в заблуждение, заставив поддержать его сегодня здесь. К вам, добрые люди, я обращаюсь. - И Леонард обвел взглядом тех, кто не носил одежду со знаком Кориона. - Мне многое нужно сказать и о многом спросить. Знайте, что власть этого хвастливого тирана, который с притворным смирением заявляет о своей злой цели принудить юную дочь своего короля к союзу, вызывающему у нее отвращение, - знайте, добрые люди, что его власти почти пришел конец, и что он никогда не войдет в тот дворец, в котором он обещал найти место для своих доверчивых последователей. Он может убить меня, если захочет, но моя смерть ничего не даст; через несколько часов он будет либо пленником в руках тех, кто пришел со мной, либо прятаться в своих подземных убежищах, как загнанный зверь, который не осмеливается высунуть морду из-под земли. Но конец будет тем же самым. Его найдут, и ужасное наказание постигнет его и всех тех, кто подстрекает его - то есть всех, кто будет поддерживать его. Поэтому я говорю вам вот что: когда придут мои друзья, - а они придут, - не помогайте мирмидонцам Кориона против них. Они придут, вооруженные страшной силой, которую вы едва ли можете себе представить; вы увидите, как сами скалы рушатся перед ними с грохотом, когда они станут изгонять этих крыс из их нор. Если вы будете сражаться на стороне Кориона, они скосят вас, как траву косой. С другой стороны, если вы не встанете на сторону этих обреченных, а попросите о пощаде, вы найдете ее; ибо мы пришли на эту землю не для того, чтобы учить жестокости и убийства, но чтобы избавить ее от тирании, так долго угнетавшей ее. Это мой вам совет; чего я хотел бы попросить, так это чтобы вы сказали своим согражданам, я очень огорчен тем, что сделал гораздо меньше, чем мог бы, чтобы завоевать их расположение и доверие. Теперь я понимаю, что совершил ужасную ошибку, приведшую меня к такой ситуации. Но свою ошибку я искуплю своей жизнью; когда я умру, и вы увидите, какие блага мои друзья принесут этой земле, тогда скажите всем, что я приветствовал это и был полон только добрых чувств. Но моя великая любовь к вашей прекрасной юной принцессе занимала мои мысли, возможно, больше, чем следовало бы. - Тут голос Леонарда почти подвел его; но, сделав над собой усилие, он взял себя в руки и продолжил. - Это все, о чем я хотел бы попросить; пусть они помнят меня и думают обо мне по-доброму. В те дни вы увидите, кто говорил правду - я или Корион. Вы узнаете, насколько лживым было каждое слово, которое он сказал вам сегодня. Даже то, что он говорит о моих друзьях, лживо; они не в его власти, и он не лишал их магической силы, как вы все скоро убедитесь. Говорить, что своими чудовищными, так называемыми религиозными обрядами, он охранял и развивал эту страну, - ложь...

- Замолчи! - воскликнул Корион, все это время беспокойно ерзавший на своем троне.

- Я родом из страны, - величайшей на земле, - у которой есть империя, над которой никогда не заходит солнце; у нас нет таких жестоких убийств, называемых жертвоприношениями; и все же мы в безопасности от наших врагов, и...

- Молчи, я тебе говорю! Как ты думаешь, заботит ли нас твоя страна или ты сам? - взорвался Корион.

- Я говорю, - продолжал Леонард, не обращая на него внимания, - что каждое слово, произнесенное этим человеком, - ложь. Он не может произнести ни единого предложения, не солгав...

- Если ты скажешь еще что-нибудь, я прикажу не только убить, но и выпороть тебя, - закричал Корион в нарастающей ярости. - То, что я до сих пор позволял тебе высказаться, говорит в пользу моего терпения к этим добрым людям. Никогда, за многие годы, смертный не осмеливался так насмехаться надо мной в лицо, как это сделал ты.

- О Корион! - воскликнул Леонард, поворачиваясь к нему лицом. - Истинно ли я говорил, что ты не мог произнести ни единого предложения, не солгав, и теперь ты осужден. Ибо я знаю, по крайней мере, одну, которая пренебрегла тобой и бросила вызов тебе в лицо; ту, чей дух ты не смог подавить; и она всего лишь женщина - ее имя Фернина!

При этих словах с губ Кориона сорвался настоящий вопль ярости. Он вскочил, схватился за воздух и задохнулся; на мгновение Леонарду показалось, что с ним случится припадок. Но он пришел в себя и закричал пронзительным голосом:

- Схватить его! Заткните ему рот кляпом! Положите его на ковш нашего священного дерева! Посмотрим, как ему понравятся его объятия! - Затем, обернувшись и обращаясь к кому-то рядом с собой, он воскликнул:

- Выведите принцессу, чтобы она могла засвидетельствовать этот мой акт правосудия по отношению к убийце, которого она прижала бы к своей груди. Пусть моя будущая жена посмотрит на это. Ха! ха! ха! Моя будущая жена! Как тебе нравится этот титул, убийца моего сына и будущий король?

На его ярость было страшно смотреть; многие даже из его собственных мирмидонцев задрожали и поспешили исполнить его приказ.

Леонарда схватили, привязали к доске на колесиках, и, после тщетной попытки повернуть голову, чтобы в последний раз взглянуть на Уламу, он закрыл глаза и погрузился в молитву. В то же время Уламу, выглядевшую всего лишь призраком себя прежней, подвели к трону Кориона между двумя женщинами и заставили смотреть на ужасную сцену. При виде Леонарда, привязанного к роковой доске, и мрачного дерева с его беспокойными ветвями, вечно извивающимися в жадном стремлении к своей добыче, выражение ужаса появилось на ее лице; она издала задыхающийся, рыдающий крик и упала навзничь без сознания.

На несколько мгновений Корион замер; он был склонен подождать, пока Улама придет в сознание, потому что хотел продлить пытку влюбленных, прежде чем окончательно предать Леонарда его судьбе; но ярость овладела им, и он подал знак двум мужчинам, державшим один конец доски, чтобы вытолкнуть ее вдоль каменного пирса.

Они начали передвигать ее, когда раздался выстрел, и один из них упал на землю; Леонард, повернув голову, увидел Темплмора, стоявшего высоко на скалах, на коленях с винтовкой у плеча.

Корион тоже это увидел и с криком и множеством угроз заставил другого человека двинуть доску; но вместо этого тот в ужасе отпрянул назад и как раз вовремя, чтобы избежать второй пули, которая просвистела у него над ухом и ранила солдата, стоявшего рядом.

Корион, обезумев от ярости и разочарованной злобы, выхватил копье у солдата рядом с собой и приказал другим, стоявшим перед ним, схватить доску и выдвинуть ее, тыча в них копьем, чтобы заставить повиноваться; но один, шагнувший вперед по его приказу, упал, не успев дотянуться до доски. Тем временем Темплмор, сопровождаемый Эргалоном и храброй Зонеллой, перепрыгивал с уступа на уступ, угрожая всем, кто преграждал ему путь, и застрелив одного или двух, пытавшихся остановить его. Теперь он стоял, держа по револьверу в каждой руке, возле конца доски и удерживал солдат на расстоянии вокруг себя, в то время как Эргалон перерезал веревки, которыми был связан Леонард, развязал тряпку, которой был обвязан его рот, и помог ему подняться на ноги. Тот немедленно помчался к Темплмору.

- Дай мне винтовку, Джек! Позволь мне пристрелить этого сына сатаны и навсегда избавить землю от него.

У Эргалона было три винтовки: та, которой пользовался Темплмор, и две запасные; одну из них он вручил Леонарду.

Но в это время старший офицер Кориона, Дакла, оценил ситуацию и, уже имея опыт контакта с оружием, которым, как он видел, был вооружен Темплмор, посоветовал Кориону отступить в укрытие.

- Оставаться здесь бесполезно, милорд, - сказал он. - Вы наверняка будете убиты! Поспешите в убежище, пока еще есть время! Там, я думаю, вы будете в безопасности. Если нет, вы можешь отступить за ворота.

- Ты думаешь, опасность так велика, добрый Дакла? - недоверчиво спросил Корион.

- Я уверен в этом, милорд. Поторопитесь - возьмите с собой несколько солдат, и держите их между собой и вашими врагами, иначе вы никогда не доберетесь до убежища живым. Я оставлю несколько человек здесь, а с другими поднимусь на скалы наверху, откуда мы сможем швырять в них большие камни. Может быть, если больше никто не придет, мы еще сможем одолеть этих.

Корион, его жрецы и ближайшие последователи поспешили уйти, оставив все еще находившуюся без сознания Уламу, с двумя женщинами, за своим троном. Он успел как раз вовремя, потому что солдат, которого он заставил идти рядом с собой, пал от выстрела из винтовки Леонарда за мгновение до того, как они добрались до укрытия на крытой дороге.

Леонард увидел женщин рядом с креслом Кориона, и, хотя не знал, что Улама лежала там без сознания, предположил, что она была недалеко от этого места; поэтому побоялся делать выстрелы в том направлении; в то же время он знал, что стрелять по железным конструкциям крытого перехода было бесполезно. Поэтому на какое-то время наступила пауза; но вскоре люди Даклы появились на скалах над ними и начали скатывать вниз камни и валуны.

Положение маленького отряда становилось критическим. Отступить, оставив Уламу в руках Кориона, было немыслимо. И все же они не могли продвинуться вперед, потому что группа солдат стояла наготове, чтобы встретить их; по ним они не осмеливались стрелять, чтобы не попасть в Уламу или кого-нибудь из ее приближенных. Каждая минута, проведенная там, где они находились, увеличивала опасность их положения. Огромные каменные глыбы, запущенные людьми сверху, - они видели над гребнем только их руки, - обрушивались вниз и проносились мимо них. А когда то тут, то там появлялась голова, ее было видно лишь на мгновение и не давало возможности сделать прицельный выстрел.

Дважды или трижды они спаслись лишь чудом; они избегали травм только благодаря тому, что отскакивали в сторону от камней, с грохотом обрушивавшихся вниз. Джек уговаривал Зонеллу уйти, но она решительно отказалась; и он был в растерянности, не зная, что предпринять, когда со стороны входа в пещеры послышались громкие крики. Вскоре группа вооруженных людей в красных туниках появилась позади солдат в черных, стоявших вокруг трона Кориона. Люди Кориона мгновенно расступились и бросились через террасу к крытому ходу; в то время как люди в красных туниках ворвались амфитеатра и рассредоточились по обе его стороны.

Теперь можно было видеть людей, несущих флаги, и среди них - двоих могучего телосложения; один из них, тот, что повыше, был одет в кольчугу и шлем с серебряными крыльями, так долго хранившимися в музее и которые, как говорили, принадлежали легендарному Мелленде. Он также держал большой меч, принадлежавший этим доспехам, и при его высокой фигуре тот казался не больше обычного размера.

Когда эта величественная фигура в сопровождении Коленны и некоторых других королевских офицеров приблизилась к ним, Леонард и Темплмор с огромным удивлением узнали в нем не кого иного, как своего друга Монеллу!

XXVIII. ОТКЛИКАЯСЬ НА ПРИЗЫВ

Чтобы прояснить события, описанные в предыдущих главах, следует отметить, что, когда Темплмор и Эргалон вернулись из своего путешествия вниз по каньону в поисках оружия и боеприпасов, то обнаружили вместе с Зонеллой, которая с нетерпением ожидала их, гонца от Монеллы.

Еще не рассвело, и двое, совершившие спуск и подъем по трудному пути в условиях значительных лишений, были очень измотаны. Поэтому они были рады, хотя и удивлены, обнаружив, что в их отсутствие Зонелла приготовила для них и еду, и вино.

- Едва ли нужно говорить, как я рада вас видеть, - воскликнула она. - Но сначала поешьте и выпейте, пока я буду говорить. Мне есть что рассказать, и у меня еще есть свободное время. Поэтому отдохните и освежитесь, пока я буду рассказывать о том, что мне стало известно.

- Ваш друг, Монелла, совершил удивительные вещи. Похоже, - как, несомненно, было известно Эргалону, - что он уже давно потихоньку готовится к какому-то кризису, подобному нынешнему. Корион, это правда, своим предательством опередил его, но он постепенно и верно запутывается в сетях, которые лорд Монелла раскинул вокруг него. Долгое время Санаима тайно обучал своих последователей в Мирланде, где у него большой запас оружия, и они с Монеллой одержали верх над многими людьми Кориона; в частности, некоторыми из тех, кого послали закрыть подземный проход. Поэтому, когда эти двое с множеством вооруженных людей появились у входа в ущелье и обнаружили, что ворота перед ними закрыты, вместо того, чтобы вступить в отчаянную схватку, в которой многие были бы убиты с обеих сторон, и весть об этом дошла бы до ушей Кориона, они ждали, пока их друзья внутри начнут действовать. Вскоре те из них, кто был среди солдат, охранявших подступы, воспользовавшись случаем, напали на своих спящих товарищей, связали их и открыли ворота. То же самое произошло и во дворце; все солдаты Кориона, действительно преданные ему, были тихо взяты в плен, и дворец теперь находится в руках Монеллы, Санаимы и их друзей; и Корион этого не знает.

- Итак, когда Монелла узнал, что ты сбежал, он догадался, куда ты направился, и послал сюда гонцов, чтобы они ждали твоего возвращения; я немедленно отослала их обратно сказать ему, что ожидаю тебя здесь в ближайшее время. Сейчас прибыл еще один с инструкциями, на случай, если вы вернетесь вовремя, чтобы привести их в исполнение. Монелла отправил к Кориону двух или трех его собственных людей с различными посланиями, чтобы развеять его подозрения; и Корион вполне уверен, что ты все еще пленник, и что Монелла все еще в Мирланде, не в состоянии пройти через подземный проход. Другие люди Монеллы, одетые в черные туники, снятые с пленных, теперь расставлены через определенные промежутки на всех подступах к убежищу Кориона, где к этому времени уже собрались почти все его последователи и единомышленники среди народа. Всего их будет несколько сотен; все они настроены враждебно по отношению к тебе и твоим друзьям. Но когда они все соберутся, Монелла также соберет много сотен людей снаружи и поведет их к амфитеатру, чтобы удивить Кориона и всех его приспешников.

- Но что, - спросил Темплмор, - если Корион узнает об этом?

- Этого не случится. Ничего не будет предпринято, пока все не соберутся в амфитеатре; после этого отставшие, идущие туда из города, и любые гонцы, отправленные оттуда Корионом, попадут в руки переодетых солдат Монеллы, будут схвачены и связаны.

- Понимаю. Что именно нужно сделать, чтобы обеспечить безопасность наших друзей?

- Указания таковы. Вы должны тихо пройти через лес к рощице на краю амфитеатра, где...

- Я понимаю, - вмешался Эргалон. - Это - то самое место, - сказал он, поворачиваясь к Темплмору, - где мы стояли и смотрели вниз на огромное дьявольское дерево в ту ночь. Я могу провести вас по дороге, которая идет через лес, и таким образом нас никто не увидит.

- Да, это верно, - подтвердила Зонелла. - Когда вы доберетесь туда, то должны оставаться в укрытии и наблюдать за всем, что происходит, и, если вас не вынудят, ничего не предпринимать до прибытия Монеллы и его друзей. Но если возникнет абсолютная необходимость вмешаться до этого, чтобы спасти наших друзей, тогда, конечно, вы должны сделать все, что в ваших силах.

- Я только надеюсь, что мы успеем спасти их вовремя, - со вздохом сказал Темплмор. - Я ужасно волнуюсь. Давайте отправляться в путь, уже начинает светать.

И они, все трое, отправились в путь, - поскольку Зонелла настояла на том, чтобы сопровождать их, - а посыльный был отправлен обратно, чтобы сообщить об этом Монелле. Когда они приблизились к амфитеатру, четверо солдат в черных туниках внезапно выскочили перед ними из кустов, где они прятались. Темплмор выхватил пистолет, но Зонелла встала перед ним и что-то тихо сказала солдатам, которые сразу же расступились и пропустили их.

- Что ты им сказала? - спросил Темплмор.

- Я дала им пароль, - тихо ответила она.

- И что же это такое, если позволишь полюбопытствовать?

- Это слово, к которому вы относитесь не так, как мы, - серьезно ответила она. - Но в Маноа всегда было слово, которым можно заколдовать, так оно подействовало и сегодня - это "Мелленда". - И, говоря это, она смотрела на Темплмора почти вызывающе.

Но он ничего не ответил, и они продолжили путь в молчании, теперь уже со всей осторожностью, к месту назначения.

Тем временем, едва взошло солнце, гонцы забегали среди населения, стуча в двери и призывая всех, кто был другом королю и принцессе, собраться на большой площади, где находился большой музей. В ответ на взволнованные расспросы они часто произносили только волшебное слово "Мелленда" или говорили: "Мелленда зовет тебя".

Большая часть населения в то утро проснулась рано, охваченная тревогой и страхом за принцессу и ее жениха, которых, как им сказали, похитил Корион. Как уже говорилось, огромная масса людей очень любила принцессу; а Леонард, если и не завоевал их привязанности, то из-за нее пользовался симпатией всех верноподданных, а их было много. Действительно, все, чего им не хватало, - это лидера; они были слишком запуганы, чтобы действовать самостоятельно.

Поэтому неудивительно, что, когда появился такой лидер, объявивший себя долгожданным, легендарным Меллендой, все население, за исключением тех, кто собрался вокруг Кориона в амфитеатре, сплотилось под его знаменами и потребовало, чтобы его вооружили и повели против их угнетателя. Все хорошо знали, что в музее много оружия; и когда гонцы забегали взад и вперед, разнося весть о возвращении своего короля-героя, все мужчины, услышавшие эту новость, побросали свои занятия и поспешили в музей. Там они нашли Санаиму с несколькими последователями, уже одетыми в хорошо известные красные туники и крылатые шлемы; а Коленна и другие занимались раздачей оружия и доспехов многим другим.

И когда вскоре после этого Монелла появился на вершине широкой лестницы, одетый в кольчугу Мелленды, с развевающимся над ним знаменитым знаменем и с могучим мечом на боку, все мужчины, женщины и дети в толпе внизу громко закричали, и опустился перед ним на колени. Затем Монелла обнажил огромный меч, которым едва ли мог владеть обычный человек, и, размахивая им в воздухе так легко, словно это была легчайшая трость, обратился к коленопреклоненным людям звучным голосом, который был слышен всем, и произнес с видом необычайного величия и достоинства:

- Да, дети мои! Я вернулся! Спустя много дней Великий Дух направил мои усталые стопы обратно в мою любимую страну, чтобы завершить дело моей жизни и положить конец долгому и беспокойному путешествию. Мое странствие сквозь века было наказанием для меня, точно так же, как то же самое унылое время было наказанием для вас; наказанием для меня самого за то, что в давно прошедшие времена я слишком высоко ценил силу, завоевания и господство; вам за то, что ваши предки оставили свою веру - поклонение единому Великому Духу - приняли религию сил тьмы и поддержали жестокого Кориона в восстании против законного короля и в убийстве тех, кто был ему близок. Наказанием за это было то, что они подвергались угнетению и жестокому обращению со стороны того, кого они поддерживали на протяжении многих поколений. Но, наконец, гнев Великого Духа утих. Он привел меня сюда, чтобы избавить эту прекрасную землю от нависшего над ней ужаса. Я прихожу к вам не с огромными флотилиями кораблей, не с армиями и генералами, как в былые времена, а как простой странник, возвращающийся в свой дом. И все же в моем пришествии Великий Дух послал вам всем знак; ибо я прибыл как раз вовремя, чтобы спасти ту, которая является дочерью древнего рода королей Маноа и - моим собственным потомком. Смерть Зелуса была предупреждением Кориону, к которому он не прислушался. Но время не ждет, и сейчас я, возможно, больше ничего не скажу. Принцесса и наши друзья в большой опасности, и я иду спасать их. Я иду, чтобы навсегда разрушить власть Черного Кориона и наказать его так, как он того заслуживает. Тогда я снова принесу на эту прекрасную землю мир, счастье и безопасность для всех.

