Аннотация: Рассказы из двух журналов "The Ghost Story".
ИЗ
"GHOSTSTORIES", ДЕКАБРЬ, 1927
СОДЕРЖАНИЕ
У.Дж. Рэпп. НЕВИДИМЫЕ НОКАУТЫ
Юсташ Ропс. КАРТИНА, КОТОРАЯ ОЖИЛА
Гай Фаулер. ПРИЗРАЧНЫЙ ВСАДНИК ТИГРА
Эдвин А. Гоуэй. СВИДЕТЕЛЬ СО ДНА ОЗЕРА
Этель Уоттс Мамфорд. ПРИЗРАЧНЫЙ ВИД
миссис П.Г. Уиггинс. ДОМ МЕСТИ
Пол Р. Милтон. ПОЛДОЛЛАРА, ОТДАННЫЕ ПРИЗРАКУ
Кэтрин Меткалф Руф. КАК Я ВЕРНУЛ СВОЮ ДУШУ
Самри Фрикелл. ДОКАЗАЛА ЛИ ИСЛАНДИЯ, ЧТО ПРИЗРАКИ СУЩЕСТВУЮТ?
Уильям Эдмунд Филлери. ПОДПИСАНО ПРИЗРАКОМ
Лайон Мерсон. ПРОКЛЯТИЕ ОДНОГЛАЗОГО БУДДЫ
НЕВИДИМЫЕ НОКАУТЫ
У.ДЖ. РЭПП
Мощные прожекторы высветили маленький брезентовый квадратик в центре арены. Предварительные бои закончились, толпа выжидательно зашевелилась, с нетерпением ожидая звездных бойцов.
В ложе для прессы деловито убирались телеграфные приборы. Диктор радио начал свой шутливый рассказ в микрофон, установленный на самом краю ринга.
- Главный поединок должен начаться через несколько минут. Господи, я никогда не видел такой толпы. Со всех сторон - океан лиц. Никакой опасности, что промоутеры или бойцы умрут с голоду. По-моему, в боксе крутится больше денег, чем на Уолл-стрит.
Претендент, Майк Махони, вышел на ринг, за ним следовали его секунданты. Толпа зааплодировала. Диктор продолжал.
- Майк Махони только что вышел на ринг, и этот рев был приветствием толпы. Майк находится в наилучшей форме, и у него определенно есть все основания считать себя крутым. Слово "бульдог" написано у него на лице. У него два красивых уха в форме цветка каллы, нос, наполовину закрывающий щеки, и лукавый взгляд. Поверьте мне, я бы не хотел встретиться с ним в темном переулке ни в какую ночь - даже когда светит луна.
Внезапно толпа поднялась на ноги. Раздался низкий рокот, становившийся все громче, пока не превратился в настоящие раскаты грома. Чемпион, Ральф Робертс, прокладывал себе путь на ринг.
- Они приветствуют чемпиона, - прокричал диктор в микрофон. - Он симпатичный парень. Титул "Чемпион-джентльмен" ему очень подходит. Вы бы никогда не подумали, что он может отправить в нокаут с любой руки. Честно говоря, он больше похож на танцора, чем на боксера-профессионала.
Я сидел в ложе для прессы, наблюдая за шоу. Лично я не мог прийти в восторг от этого боя. Для меня, как и для большинства других спортивных обозревателей, этот бой выглядел как подстава. Чемпион, человек, выигравший свои последние десять боев нокаутом, встречался с третьеразрядником, чье единственное право называться бойцом заключалось в его жажде победы. Ставки на чемпиона достигали десяти к одному, и это было справедливо.
Но, несмотря на явно неравный поединок, здесь собралась огромная толпа, заплатившая почти полмиллиона долларов, чтобы увидеть то, что должно было стать верным убийством. Это свидетельствовало о не слишком развитом интеллекте публики. Однако это была огромная дань популярности Ральфа Робертса. Люди были здесь, чтобы увидеть его в действии. Они ожидали одного из его характерных нокаутов - удара, который был настолько быстрым, что даже боксеры на ринге часто не могли заметить, как он наносился. "Невидимый нокаут" - так мы, спортивные обозреватели, называли его.
Пока бойцов представляли друг другу и проходили другие церемонии, обычно предшествовавшие чемпионскому поединку, я обнаружил, что вспоминаю карьеру обладателя титула. Его история была такой же странной, как и любая другая за всю историю призового ринга.
Тремя годами ранее он был старшекурсником в государственном университете Среднего Запада. Тогдашний чемпион, Кид Скэнлон, посетил университетский городок во время своего тура. Это было сразу после того, как Кид нокаутировал Великолепного Боба Харригана, едва не отобравшего у него титул.
В течение многих лет Кид избегал Великолепного Боба, спокойно укладывавшего бойца за бойцом, которых его маленький суетливый менеджер Дик Терри мог заставить выступить против него. Наконец, призыв общественности к поединку между Кидом и Бобом стал таким настойчивым, что Киду грозила опасность потерять титул, поскольку различные боксерские комиссии штата грозились сделать это, если он его не защитит. Великолепный Боб был главным фаворитом. Но, ко всеобщему удивлению, Кид победил, - рефери остановил поединок в четвертом раунде. Боб тогда висел на канатах, ужасно избитый.
Он выглядел жалко. Его знаменитый нокаут, считавшийся самым мощным ударом, когда-либо нанесенным бойцом, так и не был продемонстрирован. Он казался слабым еще до того, как вышел на ринг. Через неделю после схватки он умер. Некоторые говорили, что его смерть стала результатом ужасного наказания, которое он понес, в то время как другие утверждали, что она была вызвана разбитым сердцем. Это было его первое поражение, и, по мнению романтиков, он предпочел смерть тому, что считал позором.
Ходили также неприятные слухи о том, что Великолепный Боб принимал допинг. Но подобные истории всегда всплывают, когда фаворит проигрывает, и они не пользовались особым доверием.
Как бы там ни было, турне Кида Скэнлона было его способом избавиться от слухов, порожденных его победой над Великолепным Бобом. Он выступал во всех обычных театрах, и предлагал пятьдесят долларов любому из зрителей, кто продержится против него полный раунд. Никто никогда не выходил за этими пятьюдесятью долларами, пока Кид не приехал в государственный университет, где заканчивал учебу Ральф Робертс.
Это был субботний вечер после крупной победы, одержанной футбольной командой, игроком которой был Робертс. Театр был битком набит студентами, праздновавшими победу и подбадривавшими Робертса, которого вместе с остальной командой посадили в ложе. В тот день я освещал игру в своей газете, и также пришел в театр.
Когда Кид проделал прыжки через скакалку, продемонстрировал удары кулаком по мешку и спарринги, было сделано обычное предложение в пятьдесят долларов любому, кто мог бы выступить против него. Какой-то юноша закричал: "Робертс! Робертс! Напустим на него Робертса!" и вскоре весь театр кричал: "Робертс! Робертс! Мы хотим Робертса! Робертс! Робертс! Мы хотим Робертса!"
Затем некоторые из его товарищей по команде вытолкнули Робертса на сцену. Тот добродушно воспринял то, что его выставили в центр внимания. На самом деле, он, казалось, рассматривал все это как грандиозную комедию. Он снял пальто, рубашку и майку с тщательно продуманной церемонностью. Он позволил одному из сопровождавших надеть перчатки на его руки, обмениваясь остротами со своими друзьями в ложе. И именно с помощью довольно комичных жестов он противостоял Киду на маленькой огороженной веревкой площадке в центре сцены.
Кид улыбнулся, немного потанцевал вокруг Робертса и нанес ему несколько легких тычков. Робертс довольно грациозно отбивался. Он был легок в ногах и обладал довольно хорошей боксерской осанкой. Его правая попала Киду в челюсть, как мне показалось, легким скользящим ударом. Чемпион отшатнулся, как будто в него ударили тараном. Его ноги подогнулись. Он, бесчувственный, упал лицом вперед.