Затем, под одобрительные возгласы и возгласы восторга, Монелла, - или Мелленда, как он теперь себя называл, - направился к тому месту, где Корион, чувствуя себя в воображаемой безопасности, хвастливо заявлял о своем намерении жениться на принцессе и отныне жить во дворце в качестве верховного правителя страны.

Те из последователей Санаимы из Мирланды, которые были проинструктированы о своих обязанностях, в качестве офицеров взяли на себя командование вновь набранными людьми. Им помогали многие офицеры королевской гвардии, которые содержались в плену во дворце, но были освобождены и теперь сменили свою синюю форму на красные туники и крылатые шлемы в музее.

Некоторые, однако, остались, чтобы снарядить и отправить подкрепление, поскольку мужчины продолжали прибывать с просьбой о зачислении. Таким образом, если с Корионом возникнут проблемы, за спиной Монеллы, в конечном счете, окажутся превосходящие силы. И в то время как мужчины продолжали уходить, толпа женщин, детей и стариков, собравшихся на площади, где находился музей, стояла встревоженными группами, ожидая новостей; едва осмеливаясь надеяться на то, чего все так страстно желали - окончательного свержения своего безжалостного тирана.

XXIX. ТЫ МОЙ ЛОРД МЕЛЛЕНДА!

Но вернемся к сцене в амфитеатре. Монелла и те, кто был с ним, приближались размеренной поступью, но внезапно его взгляд упал на Уламу. На несколько мгновений он склонился над ней, затем медленно подошел ближе и огляделся вокруг, и в этом быстром осмотре он, казалось, охватил взглядом все.

Подозвав Леонарда и Зонеллу, он сказал, когда они подошли:

- Принцесса лежит в глубоком обмороке. Это не место для бедного ребенка. Осторожно унесите ее отсюда. Мои люди защитят вас.

Затем он снова повернулся, чтобы осмотреться.

Удивленные неожиданным натиском, те, кто были на высотах, перестали швырять вниз камни и теперь с удивлением смотрели на Монеллу и тех, кто был с ним. Рядом с ним стоял высокий мужчина в белом одеянии, на котором была вышита фигура солнца из бриллиантов, вспыхивавших и искрившихся при его движении. Его длинные волосы и борода были белоснежными, лоб, высокий и массивный, был чистым и на удивление свободным от морщин. У него был бесстрастный вид человека, которого мало беспокоят земные заботы. Черты его лица были приятными и доброжелательными, а взгляд ясных серых глаз - открытым и искренним. Как и Монелла, он был намного выше обычного роста и, как и тот, отличался внушительной внешностью и величавой осанкой. В целом о нем можно было бы сказать, что он был хорошим человеком, человеком, которому доверяют и уважают; в то же время у него был вид человека, глубоко погруженного в интеллектуальные занятия или ведущего аскетический образ жизни. Ему недоставало именно того оттенка нежной человеческой симпатии, который делал простой облик Монеллы таким завораживающим для тех, с кем он соприкасался, и который так сильно привязывал к нему тех, кто поддавался его влиянию.

Эргалон уже успел шепнуть остальным, что незнакомец - Санаима, древний глава Белого жречества; и Темплмор рассматривал его с интересом и любопытством.

Над их головами развевались большие красные знамена со странными эмблемами и искусно вырезанными штандартами. По знаку Монеллы знамя Кориона, развевавшееся над его троном, было сорвано и втоптано в пыль; затем на его место водрузили самое большое из красных.

Затем Монелла спокойно уселся на трон Кориона и обвел взглядом арену; черты его лица были решительными и суровыми, а пристальные, пронзительные глаза, казалось, читали в глубине души каждого, на кого он обращал свой взгляд. Королевских министров и других заключенных освободили, в то время как Темплмор торопливо объяснял, насколько это было в его силах, все, что произошло.

Вскоре Монелла поднялся и, махнув рукой в сторону людей, не одетых в форму Кориона, обратился к ним с такими словами:

- Как получилось, что в этом месте злодеяний и отвратительных преступлений я нахожу многих мирных подданных короля, - или тех, кто должен быть мирным, - собравшимися вокруг и спокойно наблюдающими за актами хладнокровной жестокости по отношению к ребенку короля и тем, кого он называет своими друзьями? Что можете вы сказать в оправдание или смягчение наказания? Выберите самого высокопоставленного из вас в качестве представителя, и пусть он выйдет вперед и объяснит этот постыдный поступок, если сможет. Иначе я могу привлечь вас всех к наказанию, которое назначаю этим злодеям.

При этих словах поднялся большой шум и суматоха. Некоторые из спутников Кориона, находившихся в крытом проходе, в панике повернулись, чтобы скрыться во внутренней галерее, но, к своему ужасу, обнаружили, что ворота крепко закрыты и заперты на засов изнутри. И когда они взглянули на скалы наверху, то увидели солдат в красных туниках, которые теперь выстроились вдоль высот и продолжали прибывать во все возрастающем количестве. Дакла и его главные офицеры отступили при их приближении и теперь стояли вместе со жрецами, столпившись прямо внутри крытого прохода. За железными решетками время от времени поднимались длинные свисающие ветви, словно стремясь добраться до тех, кто находился внутри.

После поспешного совещания среди людей один из них спустился на главную террасу и встал перед Монеллой.

Темплмор стоял по одну сторону трона Монеллы с винтовкой в руке, а Эргалон расположился рядом, держа запасные винтовки наготове. Он с растущим удивлением наблюдал за постоянным прибытием солдат в красных мундирах со всех сторон скалистых хребтов. Все они были вооружены копьями или мечами и щитами и носили странные шлемы, украшенные маленькими серебряными крылышками, которые он видел в музее. Среди них можно было увидеть множество горожан в обычной одежде. Но все сохраняли дистанцию между собой и теми, кто был там по их прибытии; их отношение к ним было явно недружелюбным и угрожающим; и, поскольку новоприбывшие превосходили числом остальных, включая всех людей Кориона, положение последних становилось совсем не комфортным. И все же люди в красных туниках продолжали наступать, оттесняя тех, кто был впереди них, на позиции ниже и дальше по террасам.

Воцарилась всеобщая тишина, когда тот, кого выбрали ответчиком, вышел вперед и встал перед Монеллой, который коротко спросил:

- Как тебя зовут?

- Галаима, - последовал ответ, произнесенный ясным, решительным голосом. - Я был избран теми, к кому ты только что обратился, чтобы говорить от их имени. Поскольку речь зашла о наказании, мы хотим сначала спросить, какой властью ты обладаешь, чтобы говорить от имени короля; по какому праву ты угрожаешь нам; и кто ты такой?

- Вы имеете право задавать эти вопросы, - холодно ответил Монелла. - Тогда знай, что я король Маноа - твой король, и король Кориона, и всех в этой стране.

- Король Маноа! - удивленно повторил Галаима, в то время как вокруг раздались похожие восклицания. - Но, милорд, я спрашиваю со всем уважением, как это может быть?

- Король Драноа смертельно болен. Течение его болезни ускорилось из-за актов подлого предательства, совершенных Корионом, с которым я скоро разберусь. Обнаружив, что умирает и не в состоянии повести своих солдат на выручку своему ребенку, он отрекся от престола в мою пользу, чтобы я оставался на этом посту так долго, как сочту нужным в интересах нации. Вот (он вынул из-за пазухи свиток пергамента) его отречение, должным образом оформленная в присутствии верховного жреца Санаимы и других, кто находится со мной; вот его скипетр власти, а это его перстень-печатка - они даны мне им в знак моей власти, также в присутствии Санаимы и многих других, кого вы видите вокруг меня. Не так ли, друзья? - спросил Монелла, поворачиваясь к Санаиме и остальным, стоявшим рядом.

В подтверждение раздался громкий крик; затем, по мановению руки Монеллы, снова воцарилась глубокая выжидательная тишина.

Корион вышел из укрытия, услышав неожиданные и нежеланные новости, и теперь стоял немного впереди своих приверженцев, внимательно слушая и наблюдая за происходящим.

- Ты слышал, - продолжала Монелла тем же холодным, суровым тоном. - Я пришел должным образом вооруженный полномочиями наказывать, и у меня есть такая власть. Желаешь ли ты и твои товарищи присоединиться к предателю Кориону и сражаться против нас; или вы отрекаетесь от него и отдаетесь на мою милость?

- Милорд, при всем уважении, я прошу ответить на мой последний вопрос. Мы пришли сюда - несомненно, я и мои ближайшие друзья пришли именно поэтому - чтобы выразить протест против выбора королем зятя. Мы не желали, чтобы в качестве нашего будущего короля нам навязывали того, кто принадлежит к другой расе - кто чужой в этой стране - и кто, насколько это представляется, не имеет притязаний на королевское достоинство. Теперь - при всем уважении, я повторяю еще раз - насколько нам известно, те же самые возражения применимы и к тебе. Однако если я ошибаюсь в этом, и ты сможешь убедить нас, что имеешь разумные притязания на достоинство, которым наградил тебя король, тогда мы готовы подчиниться как верноподданные.

- Твоя логика хороша, - с горечью заметил Монелла, - для твоей нынешней цели; но она не объясняет, как получилось, что вместо того, чтобы изложить свои чувства в петиции и дождаться объяснений короля, как подобает верным подданным, ты поддержал Кориона в его изменнических действиях - в похищении дочери короля и его друзей. Далее, вы все собирались, просто по предложению Кориона, казнить этого незнакомца, не дав ему ни времени, ни возможности предоставить информацию, которую, как теперь утверждаете, вы так стремитесь получить. Однако ты получишь ответ на свой вопрос - и, покончив с этим, позволь мне предупредить тебя, что я не в настроении терпеть дальнейшие пустые разговоры. Добродушная слабость короля Драноа и моя собственная неуместная снисходительность уже вызвали слишком много недоразумений. Задай свой вопрос лорду Коленне, верховному камергеру короля.

Коленна выступил вперед и громким, звучным голосом, который разнесся по всему огромному амфитеатру, выкрикнул:

- Знайте все, по приказу короля Драноа и единодушному согласию его министров, что великий лорд Мелленда, который до сих пор был известен среди нас как Монелла, - что в древние времена имело то же значение, что и слово Мелленда, - объявил о себе своему народу и принял титул правителя стран Маноа и Мирланды.

При этом необычном объявлении Корион нетвердыми, почти шатающимися шагами направился обратно в крытую галерею, в то время как Монелла встал и еще одним взмахом руки призвал к тишине. Повернувшись к Санаиме, он спросил со спокойным достоинством, но звенящим голосом, который могли слышать все:

- А ты, августейший глава нашей религии, верный на протяжении стольких лет преследований и отчаяния, за кого ты меня принимаешь?

Санаима воздел руки к небу, словно призывая благословение, и торжественно произнес:

- Во имя Великого Духа, которому служу, я узнаю и приветствую тебя, мой господин Мелленда!

Но Монелла все еще махал рукой, призывая к тишине, и, повысив голос, закричал:

- Выходи, Черный Корион! Я приказываю тебе! Выходи!

Корион вышел вперед и встал перед ним; но он не осмеливался встретиться с ним взглядом.

Монелла медленно поднял руку и выпрямил ее, указывая пальцем на своего врага.

- А ты, мерзкий Корион, за кого ты меня принимаешь?

В течение нескольких секунд Корион смотрел в лицо своему собеседнику. Последовала короткая борьба за то, чтобы удержаться и с гордым вызовом отразить взгляд, который Монелла обратил на него; затем, склонив голову, он смиренно пробормотал:

- Ты мой лорд Мелленда!

Поднялся громкий крик. Снова, и снова, и еще раз это повторялось. "Мелленда! Мелленда! Мелленда!" Крик раздавался вдалеке и рядом. Его подхватила толпа женщин и детей за воротами, оттуда он вернулся обратно и эхом разнесся от одной стороны скалистого амфитеатра к другой.

Когда снова воцарилась тишина, Галаима опустился на одно колено и попросил о помиловании для себя и друзей.

- Сложите оружие, каждый из вас, и уходите! - последовал ответ. - Позвольте мне еще некоторое время не смотреть на ваши лица.

Затем Монелла, повернувшись к солдатам Кориона, приказал им также сложить оружие и сдаться в плен.

Здесь Корион проявил первые признаки сопротивления, и его офицеры, которые стояли, ожидая от него знака, отступили к входу в крытый проход, увидев в нем наилучшие возможности для последней отчаянной схватки.

- Мой господин забывает, - сказал Корион, - что он не давал никаких гарантий того, что жизни моих людей и слуг будут сохранены.

- Я не стану заключать никаких соглашений ни с тобой, ни с твоими приспешниками. Я пришел сюда, чтобы наказать злодеев, а также спасти своих друзей, - с серьезным видом ответил Монелла. - Тебя предупреждали, снова и снова, с тех пор, как я пришел в эту страну; я послал тебе слово, что, если приду к тебе, то принесу возмездие в своей руке.

- Но, конечно, - настаивал Корион в той мягкой, елейной манере, которую мог напускать на себя по желанию, - если мы подчинимся, мой господин больше ничего не потребует? Твои друзья в безопасности, им не причинили никакого вреда. Не может ли случиться так, что я останусь здесь со своим народом, в пределах своих владений, - владений, которые были моими на протяжении веков, - в дружеском союзе...

- Что?! - воскликнул Монелла, гневно поворачиваясь к хитрому лицемеру с пылающими гневом глазами, как лев мог бы повернуться к огрызающейся дворняжке. - Ты смеешь говорить мне о союзе! Союз с тобой! С таким грязным, таким омерзительным, таким отвратительным существом, как ты! Должен ли орел объединиться с черной вороной? Хватит! - Он замолчал, возмущенный оскорблением, и, повернувшись к офицерам своего отряда, стоявшим поблизости, закричал: - Схватите их и свяжите! Всех до единого! Пусть никто не ускользнет! Но по возможности берите их живыми.

Большое количество солдат в красных туниках во главе со своими офицерами теперь наступало на толпу людей Кориона, собравшихся у входа на крытую дорогу. Многие из последних сразу же вышли вперед и сложили оружие, в то время как другие стояли в нерешительности. Сам Корион не предпринял никаких попыток к бегству и был схвачен парой мужчин, которые быстро связали ему руки за спиной. Но Дакла и все жрецы Кориона, с полдюжины его помощников и несколько солдат, - возможно, те, кто чувствовал себя наиболее виновными, - вызывающе стояли на некотором расстоянии в галерее, полные решимости сопротивляться захвату до последнего.

XXX. СТРАШНАЯ МЕСТЬ

Из всех зрителей того, что происходило в амфитеатре, никто, вероятно, не был так сильно поражен и сбит с толку, как Темплмор. При вступлении Монеллы на королевский пост он не испытал большого удивления. Принимая во внимание все обстоятельства, казалось почти естественным, что король, обнаружив свою дочь похищенной, а самого себя слишком больным, чтобы преследовать и наказать ее похитителей, передал свою власть человеку, которому он в последнее время так доверял. Но когда Коленна объявил, что в Монелле он узнал долгожданного легендарного Мелленду, Темплмор, как можно предположить, был сильно поражен; и его недоумение возросло, когда Санаима, в свою очередь, присоединился к заявлению Коленны; но когда сам Корион подтвердил свою веру в это удивительное утверждение, мысли Темплмора безнадежно перепутались, и он не знал, что и подумать. В других обстоятельствах он, без сомнения, спокойно уладил бы все в своем уме, решив, что все присутствующие стали жертвами мимолетного приступа безумия или преходящего заблуждения; но мрачная реальность странной драмы, разыгрывавшейся перед ним, делала невозможным объяснение происходящего с помощью какой-либо подобной гипотезы.

Именно в разгар конфликта, происходившего таким образом в его сознании, Дакла и его товарищи заняли позицию для обороны; поэтому Темплмор решил отложить дальнейшие размышления по этому вопросу. На данный момент было достаточно того, что существовала перспектива драки, в которой его друзьям понадобилась бы его помощь; и он приготовил свою винтовку, поглядывая при этом на Монеллу.

Последний положил руку ему на плечо, как бы удерживая его до тех пор, пока у него не будет больше времени изучить ситуацию, когда послышался грохочущий звук, и железная дверь вышла из внутренней стены на небольшом расстоянии от конца крытого прохода, полностью закрыв его и скрыв людей внутри. Это произошло так внезапно, что Дакла был почти пойман ею и был бы прижат к железной колонне, к которой она крепилась, но ему удалось протиснуться внутрь как раз вовремя, чтобы избежать этого.

У тех, кто находился снаружи, сложилось впечатление, что это непредвиденное препятствие, вставшее между теми, кто находился внутри защищенной галереи, и их врагами, было использовано намеренно, чтобы выиграть время и помочь им скрыться в лабиринте проходов. Первым результатом было то, что те приверженцы Кориона, которые все еще находились снаружи в состоянии нерешительности, были обескуражены. Видя себя, как они думали, покинутыми своими лидерами, они без дальнейших церемоний сложили оружие; через несколько минут их связали и увели.

Теперь встал вопрос, какие шаги следует предпринять, чтобы проследить за теми, кто так ловко ускользнул, во всяком случае, временно, от своих преследователей. Они были, после самого Кориона, самыми виновными во всех этих чудовищных преступлениях; Темплмор вопросительно посмотрел на Монеллу.

- Что скажете, - спросил он, - не попробовать ли нам, пуленепробиваема ли эта дверь?

Но Монелла снова положил руку на плечо собеседника и, словно в ожидании, посмотрел сначала на Кориона, который стоял в центре террасы под охраной двух солдат, а затем перевел взгляд с него на часть крытого прохода, ближайшую к скалам. Его острый глаз заметил, что Корион, казалось, был застигнут врасплох не меньше, чем все остальные, и что на его лице не было и следа того торжествующего удовлетворения, которого можно было бы ожидать, если бы он стоял за этим маневром его главных друзей. Вместо этого у него был неподвижный взгляд, в котором на мгновение удивление сменилось ужасом.

Темплмор, проследив за взглядом Монеллы, заметил все это - и другие тоже. Тишина воцарилась среди присутствующих; все посмотрели на Кориона, а затем - на длинные железные решетки, по лицевой стороне которых деловито двигались ветви рокового дерева, очевидно, каким-то безошибочным инстинктом сознавая, что внутри для них предостаточно добычи. Стало заметно, что большое количество самых длинных ветвей собралось на этой стороне.

Постепенно выражение лица Кориона сменилось выражением абсолютного ужаса, пока он стоял, уставившись на внешнюю сторону крытой галереи.

Чтобы прояснить последующее, необходимо описать галерею немного более подробно. Уже объяснялось, что она образовывала подход к отверстию в скале, закрытому воротами, которое было главным входом в убежище Кориона. Не защищенный раздвижными решетками сбоку, подход находился так близко к большому дьявольскому дереву, что самые длинные ветви могли охватывать всю его ширину на некоторое расстояние перед воротами. Сбоку была какая-то каменная кладка, над которой, почти нависая, отвесно вздымалась скала. В конце, над входом, скала также резко поднималась, а затем повторяла линию арены, замыкаясь в этой части стеной, поднимавшейся перпендикулярно примерно на пятьдесят или шестьдесят футов. Но та часть, до которой дерево могло дотянуться, была покрыта железными решетками, образуя нечто вроде веранды, которую, в свою очередь, можно было обезопасить от страшных ветвей раздвижными решетчатыми дверями или ставнями, которые с помощью механизмов выдвигались по всей длине, доступной для дерева, и на небольшое расстояние за ней. Таким образом, когда боковые ставни были сняты, входные ворота оказывались очень эффективно защищены самим деревом. Но здесь таилась также хитроумная и смертельная ловушка, потому что прямо у входа в эту крытую галерею была еще одна железная дверь, которую можно было сдвинуть поперек прохода, чтобы заключить в тюрьму любого, кто окажется между ней и воротами на другом конце. Эта дверь выходила из едва заметной щели в каменной кладке сбоку; и она была расположена достаточно далеко, чтобы те, кто был пойман таким образом, оказались в пределах досягаемости дерева, если бы боковые ставни были подняты.

Несомненно, многие попали в эту ужасную ловушку. Думая, что галерея хорошо защищена, они, ничего не подозревая, шли по ней к закрытым воротам, когда те, кто наблюдал изнутри, могли закрыть галерею за ними и открыть боковые; тогда их судьба была предрешена.

Это была единственная часть главной террасы, до которой дерево могло дотянуться. Остальная часть амфитеатра была удалена от него. Только в этой части, а также на каменном выступе, который тянулся к дереву из центра, или внизу самой арены, существовала опасность для любого, кто передвигался внутри обширного ограждения.

В одном месте утеса, высоко над крытой галереей, в скале имелась маленькая решетчатая дверь. Это был еще один вход в крепость Кориона; но он был достаточно защищен крутой и узкой тропинкой, по которой только и можно было добраться до нее.

В то время как собравшиеся вокруг ограды, следуя за пристальным взглядом Кориона, наблюдали за внешними сторонами раздвижных дверей или ставен, эти двери начали двигаться; среди тишины благоговейного ожидания открылась щель, которая постепенно расширялась, и в которую быстро проникли роковые ветви. Затем изнутри раздался страшный крик, когда несчастные узники, попавшие в эту ловушку, которую они сами же и устроили, начали осознавать свое положение. Щель становилась все шире, затем открылась другая, и в нее тоже проникли ищущие ветви, жаждущие добычи внутри. И по мере того, как щели становились шире, они открывали взору ужасную сцену. Можно было видеть, как несколько десятков охваченных ужасом несчастных сражались с извивающимися ветвями и друг с другом, среди оглушительного гула воплей; офицеры и солдаты использовали свои мечи, а жрецы и другие - кинжалы, в безнадежной схватке с извивающимися ветвями, которые продолжали обвиваться вокруг них. В своей безумной борьбе и отчаянных усилиях противоборствующие сражались друг с другом; более сильный стремился вытолкнуть более слабого перед собой; последние, в свою очередь, наносили ответные удары тем, кто таким образом пытался их использовать. Трое или четверо в безудержном ужасе спрыгнули с террасы вниз, где упали с глухими ударами и, вероятно, сломали конечности; но прежде чем они смогли подняться, их ноги запутались в вездесущих ветвях, и побег стал невозможным. Дакла был замечен с мечом в одной руке и кинжалом в другой, то яростно рубящим ветки, которые нападали на него, то пытающимся удержать перед собой Скальду, следующего по рангу после Кориона. Двое жрецов были замечены сцепившимися в рукопашной схватке, по-видимому, не обращавшими внимания на кольца, которые постепенно опутывали их и вскоре вытащили обоих наружу, все еще отчаянно сражающихся друг с другом. Они были подняты на вершину дерева и исчезли, все еще сражаясь, в дупле. Но, хотя у хищного дерева теперь было больше добычи, чем оно могло на данный момент должным образом распорядиться, оно не намеревалось отказываться от своей власти над остальными. Оно вцепилось в них своими когтями, таская их из стороны в сторону, раскачивая то так, то этак, но никогда не давая ни одного шанса на спасение - очевидно, намереваясь приберечь их для будущих трапез - возможно, через несколько дней. Это была ужасная сцена, которая шокировала и вызывала отвращение у зрителей, несмотря на то, что они были так разгневаны, и вполне справедливо, против жертв.

Тем временем железная дверь в скале наверху открылась, и было видно, как по опасной тропинке торопливо спускается женщина. Ее волосы свободно струились по плечам, глаза были дикими и свирепыми, она смеялась и жестикулировала так, что те, кто наблюдал за ней, посчитали ее сумасшедшей. Она направилась туда, где все еще стоял Корион, молчаливый свидетель того, что происходило перед ним; затем она остановилась и оглядела ужасную сцену с улыбкой, почти дьявольской.

В этот момент Скальда спрыгнул с крытого прохода на землю внизу; затем, поднявшись на ноги, в отчаянии огляделся и, подняв глаза, встретил свирепый взгляд и жестокую улыбку женщины, которую он так постыдно предал. Она указала на него пальцем.

- Ха! ха! - торжествующе воскликнула она. - Это моя работа, Скальда! Я закрыла ворота и заперла вас всех снаружи дверью. Это знак моей любви к тебе, мой муж!

Это последнее слово она прошипела сквозь стиснутые зубы.

- Моей любви к тебе, дорогой друг.

И она насмешливо послала ему воздушный поцелуй кончиками пальцев. Затем, когда несчастный Скальда оторвался от земли из-за ветки, обвившейся вокруг его ног, она обратилась к Кориону, который теперь пристально смотрел на нее, и его злобное лицо конвульсивно подергивалось от ярости, которую он не мог подавить.

- Смотри, великий Корион! Могучий Корион! Всемогущий Корион! Посмотри на дело моих рук! Да, моих! Посмотри, что женский ум сделал с твоими драгоценными друзьями. До какого дня стоило дожить, чтобы увидеть! Я видела, как ты говорил со своим пленником; слышала, как тебя в лицо назвали трусом. Это было сладко; и так сладко видеть, как твоя добыча ускользает от тебя! А это! Посмотри на своего большого друга Скальду; посмотри, как он брыкается и визжит! Подумай об этом - все это моих рук дело! Посмотри, как сверкает Дакла! Он и Палана сражаются друг с другом! О, какое великолепное зрелище! Достойное даже тех богов, которым ты так хорошо служил! Я думаю, что почти отомщена; но самое сладкое еще впереди - когда я увижу, как тебя отдадут дереву!

Корион пытался, но тщетно, добраться до нее. Она пожала плечами и повернулась к нему спиной, затем медленно приблизилась к Монелле; выражение триумфа исчезло с ее лица, и его место заняло выражение, отчасти печальное, отчасти твердое и решительное. Оказавшись перед ним, она смиренно упала на колени.

- Мой господин, - воскликнула она, сложив руки, - я жажду правосудия из твоих рук, я требую его! Во имя бесчисленных женщин и прекрасных детей, которых это чудовище предало той же ужасной смерти, которая теперь настигла его друзей; во имя моих горьких обид и страданий я требую, чтобы это отвратительное существо не избежало справедливого вознаграждения. Я прошу, чтобы его отдали тому дереву, на которое он отправил стольких людей; и чтобы сначала он был заключен в ту же камеру, из которой сбежала я. Пусть его продержат там до тех пор, пока злое дерево, к которому вернется аппетит, не будет готово сожрать его! Пусть он там претерпит те пытки, которым подверг меня и бесчисленное множество других людей!

- Кто ты, дочь моя? - мягко спросил Монелла.

Она печально покачала головой и ответила так же, как и Леонарду.

- Меня зовут Фернина, господин. Когда-то я была счастливой женой и матерью, но Корион украл меня из моего дома, чтобы отдать своему другу Скальде. Кто я теперь, я едва ли знаю; несчастье и страдание, стыд и неописуемая низость сделали меня - увы, не знаю кем!

- От всего сердца я жалею тебя, дочь моя. Твои слова взывают о наказании, и твоя просьба справедлива. Покажи моим офицерам это место. Корион станет последней трапезой проклятого дерева, которое он накормил кровью стольких жертв.

- Я вернусь тем же путем, каким пришла, - ответила Фернина, - и снова сделаю безопасным потайной ход; затем я открою ворота, чтобы твои стражники могли провести его этим путем.

К этому времени крытый переход опустел; всех находившихся в нем людей вытащили или они выпрыгнули наружу, и их держали внизу связанных. Таким образом, ничто не могло помешать его повторному использованию. Фернина поднялась по тропинке и скрылась из виду; вскоре стало видно, как раздвижные ставни вернулись на свои места; затем она появилась в конце крытого прохода и сделала знак тем, кто отвечал за Кориона, следовать за ней. Его отвели вниз и поместили в ту же камеру, которую занимала она, и там заперли, предоставив самому себе и, если он захочет, смотреть на своих друзей в цепких объятиях дерева снаружи. Некоторые из них были так близко, что он мог бы поговорить с ними.

После того, как Кориона увели, Санаима повернулся к Монелле, затем воздел руки и глаза к небу.

- Возблагодарим же Великого Духа, - торжественно сказал он, - который, наконец, предал наших врагов в наши руки, и это без потери жизни или хотя бы раны на нашем теле!

И Монелла добавил проникновенное: "Аминь".

- По правде говоря, - благоговейно произнес он, - нечестивые сегодня попались в свои собственные сети. Наконец-то мы можем по-настоящему порадоваться тому, что проклятие навсегда снято с прекрасной земли Маноа. Но это страшное зрелище; давайте поспешим избавиться от него. Вот что мы сделаем; Канаима, пошли добрых и заслуживающих доверия людей позаботиться о бедной женщине Фернине и других женщинах и детях, которые находятся где-то внутри. Я не могу оставаться здесь дольше; я должен присмотреть за принцессой и вернуться во дворец.

- Я останусь и сам присмотрю за ними, - ответил Санаима. - Теперь, когда Великий Дух, наконец, передал их на мое попечение, это доверие принадлежит мне, и только мне одному.

Во время описанных выше событий несколько посыльных приходили, передавая вполголоса сообщения Монелле и некоторым из его офицеров, и снова уходили с ответами или по другим поручениям. Таким образом, Монелла узнал, что принцесса оправилась от своего долгого обморока и выразила желание вернуться во дворец к своему отцу; он отправил сообщение Леонарду, чтобы тот сопровождал ее.

Поэтому, когда Темплмор с Монеллой и многими другими достигли больших ворот, покинув амфитеатр, то обнаружили, что Улама и все, кто был с ней, ушли, и они поспешили во дворец вслед за ними.

XXXI. СЫН АПАЛАНО

Выйдя из амфитеатра, Монелла и его последователи образовали длинную и внушительную процессию. Лишь несколько человек были оставлены охранять заключенных. Последние были заперты в камерах, на которые указала Фернина, хорошо знакомая с внутренним устройством убежища Кориона. Ибо внутри скал имелся почти бесконечный ряд проходов и галерей, выходящих в дальнем конце на обширную висячую террасу на краю огромной пропасти, образовывавшей один из отвесных склонов Рораймы. Даже те из последователей Кориона, кто тайно перешел на сторону Монеллы, были лишь частично знакомы с внутренностями этой крепости; поэтому Санаима и те, кто остался с ним, нашли большую пользу в помощи Фернины.

Едва ли можно сказать, что процессия, вышедшая из больших ворот амфитеатра, поначалу демонстрировала признаки того, что она совершила победоносный и успешный поход. Те, кто ее составлял, были, по большей части, молчаливы и печальны; ибо сцены, свидетелями которых они были, - и которые, как они знали, все еще продолжались, - носили слишком ужасный характер, чтобы их можно было легко забыть. Но, продолжая свой путь, они встретили новые группы сочувствующих в красных туниках, которые к ним присоединялись; и они, не имевшие причин подавлять свой восторг по поводу результатов дневных мероприятий, издавали радостные возгласы, когда проходили мимо групп людей, которые теперь выходили им навстречу. Ибо гонцы заранее отправились сообщить новость, и толпы, которые с нетерпением ждали в городе, вскоре узнали, что падение Кориона стало свершившимся фактом. Они уже слышали радостную весть о спасении принцессы, ее возлюбленного и друзей и ждали только этого последнего объявления; когда оно было сделано, они почти обезумели от радости и высыпали навстречу победителям, чтобы оказать им восторженный прием.

Таким образом, процессия, которая так тихо - казалось, почти печально - вышла из мрачного амфитеатра, в конце концов, войдя в город, превратилась в настоящее триумфальное шествие, возвращающееся под одобрительные возгласы радости и ликования. И когда Монелла вместе с Темплмором, Коленной и другими появился в центре длинного ряда, все головы были непокрыты, а колени преклонены. Затем, когда он прошел, возбужденная толпа поднялась и закричала громче, чем когда-либо. Ибо они - и только они - полностью сознавали те ужасы, от которых были избавлены в тот день.

К тому времени, когда они приблизились к королевскому дворцу, толпа стала настолько плотной, что лишь с некоторым трудом удалось расчистить проход для главных лиц в здание. У входа, под большой аркой, их ждал Леонард, бледный и встревоженный. Выбежав вперед, чтобы встретиться с Монеллой, он сказал:

- Я услышал новость и поздравляю вас всех. Но я очень переживаю из-за принцессы. Нам стоило большого труда принести ее сюда, и я боюсь, она очень больна. Позвольте мне умолять вас немедленно пойти и повидаться с ней, а затем сообщить мне, что вы думаете о ее состоянии.

- Конечно, я так и сделаю, сын мой, - любезно ответил Монелла и поспешил прочь, в то время как Леонард повернулся и поприветствовал Темплмора и остальных вместе с ним. Затем все они вошли во дворец и поднялись по одной из больших лестниц на террасу, выходящую на открытое пространство, где собралась толпа, ожидавшая возвращения Монеллы.

Вскоре он вышел к ним.

- Принцесса слаба, - сказал он, - и некоторое время ей потребуется уход; но я не вижу причин для беспокойства. Естественно, бедный ребенок ужасно расстроен. Она также скорбит о состоянии короля, своего отца, и хочет помочь ухаживать за ним, но сейчас у нее нет на это сил. Терпение, сын мой. Будь терпелив и имей доброе сердце. - Он с жалостью и беспокойством посмотрел на изможденное лицо Леонарда, с ввалившимися глазами, обведенными темными кругами, и измученным взглядом. - Я вижу, ты жестоко страдал, - добавил он, мягко кладя руку на плечо молодого человека. - Ты подвергся жестокому испытанию.

- Ах! - ответил Леонард с тяжелым вздохом. - Вы и представить себе не можете, через что мне пришлось пройти! Мои мысли все еще сосредоточены на этом ужасе; мои глаза все еще видят то, на что я смотрел! Я чувствую себя так, словно никогда больше не стану самим собой. И Улама! Хотя я пока не знаю, как много она видела, или узнала, я, к сожалению, верю, что она разделяет мои чувства.

- Вы оба измучены, сын мой. Подождите немного, - пока я поговорю с людьми и отпущу их, - а затем я дам тебе что-нибудь успокаивающее и освежающее; после этого ты должен лечь и хорошенько выспаться.

- Я боюсь даже спать, - сказал Леонард, печально качая головой. - Меня пугает мысль о сне, потому что я слишком хорошо знаю, какими будут мои сны.

- Нет, сын мой, не бойся. Я обещаю тебе спокойный сон без сновидений, - ответил Монелла и отошел к передней части террасы.

При виде его властной фигуры и поднятой руки крики, шум и весь приглушенный рев, который до сих пор был непрерывным, стихли. Затем, как по команде, все обнажили головы и упали на колени. Он произнес несколько коротких слов, а затем отпустил их, сказав, что его друзья нуждаются в отдыхе и тишине.

Толпа в почтительном повиновении тихо разошлась, и Монелла, жестом пригласив Элвуда и Темплмора следовать за ним, повел их в свои личные апартаменты и там смешал и подал обоим напитки, оказавшие немедленное и чудесное оживляющее действие. Эти снадобья обладали также тем преимуществом, что возбуждали аппетит, так что они были лучше способны усваивать пищу, которую он им предложил. Затем он проводил их в их спальные покои и велел им лечь и отдохнуть, в чем они так остро нуждались. Никто из троих не спал и не отдыхал - ибо обморок Леонарда в его камере и последующее состояние оцепенения едва ли можно было так назвать - в течение последних двух ночей. Двое молодых людей были не только измотаны, но и находились в том возбужденном состоянии, в котором мозг, кажется, настаивает на том, чтобы снова и снова прокручивать события предыдущего беспокойного времени, в том непрерывном, монотонном вихре, который делает все попытки заснуть бесполезными. Но Монелла, который один не выказывал никаких признаков напряжения, которому подверглись все присутствующие, присаживался на короткое время рядом с каждым по очереди и разговаривал с ним своим низким, мелодичным голосом. О чем он говорил и что делал, никто из них впоследствии не мог вспомнить, но эффект был магический. Как выразился Леонард, успокаивающее, восхитительное чувство дремотного покоя охватило его; покой, который не был сном, потому что он все еще слышал обычные звуки вокруг, но постепенно становившиеся тише и приглушеннее. Затем пришло ощущение, будто тебя поднимает и уносит прочь легкий ветерок; и во вздохах ветерка слышалась восхитительная мелодия, мечтательная колыбельная, которая несла с собой умиротворяющий покой, незаметно переходящий в безмятежный отдых.

Самое странное, пожалуй, то, что даже на невпечатлительного Темплмора это подействовало точно так же, - как он впоследствии признался. Но это было еще не все, потому что, проснувшись, он осознал, что видел самые восхитительные сны, хотя и не мог точно вспомнить их содержание. Некоторое время он лежал в состоянии блаженной легкости, стараясь вспомнить сон, оставивший столь восхитительные ощущения, и боясь проснуться, опасаясь, что воспоминание исчезнет совсем. Он слышал обычные звуки, происходящие во дворце, - топот вооруженных людей, лязг оружия; но он осознавал их лишь наполовину. Затем он услышал, как его окликнули по имени, казалось, издалека, и, открыв глаза, увидел Монеллу, стоявшего рядом с его кушеткой и смотрящего на него с серьезной улыбкой.

- Проснись, мой друг, - сказал он. - Тебе пора просыпаться. Я хотел бы немного поговорить с тобой и Леонардом. Ты проспал сорок восемь часов!

Темплмор сел и протер глаза.

- Я чувствую себя так, словно проспал несколько месяцев, - ответил он в полубессознательном состоянии. - И у меня были такие любопытные сны или видения; мне очень жаль снова просыпаться. Я знаю, для меня странно так говорить, - добавил он с сомнением.

- Что тебе снилось? - спросил Леонард, который вошел как раз вовремя, чтобы услышать его заключительные слова.

- Это-то и странно, - ответил Темплмор, выглядя озадаченным и несколько застенчивым. - У меня был какой-то совершенно необыкновенный сон, или видение, или что-то в этом роде - но я не могу вспомнить, что это было. Все, что я могу сейчас вам сказать, это было нечто чрезвычайно приятное, оставившее после себя самые приятные ощущения. Сама моя кровь, кажется, излучает теплое, восхитительное сияние. Что бы это могло быть? - добавил он, растерянно переводя взгляд с одного на другого.

Но Монелла ничего не сказал и ушел.

- Со мной было точно так же, - сказал Леонард тихим голосом, в котором слышалось почти благоговение. - Монелла разбудил меня около получаса назад, и я чувствовал себя очень похожим образом.

- Это очень странно, - задумчиво произнес Темплмор. - Должно быть, это из-за напитка, который он нам дал. Ты помнишь, что сказал о нем Гарри Лориен? Он верил, что Монелла - волшебник? Я и сам начинаю думать так же. Но, мой дорогой мальчик, насколько лучше ты выглядишь!