В театре царило столпотворение. Робертс был удивлен не меньше, чем толпа. Он смотрел на поверженного чемпиона так, словно не мог поверить своим глазам. Его товарищи по команде окружили его, подняли на плечи и понесли со сцены вниз сквозь орущую, истеричную толпу студентов. Занавес был опущен, и потерявший сознание Кид, окруженный сопровождающими, был скрыт от дальнейших взглядов зрителей.
Эта история стала для меня отличной сенсацией. Это сделало меня ведущим автором по освещению боксерских поединков в моей газете. И с тех пор моя собственная карьера и карьера Ральфа Робертса шли бок о бок. Мы быстро подружились, и если у него когда-нибудь было что-то для публики, он всегда сначала передавал эту историю в мою газету.
Дик Терри, бывший менеджер Великолепного Боба Харригана, немедленно связался с Робертсом. Он хотел взять мальчика под свое крыло. Робертс колебался. Он происходил из очень хорошей семьи и изучал юриспруденцию. Бокс ему не очень нравился. Но Терри с моей помощью убедил его, что он может быстро сделать кучу "бабок". Он также доказал ему, что бокс стал более респектабельным, чем был раньше. Наши аргументы в этом направлении, я думаю, оказались более эффективны, чем обещания больших денег.
У Кида, конечно же, нашлось оправдание полученного им от Робертса нокаута. Он сказал, что стальной болт с верхнего такелажа сцены упал и ударил его в спину как раз в тот момент, когда Робертс начал поединок с ним. Он показал болт всем. Должно быть, он купил его в скобяной лавке. Конечно, никто не поверил его рассказу.
Следующие восемнадцать месяцев Кид провел, уклоняясь от поединка с Робертсом, которого заботливо опекал Терри. В течение этих полутора лет Робертс сражался со всеми возможными претендентами на титул - всего с девятью. Он выиграл все свои бои нокаутами в первом раунде. Было немного странно, почти сверхъестественно, с какой легкостью Робертс укладывал своих противников. Внезапно, в том, что казалось обычным обменом ударами, челюсть его противника поворачивалась, его колени подламывались - и то, что за секунду до этого было энергичным бойцом, превращалось в бесчувственный комок плоти.
Мощный удар Робертса на ринге был особенно удивительным, потому что он не демонстрировал никаких признаков его на тренировке. Все его спарринг-партнеры говорили, что его удары были легкими. На самом деле, им казалось, что они бьют сильнее. Они признавали, что Робертс был красивым боксером, быстрым и грациозным. Но они были более озадачены, чем мы, спортивные обозреватели, этим нокаутирующим ударом с обеих рук, который появлялся только во время реального боя. Мне еще предстояло узнать, что сам Робертс был озадачен больше, чем кто-либо из нас.
Многочисленные победы Робертса не позволили Киду избежать боя. Неохотно, он дал согласие. И его нежелание было оправдано. Его ожидало то же, что и других. Невидимый нокаутирующий удар сразил его в первом раунде.
Имея за плечами чемпионский титул, Робертс хотел уйти из бокса. На самом деле, в течение нескольких месяцев Терри не мог заставить его даже заговорить о поединке. Казалось, он потерял всю свою уверенность. Он стал угрюмым. Люди, которых он раньше с легкостью нокаутировал, теперь, казалось, внушали ему страх. Он настаивал на том, чтобы уйти, не защитив свой титул.
Терри спорил, умолял и уговаривал - безрезультатно. Он не мог вытащить Робертса на ринг. Тогда Терри сказал ему, что если он собирается пустить на ветер собственное состояние, то не имеет права поступить так с состоянием, которое принадлежало ему (Терри), как менеджеру человека, которого он сделал чемпионом. Это заявление задело Робертса за живое. Он согласился защитить свой титул, но настоял на том, чтобы Терри подписал контракт с кем-нибудь из боксеров попроще. Был выбран Майк Махони, и, конечно, Терри не смог бы найти никого более неопытного.
Внезапно наступившая тишина прервала мои размышления. Прозвучал гонг. Два бойца выскочили из своих углов и встретились в центре ринга. Битва началась.
Мы в ложе для прессы сидели на краешках своих кресел, наблюдая за чемпионом ястребиными глазами. Мы ожидали, что поединок закончится в пределах трехминутного лимита первого раунда, и хотели увидеть знаменитый нокаут, когда он последует. Уж мы описали бы его в своих колонках! Призрачный удар, равный по силе толчку вагона кирпича! Легкое прикосновение, весившее целую тонну! "Ласка", отправляющая в страну снов! Удар быстрее, чем можно заметить глазом! О, сколько сравнений и метафор мы, спортивные обозреватели, нашли бы, пытаясь описать этот таинственный удар.
Робертс танцевал по рингу. Его характерная улыбка отсутствовала. Он, казалось, не горел желанием драться, но продолжал уклоняться от носившегося, точно бык, Майка. Прозвенел гонг. Первый раунд был завершен. Ни один из бойцов не нанес ни одного настоящего удара. Толпа беспокойно зашевелилась. Никто не знал, как реагировать. Майк продержался на ринге больше одного раунда с великим Робертсом.
Парень рядом со мной заметил: "Я думаю, он решил дать толпе поволноваться за свои деньги. Его нельзя в этом винить. Он должен учитывать мнение публики. Вы не можете ожидать, что люди будут платить большие деньги всего за пару минут действия".
Это была совершенно неверная оценка публики. Ей нравился Робертс, потому что он был быстрым убийцей. Острые ощущения от его нокаутов в одном раунде значили для нее больше, чем сотня раундов неэффективного избиения. Они инстинктивно восхищались человеком, который выполнял порученную ему работу с легкостью и быстротой. Задача боксера состояла в том, чтобы вывести своего противника из строя на счет десять. Робертс неоднократно проделывал это одним ударом и без лишней суеты, как если бы он гладил ребенка по щеке. Беспечность, с которой он выполнял задачу, заставлявшую других людей пыхтеть, фыркать и махать руками, была секретом его популярности. Толпа была встревожена. Зрители чувствовали, что с их кумиром что-то не так. Если не считать нервного шевеления, они были очень тихими во время минутного отдыха.
Снова прозвенел гонг. Второй раунд был во многом похож на первый, за исключением того, что Майк, набираясь уверенности, прижимался все ближе и ближе и сумел нанести несколько неприятных ударов по корпусу. Однажды он бросил Робертса к канатам с такой яростью, что чуть не загнал его через них в ложу для прессы.
Третий, четвертый и пятый раунды были повторением второго, за исключением того, что по ходу боя удары Махони начали сказываться на Робертсе. Последнему становилось все труднее и труднее держаться вне зоны досягаемости. Когда Робертс устал, Майк начал бить выше. Он рассек чемпиону губу, из носа у него потекла кровь, один глаз закрылся. Когда прозвенел гонг в конце пятого раунда, это был избитый и измученный Робертс, который, пошатываясь, добрался до своего угла.
Толпа пришла в неистовство. Происходило неожиданное. Драматизм момента был очевиден. Чемпион пал. В восторге от осознания этого зрители временно забыли о десятках тысяч долларов, которые они поставили с большими коэффициентами на Робертса.
В шестом раунде Робертс еще держался. Он не мог нанести эффективный удар и продолжал входить в клинч в тщетной надежде избежать нокаута. Майк наносил удары, но не смог нанести нокаут, хотя чемпион был практически беспомощен. Наконец, рефери прекратил поединок по собственной инициативе. Как раз в тот момент, когда раунд подходил к концу, он встал между двумя бойцами и, подняв руку Майка в перчатке высоко над головой, провозгласил его победителем и новым чемпионом.
Робертс опустился на брезент и сидел до тех пор, пока его секунданты не подняли его и не отвели в раздевалку. Зрители сердечно приветствовали нового чемпиона, но, казалось, вскоре забыли о нем. Когда они медленно покидали гигантскую арену, то задавали друг другу одни и те же вопросы. Что случилось с Робертсом? Что случилось с его знаменитым нокаутом?
Были выдвинуты обычные обвинения в нечестной игре, которые всегда следуют за поражением крупного фаворита ставок. В данном случае, казалось, этому было некоторое оправдание, поскольку Хэл Уильямс, близкий друг Робертса, богатый спортсмен и владелец отеля, который поддерживал его во всех предыдущих поединках, выиграл целое состояние, поставив на Махони.