- Ты тоже, Джек; и он говорит мне, что Улама такая же - и это все его рук дело, как ты понимаешь. Он волшебник, и это все, что можно сказать.

- Вопрос в том, - продолжал Джек, - что он нам дал? Он заставил нас проспать почти сорок восемь часов; и, похоже, это дало такой эффект, на достижение которого, как можно было бы подумать, потребовалась бы неделя или две; и все же этот сон не оставил ощущения тупости, сонливости, апатии, как это обычно бывает с опиатами. Я не могу этого объяснить.

И, серьезно покачав головой, Темплмор отправился совершать свой утренний туалет.

Когда они разыскали Монеллу, он попросил Леонарда подробно рассказать ему обо всем, что с ним произошло. Леонард рассказал.

- Тогда мне это показалось ужасным, - сказал он в заключение, - и, честно говоря, я думал, что никогда не оправлюсь от этого. И все же - сейчас - это кажется таким давним - таким далеким.

- Это хорошо, сын мой, - ответил Монелла. - Ибо это было тяжелое испытание. Я слышал о твоих приключениях, - продолжил он, поворачиваясь к Темплмору, - от леди Зонеллы и от Эргалона.

- Я в большом долгу перед ней... перед ним... перед обоими, - ответил Темплмор. - Боюсь, без их помощи с Леонардом все было бы плохо, да и со мной тоже.

- Да, Корион умело осуществил свои коварные планы, и у всех нас есть основания быть благодарными за их провал, - торжественно сказал Монелла, - как раз тогда, когда ситуация достигла критической точки. Мы с Санаимой только-только наметили определенные планы; и только за день до этого моя давно утраченная память вернулась ко мне, и я вспомнил, - так сказать, в мгновение ока, - всю свою прежнюю жизнь.

- Что вы были... то есть... являетесь... - начал Темплмор, но замолчал и выглядел смущенным.

- Да, я действительно Мелленда, - был ответ, произнесенный с видом глубокой убежденности. - Я знаю, что это утверждение звучит для тебя невероятно; ты другой человек, и воспитывался в другой школе, так что подобное кажется тебе невозможным. Но если я сам чувствую и знаю, что это правда, и, если люди вокруг меня знают это и не только признают, но и радуются этому, для меня этого достаточно.

- Конечно, - согласился Темплмор, чувствуя себя очень неуютно под пристальным взглядом собеседника.

- И все же - для тебя - позволь мне быть, пока ты остаешься здесь, тем, кем я был раньше, - твоим другом Монеллой. Сегодня я - то же самое существо, какое ты знал и, я надеюсь, любил, вместе с которым ты сталкивался лицом к лицу с опасностями и приключениями - тот же самый! Сам факт того, что сейчас я вспоминаю вещи, которые забыл, не имеет никакого значения ни для меня, ни для нашей дружбы.

Это было сказано с таким добрым выражением лица, что Темплмор почувствовал, как его собственное сердце наполняется ответным чувством. Это правда, что у него была сильная склонность считать собеседника искренним, но обманывающим себя мистикой; однако, помимо этого, - помимо этого странного заблуждения, как он считал, о том, что Монелла был легендарным Меллендой, - Темплмор смотрел на него с чувством величайшего восхищения, привязанности, и уважения. И он никогда еще так не осознавал этих чувств, как в этот момент. Он пожал протянутую ему руку и почтительно склонил голову.

- Сэр, - сказал он тихим голосом, - ни один сын не мог бы уважать любимого и почитаемого отца больше, чем я уважаю вас. Никто не мог бы больше гордиться любовью и уважением, которые вы были достаточно добры проявить ко мне; я чувствую удовлетворение от того, что ни у одного народа не могло быть более достойного, бескорыстного или возвышенного правителя. Если мне трудно осознать чудо, о котором вы рассказали, если у меня возникает мысль, что, возможно, вы принимаете свои собственные мечты за действительную реальность, то это не из-за каких-либо сомнений в вашей искренности или правдивости - просто только таким образом я могу заставить себя объяснить это чудо.

- А я, со своей стороны, уважаю честность, которая не позволит вам притворяться в том, чего вы не можете чувствовать, - был ответ. - Позволь мне быть для тебя просто Монеллой, и давай продолжим наши старые отношения взаимной дружбы и уважения. А теперь я собираюсь вызвать твое удивление еще одним неожиданным заявлением. Твой друг Леонард вовсе не тот, кем он считал себя всю свою жизнь.

Леонард вскочил с восклицанием.

- Я все объясню. Ты уже рассказывал нам, - произнес он, обращаясь к Леонарду, - как твои предполагаемые отец и мать, вместе с тобой и твоей няней-индианкой, однажды некоторое время гостили у странных людей в уединенной долине среди вершин Анд. Меня там не было в то время, но они были из моего народа.

- Из вашего народа! - удивленно повторил Леонард.

- Да, сын мой, моего народа! Апалано и еще двое или трое, о которых ты слышал от меня, - все, увы, теперь мертвы! Мне сообщили о вашем визите, когда я в следующий раз ненадолго вернулся к ним из своих странствий. Я слышал об этом и о том, что произошло; о том, как маленький ребенок Апалано - единственный - умер, укушенный ядовитой змеей.

- Дитя Апалано! - изумленно повторил Леонард.

- Двое детей, - продолжал Монелла, - дети мистера Элвуда и Апалано были удивительно похожи, и ваша няня, индианка Каренна, очень любила обоих и имела привычку гулять с ними. Однажды она гуляла таким образом и оставила их спать в тени группы деревьев, а сама отошла на несколько ярдов, чтобы собрать немного фруктов. Она вернулась (так она говорит) через несколько минут; подумав, что у одного из детей странный вид, она в тревоге подняла его; в тот же миг змея выскользнула у него из-под одежды и, шипя, скрылась в лесу. Но ребенок был мертв, и это был ребенок англичанина. Тогда Каренна, обезумев от горя и боясь сказать правду своим господину и госпоже, обменяла одежду и украшения детей. Уловка удалась, потому что мертвый младенец распух, и его кожа изменила цвет, и Апалано оплакивал смерть своего единственного ребенка, когда тот на самом деле исчез вместе с англичанами и няней-индианкой.

- Значит, - взволнованно сказал Леонард, - я...

- Ранельда, сын моего горячо любимого друга! Ах, - печально сказал Монелла, - это был жестокий поступок. Это повлияло на разум моего друга и, я искренне верю, вызвало смертельную болезнь. Если бы не это, он, возможно, остался бы жив и увидел, наконец, землю своих отцов - возможно, был бы одним из нас, присутствующих здесь сегодня.

Леонард почувствовал, как слезы навернулись ему на глаза при виде картины, вызванной этим предположением; он тихо сказал:

- Увы! Мой бедный отец! Это было жестоко, очень жестоко!

- Похоже на то, - со вздохом ответил Монелла. - Но так пожелал Бог. И Он также пожелал, чтобы ты вернулся к своему народу - чтобы по прошествии многих дней ты присоединился ко мне в осуществлении цели, которую я поставил перед собой.

- Это чудесно. И все же мне кажется, это объясняет те странные сны и видения, которые всегда побуждали меня попытаться исследовать таинственную Рорайму! Я полагаю, когда Каренна узнала, кто вы такой, она призналась?

- Ну, - ответил Монелла с улыбкой, - я заставил ее это сделать. Людям трудно что-либо скрыть от меня. Я увидел, что у нее есть какой-то секрет, и заставил ее раскрыть его. Но, поскольку она так боялась признаться другим и особенно не хотела, чтобы ты узнал об этом, я дал ей обещание, что, если ты захочешь вернуться из нашего приключения, ты должен сделать это, не зная действительных фактов. Я должен был сказать тебе только в том случае, если ты добровольно решишь остаться здесь навсегда. Вот почему я до сих пор держал это при себе. Я намеревался объявить об этом тебе и всему народу во время твоей помолвки. Тогда люди единодушно приняли бы тебя как человека, имеющего право править ими. И теперь ты можешь понять, почему я с самого начала относился к тебе с такой нежностью и как я был рад найти в сыне Апалано человека, столь достойного моей любви и доверия. Твой отец был связан с моим родом, и, следовательно, ты мне родственник. Достойный сын достойного отца! Позволь мне присоединиться к твоей благодарности за то, что ты, в конце концов, унаследуешь принадлежащее тебе по праву! Молодой орел должен был найти свой путь к гнезду, для которого он лучше всего приспособлен. - Монелла встал и ласково положил руку на плечо молодого человека. Леонард почтительно склонил голову, а Монелла прижался губами к его лбу.

На несколько секунд воцарилась тишина. Затем Темплмор взял Леонарда за руку.

- Позвольте и мне поздравить тебя, Леонард, - горячо сказал он. - Это хорошая новость для тебя; поскольку ты решил провести здесь остаток своей жизни, для тебя будет большим утешением и преимуществом то, что твои притязания оправданы.

- Я думаю о моем бедном отце, умершем от сердечной боли и разочарования, - ответил Леонард, и в его тоне прозвучала нотка неподдельной печали. - И я едва ли могу простить Каренну, - любящую меня, какой, я знаю, она всегда была, - за ее жестокость по отношению к нему.

Темплмор снова повернулся к Монелле, сказав:

- Верила ли Каренна тогда, что эта гора обитаема, что вы найдете здесь людей, которых пришли искать? Вы сами так думали?

- Что касается меня, то я едва ли могу сказать, - был ответ. - Разум говорил, что надежда найти здесь людей, о которых Апалано так часто говорил мне, - ибо это было все, что я тогда знал, - была химерой; и все же предсмертные пожелания Апалано и какое-то странное чувство или инстинкт внутри меня подталкивали к поискам. Потом, когда я встретился с Каренной, то обнаружил, она вполне допускала, что это может оказаться правдой.

- Каренна так думала?

- Да; но это не очень удивительно, поскольку, согласно индийским представлениям, это был бы не исключительный случай в нашей стране. Среди индейцев в нескольких районах существует поверье, что некоторые из неисследованных гор населены странными и неизвестными расами. Это относится к тем, - их много, и Рорайма не единственная, - которые окружены почти непроходимыми лесами. Индейцы верят, что если бы можно было пройти через эти леса, то они встретили бы странные народы, живущие в горах, окруженных таким образом; и они говорят, что в ясные ночи часто можно увидеть отсветы их костров. Поэтому Каренна была вполне готова поверить, что мы можем обнаружить Рорайму обитаемой.

- Понимаю. Тогда она, по крайней мере, не была бы так сильно удивлена нашим невозвращением и, возможно, не сочла бы нас погибшими?

- Да, это вероятно.

- И если она слышала о сигнальных кострах, которые мы зажигали, когда какие-то индейцы - как я полагаю, это были они - разбивали лагерь в виду горы, она расценила бы это как знак того, что мы здесь живы?

- Я думаю, это очень вероятно.

- В этом есть некоторое утешение, - сказал Темплмор, - потому что в противном случае те, кого я оставил, и кто мне дорог, должно быть, потеряли бы всякую надежду и теперь оплакивали меня как умершего. С Леонардом все по-другому. Он остался один в этом мире, и некому скорбеть о нем больше, чем об обычном друге.

XXXII. ПОСЛЕДНЯЯ ТРАПЕЗА ДЕРЕВА

- А теперь, - сказал Монелла, - у меня есть для вас еще кое-какие новости, потому что вы проспали почти два дня, и за это время многое было сделано. Пока вы спали, мы были заняты.

- А вы сами когда-нибудь спите? - спросил Темплмор.

- Да, но не очень много. Однако долгий отдых не является для вас упреком, поскольку это было делом моих рук. Я видел, он необходим для восстановления ваших сил и хорошего настроения. Вам от этого только лучше; принцесса, леди Зонелла и другие тоже долго отдыхали, и им от этого только лучше, как я уже сказал Леонарду. Королю Драноа тоже стало лучше - в некотором смысле; ибо теперь у него нет никаких психических расстройств, и его болезнь не причиняет ни физической боли, ни страданий, ни огорчений любого рода. Но сейчас он очень хочет, чтобы свадьба его дочери состоялась как можно скорее, потому что только тогда, как он чувствует, он сможет умереть спокойно. Из уважения к его искреннему желанию я решил, что она будет торжественно отпразднована по истечении двух недель; и, принимая во внимание тот факт, что состояние его здоровья не может не быть источником печали для его народа, я счел за лучшее распорядиться, чтобы это была тихая церемония, а не большой праздник, как планировалось. Это не оскорбит твоих чувств, сын мой?

Леонард поднял голову с сияющей улыбкой.

- После того, что вы мне рассказали, - сказал он, - я с радостью и благодарностью чувствую, что вы недаром так часто обращались ко мне - как к своему сыну. Теперь я действительно могу назвать вас отцом.

- Действительно, можешь, - согласился Монелла. - Я займу место моего потерянного друга.

- Тогда вам нет нужды спрашивать, нравится ли мне то или иное. Если вы хотите быть моим отцом, сделайте этот выбор за меня и наставьте вашего сына; ибо я чувствую, что нуждаюсь в вашей помощи, которая позволила бы мне занять то положение, которым я обязан вам, и достойно исполнять возлагаемые им на меня обязанности. Я почувствовал это, - продолжал Леонард с большой серьезностью, - я почувствовал это очень сильно, когда лежал в том грязном логове, которое несчастный безумец назвал кладовой дьявольского дерева. Тогда я дал обет, что, если Богу будет угодно избавить меня от угрожавшей мне опасности, я посвящу свою жизнь благу людей, среди которых оказался. Я горько раскаивался в том, что слишком много времени уделял своим мыслям, эгоистичному - хотя и невинному - наслаждению; я поклялся, что не буду впредь виновен в этом эгоизме, если мне представится такая возможность и выбор. И теперь, когда они есть, помогите мне - наставьте меня, отец мой, молю вас, во всем, что может помочь мне выполнить этот обет.

Монелла долго и пристально смотрел на молодого человека, и в его глазах блестело что-то похожее на слезы. Затем он встал, подошел к окну, выходившему на озеро, и постоял некоторое время с отсутствующим взглядом, говорившим о том, что его мысли блуждали где-то далеко. Прошло некоторое время, прежде чем он очнулся.

И когда он снова повернулся, чтобы заговорить с молодыми людьми, они оба почувствовали, что в его поведении произошла какая-то неуловимая перемена. Его лицо безошибочно выражало великую и возвышенную радость, а глаза, в которых всегда было столько странного очарования, приобрели новое выражение. Некоторое время Темплмор тщетно пытался понять, в чем заключалась перемена; но вскоре ему показалось, что они утратили то наполовину печальное, наполовину задумчивое выражение, которое он так часто замечал, и что теперь они выражали, вместо этого, чувство удовлетворенности и покоя.

- То, что ты мне сейчас рассказал, - сказал Монелла, медленно подходя к Леонарду, - для меня так же сладко, как вода для жаждущего в пустыне.

Он с серьезным видом положил обе руки на плечи молодого человека и посмотрел ему в глаза с отеческой нежностью.

- Знай, сын мой Леонард, - или, скорее, Ранельда, как тебя по праву следует называть, - знай, что этими словами ты несешь моей душе послание, которого она ждала - иногда с надеждой, слишком часто, увы! в сомнении и отчаянии - на протяжении долгих веков. Твоя рука - рука сына Апалано - протягивает мне ключ от моих оков; твои уста возвещают о моей грядущей свободе! Значит, мой труд близится к концу, и скоро - да, скоро - я буду свободен!

Произнося эти последние слова, Монелла поднял руку и, запрокинув лицо, восторженно посмотрел вверх, как будто его взгляд, пронзающий мраморный потолок над головой, увидел какую-то далекую сцену, которая, хотя и была невидима его спутникам, наполнила его сильнейшим восторгом. Вскоре он отвернулся со вздохом сожаления, как будто видение, на которое он смотрел, исчезло, и добавил отсутствующим тоном:

- Теперь, когда я покину вас, я буду чувствовать...

Он замолчал; в его глазах было отсутствующее выражение; и Леонард, который наблюдал за происходящим широко открытыми, удивленными глазами, мало что понимая из его речи, если вообще что-то понимая, воскликнул встревоженным тоном:

- Покинуть меня, покинуть нас! Что вы имеете в виду, отец мой? Вы, конечно, не думаете о том, чтобы покинуть людей, которых вы так любите, и снова стать странником?

Монелла покачал головой; казалось, придя в себя, он ответил совсем другим голосом:

- Ты неправильно понял, сын мой; я говорю о том, когда я буду призван - призван из этой земной жизни.

- Но это будет еще нескоро, очень нескоро, - настаивал Леонард, с уверенностью глядя на крепкое телосложение и вспоминая множество подвигов, совершенных этим человеком.

Монелла перевел взгляд на Темплмора.

- Ты помнишь, - спросил он, улыбаясь, - разговор, который у нас состоялся однажды в музее; когда я объяснил тебе, что никакое растение жизни или другая специфическая сила - на самом деле, никакая сила земли - не может удержать в своей клетке душу, которая чувствует, что ее задача решена, и которая, по этой причине, бьется о свои тюремные решетки?

- Помню, - ответил Темплмор приглушенным тоном, избегая вопросительного взгляда Леонарда.

- Ах! тогда ты меня понимаешь. А теперь, - это было сказано одновременно с жестом, требовавшим повиновения, - теперь давайте вернемся к тому, о чем мы говорили. Я сказал, что добрый Драноа желает, чтобы ты с Уламой поженились без промедления. Щадя чувства девушки и дав ей время, чтобы это не обрушилось на нее слишком внезапно, я назначил день через две недели. Не будет ни театрализованного представления, ни публичного праздника; только необходимая церемония, тихая и торжественная.

- Я бы предпочел, чтобы это было так, - пробормотал Леонард.

- Тогда договорились; она произойдет в великом Храме Белых жрецов, который был закрыт столько лет. Сейчас его очищают и ремонтируют. Все будет готово вовремя. Следующее, что я должен вам сказать, что Корион понес наказание и мертв.

- Корион мертв? - воскликнули двое других в один голос.

- Мертв, - торжественно повторил Монелла. - Похоже, в течение ночи после того, как мы ушли, в амфитеатре происходили ужасные сцены. Эти крупные рептилии - здесь их называют мирголамы - вылезли из своего пруда и напали на полумертвых несчастных, запутавшихся в дереве. Но ветви изо всех сил старались удержать своих жертв, и поэтому... ну, вы вполне можете себе представить, что произошло. Твари уносили несчастных по частям; вырывали их кусок за куском из цепких лап ветвей, пока ничего не осталось!

Он на мгновение умолк, и его слушатели вздрогнули.

- Таким образом, получилось, что жадное дерево, в конце концов, лишилось большинства намеченных жертв; на самом деле, всех, за исключением трех или четырех; хотя смерть остальных была не менее ужасной. Вчера, обнаружив, что в лапах монстра никого нет, я приказал убрать разделительную дверь. В одно мгновение Корион был схвачен и унесен. На этом рассказ об этой ужасной трагедии должен закончиться. У меня не хватает духу отдать дереву больше преступников, хотя среди заключенных есть люди, едва ли менее виновные, чем Корион. Но с ними разберется Санаима; он накажет их так, как ему покажется наилучшим; я также поручил людям вырыть шахту в одной из камер, чтобы проникнуть под дерево. Затем его можно будет взорвать с помощью пороха. И я намеревался попросить тебя проследить за этой работой вместо меня, - сказал он, поворачиваясь к Темплмору.

- Это я исполню с радостью. А... рептилии? - Темплмор сомневался, правильно ли запомнил их название.

- Убейте их, если сможете, пулями. А теперь перейдем к твоим собственным делам. Не думай, что я забыл о них; я знаю, ты встревожен и, оставаясь здесь, будешь все больше становиться беспокойным и несчастным. Как я уже говорил тебе раньше, когда ты уйдешь, то уйдешь не с пустыми руками. Напротив, ты унесешь с собой такие богатства, которые избавят тебя от необходимости трудиться до конца твоей жизни. Мне нет нужды говорить: "Поэтому не будь праздным человеком", ибо я знаю, что ты никогда им не будешь. Когда бы тебе ни вздумалось отправиться, кто-нибудь из моих людей сопроводит тебя через лес в Монелла Лодж, как мы его называли, и там будет ждать, пока ты отправишься в Даранато и приведешь обратно столько индейцев, сколько потребуется. Затем ты со своими индейцами проводишь моих людей обратно в пещеру; ибо, ты должен это помнить, они не привыкли к лесной жизни; и, если их оставить одних, они не смогут защитить себя от диких животных. Ты с этим согласен?

- Да, это все, о чем я могу просить или желать, - ответил Темплмор.

- Я хотел бы знать - то есть все присутствующие здесь захотят знать, - сказал Монелла, - что ты в целости и сохранности вернулся в Монелла Лодж. С помощью зеркала-гелиографа, которое ты найдешь упакованным в Монелла Лодж, ты сможешь отправить нам сообщение на этот счет; затем с помощью того, что привезли сюда с собой, мы сможем ответить и отправить: "Да поможет тебе Бог", чтобы ты мог отправиться в путь. Ты согласен?

- Конечно, - с чувством ответил Темплмор. - Но должен ли я смириться с мыслью, что никогда больше не увижу Леонарда или вас?

- Должен, - тихо, но твердо ответил Монелла. - Леонард, - или Ранельда, как я предпочитаю его называть, - попросил меня направлять его и наставлять; и мой первый и последний совет ему - держать своих людей при себе. Теперь давай рассмотрим этот вопрос с той точки зрения, какую ты сам назвал бы практичной. Термин Эльдорадо во внешнем мире стал синонимом своего рода земного рая, не так ли? Первоначально рассказы о нем содержали в своей основе реальные факты, относящиеся к этой знаменитой столице острова Маноа - королевскому городу моей некогда могущественной и обширной империи - рассказы о ее удивительном богатстве и достоинствах растения жизни; память о городе сохранялась на протяжении веков еще долго после того, как воды отступили и оставили его изолированным и неизвестным. Испанцы назвали его Эльдорадо, что с тех пор стало всего лишь другим выражением - как я уже сказал - для обозначения земного рая или вершины честолюбия каждого человека. Разве это не так? И, видя, что великое проклятие, так долго лежавшее на этой земле, снято, можешь ли ты сказать, что теперь она не заслуживает этого термина? Разве мы здесь не являемся настоящим земным раем - реальной реализацией того, что вы, люди во внешнем мире, понимаете, когда используете выражение Эльдорадо?

- Я в это верю.

- Таково положение дел сейчас - или будет впредь, когда те, кто испытал такие горести, переживут их, - сказал Монелла с ударением. - Но вот что я хотел бы тебе сказать: ты, возможно, видел пограничные поселения, или лагерях шахтеров, или золотые прииски - по крайней мере, я их видел - или ты слышали о них. Тогда ты достаточно хорошо понимаешь, что единственными людьми, которые захотели бы отважиться преодолеть трудности путешествия сюда, были бы те, кого влечет жажда золота. Предположим, все было бы наоборот, и ты был бы на месте Леонарда, и у тебя была бы здесь твоя жена, - как будет у него, - твои друзья, твои родные, - всё, что дороже всего на свете, с достаточным богатством, - согласился бы ты позволить ему или кому-либо другому привести людей сюда, и превратить это Эльдорадо в лагерь золотоискателей, в лагерь золотодобытчиков, со всеми их отвратительными пороками, азартными играми и пьянством, дебоширством, стрельбой и убийствами?

- Нет! - задумчиво произнес Темплмор. - Тут вы правы. И все же... конечно, между этим и полным запретом на общение... запретом мне даже приходить навестить моего друга...

Монелла улыбнулся и серьезно покачал головой.

- Ты считаешь, что между двумя крайностями должен быть какой-то возможный средний путь, - возразил он. - К сожалению - или к счастью - такового нет. Тебе не нужно будет приходить сюда в поисках богатства. Вряд ли ты отправился бы в экспедицию в одиночку. Те, кто будут сопровождать тебя, поступят так из корыстных побуждений. Тогда, опять же, в твоей жизни появятся другие люди; у тебя будет жена, дети. Ты же не собираешься тащить их сюда через непроходимые пустоши, чтобы поприветствовать друзей, которых они никогда не знали так, как ты? Опять же, им бы не понравилось, если бы ты, богатый человек, способный делать все, что тебе заблагорассудится, надолго покинул их, отправившись сюда один! И, наконец, это непрактично или неосуществимо по другой причине. Тебе придется немало повозиться, чтобы найти путь сюда. Ты знаешь, что в этих регионах растительность распространяется быстро, если только - как в каньоне, по которому мы поднялись, или на поляне сразу за пещерой, через которую мы вошли, или в саванне - нет особых причин, сдерживающих ее распространение. Если бы ты вернулся через год, ты бы не только нашел дорогу, которую мы проложили, непроходимой - ты даже не смог бы проследить ее. Распространение подлеска, падение больших деревьев и веток, обрушение камней с высоты, наводнения - все эти и другие силы природы в этом диком регионе в течение нескольких месяцев объединятся, чтобы перекрыть или полностью уничтожить путь, который мы проложили с таким трудом. Разве это не так?

- Боюсь, вы правы, хотя мне это и в голову не приходило, - неохотно признал Темплмор.

- Опять же, с тем богатством, которое ты возьмешь с собой, тебе не захочется оставаться в Джорджтауне. Ты захочешь путешествовать со своей женой; в любом случае пройдут годы, прежде чем ты, вероятно, подумаешь о том, чтобы предпринять еще одно путешествие.

- Однако, если ты когда-нибудь это сделаешь, старина Джек, - импульсивно вмешался Леонард, - если когда-нибудь возникнут обстоятельства, которые заставят тебя захотеть связаться со мной, ты всегда можешь сделать это с помощью гелиографа, ну, ты знаешь, или, возможно, воздушного шара, если я все еще буду жив.

Но, хотя Леонард говорил веселым тоном, было легко заметить, что и он, и его друг глубоко переживали расставание, которое слишком явно предстояло им. Тем не менее, после аргументации Монеллы они не видели альтернативы.

- Мне так жаль, как только возможно, - добродушно закончил Монелла, - но твои обязанности требуют, чтобы ты покинул нас, в то время как Леонарда призывают остаться. А теперь я должен оставить вас, потому что многие ждут встречи со мной. Однако сначала, - обратился он к Леонарду, - я отведу тебя к принцессе.

Леонард последовал за ним из одного помещения в другое, где Монелла оставил его; вскоре вошла Улама, выглядевшая сияющей, милой, невероятно красивой - так показалось Леонарду.

При виде его она бросилась к нему с радостным криком; уткнувшись лицом ему в плечо, она попеременно рыдала и смеялась.

- О, мой дорогой! мой дорогой! - нежно прошептала она. - Если бы ты только знал, как я рада тебя видеть! У меня были такие сны - сны о тебе - сны, которые так пугали меня! Но это были всего лишь сны, не так ли?

Она встревоженно подняла голову, устремила свои чудесные глаза на его лицо и внимательно изучила его. Затем вздохнула в знак облегчения и снова уткнулась лицом ему в плечо.

- Да! - тихо сказала она. - В конце концов, это был всего лишь сон! Потому что ты хорошо выглядишь, и глаза у тебя ясные и счастливые; а в моем сне ты выглядел ужасно! Твое бедное лицо выглядело таким исхудавшим, а твои глаза такими ввалившимися, и вокруг них были темные круги, и о! их ужасный, полный отчаяния взгляд! Но это был всего лишь сон, иначе ты не смог бы так скоро снова хорошо выглядеть, - как сейчас. Да, это был всего лишь сон, мой дорогой! Но, о! ужасный сон. Я думала, там было большое дерево, похожее на то, которое, по твоим словам, ты однажды видел; и это было дерево, которое питалось людьми, а ты лежал связанный, и тебя собирались отдать этому ужасному дереву! О, Леонард, любовь моя, подумай, каким был для меня этот сон! Подумай на мгновение, что я чувствовала! И были еще другие - ужасные, омерзительные вещи! - Она вздрогнула и некоторое время тихо плакала.

- Да, моя дорогая, - успокаивающе ответил Леонард. - Но, как ты сама сказала, это был всего лишь сон!

- Да! И теперь он кажется далеким, потому что вслед за ним пришли другие сны, счастливые и восхитительные, так что плохой сон отступал все дальше. Как раз в тот момент, когда я, казалось, была на грани смерти от ужаса, прохладная рука нежно коснулась моего лба и принесла мне покой. Казалось, это остудило лихорадку, из-за которой мой мозг вот-вот готов был взорваться; и голос сказал - о, так ласково: "Будь спокойна, дочь моя, я несу тебе мир и избавляю от твоей печали". Затем я открыла глаза и увидела странную фигуру, склонившуюся надо мной. Она была одета в доспехи воина, точно такие же, как те, что стоят в нашем музее и которые называется "Доспехи Мелленды". Шлем, меч - все то же самое. Тогда я почувствовала себя в безопасности и была счастлива, ибо думала, что великий Мелленда пришел, чтобы избавить меня от моей беды. Но - и это кажется таким странным - когда я посмотрела ему в лицо, как ты думаешь, кем он оказался? Ах! ты бы никогда не догадался! Это было лицо Монеллы - твоего друга Монеллы! Разве мой сон не был странным?

- Он, действительно, странный, моя дорогая, - нежно сказал Леонард.

- С этого момента, - продолжала Улама, - все изменилось, все стало прекрасным. Мне показалось, что ты пришел ко мне и увел меня с этой ужасной сцены. Куда мы пошли, я не знаю; но, держась за руки, мы брели все дальше, пока ты не привел меня домой. Потом все снова запуталось, - я едва могу вспомнить, - но я почти уверена, что Мелленда, казалось, снова пришел ко мне. И - да - я помню, он повторил: "Отдохни, дитя мое; я несу тебе покой и умиротворение". Затем он оставил меня, и мы отправились дальше, - ты и я, мой Леонард, - через самые прекрасные, самые чарующие сцены; среди мест, людей, незнакомых мне, но все же восхитительных; и, о, все это казалось таким милым, таким умиротворяющим после ужаса того первого кошмарного сна! Наконец я проснулась, и мне сказали, что я проспала целых две ночи и почти два дня! Разве тебя не удивляло, что ты не видел меня все это время? Расскажи мне, как ты проводил время без меня?

Нежная, любящая девушка продолжала говорить с детской невинностью, а Леонард уклонялся от ее расспросов, не желая омрачать ее счастье, говоря ей правду.

Только через несколько дней, да и то постепенно и тщательно подобранными словами, он раскрыл ей правду о ее снах.

XXXIII. ПОСЛЕДНЕЕ ИЗ ВЕЛИКИХ ДЬЯВОЛЬСКИХ ДЕРЕВЬЕВ

Темплмор не находил руководство уничтожением великого дьявольского дерева очень приятным или увлекательным. Воспоминания об амфитеатре наполняли его отвращением как к самому месту, так и к росшему на нем растительному монстру, и он никогда не приближался к ним без особой нужды; несмотря на это, он добросовестно выполнял поручение теперь, когда взялся за него. Но в этом не было ни волнения, ни интереса, чтобы занять его мысли и помешать им сосредоточиться на его желании вернуться к тем, кто был ему дорог. Теперь, когда в стране все мирно уладилось и его особенно ничто не удерживало, он чувствовал, что у него нет оснований и дальше неоправданно затягивать возвращение к своим друзьям. Он также сравнительно мало виделся с Леонардом, который постоянно участвовал вместе с Монеллой и другими в советах и консультациях, естественно, мало интересовавших Темплмора; хотя, без сомнения, они были бы рады его присутствию и помощи в обсуждениях, если бы он решил ее предложить.

Как следствие, он много бродил в одиночестве и стал часто посещать то место, откуда они с Леонардом подавали свои сигналы и откуда он мог в бинокль различать Монелла Лодж и прилегающую открытую местность. Здесь он просиживал часами, задумчиво глядя на обширную панораму, раскинувшуюся под ним, и угрюмо высматривал малейшие признаки жизни вдалеке. Иногда Неа, пума, предлагала себя в качестве компаньонки в его прогулках; в такие моменты, когда он отправлялся в амфитеатр, то всегда был озабочен тем, чтобы держать ее подальше от рокового дерева, чтобы ее не постигла та же участь, что и ее несчастного супруга.

Было условлено, что он подождет до свадьбы Леонарда, раз уж она была так близка. Но он твердо решил не откладывать свой отъезд более чем на два дня и теперь ожидал этого события с чем-то похожим на нетерпение. В то же время он знал, что возвращение в Джорджтаун будет каким угодно, только не легким и приятным. Это был трудный, непосильный, утомительный и достаточно опасный путь наверх, когда его сопровождал Леонард с его неиссякаемым мальчишеским энтузиазмом. На что это будет похоже, спрашивал он себя, снова проделать весь этот утомительный путь в одиночестве, поскольку он был бы одинок в том смысле, что был бы единственным белым человеком среди множества индейцев. С другой стороны, он должен вернуться, невзирая на все неприятности и опасность. Монелла, это правда, обещал ему богатство - и, без сомнения, сдержит свое обещание в виде подборки драгоценных камней. В стране их было много, и они были сравнительно дешевы, так что Темплмор без колебаний принял бы такой подарок. И когда он доберется до Джорджтауна, они будут означать богатство. Но было многое, очень многое другое, что он хотел бы унести с собой; вещи гораздо меньшей ценности, но представляющие больший научный интерес. Их было больше, чем можно перечислить в нескольких строках; сосуды из золота и серебра; некоторые из замечательных старинных украшений, образцы доспехов, мечей и т.д.; ткани; бесконечное количество любопытных ботанических и зоологических образцов для ученых - и это только начало длинного списка вещей, которые он держал в голове и которые хотел бы взять с собой. Но он хорошо понимал, что это невозможно; трудности транспортировки были непреодолимы. В стране, где было трудно найти носильщиков даже для самого необходимого продовольствия, очевидно, было бесполезно мечтать о том, чтобы захватить с собой коллекцию.

Он испытывал естественное разочарование. Исследователю трудно сталкиваться с опасностями, лишениями, дискомфортом; отделять себя от цивилизации и от тех, кого он любит, и рисковать болезнью, лихорадкой, ранами и смертью, а затем, добившись успеха, смириться с возвращением без тех трофеев, которые он с удовольствием продемонстрировал бы изумленному и удивленному миру. Но, возможно, как раз в тот момент, когда он убедил себя, болезненно возвращаясь к одним и тем же мыслям, что у него есть веская причина для недовольства, - его добродушие заявило о себе и напомнило ему о другой стороне картины. Разве это было пустяком - унести с собой богатство, достаточное для того, чтобы обеспечить будущее своей матери; жениться на девушке своего сердца и стать человеком со средствами и достатком? И если его участие в экспедиции закончится таким результатом, имелись ли у него какие-либо основания для недовольства? Разве он не был в долгу перед теми, кто, несмотря на его собственный скептицизм, побудил его принять участие в их предприятии? При этой мысли Темплмора охватывал прилив благодарности; после чего он снова терзал себя дурными размышлениями относительно того, не виновен ли в неблагодарности, испытывая нетерпеливое желание уйти - навсегда - от друзей, которые привели его к удаче.

Таким образом, Джек Темплмор не чувствовал себя счастливым в дни, предшествовавшие женитьбе Леонарда. И, конечно, он был влюблен и тосковал по дому; так что, возможно, не стоит сильно удивляться тому, что он был беспокойным, чувствовал себя не в своей тарелке, и его настроение постоянно менялось.

И все же, будь он в другом настроении, его пребывание в этом месте сейчас могло бы быть очень приятным и чрезвычайно интересным. Он был волен идти, куда ему заблагорассудится, и делать все, что ему заблагорассудится. Люди были не только дружелюбны, желали и стремились угодить, но гордились общением с ним, стоило ему только заговорить с кем-либо. История о спасении Леонарда и принцессы облетела весь город, ее пересказывали снова и снова, и роль, которую сыграл в ней Темплмор, была хорошо известна. С другой стороны, также стало известно, кем на самом деле был Леонард; и люди чувствовали, - то, что Темплмор сделал для своего друга, было сделано и для них, поскольку это спасло им жизнь человека, который принадлежал к их собственной нации и которого они теперь высоко ценили. Таким образом, Темплмор считался героем, уступающим только Монелле (или Мелленде). Люди были вполне готовы приписать ему качества, которыми он не обладал, ибо разве он не был близким и доверенным другом их великого героя? Если Мелленда выбрал этого человека из всех людей внешнего мира, - ибо к тому времени они уже знали, что за пределами их гор существует огромный мир, населенный белыми расами, - разве не должна была быть на то какая-то очень веская причина? Разве он не должен быть великим человеком, героем, раз великий Мелленда выбрал его своим другом и компаньоном для возвращения в Маноа?

Так рассуждали простодушные люди; и поскольку было также известно, что он уходит от них навсегда - возвращается во внешний мир, который был его домом, - это создавало вокруг него своего рода тайну. Разве он не должен быть каким-то великим человеком в том мире, который не смог отпустить его даже для того, чтобы он остался и наслаждался дружбой и благосклонностью их собственного великого короля-героя?

Поэтому они смотрели на него с интересом и любознательностью, почти граничащими с благоговением. Матери выводили своих детей посмотреть на него, когда он проходил мимо, и просили их запомнить на всю оставшуюся жизнь, что они когда-то видели чудесного незнакомца, большого друга их собственного великого героя.

Тем временем Улама ревностно посвятила себя тому, чтобы присоединиться к Леонарду в работе, цель которой он поставил перед собой. Ей мягко и тактично рассказали историю всего, что произошло; теперь она знала, что ее дурной сон был слишком правдивым. Это знание на некоторое время бросило тень на ее прекрасное лицо, под его влиянием она, казалось, утратила часть своей детской веселости и стала более уравновешенной. Но это также задействовало всю женскую нежность и сочувствие, присущие ее натуре. Когда она услышала о несчастных женщинах и детях, нуждающихся в заботе и утешении, то страстно захотела помочь Леонарду и Санаиме; с тех пор она посвящала этому все время, которое могла освободить от ухода за своим больным отцом.

Среди тех, кто постоянно находился при принцессе, теперь можно было увидеть Фернину. Ее привел во дворец Санаима, узнавший, что ее мужа больше нет в живых. Встреча между ней и Леонардом была трогательной; он представил ее Уламе и поблагодарил бедную женщину за ее доброту. Улама теперь знала подробности того ужасного времени, которое они провели вместе в камерах в пределах досягаемости великого дерева, и приняла ее с сердцем, полным сострадания. Благодарность Фернины за радушный прием была такова, что значительно облегчила ее печаль. О двух ее детях тоже хорошо заботились, и постепенно прежнее выражение тупого страдания на ее лице сменилось более мягким, обещавшим в какой-то мере вернуть ей былую красоту. Было понятно, что Фернина в будущем займет место Зонеллы, поскольку было объявлено, что последняя вскоре выйдет замуж за Эргалона.