На следующий день после фиаско, я связался с Робертсом по телефону. Он попросил меня немедленно приехать и пообещал рассказать мне истинную причину своего поражения. Сказать, что я был взволнован, - значило ничего не сказать. Я чуть не сломал себе шею, торопясь добраться до отеля. Я увидел отличную сенсацию - самую сенсационную боксерскую историю года. И история, которую рассказал мне Робертс, превзошла все мои ожидания. Это было не просто сенсационно, но поразительно, невероятно! К сожалению, я не смог ее опубликовать. Я поклялся хранить тайну. Я записываю ее сейчас в первый раз. И я могу сделать это даже с таким опозданием только потому, что на протяжении всей этой истории я использовал вымышленные имена.
Робертс сидел на диване в своем гостиничном номере. Спиной он опирался на подушки. Он прижимал пакет со льдом к своему опухшему глазу, а разбитая губа была стянута клейкой лентой. По одну сторону от него сидел Дик Терри, его маленький менеджер, который до того, как перешел к Робертсу, занимался великим Великолепным Бобом Харриганом; по другую сторону от экс-чемпиона стоял Хэл Уильямс, человек, чья букмекерская деятельность бросила тень позора на весь лагерь Робертса. Это было мрачное трио. Я никогда не видел более подавленных лиц.
Робертс указал мне на стул и сразу же приступил к своему рассказу. Он говорил медленно, со сдерживаемым волнением. Разбитая губа причиняла боль, и ему приходилось прилагать усилия, чтобы слова не вылетали слишком быстро.
- Билл, - начал он, - ты всегда был честен со мной, и я не хочу, чтобы ты думал, будто здесь была какая-то подстава. Я проиграл Майку Махони, потому что у меня не было нокаутирующего удара, и более того, у меня его никогда не было.
Я хотел возразить. Этот человек был сумасшедшим. Разве это не он отправил в нокаут десять лучших бойцов в стране? Робертс поднял руку в жесте, призывающем к тишине.
Он продолжал.
- Признаю, для тебя это может показаться безумием. Но это правда. До моего вчерашнего боя нокаутирующий удар был со мной на ринге, но он не принадлежал мне.
Я с любопытством посмотрел на него. Он что, издевался надо мной? Нет! На губах Робертса, Терри или Уильямса не было ни малейшего признака улыбки. Все они были смертельно серьезны.
- Я тебя не понимаю, - это было все, что я мог сказать.
- Ты все узнаешь через минуту, - ответил Робертс. - Просто позволь мне объяснить.
- Продолжай! Я не буду перебивать! - пообещал я.
- Хорошо! Вот вся моя история, с самого начала. - И тогда Робертс рассказал свою странную историю. - Ты помнишь ту ночь, когда я нокаутировал Кида Скэнлона в том театре. Я был удивлен тогда больше всех. Я едва коснулся его челюсти, и он упал, как будто по нему ударили кувалдой. Честно говоря, я подумал, кто-то ударил его битой или гаечным ключом сзади.
Я был озадачен, пока Терри, которому только что не повезло потерять Великолепного Боба Харригана, не пришел и не предложил мне стать моим менеджером. Я честно сказал ему, - по-моему, то, что я отправил Скэнлона в нокаут, было чистой случайностью. Но он утверждал, что я могу быть одним из тех боксеров, которые наносят мощный удар, не подозревая об этом. Он опробовал меня против некоторых других своих парней. У меня не было ничего, кроме хорошей скорости в уклонении от ударов. Я решил, что мое будущее - это закон, а не призовой ринг. Но Терри не сдавался. Он утверждал, что мой ужасный удар может проявляться только в реальном бою. Он заставил меня пообещать провести хотя бы один бой.
Ты знаешь, что произошло. Мой противник был нокаутирован в первом раунде. Никто из вас, ребята, на ринге, не видел того, кто это сделал, поэтому вы запустили фразу о невидимом нокауте. Вы были ближе к истине, чем себе представляли. Я сам не видел удара, который отбросил этого парня на брезент. Он лежал на спине, потеряв сознание, прежде чем я успел сделать что-то большее, чем принять стойку.
Затем Терри начал подписывать все более сильных противников, и всех их ожидало одно и то же - они были сражены призрачным нокаутом. Все, что мне нужно было сделать, это выйти на ринг, и в первый раз, когда моя перчатка касалась лица противника, он падал и больше не поднимался.
Я сказал Терри, что во всем этом есть что-то странное, но он заявил, будто я слишком скромен и не ценю силу, стоящую за моими маленькими ласковыми прикосновениями.
Терри наконец-то заставил чемпиона, Кида Скэнлона, вступить в поединок. Моя победа над Кидом много значила для Терри, потому что Кид, как вы знаете, победил Великолепного Боба Харригана. На самом деле, Кид так сильно избил Великолепного Боба, что тот умер от последствий того поединка. По крайней мере, все думали, что он умер именно поэтому. И мы тоже так думали.
Робертс сделал паузу и посмотрел за подтверждением на Терри и Уильямса. Они оба кивнули.
- Что ты имеешь в виду? - спросил я.
- Я к этому и веду, - сказал Робертс. - Но я не хочу забегать вперед в этой истории. Я вырубил Кида... - Он тут же поправился. - Скорее, призрачный нокаут свалил Кида в первом раунде. Я стал чемпионом. Терри отомстил. Мы поднялись на вершину славы. И тогда случилось это! - Он прервался, чтобы облизать языком пересохшие губы.
- Случилось - что? - спросил я.
- То, что все объясняет. - Робертс снова посмотрел на Терри и Уильямса, которые снова кивнули в знак согласия.
К этому времени я был готов кричать от нетерпения, но сдержался и ловил каждое слово Робертса.
- Уильямс, как ты знаешь, владелец этого отеля. Он принимает здесь всяких странных людей. Однажды вечером, примерно через неделю после того, как стал чемпионом, я остановился здесь. Уильямс зашел ко мне и спросил, не хочу ли я немного поразвлечься. Я был не против, и он сказал мне, что один из его гостей - великий медиум, и что мы могли бы договориться, чтобы он провел сеанс.
Так вот, я никогда не верил во всю эту чушь со спиритизмом. Но я никогда не видел медиума в действии, поэтому спустился в комнату этого парня, желая посмотреть, как он будет нас дурачить.
Он был крупным парнем с тяжелыми чертами лица, вряд ли похожим на человека, который мог баловаться спиртными напитками. Мы сели и немного поболтали с ним. Внезапно его голова упала на плечо, его мышцы начали дрожать, и он начал стонать.
Затем этот парень заговорил со мной, и, клянусь вам, его голос звучал как голос другого человека. "Ральф Робертс, - сказал медиум, - ты никогда больше не выиграешь бой. Это Великолепный Боб Харриган, кто разговаривает с тобой. Я советую тебе уйти с ринга".
Я повернулся и посмотрел на Уильямса. Он сразу же спросил: "Почему?" Медиум немедленно ответил: "Потому что я больше не буду на твоей стороне на ринге".
- Объяснись! Что ты имеешь в виду? - потребовал Уильямс. Медиум ответил:
- В ту ночь, когда я дрался с Кидом Скэнлоном за чемпионство, я принял допинг. Когда я проталкивался сквозь толпу у ринга, кто-то воткнул мне в бедро шприц. Я вспомнил укол иглой после схватки, но в своем волнении в тот момент не обратил на это внимания. Препарат подействовал на меня почти сразу. Я уже был слаб в первом раунде и не мог эффективно защищаться. Но, несмотря ни на что, Кид Скэнлон не смог меня нокаутировать. В течение четырех раундов он безжалостно избивал меня, а затем я сдался. Комбинированный эффект наркотика и избиения оказался слишком силен для моего сердца. Оно не выдержало. Я ушел в страну духов, поклявшись отомстить Киду Скэнлону.
Первым человеком, который встретился с Кидом Скэнлоном после того, как он победил меня, был ты, Ральф Робертс. И когда ты вышел на сцену этого театра, я был рядом с тобой. Ты не мог видеть меня, но я был там. И когда ты легонько коснулся Кида Скэнлона своей перчаткой, я нанес свой знаменитый нокаутирующий удар - удар, который принес бы мне чемпионство и позволил бы удерживать его в течение многих лет, если бы не нечестная игра Кида Скэнлона, потому что теперь я знаю, - у духов есть много способов узнавать кое-что, - что это наемник Кида воткнул шприц мне в бедро.
Медиум сделал паузу. Я сидел, дрожа, весь покрытый потом.
- Когда Дик Терри стал твоим менеджером, я решил довести тебя до чемпионства. Твои победы позволили бы мне возместить Терри часть его потерь из-за моей безвременной смерти, а также еще больше отомстили бы Киду. В каждом бою я был на твоей стороне. И я координировал свои нокаутирующие удары с твоими слабыми прикосновениями, как ты их называешь. Но теперь, когда ты победил Кида и стал чемпионом, я уйду из мира людей и полностью посвящу себя своим новым обязанностям в мире духов. До свидания и - удачи!
Голова медиума упала на грудь, его мышцы задрожали, и он издал громкие стоны. Через несколько мгновений он выпрямился и откинулся на спинку кресла, словно обессиленный. Мы с Уильямсом обменялись взглядами. Медиум спросил нас, получили ли мы сообщение. Уильямс сказал, что это было очень интересно. Я ничего не сказал. Я был слишком ошеломлен. Мы поблагодарили его и ушли.
Моей первой реакцией было считать все это обманом - хитроумным трюком медиума, чтобы произвести на меня впечатление, подорвать мою уверенность. Но чем больше я думал об этом, тем больше верил, что это правда. Это, безусловно, объясняло неожиданное поражение Великолепного Боба Харригана от Кида Скэнлона - поражение, которое совершенно озадачило вас, спортивных обозревателей. И это объясняло невидимый нокаут, который всегда был загадкой для всех, включая меня. В конце концов, я решил последовать совету духа Боба Харригана и покинуть призовой ринг, но Терри уговорил меня провести бой с Майком Махони. Ты видел, что произошло. Уильямс, который поверил в историю духа, поставил на Майка и выиграл.
- Теперь мы понимаем, - продолжил он, - что если бы рассказали эту историю публике, то нас попросту подняли бы на смех! Но, тем не менее, это правда, и мы хотели, чтобы ты это знал.
С тех пор как Ральф Робертс рассказал мне свою историю, я много раз обдумывал ее. Не раз я приходил к выводу, что это была мистификация. Но сегодня я не вижу другого объяснения странной карьере Робертса.
КАРТИНА, КОТОРАЯ ОЖИЛА
ЮСТАШ РОПС
Я - детектив, а не исследователь сверхъестественных явлений. За всю свою карьеру я никогда не уделял оккультизму ни малейшего внимания, хотя, видит Бог, Париж - именно та из всех столиц, в которой процветают странные культы. Я считал мистиков наполовину сумасшедшими, а их преступления, - если они бывали в чем-то виновны, - подходящим материалом для священников и врачей. Как материалиста по складу ума и образованию, эта тема меня не интересовала, вот и все.
Но я нетерпим с оговоркой. Я ненавижу тип ума, настолько ослепленного предрассудками, что он не признает реальность нового опыта. Мои пять органов чувств верно служили мне в прошлом, и все, что они фиксируют, я готов изучать беспристрастно. Вот почему я решил рассказать историю этого дела, хотя мои коллеги по профессии детектива, скорее всего, подумают, - это просто доказывает, что я пробовал редкую марку абсента.
Несколько месяцев назад мне позвонила мадам Бертранд дю Пюи Дом, вдова члена Палаты депутатов, чье покровительство очень помогло мне в первые дни моей карьеры. Однако я не видел ее с тех пор, как умер ее муж, десять лет назад.
- Прошлой ночью в мой дом вломились грабители, - сказала она. - Была украдена ценная картина. Вы не могли бы прийти прямо сейчас?
Естественно, я отправился к ней, поскольку моя частная практика среди государственных деятелей и известных финансистов обширна, и я давно перестал заниматься тем, что кажется простыми полицейскими делами.
Когда я прибыл в отель Дю Пюи Дом в квартале Пасси, меня сразу же впустили в гостиную с необычайно высоким потолком. Атмосфера этого места была мрачной, почти средневековой, из-за темной, массивной мебели и толстого ковра синего цвета, такого густого, что он сошел бы за черный. Окна были занавешены тяжелыми бархатными шторами, сквозь которые тускло просачивался дневной свет. Я мало что мог разобрать из множества картин на стенах, тем более что они также были оформлены в самой старинной манере, какую только можно вообразить, с бархатными боковыми шторами.
Я ждал, сидя на неудобном стуле с прямой спинкой, и когда мадам вошла, встал и склонился над ее тонкой рукой.
- По крайней мере, большинство картин остались на своих местах, - пробормотал я.
- Вы правы! - ответила она. - Была украдена только одна. Он была вырезана из рамы. Вон там. Разве вы не заметили?
Она включила электрический свет и указала на дальнюю стену, напротив окна. Я заметил массивную позолоченную раму, обрамлявшую фон из темного холста. На фоне последнего виднелся силуэт женской фигуры в полный рост. Я пристально посмотрел на него снизу вверх.
Очевидно, нарисованную фигуру сняли после того, как по ее контуру провели острым ножом, и вместо нее на нас сурово смотрела грязно-серая стена.
- Это довольно необычно, - сказал я. - Похитители картин имеют привычку снимать холст целиком, заподлицо с рамой; его легче сворачивать в рулон и безопасно транспортировать. И я не понимаю, как этому парню удалось туда забраться. Картина висит на высоте не менее пятнадцати футов от пола. Чтобы добраться до нее, потребовалась бы лестница. Конечно, предметы мебели можно было бы поставить один на другой, чтобы получить тот же результат. Имелись ли какие-либо признаки того, что это было сделано?
- Нет, - ответила мадам. - Все предметы мебели стояли на своих местах. В подвале есть стремянка. Грабитель мог отнести ее наверх, а затем вернуть туда, где он ее нашел. Но это кажется маловероятным. Ночью мы не слышали никаких странных звуков.
Я пожал плечами.
- Что ж, будьте добры, прикажите принести стремянку прямо сейчас. Я хочу оценить причиненный ущерб.
С помощью еще одного слуги, дворецкий, вызванный мадам дю Пюи Дом, произведя значительный шум, приложил немало усилий, чтобы перетащить тяжелую стремянку с нижнего этажа и установить ее на место. Мне не требовалось дополнительных доказательств, чтобы убедить себя в том, что грабитель ею не пользовался. Как же тогда он совершил кражу? Возможно ли, что он был способен так аккуратно работать лезвием бритвы, укрепленным на конце шеста?
Мой разум был занят размышлениями на этот счет; я поднимался по ступенькам, пока не достиг уровня рамы. Только тогда до меня дошло, что я имею дело с тайной, не имеющей аналогов в моем профессиональном опыте.
Никакой кражи не было. Женская фигура не была вырезана с холста. Вместо этого холст выцвел самым странным образом. Он не просто стал бледнее. Цвет был буквально выжат из него. Это относилось к тому, что раньше было ярко выраженным черным или белым, - не в меньшей степени, чем к розовому. Краска казалась высохшей, превратившейся в однородный трупно-серый цвет. Сами линии и изгибы формы стали плоскими. Присмотревшись повнимательнее, можно было сказать, что это был женский портрет, но когда я отодвигал свое лицо хотя бы на несколько дюймов, у меня возникала иллюзия, что передо мной обнаженная стена.
Я провел кончиками пальцев по краске. Холст был достаточно твердым на ощупь. Затем я осмотрел его под своей карманной лупой и не смог найти в нем ничего странного, за исключением того, что я никогда раньше не видел такой совершенно бесцветной материи. Я медленно спустился по лестнице и встал перед мадам.