Однажды Темплмор сообщил Монелле, что минирование завершено, - бочонок с порохом установлен на место и заложен запал.

- А рептилии? - спросил Монелла.

- Я оставил их в покое - и не без причины. Мне кажется, они склонны атаковать дерево; на самом деле, они это сделают. Они проголодались, и им больше не на что нападать; будучи надежно запертыми, они начнут питаться единственным, что находится в пределах их досягаемости. В конце концов, "плоть" - если можно так выразиться - плотоядного дерева вполне может стать приемлемой пищей для этих уродливых рептилий, когда они проголодаются. Если, когда мы взорвем его, они захотят сожрать его, это может избавить нас от некоторых неприятностей.

Затем был назначен день для подрыва шахты, и большая толпа горожан собралась, чтобы увидеть уничтожение своего врага; но многие, чьи воспоминания об этом месте были печальными, остались в стороне.

Когда произошел взрыв, в воздух с оглушительным ревом взметнулся длинный язык пламени; огромное дерево, казалось, поднялось всем стволом, покачнулось, а затем с могучим грохотом рухнуло во весь рост на землю, обнажив дыру в стволе, из которой хлынул густой, зловонный поток темной вязкой жидкости. От нее исходил такой отвратительный запах, что никто не мог оставаться поблизости; поэтому толпа быстро разошлась, громко выражая удивление и восхищение всем, что они увидели. Но Темплмор оставался там достаточно долго, чтобы издали увидеть, как мерзкие рептилии приблизились к дереву и жадно пьют жидкость, вытекающую из раны на стволе. Посетив это место на следующий день, он обнаружил, что те проделали дыру еще глубже и деловито разрывают ствол на куски, а ветви теперь подавали лишь слабые признаки жизни. В конце концов, они оправдали его ожидания и съели все до последнего кусочка. Так закончилось существование ужасного, наводящего ужас дьявольского дерева!

* * *

Вскоре после того, как завершил уничтожение ненавистного дерева, Темплмор сделал открытие, наполнившее его глубоким беспокойством. Он бродил среди высот в одном конце каньона, - непосредственно над входом в пещеру, - когда оказался среди огромных глыб, добытых в карьере (как однажды упомянул Монелла) с намерением сбросить их вниз, чтобы перекрыть его. Осматривая каменоломню, из которой они были взяты, он с тревогой заметил, что некоторые части нависающей скалы, казалось, вот-вот обвалятся. Что-то вроде частичного оползня уже произошло, появились свежие на вид трещины, которые вскоре угрожали ослабить нависающие массы и позволить им свободно упасть в каньон внизу. Он поговорил об этом с Монеллой; тот сразу же отправился с ним на место, и подтвердил его мнение. Это заставило Темплмора всерьез заняться приготовлениями к отъезду; ибо он опасался, что, если камни действительно упадут, вход в пещеру может оказаться заваленным, и потребуется долгая и кропотливая работа, чтобы расчистить его.

Поскольку до женитьбы Леонарда оставалось всего день или два, это было все, что он мог сделать. Но Монелла послал людей вниз по каньону во главе с Эргалоном - поскольку последний теперь знал дорогу - чтобы они заранее перенесли и положили в пещере кое-что из вещей, которые Темплмор хотел взять с собой. Они вернулись накануне свадьбы, и Эргалон заявил, все, что они отнесли, было должным образом разложено и готово для Темплмора, когда тот спустится вниз.

В тот вечер королю Драноа стало намного лучше, и он настоял на том, чтобы присутствовать на вечерней трапезе. По его словам, он даже надеялся, что сможет присутствовать на свадьбе. Радости Уламы по этому поводу и сладкого восторга, озарившего ее лицо, было достаточно, чтобы вселить счастье в окружающих ее людей. Она также посмотрела на Темплмора, улыбнулась и загадочно кивнула, что возбудило его любопытство; позже последовало объяснение.

В самом конце трапезы таинственного вида блюдо или поднос, содержимое которого было скрыто золотой крышкой, торжественно внесли и поставили перед королем. Улама застенчиво взглянула на Темплмора и хлопнула в ладоши. Король приподнял крышку и выставил на всеобщее обозрение - не какое-то новое блюдо, как ожидал Темплмор, - а красиво вышитый пояс и несколько кошельков изысканной работы; все они сверкали и переливались маленькими бриллиантами и другими камнями, вплетенными в шелковую сетку в виде узоров. И когда Темплмор вопросительно посмотрел на Леонарда, молодой человек только улыбнулся и загадочно кивнул, как и остальные.

Тогда король Драноа обратился к Темплмору следующим образом:

- Друг мой, полагаю, ты уже слышал, что мы не намерены позволить тебе уйти отсюда, не попросив тебя принять какое-нибудь маленькое свидетельство нашей признательности за то, что ты сделал для нас. Я говорю, что мы, ибо все здесь - да и вообще все на этой земле - в неоплатном долгу перед тобой. Без твоей мужественной помощи и бескорыстной преданности моя дорогая дочь не была бы сейчас здесь такой счастливой и жизнерадостной, как сегодня вечером, а моего будущего родственника и зятя, боюсь, постигла бы ужасная участь. Поэтому мы все присоединились к этим подаркам, которые просим тебя принять. Принцесса вышила этот пояс, и внутри него спрятаны некоторые из ее собственных драгоценностей, которые ты часто видел на ней. Леди Зонелла и другие ее служанки вышили эти кошельки, - они для твоих друзей, - и мы все внесли свой вклад в их содержимое. Я ничего не знаю о твоем внешнем мире, но понимаю, - то, что находится в этих кошельках, будет иметь гораздо большую ценность для тебя и тех, кто тебе дорог, чем для нас здесь. Я искренне надеюсь, что это будет так; иначе я бы не решился предложить их тебе, поскольку это всего лишь жалкая плата за то, что ты сделал для нас. Однако, если они смогут доставить тебе в будущем какое-либо избавление от тяжелого труда, неприятностей, тревог, тогда, и только с этой точки зрения, они достойны подношения. Возьми их, друг мой, и с ними благословение Великого Духа и пусть оно сопровождает тебя на протяжении всей твоей жизни.

Затем Улама взяла пояс и высыпала его содержимое на поднос - великолепную, сверкающую груду превосходных драгоценных камней. Затем она по очереди опустошила каждый кошелек, составив другие сверкающие кучки, но поменьше. К каждому кошельку был прикреплен маленький ярлычок с названием; и Темплмор с удивлением наблюдал, как Леонард раскрывает каждый и зачитывает имена. Там было три больших кошелька: один для его матери, один для Мод и один для Стеллы. Те, что поменьше, для мистера Роберта Кингсфорда, доктора Лориена и его сына; и два, еще меньше, для Каренны и Матавы. Никто не был забыт.

Темплмор переводил взгляд с одного на другого, и сердце его переполняли эмоции. Даже больше, чем ошеломляющая ценность драгоценностей, он чувствовал любящую доброту, которая позаботилась о тех, кто был ему дорог.

- Но... доктор Лориен и Гарри... и... остальные... - сказал он, колеблясь. - Я не понимаю...

- Добрый доктор, - объяснил Монелла, - будет очень разочарован тем, что не сможет прийти к нам и доставить миру некоторые из ботанических редкостей, которые у нас здесь есть и которые, по его мнению, были бы большими сокровищами. Это для того, чтобы утешить его. Что касается других ваших друзей - это самое малое, что мы можем сделать, чтобы выразить наше сожаление по поводу горя и беспокойства, которые они испытали за вас, - из-за нас. Вот и все.

Несколько минут Темплмор молчал.

- Это слишком много, намного больше, чем нужно! - наконец выдавил он из себя. - Я не знаю, что сказать...

- Тогда ничего не говори, дорогой друг, - вмешалась Улама с веселым смехом. - А теперь позвольте мне положить все обратно и показать вам, как все они хорошо помещаются в пояс. Видишь ли, пока ты трудился для нас у этого ужасного старого дерева, мы не забывали о тебе. Всегда храни пояс ради меня и думай о нас всех с любовью в будущем, как мы всегда будем думать о тебе. А теперь я хочу, чтобы ты проводил меня на террасу.

XXXIV. БРАК И РАССТАВАНИЕ

В древнем храме Белых жрецов Леонард и Улама были торжественно объявлены мужем и женой по обычаю страны. Король Драноа смог присутствовать на церемонии, и можно сказать, почти все население участвовало в ней, поскольку они толпами стекались к огромному зданию, где в прошлые века вступали в брак все их короли; хотя сравнительно немногие из населения смогли найти место внутри Храма. Остальные заполнили все окружающие открытые пространства и терпеливо ждали, чтобы поприветствовать невесту и жениха на их обратном пути во дворец.

Темплмор занимал почетное место и наблюдал за происходящим с необычайным интересом. Санаима с толпой священников в белых одеждах; Монелла с его властной фигурой, выделяющейся благородной осанкой; прекрасная Улама, залитая румянцем; ее красивый жених; добрый, исполненный достоинства Драноа, выглядящий слабым и бледным, но в то же время довольным; блестящая толпа зрителей, офицеры в сверкающих доспехах и придворные в великолепных платьях - все это вместе составляло благородное зрелище. Здание, интерьер которого Темплмор увидел впервые, было великолепным сооружением и помогало придать величия впечатляющему зрелищу.

По завершении церемонии процессия, возвращавшаяся во дворец, была встречена восторженными возгласами, которые, казалось, были достаточно громкими, чтобы сотрясать высокие здания, мимо которых она медленно проходила.

Вечером был всеобщий пир и ликование. Это продолжалось до тех пор, пока не наступила глубокая ночь; и только утром город снова погрузился в покой.

На следующий день Темплмор был занят завершением своих приготовлений и обходом, чтобы попрощаться с теми, кого он знал. Но ближе к вечеру он был удивлен, увидев перед дворцом большую толпу; и еще больше удивился, узнав, что люди собрались в его честь. Добросердечным горожанам, по-видимому, не понравилась мысль о том, что он уйдет, не выказав публично того уважения, с которым они к нему относились; поэтому, несколько против воли, его вызвали на террасу, выходившую на место, где собрались люди. Монелла, Улама, Леонард и все придворные и домочадцы короля вышли вместе с ним; первые двое взяли его за руки и отвели туда, где все могли его видеть. Затем поднялся громкий крик, и его приветствовали снова и снова, пока странные чувства, вызванные неожиданной теплотой оказанного ему приема, не заставили его поочередно краснеть и бледнеть.

- Они пришли посмотреть на тебя и сказать несколько слов на прощание, прежде чем ты покинешь нас, - объяснил Монелла. - Не мог бы ты сказать им несколько слов?

Темплмор не привык ораторствовать и охотно отказался бы, но понял, что это разочарует его друзей. Поэтому он обратился к собравшимся людям с короткой речью, заверив их в том, что высоко ценит их дружеские чувства.

- Неожиданную теплоту и доброту, которые вы проявили, придя сюда сегодня, - сказал он, - я всегда буду с благодарностью вспоминать. Если в компании друзей, которые привели меня сюда, я сделал что-то, что, как вам кажется, заслуживает похвалы, то прошу вас взамен сохранить для меня нежный уголок в ваших воспоминаниях, когда я покину вас. Если, когда я уйду, вы будете думать обо мне так же хорошо, как я буду думать о вас, тогда я действительно буду вознагражден.

Затем Монелла обратился к ним своим звучным голосом.

- Дети мои, я очень рад, что вы собрались здесь сегодня таким образом и по собственной воле, чтобы показать моему другу, что вы не забываете о его роли в событиях последних нескольких месяцев. Я рад и горд тем, что он получит, прежде чем покинет нас, это доказательство того, что мой народ не неблагодарен по отношению к тому, кто так много сделал для них. Великая работа была проделана в этой стране с тех пор, как мы трое, незнакомые вам всем, прибыли сюда несколько месяцев назад. Наконец, ее быстрое завершение было в немалой степени обусловлено вашим быстрым откликом на мой зов в то время, когда был драгоценен каждый час - даже каждое мгновение. Покидая вас в давно минувшие времена, я уплывал с флотами и армиями; вернувшись, я был простым странником. И все же вы с радостью откликнулись на мой зов, и никто не подверг сомнению мою власть. Это помогло мне добиться успеха; и все же, возможно, мы не смогли бы спасти возлюбленного вашей принцессы, если бы наш друг не сдерживал подлых последователей Кориона, пока мы не смогли прийти ему на помощь. Если ужасное дьявольское дерево сегодня больше не существует, и все зло и жестокость, которые оно порождало, уничтожены навсегда, если теперь ваши умы обрели покой, а ваши дочери и другие ваши близкие в безопасности - вы во многом обязаны этим мужеству нашего друга и его преданности; и я рад видеть, что вы не забыли этого!

- Теперь мой друг будет знать, что он уносит с собой любовь и добрые пожелания от всех нас. Мы желаем ему всяческого счастья в его будущей жизни; наше единственное сожаление заключается в том, что он не может остаться и провести жизнь с нами.

При этих словах раздались крики, аплодисменты и другие знаки согласия.

- А теперь, дети мои, - продолжал оратор, - я должен сказать вам кое-что еще. Древний Храм Великого Духа снова открыт; не пренебрегайте возносить там свою благодарность за благословение, которым были удостоены вы. Прислушайтесь к учению достойного Санаимы. Примите в свои сердца заповеди, которые он разъяснит вам. Тогда доброе дело, которое я начал, будет продолжено и завершено после того, как я покину вас.

Послышался громкий ропот удивления и возражений.

- Нет, пусть то, что я сказал, не вызовет у вас печали, дети мои. Вспомните мою долгую жизнь и утомительные скитания по земле; они были наказанием для меня, точно так же, как события за это же время были наказанием для вас. Вы же не захотите удерживать меня здесь, когда я скажу вам, что моя задача выполнена, и моя усталая душа ищет покоя - покоя, который нельзя найти не на земле, но только в великих владениях за пределами небес. Я не могу задерживаться здесь, когда проблема, для решения которой меня послали, разрешена. Я освободил вас от проклятия, угнетавшего вас; я привел вам того, кто будет править вами, кто сочетает в себе кровь как ваших древних Белых жрецов, так и наших королей; в Санаиме же у вас есть мудрый советник и проводник. Так что не пытайтесь остановить меня; когда Великий Дух призовет, не плачьте и не ропщите, ибо тогда настанет час моего освобождения. Тогда я, наконец, соединюсь с моей горячо любимой королевой, моей Эльмонтой и моими детьми, которые ушли раньше!

Когда Монелла закончил, он поднял руки и лицо к небу и стоял, устремив взгляд ввысь, как человек вдохновенный. Его лицо, казалось, преобразилось и озарилось волнующей радостью; и, как и во время его беседы во дворце с Темплмором и Леонардом несколькими днями ранее, он, казалось, увидел нечто невидимое окружающим, но зрелище чего наполнило его величайшим удовлетворением. Затем он опустил руки, огляделся вокруг, как будто только что пробудился ото сна, и, опустив голову, молча пошел прочь.

Улама схватил Темплмора за руку.

- О, ты думаешь, это может быть правдой - то, что он говорит? - воскликнула она встревоженным тоном, почти всхлипывая. - Не может быть, чтобы мы вот-вот потеряли его? Ты ведь так не думаешь?

- Нет, я не вижу причин опасаться этого, - таков был ответ Темплмора. - Наш друг кажется таким крепким и сильным, как только может пожелать быть мужчина.

- Да! Так думаю и я, и все же - в последнее время он несколько раз говорил в такой странной манере. Его слова наполняют меня дурным предчувствием.

Она посмотрела на Темплмора с такой печалью в своих нежных глазах, что он с трудом нашел слова, чтобы утешить ее. И как раз в этот момент он был вынужден покинуть ее, чтобы ответить на приветствия людей, которые теперь расходились и возвращались в свои дома.

На следующее утро, вскоре после восхода солнца, Темплмор стоял на вершине холма, недалеко от входа в каньон, - места, откуда он впервые увидел Золотой город, - в последний раз окидывая взглядом прекрасную картину, раскинувшуюся внизу, и произнося последние слова прощания со своими друзьями. Люди снова собрались, чтобы воздать ему почести, и теперь они толпились на склонах со всех сторон.

Некоторые из небольшой группы, кто должен был сопровождать его в Монелла Лодж, уже тронулись в путь и направлялись вниз по каньону, а Эргалон, под чьим началом они находились, стоял в ожидании Джека Темплмора. Последний был окружен небольшой группой, главными из которых были Леонард, Улама и Зонелла, которые, казалось, никак не могли решиться отпустить его. Монелла, скрестив руки на груди, стоял в стороне, серьезно глядя сначала на группу, а затем мечтательным взглядом на пейзаж; его благородная фигура, четко очерченная на фоне темной листвы, была центром полукруга офицеров и придворных, почтительно стоявших на небольшом расстоянии от него. Темплмор был одет в ту же одежду, в какой был по прибытии; под ней он застегнул драгоценный пояс с драгоценными камнями; его винтовка была перекинута через плечо.

Среди собравшихся можно было увидеть Коленну и его сына Аблу, а также других людей, которые стали одними из первых друзей Темплмора; и все они своим поведением выказывали неподдельную скорбь при расставании. В качестве последнего и особого подарка - еще одного знака памяти о друге своего детства - Леонард в то утро вручил Темплмору дарственную Мод Кингсфорд на все свое имущество во внешнем мире.

- Этот подарок ничего не стоит, поскольку мне от него больше нет никакой пользы, - заметил он со спокойной улыбкой. - Но, поскольку я должен передать его кому-нибудь, пусть это будет приданым для Мод в дополнение к кошельку, который посылают другие.

Было бы трудно сказать, сколько было последних рукопожатий или сколько раз Улама с затуманенными слезами глазами умоляла подождать еще минутку - всего минутку; Зонелла с печалью во взгляде, казалось, безмолвно поддерживала призыв. Но, наконец, прощание состоялось, и под громкие возгласы одобрения, размахивание руками и шарфами и другие знаки доброй воли Темплмор повернулся и вместе с Эргалоном исчез в чаще.

Они почти не разговаривали, пока спускались по неровной тропинке, и даже когда остановились отдохнуть в тени пещеры на полпути, ни один из них, казалось, не был расположен к разговорам. Почти в молчании они перекусили тем, чем предусмотрительно снабдили их друзья, и выпили прохладной воды на каменистой отмели ручья.

Внезапно, пока они сидели в пещере, ожидая, когда солнце сместится настолько, чтобы тропинка оказалась в тени, до их изумленных ушей донесся тяжелый гулкий взрыв, похожий на пушечный выстрел; они вскочили и замерли, тревожно прислушиваясь.

- Что бы это могло быть? - воскликнул Темплмор.

Эргалон с серьезным видом покачал головой.

- Думаю, падающий камень, - ответил он. - Если так, то это должно быть дальше по каньону.

- Поспешим, - взволнованно произнес Темплмор, и перед его глазами возникло видение заблокированного входа в пещеру. - Это - то, чего я боялся.

Несмотря на солнце, он быстрым шагом двинулся вниз по тропинке; Эргалон следовал за ним и старался, насколько мог, не отставать от стремительных движений друга. В течение оставшейся части спуска они услышали еще два или три подобных звука, и каждый раз Темплмор ускорял шаг.

Когда они достигли подножия, то наткнулись на небольшой отряд, шедший впереди них; солдаты стояли в сомнении и тревоге, глядя вдоль долины, которая уже была частично завалена упавшими камнями, в то время как другие продолжали падать через определенные промежутки времени, обрушиваясь на уже упавшие и поднимая облака пыли. Вместе с группой, наблюдавшей за происходящим с легким удивлением, стояла пума Неа.

- Хвала звездам, - с облегчением воскликнул Эргалон, - все это на другом конце.

- Что ты имеешь в виду? - удивленно спросил Темплмор.

- Камни упали не рядом с вашей пещерой, - был ответ. - Там все чисто, - и он указал на скрытую пещеру.

Затем последовали объяснения, и, к ужасу Темплмора, оказалось, что Эргалон ошибся в своих инструкциях и разложил вещи не по тем местам. На самом деле его нельзя было винить в случившемся, поскольку он знал только об одной пещере - той, в которую сопровождал Темплмора, когда они спускались за запасным оружием. Он ничего не знал ни о какой другой пещере, а Темплмор не помнил этой.

Ситуация была тяжелой и разочаровывающей, и Темплмор оказался перед серьезной дилеммой. Было ясно, что если он задержится, то вскоре путь ему будет полностью прегражден. Если он пойдет дальше и рискнет быть раздавленным падающими камнями, то должен идти один; оставить позади все, что он намеревался взять с собой, сохранить то, что у него было при себе, и решиться встретиться лицом к лицу с опасностями мрачного леса в одиночку! Даже сейчас было почти безумием рисковать смертью или серьезными травмами, направляясь к пещере.

Темплмор колебался, в то время как все новые валуны обрушивались вниз. Затем подумал о том, что это значило для него, если бы он оказался заперт в горах на неопределенный срок. Он внимательно посмотрел вверх и увидел достаточно, чтобы осознать тот факт, что склоны каньона крошились и проваливались внутрь; камней было столько, что очистка дороги займет годы. Поняв это, с кратким словом прощания он бросился прочь, и, несмотря на испуганные попытки остановить его и мольбы, которые выкрикивали ему вслед, быстро побежал по долине ко входу в пещеру. За ним бросилась верная пума; у него не было времени отослать ее обратно, и они вдвоем быстро пошли дальше, уворачиваясь от огромных масс, которые теперь обрушивались быстрее, чем раньше. Катящийся вниз массивный валун, казалось, вот-вот раздавит их, но они избежали этого и исчезли в облаке пыли из поля зрения завороженных свидетелей их опасной гонки.

Как раз в тот момент, когда они достигли пещеры, огромный камень обрушился на один из уже упавших и, расколовшись на несколько кусков, разлетелся во все стороны, подобно разорвавшейся бомбе. Один из этих осколков попал Темплмору в спину, разбив его винтовку и бросив его, оглушенного и в синяках, на пол пещеры.

XXXV. КАК РАЗ ВОВРЕМЯ

Однажды утром на рассвете, через две недели после событий, описанных в предыдущей главе, группа путешественников, состоявшая из трех белых мужчин и нескольких индейцев, отправилась из индейской деревни Даранато в направлении Рораймы.

Тремя белыми людьми были доктор Лориен, его сын Гарри и Роберт Кингсфорд; а среди индейцев был Матава. Когда они с трудом продвигались по неровной тропинке, было легко заметить, что путешественники, по большей части, измучены путешествием; они продвигались вперед в полусонной манере, едва глядя направо или налево и проявляя мало интереса к пейзажам, встречавшимся на их пути. Только когда они подошли к гребню, с которого открывается первый вид на Рорайму, кто-то из группы проявил любопытство. Здесь была сделана остановка, и все они некоторое время молча смотрели на огромную массу, высоко возвышавшуюся над окружающим ландшафтом. Этим утром над ним нависли тучи, и он казался мрачноватым и угрожающим, без каких-либо признаков сказочной легкости и красоты, которые он иногда приобретал, если смотреть с этого же места.

Роберт Кингсфорд приехал с побережья в компании доктора и его сына, намереваясь разгадать, если это возможно, тайну, окружавшую судьбу двух друзей, покинувших Джорджтаун почти девять месяцев назад, чтобы присоединиться к незнакомцу в исследовании Рораймы. Все, что с тех пор было слышно о них, - это странный, почти фантастический рассказ Матавы, согласно которому они нашли вход в гору и с тех пор исчезли. Сам вход, через который они пробрались сквозь сплошную стену утеса, впоследствии был найден наглухо запечатанным, и никаких следов или подсказок об их судьбе не осталось. Таков был рассказ Матавы, и он, не колеблясь, выразил свое убеждение в том, что трое искателей приключений были схвачены демонами горы и либо съедены на месте, либо содержались в качестве пленников и рабов в дурном положении.

Эта история, однако, не удовлетворила умы остальных, и Роберт Кингсфорд, видя глубокое горе овдовевшей матери Темплмора и еще более страстному горю его собственной сестры Мод, и сочувствуя ему, решил разобраться в этом сам. Доктор Лориен задержался в Рио дольше, чем ожидал, но когда, наконец, вернулся в Джорджтаун, то с готовностью присоединился к другу в предполагаемой экспедиции.

У них было очень трудное путешествие вверх от побережья. Так случилось, что это был сезон исключительной засухи, и маниоки, как и всех видов продовольствия, имелось крайне мало. Солнце палило необычайно, жара стояла аномальная; поэтому к тому времени, когда они добрались до Даранато, даже крепкий и закаленный доктор - ветеран тропических путешествий - был почти измотан; в то время как двое других находились в еще худшем состоянии.

Добавьте к этим испытаниям тот факт, что у них было мало надежды на успех в своих поисках, если таковая вообще была, и на самом деле они чувствовали, - экспедицию вела всего лишь своего рода безнадежная надежда; и станет понятно, почему они отправились из Даранато подавленными.

Таким образом, когда они впервые увидели таинственную гору, причину всех своих бед, то не были склонны относиться к ней с какими-либо особо дружескими чувствами; и ее мрачный, неприступный вид этим утром отразился, так сказать, в их умах. "Вот наш враг, - чувствовали они. - Вот очаровательная, зловещая химера, которая околдовала и увела от нас наших дорогих друзей и причинила нам все это беспокойство и бесполезные хлопоты". И когда Рорайма хмуро посмотрела на них, они нахмурились в ответ и ответили тем же на ее мрачное и недружелюбное приветствие.

Но нахмуренные брови и сердитые взгляды не могли принести им пользы; поэтому путешественники, обменявшись лишь несколькими словами, продолжили свой путь к Монелла Лодж, куда прибыли ближе к вечеру.

Здесь, примерно в миле от леса с демонами и почти, как им казалось, под самой сенью могучих возвышающихся стен, они стали готовиться к пребыванию на несколько дней. Они нашли в хижине все именно так, как и предполагал Матава; как оставил Темплмор во время своего последнего визита. Здесь имелось много вещей, которые теперь пригодились путешественникам и которые казались настоящей роскошью после неудобств их долгого путешествия.

Мысли Кингсфорда были сосредоточены на его пропавших друзьях; и, действительно, то же самое, только в чуть меньшей степени, относилось и к двум другим. Всех угнетали смутные подозрения по отношению к индейцам, даже к Матаве. Не могли ли они убить трех путешественников ради вещей, которые были у тех с собой, - предметов и припасов, которые были бы бесценными сокровищами для индейцев; следовательно, вполне возможно, искушение оказалось слишком велико, чтобы ему можно было сопротивляться?

Однако среди племени в деревне они не видели никаких признаков имущества белых людей в каком-либо необычном количестве; а теперь, когда они увидели, какое количество вещей было оставлено нетронутым в Монелла Лодж, их подозрения значительно ослабли. Несмотря на все это, им было трудно безоговорочно поверить в фантастическую историю, рассказанную Матавой об исчезновении трех искателей приключений.

Индейцы собрали дрова и разожгли костры, в то время как белые люди тщательно и с интересом осмотрели содержимое жилища и его окрестности (двух лам перевезли в деревню, где, однако, они обе с тех пор умерли). Внутри они нашли лампу и небольшой бочонок, все еще частично наполненный маслом, что стало открытием, которое они оценили по достоинству, когда стемнело.

После вечерней трапезы трое друзей некоторое время сидели, покуривая трубки и обсуждая странную ситуацию, в которой оказались. Теперь они были в пределах досягаемости от цели своего путешествия. Если история, рассказанная Матавой, верна, и дорога через лес все еще была достаточно расчищена, они должны были добраться до таинственной пещеры на следующий день; они были полны решимости, если потребуется, взорвать вход порохом. В дополнение к привезенному с собой, они нашли значительное его количество в Монелла Лодж. Это удивило их; ибо в этой стране индейцы ценят порох больше, чем что-либо другое.

Трое друзей сидели, разговаривая, и подумывали о том, чтобы отправиться отдыхать на ночь, когда в дом взволнованно вбежал Матава.

- Идите скорее, - воскликнул он. - Идите сюда! Идите и посмотрите на свет на горе!

Несколько вяло те, к кому обращались, поднялись и вышли. Они так часто слышали истории об огнях, виденных ночью в неисследованных горах, что не придавали им особого значения. Аналогичным образом они отнеслись к заявлению Каренны и Матавы о том, что несколько месяцев назад несколько индейцев, разбивших лагерь в саванне, видели странные и необычно яркие огни, которые приняли за сигналы, на вершине Рораймы. Индейцы были напуганы и сразу же свернули свой лагерь, опасаясь, что огни могли быть установлены там, чтобы заманить их во власть демонов горы.

Однако когда доктор вышел наружу и посмотрел вверх, на вершину огромной скалы, он увидел яркое пламя, похожее на сигнальный маяк.

- Это не похоже на лесной пожар, - сказал он Кингсфорду, пока они внимательно рассматривали его в свои полевые бинокли. - И время от времени мне почти кажется, что я могу различить человеческие фигуры, проходящие перед ним.

У остальных сложилось такое же впечатление, и Гарри Лориен заявил, что он мог увидеть во вспышках света, будто существа вокруг костра были одеты в одежду или несли что-то, отражавшее свет костра.

- Давайте попробуем сжечь немного пороха, - предложил доктор, - в соответствии с тем способом, который, по словам Матавы, был согласован между ним и остальными, но который они так и не использовали.

Поэтому они послали Матаву за порохом и велели ему поджечь его так, как было условлено между ним и Монеллой. Это правда, что ни одно из трех согласованных посланий не было применимо к настоящему случаю, но они не могли бы помочь.

Вскоре в воздух взметнулись три языка пламени, затем внезапно погасли, оставив окружающих временно ослепшими от яркого света. Затем они некоторое время стояли, с тревогой наблюдая за происходящим через свои бинокли.

Последовал, казалось, длительный промежуток времени; как вдруг на высоте Рораймы вспыхнули три ярких отблеска, в точности имитируя, что касается интервалов между вспышками, сигнал, который подали они сами.

- Попробуем еще раз, - воскликнул доктор Лориен в растущем возбуждении. - На этот раз расставим все три по-другому.

Это было сделано, и ответные вспышки повторились, снова в точной имитации; и на этот раз почти без задержки.

Доктор Лориен схватил Кингсфорда за руку.

- Хвала небесам за это! - воскликнул он сдавленным от волнения голосом. - Это действительно начинает выглядеть так, будто рассказ Матавы правда; наши дорогие друзья, в конце концов, могут быть живы!

Словами невозможно описать восторг, с которым измученная путешествием группа приветствовала эти признаки, так безошибочно указывавшие на вывод, сделанный доктором. Конечно, была одна вещь, которую они не могли понять: ни один из сигналов, согласованных между Монеллой и Матавой, не был подан с горы; но они были склонны приписать это тому, что Матава по прошествии времени забыл или перепутал то, что было условлено. Только мысль о том, что их запас пороха не безграничен, удерживала их от продолжения подачи сигналов; и они были неохотно вынуждены, из соображений благоразумия, прекратить это.

- Теперь, - сказал доктор, - мы можем со спокойным сердцем отправиться в лес с демонами. Конечно, наши друзья спустятся, чтобы встретить нас, теперь, когда они знают, что мы здесь!

Еще до рассвета все они были на ногах и сразу же отправились в путь через лес; Матава вел их за собой. По дороге, или тропинке, шли с трудом, временами она оказывалась почти непроходимой. Действительно, только инстинкт индейца мог помочь разглядеть ее. Местами грубые временные мосты, перекинутые через водотоки, оказались смыты, но, поскольку уровень воды был очень низким из-за продолжительной засухи, это не вызвало серьезных трудностей. По пути они столкнулись с некоторыми приключениями, которые, однако, скорее наводили на мысль об опасностях, подстерегавших их, чем были важны сами по себе. Наконец, ближе к вечеру, Матава сказал доктору, что они приближаются к пещере. Он умолял его действовать осторожно. Он не мог избавиться от страха, что демоны горы съели или захватили в плен их друзей и теперь ожидают новых жертв, которых они заманили, имитируя сигналы их убитых друзей и отвечая на них.

Эти слова не нашли одобрения у доктора, несмотря на то, что он до сих пор поддавался на уговоры индейца и посылал его вперед на разведку, в то время как сам с остальными членами отряда молча шел позади. И поскольку Матава теперь двигался с особой осторожностью, они продвигались медленно.

Однако так случилось, что осторожность Матавы оказалась в какой-то мере оправдана, ибо как раз в тот момент, когда они подошли к тому месту, где в деревьях имелся прогал, и они увидели впереди себя свет, падавший на поляну вокруг пещеры, Матава остановился и поднял руку.

Все замерли, кроме доктора, который подошел к индейцу сбоку и посмотрел, куда тот показывал.

Мгновение или около того он не видел ничего, что могло бы объяснить поведение Матавы. Справа теперь был отчетливо виден ручей, вытекавший из скалы, а впереди виднелась поляна. Вход в пещеру все еще был скрыт, но между деревьями виднелась светлая скала. Матава медленно поднял винтовку и тщательно прицелился; затем, словно недовольный, опустил оружие и встал с поднятой рукой, призывая к тишине тех, кто стоял позади него. Чтобы убедиться в том, что его поняли, он обернулся и множеством жестов заставил их сохранять неподвижность и молчание; затем, решив, что они поняли и будут повиноваться его знакам, он повернулся и снова поднял винтовку.

Теперь доктор Лориен, проследив за направлением прицеливания индейца, заметил легкое движение среди деревьев перед ними. Вскоре - индеец все еще ждал возможности выстрелить - он увидел, как огромная масса раскачивается назад и вперед, покидая и возвращаясь в пространство между стволами двух деревьев. Сначала он подумал, что это большая масса свисающей лианы, но, вспомнив, что ветер, который мог бы вызвать движение, отсутствовал, он присмотрелся повнимательнее и увидел, что это была голова и часть тела гигантской змеи, свисавшей с ветвей наверху. Внезапно раздался выстрел из винтовки Матавы, мгновение спустя огромная масса упала на землю и начала извиваться в ужасных корчах.

Затем послышался громкий, хриплый рев, эхом разнесшийся по лесу. Пораженные путешественники огляделись по сторонам, но не увидели ничего, что могло бы объяснить этот звук; он раздавался снова и снова, в то время как колоссальные кольца перед ними, наполовину скрытые деревьями, продолжали подниматься и опускаться, обрушиваясь на деревья и кустарники с ударами, казалось, сотрясавшими землю.

Матава приблизился и произвел еще несколько выстрелов в извивающегося монстра; затем, улучив удобный момент, бросился вперед и ловко отрубил твари голову ударом топора.

Теперь, посмотрев в сторону скалы, они увидели окно, вход в пещеру, и голову большой пумы, издававшей громкий рык, который они слышали; а рядом с пумой выглядывало бледное, худое, изможденное лицо, в котором они с некоторым трудом узнали... Джека Темплмора!

- Вы пришли как раз вовремя, - сказал он слабым голосом, с жалкой попыткой улыбнуться, когда доктор подошел ближе. - С нами было почти покончено; по крайней мере, я знаю, что это так. Не уверен, хватит ли у меня сил вытащить для вас лестницу.

Они связали два лассо вместе и бросили один конец внутрь; он прикрепил его к лестнице, и они ее вытащили. Пума тут же спрыгнула с нее и исчезла в лесу. Затем доктор, сопровождаемый Кингсфордом и Гарри, поднялся наверх и вошел в пещеру, где обнаружил Темплмора, лежащего на полу без сознания.

Он страдал от растяжения лодыжки и сильного ушиба руки и был измучен голодом. Прошло некоторое время, прежде чем он смог объяснить ситуацию своим спасителям; они были удивлены, обнаружив его в одиночестве, без каких-либо признаков присутствия двух его друзей. Вкратце объяснив причину их отсутствия, он рассказал, как его больше недели держал в плену великий змей, который все это время неустанно наблюдал и ждал снаружи. Но, даже если бы его не было, он вряд ли смог бы пробраться через лес в своем искалеченном состоянии.

- И все же, - сказал он, - если бы не эта змея, Неа, пума, принесла бы немного свежего мяса. А так мне пришлось поделиться с ней даже тем небольшим количеством консервов, которые у нас здесь случайно остались.

Разлетевшиеся осколки скалы, ранившие его, сломали его винтовку, а к револьверу у него имелось всего несколько патронов.

- Все это было прискорбно, - сказал он. - Они положили все вещи не в ту пещеру, и, когда я пришел в себя после отчаянной гонки между падающими камнями, то был в темноте, а пума лизала мне руки и лицо. С большим трудом я добрался сюда и отодвинул камень; затем нашел фонарь и немного масла и зажег свет. Вход в каньон был полностью погружен во тьму, и я все еще слышал грохот, как от дальнейшего падения камней; но он казался отдаленными. Поэтому я полагаю, что долина засыпана основательно. Я постарался устроиться поудобнее, насколько мог; и когда убрал лестницу, Киска, как я ее называю, отправилась на охоту, пока я мыл лодыжку и руку. Несколько дней она довольно регулярно выходила и приносила что-нибудь, и я подумал, что смогу сам ухаживать за собой и поправлюсь настолько, чтобы пробраться по лесу в одиночку. Но однажды утром она отказалась выходить; в тот день меня навестила стая тигров Варракабы; в другой раз, когда она осталась в пещере, я сам выглянул наружу и увидел ужасную змею, свисавшую с ветвей; с тех пор она была здесь днем и ночью; Киска отказывается выходить. Я выпустил в чудовище все пули, кроме двух, без всякого эффекта. Оно беспрестанно мотало головой из стороны в сторону, а у меня болела и дрожала рука; знаете ли, если вы не можете всадить ему пулю в голову, стрелять в такое существо бесполезно. Если бы с моей винтовкой все было в порядке, все было бы достаточно просто. Я держал про запас два патрона - один для бедной Киски, а другой для себя - и думаю, вы пришли как раз вовремя, чтобы спасти нас обоих. - Голос Джека дрогнул, и он почувствовал, как у него перехватывает горло. Было ясно, что он потерял надежду и собирался встретить смерть в одиночку.

Можно себе представить удовлетворение и восторг Роберта Кингсфорда от того факта, что его путешествие, в конце концов, обернулось спасением его друга, жениха его сестры. Остальные были не менее довольны; только удовлетворение доброго доктора было омрачено его неспособностью проникнуть в чудесную долину, чтобы добыть хоть что-нибудь из ботанических сокровищ, произраставших так близко. Но его огорчение развеялось, когда Темплмор, в качестве некоторого утешения, передал кошелек с драгоценными камнями, который ему прислали в подарок.

- Теперь мы бросим собирать орхидеи, парень! - воскликнул он, обращаясь к своему сыну. - Больше нет необходимости изнурять мои старые кости в утомительных странствиях, когда у нас есть достаточно средств, чтобы жить безбедно.

Вскоре Киска вернулась с дикой свиньей, и велико было ликование по поводу последовавшей трапезы.