- Вы заметили что-нибудь странное на картине? - спросил я. - Не было ли признаков ухудшения ее состояния в последние недели?
- О, ничего такого! - ответила она. - Она была в великолепном состоянии. Человек из художественной галереи "Колинз" приходил сюда, предложив купить ее у меня за сто тысяч франков, всего за несколько часов до того, как она была украдена.
Мне ужасно хотелось сказать ей, - что бы ни случилось, - картина не была украдена. Но я сдержался. Я начал находить эту тайну завораживающей, и боялся, что знание факта, который я обнаружил, может заставить ее решить, будто я ей не нужен. Я хотел разобраться с мужчиной из "Колинз". Жуликоватые дилеры от искусства, возможно, изобрели способ создания подобного впечатления от картины, при котором, однако, сохранялся первоначальный цвет. Это могло бы доказать, что я напал на след преступления. Этого человека следовало проверить.
- Вы говорите, что ночью не слышали никаких подозрительных звуков. Почему вы так уверены, что в доме был грабитель? - спросил я.
- Переднее окно. Его взломали.
Я подошел к одному из высоких французских окон, выходящих на улицу. Очевидно, что оно было взломано снаружи с помощью зубила и молотка. Злоумышленник перелез через забор, почти не рискуя быть замеченным в этом тихом квартале. Но гораздо более интересными были признаки его поспешного бегства. Наполовину сгоревшая свеча лежала на полу, рядом с окном; вокруг нее растеклась лужа жира, и на ней виднелся отпечаток ступни, направленный наружу. Обрывки темной твидовой ткани висели на ручке окна. Она также зацепилась за золотую цепочку, которая порвалась, и на ковер упал медальон старинной работы.
Я был первым, кто заметил медальон. Я поднял его и открыл. Единственным содержимым была прядь блестящих черных волос, от которой исходил слабый аромат какого-то незнакомого мне цветка. Без комментариев, я сунул безделушку в карман.
- Вы сообщили о случившемся в полицию, мадам? - спросил я.
- Нет. Мне не нравятся методы работы полиции. Я предпочла бы, чтобы вы справились с этим в одиночку.
- Хорошо. А теперь - пожалуйста, не говорите об этом никому, и не позволяйте ничего говорить вашим слугам.
- Я обещаю вам это. И я очень надеюсь, что вы вернете мне этот портрет. Вы знаете, он работы Курбе, и это один из немногих подлинных портретов Маргариты Готье, "Дамы с камелиями".
- Что? - воскликнул я. - Женщины, с которой Александр Дюма написал Камиллу в своей знаменитой пьесе?
- Да, именно ее.
В течение последних получаса меня не покидало неприятное чувство, что это дело слишком странное. Но при ее последних словах меня охватило сверхъестественное убеждение, словно я каким-то образом переступил границу реального мира. Это ни в коем случае не было предчувствием детектива, - будто я на правильном пути к разгадке тайны. Скорее, это был своеобразный контакт - представление о том, что кто-то в комнате был мертв, и все же мог общаться со мной.
На самом деле, я подумал: "Боже милостивый! Предположим, мадам дю Пюи Дом умерла, и ее призрак позвал меня сюда, чтобы одурачить оптической иллюзией! Наши друзья-спиритуалисты не нашли бы в этом ничего невозможного".
Но затем я посмеялся над собой. Я поприветствовал мадам и пообещал ей сделать все, что в моих силах. Я сказал, что буду весь день занят в городе, но вернусь к ней поздно вечером.
Мое обычное расследование в художественной галерее "Колинз" не стоит того, чтобы о нем рассказывать. Мужчина, который пытался купить портрет Камиллы, был честен; в любом случае это не была детективная история.
Но что действительно имеет отношение к тому, как развивались события, - это сказать о сложившейся у меня теории, - злоумышленник вернется в дом дю Пюи Дом, чтобы поискать свой медальон. Последний был слишком личным предметом, чтобы он мог легко смириться с его потерей. И поскольку за ним не гналась полиция, он, вероятно, рискнул бы. Если так, это был мой шанс поймать его.
Я доложил о возвращении в десять часов и объяснил, что хочу нести вахту один в гостиной. Прежде чем погасить свет, я еще раз внимательно изучил картину. Ее состояние не изменилось. Глядя с пола, можно было бы поклясться, что она была вырезана из холста.
Почти у каждого был опыт ожидания в темноте в условиях, которые содержат в себе намек на опасность. Это действует на нервы рядовому человеку, с которым такое случается редко. Но солдаты и детективы воспринимают это как нечто само собой разумеющееся. В свое время я подстерегал в засаде стольких преступников, что сбился со счета. Никогда ни до, ни после дела в дю Пюи Дом я не испытывал таких эмоций. Однако в ту необыкновенную ночь я не мог избавиться от мысли, что имею дело со странным, неизвестным, и, к своему стыду, обнаружил, что дрожу.
Если бы я мог закурить, это бы очень помогло. Но поскольку об этом не могло быть и речи, я сидел в кресле, стиснув зубы и позволив своему взгляду блуждать по расплывчатым объемам картин в задрапированных бархатом рамах.
Дом погрузился в абсолютную тишину. Когда старинные часы в холле пробили одиннадцать, музыкальный звон поразил меня так же сильно, как мог бы испугать ружейный выстрел. После этого я едва осознавал, как проходит время. Возможно, наступила полночь, хотя, вероятно, это случилось немного раньше, когда я внезапно понял, что кто-то находится в комнате со мной. Я поворачивал голову и вглядывался в один черный угол за другим. Сначала я ничего не увидел. Затем я заметил серую массу, которая быстро двинулась ко мне, как будто была рада, что привлекла мое внимание.
Она двигалась мелкими, семенящими шажками, и когда приблизилась, исходящее от нее фосфоресцирующее свечение показало мне, что это фигура женщины. Все тело было прозрачным, очень красивое лицо и маленькие, изящные руки отливали насыщенным розовым сиянием.
Я пробормотал себе под нос: "Ты не в своем уме, Ропс. Обычный фантом уже был бы достаточно плох сам по себе. Но призрак картины - это слишком много, чтобы с этим смириться. Цвет этих щек - как у краски. Похоже, это призрак портрета Камиллы, что является явным абсурдом".
Тем не менее, я не двинулся со своего места. Я позволил изысканному призраку подойти близко, совсем близко ко мне. Она задумчиво улыбнулась, глядя мне в глаза, затем протянула руку и коснулась жилетного кармана, в котором я держал медальон, найденный утром. Пораженный, я задался вопросом, какая тут может быть связь. Я достал безделушку из кармана и предложил ей, но она покачала головой. В следующее мгновение она упорхнула в глубину комнаты и исчезла.
Я интуитивно чувствовал, что это всего лишь прелюдия к моему приключению. И не удивился, когда почти сразу же услышал тихое царапанье в окно. Последнее распахнулось внутрь, и в комнату вполз мужчина. Это, конечно, был незваный гость предыдущей ночи. У него не было с собой фонарика, что доказывало, - он любитель. Встав на четвереньки, он в темноте поискал у окна свой медальон. Затем вздохнул, поднялся на ноги и направился прямо в мою сторону.
- Вы будете подчиняться всем моим приказам, или я буду вынужден застрелить вас, - тихо сказал я. - Прежде всего, поднимите руки над головой.
Он издал странный, сдавленный стон. Его силуэт был достаточно четким, чтобы я понял, что он поднял руки.
- По крайней мере, вы не призрак, - выдохнул он.
- Я детектив, но, скорее всего, мне не придется отправлять вас в тюрьму, - ответил я и был удивлен, что употребил именно эти слова. - Сядьте на этот стул рядом со мной. Никаких разговоров, пожалуйста. Давайте посмотрим, что произойдет.
Он молча следовал моим инструкциям. Я заметил, что комната наполнилась сильными волнами эмоций, которых не было, когда я находился в ней один. Призрак возвращался. Я знал это с полной уверенностью, еще до того, как увидел ее. Затем, внезапно, она оказалась перед нами. Она не обратила на меня никакого внимания, но протянула обе руки в жесте мольбы к незнакомцу. Ее улыбка была самой грустной, самой умоляющей улыбкой, какую я когда-либо видел. Жуткий свет исходил от нее и освещал его лицо.
- О, о! Не смотри на меня так, - прошептал он. - Я обещаю тебе, что не причиню вреда картине. И если я найду медальон, я никогда его не продам - даже если умру с голоду, да поможет мне Бог!
Короткое мгновение призрак продолжал пристально смотреть на него. Затем, явно удовлетворенная, Камилла поплыла к тому месту, где висела рамка с ее портретом, и, казалось, растворилась в стене.
Я бросился через комнату и включил электрический свет. Мне потребовалось несколько минут, чтобы осознать почти невероятный факт - картина была полностью восстановлена. Это было великолепное подобие человеческого оригинала того призрака, который так недавно присутствовал в комнате.
Я повернулся к незнакомцу и обнаружил, что это молодой человек с привлекательным, хотя и бесхарактерным лицом. Его густые волосы и мечтательные глаза придавали ему странно старомодный вид.
- Не скажете ли вы, мой друг, что мы либо пьяны, либо сумасшедшие? - мрачно заметил я.
Он покачал головой.
- Это был дух Камиллы, - ответил он. - Видите ли, я пришел сюда прошлой ночью, чтобы украсть портрет. Я не знал, как до него дотянуться, и стоял в темноте, глядя вверх, когда... когда она покинула холст и спустилась ко мне. Я был напуган. Я убежал.
- И в спешке потеряли медальон. Вот он. - Я достал его из кармана и протянул ему. - Надеюсь, это ваша законная собственность.
- Да. Он хранится в моей семье на протяжении трех поколений. В нем прядь волос Дамы с камелиями. Но я также хотел этот портрет. Я намеревался отвезти то и другое в Америку и продать. - Он вздрогнул.
Я снова почувствовал, что нахожусь на пороге какого-то фантастического откровения.
- В этой головоломке не хватает одного звена, - сказал я. - Допустим, призрак Камиллы материализовался; но почему она должна быть так заинтересована в том, чтобы удержать вас от преступления? Кстати, кто вы такой?
- Я внук Армана Дюваля.
- Чепуха! - воскликнул я с гневом. - Все знают, что оригиналом Камиллы Дюма была некая Маргарита Готье. Но персонаж ее возлюбленного, Армана Дюваля, был целиком вымышленным.
- Публика всегда так думала, - вяло ответил он. - Но факт остается фактом: Дюма писал Армана с графа де Б., а я его бедный внук.
Он отказался что-либо добавить к своему заявлению, а мои последующие расследования доказали, что он сказал мне правду. История Камиллы, признанная самой пронзительной историей любви девятнадцатого века, по-видимому, больше, чем сказка. Я вынужден признать, исходя из моего собственного опыта, записанного здесь, что эта любовь простиралась даже за пределы могилы, вплоть до третьего поколения.
Неудивительно, что самым великим актрисам всегда нравилось играть эту роль на сцене и экране.
Не желая тревожить мадам дю Пюи Дом, я просто сообщил ей, что ее портрет выцвел, и что я нашел способ его восстановить.
Но в течение долгого времени я ломал голову над буквальными аспектами явления, свидетелем которого стал. Как и почему фантому удалось удалить цвет из холста? Наконец, я проконсультировался с другом, который увлекается мистицизмом. Он сказал, что в этом нет ничего невероятного. Вся материя, по его словам, имеет как астральную, так и реалистичную составляющую. Чтобы сделать себя видимой, призрак Камиллы вполне мог использовать духовную субстанцию красок, которые сохраняли ее изображение в течение стольких лет.
Его объяснение звучало красиво, но... я не знаю! Если я смогу найти время, когда стану старше, то намерен добавить к своим увлечениям изучение оккультизма.
ПРИЗРАЧНЫЙ ВСАДНИК ТИГРА
ГАЙ ФАУЛЕР
Тигр Севар бросил свое гибкое полосатое тело на дюжину футов в джунгли рядом с водной тропой, его брюхо коснулось земли. Там, где он был мгновением ранее, двадцатифутовый питон содрогнулся от силы нанесенного им бесполезного броска. Питон редко нападает на тигра, но он почти никогда не промахивается.
Это был час перед заходом луны, когда все звери джунглей двигались в тени, готовые к убийству, жаждущие есть и пить. В темноте ночи испуганные олени прыгали, спасая свою жизнь; леопарды, тигры, дикие кабаны и гигантские ящерицы крадучись передвигались в погоне за добычей. А невдалеке пронзительно трубил вожак слоновьего стада.
Заросли у кромки воды расступились, и налитые кровью глаза тигра фосфоресцирующе засветились, когда он сделал паузу, прежде чем напиться. Над ним, на деревьях, громко щебетали огромные серые обезьяны и мириады других обезьян, потому что они ничего не боялись - за исключением питона, который умел лазить по деревьям, и огромной рогатой совы, которая могла убить их детенышей, а затем улететь в темноту на сильных крыльях.
Севар облизнулся, бесшумно развернулся и тенью скользнул в глубину зарослей. Не успел он отойти от воды и на три своих длины, как снова молниеносным движением изогнул свое тело и подскочил, на этот раз ударив лапой по чему-то, что поднялось рядом с ним с резким, щелкающим звуком.
Второй раз за эту ночь Севар спасся. На этот раз он почти коснулся тростникового крючка искусственной ловушки и отскочил в сторону, когда тяжелая дверца из деревянных кольев опустилась. Его глубокий, зловещий рык эхом разнесся по джунглям, в то время как он свирепо смотрел желтыми, пылающими глазами себе за спину.
За милю от этого места, туземцы в маленькой деревушке Бан Нам Май услышали этот отвратительный звук, потому что они всегда настроены на песни ночи, и больше всего прислушиваются к голосу тигра, который, как они верят, находится под покровительством странных духов. Рядом с wat, деревенским храмом, в тени позолоченного идола Будды, белый человек тоже услышал это, и его рука потянулась к стволу ружья для охоты на слонов, лежавшего рядом с ним.
Мунва, охотник, в юности побывавший в Дели и Бомбее, лежал рядом с белым человеком в храме Будды; он приподнялся, опираясь на тощий загорелый локоть.
- Это, о мой господин, - пробубнил он на своем родном языке, - Севар, охраняемый призраком тигр. Он единственный из всех жителей джунглей остается невредимым под пулями.
Фелпс, американец, хмыкнул, и в этом звуке слышалось презрение.
- Посмотрим, - сказал он, похлопывая по холодному металлу ружейного ствола.
Мунва, прислушиваясь к громоподобной тишине джунглей, жужжанию насекомых, журчанию водопада неподалеку, медленно повернул голову и снова заговорил.
- Севар, о господин, - сказал он, - одинаково смеется над пулями белого человека, над ловушками, которые срабатывают в темноте, над стрелами и ножами. Он бесстрашно идет по джунглям, ибо Севар - конь призрака, о мой господин. Я знаю, что это правда.
Крупный, загорелый Джим Фелпс приподнялся на локте и вгляделся сквозь мрак в своего проводника.
- Призрачный конь, Мунва, будь он проклят. Я думал, ты цивилизованный человек.
Мунва сел на корточки по туземному обычаю, и его глаза обратились вверх, к позолоченному Будде, в чьем храме они укрылись по нестареющему неписаному закону народа. В храмах рады всем путешественникам и незнакомцам, независимо от их касты или веры. Там они могут укрыться от джунглей и быть радушно приняты жрецами.
- Написано, господин, - сказал, наконец, Мунва, - что некоторые вещи истинны, а некоторые - нет, но это мы знаем. В тростнике водятся тигры, которых мы можем убить, и, подпалив им бороды, можем отогнать призраков. Но есть и другие тигры, о господин, которые являются конями для призраков. Этим я хочу сказать, что призраки разъезжают на них по джунглям, и ни один человек не может последовать за ними, ни какой-либо зверь, ни какой-либо бог не могут одержать над ними верх. Это правда.