Затем все, кроме Темплмора, который мог наблюдать за происходящим только из окна, выбрались, чтобы осмотреть убитую ими рептилию и с удивлением воззрились на ее огромные размеры. Индейцы уже начали снимать с нее шкуру, но еще не закончили, когда пришло время готовиться к ночлегу.

Когда они были завершены, - четверо белых мужчин остались спать в пещере, а индейцы разбили лагерь снаружи, - послышались странные крики, эхом разносящиеся по лесу. Среди индейцев сразу же поднялось большое волнение. Они дружно вскочили, восклицая: "Тигры! Тигры приближаются!" Забыв о своем страхе перед пещерой демонов, они жалобно закричали, требуя, чтобы им подали лестницу; и как только это было сделано, они со всей быстротой вскарабкались по ней в пещеру и втащили ее за собой.

В ответ на изумленные расспросы остальных Матава объяснил, что они узнали отдаленный рев "тигров Варракаба", этих свирепых животных, которых ничто - даже огонь - не может остановить. Вскоре, действительно, со всех сторон пещеры стало слышно, как рычат какие-то животные, хотя в темноте их почти не было видно. На их рычание, рев и визг ответил хриплый вызывающий оглушительный рев пумы, эхом разнесшийся по галереям пещеры. Снаружи тигры предпринимали отчаянные попытки вскочить и влезть в окно, в то время как тем, кто был внутри, пришлось немало потрудиться, чтобы пума не выпрыгнула к ним. Они также произвели по ним несколько выстрелов, но в темноте - поскольку костры горели слабо - стреляли наугад.

- Да ведь, - сказал доктор, - их там, должно быть, сотня! Какое ужасное место, этот лес! Я знаю, что волки охотятся стаями, но никогда раньше не слышал, чтобы так поступали тигры. Волки не могут лазать по деревьям, в отличие от этих. Это ужасно, совершенно ужасно! - добавил он, прислушиваясь к дьявольским звукам, доносящимся снаружи. Это действительно было, как выразился один путешественник, "подобно иссушающему бичу, проносящемуся по лесу".

Прошло несколько часов, прежде чем шум утих; а затем, как раз в тот момент, когда усталые путешественники начали засыпать, раздались ужасные звуки, похожие на человеческие крики, сначала звучавшие совсем рядом, а затем перешедшие в протяжный вой или визг.

Вновь прибывшие в тревоге вскочили, но Темплмор, слабо улыбнувшись, сказал им не обращать внимания.

- Это всего лишь "потерянные души", - сказал он.

- Потерянные души! - воскликнул Кингсфорд. - Что ты имеешь в виду? - Он начал думать, что тот, должно быть, бредит.

- Я знаю не больше вашего, - таков был ответ Темплмора. - Индейцы объясняют эти звуки именно так, и это все, что я могу вам сказать. С тех пор как я здесь, они исполняют такие серенады каждую ночь - иногда даже днем - и временами я думал, что все потерянные души из Адских областей были выпущены на волю специально для моего развлечения - или чтобы напугать меня до смерти, или свести с ума - не знаю, что именно. Я думаю, что, если бы у меня не было компании этого верного зверя, - она всегда вызывающе рычит в ответ, - я бы сошел с ума.

Ближе к утру звуки прекратились, и стало возможным поспать два-три часа. Но когда на рассвете индейцы поднялись и отважились выйти наружу, то обнаружили, что огромная змея была почти полностью съедена. Осталось только несколько костей и кусочков кожи.

XXXVI. КОНЕЦ ПРИКЛЮЧЕНИЯМ

Темплмора с большим трудом доставили в Монелла Лодж, где у него начался приступ лихорадки, и прошло почти две недели, прежде чем врач объявил, что он вне опасности.

Каренна приехала из своей деревни, чтобы ухаживать за ним, и делала это так же преданно, как когда-то ухаживала за Леонардом. Во время кризиса он постоянно бредил о великом дьявольском дереве, о гигантских змеях, о Монелле и о "потерянных душах"; и, вперемешку со всем этим, называл много имен, странных для тех, кто его слушал; ибо он был слишком болен, когда его нашли в пещере, и дал более чем краткое представление о приключениях, через которые он прошел.

Пока он лежал на одре болезни, встревоженные друзья наблюдали с вершины горы за вестями о его судьбе, но не получали вразумительных ответов на свои сигналы, потому что никто из тех, кто сейчас был с Темплмором, не знал, как на них ответить. Таким образом, любой обмен сообщениями стал возможен только после того, как он поправился настолько, что его можно было выносить на открытый воздух.

Те, кто был внизу, глядя вверх, день за днем видели маленькие вспышки света, в которых они ничего не могли понять; теперь Темплмор объяснил их значение. В Лодж нашли зеркало, которое Монелла предусмотрительно упаковал и тщательно спрятал; таким образом, Темплмор наконец смог наладить связь со своими друзьями с Рораймы.

Его первое отправленное им сообщение принесло ответ:

Хвала небесам! Мы все так благодарны! Мы оплакивали тебя как умершего! И, кроме того, мы в большом горе, потому что Монелла, великий, великодушный Мелленда, умер! Он мирно скончался на следующий день после того, как ты ушел.

Затем, вскоре после того, как Темплмор отправил ответное послание с выражением скорби и соболезнования, пришло еще одно.

Вся долина на дне каньона наполовину засыпана. Потребовались бы годы, чтобы очистить ее. И мы представляли тебя лежащим мертвым под завалом!

В течение оставшегося времени пребывания путешественников передавалось множество сообщений; затем, спустя некоторое время, когда Темплмор полностью поправился, были начаты приготовления к возвращению на побережье.

И Каренна, и Матава были опечалены мыслью о том, что Леонард навсегда остался на горе и что они, скорее всего, никогда больше его не увидят. Однако Каренна не выразила никакого удивления. Она рассказала Темплмору, что обман относительно Леонарда, к которому она прибегла, введя в заблуждение добрых людей, так гостеприимно принявших их в своем уединенном горном убежище, всю ее жизнь был для нее большой бедой. Поэтому для нее было некоторым утешением знать, что он, в конце концов, вернулся к своему собственному народу. Сначала она отказалась от ценного подарка, который прислал ей Леонард, сказав, что получить прощение само по себе было большим, чем она надеялась. Но, само собой разумеется, Темплмор убедил ее принять его. Восторгу Матавы от того, что ему прислали, не было предела; особенно когда Темплмор рассказал ему, какие сокровища он может приобрести на эти деньги: винтовки, пистолеты, неограниченные запасы пороха, неограниченное количество табака и другие вещи, которые ценят индейцы.

Тем временем доктор Лориен и его сын усердно собирали образцы всех ботанических и зоологических сокровищ, которыми изобилуют окрестности Рораймы; и когда пришло время отправляться в путь, у них имелись все основания быть довольными результатом. Возможно, они могли бы собрать больше, если бы поглубже заходили в лес Рораймы; но на это они решиться не могли. Они не могли далеко уйти без проводника-индейца, а такового у них не оказалось. Ни Матаву, ни кого-либо из других индейцев нельзя было уговорить отправиться в лес; и даже врач не очень настаивал. Всем было вполне достаточно леса с демонами. Ибо теперь выяснилось также, что Темплмор стал верующим в диди. Он заявил, что не раз за время своего заточения в пещере видел, либо ранним утром, либо в сумерках, странные человекоподобные фигуры, - гигантских обезьян, - стоявших и наблюдавших в тени деревьев.

Ничто, сказал он, не заставит его снова войти в этот лес. И он был уверен, только тот факт, что вход в пещеру находился так высоко от земли, позволил ему спастись, сохранив при этом свою жизнь.

Одна только пума Неа не выказывала страха перед мрачным лесом. Она ежедневно отправлялась туда на охоту и почти всегда возвращалась с добычей.

Когда все было готово к отправлению, путешественники передали два или три последних сообщения своим друзьям на горе.

- Да хранят небеса тебя и всех, кто тебе дорог! Все здесь всегда будут бережно относиться к вашей памяти, - прислал Леонард. На что Темплмор ответил:

- Долгих лет жизни и счастья тебе, твоей дорогой жене и всему твоему народу.

- Благослови тебя Бог, Джек!

- Да благословит тебя Бог, Леонард!

Так они наконец расстались, и несколько часов спустя друзья, возвращавшиеся домой, в последний раз взглянули на Рорайму с горного хребта близ Даранато. Гора была освещена красными лучами заходящего солнца и возвышалась в сияющем великолепии. Зелень леса у ее подножия, разнообразная и яркая по окраске, контрастировала с розовыми, пурпурными и красными отвесными стенами наверху, теперь снова выглядевшими как сказочная крепость в облаках, улыбающаяся и завораживающая своей легкой, воздушной красотой.

- Как жаль, что город не виден! - сказал Гарри. - Какое это было бы великолепное зрелище!

- По крайней мере, вы раскрыли тайну, которую таинственная гора так долго и так хорошо скрывала, - заметил доктор Лориен Темплмору.

Последний мрачно смотрел на гору. Его мысли вернулись к тому утру, когда он впервые увидел ее, и к смутным предчувствиям, которые тогда пришли ему в голову.

- Я не знаю, - сказал он с сомнением. - Я не взял с собой самый чудесный секрет из всех - растение жизни. Когда я думаю о том, как меня обманула в этом сама гора, ибо вы, наверное, правы, потому что сами ее скалы обрушились вниз, чтобы помешать моему уходу или убить меня, если я буду упорствовать; или, по крайней мере, чтобы гарантировать, что я оставлю все позади, - когда я думаю об этом, мне кажется, что Рорайма довольно эффективно хранит большинство своих секретов, и я почти убежден, что в этом есть что-то сверхъестественное.

Гарри рассмеялся над этими словами, тем более что они исходили от Джека.

- Это так нехарактерно для тебя, - ответил он. - Если бы это был Леонард, я бы не удивился.

- Боюсь, мои представления о том, что практично, а что чудесно, сильно изменились, - признался Джек. - То же самое было бы и с твоими, если бы ты прошел через аналогичный опыт.

- Ну, в конце концов, возможно, ты не так уж много потерял, - ответил Гарри. - От небольшого пучка высушенных растений было бы мало проку, а что касается семян, то, если, как я понимаю, они растут только высоко в горах, то что бы ты с ними делал? Более того, весьма вероятно, они были бы съедены насекомыми, или потерялись, или намокли и испортились, или еще что-нибудь, прежде чем ты вернулся или мог бы посадить их в подходящем месте.

Затем они продолжили свое путешествие, остановившись на ночь в Даранато, где огромная пума сначала напугала смуглых жителей, но, проявляя дружелюбие ко всем, вскоре стала объектом безграничного удивления и интереса со всех сторон.

Примерно два месяца спустя в Мелдоне, резиденции мистера Кингсфорда, снова состоялся небольшой званый обед, и за гостеприимным столом собрались те же лица - все, кроме Леонарда Элвуда. Мод выглядела очаровательной и счастливой, время от времени поглядывая сначала на загорелое лицо Джека Темплмора, а затем на своего брата, слушая, уже не в первый раз, удивительную историю своего возлюбленного.

Они со Стеллой и раньше содрогались, слушая рассказы о великом дереве и его жертвах, а также об ужасах леса с привидениями; они говорили об Уламе и Зонелле и снова и снова задавались вопросом, на кого они похожи.

- Бедный Леонард! Мне жаль его терять, - сказала Мод. - И все же, полагаю, он не нуждается в жалости, потому что ему можно позавидовать во многих отношениях. Представьте себе, что его мечты, над которыми мы все раньше подшучивали, в конце концов сбылись!

- В этот же день ровно год назад, - обратился мистер Кингсфорд к доктору, - вы были здесь за обедом и впервые рассказали нам об этом удивительном незнакомце, Монелле. С тех пор у нас был тревожный период.

- Я никогда не знала ни одного счастливого момента, пока вы все не вернулись на днях, - печально сказала Мод. - Я так благодарна, что жестокое ожидание наконец закончилось. Я часто вспоминала слова доктора Лориена о Рорайме: "само ее название окружено ореолом ужаса и не поддающейся определению боязни". Могу искренне заявить, так было и со мной. Я тоже начала ненавидеть и бояться самого этого названия. Она казалась мне огромным, безжалостным людоедом, который проглотил двух наших друзей и собирался проглотить моего брата и еще двоих. И все же, - добавила она, глядя на Джека, - если бы я знала, как обстоят дела на самом деле, если бы я знала, что ты лежишь искалеченный, больной и одинокий в логове в этом ужасном лесу, думаю, я бы сошла с ума! Каким утешением для тебя, должно быть, было это дорогое, преданное животное!

Неа была рядом с ней, и она нежно прижала свое заплаканное личико к голове животного. Большая пума уже успела зарекомендовать себя как любимица всех в доме.

- Действительно, - ответил Джек, - подобные мысли приходили мне в голову, пока я был там взаперти. Я невольно прокручивал все это в уме; и когда подумал о том, что сама гора и все ужасы леса, казалось, объединились против меня, чтобы помешать моему уходу, меня охватило что-то вроде ненависти к этому месту. И с тех пор в мой сон вторгаются, - и, я убежден, будут вторгаться еще долгие годы, - кошмарные видения и звуки, преследующие мою память!

- Я чувствую, что тоже имею претензии к этой горе, - признался доктор. - Подумайте обо всех замечательных вещах, о которых вы нам рассказали и которые можно найти внутри! А потом, как раз, когда я был так близок, меня вот так просто выгнали! И это растение жизни! Я бы многое отдал за то, чтобы иметь несколько экземпляров и немного семян. Я бы уж как-нибудь вырастил их, если бы это было возможно!

- Тогда я очень рад, что у тебя их нет, - вставил непочтительный Гарри. - Я надеюсь стать врачом - когда-нибудь - помни! И какие шансы были бы у меня и у остальных представителей профессии, если бы ты научил людей жить сотни лет, даже не болея?

Этот весьма неожиданный взгляд на проблему со стороны жизнерадостного подающего надежды доктора привел к тому, что мысли остальных оставили несколько мрачное русло, по которому они, казалось, следовали.

После ужина пояс, кошельки и их сверкающее содержимое были принесены и разложены на всеобщее обозрение.

- Что бы ни говорили, - с чувством заявил мистер Кингсфорд, - здесь нет ни одного человека, у которого не было бы причин вспоминать незнакомца Монеллу, Леонарда и их друзей с чувством благодарности. И ты, Джек, прежде всего, потому что, насколько я могу судить о ценности твоей доли в этих вещах, ты миллионер. И это возвращает меня к мысли, которая теперь постоянно ставит меня в тупик: кем же все-таки был этот чудесный Монелла? Я не могу заставить себя поверить, что он был... как его звали? - Мелленда.

- Нет, - согласился доктор. - Как человек, я испытываю к нему величайшую симпатию и уважение; но, как ученый, я не могу в это верить.

- Поскольку я пока не претендую на то, чтобы считаться ученым, - сказал Гарри, - полагаю, я волен верить во что мне заблагорассудится. Так что я беру все целиком. Я верю, что он был тем, кем я впервые назвал его - волшебником - и - я проглатываю легенду о Мелленде - целиком! Вот так-то! - Это было сказано очень выразительно.

- О Боже, да! - воскликнула Стелла, ее голубые глаза широко раскрылись, глядя на сомневающихся. - Ну, конечно, это должно быть правдой. Знаешь, это так романтично и поэтично!

Роберт серьезно покачал головой.

- Нет! - сказал он очень решительно. - Я чту и уважаю этого человека и его память, исходя из всего, что я о нем слышал, но... я не могу принять эту замечательную часть.

- Ну, а я верю, - воскликнула Мод, оглядываясь вокруг с милым вызывающим видом, в большей степени направленным против Джека. - Итак, пока что мнения уравнялись - трое за и трое против. А теперь, - обратилась она к Темплмору, - я, конечно, чью сторону ты примешь.

Однако, ко всеобщему удивлению, Джек тоже покачал головой.

- Я этого не знаю, - ответил он с комично озадаченным видом. - Все мои старые представления настолько перепутались и разлетелись вдребезги, что, честно признаюсь, я действительно не могу определиться. Все это - загадка, которую я пока не могу разгадать - и, вероятно, никогда не разгадаю. Так что вы можете считать меня нейтральным - нерешительным - называйте, как хотите.

Мод хлопнула в ладоши, и на это пума громко зарычала, очевидно, выражая свое согласие и одобрение.

- Трое за, трое против и один нейтральный, - воскликнула Мод. - Это лучше, чем я надеялась!

Доктор рассмеялся, и его добродушные глаза заблестели.

- Вы почти победили нас, - добродушно сказал он. - Но, отходя от этой части темы, мне искренне жаль думать, что он должен был умереть так скоро после того, как завершил работу, которая была ему так дорога.

- И здесь я снова склонен с вами не согласиться, - медленно ответил Темплмор. - Я искренне верю, ничто не могло бы доставить ему большего удовольствия. Он сказал, что совершенно устал от жизни и жаждет освобождения, как он это называл; однако его любовь к своему народу была так велика, что он не выказывал никаких признаков этого желания, пока не убедился, что все, наконец, достигнуто. Именно страх, что его труд может пойти прахом после его ухода - и только он один - заставил его так сильно стремиться прекратить всякое общение с внешним миром в будущем; в этом я убежден. Я не сомневаюсь, что именно это повлияло на него, когда он заставил меня пообещать сохранить мои приключения в секрете от всего мира. Но в самый последний момент, когда я уже уходил, в его разум, казалось, закралось сомнение, и он сказал мне: "Я освобождаю тебя от этого обещания, если возникнут обстоятельства, при которых, по твоему добросовестному убеждению, рассказ этой истории пойдет на благо моей страны о твоем пребывании здесь". Я не могу понять, что он имел в виду; я всего лишь передаю вам то, что он сказал. Возможно, время покажет. В те дни казалось, он в какой-то степени обладал даром пророчества; конечно, все указывало на то, что он предвидел или ожидал своей собственной приближающейся смерти.

* * *

Все это было несколько лет назад.

Вскоре после этого Мод Кингсфорд и Темплмор поженились, Стелла и Гарри Лориен сейчас тоже женаты. И когда две сестры появляются в обществе, они вызывают восхищение не только своей красотой, но и своими несравненными драгоценностями, когда-то сверкавшими на груди Уламы, принцессы Маноа, и которые, вероятно, украшали лица поколений потомков бывших могущественных королей некогда могущественной империи.

Но широкой публике об этом ничего не известно. Темплмор и его друзья сдержали данное им обещание и сохранили тайну Рораймы. Совсем недавно возникли обстоятельства, которые, как ему показалось, оправдывали отход от курса, которого он придерживался до сих пор. Это было тогда, когда затихший чуть более ста лет спор о границах Британской Гвианы внезапно вновь обострился.

- Воистину, - сказал он тогда своей жене, - я думаю, именно это обстоятельство, должно быть, имел в виду наш друг Монелла, когда намекал, что при определенных обстоятельствах я могу свободно нарушить предписанное им молчание. Мне кажется более чем когда-либо вероятным, что в то время он, должно быть, обладал даром пророчества. Я не сомневаюсь, если бы он был сейчас жив и увидел, что будущее международное положение Рораймы висит на волоске, он бы пожелал, чтобы она навсегда стала британской территорией, а не венесуэльской. И если бы он мог знать о нынешнем состоянии безразличия, - или недостатка информации, - которое, по-видимому, царит в Англии, я чувствую, он пожелал бы, чтобы я сделал все возможное с целью пробудить английскую нацию к истинному положению дел в данном вопросе.

Вот как получилось, что после нескольких лет молчания эта странная история о Рорайме и древнем городе Эльдорадо теперь стала известна всему миру.