Мунва остался сидеть на корточках, ничего не говоря; он долгое время сидел, раскачиваясь, его глаза смотрели вдаль, на черную чащу, его уши впитывали странную утреннюю песню джунглей между временем смерти луны и рождением солнца. И снова, но только один раз, Мунва услышал глубокий рев Севара, за которым немедленно последовал трубный рев слона-самца, вожака стада где-то в горах на востоке.
Утром Фелпс и Мунва отправились по следу. Они последовали за группой загонщиков, чьи смуглые тела были расцвечены фантастическими синими татуировками. Мунва соорудил мантру из тонкого тростника для защиты от духов; Фелпс с презрением посмотрел на него. Внезапно туземцы впереди издали странный вой, один из них начал монотонно бить в барабан. Это был сигнал о том, что они нашли след.
Их шаг ускорился, и они продрались сквозь заросли тростника вниз, к воде. На некотором расстоянии от берега Мунва остановился и указал на землю справа от них.
- Смотри, о господин, - воскликнул он. - Здесь был питон. Он нанес удар и потерпел неудачу, потому что атаковал именно Севара.
Кустарник был раздавлен тяжестью большой змеи, и ее путь в болото был ясно виден наметанному глазу туземца, как, впрочем, и сцена нападения в темноте, и стремительный прыжок тигра.
- Что ж, - Фелпс с интересом огляделся по сторонам, - может быть, он окажется в ловушке.
- Не Севар, о мудрый господин, - ответил туземец, его тело блестело на солнце.
Затем они наткнулись на сработавшую ловушку, и белый человек увидел тигриные следы, сломанный подлесок и даже несколько жестких желтых волосков, запутавшихся в коре молодых деревьев. Мунва оперся на свою винтовку, наблюдая за передвижениями Фелпса. Среди туземцев поднялся беспокойный гвалт, потому что они увидели Мунву с его мантрой, и им не понравился вид белого человека, чужака в джунглях, который свободно смотрел на их идола Будду и смеялся, и который теперь пытался повести их против духов их племени в их древние джунгли.
Фелпс осмотрел ловушку и грязно выругался. Он сказал, что она была плохо поставлена, и, более того, он легкомысленно отнесся к храбрости охотников.
- Ты говоришь о призраках и позволяешь тигру уйти, - с горечью сказал он Мунве. - Дай мне взглянуть на этого желтого дьявола, которого ты боишься...
Его большая рука сжала тяжелый ствол винтовки, которая могла бы пробить пулей самую толстую шкуру самого старого крокодила.
- Белый человек трубит о своем невежестве серым обезьянам, - сказал худощавый смуглый охотник своему товарищу, выплевывая сок бетеля в траву.
Остальные присели на корточки, пока Фелпс с помощью Мунвы приступил к починке ловушки.
Днем, за исключением обезьян и птиц, джунгли спят - но всегда настороже, приглядываясь и прислушиваясь к малейшему подозрительному звуку. Так было и сейчас, когда Фелпс работал. Наверху, на травянистых равнинах, разделявших высокий лес, спокойно паслось стадо оленей, а маленькие звери дикой природы, дикобраз и ему подобные, свободно перемещались. Но леопард и тигр, дикий кабан, волк и шакал - все они прятались в своих убежищах, ожидая ночи и охотничьего зова.
- Теперь, - сказал Фелпс, когда крючок ловушки был настроен, а земля должным образом покрыта ветками и тростником, - я больше не хочу слышать эту проклятую чепуху о привидениях, Мунва - понимаешь? Скажи этим загонщикам то, что я говорю тебе. Нам нужен тигр, и мы собираемся его заполучить. Тебе платят не за то, чтобы ты рассказывал глупые истории и позволял тигру ускользать.
- Я передам моим братьям то, что ты говоришь, о господин! - Мунва поклонился, в его бездонных глазах-бусинках не было никакого выражения.
Но в ту ночь в лагере ходили разговоры. Немногие белые люди проникали в эту часть Сиама, далеко на северо-востоке, и эти немногие не казались разумными. Мудрые или нет, рациональные или нет, у туземцев есть свои вековые верования. И, как бы сильно они ни взывали к Будде, маленькие коричневые люди джунглей на самом деле поклоняются духам, и ничто из цивилизации, принесенной случайными миссионерами и белыми охотниками, не изменило их ни на йоту.
В этот вечер они сначала поговорили о Фелпсе, который верил в богов белых людей и обладал огромным богатством. На поляне горел большой костер, и это было волшебно, потому что ни один зверь не придет туда, где растет красный цветок, даже бесстрашный Севар, хотя его может гнать голод, даже с призраком на спине.
Вокруг костра сидели старейшины, молодые мужчины присели на корточки позади. Разговор шел среди седобородых.
- Это было передано мне от моего отца, - сказал один из них, - и, в свою очередь, от отца его отца, что некоторые тигры носили духов на своих спинах. Мы видели Севара в наши дни, и среди нас достоверно известно, что он заколдован. Ни одно копье не полетит верно, когда оно брошено, чтобы сразить его наповал. Ни одна отравленная стрела не настигнет его, даже из самого мощного лука наших лучших охотников. Севар ходит свободно и ничего не боится, братья мои, - нет, даже питона с его смертельным кольцом, ни кобры с ее жалом. Как же тогда нам убить Севара или захватить его в плен для этого белого незнакомца? Лучше, говорю я, рискнуть его гневом, чем гневом богов.
Старейшины энергично кивали и ворчали в знак одобрения, в то время как молодые люди позади них хранили молчание, слушая мудрые слова. Мунва был одним из тех, кто молчал. Он высказался, и теперь настала его очередь слушать. Его слова, как и ожидали охотники, были всего лишь повторенными и истолкованными словами Фелпса, но его эмоции были эмоциями его братьев по джунглям.
- Ничего хорошего из охоты на тигра-коня не выйдет, - мудро заметил другой, - и все же маловероятно, братья мои, что будет много вреда, потому что он не поймает Севара ни в какой капкан из тростника, с собакой в качестве приманки. И все же мне это не нравится, и...
Его голос замер, когда Фелпс вышел из своей укрытой сеткой палатки; по странному совпадению, глухой рев Севара донесся от водопоя через мокрые черные джунгли.
- Мунва, - позвал белый человек, - во имя дьявола, где ты? О чем вы, черные обезьяны, говорите?
Мунва быстро поднялся на ноги и поклонился. Когда Фелпс подошел к нему, на туземца резко пахнуло парами крепкого напитка.
- Мы говорили, о господин, что ты обязательно поймаешь тигра, когда луна будет висеть низко. Не призрачного тигра, великий господин, а другого, меньшего зверя, на котором не ездит ни один дух.
Фелпс невесело рассмеялся.
- Ты слышал этого кота минуту назад, - ответил он. - Я думаю, мы должны пойти к ловушке, Мунва. Возможно, он угодил в нее.
- Это было бы равносильно смерти, - просто сказал Мунва, и Фелпс понял, что было бы безнадежно даже пытаться. Туземцы не хотели идти.
Он и Мунва отошли в сторону от остальных и стояли в тени деревни, под крытыми соломой хижинами, возвышавшимися на сваях и терявшимися во мраке деревьев за пределами досягаемости света огня. При звуке тамтама Фелпс обернулся посмотреть. В центре группы у костра молодой человек слегка ударил костью по натянутой шкуре, а из группы женщин на заднем плане вышла девушка, стройная, гибкая, как животное, ее блестящие волосы были заплетены в две косы, перекинутые через плечи.
Внезапно, когда шагнув вперед, чтобы понаблюдать за происходящим, Фелпс издал резкое восклицание. Его глаза расширились, а губы приоткрылись.
- Змеи, - сказал он вполголоса. - Это не волосы, это кобры.
- Это Хатха, - спокойно ответил Мунва. - Она в безопасности, о господин, ибо яд кобры для нее как вода, а их гнев - ничто.
Один из молодых людей подбросил в костер свежей коры, и пламя вспыхнуло с новой силой. Тени на поляне стали длиннее, когда мужчины поднялись, а звуки барабана зазвучали громче. Девушка вышла вперед, раскинув руки в призывном жесте, каждая из которых от тонкого запястья до блестящего плеча была обернута серо-пестрыми кольцами кобры с капюшоном. Еще одна толстая змея обвилась вокруг ее шеи, ее голова была откинута назад, сверкающие глаза были устремлены на девушку. Фелпс увидел, что девушка улыбается.
Темп ее движений ускорялся в такт ударам барабана, и когда она повернула голову, огромная кобра у ее горла задвигалась, ее злые глаза не отрывались от нее, ее клыки были не дальше, чем на ширину ладони от чувственных красных губ. Девушка сложила руки перед собой, и змеи сунули вперед свои плоские, уродливые головы. Она закружилась в безумном танце, высоко поднимая над собой отягощенные руки, так что головы змей, еще дальше уходящие в танцующий свет наверху, создавали впечатление неестественной высоты.
Мужчины разразились песнопением без слов, звуком столь же странным, как ночной шум джунглей. И все это время тамтам говорил, то эхом отдаваясь в густых джунглях, то мягко пульсируя, как нежный прибой на песчаном пляже. Пока они пели, мужчины начали раскачиваться, и каждая пара глаз обратилась на девушку, но ни разу никто, кроме нее, не посмотрел прямо в глаза кобре.
- Великий Боже, - воскликнул Фелпс, сжимая руки за спиной в полумраке. - Скажи мне, Мунва, эти змеи не настоящие? У них ведь нет ядовитых зубов?
- О мой господин, - смиренно ответил туземец, - Хатха заманивает кобру с теплого камня на болоте. Ей не причинят вред, змея выполняет ее приказы. Это подарок от духов ее отца.
Фелпс снова принялся наблюдать за этой сценой и обнаружил, что его тело дрожит.
Тамтам стих. Девушка крутанулась на тонких загорелых ножках и маленькой кучкой опустилась на землю. Ее руки были скрещены за головой, и три кобры медленно размотались, свернулись в пределах досягаемости ее рук и, подняв капюшоны, наблюдали за ней. Затем, как будто с общего согласия, они опустили свои толстые тела на землю и уползли за пределы зарева костра, чтобы исчезнуть в черных джунглях за его пределами. Девушка встала, взглянула в темноту, куда они уползли, и, повернувшись, пошла обратно к женщинам, ни разу не взглянув на мужчин.
Фелпс развернулся и, направляясь к своей палатке, пошатнулся. Он позвал Мунву, который последовал за ним.
- Скажи мне, - сказал он, когда они добрались до палатки, - эта девушка так обращается со всеми змеями? Неужели она ничего не боится?
- Хатха правит змеиным народом, - ответил туземец. - Все змеи для нее едины, о господин, каждая из них - ее раб и раб детей ее детей.
Фелпс налил себе выпить, и его глаза стали лукавыми.
- Мунва, - сказал он, овладевая собой, - хотел бы ты иметь богатства белого человека - больше, чем когда-либо было у любого охотника?
Мунва ухмыльнулся, показав пожелтевшие зубы.
- Я хотел бы иметь слона для выполнения моей работы, о господин, - ответил он, - ружье, чтобы разговаривать с моими врагами на большом расстоянии. Но это выше моих возможностей, твоего покорного раба.
Фелпс мгновение пристально изучал туземца и продолжил.
- Эта девушка, Хатха, - казалось, он говорил сам с собой, и его глаза смотрели куда-то вдаль, - она стоила бы целое состояние в Соединенных Штатах.
Ему не удалось уловить блеска в глазах Мунвы, как он не заметил последовавшего за этим нарочитого безразличия.
- Белый человек заплатил бы большие суммы золотом, чтобы увидеть, как она очаровывает змей, - продолжал Фелпс. - С несколькими тиграми, которых можно поймать, слоновой костью и этой девушкой мужчине больше не нужно было бы работать.
У Мунвы не было готового ответа, а если он и приходил ему в голову, то охотник хранил молчание. Через мгновение, когда он увидел, что Фелпс больше ничего не говорит, он бесшумно поднялся с корточек и растворился в полумраке снаружи. Одинокий юноша стоял на страже у костра. Другие туземцы забрались в свои крытые соломой хижины и втащили за собой легкие тростниковые лестницы. В загонах под домами козы и собаки беспокойно зашевелились, услышав охотничью песню обитателей джунглей.
Издалека, из густой растительности и спутанного подлеска, донесся самый зловещий из всех ночных звуков, составляющих симфонию дикой природы, - гортанный, раскатистый рев тигра. Это был голос Севара.
Мунва, хотя на сердце у него было тяжело, погрузился в глубокий сон, не потревоженный видениями. Как и все ему подобные, - животные, которые охотятся и на которых охотятся, - он попрощался с уходящим днем и ждал завтрашнего. Но задолго до того, как Фелпс очнулся от тяжелого сна, Мунва присел на корточки рядом с деревенским вождем, которому преподнес в подарок рис и спелые фрукты.
- О отец, - сказал он, - мне очень больно, и я не знаю, что делать. Я, Мунва, охотник, пришел к тебе как твой ребенок.
- Да будет так, - ответил старейшина, поднося миску с рисом к губам.
- Случилось так, о древний и мудрейший, - продолжил Мунва, - что великий белый охотник обратил свой взор на Хатху. Как ты знаешь - на самом деле, кто из нас этого не знает? - было написано, чтобы Хатха была моей. Снова наступит время великих дождей, будут танцы и музыка тамтамов, много пиршеств и великое ликование. Но теперь, о мудрый, этого не может быть, ибо белый человек обратил свой взор на Хатху, заклинательницу кобр.
- Ты, сын серой обезьяны, - затараторил старик, - разве ты не знаешь, что белые охотники - не для наших женщин? Ты видишь зеленым глазом, и все вещи окрашены зеленым.
- Выслушай меня, о мой вождь, - упрямо настаивал Мунва. - Белый человек предложил огромное богатство - большее, чем каким обладал когда-либо любой охотник. Он говорил об очаровательнице кобр, и о возвращении с ней на землю белого человека с тиграми и слоновой костью. Мужчине, сказал он, больше не нужно было бы работать. Я видел, о великий и мудрый, женщин на рыночных площадях во время своих незабываемых путешествий. Это жизнь шакала, и ей, о вождь, Хатха не принадлежит. Более того, у этого белого охотника, если я могу судить, дурной глаз.
Старый вождь долго и серьезно смотрел на Мунву, и мудрость, приобретенная в общении с белыми торговцами, вспыхнула в его древних глазах-бусинках.
- Он хочет выследить Севара, призрачного тигра, - заметил он. - Проклятие духа пало бы на нас, если бы мы помогли. Иди, Мунва, и следуй по тропе джунглей со своим белым охотником. Держи свои уши открытыми, как клюв голодной вороны, но твои губы прижатыми одна к другой так же близко, как мох к скале. Мы будем наблюдать - и мы увидим.
Средь бела дня в лагере кипела работа по подготовке к охоте. Фелпс был здесь, и там, и повсюду, призывая мужчин поторопиться, отталкивая голых детей, если они приближались, и злобно пиная тощих собак, попадавшихся у него на пути. И всегда, когда появлялась женщина, его глаза устремлялись на нее, но ни разу он даже мельком не увидел ту, которую искал.
- Мунва, - сказал он, когда они отправлялись в джунгли, - ты понял меня прошлой ночью - насчет этой заклинательницы змей? Я хочу, чтобы ты поговорил с ней через некоторое время. Сегодня вечером ты можешь отнести ей несколько подарков. Скажи ей, что они ничто по сравнению с тем, что у нее может быть. Нет! Наверное, тебе лучше привести ее ко мне.
Мунва изучил следы и, обнаружив след тигра, ничего не ответил, но Фелпс воспринял это как должное.
- Я верю, что на этот раз мы поймаем полосатого дьявола, - сказал он, когда они двигались через кустарник.
- Тигр, о мой господин, может попасть в ловушку, но не Севар, - ответил Мунва. - Только питон, который не может видеть призрака на его спине, мог бы напасть на Севара. - Затем, вполголоса, он добавил: - И ты, бледный пес.